130-я танковая дивизия Лера понесла большие потери в ходе колоссальной бомбардировки при высадке союзников в Нормандии — в ней участвовали до 2000 самолетов противника. Почти все части этой дивизии готовились к отправке в Аленсон на пополнение личным составом и техникой. Ударная группа Хаузера, входившая в состав 130-й дивизии Лера, и большая часть ее техники — танки и полугусеничные вездеходы — оставались в Мортене.
Около 3.30 утра мы получили приказ. Нашему взводу предстояло действовать в третьем эшелоне сил, атакующих высоту 314. Мне лично — обеспечивать радиосвязь со штабом у подножия высоты и постоянно докладывать об очагах сопротивления противника.
В 4.15 в атаку пошел первый эшелон, в 4.25 — второй. Нам предстояло сняться с места в 4.35. Вследствие интенсивного артиллерийского обстрела всех подъездных путей к высоте 314 проезд по ним был практически невозможен.
Над нами то и дело взмывали осветительные ракеты, а с высоты обрушился огонь орудий противника. Приходилось карабкаться наверх под градом пуль, постоянно ища укрытия за деревьями, камнями, словом, использовать рельеф местности.
Когда рассвело, мы увидели перед собой врага. Союзники сосредоточили огонь из орудия малого калибра на подножии холма и выемках, по которым мы продвигались. Сверху по нам враг палил из пулеметов, и мы внезапно поняли, что угодили между молотом и наковальней — сверху пулеметный огонь, снизу разрывы снарядов противника. Ни вперед, ни назад.
Наш взвод, прижавшись к толстым стволам деревьев, решил чуть передохнуть. Я тут же связался по рации со штабом (SSTB), доложив офицерам, в каком положении оказались. Оценив ситуацию, бойцам первого и второго эшелонов был дан приказ продолжать наступать. Наш 3-й, а также 4-й и 5-й эшелоны до особого распоряжения оставались в резерве.
Мы видели, как бойцы первого и второго эшелона взбираются по склону. Не знаю, из кого состояло большинство бойцов — то ли из новобранцев, то ли из ветеранов, но я с ужасом наблюдал, как они допускают совершенно дикие промахи. Кое-кто из бойцов надумал добросить ручные гранаты до вершины холма, что было совершенно пустой затеей вследствие приличного расстояния и высоты. Естественно, не долетевшие до цели гранаты скатывались вниз, разрываясь рядом с солдатами СС. Другие вояки пытались палить из автоматов в положении стоя, что на склоне холма, мягко говоря, трудноосуществимо — сила отдачи просто валит тебя с ног. Разумеется, после первой же очереди бойцы падали и катились во крутому спуску вниз, ломая руки и ноги.
Без нескольких минут 6 утра был дан приказ атаковать солдатам 3-го и 4-го эшелонов. Наш взвод стал взбираться вверх, и, одолев метров двадцать, мы увидели, что бойцы 1-го эшелона застряли у проволочного заграждения. Они пытались перерезать проволоку, однако под пулеметным огнем противника сделать это было крайне сложно. К тому же было некуда деться от гранат, которыми нас забрасывали союзники. Для бойцов 1-го и 2-го эшелонов не было пути ни для атаки, ни к отступлению. Я доложил об этом в штаб, оттуда поступило распоряжение продвинуться к позициям 1 -го и 2-го эшелонов.
К 7.00 утра наш 1-й эшелон был полностью разгромлен. Выполнение его задачи было передано 2-му, теперь его бойцы метр за метром одолевали крутой подъем. Союзники сосредоточили пулеметный огонь на проволочном заграждении, но и этого им показалось мало. Вскоре на нас обрушились снаряды одной из близлежащих вражеских батарей малого калибра. И теперь на нас сверху летели комья земли, обломки снаряжения, оторванные руки, ноги.
Штаб осведомился о ходе выполнении задачи — на сколько мы продвинулись к вершине холма. Я снова доложил по рации — нас расстреливают в упор, а мы даже не видим противника, Примерно в 7.45 поступил приказ отойти к подножию холма.
Офицеры штаба изучали высоту 314 в бинокли. Не ушла от их внимания и линия проволочного заграждения. Было принято решение отправить наверх группу саперов и ручными зарядами пробить в ней проходы.
Вот только откуда было взять саперов в районе Мортена. Ближайшее саперное подразделение, то есть 291-й полк вермахта, находилось неподалеку от деревни Ле Дезер, и не было возможности перебросить его сюда. Так что нам пришлось рассчитывать исключительно на собственную изобретательность.
И вот почти целое утро мы занимались тем, что высыпали порох из ручных гранат и обегали расположенные поблизости подразделения в поисках динамита. Нам объяснили, как заворачивать эту гремучую смесь в бумагу, картон, как снабдить эти самодельные заряды запалами. К 13 часам или около того вновь сформированный 1-й эшелон получил боевую задачу: установить изготовленные взрывные устройства на столбах, между которыми была натянута колючая проволока. Мой взвод, входивший в состав 2-го атакующего эшелона, обеспечивал огневое прикрытие бойцов 1-го.
Второе по счету восхождение проходило подозрительно спокойно. Связавшись со штабом, я сообщил о слабом сопротивлении противника, и наши офицеры посчитали, что у засевшего на высоте 314 противника на исходе боеприпасы и провиант. Мы продолжили атаку.
Едва приблизившись к линии проволочного ограждения, бойцы 1-го эшелона вступили в боевое соприкосновение с противником. Оказывается, союзники успели выдвинуть несколько станковых пулеметов, расположив их вплотную к линии проволочного ограждения. Наши бойцы 1-го атакующего эшелона сумели лишь в двух или трех местах установить взрывные устройства и привести их в действие, после чего были расстреляны в упор пулеметчиками врага. Потом союзники вновь призвали на помощь артиллерию. Офицеры штаба, тут же поняв, что атаку надо без промедлений прекращать, снова приказали нам отойти. Отходить нам пришлось в крайне тяжелых условиях, под пулеметным и артиллерийским огнем противника. Наконец, бойцы всех атакующих эшелонов собрались у подножия холма у живой изгороди. Штаб, оценив обстановку, решил до конца дня оставить нас в резерве.
День второй. Пятница, 4 августа 1944 года
Наш взвод уже почти включили в состав сформированного уже в третий раз 1-го атакующего эшелона. Иного варианта и быть не могло. Но в последний момент переиграли, посчитав, что радисту и его взводу лучше подойдет 2-й эшелон. Потом я часто задавал себе вопрос: а выжил бы я вообще в той войне, если бы не этот ящичек на спине.
В 2.30 ночи началось третье восхождение на высоту 314. Союзники выпускали осветительные ракеты, на наши исходные рубежи вновь полетели снаряды артиллерии малого калибра. Но мы уже успели освоить наиболее безопасные подходы к врагу, сумев подобраться примерно на 30 метров к линии проволочного заграждения и, соответственно, к позициям пулеметчиков.
1-й атакующий эшелон, преодолевая упорное сопротивление противника, сумел пробить несколько проходов в колючей проволоке. Час спустя наши бойцы подавили пулеметные гнезда англо-американцев и начали продвижение через созданные проходы. Я тут же связался со штабом и доложил о ходе штурма высоты. Для оказания поддержки 1-му эшелону нам было приказано немедленно вводить в действие 2-й и 3-й.
Подобравшись на 10 метров к линии проволочного ограждения, мы убедились, что бойцы 1-го эшелона лежат, вжавшись в землю, в выемках — им удалось пробиться метров на 6, не дальше, и мы хотя с трудом, но все же сумели подавить пулеметный огонь противника. Наш взвод укрылся за толстыми стволами деревьев и за валуном. Все вокруг было усеяно телами погибших солдат СС.
Незадолго до рассвета враг открыл по нам минометный и артиллерийский огонь, Один из снарядов образовал солидную воронку как раз рядом с выемкой, в которой предлагали мне укрыться Крендл с Зайлером: мол, снаряд в одну воронку дважды не падает. Хотя при такой концентрации огня это в целом верное правило не действовало. Однако мы все же решили им воспользоваться и, покинув укрытие за деревьями, юркнули в воронки.
Едва мы успели открыть оттуда огонь по врагу, как на нас обрушился новый шквал огня. Снаряды и мины буквально перепахали только что оставленное нами укрытие, разбивая деревья в щепы. Крендл многозначительно взглянул на меня, доказывая свою правоту и предусмотрительность.
1-й атакующий эшелон так и не сумел продвинуться ближе чем на 7—8 метров из-за ураганного огня противника. И мы до самого полудня, так и не продвинувшись ни на метр вперед, просидели в воронке. Около 13 часов пулеметы союзников заглохли, и над изрытой воронками землей повисла непривычная тишина. Интересно, почему враг прекратил обстрел?
Я доложил об этом в штаб, там предположили, что пулеметные расчеты союзников исчерпали запас патронов. И велели мне поднимать бойцов 1-го атакующего эшелона, чтобы те приблизились к вражеским позициям.
Из 100 человек 1-го эшелона в живых оставалось десятка три. И они стали осторожно подползать к оборудованным позициям англо-американцев, даже толком не зная, оставлены они врагом или нет. Оказалось, что союзники организованно покинули их, хотя мы этого не заметили. Самое печальное, что и пулеметов не оказалось. Я доложил в штаб, что, дескать, скорее всего, пулеметы просто оттащили на другие позиции, чтобы позже открыть по нам огонь.
Взятие нами высоты было соответствующим образом оценено в штабе, и нам приказали удерживать позиции до наступления ночи, а тогда под прикрытием темноты нам доставят провиант, свежую воду, перевязочные материалы и патроны.
Мне это показалось абсолютно безумной затеей. Попытаться днем удержать позиции на склоне холма — такое кому хочешь показалось бы идиотизмом. Около 16.30 в небе загудели самолеты — бомбардировщики союзников собрались смешать нас с землей.
Над нами пронеслись несколько больших самолетов, а потом мы увидели, как в небе стали раскрываться шелковые купола парашютов. Сначала мы подумали, что союзники решили высадить десант, чтобы разделаться с нами, но тут же заметили, что на стропах повисли не люди, а ящики. Несколько таких «парашютистов» приземлилось неподалеку оттого места, где находились мы, а один ящик едва не шлепнулся мне на голову.
Весь взвод в одно мгновение превратился в радостных мальчишек, бросившихся к рождественской елке за подарками. Вскрыв ящики, мы обнаружили в них богатство: банки томатного супа «Кэмпбелл», лосьон для загара «Хоппер», сардины «Дель Монте», соленые крекеры «Блумингтон».
— Все понимаю, но вот это понять отказываюсь, — заявил Бом, недоуменно вертя в руках пластиковый флакон с лосьоном.
Мы в ответ только пожали плечами.
— Только в бою и загорать, — иронически произнес Крендл.
Взяв из рук Бома флакон, он отвинтил пробку и понюхал содержимое. Вытряхнув чуть-чуть жидкости на руки, он принялся потирать их.
Фидлер, зачерпнув горсть жидкой грязи из лужи, хотел было плеснуть ею на руки Крендла. Тот с оскорбленным видом отшатнулся.
— Ты что? Одурел? — проворчал Фидлер. — От тебя за километр несет этим чертовым кокосом! Как поступит враг, когда унюхает тебя?
— Наверное, попросит вернуть предназначавшийся ему лосьон. Нет? — предположил Крендл.
Мы стали прикидывать, учует ли окопавшийся на другой стороне враг, как мы благоухаем лосьоном, или же нет. Я на всякий случай посоветовал Крендлу избавиться от ароматной жидкости.
И минуты не прошло, как на нас снова обрушился шквал артогня противника, заставивший нас снова уткнуться физиономиями в грязь. Обстрел продолжался больше часа. Подняв головы, мы увидели, что от 1-го атакующего эшелона в живых осталось человек пять.
В 21 час никто нам так ничего и не доставил, зато поступил приказ удерживать высоту в течение еще трех часов. В 0.05 мы автоматически превратились в 1-й атакующий эшелон и продолжили атаку.
День третий. Суббота, 5 августа 1944 года. 0.15
В назначенное время мы выдвинулись вперед и стали тихо проползать через дыры в колючей проволоке. Остатки прежнего эшелона с радостью встретили нас. Вместе мы стали оценивать обстановку. Хоть мы и не сомневались, что враг оттащил пулеметы, но твердо знали, что нас ожидает еще один обстрел. От этого никуда не деться.
Ползти приходилось, как улиткам, метр за метром одолевая пространство. Если в воздух взмывала осветительная ракета, приходилось прижиматься к земле. Дождавшись, пока ракета догорит, с шипом упав за деревьями, мы продолжали изнурительное продвижение.
Метрах в 20 за колючей проволокой кто-то из наших завопил. Шум привлек внимание отошедшего пулеметного расчета, который обильно полил наш участок свинцом. На наше счастье, пули просвистели над нашими головами. Дело в том, что большинство малоопытных пулеметчиков грешит одним: ведя огонь по склону возвышенности, они, как правило, берут выше, чем требуется. Прижавшись к земле, мы ждали, когда стрельба стихнет.
В таких случаях важно определить, какой из пулеметов расположен ближе. Со временем осваиваешь и эту науку. Дело в том, что каждому пулемету требуется время для перезарядки ленты и охлаждения ствола. И нашему взводу необходимо было уложиться в краткую паузу и продвинуться на пару метров вперед. Мы уложились.
Тем временем с вершины холма вновь посыпались гранаты, не остались в стороне и артиллеристы, пославшие нам в подарок не один десяток снарядов. Это был самый сильный обстрел; под которым нам довелось оказаться.
Союзники стремились подавить нас психологически, и им это удалось — 1-й атакующий эшелон дрогнул. Я кричал им: пригнитесь, пригнитесь, но охваченные ужасом бойцы не реагировали.
В глазах рябило от бесчисленных вспышек разрывов, а от грохота мы едва не оглохли. Снаряды ложились уже на наших позициях, я видел, как в панике мечутся наши ребята. Странная и жуткая картина: ты видишь человека, а в следующую секунду его уже нет — исчез, испарился, разорван на куски прямым попаданием снаряда. Я уже собрался связаться по «Петриксу» со штабом и запросить разрешение на отход, но сообразил, что отходить ничуть не менее опасно, чем оставаться на позиции. И среди этой вакханалии разрывов, среди ада я слышал, как штабисты отдают приказ наступать 2-му, 3-му и 4-му эшелонам. Я ушам не верил — это же бред, сумасшествие. Но резерв ринулся вперед и, добравшись до нас, заставил меня доложить, что, дескать, все нормально — продвигаемся вперед. После этого из штаба поступил приказ уже всем: атаковать пулеметные расчеты противника.
Бом и Фидлер прилаживали штыки к винтовкам, я последовал их примеру. Раздался свисток, и мы, освещаемые вспышками разрывов, уже невзирая ни на что, бросились вперед. Я обещал себе быть максимально осмотрительным, но о какой осмотрительности могла идти речь тогда?
Идя в атаку, я видел, как рядом падали мои товарищи, причем падали как-то уродливо, неестественно. Я понимал, что они погибали, еще не упав на землю. Потом меня взрывной волной сбило с ног и отбросило метров на 8-10. Рухнув на склон, я стал съезжать вниз, пока не уперся в ствол дерева. В отсветах вспышек я попытался определить, где я. В нескольких метрах я заметил слетевшую с головы каску и попытался на четвереньках добраться до нее. Надев ее, я почувствовал внезапный прилив энергии и бросился вперед. В два прыжка одолев несколько метров, я укрылся в какой-то выемке или воронке рядом с еще несколькими солдатами танковой дивизии Лера.
До меня донеслись вопли раненых, и по какой-то совершенно необъяснимой причине вдруг все враз почувствовали своим долгом выбить врага с позиций. Всякое представление о логике и целесообразности исчезло, уступив место презрению к смерти. Победно крича, мы скопом бросились на пулеметы врага, невзирая ни на разрывы гранат и снарядов, ни на осколки и пули, и, подойдя к огневым точкам противника чуть ли не вплотную, все же сумели подавить их. Когда мы одолели дистанцию, артиллерийский огонь умолк, и мы внезапно поняли, что ничто больше не противостоит нам. В 5.30 утра мы одержали победу, захватили 6 американских станковых пулеметов, вынудив врага отступить. Однако победа эта далась нам неизмеримо большой ценой — из 400 наших солдат на начало атаки уцелели 200.
До офицеров штаба наконец дошло, что такими силами организовать преследование неприятеля невозможно. Поэтому нам приказали удерживать захваченные рубежи до 11.00, когда должно было подтянуться подкрепление. Кроме того, от нас потребовали к 12.30 отправить в разведку 6 разведпатрулей по 4 человека.
Этому не суждено было произойти. Американская артиллерия, сосредоточившаяся у подножия холма — высоты 314, — весь остаток дня щедро поливала нас осколочными снарядами. Ни о каком подходе сил подкрепления, разумеется, и говорить не приходилось. Можно было, конечно, попытаться подтянуть их к нам, но это было сопряжено с риском тяжелейших потерь. Даже к 18.00 мы не дождались ни подкрепления, ни подвоза боеприпасов, воды и провианта. Штаб заверил нас, что с наступлением темноты предпримет еще одну попытку доставить нам обещанное. Однако мы понимали, с какими сложностями это связано, поскольку американцы не могли не знать о наших трудностях с боеприпасами, и в связи с этим ожидали их массированной контратаки.
Мы оставались на захваченных позициях до самого вечера. Примерно в 22.00 союзники начали новый артобстрел, и мы были вынуждены продвинуться еще выше на холм, чтобы не оказаться разорванными на куски их снарядами. Из последних сил мы отрывали окопы уже на новых рубежах. Потом часа на два наступило затишье. Мы напряженно вслушивались в ночную тишину, позади мерцали догоравшие костры, воздух был пропитан чадом и пороховой гарью.
День четвертый. Воскресенье, 6 августа 1944 года. 4 часа 45 минут
На рассвете стали прибывать силы подкрепления. Вновь заговорила артиллерия союзников, однако на сей раз нас обстреливали только осколочными снарядами. Один такой, пролетев над нашими головами, ударился обо что-то и, раскрывшись, обдал нас дождем из индивидуальных пакетов и капсул с медикаментами. Дело в том, что эти презенты предназначались, разумеется, не нашим, а их солдатам по другую сторону холма, и залетели к нам явно по ошибке.
В воздухе загудели моторы самолетов, с востока на нас надвигались Р-47 и Р-51. Снизившись, они обстреляли нас реактивными снарядами.
Бом, Зайлер, Фидлер, Крендл, спрятавшись за гранитными валунами, выжидали. Американские самолеты, спикировав на наши позиции, выпускали по нам очередь из скорострельных пушек и пулеметов, потом снова круто взмывали вверх, чтобы развернуться для новой атаки. Весь занимаемый нами участок высоты 314 представлял собой сплошное море разрывов американских реактивных снарядов. Целый спуск представлял собой перепаханное гигантским плугом поле, которое теперь боронили с воздуха.
И наш штаб был в курсе происходящего! Почему он палец о палец не ударил для принятия положенных в таких случаях контрмер? Почему не были брошены в бой зенитные орудия? Авианалет показался нам вечностью, и мы вздохнули с облегчением, когда самолеты наконец улетели на восток.
В «Петриксе» требовательно прозвучал чей-то голос: в штабе хотели знать число убитых и раненых. После прибытия подкрепления нас было 460 человек. Но не успели мы подсчитать потери, как на нас вновь обрушился шквал металла. Новый артобстрел! Минут через 15-20, когда огонь противника утих, мы все же подсчитали, сколько нас уцелело. Оказалось, что атака с воздуха и артобстрел унесла жизни 312 человек из 460, имевшихся на момент прибытия подкрепления.
Кто-то из наших открыл огонь. Взглянув вверх на холм, я увидел метрах в 30 от нас отряд американцев, тащивших с собой станковые пулеметы и минометы.
— Кто из вас старший по рангу? — осведомился голос по рации.
Я вопросительно посмотрел на Крендла и наших бойцов.
— Вероятно, обершарфюрер, — ответил я. — Но не могу сказать, жив он или нет.
Последовала пауза, потом ответил какой-то штабист.
— Вот что, хочу, чтобы ты очень меня внимательно выслушал, сынок.
Как только я услышал слово «сынок», то мгновенно понял, что ничего доброго оно не предвещает. Я знал, в каких случаях наши господа офицеры переходят на подобный лексикон.
— Что там затевают американцы? Я посмотрел вверх на холм.
— Окапываются метрах в 30 от нас. У них станковые пулеметы и минометы.
— Сколько у тебя человек во взводе? — продолжал расспрашивать офицер.
— Четыре.
— Сколько ты уже в СС, радист?
— Пятый год.
— Где пришлось сражаться?
— В Нидерландах, Франции, на Восточном фронте и вот теперь здесь.
— Очень хорошо. Цвет на день — желтый. И ты сейчас сдашь рацию кому-нибудь из солдат своего взвода. Тебе от меня будет особое задание.
Мы с Крендлом переглянулись. Цвет на день означал, что предстояло надеть нарукавную повязку определенного цвета — красную, синюю или желтую. У нас они всегда были при себе, но вот надевать их нам приказывали нечасто. Повязка эта наделяла тебя командирскими полномочиями на определенном участке. Цвет повязок постоянно менялся, чтобы враг не догадался о роли того или иного цвета. На Восточном фронте часто сообщали о переодетых в нашу форму русских солдатах с нарукавными повязками, завлекавших ничего не подозревавших наших солдат в засаду.
Я хотел отдать рацию Крендлу, но тот наотрез отказался.
— Я пойду с тобой, — не терпящим возражений тоном заявил он.
Рацию забрал Зайлер. Мы с Крендлом, Бомом и Фидлером нацепили на рукав желтые повязки.
— Что мне предстоит? — осведомился я у штабиста.
— Соберешь все остающиеся подразделения. Потом поделишь людей на четыре взвода и поведешь их в атаку на позиции американцев.
У меня вертелся на языке вопрос: а что, если наша атака будет отбита, но я предпочел воздержаться — такой вопрос вполне можно было истолковать, как пораженчество.
— Есть.
Бом достал свисток и равнодушно отер прилипшую к нему грязь. Я кивнул, и он дал три коротких свистка. Тут же все подразделения выслали к нам по одному человеку. Те, заметив желтые нарукавные повязки, стали ждать моих дальнейших распоряжений.
Я обвел взором стоявших передо мной бойцов. Исхудавшие, в копоти лица, оборванное обмундирование.
— Нам приказано штурмом взять позиции американцев. Сейчас вы вернетесь в подразделения и поделите всех остающихся на 4 взвода по 37 человек в каждом. Командовать ими поручено нам: Бому, Фидлеру, Крендлу и мне.
— Каков твой план? — спросил Бом.
Не было у меня никакого плана. И не требовалось. Тут офицер спросил по рации:
— Вы на позиции?
— Так точно.
— Возьмете два взвода и будете атаковать по центру. Третий ударит американцам в левый фланг. Как только американцы сообразят, что к чему, они тут же откроют огонь по двум направлениям. Это ясно?
— Так точно.
— Немедленно атаковать. После прорыва доложить. Хотя мне этот замысел и казался чистейшей авантюрой,
я все-таки вызвался вести взвод. Крендл командовал взводом, следовавшим за моим. Фидлер готов был атаковать американцев с левого фланга, а Бом взял на себя проведение удара с правого фланга. Несколько минут занял инструктаж, и мы были готовы идти на штурм.
По свистку Бома мы с Крендлом повели 74 бойца в самоубийственную атаку позиций американцев. Противник был уверен, что мы разбиты, поэтому никак не ожидал нашей дерзкой атаки.
Американцы были рядом, мы даже слышали, как они перекликались друг с другом. Укрывшись за двумя гранитными выступами скалы, я стал изучать их, выбирая подходящую мишень. И так увлекся, что проглядел целившегося в меня янки. Очередь из автомата высекла искры из гранита, обдав меня осколками камня. Я перебежал на другую сторону, и тут же новая очередь. Я был заперт со всех сторон, правда оставались еще и гранаты. Я наугад швырнул одну через скалу. Едва она разорвалась, я выглянул из своего укрытия, и тут меня обстреляли в третий раз. Стало быть, граната не сработала.
— Нас обходят справа! — заорал кто-то из американцев.
Я молился, чтобы неприятель сменил направление огня.
— И слева тоже! — выкрикнул тот же голос.
Враг, раскусив наш замысел, расположился подковой — с какой стороны ни подступись, мы все равно оказывались подогнем.
Тут за моим гранитным выступом разорвалась брошенная американцами граната. В ушах моих заливистой трелью голосили колокола. Оглядевшись, я увидел, как наших бойцов рвут на части пули станкового пулемета противника. Часть солдат вернулись с левого фланга к центру, потом их примеру последовали и те, кто находился на правом. Американцы обстреливали нас из минометов, автоматов, пулеметов, забрасывали гранатами. Я даже не задумывался о том, каковы наши потери, наверняка они были ужасны, однако мы ни на сантиметр не смогли приблизиться к их позициям.
Тут я, не выдержав, крикнул, чтобы на правом фланге дали свисток — сигнал к отходу. Разумеется, я не имел полномочий на это, но мне было уже на все наплевать. Мы почти бегом спустились метров на 35—40 вниз и укрылись там за стволами деревьев и валунами. Пересчитавшись, мы убедились, что из 148 участвовавших в штурме в живых осталось 29.
Взяв у Зайлера рацию, я связался со штабом, сообщить о провале штурма и о наших потерях. После продолжительной паузы отозвался офицер:
— Уносите ноги оттуда, черт возьми!
Спустившись к подножию холма, мы явились в штаб. Там у оборудования связи с совершенно измученным видом стоял оберштурмфюрер. Я подошел к нему, представился, но не стал винить себя в том, что не выполнил поставленную задачу и отдал приказ отойти. Я ждал, что он примется разносить нас в пух и прах. Но оберштурмфюрер помалкивал, и у меня камень с души свалился.