УДАЛЬЦОВА Надежда Андреевна
30.12.1885 (11.01.1886) – 25.01.1961
Живописец. Училась в художественной школе К. Юона (1905). Работала в студии В. Татлина. Член группы К. Малевича «Супремус» (1916).
«Удальцова приходила часто и тихо-вкрадчиво разговаривала о кубизме. Как бы подтверждая кубизм, она имела очень интересное лицо черной монахини со сдвинутыми, смотрящими в двух совершенно разных выражениях глазами, с несколько деформированным кубистическим носом и тонкими монашескими губами. Она больше всех понимала кубизм и серьезнее других работала» (А. Родченко. О Татлине).
УЛЬЯНИНСКИЙ Дмитрий Васильевич
11(23).6.1861 – 2(15).2.1918
Библиограф, библиофил, собиратель портретов, книжных знаков. С 1885 служил в Управлении Московского удельного округа. Председатель Русского библиографического общества при Московском университете (1902–1910). Покончил с собой.
«Д. В. был совершенно исключительный библиограф и библиофил, по меткому выражению Султанова, „поэт книги“, всю жизнь отдавший книге и живший последние 10 лет исключительно интересами „Библиографического Общества“, где он много и продуктивно работал. Несколько суховатый, замкнутый, всегда ровный и корректный Д. В. оживлялся, когда говорил, или вернее „живописал“, о книгах; обладая прекрасной памятью, он знал русскую книгу так, как никто другой. Заслуги его в области библиографии огромны: ему принадлежит честь удачного разрешения проблемы описания книг, меткого и точного определения „редкой книги“ и весьма ценного описания первых „книжных росписей“. Его трехтомное описание собственной библиотеки долго будет служить настольной книгой каждого русского библиофила. С Д. В. мы виделись ежедневно на службе; по служебному его адресу получались им антикварные книжные каталоги, и в момент их получения все служебные дела откладывались. Немедленно просматривался каталог, и, в случае надобности, Д. В. тут же писал письмо о присылке ему нужной книги, а в тех случаях, когда он боялся, что письмо может опоздать, он посылал телеграмму. Антикварные каталоги П. П. Шибанова (а других в то время печатных каталогов в Москве не выходило) он просматривал еще в корректуре. По вечерам мы с Д. В. часто делали обходы московских букинистов.
Д. В. был большой педант по службе, а еще больший по отношению к своей библиотеке, все библиотечное хозяйство у него было в образцовом, идеальном порядке. Около большого письменного стола в его кабинете, бывшем в то же время его библиотекой, стоял небольшой столик-шкафик, сделанный по особому его заказу, заключавший в себе карточки его каталога… довольно большого формата; на обороте этих карточек заносились им все сведения о каждой из книг, которые он находил в антикварных каталогах, или каких-либо сочинениях; записи эти велись регулярно в течение многих лет. Эти-то записи и дали тот богатейший материал, по которому Д. В. составил знаменитое описание своей библиотеки. Помимо этого каталога, был другой – инвентарный, с точнейшими записями, откуда, когда попала каждая книга в его библиотеку; эти записи сопровождались интереснейшими его примечаниями и заметками, служащими яркой характеристикой самого владельца библиотеки. Никаких пометок на книгах Д. В. не делал, и, покупая книгу, он не допускал в ней никаких дефектов; таких покупателей букинисты называли в Москве „чистоплюями“.
По своим вкусам Д. В. был настоящий москвич, горячо любивший Москву с ее особым укладом жизни. Жил Д. В. скромно, и единственной его слабостью в начале 90-х гг. было участие в любительских спектаклях, но и от этого он скоро отказался, хотя всю жизнь оставался большим театралом и горячим поклонником Художественного театра. Он не курил, не пил, очень мало и редко играл в карты и все деньги тратил на книги. Жил он в казенной квартире, довольно поместительной для одинокого человека, и получал сравнительно по тому времени хороший оклад жалования.
…Очень часто по вечерам я, живя очень близко от него, заходил к нему, и для меня было огромным наслаждением знакомиться со всеми редкостями его собрания и поучаться из этого кладезя знаний. Чрезвычайно интересны были те вечера, когда приходили к нему с мешками книг так называемые „стрелки“, торговавшие книгами, не имея собственных ларьков. …В покупках Д. В. был очень расчетлив и не любил переплачивать, он умел покупать книги у букинистов: заметив интересную для него книгу, он откладывал ее небрежно в сторону, ни слова не говоря, и принимался долго торговаться за другую, менее интересную и менее редкую, и, уже уходя, задавал хозяину вопрос, сколько он хочет за отложенную им книжку, и, как бы нехотя, покупал ее, иногда очень дешево: я помню, как при мне он купил таким образом редкое издание Маржерета за 5 руб. Конечно, эти приемы можно было применять только у мало знающих книгу букинистов, а не у настоящих антикварных книжных торговцев, но последних, как известно, у нас было немного.
Отношение к книге у Д. В. было не только бережливое, но исключительно любовное, которого мне не приходилось встречать ни у одного библиофила. Я помню, как один посетитель привел его положительно в ужас, положив на раскрытую непереплетенную книгу другую, переплетенную и большую. Д. В. со свойственной ему исключительной аккуратностью держал в образцовом порядке всю обширную переписку с многими библиофилами: все их письма лежали в особых папках по алфавиту фамилий.
Кроме книг, у Д. В. была папка собранных им портретов всех русских библиографов, библиофилов, книгоиздателей, книгопродавцев и владельцев типографий: таких гравированных и литографированных портретов у нас вообще немного, не более 100, и Д. В. сумел и здесь достигнуть почти исчерпывающей полноты.
Между прочим нельзя не отметить, что Д. В. первый из всех наших библиофилов собирал „образцы шрифтов“ различных типографий. Описаний „образцов шрифтов“ мы не встречали ни у Геннади, ни у Остроглазова, ни у Минцлова, ни у Бурцева. Во II томе „Каталога“ Д. В. Ульянинского… приведены описания многих редких изданий, не поступавших в продажу, немало летучих мелких объявлений, пригласительных, билетов, меню, юбилейных памяток и т. п., собственно же „образцов шрифтов“ в этом отделе описано 57. Многие из „образцов“ изданы были чрезвычайно изящно и заключали в себе не только шрифты, но виньетки, бордюры, политипажи и типографские украшения. Казалось бы, что этот интересный и красивый материал в полной мере должен был заслуживать внимание наших библиофилов и библиографов, но последние, очевидно, смотрели на них как на прейскуранты и другие рекламные издания и ими совершенно не интересовались, их не собирали и не описывали. Д. В. Ульянинский, как настоящий библиофил и библиограф, первый оценил по достоинству эти издания.
…Известна трагическая кончина Д. В. Ульянинского: он не мог представить себе жизнь без собственной библиотеки, и 2-го февраля 1917 г. покончил с собой, бросившись под поезд. Библиотека его была куплена Румянцевским музеем» (В. Адарюков. В мире книг и гравюр).
УЛЬЯНОВ Николай Павлович
19.4(1.5).1875 – 5.5.1949
Живописец, театральный художник (c 1904 оформлял спектакли МХТ и его студий), книжный график, педагог. Ученик В. Серова. Член и участник выставок журнала «Золотое руно», объединений «Мир искусства», «Голубая роза», «Четыре искусства». Произведения: портреты А. Чехова (1904), К. Бальмонта (1909), В. Иванова (1920), «Автопортрет с парикмахером» (1914–1923), «Кафе» (1917) и др.
«Ульянов сказал, что будет заниматься, если способная.
Замирая душой – будет, не будет? – бежала я теплым осенним днем родными арбатскими переулочками, мимо тихих особнячков в сиренях, с террасами в старые липово-тополиные сады. Мне было семнадцать лет.
Староконюшенный, 37, большой серый дом. Третий этаж, квартира 9. Трижды, как было велено, стукнула узорчатым медным кольцом в массивную темную дверь. Просторная сумрачная прихожая. Навстречу мне неслышной походкой вышел быстрый и легкий, как птица, седой человек. Артистическое изящество и вместе с тем четкая собранность облика, очень прямая посадка головы, юношеская, до конца сохранившаяся стать, пристальный, все в себя вбирающий светлый взгляд. Таким он остался в моей памяти с первой встречи и навсегда: подвижным, жизнелюбивым, остроумным, с готовой сорваться с губ шуткой. …Искусствоведы называли его „художником гениального вкуса“.
Протянул мне тонкую руку, приветливым жестом пригласил в мастерскую. Я подивилась очень большой, светлой – окна „фонарем“ – увешанной картинами комнате.
…„Кто из художников вам больше всего нравится?“ Ответила без запинки: „Врубель“. …И еще спросил: „Врубелевский «Пан» злой или добрый?“ Я молчала. Тогда он ответил сам: „Пан – это природа. А природа не злая и не добрая. Она просто – природа“. И разговор у него был острый, легкий, как он сам.
…Николай Павлович жил среди своих картин, и это было прекрасно. На двери его мастерской висела палитра красного дерева – память о Серове. На левом от входа столе стоял гипсовый, под бронзу выкрашенный бюст Анны Семеновны, молодой [жена, Глаголева-Ульянова. – Сост.], работы Шервуда.
…Недоброжелатели называли Николая Павловича „затворник из Староконюшенного“. Затворником он никогда не был, шел в ногу с жизнью, от жизни никогда не отставал. И никогда не был одинок, всегда около него были друзья, почитатели. Не было в доме Ульяновых празднословия, докучливых бытовых разговоров. …Воздух в их доме был пропитан искусством, в нем не было старости. Было молодо, легко, интересно. Николай Павлович всех заражал своим жизнелюбием, люди около него молодели.
…Ум Николая Павловича был всеобъемлющ. Он интересовался всем: политикой, литературой, наукой, историей – от древности до наших дней. Не любя „князей церкви“, знал историю всех римских пап, судьбу и характер каждого, ко многому относился с юмором. Своим насмешливым испытующим взором видел человека насквозь, но был очень деликатен, сдержан, больше слушал, чем говорил. Мнение свое о людях высказывал редко и неохотно. Даже художников, совершенно ему противоположных, никогда не критиковал. Если уж очень кто-нибудь или что-нибудь возмущало – высказывался коротко и уничтожающе» (К. Киселева. О Николае Павловиче Ульянове и о людях, его окружавших).
«Человеку вдумчивому, проникновенному, самостоятельному в суждениях, новатору в искусстве – Ульянову, по моим представлениям, в полной мере соответствовало звание „художник“. Николай Павлович дружил со Станиславским, высоко ценил Голубкину, был знатоком искусства и глубоким исследователем. Он с увлечением изучал русскую историю. Как никто в России, он знал эпоху Пушкина. Его гениальный парный портрет „Пушкин с Натальей Николаевной на балу в Зимнем дворце“ поражает художественной достоверностью, потрясающей способностью проникновения в психологическую атмосферу эпохи. Вы смотрите на портрет и полагаете, что наблюдательный, умный рисовальщик Николай Ульянов сам был на том балу в Зимнем. А на деле живое воображение, достоверное знание позволили художнику создать прекрасную иллюзию, добиться эффекта присутствия» (С. Коненков. Мой век).
УМАНОВ-КАПЛУНОВСКИЙ Владимир Васильевич
наст. фам. Каплуновский;
1865–1939(?)
Поэт, переводчик. Сборники оригинальных произведений и переводов «Баян» (1888), «Словенская муза» (1892), «Незаметные драмы» (1899), «Мысли и впечатления» (1899). Участник литературных вечеров Ф. Сологуба.
«Этот господин носил с собой огромный альбом, в который просил всех встречавшихся ему „поэтов“ вписывать стихи. Кроме альбома, он носил щеголеватую булавку в широком пластронном галстуке, выутюженный костюм и на руках перстни. Впрочем, последних, может быть, и не было; но тем хуже тогда для этих перстней: в совокупности с его выхоленными усами они дополнили бы впечатление необычайной самодовольной глупости, которая „так и перла“ из поэта» (В. Пяст. Встречи).
УШАКОВ Дмитрий Николаевич
12(24).1.1873 – 17.4.1942
Филолог-лингвист, автор трудов по диалектологии, орфографии, орфоэпии и общему языкознанию. Редактор и составитель «Толкового словаря русского языка» (т. 1–4, М., 1935–1940).
«Дмитрий Николаевич был самым очаровательным человеком, каких я встречал в жизни: живой, умный, изящный, точный, озорной – редкое сочетание качеств в одном человеке! И все это в соединении с исключительным благородством мыслей и чувств, с безупречной честностью в науке, в деятельности и в жизни.
И его любили не только мы, его ближайшие ученики, его близкие и домашние друзья, его любили и учителя, и ученые разных стран, и студенты, и простые люди.
Не любили его чиновники, сектанты марровского толка, завистники и мракобесы.
Располагал к себе Дмитрий Николаевич прежде всего своей внимательностью, простотой и „уважительностью“ к любому, кто к нему приходил. Он ни к кому не относился наперед неуважительно, хотя умел острым прозвищем, колким юмором и пародией заклеймить и дурака, и жулика, и полноценного мерзавца.
В Дмитрии Николаевиче было много „чеховского“ – и его отвращение к фразе, его простота и изящество, его тонкий юмор. Недаром в его кабинете рядом с Пушкиным висел и портрет Чехова. Это были его любимые писатели.
И до чего же он понимал и чувствовал людей, и как его коробила любая фальшь и пошлость. А это тоже ведь „чеховское“. К тому же Дмитрий Николаевич замечательно читал Чехова… Великолепный мастер и знаток русской речи и талантливейший хозяин интонации и повествования. И все так просто и непринужденно» (А. Реформатский. Из «дебрей» памяти).
«Дмитрий Николаевич был просветителем. Не просвещенцем, а просветителем в том высоком смысле, который скрывается за этим словом. Это педагог, педагог от Бога. Это ученый-языковед. Это собеседник очаровательнейший. Если одним словом сказать о нем как об ученом, художнике, личности, это человек Возрождения по всем своим качествам. …У него было идеальное ухо. У него был меткий верный глаз. Речь его была несравненна, я такой речи никогда ни у кого не слышал. Это был златоуст. Казалось, что он не говорит, а… это был речевой бокал. У него были золотые руки. Ну ученый, ну языковед… Но он мог сложить печь! И никто не знал, где он этому ремеслу учился. Слесарное, столярное дело, электротехника – во всем он разбирался. Ну а о живописи и говорить нечего… акварели, холсты, карандашные рисунки. …Это была одаренность, появившаяся с рождения. Казалось, ему все давалось без особых усилий, но, конечно, это был огромный труд» (Л. Озеров. Из выступления на юбилейном вечере).