Смерть это была его. Такую невозможно не узнать: при виде её внутри сердечко стынуть стало. Значит, не обманула Кикимора, действительно решила покончить с ним. Каким способом — уже не важно. В чужой монастырь со своими порядками не приходят. Скажут: полезай в печь — и полезешь, потому что волшебство здесь всё решает, а не человеческая воля.

Ощутил Никола мгновенное отчаяние, какое только в ступор может человека завести, а свет в конце тоннеля не обещает. Обида в душе всколыхнулась на долю свою горемычную да судьбу бестолковую. Умереть, не сделав главного в жизни — не выручив жены и детей. Того, в чём предназначение мужика состоит, природой заложенное.

Великое унижение почувствовал кузнец, только под глыбами разочарования и безнадёги шевельнулось ещё что-то в душе. Может, вера человека в разумность Сущего: не случается ничего в этом мире без определённого назначения, и хотя зачастую скрыто оно от понимания людского, всё равно имеется и верховодит над всем. Даже над нечистью, колдовством наделённою. А раз так, то в любой, самой трудной и нелепой ситуации, скрыт высший смысл. И ключ к его разгадке в том, чтобы надоедливое отчаяние из сердца отринуть. Принять всё, как есть, и попытаться сделать хотя бы то, что первое придёт в голову.

И стала набухать внутри кузнеца злость, только уже спортивная. Как говорят на Руси, помирать, так с музыкой. Переменилось что-то в нём после жуткого знакомства, будто на мир немного с другой точки зрения посмотрел. Случается такое даже со зверем, когда припрёшь его к стенке, и остаётся у него выбор — либо умереть в бою, либо сложить лапки и сгинуть бесславно. Мало-мальски уважающий себя хищник выбирает первое, и славную какофонию перед кончиной устраивает.

Расправились плечи у Николы, желваки на скулах заходили. Явный признак, что боевой дух в нём просыпается. И хотя выбор действий не сильно богат — в штыковую пойти, как матросы первой гражданской, или хитрость какую измыслить — уже заработала голова. Даже задышалось легче.

— Давно за мной ходишь, старая? — спросил вторую гостью.

— От самой берлоги лесной. — Скрипнула та, немного откинув с лица капюшон. Череп пустыми глазницами внимательно рассматривал собеседника.

— А ну, как не захочу я с тобой пойти? — Озорно сказал, а сам костяшками пальцев хрустнул, точно боксёр перед боем.

— Кто же тебя спросит? — ухмыльнулась Кикимора. Принял во внимание ответ кузнец, но продолжил разговор со Смертью:

— Наверно, косу-то затупила о людские ребра?

— Почитай, лет сто не отбивала, — согласилась она.

— А если отобью да заточу — отпустишь? — Никола тем временем уже примирялся взглядом к косе. Кто знает, может, сейчас только ловкость да быстрота позволят справиться с двумя старухами.

— Вопрос не ко мне. — Смерть кивнула на хозяйку дома.

— Для неё у меня подарок особый будет. — Никола глаза сузил, чтобы не разгадали его намерения.

— Это что ты, красавчик, удумал? — всплеснула руками Кикимора. — Драку, что ли, затеешь?

— Зачем драку? Зубы тебе намерен вышибить.

— О Господи!

— Да ты, хозяйка, не бойся, — пояснил кузнец. — Не со зла. Помочь тебе хочу с гнилью расстаться. Улыбка твоя страшна очень. Точно упыриная.

Старухи удивлённо переглянулись, и Кикимора уточнила:

— Дантистом, что ли, работал прежде?

— Нет, как был кузнецом, так и остался. Но опыт в этом деле кое-какой имею. Выкую тебе железные, чтобы можно бревна перепиливать.

— Что-то я в толк не возьму… А как же они держаться будут?

— На присосках! А вживить решишь — своим мастерством пользуйся, тут я тебе не советчик. Или обратись к брату Лешего, деду Васюку, он по части здоровья дока великий. Свои-то зубы у него точно у жеребёнка — ровные да белые.

— Может, чистит чем? — спросила Смерть, и, открыв рот, залезла туда костяной пятерней. Похоже, у неё тоже имелись проблемы.

— Спросите потом. Ну, что, договорились? — С этими словами Никола подхватил косу, примерился, ладно ли лежит в руке, да принялся крутить ею, как хворостинкой, прямо перед собеседницами. Конечно, испугать их было трудно, но и это оказался маленький плюс в его сторону.

— Хорошо работаешь, — похвалила Смерть. — В помощники мне пойти не согласишься? — И хохотнула впервые за разговор. Похоже, тот налаживался.

— Пошёл бы, да своих дел невпроворот, — честно признался Никола.

— Ну, ладно, давайте чайку попьём, — спохватилась Кикимора. — Остынет.

Они хлебнули, взялись за баранки домашние.

— Давненько такой командировки не было, — откинувшись на спинку стула, произнесла Смерть. — Обычно всё впопыхах да второпях. Ни поговорить с человеком, ни посидеть с трубкой… Вжик поперёк грудины — и через плечо да на солнышко.

Оказалось, она ещё и курит.

— Ну, что, хозяйка, делать будем?

Кикимора, конечно, посомневалась чуток для приличия, но ведь невооружённым взглядом видно, как морщится, когда твёрдый кусок в дупло попадает. Махнула рукой — согласна.

— Посмотрим на твоё мастерство, кузнец.

Тот в ответ попросил:

— Давай молоток и зубило. Только договоримся — без подвоха. Не люблю я, когда в самый неподходящий момент пол под ногами моль съедает.

— Скажи, чего тебе надобно, а потом в сундучке вон том бери, — предложила старуха. — Не простой он, с изюминкой, как у вас говорят. Самобранка, только для мастеровой среды. Хочешь, напильник выправит, хочешь — стамеску.

Кивнул Никола и принялся перечислять необходимое. Когда половина комнаты оказалась завалена железом, Смерть почесала затылок и озадаченно проговорила:

— У меня работа проще…

Перетащил кузнец всё в чулан, кликнул Кикимору окна открыть, дров принести да зажёг огонь в горниле. Пока угли нагорали, установил наковальню и разобрал молоточки, щипцы и прочие вещицы. Потом попросил хозяйку открыть рот и внимательно его изучил.

— Тебе железные или золотые? — спросил лишь.

— Ты мастер, сам и думай, чтобы лучше вышло, — пожала плечами та, невольно скалясь, потому как чувствовала, что вскорости придётся со своим старческим достоянием расстаться.

— Если форсить будешь, то выбирай золото. А из соображений долговечности…

— Из них, милый, из соображений… — кивнула Кикимора. — Давненько я мозговых косточек не грызла, — повернувшись ко второй старухе, посетовала она. — Всё вырезка, да и та помягче. А душа-то просит иногда…

Расстарался кузнец, стучал вдохновенно, как только в ожидании смерти выходит, и получились у него чудные зубы — острые да прочные, клинок дамасской стали перекусят, не заметив. В масле калил индустриальном, ещё с советским знаком качества. Осмотрел он их — если и не шедевр, то всё равно работа неплохая. Самому нравится. Вышел с готовыми челюстями довольный, смахнул пот с лица и говорит:

— Ну, бабки, принимайте работу! — И прежде, чем те рот открыли от удивлёния, подхватил косу, заложил промеж челюстей да щелкнул ими от души. С печальным звоном коса приказала долго жить.

— Что же ты натворил, окаянный? — возмутилась тотчас Смерть, всплеснув костяшками рук, но Кикимора встала на защиту мужика:

— Как же, по-твоему, он товар лицом представит?

— Лучше бы сервант погрыз!

— Дерево кусать особой доблести нет, — резонно отозвался Никола. — Оно, как известно, ответить не может. А косу я тебя новую скую… Если договоримся, конечно.

— Вот она, современная молодёжь! — сокрушённо покачала головой Смерть. — Через тебя мне без работы остаться — раз плюнуть.

— Говорю же — не переживай, дело поправимое! — повторил кузнец. — Посмотри на это старьё: точить уже нечего, металл весь вышел. А вернёшься с новой — авторитет промеж подруг завоюешь. И у меня заказов прибавится.

— А как же отчёт по сегодняшней заявке? — ворчливо спросила старуха, посмотрев на Кикимору. — Снимаешь её, стало быть?

Та, посмотрев ещё раз на новенькие блестящие зубы в руках Николы, вздохнула, будто тяжело ей это решение давалось, и махнула рукой:

— Снимаю, бес с ним живёт!

— Дело того стоит, — кивнула Смерть и обратилась к кузнецу: — А теперь, парень, мной займись. Зубы пока не прошу, а косу организуй.

Никола поднял с пола припасённую заранее заготовку — хитёр, оказывается, мужик, будто в воду глядел! — осмотрел её критически, одобрительно что-то пробормотал и на сундук покосился. Потом сказал без улыбки, на полном серьёзе:

— Вы тут пошушукайтесь пока. Вернусь — зубы рвать будем…

Ближе к полночи разбужен оказался лес нечеловеческими воплями, перемежающимися горестными всхлипами и продолжительными стенаниями. Закачались вековые сосны, будто их бурей к земле клонило. Подлесок — тот и вовсе местами повалило. Звери, после очередного дня забравшиеся в норы, в страхе прижимали хвосты и уши. Они-то догадались по голосу, кого бессонница мучает. Совы, вылетевшие на охоту, зажмурились и долго не могли открыть от ужаса глаза. Являлась Кикимора на болоте царицей, и когда становилось ей плохо, у всех, кто жил рядом с ней, дело тоже должно было обернуться лихом.

Не сказать, чтобы имелись у неё все зубы. Часть их давно выпала с жёстким мясом, часть обломалась и едва выглядывала из челюсти. Тем болезненнее оказалось вырывать их. Использовал для этой цели Никола и нить шёлковую, и пассатижи, и пальцы свои крепкие. А чтобы боль сделалась терпимою, уговорил Кикимору принять обезболивающие триста грамм. Старуха после них заметно повеселела, но и орала громче да охотнее. Впрочем, кто тут мог её в этом упрекнуть?

Смерть только головой качала от удивления да иногда длинными ногтями проводила по наточенной, как бритва, новой косе. Та в руках пела и просилась в дело. А потом старуха просто ушла, не попрощавшись и оставив недопитую чашку с чаем. На блюдце вывалила несколько порций выкуренного табака, и тот вонял в помещении, разбавляя запах гноя из дёсен хозяйки. После завершения операции продезинфицировала Кикимора рот самогоном, полезла в шкафчик, достала оттуда флакон какой-то особенный, фигурный, отхлебнула из него, и через четверть часа заявила:

— Я готова испробовать твоё изделие, кузнец.

Подивился тот, но вспомнил, что на нечисти все раны зарастают не в пример быстрее человечьих, и протянул ей новые челюсти.

Пришлись они точно впору, так что комар носа не подточит. Округлились глаза у хозяйки, зачмокала она, примеряясь, что бы куснуть, потом взяла метлу домашнюю — и одолела с первого раза. Черенок даже хрустнуть не успел, как оказался располовинен. Потом настала очередь корневища, лежащего возле входа. Он за несколько движений был превращён в горстку щепок.

Глаза старухи разгорелись, прямо помолодела вся.

— Ну, спасибо тебе, кузнец, за такой подарок. Проси, чего хочешь!

И тогда снова сделался Никола суровым и неулыбчивым. Тряхнул кудрями и произнёс:

— Пришёл я к тебе с просьбой, хозяйка. Скажи мне, как жену ото сна разбудить. Слыхал я, что это ты яблоко-то заговорённое передала чёрту.

Усмехнулась старуха, да радость её была такова, что удержу уже не стало:

— Так и быть, научу. Хитрости особой нет. Застрял в горле кусок. Положи Оксану к себе на колени, да не забудь лицом вниз повернуть. А потом промеж лопаток с силой и ударь! Поможет это.

Никола озадаченно почесал затылок. Уж больно лекарство простенькое.

— Не сомневайся. Не обманываю я напрасно. Если не поможет, покрой меня матом — явлюсь я, подсоблю самолично.

Кивнул кузнец, обдумывая, что дальше сказать. Щекотливая ситуация. С одной стороны, пошла хозяйка болот ему навстречу, лицом повернулась, а с другой — надолго ли её расположения хватит? Но решился-таки, через минуту спросил снова:

— А не подскажешь, как ворота в ад открыть? Надобно мне детишек своих оттуда выручить.

— Извини, чего не знаю, того не знаю, — развела руками старуха. Слава Богу, восприняла его просьбу спокойно, хоть и не помогла. — Не по моей это части. Одно скажу: на болоте нет таких ворот, о которых бы я не знала. Стало быть, здесь тебе искать бесполезно.

Пригорюнился Никола, а хозяйка, вдруг снова крутанувшись на месте, обернулась прежней красавицей и заулыбалась приветливо так, радушно. И печаль его развеять попыталась:

— Ты молодой ещё, найдёшь другую женщину, родит она тебе детей. Эка беда!

Не стал ей ничего объяснять кузнец, только головой покачал и попросил отправить его обратно к Лешему.

— Или, если не трудно, то прямо в село. Страсть как душа по Оксане болит.

— Удивляюсь я на вас, людей, — пожала плечами Кикимора. — Чем я хуже? Она, небось, после родов-то располнела да обрюзгла, а у меня кожа — кровь с молоком.

— Не понять тебе, хозяйка, — ответил Никола, — души русской. Мы ведь однолюбы.

— Кто же тебе мешает любить сегодня одну, и завтра одну… только другую?

Но, видя непоколебимость гостя, сдалась, наконец.

— Приготовься, — говорит. — Сейчас отправлять буду. Кстати, и инструменты можешь с собой взять. Сгодятся ведь они тебе, верно?

— Сгодятся, если подаришь, — согласился Никола. — Кое-чего у меня не хватает для тонких работ. Сундук твой — редкостное чудо.

— Сама знаю, — кивнула девушка. — Но скажи в конце, не робей: нравлюсь я тебе в этом обличье?

Никола задумался на секунду, потом бросил, будто украдкой, взгляд на собеседницу, окинув её при этом с головы до ног, и откровенно ответил:

— Хороша ты, спору нет. Только грудь нужно подтянуть немного, потому как на кормящую мать похожа. Висит она у тебя. Мужика нормального это отрезвляет.

Она помолчала, оценивая его слова, кивнула с улыбкой и произнесла:

— Тогда откровенность за откровенность. Из уважения к твоей матери хотела я сегодня тебя съесть. Слышала в детстве, что, поедая печень, перенимаешь чужие опыт и умения. Сама для себя никак не могу ни доказать это, ни опровергнуть. Но на всякий случай всех мастеровых людей пропускаю через котёл.

— Дикий это обычай, варварский, — отозвался Никола. — Папуасы тоже врагов ели, чтобы их храбрость к ним перешла. Лучше бы учились чему-нибудь, чтобы умом разжиться.

Девушка хихикнула, но, похоже, осталась в хорошем расположении духа.

— Прощай, кузнец. Потешил ты меня сегодня. Не припомню случая, чтобы кто-то ушёл отсюда живым в последние сто лет. Но мнения моего о людях ты не изменил.

— Не старался.

— Передавай привет матери. Умная она у тебя. Пусть заглянет как-нибудь, потолкуем. Думаю, найдётся, о чем…

— Спасибо, передам. Позволь ещё, хозяйка, совет дать, покуда ты в таком обличье юном. С прежнем-то на откровенности не тянет.

— Говори, раз начал.

— Заведи себе мужика хорошего, постоянного да делового. Будешь только бабьи вопросы решать, а остальные на его плечи переложишь. Не потребуется тебе чужую печень-то поедать. Да и то сказать, зверья в округе не хватает, что ли?

Она задумалась на секунду, потом кивнула — мол, принимаю к сведению, но обещать ничего не стану, потом показала в один из углов комнаты:

— Иди туда. Домой попадёшь…

— Без обмана? — спросил на всякий случай Никола.

— А то! — И она звонко да заливисто расхохоталась, потешаясь над его осторожностью…