Только сказать успел — будто хихиканье послышалось откуда-то. Нахмурился Никола: теперь за свои слова ответ держать надо. Впрочем, он того и хотел. Не было в голове пока никакого плана, но мелькнула мысль, что видимый враг не так опасен, как скрытый. В бою важно в глаза супостату смотреть, чтобы проскочившую слабину не упустить. Ведь и нечистый не без червоточины. Нужно только найти её…

А тут вдруг записка прямо из воздуха материализовалась, да на пол упала. Подбежал кузнец, поднял, а там корявыми буквами написано:

«Приходи к большому дубу за Матрёниным концом». И подпись: «Сигизмунд».

— Вот, значит, как тебя звать… — потёр подбородок Никола. Теперь он знал о чёрте немножечко больше. Неважно, что не мог этим сейчас воспользоваться.

Подошёл к Оксане, а в голове слова Кикиморы крутятся про то, что остановится его жена, выполнив то, что задумала, и распоряжений ждать будет. Потому как автомат она бездушный.

— Золотце мое, — говорит. — Я тебе напишу, что по дому сделать надо. Почитай, пожалуйста, и не забудь коз подоить, кур накормить да огород полить. Хорошо?

— Хорошо, — ответила девушка. Она ни разу не улыбнулась после сна волшебного. Неторопливо делала что-то — лишь бы руки занять, а цели особой не имела.

Взял кузнец карандаш, огляделся в поисках клочка бумажки, да не увидел вокруг ни одного, кроме записки чертовой. Перевернул её и по пунктам всё разложил. Получилось ни много, ни мало, почти целая страничка.

— Вот, Оксанушка, список. Если долго не вернусь, спать ложись, не жди меня. — Потом спохватился, что только работу одну жене навязывает, а ни отдыха, ни обеда не запланировал — и внёс поправки. Посидел ещё, задумавшись, не забыл ли чего, крякнул, поднялся и направился к двери. На входе оглянулся — может, видит это всё в последний раз — бросился к жене, обнял и поцеловал её жарко-жарко (та только на мгновение суету свою обыденную приостановила) и больше уже не задерживался.

Наступал чудесный вечер, с юга дул слабый ветерок, напоённый ароматом вечерних трав. Появилась первая звезда, а закат красновато-жёлтые мазки на редких облачках малевать начал. Небо на западе оставалось ещё прозрачным да светлым, восток же сумраком насупился — к ночи готовился. Таким вечером хорошо на речку идти, дневные заботы смывать. Малые детишки возле берега плещутся, чуть постарше — за ними присматривают, а взрослые глубже заплывают, шушукаются да хихикают. А то прыснет женский голосок — и далеко по воде слышно. Народ это время года любит, потому как к природе ближе всего становится — почитай, полуголым ходит. А для девок с парнями вообще красота — щипайся да щупайся, при купании не возбраняется.

Но не чувствовал Никола в окружающем никакого очарования. Напряжённый шёл, будто лом проглотил да выронить страшился, чужие взгляды на себе ощущал. Слухи, что ли, разлетелись, и из каждого окна любопытные да досужие глаза провожают, или соглядатаи нечистой силы посты организовали — передают его друг другу? Всё одно неприятно. Но такое неудобство стерпеть несложно, не в нём суть. Важнее на главном сосредоточиться. Кулаки кузнец сжал, а внутри рядом с отчаянием злость боевая бурлила. И неизвестно, какая из них превозможет.

Понятное дело, видится он со стороны телёнком, за веревочку ведомым. В носу кольцо вставлено, чтобы больно стало, если не в ту сторону пойти задумает. Только снова шальная мыслишка проскочила у Николы про зверя загнанного, которому уже терять нечего — конец один. Проскочила — и спряталась глубоко под отчаянием. До поры до времени.

Никого он не встретил, пока порядками шёл. Может, и хорошо это. Сейчас говорить-то ему не хотелось — только раны бередить да из пустого в порожнее воду переливать. Одно ясно: в деревне никто ему совета дельного дать не может. Если уж Васюк отступился — почитай, безнадёга одна.

Показался впереди дом старухи Матрёны, и стало у кузнеца сосать под ложечкой, будто страхом окутывать. Но не оттого, что встреча с чёртом всё ближе делалась. Никола даже удивился: ведь не из робкого он десятка, чего смущаться-то? Может, волшебство бесовское работать начинает?

Как бы там ни было, продолжил путь, а за последним домом — глянь, какое диво! — полегчало ему малость. Не стал кузнец разбираться в тонкостях — отчего да почему, отметил только это обстоятельство. Сейчас у него задача вполне конкретная имеется.

До леса метров триста осталось, а дуб уже видно прекрасно. Почти на самом краю стоит, возвышается над собратьями. Крона раскидистая и мощная, будто великан на отдых расположился. Под ним даже подлеска нет, а образовалась полянка, желудями прошлогодними засыпанная.

Подошёл Никола ближе, огляделся. Не заметно никого поблизости. То ли затаился враг, то ли не торопится на переговоры… Поднял кузнец с земли палочку небольшую да промеж пальцев переломил. Хрустнула та жалобно, и в этот момент голос раздался неприятный:

— Вовремя пришёл, без опозданий…

Повертел Никола головой, а чёрт наверху сидит, на ветке. Толстую выбрал да высокую. Сам на корточках, хвост свисает. Только не допрыгнуть до него при всём желании. Одежда на нём клоунская — не то штаны, не то юбка. Рубашка тоже с отворотами огромными. Похоже, писк последней моды, а выглядит дурак дураком.

— Не было говорено срока-то, — ответил кузнец, будто буркнул. Впрочем, недовольство своё выказывать сейчас время не пришло.

— Не было, верно. Только судьба детушек тебя тревожит, спокойно спать не даёт.

— Да уж не до сна, — согласился Никола. — Забыл, когда в последний раз глаза закрывал.

— Это хорошо! — Чёрт потёр руки, ухмыляясь.

— Зачем на дерево-то залез? Так добрые люди не разговаривают.

— Запомнил, как ты в прошлый раз беседу вел! — снова хмыкнул нечистый. — Подумал, здесь безопаснее будет.

— Почто детей украл?

— А! — лицо чёрта сразу сделалось злым. — Или ты забыл, как обошёлся тогда со мной?

— На чужой каравай рот не разевай! — отозвался кузнец. — Жил бы спокойно, не досталось бы на орехи.

— Какой же это каравай ты называешь чужим?

— Жену мою. Или права ты на неё какие имел, когда подхалимничал да в ухажёры навязывался?

— Не была она тогда твоей женой, кузнец!

— А если и не была, то тебе лучше моего известно, какая её судьба ждала. — Никола, вступая в препирательство, цель имел одну — выиграть время да оглядеться на месте. Знал он, что в споре не силён, и на эту карту не ставил.

— Знать про судьбу нам не положено. Вертеть ею — другое дело, тут запретов нет. Молода и красива была Оксана. Но ведь баба есть баба. Сказать по совести, моё право на неё от твоего ничем не отличалось. Даже больше — совратить чёрту такую девку доблестно. Ты вот что получил, влюбив её в себя? Домишко жалкий да мальцов парочку. А я бы власть поимел огромную. Чувствуешь разницу? Сейчас не сам бы бегал, а помощников заставлял. Не воровал детишек, а только планы строил, как напакостить…

— И не рисковал своей шеей, — понятливо кивнул Никола. — Хороши у вас порядки…

— Всё от души зависит, кузнец. — Чёрт двусмысленно подмигнул ему. — Одна другой рознь.

Понял Никола, куда собеседник клонит, не стал противиться встречному ветру, а повернул парус да расправил его.

— За моей, знать, пришёл? — спросил напрямую, а сам от досады так двинул по дереву, что будь на месте кулака молот, наверно, пробил бы дыру насквозь. Только в этот раз не получилось, лишь кулак до крови расколотил.

— Не злись, не поможет! — торжествующе произнёс нечистый. — Правильно рассуждаешь: твоя душа немалого стоит. Может, не получу я за неё повышения, но кредиты погашу, и ещё в прибыли останусь. — Хотел сказать чёрт, что после нескольких лет работы на других он сможет сам ссужать деньгами и потом заставлять неудачников отрабатывать невыплаченные вовремя долги. Но не стал: незачем противника в свои финансовые дела посвящать.

— Как же ты меня заставить-то хочешь? — спросил Никола, сделавшись ещё более угрюмым. — Против воли, я слышал, это не делается?

— Сам согласишься, кузнец, когда узнаешь, какие страдания испытывают твои дети.

Опять сжал кулаки Никола, и злость его, похоже, на первый план выбираться стала.

— Ну-ну, рассказывай! — произнёс он, а угроза в словах недвусмысленная. Почувствовал её чёрт, но думалось ему, что там, наверху, в безопасности он. Не подпрыгнуть человеку так высоко, он же не кузнечик. Собрался поведать о страхах адовых, уже рот открыл пошире, чтобы живописнее звучало, только послышались шаги совсем рядом, и вышла из-за кусточков Оксана.

Она была такой же задумчивой, и лицо, будто маска деревянное — ничего на нём не отражается. Пустота в душе и голове звенящая, не иначе.

— Оксанушка, что ты здесь делаешь? — изумился и испугался за жену кузнец.

— Записку ты мне оставил, — спокойно ответила та, и протянула ему листочек. Взглянул Никола — там список забот и хлопот, которые нужно переделать до вечера. Не понял ничего, переспросил. Вместо ответа перевернула девушка листок, а там слова чёрта накарябаны: «Приходи к большому дубу за Матрёниным концом. Сигизмунд».

Хлопнул себя кузнец от досады, поморщился. Вот недотёпа, не смог догадаться, как получится!

Хихикнул сверху чёрт, заулыбался во весь рот. Приятно ему на дело рук своих посмотреть. По его же задумке Оксана стала такой. Хотя, может, и он не мог просчитать всего. А для Николы появление жены — помеха лишняя. Только душа болеть сильнее станет да руки связываются.

— Послушная стала Оксана! — ухмыльнулся нечистый. Триумф, почитай что, полный. И острить можно без всяких последствий. Вот что значит хорошо составить, и — главное — скрупулезно воплотить, план. Понятно, что собеседнику обидно, будто по голым нервам железным серпом водят. В том и состоит искусство дипломатии, чтобы сразу раздавить морально, психологической опоры лишить. Куклой безвольной обернуть, а самому кукловодом заделаться.

— Давай ближе к делу разговор вести, — буркнул Никола. Кипит у него внутри, давление копится. — Что ты с ней сделал? Никогда не была она такой.

— Ничего, ровным счётом ничего! — осклабился чёрт. — Сама во всём виновата. Никто не просил её вылезать из тела и соваться в преисподнюю. Попала, небось, в самое пекло. Заблудиться там ничего не стоит, а все дороги ведут к жаровням. Её, конечно, уже схватили и посадили. Попала она, думаю, туда, откуда все мучения грешников видны, как на ладони. Это для профилактики, — пояснил он, — чтобы в другой раз неповадно было лезть, куда не положено.

— Что с нею будет?

— Всё зависит от твоего слова, кузнец! Самой ей никогда наверх не выбраться. Ключ надобно иметь. Или, например, моё согласие. Тогда я для неё ворота открою.

— Знать, можешь ты и меня провести? — Мелькнула у Николы мысль, что сподручнее самому за душой Оксаны сходить, раз всё равно договор с чёртом подписывать придётся.

— Тебя — нет, — покачал лысеющей головой нечистый. И по всему было видно, что это обстоятельство очень его удручает. — Это не в моих силах. Ранг у меня маловат. Для этого нужно найти хорошую ведьму или звать кого-нибудь постарше званием… Только придётся делиться с ними, — быстро пояснил он. — А что мне тогда достанется?

— Мать-то моя, я слышал, тоже ведьмою стала?

Чёрт при упоминании Степаниды Ивановны в очередной раз расплылся от удовольствия. Знать, Леший рассказал, чьих рук дело то, что с нею приключилось.

— Она и была ею с самого рождения, только не знала об этом. Ворота открыть для неё — раз плюнуть.

— Что же ты, собака поганая, сотворил? Её-то зачем в дело вплёл? — взбеленился Никола.

— Тогда уж выплел! — хихикнул чёрт над каламбуром. — А потому всё, что мать твоя неминуемо встревать стала бы. Сила у неё немалая, натворить бед могла бы.

— Чем её лечить-то прикажешь?

Чёрт задумался на мгновение, решая, стоит ли раскрывать свои карты. Но, видя обескураженное лицо собеседника, понял, что опасности в том не будет. На коленях уже стоит враг его, голову склонил. Остаётся только махнуть топором — и покатится, горемычная, по траве росистой. Потому хмыкнул и признался:

— Это средство для памяти не я готовил. Сказали мне, пройдёт время — и действие само закончится. А на людей оно по-разному влияет. От силы внутренней человека зависит. Одного, может, год в забытьи продержать, второго пару месяцев всего.

Добил он этим кузнеца. Не смогут выжить Алёша с Настенькой в преисподней два месяца. Он и сам без них засохнет. Замахнулся Никола, чтобы ещё раз двинуть по дереву, но рука уже саднила — не стал. Закипевшая было злость его снова понемногу в отчаяние переплавляться стала. В самом деле, нет другого выхода. Обнял жену, посадил на пенёк ближайший, и повернулся к собеседнику:

— Припёр ты меня к стене. Называй свою цену, Сигизмунд!