А что же Алёшенька с Настенькой? Каково-то им, бедняжкам, в тёмном аду, где дымы костров перемешались с запахом паленого мяса, а шипение масла — с криками несчастных грешников?

Чёрт, торжествуя, тащил их по коридорам — ревущих и просящихся к маме. Он даже специально встряхивал детишек, когда плач утихал. Пусть им будет плохо — проклятый кузнец быстрее пойдёт на сговор.

Они двигались по первому ярусу, где можно было увидеть и кочегарку, и столовую, и некоторые подсобные мастерские. Впрочем, расспрашивать Сигизмунда дети не решались — были слишком напуганы, а вот сам он с удовольствием пояснял всё в красках и лицах.

Интереснее, конечно, оказалось на втором ярусе. Тут находились клети, в которых содержались грешники. Они возвышались над главной рабочей площадкой, и делалось это с той целью, чтобы обречённые страдали и в ожидании очереди на поджаривание. Впрочем, кроме как на мучающихся товарищей, смотреть было вообще не на что — разве что уставиться в глухую стену, ещё сильнее напоминающую о вечности. Поэтому, чтобы не сойти с ума и не отправиться на переплавку, души несчастных были вынуждены сочувствовать чужому горю. Или, как вариант, злорадствовать и вконец губить себя. Такие тоже находились. Их отсаживали в особую клетку, откуда самых продвинутых забирали на подготовительные курсы младших бесов. В этом случае жизнь продолжалась, но уже в ином обличье. Они становились мутантами подземного мира. Настоящие породистые черти их презирали, а души простых грешников — ненавидели и боялись. Естественно, чтобы выслужиться, принуждены были такие выродки мучить бедолаг ещё изощрённее. За это им даже прозвище дали соответствующее — бандеры.

Площадка для поджаривания оказалась довольно обширной — мест на пятьсот, не меньше. Как потом выяснилось, здесь был всего лишь один из филиалов ада, поэтому грешники стекались хоть и со всего мира, но поодиночке, а не группами. Они не сразу находили между собой общий язык, а потом всё равно недолюбливали друг друга по национальному признаку. Случалось, нашёптывали чертям доносы, лжесвидетельствовали, играли в карты на очередь поджариваться, унижали слабых… А что оставалось делать? Хоть какое-то развлечение. Истинно изменившиеся попадались один на сотню тысяч. Таких провожали из ада общем плачем. Случалось это нечасто, в основном, с пересыльными. Свои-то большей частью были неисправимы. Рыдали, впрочем, не потому, что жалели о других. Над долей своей горемычной бились: ведь оставшимся срок трубить до второго пришествия.

Выше этого хозяйства, в некотором обособлении, находилась ещё группа клетей, в которых содержались похищенные дети. Бабка Матрёна не обманула: их использовали для добывания особого масла, которое не подгорало и не давало почти никакого дыма. Ценилось оно высоко, и конкурировал с ним только жир, вытапливаемый из самих бесов.

Тут требуется пояснение. Имелись в правилах подземного народа такие проступки, за которые отправляли на костёр. Сама по себе смерть не особо пугала чертей: они сталкивались с ней ежедневно. Но вытапливание жира проходило без умерщвления — долго и мучительно, так что даже грешники пугались, услышав об этом наказании. Возвращались бесы из ссылки чёрными, будто с южным загаром, а ещё худыми и злющими, как собаки. Поэтому смуглота не пользовалась среди чертей популярностью. Хотя, что говорить: за долгую жизнь многие проходили через это. Здесь ведь, как и у людей — от тюрьмы да от сумы не зарекайся.

Сигизмунд, планируя похищение Настеньки и Алеши, думал, в первую очередь, о мести кузнецу. Если его мечты и касались добычи драгоценного масла, он гнал эти мысли из головы. За такое, пожалуй, Степанида Ивановна с Оксаной с него самого шкуру спустят. Что и говорить — не герой, а мелкий пакостник. Он и сам это осознавал. Но зато в своём деле считал себя специалистом.

Впрочем, и тут лишь до поры до времени.

Всё изменилось, едва в преисподнюю проникла душа Оксаны. Погромы, которые она учинила, нанесли большой ущерб хозяйству — особенно в отношении инвентаря. А потом выяснилось: уверенность чёрта в слабости да беззащитности детей тоже дала трещину.

Началось с того, что Алёша с Настенькой вдруг перестали плакать. Они смотрели на площадку для поджаривания с любопытством, а потом задали чёрту много разных вопросов, на которые тот отвечать посчитал ниже своего достоинства. Пленники должны реветь, в крайнем случае, ныть, но никак не интересоваться происходящим.

Тогда, уже посаженный на замок, Алёша попытался наладить контакт с арестантами в соседних клетках. Оказалось, там все говорили на разных языках, и понять друг друга не могли. Вмешалась Настенька. Она быстро разобралась, как с кем общаться и вскоре исполняла обязанности толмача. Детишки вокруг неё кучковались, выдумывали разные игры — словом, радовались, и на волне единения даже клуб организовали под названием «Хочу к маме». Некоторые уже догадывались о своей жалкой участи. Становилось понятным, почему кормят их одной гречневой кашей — чтобы масло получилось с запахом ванили и шоколада.

Алёша вначале не поверил этому, но кое-что из слов, брошенных проходившими мимо чертями, подтвердили предположение. И тогда он сказал сестре:

— Мне уже скучно играть в заключённых. Давай поиграем во что-нибудь другое.

— Можно в солдатиков. — Настенька часто играла с братом в его игрушки.

Первым делом Алёша взялся за железные решетки клети. Он посмотрел на них сосредоточенным взглядом — и те потекли, будто парафиновые. Через минуту все остальные камеры тоже были раскрыты.

— Пойдём вниз, — предложила Настя. — Дяденьки на сковородках так кричат, будто им за это деньги платят. Посмотрим ближе.

Они стали спускаться вниз, а остальные дети бросились врассыпную. Суета быстро улеглась: на верхней площадке попросту никого не осталось.

Группа чертей, попавшаяся навстречу Насте и Алеше, сопровождала десяток грешников. Увидев прогуливающихся без охраны детей, конвоиры удивились, а грешники принялись смеяться — каждому нравится беспорядок в чужом хозяйстве. Но едва один из бесов захотел подхватить Алешу под мышку, вилы, которые он отложил в сторону, вдруг воткнулись ему в мягкое место. Чёрт взвизгнул и бросился бежать. Вослед ему хохот только усилился: потешались и товарищи, и арестанты. Правда, через несколько секунд цепи, сковывающие ноги мучеников, упали вместе с пудовыми гирями, а оружие охранников железными струйками стекло на каменный пол и образовало там лужицы. Что тут началось! Арестанты сцепились с охраной, потасовка завязалась нешуточная.

— Пошли! — потянула брата за рукав Настя. — Здесь неинтересно. Дяденьки дерутся. У нас в деревне и не такое бывало, правда, Алёша?

— Конечно! — И они тронулись дальше.

Прослышав про драку, на подмогу своим со всех сторон спешили черти. Только почему-то оружие у них вело себя странно: то вилы вырывалось из рук прямо на бегу и с силой вонзалось в потолок; то у трезубцев зубья скручивались в спиральку, которой не то, что грешника — яичницу не проткнёшь. Металлические сети расплетались и опутывали бесам ноги — валились те на пол десятками, проклиная непонятные чудеса.

Добравшись до жаровней, дети осмотрелись. Множество человеческих душ сидело на раскалённых сковородах, под которыми горели дровяные костры. Груды берёзовых и дубовых чурбаков лежали чуть в стороне. Там же валялись брошенные кочерги и колун. Грешники стонали и кряхтели — так им было несладко. Рядом находились те, кто ожидал своей очереди, и по всему походило, что они боялись ещё больше. Присматривать за всем этим хозяйством оказалось некому: черти умчались успокаивать бунтовщиков. Настя, подойдя ближе к сковородке, крикнула сквозь шипение масла:

— Дяденьки! Можете убегать. Они долго не вернутся.

— Не мешай, девочка! Мы заняты! — буркнул в ответ один из жарящихся — интеллигентного вида мужчина с залысиной и в очках, сидевший у самого края. Ни дать ни взять, бывший бюрократ. — Ты нам срываешь отчётность. Приходи в другой раз, здесь будет вторая смена. Может, те согласятся…

— Они так играют! — догадалась Настя.

— Давай их развеселим, — предложил брат. — Мне кажется, скучно играть в одно и то же много-много лет.

И они развеселили, как смогли. Сковороды стали опрокидываться, котлы протекли — в результате грешники посыпались на пол, как яблоки из корзины, а в костры попала вода. Ох, и поднялся же дым пополам с паром! Драгоценное масло тоже оказалось в огне, и горело, выделяя аромат ванили.

— Сейчас бы булочку! — мечтательно сказала Настя, почувствовав запах.

— Поищем, где здесь кормят.

Они двинулись между искорёженными сковородками, дошли до новых рядов тюремных клеток и расплавили их замки. Грешники толпами выбегали на свободу, вооружаясь чем попало. Черти, появляющиеся на лестнице, ведущей на первый ярус, сразу натыкались на отчаянное сопротивление. Битва разгоралась.

Добравшись, наконец, до дальней стены зала, дети увидели проход, над которым хитроватой вязью было выведено: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»

Настя вздохнула:

— Так написано, потому что, наверно, тут нечего кушать.

— Найдём другую дверь! — отмахнулся Алёша. И действительно, не прошли они вдоль стены зала сотни метров, как обнаружили ещё одну арку. Взявшись за руки, дружно пересекли порог, и оказались в небольшом хорошо освещённом зале, посреди которого стоял алтарь.

Помещение было пусто, но стены и потолок сплошь покрывали руны и картинки, изображающими различные пассы руками. Кое-где выделялись большие иероглифы, с которых начинались новые разделы записей — вероятно, заголовки.

От такого великолепия девочка даже обомлела:

— Как красиво! Подожди, Алёша, дай почитать!

Она забормотала слова на каких-то странных наречиях, повторяя руками фигуры, изображённые в высечке. Неведомый художник, наверно, наносил их сверхпрочным резцом, потому что стены были сделаны из гранитных плит. И при этом рисунки отличались удивительной тонкостью.

Наморщив лоб, Настя прочитала несколько строк, пока за стеной не грохнуло так, будто обвалился потолок.

— Что там случилось? — с любопытством спросила она. Брат, выглянувший в арку, сообщил весело:

— В полу открылась какая-то яма. Из неё червяк большой вылезает.

— Да? — удивилась Настя и похвалилась: — А я про древнее чудовище прочитала. Оно всеми проклято и чертей кушает.

— Хорошо бы и нас кто-нибудь накормил, — вздохнул брат. — Я тоже проголодался.

Рычание, переходящее в рёв, сотрясло стены. Черти стали ошалело носиться по ярусу, попутно схватываясь с грешниками, и эта суета немного развлекла детей. Они увидели, как грязно-жёлтая гусеница, покрытая острыми шерстинами, сокращаясь и расширяясь, принялась быстро двигаться по залу, нанизывая на свои иглы подворачивающихся бесов — совсем как ёж забрасывает на спину яблоки. Грешники оказались у неё не в чести — то ли слишком мягковаты, то ли дурно пахли.

Для своего размера — шагов около тридцати — чудовище обладало хорошей гибкостью и подвижностью. Оно догоняло чертей, и, выбрасывая из дымящихся сизым дымом ноздрей язык-петлю, хватало их за ноги. На передней части туловища имелась пара огромных выпуклых глаз и ужасная пасть, оснащённая доброй сотней крючковатых зубов, которые тоже без дела не скучали. Случайно попавшийся на «язык» чёрт оказался перекушен пополам и со вкусом пережёван вместе с костями.

Попытавшись оказать чудовищу сопротивление, бесы вооружились длинными копьями с железными наконечниками и выстроились в строгие ряды. Наверно, хотели повторить подвиг римских центурионов. Но гусеница вдруг подняла волочащийся за ней хвост и плеснула потоком какой-то вонючей жидкости. Попавшие под струю валились на пол, парализованные, и их тоже засосала зубастая пасть. Остальные в страхе разбежались, побросав оружие и доспехи.

Ползая между помятых сковородок и худых котлов, чудовище успевало слизывать с грязного пола лужицы дымящегося масла. Высокая температура нисколько не мешала ему наслаждаться, словно горячим десертом. Нескольких мучеников, послушно стоящих возле кострищ, оно попросту раздавило.

Через четверть часа огромный зал напоминал поле битвы. На некоторых участках не стихала борьба чертей против освободившихся грешников, а в центре царила неведомая тварь. Скрипя жёсткими ворсинами по каменному полу, она протискивалась в узкие проходы между кучами дров, а баки с золой сметала, даже не обращая на них внимания.