Поэзия проблем не поднимает. Прогулочный себе усвоив шаг, Она, увы, не только не ломает, Но даже и не скрещивает шпаг. Не слышно звона стали напряженной... Иль нечего из ножен вынимать? Ни поразивших нет, ни пораженных... Иль не за что нам намертво стоять? Ужель и вправду, времечко такое — Блаженное! — настало наконец, Когда в объятьях лени и покоя Спокойно может пребывать певец — Подвижник духа, времени глашатай? Восстань от сна! Яви себя, яви! Иль больше нет ни «полосы несжатой», Ни светлых слез, ни счастья, ни любви?

Мы, дети северных окраин, Попав впервые в крымский рай, От роз и солнца угорали, Под соловьиный спали грай. Следы забот, приметы горя И даже лишние года С нас нежно слизывало море, И нам казалось — навсегда. Без восхищенья на лице мы (Уже не труженики — знать!) Лежим на камнях драгоценных, Полузабыв отца и мать. ...Но в сад, гремящий соловьями, В изнемогающий нектар Свалилось вдруг, как в море камень, Неподражательное «Кар-р!» Родная серая ворона, На крымской почве ставя крест, Низвергла с царственного трона, Напомнив: вечером — отъезд.

Шорох волн, бытовые услуги С неких пор отношу к мелочам: Слишком темные ночи на юге, Слишком тяжкие сны по ночам. За неделю (итог неизбежен) Здесь становится сердце больным: Слишком резкая разница между «Домом» здешним и домом родным. Реют запахи роз и акаций, Неумолчно гремят соловьи, А мне снятся забытые, снятся, Север, тихие избы твои. Непрощающий, горький, суровый Снится материн взгляд пред избой И последняя наша корова, Уводимая — да! — на убой... Я бросаюсь в штормящие волны, чтобы черные сны утопить, И теперь голове моей черной Несмываемо белою быть. Ну так что ж! Поскорее за дело! Превращайтесь в билеты, рубли! Вдруг изба еще не опустела И корову еще не свели? Смейся, море, внизу голубея, Самолету, прядущему нить Связи с родиной... Может, успею Все исправить и все возвратить? Вот и вы, мои серые крыши! Сердце бьется и верить велит: Что́ морская волна не залижет, То родная земля исцелит.

Родина встретит угрюмо, Словно виня за отъезд, Леса безрадостным шумом, Холодом мокрых небес. Мать — среди лета в фуфайке,— Спрятав скотину во двор, На беззаботные байки Не повернет разговор. Будет рассказывать с болью, Истово, как никому, Про неурядицы в поле, Про неполадки в дому. Больше — одной — не под силу Неотпрягаемый воз: Поистянулися жилы — Диво ли? — век на износ... Новое ехать на старом — Мама права — не должно. Надо кого-нибудь в пару, А и сменить — не грешно. ...Слушаю, губы кусаю, Спрятавшись за самовар. И на глазах угасает Мой черноморский загар. Новое едет на старом. Старое рухнет — беда... Вспыхни на смену загару, Алая краска стыда! Тут — на прорехе прореха, Эвон — дыра на дыре. Ладно — успела приехать К самой горячей поре. Чистая правда сурова. Знаем идущие вслед: Не было дня выходного Маме за семьдесят лет. Неизмеримы потери Наших досужих минут... Ладно, что нам еще верят, Ладно, что нас еще ждут.

Полыхают дальние зарницы, Оседают тучи за леса. До меня теперь не дозвониться — Провода запутала гроза. Ливни исковеркали дорогу... Собственным здоровьем дорожа, Не служа ни черту и ни богу, Все машины спят по гаражам. Золотые, ласковые, спите! За собой не чувствуя вины, Ни в Москву не выеду, ни в Питер С отрешенной милой стороны. Ввечеру на сенную подушку Спать меня уложит соловей, А подымет ранняя кукушка, Зазывая в таинство ветвей. Оценю радушие соседки И пойду, куда она зовет. Мне роса с черемуховой ветки На ходу лицо ополоснет. Легкий ветер под руку подхватит, Проведет в заветный уголок, Грянет хор невидимых пернатых, Мягкий мох раскинется у ног. Приглушенно-солнечным и пестрым, Лиственно-березовым путем Набреду на ландышевый остров И останусь ландышем на нем...

Здесь хорошо: одиноко, Несуетливо, легко. В небе высо́ко-высо́ко, В поле светло-широко́. Встань да поди без оглядки — Ни на одной из дорог Не наступают на пятки. Не норовят — поперек. Разве что шмель-медуница Рядом с тобой загудит, Разве с что с гнездышка птица Недоуменно взлетит. Вольно деревьям и рекам! Вольно ветрам и дождям! Воля — побыть человеком Предоставляется нам: Взвесить-измерить былое, Нынешний день осознать, Рядом с остывшей золою Травку-талан отыскать. Травку найти, как ни странно, И оробеть перед ней: Что попросить у талана — Выдумать стало трудней. Денег? Любви? Или власти? Всё? Или что-то одно? ...Снова загадывать счастье, Вроде бы, даже грешно: Может быть, с миру по нитке, Может быть, дру́гомя, но Все мне давалось с избытком, Все и поныне дано. Жизнью оказана милость Истинная — не обман: Есть у тебя прозорливость, Вещая травка-талан! Снова тебя обретая, Детские сны воскрешу. Все-таки я загадаю, Все-таки я попрошу: Пусть не погаснет до срока Это во мне и кругом — Небо высоко-высоко, Поле светло-широко...

Говорят, что утро летом Щедро ультрафиолетом, Ну а ультрафиолет Нас хранит от многих бед: От рахита, от бронхита, От полиомиелита, От печали, от хандры, От кончины до поры! Встанем рано, встанем ране, Чем старинные селяне (О теперешних — не речь: В семь часов затопят печь, В девять выгонят корову! Нынче время пастухово Не от зорьки до росы — На своей руке часы. Коль часы остановились, Пастухи не пробудились: Многорогие стада От подворья — никуда!) Мы ж, однако, не скотинки, Встанем рано, по старинке, Пастухов не погодим, Полетим, куда хотим. Затененные поляны, Забеленные туманы, За туманами в упор — В желтых лютиках угор. Первый лучик косоватый Сонный лютик покосматил, Вслед за ним принялся нас Фиолетить про запас. Наши кожные покровы К фиолеченью готовы: Одежонка — на траве, Лопухи — на голове! Нам земля дает работу: Мы траву косим в охоту! В косогоре — что за сласть! Земляника налилась. Землянику собирали, Губы сладкие макали, Всем простудам вопреки, В ледяные родники. Наши спины, наши плечи Стали алыми под вечер. Мы про этот алый зной Не забудем и зимой.

Здравствуй, день с утра хороший — Ни соринки в небесах! Тополь хлопает в листоши, С веток катится роса. А вчера — такое было, Даже страшно вспоминать: Грохотало, дуло, выло, Тополь думало сломать. Из чернеющей пучины Разлохмаченных небес Молний белые лучины С треском сыпались окрест. На глазах, одним ударом Раскаленная стрела От могучей пихты старой Отколола полствола! Провода перемешались, Россыпь искр глотала тьма, И к земле невольно жались Все высокие дома. Скрежетали в урагане, Тормозя его напор, И завидовали баням, Убежавшим под угор... Долго громы грохотали! Разделяя неба страсть, Долго жители не спали, Кто любуясь, кто крестясь. ...Солнце с утренних окошек Чиркнет лучиком в глаза: «Спишь! А день такой хороший — Ни соринки в небесах! Выбегай скорее, ну же!» Любо-дорого ноге Вдоль по чистой мягкой луже На зеленом мураге!

Три огонька в стылой темени светятся. Три — из былых тридцати. «Скоро и эта деревня изнетится...» Кто там изрек? Погоди! Вскользь равнодушное слово уронено, В самое сердце разя. Ладно. Ничто. Извиним постороннего. Непосторонних — нельзя. Сказана вслух непреложная истина — Слово в горсти не зажать! В гулкой тиши приговором и выстрелом Грянуло. Нечем дышать. В снег — равнодушный, нетронутый — падаю. Жизнь моя! Песня моя! Поразлетелись неправдой и правдою Дочери и сыновья. Не заслониться от мира огромного, Чуть набекрень — повело... В тесных квартирках, в заставленных комнатках В городе детям светло. Мытых дождями, лелеянных сказками, Полных добра и тепла, Сколько их, умных, умелых и ласковых, Городу ты отдала! Им не идется обратно, не едется. Быть по сему — не пора. ...Скоро и эта деревня изнетится — Три — на отшибе — двора.

Наблюдаю демографию такую: На деревне мужики холостякуют. И вдовцы, и разведенные, и парни Перезрелые, далёко после армий. Небракованные армией ребята Пропадают, нетверезы и кудлаты. Есть у каждого по баньке и по дому, Но тоскуют по чему-то по другому. По мотору есть, по денежной работе,— Все не то. Как опрокинутые, ходят. ...Девки — в городе. Их ухать — не доухать... Наженились молодые на старухах. Не рассказывают, лучше али хуже. Очень многим не досталось и старушек.

Где были озими, Там стали выпасы... Всю ночь над озером Кричали чибисы. Кричали чибисы, Что не спасти гнезда, — Оплакав, ринуться, Куда глядят глаза. Всю ночь дымилася Река туманная: Была — росиночка, Теперь — поганая. Былые россыпи Песчинок ласковых Теперь лепешками Буренок застланы. Всю ночь молилася (Да ночь — с воробушка!): — Ты, темень, смилуйся, Укрой стыдобушку! День мимо — призраком! Свет мимо — серною! ...Но утро брызнуло Немилосердное. Над безответною, Над безутешною Сойдитесь ветками, Кусты прибрежные! — Мы рады, рады бы,— Концами острыми Стучат не ратники — Сухие остовы,— Да все оглоданы, Кругом обломаны, Теперь не воины Мы, бесшеломные... И в речку росную Чуть свет — с копытами Бока навозные, Хвосты немытые: Километровые Стада немалые... Но для буренок ли Речные жалобы? ...Реки лишенные, Детишки-нытики В жару, бажоные, Сидят в корытиках. И, явно сетуя (Скотина множится!), Хозяйка детная В тазу полощется С бельем, настиранным В воде колодезной: — Реки-то, милые, Коснуться боязно! Там моют тракторы, Пасут бульдозеры! ...Там стали выпасы, Где были озими. Спрошу я встречного И поперечного: — Зачем вы к реченьке Бесчеловечно так? Кому река пустяк, Спрошу решительней: — Зачем к себе вы так Неуважительно? За благо боретесь, К прогрессу движетесь, А в бане моетесь Навозной жижею...

— Коля, Коля-Миколай, Сиди дома, не гуляй: Кашу маленькой сестренке, Коля, вовремя давай! ...Коле ясный день не мил. Богом если б Коля был, Ясный день на день дождливый Он бы с радостью сменил: Если небо задожжит, Мама с пожни прибежит, Сменит Колю возле зыбки, Пустит с ровней подружить. Но какой Микола «бог»? Зря лишь дразнит Ванька-жох: Не созвать дождя Миколе, Только слезы, как горох... Не поймет, за чью вину Он все дни сидит в плену — Ведь ему охота с ровней В бабки, в прятки да в войну. — Для чего в войну играть? — Осердясь, сказала мать,— На войну — пришла повестка — Надо батьку собирать! ...Проводили. Жизни — край. (В прежнюю б теперь — как в рай!) — Сбегай, Коленька, кусочков Попроси, пособирай! Коля сборщик никакой: На крыльцо — с пустой сумой. — Не могу. Умру — не буду Жить с протянутой рукой. — Ладно, Коля-Миколай, Значит, лошадь запрягай,— В школе ручкой напахался, К ручкам плуга привыкай. На тринадцатом году В сенокосном стой ряду, С коренными мужиками Наравне страдай страду. Коля, дровец наколи! Коля, кольев наруби! Коля, около колодца Снег да лед поразгреби! Коля, крыша протекла! Коля, дует из угла! Коля, катанки у младших Измолочены дотла! Коля, выкидай навоз! Коля, дров-то не привез! Коля, сена — ни сенины! ...Несменяем Колин пост. Кто-то шпарит в домино, Кто-то сел смотреть кино, Кто-то девку обнимает,— Коле это не дано. «Коля-Коля-Миколай, Наших девок не пугай: Наши девки бойки — Убежат от Кольки!» На приступку Коля — шмяк: Лишь под голову кулак Али валенок побольше, Остальному ладно так. Сыт-не сыт — упал и спит. Завтра снова предстоит: — Коля, сбегай! Коля, сделай! Это мерзнет, то горит. Оглянуться не успел — Белым сделался: поспел! — Та-ак! А доброго костюма, Вроде, разу не надел? Может, все еще нужда? — Это — правда! Это — да! Деньги есть, костюмов нету... Дак в костюмах-то куда? Сенокосить по дождям? Аль в конюшню к лошадям? Покажись-ко при костюме — Отопнут, не пощадят! — Ну а в праздник? — Водку пить? Вовсе зря себя рядить: Урнешь где-нибудь в канаву — Без костюма легче плыть! Ладно, некогда сидеть: Недоделана поветь. Братья-сестры при костюмах, Значит, не о чем жалеть! ...К вёдру скошена трава. В трех поленницах дрова. Может, правда — все в порядке? Может, незачем слова? Любим — зубы на-голе [1] , Кто не робит на земле... А у Коли-Миколая Нынче праздник на столе. — Юбиляришь? Ну, давай! Только сердце не замай — Глохнет! Полного стакана Сам себе не наливай...

Было семеро, покуда растила, А взошли — и ни единого нету: И сынов, и дочерей — распустила По широкому по белому свету. Стало некого поить молочишком, Значит, будет и самой: нахлебалась!.. Вишь, силенок да здоровья — не лишка: Нонь жива, а про запас — не осталось. ...Продала Капитолина корову! Не за дешёво: почти что за тыщу. И купила для избушки — обнову, Для самой себя — духовную пищу. Осторожно, как худого теленка, За порог его втащила в охапке. Раскорячась на лучинках-ножонках, Устоялся он в углу возле лавки. Местный дока с превеликой охотой Прибежал, лишь колонула в окошко, И на крыше — за пятерку всего-то! — Растопырил для теля теле-рожки. Провернув сверлом трухлявую стену, Он продернул сквозь дыру черный кабель. Тощий хвостик под названьем антенна Где-то сзади он к теляти приладил. Щелконув большеголового по лбу, Крутанул ему вихор на затылке, Сделал ручкою хозяйке: пошел, мол,— Не закрылся б магазин! — по бутылки. И которое стояло молчало, Чемоданом али ящиком было, Заподрагивало вдруг, замычало И большой зеленый глаз растворило. Где была хозяйка, тут вот и села! Сам собою рот поехал в улыбке... Рассмеяться до конца не успела — Что-то рявкнуло, да так-то ли шибко! Засужалося в глазу — и погасло. Прошипело — вышел дух? — и замолкло... Час ли, два ли прождала понапрасну, Грела, гладила, да вовсе без толку. По окошкам, по углам посовалась, А тоска не отстает, вырастает. Близ коровушки, чуть что, утешалась! В стаю кинулась... а стая — пустая. Не приветила хозяйку коровка, Не вздохнула, рукава не лизнула: Нету матушки... Ой, девки, неловко! Зря я, глядя на людей, сфорсонула. Все бы рядышком живая душа-то, Дотянули бы до смерти бок о бок... Телевизор! От пустого ушата Больше толку, чем от этих коробок. С мастерами-лекарями — морока: «Привози в район», — отвечено бабе. До району как доедешь? Дорога Сорок верст, и все — ухаб на ухабе. А и силы нету. Ох, кабы сила! Кабы снова могута, да былая,— В котоме бы до району сносила, Чем шофера ублажать, пустолая... Не резон — держать покойника в доме: Вряд ли скрасит он судьбинушку вдовью. Вновь — в охапку, да и в сене-соломе Поместила его в стае коровьей. Не спасенье, ну а все-таки легче. Где бы горе, а у нас только грустно. И не правда, что утешиться нечем,— Во дворе, она-то знает, не пусто: Все же есть кого приветить, погладить, При нужде открыть занывшую душу. Не корыстна — ей и этого хватит, Не умеет говорить — будет слушать.

Пригревает солнышко Все любей. Вытаяло — с зернышком Воробей! Лужица до лужицы Дотекла. Вот опять и дожили До тепла. Бабушка-затворенка, Чуть дыша, По ступенькам с пятого Этажа: Напустилась [2] — вздумала Погулять, На скамейке в скверике Подремать. Не упала — выбрела На крыльцо.  Ветер к ней — разэдаким Молодцом: Приобнял да под руки — Тут и был! Встретил любо-дорого, Как умыл ...Внуки ради праздника Помогли: Правнуков-проказников Увели. Дочь да зять отправились По гостям — К городским. А бабушка — Из крестьян. Не с кем ей увидеться В городу. Старые подруженьки Не придут: Далеко — отсюдова Не видать, Улеглись голубушки В землю спать. Во свою родимую Улеглись: Все над ними милая Даль и высь! Пташечки знакомые Им поют... «Хорошо вам дома, А я вот тут. Худо светит солнышко Надо мной...— Спохватилась: — Худо ли? Ой, не ной! Не стони, не брошена, Всё — в семье!» Умостилась бабушка На скамье. Гладят ее лучики По щеке, Высохла слезинка На ветерке.

Поезд, стой! Помедли малость. Дай сойду. Вернусь. Беда: Незавернутой осталась Родниковая вода, Где — давно ли? — пили кони, С губ роняя серебро. Бесполезное сегодня Пропадает зря добро. Заросла колода илом, Заколодел гулкий тракт, По которому водила Мать напиться жеребят. Не найти в траве тропинку, К водопою, где ходил После пашни смирный Синько С гордой Пальмой впереди. Нету Синька. Нету Пальмы. Нет веселых жеребят. ...Умолкай давай, хрустальный, Прекращай сверканье, брат. Ну, а ты, второй по счету, (Не узришь — такой малыш!) В незабудках, в кашках — что ты Развеселое журчишь? Бабка Катька умерла ведь, Умерла — не потаю. Кто ведро теперь подставит Под веселую струю? Кто согреет в самоваре («Ну, студёна — как со льда!») И до ночи с бабкой Марьей Будет пить тебя, вода? Кто исправит, кто уго́ит [3] Твой зеленый желобок? ...Дай струю — своей рукою Затяну на узелок. Банным запахом приветив, Молчалив, смирен, толков Боязливо смотрит третий С бочажинок-омутков. Натерпелся бедолага — Век на самом на виду! Этот знает: поздно плакать, Завтра тракторы придут — Тупорылы, громогласны, Нос — в живое, и попрут... Петь-журчать для них напрасно: Не услышат, не поймут. Трактора бензином сыты, Тракторист хмелен с утра — Что им, право, до воды-то? Что — до «завтра»? До «вчера»? Рой-взрывай, стирая грани! Лес — в дыму, земля — в золе. Лишь бы нынче — рубль в кармане Да бутылка на столе... Я зайду в пустую баню, На полке нашарю ковш, В честь последнего свиданья Ямки вычерпаю сплошь. Всю прозрачную из ямок, Всю живую из ключа Вскипячу в котле, как мама,— Будет банька горяча! Буду мыться, чтоб замыться, Чтоб залиться, буду лить: Больше нечему молиться, Больше нечего любить! Но родник ответил: «Полно Убиваться ни о чем! Я не сдамся, я — упорный, И не зря зовусь ключом. За других не поручаюсь, За себя не побоюсь: Огорчусь, но не отчаюсь, Тут засыплют — там пробьюсь. Путь трудней — водица чище! Не печалься обо мне: Ты всегда меня отыщешь На родимой стороне». Я поверю и уеду. А когда вернусь опять, Будет солнце, будет лето, Будет тишь и благодать. Бросив косу или грабли, Я склонюсь к тебе, родник... «Не касайся! Я — отравлен!» — То ли шепот, то ли крик. — Что ты, милая водица! Ты — такая ж, как была! «...Не испей... а то синица Попила — и умерла. Всем служил — себя не прятал! И не спрятал бы веко́м, Только ядохимикаты Просочились глубоко. Я — такой — теперь не нужен... Не казнись, не утешай! Опущусь куда поглубже. Не ищи меня. Прощай!»

Гриб околел Под еловою лапою, Лист на осине — Последний! — дрожит. Льется с березоньки, С тополя капает, Капает с тополя, С елки — бежит. Старая осень... Подола намокшего, Вижу, давно От дождя не хранишь. Под листопадным Бесчувственным крошевом Тоже бесчувственно, Сгорбясь, стоишь. Что-то корзина Твоя не расцвечена Рыжиком, клюквой, Брусники зарей... Может, какая В судьбе поперечина? Лесу знакомому Тайну открой! Может, сама Утомилась ненастьями, Слыша вослед Лишь проклятья одни? Ляг под сосной во лесу,— Он не даст тебе Вовсе отчаяться. Ляг, отдохни! ...Ей все равно: Пригласили — послушалась Шороха, шепота, Шума вершин. И над притихшей Затейливым кружевом Бодро и весело Снег закружил.

Поникшая, засохшая Трава перестоялая: Не кошена, не ношена, На кореню завялая. Колюча, непоклониста И снегом чуть присыпана, Стоишь одна, лишь понизу Шныряет мышь несытая. Тепло у мышки в сенечках, Да чем ее употчевать? Ведь у тебя — ни семечка И ни другого-прочего. От стужи звезды крошатся, Разбрызгивая дребезги... Тепло в яслях у лошади, Тепло в копне приземистой. Но ты в копну не кинута И лошади не брошена... Ах, почему ж, родимая, Ты до сих пор не скошена?

Отпылала вешняя заря, Ласковое лето отгорело. Добрую погоду с октября Спрашивать, наверное, не дело. Только он и сам не подведет, Дело и без требований знает: Золото осеннее метет, Золотом дороги устилает... Опустели пожни и поля, Убраны сады и огороды. Позволяет матушка-земля: — Отдохните, люди, от работы! Поменяйте робу на пиджак, Выключите шумные моторы, Пусть в осеннем воздухе дрожат Собственные ваши разговоры. Собственные пляски на кругу, Собственные песни дорогие... В праздники гулянье — не прогул, Марьюшки, Иваны, Евдокии! ...Дождику себя не удержать — Выплеснется радужно из тучи: Убранный в амбары урожай Вырос не без дождика могучим. Солнышко присядет на плетень Попросту, не ведая зазнайства: Можно и ему отметить День Тружеников сельского хозяйства.

Натешив душу свинурами [4] Из-под пахучих кедрачей И невозбранными кострами В тиши непуганых ночей, Чуть журавли затрубят в горны В посентябренных небесах, Вновь обреченно и покорно Засобираемся назад Мы — косари, не сталевары! — Не внемля жалобе души, На городские тротуары Под злые окрики машин. С глухой тоской по сну на сене Ночами маяться начнем Заботой: что ж мы тут посеем? На сплошь асфальте — что пожнем? С косой и вилами в разлуке Вновь обреченные дремать, Чем убаюкать эти руки, Что привыкали создавать, Что полюбили жать и сеять, Не жить минуты без труда? Ведь если их начать лелеять, Не счастье будет, а беда. Они пойдут на компромиссы: Безвольные, того гляди На шее чьей-нибудь повиснут Повелевая: награди Златым колечиком! Браслетом! Нет, бриллиантом! Нет, другим! Рукам, к труду привыкшим, это, Как говорится, не с руки. Им суждены дела святые: Спасти, взрастить, поставить, дать... На цепи, пусть и золотые, Их непростительно менять.

Не трави меня ты письмами, Не рассказывай опять, Каковы снега, что выстлали Наших мест любую пядь. Как светло в рассвете розовом Загорается оно — Все узорное, морозное Вековой избы окно. На ночной печной завалинке Накопившие тепла, Как поскрипывают валенки, Убегая по делам... Не ахти дела великие — Скот, сена, дрова, вода, Но из жизни их не выкинешь! Как ни пестуй города, Как деревню ни запахивай; Все равно она взойдет, Переливчатою птахою, Росной речкой запоет. Пишешь — знаешь место слабое, Залп — по цели! Не салют. Строчки за сердце царапают, Жить красуясь не дают. Снова нотою щемящею В городской мотив судьбы Вплетены дымы стоячие, Прясла мерзлой городьбы, Елки, снег, гора пологая, Месяц крашеной дугой, И лошадка мохноногая, Что везет меня домой...

Мне в городе — как в коробе Груздю! Хочу домой: Попробовать из проруби Студёнки ледяной, Не скрюченно — раскрученно, Убравши локотки, Упасть на плат излучины Заснеженной реки. Открыто, не украдкою, Елушек не стыдясь, По-старому — припадкою К родной воде припасть И позабыто-узнанно Тянуть, покуда — ах! — Не звякнула, не хрустнула Твердинка на зубах, С восторгом детским, ранешным Увидеть в глубине: Серебряные камешки Шевелятся на дне. Вкруг них песчинки малые То в пляс, то в хоровод. Живым-жива река моя, Ничто ей — зимний лед. Ее питают тайные Земные родники. Как новая, восстану я От проруби-реки. Унылое отвяжется, Счастливое — найдем! И трудной не покажется Дорога на подъем.

Ну что за беда: соскочил и погрелся, Застывшие ноги размял на бегу! Наладься, наладься на старые рельсы, Бегущие вдаль сквозь мороз и пургу. Ну что за беда, что смешалось дыханье И сердце колотится рыбой об лед! Скорей настигай лошаденку и сани, Что, вняв облегченью, рванулись вперед. Беги-поспешай, не запутайся в полах, Дымящим дыханьем не сунься в сугроб, Ногой приступи убегающий полоз, Напористым сиверком высуши лоб. Остывшие вожжи — к рукам поскорее! Вновь чуткая лошадь ушами прядет. ...А что до дороги, которая греет, — Она ж никогда никуда не уйдет.

На поляне — детвора: Не раскышни! Начинается игра В «третий-лишний». Пары, пары на кругу, А за кругом — «Волк» и «Заинька» бегут Друг за другом. «Заяц» прыток, «Волк» силен И вынослив! Нагоняет «Зайца» он: Близко! Возле! Но и «Заяц» — не простак: Не сдается! В центре круга, как в кустах, Он спасется. Шмыг — и выстал впереди Чьей-то пары! Третий-задний, уходи, Ты — в опале! Твой черед теперь бежать Что есть мочи, Если сам волчищем стать Ты не хочешь. Не до шуток детворе: Стонет! Воет! ...Подключается к игре Все живое. Третьим-лишним — чья пора — Правит случай. Понимай: игра стара И живуча. Виноватых не ищи И не дуйся! Зла на сердце не держи — Соревнуйся. Все, кто может, — по местам! Так в природе. Без обиды, кто устал, Тот — выходит...

К непогоде уголья В пепле разжились. Ковш-другой плесну-ка я... Пепел — врозь и ввысь! Остывайте, нечего Непогодь сулить: Гости перед вечером Обещались быть. ...Опадет, усядется Сизый пепелок. На чернушку-камницу, В шайки, на полок. Я — опять же к угольям: — Ну дак каково? Поутихли, ухари? Ладно, ничего. Хватит перемигушек — Голова болит. Жар-от невелик уже — Закрывать велит. Разжились на ту́ пору! Жди — а вы: хрю-хрю!.. Дымники закупорю, Двери затворю. Поостыну в сеничках, Прежде, чем уйду: Веничком маленечко Все пообмету: Стены, потолочины, Половиц пяток... Ну, дела закончены — Ко́ двери бадог. На́ небе ни морока,— Неоткуль и быть! — Уголья недорого Кипятком залить... Издали, с угорышка, Оглянусь разок: Солнышко в оконышках, Легонький парок. Час-другой помёшкаю И мирком-ладком Тою же дорожкою — С мылом, с узелком. Холодянки в проруби Зачерпну ведро. (Наследили голуби Около хитро). Бережно, не на́-пяту Двери отворю... Под котлищем — на тебе! Прежние «хрю-хрю»: Шают-перешаивают, Вытаращились! Мало из ковша я вас — Шайки дождались! Но уже не верится В доброе — хоть плачь! ...К вечеру метелица Прилетела вскачь. Зря топилась банюшка, Грелся самовар. Не едятся шанежки, В голове — угар. Ожиданье рушится, Нет гостей как нет... Как вот тут не слушаться Бабкиных примет!

Подожгли, а воздуха не дали. И дожгут, но так и не дадут: В самый раз землею закидали, Терпеливо — опытные! — ждут. Осторожно действуют, умело: Мастерство накоплено в веках. Белых плах блистающее тело До́лжно вынуть в черных угольках. ...Как поэт, с горящими глазами, (Где-то прост, а в этом деле — бог!) День и ночь к своей горячей яме На свиданье ходит углежог. Нужный градус держит неусыпно, Всею кожей чует — тем живет!— Где землицы горсть-другую сыпнуть, Где, опять, убавить лишний гнет. Не ему вздохнуть или заплакать, Лишний раз задуматься о том, Каково-то им, горючим плахам, Тлеть, противоборствуя с огнем. Выраставшим в сини и озоне, В разноцветных росных жемчугах, В дождевом и птичьем перезвоне,— Каково им в адских очагах, Почернев, коробиться и гнуться, Под землей, наваленной на грудь: Ни высоким пламенем взметнуться, Ни дождем ожоги сполоснуть. ...Не допустит мастер до пожара, В самый раз добудет уголек! Чистый жар — без дыма и угара — Будет продан выгодно и в срок. И его умеренные дозы Замерцают в чьем-нибудь горне: Ни сосны не будет, ни березы В том дистиллированном огне. А когда потешить душу нечем, И тепло выходит как обман. Что кому! А я для русской печи Вновь колю березовый чурбан.

Газета «Новый Север» Жива в моей судьбе... О пахоте, о севе, О жатве, молотьбе, О лесозаготовках (Когда чему черед!) С привычною сноровкой Вещала круглый год. И в столбиках коротких, Когда пришла война, Слова военной сводки Печатала она. Я помню, как, газету Близ сердца положив, Отец, в шинель одетый, Шел Родине служить. Вернется ли назад он? ...Восьмушку отрывал, Щепотку самосада В газетку насыпал... И больше не курилась Она в избе у нас: Читалась да копилась, А после пригодилась Для праздника как раз: Чтоб жизнь была светлее, Чтоб мрак сломить не мог, Газетами оклеим Свой дымный потолок. Все к лучшему на свете! Покуда пашет мать, По буковкам в газете Я выучусь читать. И новую страницу, Где о победе весть, Повешу под божницу, Украшу всем, что есть... И снова «Новый Север», Не изменив себе,— О пахоте, о севе, О жатве-молотьбе. ...Спустя десятилетье, Бескрыленький еще, Появится в газете Мой первенец-стишок. Ему на рифмах шатких Не взмыть бы в мир большой Без стартовой площадки Районки дорогой... Газета сменит имя. Я ринусь в города. Но все-таки родными Мы будем навсегда. Совсем не для рекламы Я это говорю: Ищу в посылках мамы Не что-нибудь — «Зарю». Читаю поскорее И прячу про запас: Она меня согреет В любой недобрый час Названиями речек, Фамилией родной, Высокой человечьей Заботою земной...

Не фраза и не сказка, Не песня и не стих: Единственный из класса, Оставшийся в живых. ...Не встретиться ребятам Ни в будень трудовой, Ни в праздничную дату, За чаркой круговой. Не вспомнить через годы Ночей апрельских звень В субботние походы От школ до деревень. Распутица и темень Не приглушали, нет! — Далеких Академий Подчеркивали свет. Но время прокричало Веление свое: — Всё — после! А сначала, Сначала — под ружье. ...Свидетель и участник Боев и похорон, И в самый мирный праздник Он слышит крик ворон. Едва ль тому виною Рука, что невзначай На празднике заноет От кисти до плеча. И по озерной сини Почти спокойных глаз Опять запарусили Тревоги без прикрас. ...У памяти — запасы, Хранителем при них — Единственный из класса, Оставшийся в живых. Но памяти подвалы — На то они и есть, Чтоб жизнь пылала алым Во веки! Присно! Днесь! Пускай смахнут ресницы Тревоги паруса И пусть она не снится, Тяжелая гроза. Высо́ко и прекрасно Живи за всех за них, Единственный из класса, Оставшийся в живых!

Опять восходит новая трава И на деревьях лопаются почки, И хоть совсем глаза не закрывай — Такие дни стоят! Такие ночи! Точь-в-точь нераспустившийся бутон Сокрытой до поры крылатой жизни Скворечник на березе под окном, Едва рассвет, заздравной песней брызнет. Еще сильно очарованье сна, Но разве можно спать под эту песню?! Бери лопату, грабли, семена, Сам для себя устраивай воскресник. Копай да сей, сади да борони, Ряды морковок будущих и репок, Покуда сладок сон твоей родни, Покуда он невозмутимо крепок. Трудись, не убирая пот со лба, Усталости совсем не замечая, Пока не крикнут ласково с крыльца К уже поспевшим завтраку и чаю. Подаст умыться ласково жена, Повиснет внук у дедушки на шее... Крепись, солдат. Спокойно пожинай Плоды того, что сеяно в траншеях. В окопах, в гари, в пламени, в пальбе, В тоске, в предсмертном холоде ранений Не это ль счастье грезилось тебе, Опять даруя силу и терпенье? Ты все прошел, все вынес, что теперь И кажется порой невыносимым. Душой не оскудевший от потерь, Ты любишь жизнь светло, неотразимо. И пусть на миг внучонок обомрет Под блеск наград смутившегося деда,— При всех медалях выйди на народ: Ты победил. И нынче — День Победы.

Всякая дикая птица — Сокол, журавль, соловей — Больше, чем смерти, боится — Знаю! — неволи своей. Что ей далекие мили Над океаном седым? Если не связаны крылья, Птица не чует беды. Древние чувство и зренье — Верные поводыри! Гордо сверкнув опереньем В отблесках алой зари, Птицы летают высоко, Птицы минуют людей, Что, обескрылев жестоко, Понасплетали сетей, Понаготовили ружей, Вмиг обрывающих лёт... Лучше других или хуже — Птица по-птичьи живет. Для продолженья полета Птице не нужен дворец: Озера хватит, болота, Речки, ручья, наконец. ...Слушая черную букву Сытости, но не души, Царь над природою, клюкву- Ягоду не осуши! Птицу, что снова и снова Ниже и ниже — взгляни! — Радугой пятен лиловых С озера не прогони! Тут с терпеливой любовью Птицу учили летать, Тут — родовое гнездовье, Негде другого искать. Некуда — дальше и мимо! Только и это — не ложь: Ни из лучей, ни из дыма, Даже и в самом родимом Небе, гнезда не совьешь. Небо гнездиться не пустит, Птице в назначенный срок Нужен хоть хиленький кустик, Тверди незанятый клок. Выкружен, выгляжен — вот он! Весь — на пределе мечты: Кустики, клюква, болото, Озеро светлой воды... Самый большой привередник Мигом лишен приверед. Рай на земле — заповедник: Выстрелам-бедам — запрет, С полным к земному доверьем Вольно сиди под кустом, Чисти примятые перья, Строй из былинок гнездо, С думой о будущих детках Перышки в люльке равняй... И под накинутой сеткой Мужества, друг, не теряй! Тот, кто больного приметил, Слабого сеткой накрыл, В чувствах и помыслах светел И — разгляди — не бескрыл! Дело единой минуты — Легкий целебный укол. Миг — и распутаны путы. Пой и летай высоко! Впятеро, глупая птица, Сбудется воля твоя! Надо ли рваться и биться, Добрые руки клюя? ...Рвешься. Отчаянья крики Ранят крылатых сердца. Дрогнули сильные руки (Был бы ловец!) ...не ловца: Может, и вправду напрасно Сеять средь вольных испуг? Может, леченье опасно Больше, чем са́мый недуг? Лишь на мгновенье — сомненье, И под сачком — никого. Перышко из оперенья — В благодаренье — всего. Быть по сему! Но суровы Птичьи законы, увы: Слабый своими заклеван Меж прошлогодней травы. Что ж мы вздыхаем и тужим, Птицу любивший народ? Лучше других или хуже — Птица по-птичьи умрет: В неохраняемом поле, В незаповедном логу, Лишь бы на волюшке-воле Да на своем берегу.

Посреди деревни Гордо и надменно Возвышался древний Хмурый пятистенок. Высоко лепился Маленький балкончик, А внизу резвился Новый патефончик: Светлая головка, Радужная шейка... От его попевок Лица хорошели, Проступали слезы, Отмякали души. Только тем, кто робит, Время ль песни слушать? По́ходя да наспех Слушали большие. Но ведь все большие С маленькими жили. Мал-народ ребятки Песни не чурались: Чуть она — под окна Сразу собирались. Шалости-забавы, Игры и проказы Перед патефоном Отступали сразу. Впитывались песни Не токмо ушами — Ртами и глазами. Кожей! Волосами! ...Сын из пятистенка (С нами не дружил он) Сзади больно тыкал Слушающих шилом... Чуть подсохнут слезы И пройдет обида, Внук из пятистенка На балкончик выйдет. Сам себя объявит И начнет на вышке Разрывать на части Красочные книжки. Нам такие — ясно! — И во сне не снились. Мы опять, как стадо, Под балконом сбились. Внук листок-картинку Оторвет да бросит, И ее над нами Долго ветер носит. Вот ее — счастливчик! — Кто-нибудь имает, И под рубашонкой К сердцу прижимает. Ну а если двое На одну бумажку? Ссоры и побои, Вдрызг штаны-рубашку! Юный «просветитель» Был от нашей боли — До ушей улыбка! — Как нельзя доволен... Нет теперь домины — На дрова разобран. За́росли малины На дворище добром. Только, крепко помня Прошлые уроки, Я предпочитаю Ягод тех не трогать. — Не ходи в малинник! — Завещаю сыну, — Упадешь в колодец: Тут он,— не засыпан.

Ах, Париж!.. Не зря гостила: Модно — не под ремешком,— Вольно! — серая холстина С шеи до́ полу — мешком... Дорого, да не дороже Дорогих! Зато — наряд! На тебя профан-прохожий Оборачивает взгляд. Гордая идешь. С усмешкой Гения среди невежд. Нравится большая слежка Глаз — ценителей одежд. Все глядят — и я не рыжа: Погляжу! И даже вслед Обернусь... На «крик Парижа» — Эхом — быль из детских лет. ...Наволочку сняв с подобия Подушонки (ватный пласт), Мать, на пожне день отробив, Ночью что-то шьет на нас. Поутру, сияя взглядом, Мама вырядит меня В платьице. («Гляди, как ладно! Длинно? Так не на три дня Сшито! Вырастешь — и впору Будет! В портне сурово́м В садик выходишь, и в школу Побежишь — куда с добром!») Садик — ясельная няня Сквозь ребячий шум и гам На меня с презреньем глянет... (Показалось? Или — впрямь?) И вчерашняя подружка, Рот от пальца опростав, Возопит: — Пришла старушка! Дайте ей ради Христа! Оглянусь, не понимая, На́ двери: старушка где? Не поверив, что сама я — На безжалостном суде... Глубоко сглонув обиду, Облюбую уголок Потемнее. И не выйду С хороводом на лужок. Вызвав нянину досаду («Будешь слушаться, аль нет?») Я за общий стол не сяду Ни на завтрак, ни в обед. Подобрав рукой оборку С бледно-розовой каймой, Проберусь я по задворкам Поздно вечером домой. И сниму я это платье, И в горячке упаду, И ни разу больше в садик — Хоть убейте! — не пойду. ...А ведь платье-то красиво, Если в нем теперь не я... Ах, какое вам спасибо, Чужедальние края!

Глазоньки твои зоркие Высмотрели: ушла! Слезоньки твои горькие — Как я тебе нужна! С сердцем, тревогой вспоротым, С шепотом: «Сын, сынок!» — Рысью бегу по городу: Хлеб, молоко, сырок... Что-нибудь витаминное... Сладкое что-нибудь... Маленький мой, любимый мой, Вот она — я! Забудь, Что не была! Привиделось Это тебе во сне! ...Мокрая прядка выбилась, Веки — зари красней. Буду слезинки смахивать, Греясь твоим теплом, Будут рыданья встряхивать Тельце, как дальний гром: Реже, слабей... и рученька, Чуть побледнев, замрет. Ну, прокатилась тученька! Можно смотреть вперед. ...Стирки у нас накоплено. (Мыло — забыла!!!) Да, Есть ли у печки топливо? Надо добыть. Айда Снова в постельку слезную! Вздрогнешь, открыв глаза... Рядом я, милый, возле я! ...Нет, не прошла гроза. Вырастешь. И однажды я (— Спой! — ты попросишь сам, Песню, где дуб-бедняжечка Рекрутом на часах!) Песню спою о дереве, Как о тебе, спою... В песню ли так уверовав, Вспомнив ли боль свою (Что испарилась начисто, Думалось, как роса), Ты, кремешок, расплачешься... Нет, не прошла гроза.

Иду с любимым человечком, Все человечку надо знать: И почему туман над речкой? И отчего взгрустнула мать? — А оттого река в тумане, Что воздух речки холодней. А потому взгрустнулось маме, Что много звездочек над ней. — А отчего река теплее? А жаркий день зачем остыл? А разве маме веселее, Когда на небе ни звезды? — А в речке солнышко купалось, Покуда спать не улеглось. Его тепло в реке осталось, Но воздух выманит, небось! А маму звездочка гревала Сильней, чем солнышко реку. Но эта звездочка упала, Чтоб камнем стать на берегу. — Так воздух речку обижает, Тепло выманивая, да? — Она ему ведь не чужая, А что остынет — не беда: К ней утром солнышко вернется... — А, мама, звездочка твоя На небе больше не зажжется? — Зажжется! Только не моя. А мы с тобой устали за́ день: Все говорим да говорим... Давай на камешек присядем, Давай тихонько посидим! Журчит вода, пищит комарик, Растет туман, как белый гриб. — А воздух речке что́ подарит? — Дождинкой отблагодарит. — А вон, гляди, какая точка За ясным месяцем, над ним: Скажи скорей, она — не дочка Той, на... котором мы сидим? — А что, похожа. Очень даже! Ярка, в коронке из лучей... — Давай-ка мы ее привяжем Покрепче к месяцу! — А чем?

С вечера — планы: Встать — на заре! ...Встану да гляну: Крыши — в мокре. Лютики мокнут — Чашечки вниз, Шорох по окнам. Стук о карниз. С ветки рябины, Что над крыльцом, Щедрый, обильный Душ на лицо. Зябко, ознобно! Белкой в дупло — Снова в укромный Угол, в тепло. Дремлется брату. Спится сестре. Спите, ребята,— Дождь на дворе.

Учитель! И сердце на миг обомрет, Чтоб втрое сильнее забиться... Он двери откроет, к столу подойдет, Негромко предложит садиться. Глазенки вчерашних еще дошколят С вопросом, с сомненьем, с признаньем, Как сильный прожектор, его озарят Единым — любви! — ожиданьем. А их ожидают труды и бои. И каждый в мечтах — победитель! В кого они вырастут, дети твои,— Лишь ты это знаешь, учитель! Торжественным праздником пахнут цветы. Под солнцем, на новенькой парте Тетради еще первозданно чисты: Ученье и знанье — на старте.

Снова полая вода Вровень с берегами. Правят льдины, поводя Круглыми боками, На большую быстрину, На строптивый стрежень: Зазевайся — толконут Так, что звон и скрежет! Льдина льдину не щадит: Прочим дела мало, Что большая льдина-кит На мели застряла. Оттеснила мелкота — Вот какое дело! Видно, совесть льдина та Лишнюю имела. И теперь ее, чуть свет, Сверху солнце точит. И лежать терпенья нет, И поплыть нет мочи. Из берез несется свист Птичьего народа: «Стрежень чист! Фарватер чист! Уплывай, колода!» Хуже нет такой тюрьмы... Двигаем, качаем,— Всей семьей сегодня мы Льдину выручаем. Стронем, как ни тяжела, С пагубного места. — Раз-и! Два-и! Три! Пошла! Лебедь! Царь-невеста! Нас с собою позвала И — слыхали новость? — Аж до моря довезла И не раскололась!

Не похвалят дома, но Не за всё ж — калач! Ты над лыжей сломанной, Девочка, не плачь. Жаль, конечно, слова нет,— Хочется спасти Легкую, кленовую, Новую почти. Виснут, виноватые, В облаке седин Кручи, с бою взятые, Гибельный трамплин. Солнышко февральское На снегу нашло Все обломки яркие — Бесполезный лом. Ты его пытаешься В лыжу превратить И слезами давишься: Щепок не скрепить. Пальцами застылыми Не исправить крен... Поднимайся, милая, Не студи колен. Ну-ка, выше голову, Веселее шаг! Будут лыжи новые, Лишь была б душа У тебя не сломана Тяжестью минут. Жизнь — гора огромная, Сто трамплинов ждут.

Каяться — не каяться? Думаю-гадаю. Рифмы заплетаются, Ритмы наседают. С исповедью грустною — Не к кому придется: Кто-то посочувствует, Кто-то посмеется. Кто-то верным Пущиным — К Другу сквозь метели... Грусть моя запущенная, Ей не дни — недели. (Друже, не подтрунивай, Погоди, ей-богу...) Первого июня я Вышла в путь-дорогу. Мама — под черемухой. Доченька — в окошке. Чемодан мой легонький, Легки и сапожки. Вырвалась — радехонька! Побежала ходко: Перевоз ранехонько, Так успеть бы в лодку! Солнце светит бережно, Не палит впустую. Вдоль речного бережка Жму версту шестую. Только вижу издали — Или берег прячет? — В ручьевине-пристани Лодка не маячит. Добежала — нетути Ни в кустах, ни дале... Неужели это мы, Ноги, опоздали? Села. Жду на взгорышке. Запаслась терпеньем. Вот и Красно Солнышко — Перевозчик Веня: — Лодка изломалась, дак, Перевозу нету. Ты куда собра́лась-то? — В Котлас. На «ракету». — Тоже не обрадую: Не придет и эта. Где-то возле Ракулы Лопнула «ракета»: Теплоход «Олекма», вишь, К ней пристал, громада. А она — такой малыш! Много ли и надо? ...Слушаю — не слушаю, Только понимаю: Самое бы лучшее — Воротиться к маме. Самое бы лучшее — Не момент зачуркать («Пригласили! К Пушкину!»), А — обнять дочурку: Полежав распластанно На земле, побегав, Простудилась, ластонька, А тоска — не лекарь. Среди ночи-немочи — Вся в жару бредовом — Вспомнит моя девочка Дорогое слово: — Мама! — Как спасение... А в ответ из мрака Только взвоет где-нибудь Черная собака. Старенькую бабушку Всполошит... Не дело! А сама бы рядышком — Обняла, согрела! Нашептала сказку бы, Подала малину, Обрала бы ласково Страхов паутину... Где там! За красотами На чужое поле — К Сороти от Содонги Еду — не грешно ли? Разве что ревнители, Не учтя причины, Скажут: — Несравнимые Это величины! А промеж подружками Что за пересуды! Не нужна я Пушкину И нужна не буду. Пушкин — явно столп, а мы В одиночку мелки. Собираться толпами И ходить по стрелке Вдоль реликтовых аллей Полюбили — верно! С юбилея в юбилей Прыгаем примерно. Дышим воздухом, каким Гении дышали, Пьем из пушкинской реки, Словно причащаясь, Зажигаем свет в очах Вдохновенный, вроде, Даже что-то сгоряча На листках выводим, Произносим даже вслух Что-нибудь с трибуны, И никак бессмертный дух Нас не в силах сдунуть. Устыдиться не хотим, Вскачь конвейер пущен: Кто в чести да во плоти, Тот себе и Пушкин. Строки впрок употребя, Сгинь! Но самый храбрый Уж святые на себя — Глядь! — примерил лавры. А другой — еще храбрей — Деловой молодчик В дом, где свойский брадобрей, Тот венок волочит И велит постричь-побрить, Перекрасить (— Серый!) И к мозгам (к куриным!) (— Цыть!) Подогнать размеры... Впрочем, что же это я Занялась абстрактом? Раз дорога не твоя, Вороти обратно! Не особенно скорбя, (Нет, так и не надо!) Обойдется без тебя Пишущих бригада. При себе оставишь стих, Гласу чести внемля, И трибунное для них Удлинится время. Под родимою ольхой Просидишь кургузо,— На тебя махнет рукой И своя-то Муза. Уж позор иль не позор — Петь свои пенаты, Но кивнут на кругозор Как на «узковатый»... И встаю, стыдя себя За свою замшелость, И, слабинку истребя, Обретаю смелость: Изломался перевоз? Не пришла «ракета»? Это делу не вопрос — На «Заре» доеду. Не беда, что до «Зари» — Километров двадцать: Раз-два-три да раз-два-три — Мне ль дорог бояться? Комары, объединясь В воинство густое, Не дадут присесть, упасть — Заедят в застое! ...Справа — берег меловой Крутизны стоячей Прямиком над головой — Солнца шар горячий. Жарит,— эка сатана,— Сверху. Дальше — пуще. Плещет матушка-Двина Возле ног бегущих. Перепрыгнуты ручьи, Переплыты речки... Ладно, ноги, дострочим: Пристань — в недалечке! Торопились мы не зря: К самому приходу Белоснежная «Заря» Всколыхнула воду. Запустила в свой салон, Приняла в сиденье И прислала сладкий сон Для отдохновенья. Свесив голову к плечу, Сну отдавшись то есть, В брызгах, в радугах лечу В Котлас-град — на поезд. Вот и станция-вокзал, И кассирша в кассе Воспаленные глаза Вздела без участья. — Поезд? Только что ушел! Где ж вы раньше были? Взгляд убийственно-тяжел, И слова как шилья. — А другие поезда? — А другие завтра. И пошла, пошла с поста Кассы Клеопатра. Я потерянно молчу, Но, спустя минуту, Вдоль по Котласу мечусь, Словно птица в путах: Самолеты не летят, Поезда не ходят — Удержать меня хотят, Сговорившись, вроде. Может, впрямь какой секрет? ...Одурев от бега, Прозреваю — в граде нет Места для ночлега: Только сидя на скамье Иль у стенки стоя, Ночевать придется мне... Знать, того и стою. Превращусь в подпорку стен. На ночь — не на ве́к же! ...А в Михайловском, меж тем, Вселят в Дом приезжих, Чтобы он не пустовал Ни кроватью лишней, Вместо тех, кто опоздал, Вовремя прибывших... Худо, Пушкин! Я сдаюсь. Все мечтанья блекнут. У причала застаю Теплоход «Олекму». Он, как лебедь, выгнул грудь — Отдает швартовы: Рад-готов в обратный путь. ...Ну и я — готова. На заре другого дня По росе искристой Вот он выпустил меня На родную пристань. Утро — словно на заказ: Добрая погодка! И попутная как раз Погодилась лодка. И с приветом подошел, И — чего уж лучше! — К дому пожнями повел Бригадир-попутчик. Жеребенок лугом в мах — Золотая челка! В зацветающих цветах Загудала пчелка. Недостигнутая цель Позабыта... — Здрасьте! И дочурка на крыльце Обмерла от счастья. Я вплету в ее вихор С ленточкой знакомой Нашу радость, птичий хор, Аромат черемух. Друг на друга поглядим, Засмеемся обе И себя не отдадим Никакой хворобе. То ли дело — благодать!— Дома, возле речки, Сядем Пушкина читать На родном крылечке. В эту книгу влюблена И малышка-дочка. ...Вот царевича в волнах Закачала бочка. Вот поймал старик-рыбак Рыбку золотую. Вот Людмила, сняв колпак С Карлы, с ним воюет. Вот к царю пришла беда, А к царице — больше! Вот улыбчивый Балда Черту море морщит. Черта выудит Балда — И пойдет потеха! И не надо никуда Ни идти, ни ехать. Сам ступил под сень крылец, Сам у нас в избушке — И мечтатель, и мудрец, И повеса Пушкин! Весел он. Чего ж еще? Стоп, повествованье! ...И да будет мне прощен Грех «непочитанья»!

Никого из себя мы не строим. В нашем теле обычная кровь. Мы пришли из некрасовских троек, Из некошеных блоковских рвов. Мы из тех, кто и предан, и продан, И схоронен был тысячи раз! Но и все-таки мати-природа Отстояла и выбрала нас, Попримеривших стужу и нужу На свои, не чужие плеча, Пуще тела жалеющих душу, Пересиливших в песню печаль Неизбывную, в песню кручину Безысходную... С песней живем! Про лучину, про горьку рябину, Про «На улице дождик...» поем. Эти песни оркестров не просят: Лишь вздохни да, вздохнув, затяни Засливаются в хор подголосья Многотысячной кровной родни. В нарастающем песенном шквале Не разъять, не сравнить голоса, Не услышать себя запевале: Женской доли — одна полоса. Пролетали с корнетами тройки, Поезд с окнами мимо бежал, А мужик после каждой попойки Лишний хмель на тебе вымещал. Что с того? Ты сносила побои... Прикрывая клеймо синяка, Ты сама оставалась собою, Ты жалела его, мужика! Ты жалела — да тем и держалась, Ты терпела — да тем и жила, Ведь от матери жалость досталась, Ведь и бабка терпёлой слыла. Что поделаешь, тяжко-не тяжко, Что попишешь, под дых-не под дых,— Поднимайся! В одной ведь упряжке: Не вдвоем — так одной за двоих... Унижал он, а ты возвышалась! В землю втаптывал — ты поднялась! ...Только будь она проклята, жалость, Что любовь заменить собралась! Нам во все терпеливые годы, Хоть какой из веков оживи, Снилась Синяя птица Свободы, Золотая Жар-птица Любви. Чем наш век от иных отличится? — Не во сне, боже мой, наяву Птица Синяя — тише! — садится — Не спугните! — к рукам... на траву...

Опять снежком припорошило, Морозом призаволокло Ручьев мерцающие жилы, Проталин древнее тепло. И снова белому угору Над снова белою рекой Разнарядиться вроде впору Катающейся детворой. И не свершенное когда-то Свершить задумано опять... О милосердии возврата — Догнать — надежда, долг отдать!

По-весеннему свеж и влажен, Этот ветер весенним не был: Он играл, а над ним, на страже, Громоздилось декабрьское небо. Громоздилось семиэтажно, Нависало свирепым снегом... Теплый ветер, тугой и влажный, Не оглядывался на небо. Он уверить хотел как будто Всех, навстречу ему идущих: «Ну и что ж, что всего минуты Для меня у зимы отпущены! Все равно я пропах весною, Талым лугом, лесною прелью, Ожиданьем тепла и зноя... Я — весенний! Вы мне поверьте!» Он поникшую прядь взъерошит, В небеса запрокинет лихо... И падет на него, как коршун, Разъяренный декабрь-владыка. Ветер кинется в рукопашный! Но неравные силы слишком: На прощанье вздохнув протяжно, Хрустнет ветер, замрет ледышкой...

Старый — в грозе и ливне — Плачет: навек прощай! Новый — в морозном инее Мальчик — сильней стращай! Влажную ткань в железную Жесть преврати, чтоб звон! Бревна в избе чтоб треснули, Мерзлых спугнув ворон! Елки в лесу чтоб в кружеве Все — с головы до пят! Новою Новый стужею Щедр, потому — богат. Все, что задето тлением, Вымерзнет до живья. Будет живому пение Майского соловья. Будет жара июльская, Градусы — за январь! Так поговорка русская Напримечала встарь.

Солнце. Сосны. И — снег. И — суббота. И зовущая в дали лыжня... Но любая любовь — несвобода, Как узда и седок для коня. Лыж носки озорно и задорно, Возрождая знакомый азарт, Все под горку, под горку, под горку Норовят, норовят, норовят! Высекаются искры отваги: Затеряться — и вся недолга! Как темны и опасны овраги! Как алмазно-прекрасны снега! Только что-то по лисьему следу И по свежим лосиным следам Не идут мои лыжи, не едут С наторенной лыжни никуда. Что для них незнакомая местность! Лыжи знают не хуже, чем я: По лыжне не сбежать в неизвестность, А вернуться на круги своя. Лыжи сами взорлятся на холмик И рванут через лес по прямой, Где под черными елями домик — Голубой, голубой, голубой.

Я грозу пережидаю В чистом поле под копной Вольно молнии летают Невысоко надо мной. Ливень хлещет, что есть силы, Но копна, как печь, тепла: Я сама ее косила, Я сама ее гребла. Клевер, кашка, медуница — Содержимое копны. ...Было страшно подступиться К этим кущам травяным, — До того — с меня! — высоки, До того — сплелись! — густы! Не разведаешь в осоте Ни бугра, ни борозды. Ну — на камень угожу как? Ну — встряхну гнездо осы? Но ходило юркой щукой Острие моей косы. Ах, как солнышко сияло! Ах, как пахли клевера! До полдён трава не вяла, От ночной росы мокра. А когда бессилой ватой Затекла, устав, рука, Ах, как радостно в прохладу Приняла меня река! Чем другим заменишь разве, Купишь разве за гроши Несравненный этот праздник — Праздник тела и души! С этим праздником знакома, «Колеса» не попрошу: Всю копну из поля к дому На руках переношу.

Не унижай любовь до слов, Не низводи до объясненья (До формул — молнию, до дров — Костер...) Язык — любой! — не гений. Тысячелетьями еще Ему отыскивать сравненья, Чтоб стать на уровень с душой В священный час ее волненья.

Солнышко в мое окошко — Не лучом, а целым комом! Батюшки, куда деваться? Люди смотрят, люди видят: Солнышко в моем окошке — Северном, всегда холодном... Люди скажут: я нарочно Рано выстала, нарочно Чисто вымыла крылечко, Полила цветы родничной Немучёною водою, Лепестками незабудок Устелила подоконник... Люди скажут — я нарочно Рано окна растворила! ...Солнышку в окошке узко, В комнатенке бедной тесно. Я боюсь пошевелиться. Может, надо угощенье? Но не чай же с рафинадом? Не ржаная же краюха С молоком из черной кринки? А подносы золотые И медвяные напитки Из серебряных сосудов У меня не гостевали... Не в почетное застолье Под иконы в красный угол — С подоконника на лавку, С белой лавки без раздумий Солнце на́ пол опустилось, Вмиг согрев мои босые, В росах вымытые ноги. И с веселою улыбкой Напилось и напиталось Из глубокой яморинки Непросохшей половицы... Солнышко в моем окошке! Солнышко в моем домишке! Заходите — посмотрите!

Горячи, громки, простоволосы — Жар не вышел, голос не угас!— В полдень к нам прикатывают грозы, Поутру блиставшие у вас. Я не жду их, сидя у окошка: Спозаранок бегаю встречать На болото, где растет морошка, Где гуляют волки по ночам. Ягодой наполненное блюдо Вековой болотины по мне. Я люблю, когда вокруг не людно: Хорошо поется в тишине! Грянет гром — к синеющей опушке Убегать с болота не хочу. — Лей да гуще, ливень, лей да пуще Середи болотины кричу. Не скупится — льет да поливает! Но ни отряхнусь и не утрусь: Он — хороший, он с меня смывает По тебе нечаянную грусть. Ничего от грусти не осталось. Ворочусь счастливая домой, Будто вправду встреча состоялась Не с дождем и молнией — с тобой. ...А когда пройдет дождей с полсотни И последний вызвездится льдом, Ты подаришь мне заморский зонтик С золотыми птицами на нем.

Единственный в вазе Цветочек-цветок. Единственный за день Звоночек-звонок. А мне и не надо Букетов больших! А я и не рада Звонкам от чужих! Возьму тебя в руку, Цветочек-цветок. Прижму тебя к уху, Звоночек-звонок,— Печали-тревоги Следа не найти: Весна на пороге И жизнь впереди.

Вся ее прошлая жизнь К этой стремилась минуте. Вынесло — только держись: Рвет, и бросает, и крутит. Через лесной бурелом, По валунам и корягам Вырвалась — вскачь, напролом! — Жизнь, изнуренная шагом. Где и песок не хрустел, В пласт утрамбован эпохой,— Треск разбиваемых стен, Глыб перевернутых грохот, Брызг разъяренных каскад, Радуга — лоскутом флага... О как сильна и резка Склон ощутившая влага! Свергнут, отринут покой — Омутно-сонная нега! Я не бывала такой. Буду ль? Успею ль — до снега?

Добивалась, добилась: упрек — Не намек. Обнажен, обнаружен! Остроперый такой сиверок, Адъютант неминуемой стужи. И от солнца искавшая тень, И теплу не дарившая веры, С ликованьем приветствую день, По иным представлениям — серый. Ты — последний из ласковых — луч, Постигая мои песнопенья, Из-за снегом нагруженных туч Не гляди на меня с изумленьем. Не оплавь снеговые края Величавой своей огорожи! У Снегурочки песня своя, На Веснянкину трель не похожа.

А может, не поздно, а может, не поздно, Сверкнуть — и погаснуть звездою падучей: И в пасмурном небе срываются звезды, Вот только их ловят не люди, а тучи. А может, не страшно, а может, не страшно Барахтаться в тучах, теряя сверканье, И медленно гаснуть в холодном и влажном в — никак не согреться! — огромном тумане. И с ветром попутным, в толпе невидимок Уплыть равнодушно дорогой окольной От солнца далеко и милого мимо. А может, не больно? А может, не больно...

Ты так поглядел... Ты так не гляди! Ты так не гляди, Что все — позади. Еще над землей Светила горят, Светила горят — Гордыню дарят. Еще на земле Сирени цветут, Сирени цветут, К смиренью зовут. Еще под землей Горячий вулкан, Горячий вулкан Не прибран к рукам. Где вера, что он Пути не найдет, Пути не найдет, Коры не взорвет? Коры не взорвет, Светил не затмит, Светил не затмит, Сирень не спалит? Навстречу ему Особо не рвись, Особо не рвись, Пошел — оглянись! Пока над землей Светила горят, Пока на земле Сирени цветут, Светила горят — Гордыню дарят, Сирени цветут — К смиренью зовут.

Перебрала ли груз? Перегребла ли вверх? С плеском упал из рук Весельный пересверк. Лодку, как лист, несет Вниз по течению: Мимо красот, высот, Без назначения. Серым, безвольным «пусть» Связана, скована. Носом ли где уткнусь В глушь ивняковую? Кану ли в топляки, Плыть не способная? ...Волны моей реки Не нарисованы. Тайная глубина Не ограничена, И не простит она К ней безразличия. Глуби живая жуть Чавкает, вяжется. Взгляда не отвожу — Дам покуражиться. Дам пожевать: пожуй! Дам затянуть: тяни! Весел я не держу, Сзади плывут они. По одному плывут, Мне не помощники... В тине найдут приют Иль на камешнике. Ни зарыдать, ни спеть... Будь, неизбежное! Лягу на дно — смотреть В небо безбрежное. Тихая тишина — Полная, долгая. В водах — ни валуна, В небе — ни облака. Невозмутим покой Невосхождения... Не торопись, постой, Смерч пробуждения!

Где ты, моя грустиночка, Тоненькая тростиночка? К месту пришла остылому... Кто тебя срезал, выломал? Лаской моей взлелеянный, Верой моей возвышенный, В ласке ли ты, в тепле ли ты? Что намечталось — вышло ли? Многое вдруг припомнилось... Все, что могла загадывать, Все у меня исполнилось. Некого только радовать. Вот и стою как нищая. Милостыней из прошлого — Только трава поникшая, Только цветы засохшие. Где ты, моя грустиночка, Тоненькая тростиночка? К месту пришла остылому... Кто тебя срезал-выломал?

Не верю в судьбы неизбежность: Судьбу переделать — пустяк! Но что за огромная нежность Сегодня у сердца в гостях? Там было прохладно и пусто: Ни счастья, ни бед, ни страстей... Откуда прекрасное чувство В давно не жилой пустоте? Ужели, коснувшись губами Моей побледневшей щеки, Ты передал прежнее пламя, И в сердце — его языки?

Тоскую по твоим рукам... Знать, суждено любви, как птице, Перелетевшей океан, В твоих руках остановиться. И завершить далекий путь Невозвратимо и навеки! ...Иль только чуть передохнуть, Как на качающейся ветке.