Управляющий…
Что ж, — пришел к заключению Лаудон, — это — достижение, этим можно гордиться. Управляющий, или же старший объездчик ранчо «Длинная Девятка», где твои приказы выполняют чуть не две сотни людей. Управляющий, с собственной комнатой в большом доме, и Фрум каждое утро обсуждает с тобой дела и с уважением относится к твоим суждениям, и рассчитывает на тебя. А утром, во время завтрака — Элизабет за столом, хотя и не часто, потому что с тех пор, как Фрум организовал школу и она начала учить детей, она обычно остается в школе на ночь, и свет ее окна виден далеко в прерии
У управляющего дел хватает. Лаудону казалось, что его дни насыщены куда больше, чем это можно вообразить Это выглядело примерно так: возьми пару ребят и закрепите эту проволочную изгородь, Грейди; а ты, Билл, — или Пит, или Ленни — отправляйся на Прикли и погляди на лошадей. То надо выкопать колодец, то осмотреть снаряжение перед осенними объездами. Подходит октябрь, и скоро в Майлс прибудет стадо скота для нас. Теперь пора объезжать лошадей. В коралях — гром копыт, всюду жуткая суматоха. Поднимаешься с рассветом, и весь длинный день ездишь, работаешь, беспокоишься о чем-то. Помни, что ты не можешь все сделать сам, научись раздавать работу другим. Докладываешь о делах Фруму и надеешься, что он одобрит, потому что он ведь выбрал именно тебя из всей команды. А кое-кто, вроде Грейди Джоунза, из-за этого смотрит косо, ну как же, он ведь работает здесь дольше. Точно, Грейди в эти дни выглядит довольно мрачно…
Да, такой работой можно гордиться. Куда девались те горькие иронические мысли — что надо было умереть Олли Скоггинзу, чтобы эта работа досталась Лаудону! Человек не должен возражать против того хорошего, что удача подбрасывает на его пути. И когда дела ранчо приводили его в Крэгги-Пойнт в те недели, что последовали после схватки у Замковой Излучины, Айк Никобар сиял от гордости за него. Лаудону было приятно видеть, как счастлив Айк из-за того, что случилось с его старым другом и партнером.
О Джеке Айвзе — ни слуху ни духу с той самой ночи, когда он пробился к речному берегу, оставив среди скал мертвого Олли Скоггинза. Тем не менее, Лаудон держался осторожно. Вокруг «Длинной Девятки» — никакой суеты, никаких неприятностей, но с соседних ранчо — «Письменное Л», «К в рамке», «Стропило С» — все время сообщают о пропажах скота.
Однажды на «Длинную Девятку» приехал Синглтон, хозяин ранчо «Стропило С». Он перекинул ногу через переднюю луку, пощипал свою скудную козлиную бородку и сказал:
— Я не буду долго разглагольствовать. Как насчет того, чтобы объединить вашу команду с моей и провести настоящую облаву? И не так сгоряча, через пень-колоду, как вы устроили у Замковой Излучины.
Фрум стоял на парадном крыльце своего дома, Лаудон — рядом с ним. Фрум сказал:
— Когда придет время, Шэд.
Синглтон сплюнул в пыль.
— Вы с ними выровняли счет, — сказал он. — Человек за человека — Максуин за Скоггинза. Может, вы хотите выйти из игры, сведя баланс? Ну, так вы увидите, что это не получится. Будет пролито еще немало крови. И если мы не дураки, так мы должны ударить первыми.
Синглтон был техасец. Лаудон знал это племя, потому что сам был оттуда родом; сотни таких как Синглтон так и не признали в глубине души поражение при Аппоматтоксе. Когда пастбища техасских равнин после войны оказались объедены начисто, они последовали по стопам Чизхолма и Гуднайта к дальним просторам. Их бородатые лица отражались в водах Боске-Гранде, Симаррона и Йелоустона. Это было воинственное племя, и если дело шло к драке, то они привыкли бить первыми.
Но Фрум покачал головой.
— Я нанесу удар, когда буду готов, Шэд. И не раньше. Вы сказали, что у Замковой Излучины мы сделали дело сгоряча, через пень-колоду. Ну, так в следующий раз я его должен сделать как следует.
Синглтон вставил ногу в стремя.
— Когда-нибудь бедлендеры подстрелят кого-то с нашего ранчо. В тот же день я начну войну. И я рассчитываю, что вы и другие меня поддержите, независимо от того, считаете вы себя готовыми или нет.
Фрум, казалось Лаудону, начал походить на Олли Скоггинза — у него был тот же отсутствующий вид человека, мысли которого постоянно заняты чем-то другим. Может быть, то, что случилось со Скоггинзом, показало Фруму, что война — это палка о двух концах…
Как бы то ни было, губы у Фрума сжались тверже, и он дал Синглтону ясно понять, что «Длинная Девятка» еще нанесет повторный удар. Фрум проезжал могилу Скоггинза не оглядываясь — Олли похоронили на небольшом холме неподалеку от ранчо — но было хорошо видно, что Фрум не забыл…
В первые дни после налета на бедлендеров он держал краденых лошадей, которых они пригнали на ранчо, группами по принадлежности, и велел Лаудону позаботиться, чтобы лошади, принадлежащие соседям «Длинной Девятки», были возвращены хозяевам. Но остальные кони были с дальних ранчо, несколько штук принадлежали армии — откуда-то из дальних фортов, нашлись два клейма из Канады. Эти лошади сейчас гуляли на пастбищах «Длинной Девятки». Лаудон как-то сказал, что, если отправить весточку хозяевам, они смогут, по крайней мере, приехать за своими животными. Фрум кивнул, но, насколько было известно Лаудону, и пальцем не шевельнул, чтобы вернуть лошадей.
Элизабет однажды утром за завтраком заговорила с Фрумом об этом, но дело до сих пор не было сделано.
В эти дни Элизабет тоже была занята, как и Лаудон. Работники перевезли ту обшитую тесом хижину, в ней поставили скамейки для детей и самодельный учительский стол. Еще в хижине была печь и обеденный стол, а в маленькой пристройке с односкатной крышей — кровать, так что Элизабет могла оставаться там на ночь, если не хотела ехать три-четыре мили до ранчо. Фрум сначала был против, опасаясь, по-видимому, Джека Айвза и бедлендеров. Но по мере того, как время проходило без происшествий, Элизабет все чаще и чаще оставалась в школе. Лаудон, проезжая мимо днем, слушал гул голосов, или получал непривычное удовольствие, наблюдая, как трое-четверо детишек, взгромоздившись на какого-нибудь скакуна-пенсионера, направлялись по домам. По ночам, когда Элизабет не возвращалась на ранчо, Лаудон иногда выезжал туда, откуда мог видеть свет в ее окне.
В одну из таких ночей, вернувшись в кораль, он обнаружил ожидавшего его Текса Корбина.
— Фрум хочет тебя видеть, — сказал Корбин.
Поставив коня, Лаудон направился к дому и нашел Фрума в большой гостиной у камина, там, где стоял Скоггинз в ту ночь, когда Элизабет приехала на «Длинную Девятку». Воспоминания об этой ночи были так сильны в Лаудоне, что он даже припомнил запах кофе, который они тогда пили.
Фрум развел в камине небольшой огонь; вечера уже стали холодными. Он оглянулся, улыбаясь:
— Ну что, Джесс, все хорошо?
Лаудон кивнул.
— Садись, — пригласил Фрум и показал на кресло, но Лаудон предпочел постоять. Фрум поиграл часовой цепочкой, потом сказал: — Я присматривался к Грейди Джоунзу как к возможному управляющему на случай, если нужда возникнет. Может быть, работники это заметили. И, может быть, ты удивляешься, почему вместо него я поставил тебя…
Лаудон пожал плечами.
— У вас долгое время были бедлендеры на уме. Я в их числе никогда не был, но у меня был друг среди них. Только потому я догадался, что мы можем найти их на дровяном складе. Может, вы подумали, что-то, что я знаю, поможет делу.
Фрум кивнул.
— Отчасти это справедливо. Нам все еще предстоит провести большую облаву, но уж, конечно, не этот глупый вояка Синглтон станет решать, когда это сделать. А что касается должности управляющего, то я гляжу дальше этого дела. Ты, Джесс, хочешь вырасти, чего-то достичь. А Джоунз… он сперва позаботится о себе, а потом уж о «Длинной Девятке». Верно?
— Джоунз — хороший работник.
— Ну, а ты — хороший управляющий. Я думаю, мы и дальше будем ладить.
Лаудон снова пожал плечами. По ночам его мысли вновь и вновь возвращались к тому же вопросу — почему Фрум выбрал его, и он не мог сказать наверняка, что знает правильный ответ; он и сейчас этого не знал. Один раз он выступил против Фрума — в тот день, когда отпустил на волю лошадь Максуина, и до сих пор не был уверен, что Фрум это простил. Но вскорости после этого Фрум назначил его управляющим. Может ли быть, чтоб этот человек боялся его, Лаудона? Или просто Фрум — мудрый человек, который обращает врага в союзника и тем разоружает его? Он не знал… и ему не понравился этот короткий разговор, который внешне никуда не вел.
— Вы из-за этого хотели меня видеть? — спросил он.
— Нет, — сказал Фрум. — Собственно говоря, дело вот в чем: пришла весть, что для нас прибыло стадо, оно находится в Майлс-Сити на скотоприемном дворе. Старший гуртовщик просил прислать с полдюжины наших людей, чтобы забрать стадо. Большая часть его команды отправится обратно на юг, хотя некоторые хотят остаться в Монтане и приедут на Миссури. Можешь себе подобрать людей из нашей команды, Джесс. Возьми одного, чтоб умел готовить пищу, и еще такого, который справится с табуном лошадей.
— Грейди подойдет, — сказал Лаудон. — Текс Корбин тоже, и Пит Уикс. Ленни Хастингс и Пол Грант.
— Я бы лучше оставил Грейди здесь, — сказал Фрум. — Он временно побудет за старшего, пока ты будешь в отъезде. — Он задумался. — Вот что я тебе скажу… Поезжай-ка завтра к Латчеру и попроси Клема поехать с тобой в Майлс. Тогда мы сможем послать на одного человека меньше с «Длинной Девятки».
— Да, конечно, — сказал Лаудон.
Когда он на следующее утро направился к Латчеру, путь его лежал мимо школы. Он проехал совсем близко, так что слышал детские голоса, сливающиеся в песне, но не остановился. Он добрался к Латчеру после полудня, рассказал Клему о просьбе Фрума и получил его согласие. Латчер пообещал приехать на «Длинную Девятку» завтра пораньше. Джесс немного перекусил. Адди подавала ему, но говорила мало. Он был рад возможности уехать и двинулся вверх по склону.
Забавно, но даже земля выглядит иначе с тех пор, как Он стал управляющим. Теперь он видел в ней пастбище для откорма скота, который сейчас ждет в Майлсе, и других стад, которые прибудут позже. Корова, пасущаяся на траве, — это не просто удовольствие для глаз; это единица в бухгалтерских книгах Фрума; это — гарантия будущего. Мертвая белизна бизоньих костей печалит людей вроде Айка Никобара, но умный человек глядит вперед, а не назад…
На обратном пути его захватил дождь — сначала россыпь капель, прибивших пыль, а потом такой ливень, что Лаудону пришлось поскорее отвязать дождевик, прикрепленный за седлом. Из-за дождя сумерки спустились рано, и он ехал на юг, позволив лошади самой отыскивать дорогу. Гремел гром, молнии заливали мир белым как мел сиянием. Хороший крепкий дождик, холодный, как поздней осенью.
Дождь все еще полоскал, когда он заметил свет в окошке школы. Он поехал в ту сторону и спешился. Работники с ранчо соорудили навес для конька Элизабет, и под ним нашлось место и для его лошади. Он побежал к школе. Гром раскатился как раз в тот момент, когда он постучал в дверь, но, кажется, он расслышал, как Элизабет крикнула:
— Кто там?
Он настоял, чтобы она держала при себе револьвер, и вспомнив об этом, поторопился назвать свое имя. Дверь открылась, он, пригнувшись, вошел внутрь. Стащил с себя дождевик, бросил на скамейку. Снял шляпу и дал воде стечь на пол у себя под ногами.
Потом улыбнулся Элизабет:
— Ну и вечерок!
Лампа стояла на ее учительском столике в дальнем углу. Снова сверкнула молния, озарив комнату синим светом, таким ярким, что все в ней стало резким и отчетливым — скамейки, стол, печь — а потом грохнул гром, и пламя лампы заколыхалось.
Элизабет сказала смущенно:
— Я так рада, что вы приехали. Я боюсь грома и молнии, когда я одна. Глупо, правда?..
— Не думаю. Вот я сам — боюсь змей, любых, даже дохлых. — Он подошел к печи и протянул руки к теплу; она двинулась за ним и стала рядом.
— Как ваше плечо? — спросил он.
— Все еще побаливает.
Он огляделся по сторонам.
— Не думал я, что вы в такую ночь останетесь здесь.
— Я пережидала, — объяснила она, — надеялась, что дождь поутихнет.
— Фрум должен был послать кого-нибудь за вами.
— Нет, — сказала она. — Он знает, что я не хочу никакого особого обращения, ничего такого. А, кроме того, мне тут лучше.
Что-то в ее голосе вызвало в нем большее любопытство, чем сами слова. Он знал, что между ней и Фрумом стоит какая-то преграда. Когда они встречались за завтраком, оба беседовали друг с другом чертовски вежливо, но все равно вид у них был, как у двоих людей с револьверами в руках. Интересно, подумал он, эти напряженные отношения начались в тот день, когда был сделан налет на Замковую Излучину, когда Элизабет стояла посреди двора и перед всей командой бросала Фруму обвинения, что он использует ее рану как повод для облавы на бедлендеров? Вспоминает ли она Олли Скоггинза, что лежит сейчас под земляным холмиком?.. Или, может, стена между нею и Фрумом выросла задолго до этого? Он вспомнил, о чем думал в тот день, когда сидел в Крэгги-Пойнте с Айком Никобаром и разговаривал про Джо Максуина… он тогда подумал, что у девушки могут быть свои собственные тревоги, связанные с Фрумом…
Он заглянул ей в лицо.
— Фрум — человек хороший.
— В самом деле? — Она села на скамейку, оперлась подбородком на ладони и уставилась на печь. Огонь танцевал, выбиваясь в щели вокруг конфорок.
Лаудон сел рядом с ней. И спросил без обиняков:
— Что вас грызет?
— Эти лошади, которых он до сих пор задерживает. Он ведь еще не известил владельцев?
— Думаю, что нет.
— Разве это не то же самое, что украсть их?
Он мысленно повернул этот вопрос так и этак.
— Ну, если вы так на это смотрите… Монтана — это целая страна, такая большая, что дела тут делаются медленно, если сравнивать с теми местами, откуда вы приехали. Дело Фрума — думать о «Длинной Девятке». А все остальное — во вторую очередь. Когда-нибудь он найдет время послать меня или еще кого из ребят, чтоб известить тех ранчеров.
— Не знаю… — сказала она
Она выглядела усталой, и он подумал, что работать учительницей, видно, куда тяжелей, чем можно бы подумать. Объезжать это стадо ребятишек может оказаться делом нелегким.
Дождь барабанил по крыше; ровный стук и идущее от печи тепло убаюкивали, и ему хорошо было просто сидеть, ничего не говоря. Он думал, почему так покойно просто быть рядом с ней… но одновременно ощущал какое-то разочарование. Он вспомнил, какой она была на борту «Красавицы Прерий» — такая быстрая, грациозная, но, в то же время, проглядывало в ней этакое озорство, видно было, что она может и повеселиться, если даст себе волю. Он надеялся, что, когда они познакомятся получше, она будет чаще оборачиваться к нему и этой стороной. А вместо этого она становилась все угрюмее. С каждой неделей жизни на ранчо. И он чувствовал себя обманутым.
Она проговорила — мягко и задумчиво:
— Дождь… На всем свете дождь…
Снова полыхнула молния, залив белым сиянием дальние углы, вслед за ней ворвалась тьма и гулко ударил гром. Он почувствовал, как ее руки неистово обвились вокруг него, и крепко прижал ее к себе. Против воли он начал искать ее губы, мягко и нежно. Скользнул по ее щеке своими губами. Она попыталась оттолкнуть его, упершись руками ему в грудь. Он больше не пытался поцеловать ее, но из рук не выпустил. Она вздохнула.
— Если… — сказал он, — если что-нибудь тебя будет тревожить, а я смогу помочь, позови меня.
— Нет, — сказала она. — Я подумала было, что могу на это рассчитывать. Но он с тех пор купил тебя — управляющим сделал…
Он покачал головой:
— Ерунда, не вижу, какой ему смысл…
— Только потому, что ты знаешь его совсем не так хорошо, как тебе кажется.
У многих есть какой-нибудь свой пунктик, — подумал он, — у нее это — недоверие к каждому шагу Фрума. Знавал он когда-то человека, который был разумным и уравновешенным, не хуже других, пока дело не доходило до религии. Он убивал все свое время на то, что писал на скалах стихи из Писания, а его жена и дети сидели голодные…
Он сидел в темноте, обнимая Элизабет, а сам думал об этом человеке.
Наконец он понял, что дождь утих. Мягко отпустил ее и поднялся.
— Пора мне, — сказал он. — Я завтра с утра пораньше выезжаю в Майлс… — Ему было неловко. — А что я говорил… насчет помочь тебе… все так и есть…
Она тоже поднялась. Она казалась ему несчастной, ему захотелось обнять и утешить ее… но он уже попробовал раз — и обжегся Нечего лезть в ее отношение к Фруму. Но, черт побери, ее недоверие не может иметь никаких оснований! Он ждал, что она скажет что-нибудь, но она молчала, и он повернулся к выходу. Взял дождевик и шляпу, встряхнул. Сказал:
— Спокойной ночи.
И уехал прочь, ощущая, что сегодня подошел к ней ближе чем когда-либо, но как-то получилось, что они в результате оказались разобщены сильнее, чем после того, как он тогда так грубо поцеловал ее на пароходе…