Айвз! Айвз! Айвз!

Фрум сидел за столом у себя на кухне, перед ним стыл ужин, а в мыслях пульсировало это имя — с того самого момента, как Лаудон заговорил с ним во дворе час назад. Господи Боже, но ведь этот Лаудон как будто вышиб опору из-под него. «Это из-за жены Латчера, — сказал Лаудон. — Она была женщиной Айвза». Именно из-за этих слов Фрум потерял аппетит.

Айвз! Этот… этот дешевый самодовольный шулер! Этот трусливый скотокрад, орудующий под покровом ночи! Подумать только, она… она пожелала Айвза, человечишку самого низкого пошиба, когда могла бы выбрать его самого — Питера Фрума! Что делает женщину такой дурой? Он чувствовал отвращение к ней: никогда больше он на нее и не взглянет! Он твердил это себе — и знал, что все равно придет к ней снова. Черт побери, придет — хотя бы для того, чтобы не уступить Айвзу поле боя.

Вот, оказывается, почему Адди была так нерешительна сегодня! Он вспомнил, как нетерпеливо заверял ее, что Клем уехал по делам «Длинной Девятки» и потому нечего беспокоиться. Но она все равно твердила «Я боюсь… я боюсь…» Теперь он понимал, что боялась она не только из-за возможного возвращения Латчера. Нет, черт побери! Был и другой человек, который мог спуститься по склону, увидев, что кораль, где обычно стояла лошадь Латчера, пуст.

Айвз!

Этот человек отправился в Майлс-Сити в то же самое время, когда там была команда Лаудона — и Латчер вместе с ними. Так вот почему Адди Латчер оставила дверь открытой для Питера Фрума! Как тошно осознавать это! Но с тех пор Айвз, несомненно, уже приехал обратно. И уж Адди-то знала об этом, будьте уверены! Потому-то она так переменилась сегодня…

Господи Боже, а он-то мечтал, как поедет к ней! Он ведь и Латчера отправил в бедленды больше для того, чтобы была возможность съездить к ней. Уж перед собой-то он не хитрил насчет этого дела, хоть тогда, хоть сейчас. Правда, он допускал, что из-за бешеной дури этого бандюги Латчер может и не вернуться, хоть какой бы там он ни был парламентер. Но он предупредил Латчера об опасности. «Вы ведь понимаете, что это Рискованно?» — он напоминал Латчеру несколько раз.

Он явственно вспоминал, как Латчер кивнул в ответ — как деревянный, без всякого выражения на лице Что ж, если теперь Латчер мертв, никто не сможет упрекнуть Фрума, что он послал человека на смерть Латчер поехал добровольно. В конце концов, эта последняя попытка решить дело миром была необходима; уж теперь-то Элизабет не сможет стоять на дороге и выкрикивать обвинения, когда Питер Фрум снова поведет всадников «Длинной Девятки» в набег.

Элизабет?.. А где она сегодня? В школе не горел свет когда он проезжал мимо, возвращаясь от Адди; он заглянул под навес, но ее конька на месте не было. Тогда он был уверен, что она отправилась на ранчо ужинать ведь он ее приглашал; но на самом деле ее здесь не было. Что это может означать? Когда они расстались, она вполне поверила в его добрые намерения. Он следил за своим лицом, держался очень благородно. Неужели, несмотря ни на что, ему не удалось ее одурачить? Он тряхнул головой и почувствовал, что начинает сердиться.

На дворе царила суматоха. Пока он тут сидел над ужином, приехали всадники — с ранчо «К в рамке»,

команда Котрелла, как сказал Сэм. Теперь под перестук копыт во двор въезжал новый отряд. Целая армия собирается. Синглтон, небось, завалится прямо в дом еще до полуночи, желая обсудить диспозицию. Что ж, он поедет вместе с Синглтоном. Независимо от того, какой ответ привезет Латчер, облава состоится. Теперь уже Фрум сам этого хотел.

Из-за чего? Из-за того, что он узнал об Айвзе? К чертовой матери, это не имеет значения. Допустим, он ненавидит Айвза потому, что этот тип стоит между ним и Адди Латчер, но все равно, факт остается фактом: Айвз — первый из всех скотокрадов, и его первого надо уничтожить.

Он размышлял о ненависти. Это — сильное чувство, решил он, и потому чувство, достойное сильного человека. Некоторым образом он ненавидел и Клема Латчера, но, возможно, в том, что он чувствовал к Латчеру, содержалась большая доля презрения. Ненависть к разным людям — это одно и то же чувство, отличающееся лишь степенью, а степень эта зависит от разных обстоятельств. Взять, скажем, Лаудона. Он ненавидел этого парня с того дня, когда Лаудон взял над ним верх в споре из-за лошади Джо Максуина… но Лаудон — слишком ценный человек, чтобы выгнать его с ранчо.

Вот в том все и дело. Разумный человек управляет своей ненавистью, не позволяет, чтоб она начала управлять им. Поэтому он временами даже забывал о своей ненависти к Лаудону, хотя она сохранялась по-прежнему. Конечно, когда Грейди Джоунз несколько дней назад заговорил с ним о должности управляющего, он вспомнил, как Лаудон взял над ним верх. Не так уж чтобы явно и прямо, но вспомнил.

Грейди Джоунза он презирал. Этот тип переоценивает свою силу; и он уж слишком обнаглел после той стычки в кабинете. Вот и сейчас Джоунз заставляет его ждать, хотя прошло уже, пожалуй, больше часа, как он послал Лаудона найти Джоунза. Фрум начал закипать. Встал, открыл кухонную дверь и поглядел во двор. Луна светила слабо. Вокруг суетились темные силуэты. Но было тихо, если вспомнить, сколько народу собралось здесь в этот вечер.

Фрум громко крикнул:

— Эй, кто-нибудь, скажите Грейди Джоунзу, что. я его жду!

Самое смешное, что ему вовсе не нужен Джоунз. Просто он последнее время завел привычку не упускать Джоунза из виду; это был способ держать зверя в страхе, чтоб не чувствовал себя слишком вольготно.

Через некоторое время явился Джоунз. Он не закрыл за собой кухонную дверь, ухмыльнулся Фруму, а потом налил себе кофе из стоявшего на печи кофейника. Перенес чашку на стол и уселся.

Фрум сказал холодно:

— Ты не слишком торопился.

— Играли в покер в спальном бараке, — сказал Джоунз. — И ставки были предельные. Ребята из «Письменного Л» поставили весь заработок за лето.

«Неужели я так нуждаюсь в этой скотине?» — подумал Фрум, и гнев его возрос до такой степени, что он начал бояться, как бы не выдать его.

— Латчер еще не вернулся? — спросил Джоунз.

— Пока нет.

Джоунз ухмыльнулся.

— Хотите поспорить, что он и не вернется?

Что-то взорвалось внутри у Фрума. Не стоило бы этому человеку вспоминать имя Латчера в каждом разговоре.

— Черт побери, Грейди, я послал Латчера, потому что он — наша последняя надежда. Кто другой смог бы Добраться до Замковой Излучины?

— Ну, конечно, — сказал Джоунз. — Конечно. Вполне естественно, что вы выбрали Клема. Не стоит из-за этого горячиться. — Он зевнул и вытянул ноги. — В амбаре устроились на ночь люди, черт знает сколько людей, И долго вы собираетесь кормить эту армию?

— Утром позавтракаем, — сказал Фрум. — А потом выступим.

Глаза Джоунза блеснули.

— В любом случае?

Фрум заколебался. Он чувствовал, что его подталкивают — Джоунз подталкивает, да и его собственный гнев.

— Посмотрим, что скажет Латчер.

— Вы на него слишком надеетесь, — сказал Джоунз. — Я бы не стал доверять ни одному мелкому ранчеру.

— Что ты имеешь в виду?

— Встречали вы когда-нибудь мелкого ранчера, который не приворовывал бы чужих коров себе на мясо?

— Латчер — честный человек, — сказал Фрум.

— Может быть, — сказал Джоунз. — Но все равно стоит подумать. — Он отхлебнул кофе. Фрум смотрел на него. На что это он намекает?.. Но тут Джоунз наклонил голову к кухонным дверям и прислушался.

— Кто-то приехал, — сказал он. — Я услышал, как называют чье-то имя. Еще какой-то сосед?

Фрум подошел к дверям и поглядел в темноту. И в этот раз он не видел ничего, кроме темных силуэтов, но, когда он присмотрелся, ему показалось, что только один человек поставил лошадь у кораля. Потом к дому двинулась высокая фигура.

— Это Латчер, — сказал Фрум. Он испытывал в этот момент смешанные чувства: любопытство, сомнение… и острый укол разочарования.

— Ага, — сказал Грейди Джоунз. — Сейчас все узнаем.

Лаудон, сидевший на скамейке у спального барака, видел, как приехал Латчер; и когда Клем спешился, Лаудон понял, с какой тревогой он ждал его возвращения. Раньше ему казалось, что он отбросил все мысли о Клеме, не желай тревожиться без толку. Но все равно он настораживался каждый раз, когда из прерии доносился топот копыт, и напрягал глаза, чтобы разглядеть каждую группу всадников, приближающихся к ранчо.

Большую часть времени он просто сидел, здороваясь с каким-нибудь соседом, проходящим мимо, наблюдая за движением темных фигур, когда люди суетились вокруг, за тем, как некоторые отправляются в амбар спать. Из открытой двери спального барака доносились голоса игроков в покер — там шла большая игра. Он думал, собирается ли Грейди Джоунз бросить игру и пойти к Фруму. Но Джоунз вовсе не спешил и не отошел от стола до тех пор, пока Фрум не начал кричать.

До сих пор не появился Шэд Синглтон. Вроде бы он должен был послужить спусковым крючком для заряженного ружья. Но, по-видимому, он все еще набирал добровольцев, разъезжая с ранчо на ранчо и призывая парней с первым ветерком отчалить и двинуться на «Длинную Девятку». И быть готовыми убивать. Недавно приехали несколько работников с ранчо «Стропило С», но их решительного босса с ними не было. Среди этих работников оказался Чип Маквей.

Это немного удивило Лаудона. Он видел, как неуклюже Чип слезал с лошади, какой деревянной походкой шел. Видно, раненая нога причиняла Чипу изрядную боль. Он подошел, прихрамывая, к спальному бараку, и Лаудон сказал:

— Добрый вечер, Чип. Никак не ожидал, что ты сможешь поставить ногу в стремя.

— К черту! — сказал Маквей. — У меня в этой облаве свой личный интерес, если помнишь.

Лаудон не смог сдержать улыбки. Парень из книжки Неда Бантлайна — ни дать, ни взять!

— Ты уж полегче, Чип. Нога-то у тебя еще не успела зажить.

— Я не ногой стреляю, — сказал Чип и коснулся револьвера на бедре. — Можешь не тратить на меня свою заботливость, дружище. Когда время придет, рука у меня будет достаточно тверда!

Лаудон смотрел, как парень ковыляет в барак, потом оттуда донесся его голос. Ну, конечно, все тот же несокрушимый герой желтых страниц!

И наконец приехал Клем.

Направляясь к дому, Клем шел походкой смертельно уставшего человека, даже не свернул на короткую тропку от кораля до здания. Повернул он довольно далеко, так что прошел через полосу света, падающего из дверей спального барака, но Лаудона не заметил. Джесс посмотрел на него — и не стал окликать. Само по себе появление Латчера говорило, что он выбрался из бедлендов целый и невредимый, а лицо рассказало все остальное. Хороших новостей Клем не привез.

Когда Латчер прошел к дому, Джесс поднялся. Внезапно он понял: с него хватит. Он сыт по горло. Хватит с него этой скамейки, которую он грел так долго, этого двора с бесконечной суетой, этого вечера с его невысказанной угрозой. Хватит с него этих людей, набивающихся в спальный барак и амбар, взвинченных, молчаливых людей, которым не нравилось то, что ждало их впереди… но изменить предстоящее они могли не больше, чем холмы могли остановить бурю, которую он когда-то видел. Лаудон прошел в кораль, украдкой вывел оттуда своего коня и оседлал. А потом выехал со двора «Длинной Девятки» и направился к северу.

Он не имел какой-то определенной цели. Единственное, что ему было нужно — выбраться отсюда на волю, где ночь и тусклый лунный свет; и как только он оказался в полном одиночестве, ему сразу полегчало. Звезды холодно глядели на прерию; ветерок пролетал над самой землей; откуда-то издалека донесся плач койота. И тут ему пришло в голову, что можно просто уехать. Он сидел на собственной лошади, купленной на заработанные деньги. Фактически его ничего не связывало с «Длинной Девяткой»; ничто не заставляло его принимать участие в том, что надвигалось. И все же он не мог бежать от действительности. Он покачал головой и поехал дальше — без всякой цели.

Через некоторое время он заметил во тьме свет, лившийся из школьного окна, и свернул к школе. Не сюда ли он направлялся с самого начала? Он не мог сказать этого с уверенностью; он просто радовался, что Элизабет еще не спит. Он поставил лошадь под навес; и когда поднял руку, чтобы постучать в дверь, вспомнил, что собирался надеть новые калифорнийские штаны, если поедет сюда.

Она открыла дверь и посмотрела на него, как человек, которого внезапно разбудили. Волосы у нее были не в порядке, как будто она только что пригладила их руками. Она сказала:

— Заходи, Джесс.

Он шагнул внутрь — и тут же почувствовал, что не может и слова сказать. Да и не знал он, что сказать ей сейчас. Он не привез никаких вестей, кроме плохих, а она, похоже, не была готова сейчас к такому. Или, скорее всего, Элизабет уже знает все плохие новости.

— Добрый вечер, Элизабет, — сказал он.

— Много же времени тебе потребовалось, чтоб добраться сюда, Джесс.

— Я хотел приехать, — сказал он, и только теперь понял, почему не приезжал; не могли они вести в эти дни легких разговоров, когда дела так обернулись. — Я собирался приехать в тот самый день, когда вернулся из Майлса… — И сказал наконец все, что еще не было сказано: — Вот в чем дело, Элизабет. Так или иначе, но ты должна знать. Фрум посылал Латчера, чтоб он попробовал договориться с бедлендерами. У Клема ничего не вышло.

— Я знаю, — сказала она. — Я была с ним вместе.

Наверное это должно было удивить его — но не удивило. Ему даже не захотелось спросить, как это вышло, что она тоже отправилась в бедленды. Все эти «почему» и «зачем» потеряли смысл. Смысл имело лишь то, что будет завтра.

Она спросила:

— Что там делается на ранчо?

— Наездники отовсюду, — сказал он. — Целый день собираются… — Но, может быть, она спрашивает о Фруме? — Я полагаю, твой дядюшка ждал только, чтоб вернулся Клем.

— Ox! — вздохнула она и слегка покачнулась.

А потом оказалась в его объятиях. Он не мог бы сказать, она преодолела разделявший их шаг, или это он шагнул ей навстречу. Это не имело значения. Он знал только, что она плотно прижимается к нему, а его руки обнимают ее. Он держал ее крепко. Он поцеловал ее, а потом начал гладить по волосам. И говорил, повторяя ее имя вновь и вновь.

— Джесс, — сказала она приглушенным голосом, — ты уедешь?

— А ты поедешь со мной?

— Я не могу, — ответила она. — Есть кое-что, что мне необходимо выяснить наверняка.

— Это Фрум, Элизабет?

— Фрум.

— Я тоже связан, — сказал он.

Теперь он знал, что его удерживает; это началось в тот день, когда пароход причалил к пристани, и он Поднялся на борт, разыскивая ее. — А на другой день в Крэгги-Пойнте, на следующий день после гибели Джо Максуина, он думал об этой девушке и о Фруме и чувствовал, что она в тревоге. И после того ощущал, что ей может понадобиться сила его руки; и в дождливый вечер в этом самом доме он ясно ощутил это. И теперь оба они связаны накрепко. Забавно, как оборачиваются дела. В первый день на пароходе он просил ее уехать, чтобы не она столкнулась с тем, что ждало впереди, а сегодня она просит его.

А она дрожала, крепко прижимаясь к нему, и шептала:

— Джесс! О, Джесс!

Тепло комнаты легло ему на плечи. Он слышал ее тихое дыхание и запах ее волос. Слышал движение ветра за стеной и удары собственного сердца. Между ними возникло единство — великий добрый дар, посланный им самой ночью, в которой не было ни капли доброты… Он сказал:

— Я буду здесь завтра, Элизабет. Я никуда не уеду, если ты не уедешь вместе со мной.