Я сидел в гостиной один. Было почти темно – только небольшое, тусклое пятно света выползало из-за полки над дверью. За окнами шел густой-прегустой снег.
«Скорее всего, ничего не выйдет».
«Конечно, ничего не выйдет! Я не смог объяснить сразу, но объясню тебе теперь! Неужели ты не знаешь, почему все это нелепо, невозможно? Невозможно сказать то, что произносят шепотом, стоя друг к другу совсем близко. То, что говорят, оставшись наедине, то, от чего по телу расползаются мурашки. Постой, знакомо ли тебе это чувство, когда только для тебя сменяются времена года и по ночам светит луна? Есть ли у тебя тайны, которые ты сможешь рассказать только одному-единственному человеку, – а если есть, неужели этим человеком не стану я? И ты станешь молчать, пока мы оба будем ждать от тебя откровений?»
Я бываю очень сентиментален. Иногда бестолковая, какая-то бытовая романтика просто переполняет меня. Я ощущаю тоску, когда смотрю на сумеречное, оливковое к горизонту небо, на фоне которого черными башенками выступают уснувшие городские дома. Но о чем тоскую? О жизни, которая проходит там без меня? Или о людях, которые без моего участия проживают свои судьбы, о людях, которых я никогда не узнаю? А еще эти чужие дворы! Когда летний вечер прямо оседает на яблонях. Кот в окне первого этажа. Резные тени деревьев на кирпичной кладке. Или это тоска по прошлому? Но в прошлом моем почти ничего не было – не о чем грустить и нечем восхищаться!
Я достал мобильник. На странице в «Фейсбуке» у Ярославны Рыбкиной было только четыре фотографии с ней самой. Я уже изучил их вдоль и поперек. Даже в памяти моего телефона хранилось больше ее снимков. Вчера я фотографировал их с Воронцовым: они дурачились на фоне светящихся снеговиков и тантамаресок, которыми был украшен город. Потом я сделал ее смазанный портрет в кофейне. Было еще несколько нерезких селфи, но на них мы все выглядели по-дурацки. Снова открыл их и пересмотрел. А затем набрал ее номер. Мое решение было непоколебимым.
– Я ждала, что ты позвонишь, но не думала, что так поздно.
– Ждала? Почему?
– Я даже догадываюсь, что ты хочешь сказать.
– Что же?
– Ну, например, что втроем встречаться у нас никак не получится.
Я вздохнул.
– Игорь, скажи, почему ты ни разу не пригласил меня куда-нибудь? Одну. Ты сказал, я тебе снюсь. Почему же тебе не захотелось со мной пообщаться?
– Нет, мне очень хотелось!
Мне правда хотелось. Дико хотелось. Но почему я ее никуда не звал, хотя сто раз думал об этом? Пусть кто-нибудь ответит за меня. Ясна, ты, кстати, еще не знаешь, что я супергерой. Правда, ты расстроишься, когда узнаешь, какая у меня суперспособность.
– Как ты думаешь, кого бы я выбрала, если бы в самом начале вы решили разделиться и приглашали меня на свидания по отдельности?
– Воронцова.
– Почему? – Она рассмеялась.
– Ну… это очевидно, – буркнул я.
– Очевидно для тебя. Потому что у вас с ним какая-то связь.
– Какая еще связь?
– Что? Думаешь, я ничего не замечаю? – В голосе на том конце послышалась улыбка.
– Ты тоже думаешь, что Воронцов гей? Он не гей, это точно. И ко мне он не клеится. Это Вадим про него слухи распустил.
Ясна вдруг расхохоталась.
– Ну что ты несешь? – наконец успокоившись, спросила она. – Боже, какой ты забавный!
Приятное тепло расползлось по всему телу и расплющило меня в кресле.
– Ясна, мы встретимся завтра? Скажи, что встретимся.
– Если ты хочешь.
– Завтра вечером у меня. Я хочу с тобой разговаривать. Долго.
– Вечером не получится, – сказала она. – Может, тогда утром?
– Да, когда скажешь.
– И Петя? – спросила она.
– И Петя… так и быть…
– Лучше давайте погуляем?
С Воронцовым мы договорились встретиться возле Пушкинского музея, но я вышел гораздо раньше и поехал на «Щелковскую» – мне все же требовалось увидеться с Ярославной один на один. Она назвала свой адрес, но, наверное, не думала, что я приеду без Пети.
Я узнал в грязном выходе из метро что-то щемящее, в неказистой остановке, с которой когда-то уехал автобус, не дождавшись Ярославну, – что-то уже виденное и как будто со мной породнившееся. Почти бегом я преодолел лабиринт незнакомых улиц, быстро нашел нужный дом и остановился у подъезда, не зная, как быть дальше.
«Или сейчас, или уже никогда… – думалось мне. – Или принять все сейчас, или уже никогда этого не получится. Или же изменить все сейчас… Сейчас…»
За железной дверью послышались шаги. И когда она открылась и в облаке еще непривычного, но уже обезоруживающего меня запаха мандаринов появилась Ярославна, случился поцелуй – долгожданный, нелепый, как будто первый, подъездный поцелуй.
Какая это истинная романтика спальных районов. Не те красивые истории, что показывают в кино, а такие вот околоподъездные первые ласки.
Я держал в ладонях ее лицо и чувствовал ее язык у себя во рту…
Нет, это слишком анатомически. И это совсем не то и не передает тех чувств, что были во мне, в нас. Язык – или не язык, мои пальцы на ее щеках – все это не то, что я вспомню через много лет.
Я взял Ярославну за руку и не отпускал ни на секунду всю дорогу до самого музея. Петя, поняв по моему лицу, отчего я опоздал, отчего шел с Ясной, поняв, что между нами уже произошли без его ведома эти анатомические поцелуи, – стал далек и холоден, дал мне почувствовать, что я нанес ему какую-то кровную обиду. Я не знал, что Ясна тоже сразу это заметила, – она долго не подавала виду, была мила с нами обоими и с искренним интересом расспрашивала нас о картинах.
Воронцов с ужасным занудством смотрел на своих любимых фламандцев, виденных уже миллион раз. Он был немногословен, старательно отводил от нас взгляд и казался, надо признать, особенно красивым. Меня это бесило. Я то и дело натыкался взглядом на его резкий профиль с большим носом и копной вьющихся волос и постепенно падал духом.
Это было трудное начало.
– Снейдерс – какая фамилия знакомая… А, Петя, я вспомнила! Кажется, я видела у тебя такую книгу. Да?
– Да.
– Петя, – сказала Ясна строже. – Ну?
– Что? – Он посмотрел на нее сверху вниз, делая вид, что ни он не вкладывал в свой короткий ответ какого-то определенного смысла, ни Ясна этого смысла не уловила, а если уловила, то совершенно неверно, и в любом случае сам он собирается этот смысл отрицать. В общем, стандартная ситуация, когда двое (а в нашем случае – трое) все понимают, но кто-то один все равно в этом не признается.
– Это никуда не годится, – сказала она серьезно. – Давайте-ка разберемся.
Она отошла от картин и села в центре на кожаный пуфик. Старая смотрительница зала в ту же минуту встала со скрипучего стула и удалилась в соседнюю комнату – наверно, перекинуться парой слов с коллегой.
Мы остались совсем одни.
– Итак. Ты обижен на меня, – заговорила Ясна, когда мы сели по обе стороны.
Петя молча отвернулся.
– Если ты не будешь отвечать, мы ни к чему не придем. Хорошо, поставлю вопрос по-другому: ты обижен на то, что Игорь…
– Я ни на что не обижен, – оборвал он, и по его бледным щекам расползлись розовые пятна. – Мне просто не понравилось… вы пришли вдвоем… А мы договаривались встретиться здесь. Вы встретились без меня…
– Да-да, ты прав. – Ясна стала искать что-то в сумке. Она вынула листок бумаги и, развернув, дала мне.
Вверху было написано маркером «Правила».
– Я вчера записала кое-что, чтобы не забыть. Если мы действительно хотим быть вместе, нам придется соблюдать кое-какие правила.
Это действительно были правила. Листок, заполненный множеством круглых «и», «о», «е» и острых, направленных вниз, шпилей «р».
Мы с Петей недоуменно переглянулись.
– Глупо звучит, я понимаю! – заметив наши взгляды, призналась Ясна. – Но нам это точно понадобится, иначе каждый раз мы будем сталкиваться вот с этим. – Она многозначительно указала на Петю. – Кто-то будет постоянно недоволен. Первое, о чем нам надо договориться: двое ничего не скрывают от третьего. Проще говоря, если вы заметите в метро еще какую-нибудь девушку, с которой захотите переспать, вы мне об этом скажете прямо, и мы порвем все отношения.
– Прекрати. – Петя продолжал хмуриться.
– Хорошо. Тогда другой пример. Игорь должен был сказать тебе, что хочет встретиться и поговорить со мной наедине.
– Вот тут согласен.
– Видишь, это полезная штука! – Она забрала у меня листок и помахала им в воздухе. – Еще если двое ссорятся, третий не встревает и не занимает чью-то сторону. Ну и еще не жаловаться друг на друга, а то получится какой-то… змеиный клубок!
Смотрительница зала вернулась, оглядела свои владения и снова скрылась в соседнем проходе, удостоверившись, что три примерных посетителя – в лице нас – спокойно сидят, уставясь на висящую перед ними картину.
Еще несколько минут мы молчали.
О чем думал Петя, переводя взгляд с картины на список «правил»? О чем думала Ясна, с неловкой полуулыбкой не глядя на нас? О чем думал Игорь? А Игорь думал, что абсурднее отношений «втроем» могли быть только отношения «по правилам». И именно в этот момент Игорю казалось, что счастье ускользает от него.
Но сокрушительный удар нашему супергерою нанесли чуть позже.
Залы музея были пройдены, и мы уже выходили из теплого помещения дешевого кафе, решив найти что-нибудь получше, как вдруг Петя вспомнил, что завтра мы приглашены на одну крайне сомнительную вечеринку, на которую, если говорить честно, мне совершенно неохота было тащиться.
– Ты же пойдешь с нами, правда? – спросил он Ярославну, после того как туманно объяснил, к кому именно нас пригласили.
– Если ваши друзья узнают, что у нас… такие странные отношения, они нормально к этому отнесутся?
– Да кому важно их мнение! – Воронцов пожал плечами.
– Нет, – прервал я их диалог. – Я бы не хотел это так оставлять.
– Что ты имеешь в виду? – Воронцов снова нахмурился.
– Не следует им про это знать.
– Почему?
– Как почему? – Я остановился. – Ты бы что подумал о девушке, которая не может выбрать из двух парней и поэтому временно… встречается с ними обоими? Я не хочу, чтобы они говорили такое о Ясне.
Ясна взглянула на меня серьезно и задумчиво, затем несколько мучительно долгих минут ее глаза сверлили пустоту.
– И что, она теперь никуда не должна с нами ходить? – спросил Петя. – Бред. Нам просто нужен какой-то план. Давайте скажем нашим, что Ясна – моя девушка? Тогда ни у кого не возникнет вопросов.
Я не воспринял это всерьез, но Ясна вдруг сказала: «Хорошо».
– Что? – вскрикнул я. – Что «хорошо»?!
– А своим друзьям и родителям я скажу, что мой парень – это ты. – Она снова улыбнулась, на этот раз посмотрев на меня, но в глазах ее все еще было что-то странное, что-то далекое и чужое. – И твои родители пусть думают так же, ну, если это имеет значение, конечно…
– Ага, а потом наши друзья случайно встретятся!
– Завтра ты идешь с нами. И будешь моей девушкой, – подытожил Петя, не обратив внимания на мои вопли.
– Нет, – сказала она. Ее отстраненность все еще чувствовалась. – Я завтра не могу. Давайте в другой день.
Возможно, этот отрывок покажется бессмысленным и ненужным, но позже станет понятно, что кое-что важное все же в нем есть.
На следующий день мы оказались у одного знакомого. Изначально это был какой-то университетский друг Вадима – резвый юнец-бизнесмен, которому отец отвалил завидную тачку и квартиру в обмен на приличный диплом. Этот Кирилл, так его звали, в целом был неплохим парнем, развлекал себя травкой и портвейном сорокалетней выдержки в промежутках между купленными зачетами и отцовским бизнесом, и таинственно поглядывал на Воронцова. Сразу можно понять, что как человек он мне был совершенно не интересен, так же как мне не были интересны его деньги – я в них не нуждался. И тут-то стоит меня спросить: какого хрена я третий раз уже оказался у него дома? Ответ очевиден. Это лишний раз подтверждает, что волны судьбы забрасывают меня, куда им вздумается, а я даже не пытаюсь сопротивляться.
Вчера я весь день был уверен, что моя дружба с Воронцовым кончена. Присутствие Ясны спасало от того, чтобы обдумать эту мысль как следует.
Теперь Ясны с нами не было.
В большой гостиной я был занят разглядыванием бутылок портвейна (как будто что-то в нем понимал), рассуждениями Вадика об офшорах (в них я понимал еще меньше, чем в портвейне) и своим собственным волнением после вчерашней встречи с Ярославной.
Все ждали девушку Кирилла, она опаздывала.
– Зая, ну ты где есть?! – периодически ныл он в трубку.
Появилась она только через час. Внешность у заи была модельная: длинные ноги, загар, гладкие блестящие волосы. А еще она казалась дико встревоженной. Сначала я подумал, что она под чем-то, но вскоре выяснилось, что ее так трясло и колотило вовсе не от наркоты.
– Такое случилось, такое случилось, ужас, ужас… – Растопырив пальцы, она прижимала ладони к голове. – У нас соседи, соседи…
Она долго твердила это «соседи, соседи», пока я наконец не поверил в искренность ее шока. Зая жила в каком-то роскошном лофте ближе к центру, поэтому стало даже интересно, что такого там могло произойти с соседями. Вряд ли она так разнервничалась, просто узнав об их наличии.
– Ну, вот эти, которые продюсеры… – она оглядела нас всех по очереди, – ребенка избили. Своего. Там полиция.
Я поежился от такого неожиданного известия. Все ехидные комментарии, которые я до этого придумывал, обернулись ядом против меня самого.
– Продюсеры? Они вообще богатые, влиятельные? – спросил кто-то. Она растерянно дернула плечами и снова схватилась за голову.
– Ну да, наверное…
– Скорее всего, это дело просто замнут.
– А ребенок маленький?
– Лет девять. Мальчик.
– Бедный пацан! Сколько на свете психов!
В середине этого всеобщего кудахтанья Петя вышел из комнаты. Кирилл проводил его взглядом. Я был чересчур подозрителен относительно Воронцова и все ждал, когда что-то подтолкнет нас к разговору о Ярославне – разговору с глазу на глаз, честному, – чтобы все разъяснить.
Он долго не возвращался, и тогда я взял на себя роль судьбы и сам пошел искать повод заговорить. Я нашел Воронцова на балконе. Было открыто окно, и хоть внутри гулял сильный сквозняк, по запаху я понял, что в этот раз и Петю травка не оставила равнодушным.
– И как? – спросил я без участия.
Он улыбнулся еле заметно, но ко мне не повернулся – продолжал разглядывать темнеющее зимнее небо. Несмотря на улыбку, брови его были трагично сведены. Эта печаль и необоснованное одиночество показались мне полнейшим ребячеством и тут же вызвали дикую злость. Я развернулся и собрался было уйти.
– Я видел одну такую фотографию… – вдруг сказал он. Без сомнения – мне. – Вчера в интернете наткнулся. На ней старый итальянский городок, здание в несколько этажей, сумерки… на последнем этаже распахнута огромная балконная дверь, на балконе стоит… хм… мужчина и накалывает на манекен красное платье. Знаешь, роскошное платье.
– Заканчивай смотреть фотки платьев, а. Это странно.
– И я подумал, что этого никогда не будет. – Теперь в его взгляде была тоска, словно реально произошло что-то трагическое. – Сейчас просто течет время, а раньше, кажется, было не время, а времена. Или здесь – время, а там – времена…
– Там – это в Италии?
– Тебе не кажется, что все великое прошло? А если оно прошло, то ничего уже не интересно… Или чтобы стало интересно, надо самому что-то делать? Я не могу понять.
– Ясна, случайно, не относится к этому «интересному», что ты сам делаешь? И весь абсурд, которым мы занимаемся? – внезапно выпалил я, впадая в еще большее ребячество, чем этот любитель платьев.
– Возможно… А впрочем, я еще не думал об этом.
Он подошел к раскрытому окну и свесил руки вниз. Заметив, что я не ухожу и смотрю на него, он добавил:
– Кто у меня есть, кроме нее? Никого. Ну, разве что бабушка и… ну, ты еще…
Я встал рядом с ним и тоже свесил руки:
– Брось ныть. У тебя вообще куча друзей и семья.
В его резко скользнувшем по мне взгляде было то, чего я тогда разгадать, конечно, не мог, зато разгадал позже. Это была боль. Боль, которую он не был в силах простить и которая мучила его затем всю оставшуюся жизнь.
– Какая семья? – спросил он.
– Мать хотя бы.
– Мать? Ты видел мою мать? Ты хоть что-то о ней знаешь? – Его брови снова печально вздрогнули. Рот искривился в странной нервной улыбке.
– Знаю, что она у тебя есть… – сказал я зло. – И что меняется от того, что я ее не видел? В любом случае ее нельзя вычеркивать!
– Н-да-а… – протянул он и, внезапно перестав улыбаться, повернулся ко мне. Его лицо оказалось ужасно близко – мы стояли плечом к плечу. В первую секунду меня это неприятно смутило. – Я хочу сказать тебе кое-что о Ясне. – Голос его стал серьезным. – Я буду с ней, как бы ты ни пытался мне помешать. Я буду с ней, пока она сама не решит прекратить отношения, которые ты называешь абсурдными.
И то ли это была игра воображения, то ли он действительно сильнее наклонился ко мне, так, что мы чуть не столкнулись носами. Через мгновение это уже казалось мне бредом и пьяной выдумкой.