Я валялся на кровати. Маринка сидела за столом и клацала по клавиатуре. Повернутый ко мне боком экран мигал, когда она переключалась с одного сайта на другой. Я бы ни за что не подумал, что ее так заинтересуют кольца.
Внутри была стерильная пустота – достижение для людей, увлекающихся медитациями, и до ужаса неприятное состояние – для всех остальных. Но постепенно в этой пустоте под сбивчивый ритм клавиш начали всплывать образы. Убаюканный немелодичными звуками и чередой стрессов мозг выдавал разрозненные воспоминания, будто специально дергая за какие-то струнки нервов. Вот мы сидим на диване бок о бок: я и Петя, а Ясна сверху, на наших коленях. Мы болтаем, лениво потягиваясь и даже зевая. На Рыбке только джинсы с пуговицей у самого пупка. Только джинсы и больше ничего. Темные волосы тонкой вуалью прикрывают грудь. Своевольные пряди рассыпаются и подпрыгивают, вьются по коже змейками, когда она во время разговора передергивает плечами. Воронцов говорит что-то в ответ, и они оба смеются, а я только пялюсь на нее – как природа сотворила такую красоту? Мне нравится даже то, что мы одеты, а она – наполовину нет. Я не могу дать волю желаниям – естественно, сейчас припрутся гости. Так что ее обнаженная грудь – всего лишь небольшая уступка, чтобы, когда мы разойдемся по домам, нам было о чем помечтать.
Потом вдруг полезли другие картинки. Всплыл университет, аудитория, обшитая деревом, окна, залепленные дождем. Преподаватель стоял сбоку от кафедры, маслянистые свиные глазки испепеляли Воронцова, от натянутой улыбки его темные усы, похожие на щетку, расплылись на лице.
– Я сразу вижу, кто из студентов ничего не добьется, неудачников видно издалека. Спустят свою молодость к чертям собачьим. Да, Петр Воронцов? У вас же было что-то поважнее, чем домашнее задание? Но я на ваш счет и не обольщаюсь.
Петя в ответ открыто ухмылялся, его взгляд был прямой и нахальный. Правильно, потому что никто не заставит его усомниться в собственном уме. А вот в удачливости…
– А что это? – Голос сестры вернул меня в комнату. Я приподнялся на локтях, пытаясь увидеть, куда она показывает. Ее палец уткнулся в черный конверт.
– Хм, это личное.
– Фотографии?
– Да, фотографии.
– А можно посмотреть?
– Марин, это личное…
– Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Я ведь и так знаю твою тайну и никому ее не рассказала, между прочим. Ну?
– Ладно, только отстань. И не задавай вопросов. – Ну что я могу поделать, такой уж у меня характер.
Она стойко держалась, перебирая фотографии, на которых были изображены Петя с Ясной, остановилась только на одной – где они забавно сморщились от хохота. Черно-белое изображение было слегка размытым, я не успел поменять выдержку, но это как будто придавало фотографии крутости. Марина повернула снимок ко мне и улыбнулась. До конца оставалось фотографий десять – это были Яснины портреты. Посмотрев их, сестра опять расплакалась.
– Ну а ты-то что? – недоумевая, спросил я.
– Не знаю.
В ценах на кольца я сильно ошибся – не думал, что почти невидимый бриллиант на полоске драгоценного металла стоит столько. Моих сбережений хватило ровно на половину, остальное спонсировала семья. За это мне предстояло отработать несколько выставок в мамином агентстве и, конечно, не отказывать родителям ни в каких просьбах. А впрочем, это не было высокой платой.
Деревянная коробочка, в которую мне упаковали покупку, с одной стороны, выглядела стильно и дорого, с другой, напоминала крохотный гробик. Но понял я это только когда протягивал ее Ясне, когда опустил в восторженно раскрытые ладони, как в могилу.
Я позвонил ее родителям и сказал, что сам заберу Ярославну из больницы. А еще сказал, что задержусь у них на какое-то время, потому что надо кое-что им всем сказать. Наверное, мать Ясны догадалась в чем дело, потому что когда мы с Рыбкой и с Петей вошли в квартиру, там уже был накрыт праздничный стол.
– Это что, в честь моего возращения такой пир? – безрадостно спросила Ясна.
Родители кинулись ее обнимать, но она даже не шелохнулась. Воздух сковал холод. Она бросила им скупое «привет», заставив меня чувствовать неловкость, – со мной она была чересчур мила.
– Это Петя, мой друг, – представил я Воронцова.
– И мой друг тоже, – добавила Рыбка.
Тревожное предчувствие царапнуло желудок. Воронцов вглядывался в длинный коридор так, словно под потолком висел призрак. Меня частенько напрягала его привычка резко оборачиваться, когда рядом никого нет, или рассматривать пустоту.
Ярославна все еще была очень бледной. Из-под рукава виднелся эластичный бинт. Бинт и бледность. Только это напоминало об операции. Я с опаской косился на ее грудь – под толстовкой она выглядела так, будто все осталось на месте. Сейчас ей нужно было лежать в постели, но на праздничном столе стояло шампанское и несколько бокалов. Из-за меня. Спина покрылась мерзким потом, я мысленно вернулся домой, когда собирался объявить родителям о своем решении. Теперь все было гораздо более реально: бокалы на длинных ножках торжественно ждали моей речи. Современная кухня в стиле хай-тек еще не гарантировала, что здесь не будут по старинке готовить оливье и бутерброды с красной икрой. От вида салатов и от волнения меня затошнило.
– Почему все так торжественно, не понимаю? – спросила Ярославна, когда все расселись.
Хорошо, что со мной поехал Воронцов. Мой самый главный союзник сидел рядом, и я чувствовал его незримую поддержку. Даже несмотря на то, что мир между нами был нарушен и причина этого разлада была нелепой, он все равно оставался моим союзником. Может, вы успели подумать, что я не рассказал ему о своем решении? О всей этой безумной идее с кольцом? Ему я позвонил первому. Конечно, Ясну я сначала перевезу к себе, зато чуть позже мы станем снимать квартиру втроем: родственники ведь поймут, что так дешевле. Это мы уже продумали. Дело осталось за малым. Ночью, кажется, мне снилось, что мы шатаемся по чужим хатам, которые предлагаются к съему, и каждая новая почти в точности повторяет предыдущую. Они напоминали питерские коммуналки с проржавевшими трубами и видом на двор-колодец.
– У меня есть для тебя подарок. – Собравшись с мыслями, я вынул из кармана и протянул ей гробик для кузнечика. Неуместная ассоциация заставила еще больше занервничать.
Ясна с улыбкой приняла коробочку и открыла. Пару секунд она молча смотрела на кольцо.
– Это…
– Предложение, да, – быстро сказал я. Мне бы хотелось все переиграть. Остаться с ней наедине. Но эти салаты, кухня, родители! Этот поганый маленький гробик!
– Ничего себе…
Я смущенно чесал затылок, чувствуя прожигающий взгляд и усмешку третьего лишнего, а возгласы родителей вообще не доносились до сознания. Побыстрее пережить бы этот момент, обойтись без громких слов и прилюдных признаний в любви, затолкать в рюкзак ее вещи, отвезти домой и ждать завтра весь день ее окончательного переезда ко мне.
– Ну что, что ты скажешь, доченька?
– Нет, конечно, нет, – произнесла Ясна таким тоном, будто ее решение должно было быть очевидно для всех.
Давай, дружок. Вдо-о-ох, вы-ы-ы-ыдох. Просто позволь этому пройти сквозь тебя. Позволь этому «нет» разрушить все, что ты там напридумывал. Прочувствуй сполна каждый оттенок внезапной боли, не торопись увернуться. Ты здесь, сидишь на стуле, вот оно, твое тело – каждая мышца сжата так, что невозможно пошевелиться, невозможно даже моргнуть. Взгляд уперся в ее лицо: необычное такое, красивое лицо. А эти глаза разных цветов! Ты же их как будто и не видел никогда по-настоящему! Синие глаза у ее матери: два озерца на блеклом лице, которому, кажется, просто не досталось больше красок. Зато остальным она пошла в отца – волосы, как гречишный мед, и брови уголком, как росчерк угольного карандаша. Это какая-то особенная порода рыжих.
– Игорь, пожалуйста, не смотри так на меня. Ты, наверно, сам еще не понимаешь. Ну как я могу выйти за тебя замуж, когда я… теперь… Да ты ж не знаешь даже, что теперь со мной!
– Какое это имеет значение? – Странный глухой голос. Неужели мой? Ну дела!
– Огромное!
Да, наверное, я это понимаю. Но сейчас сильнее то, что чувствую я, а не то, что чувствуешь ты, Ясна. Прости за эгоизм.
Я протянул руку обратно за коробкой.
– Кольцо я оставлю, – отозвалась она и надела его на палец. – И вообще нам надо поговорить там, в комнате.
Это было правильное решение. Я с трудом встал, ощутил, как рука ее матери ласково погладила меня по плечу. Родители говорили мне что-то ободряющее, но я слышал только жуткий гул в ушах. Петя последовал за мной, прикрывая тыл и не давая сбежать. Как только дверь комнаты за нами закрылась, он подошел к Ясне и вынул из кармана еще одно кольцо.
– Давай другую руку. Это тебе от меня. Не бриллианты, конечно, сама понимаешь.
Красивое старинное украшение из серебра. Он откопал его у какого-то продавца винтажа. Стоило оно в несколько раз меньше, чем мое, но для Пети и эта сумма была внушительной. Мы такие потрясные романтики, охренеть вообще. Проще, кажется, свалить в Амстердам и жениться друг на друге – каждый из нас хотя бы оценит усилие.
– Да вы с ума сошли! – воскликнула Ясна, с недоверием глядя на второе кольцо. Наконец она слабо рассмеялась.
– Это ты с ума сошла – отказывать Чехову. Мелкая дуреха! Посмотри на его физиономию. У него такого потрясения в жизни не было!
– Игорь, прости меня.
Я отшатнулся. Отвратительный тип внутри меня не хотел, чтобы она до меня дотрагивалась.
– Игорь… пожалуйста, повернись ко мне. Ну зачем ты так? Неужели непонятно, что я хочу, чтобы ты был счастлив? Я теперь урод, Игорь! Какая-то недодевочка.
Я повернулся. За ресницами у нее туманно блестели слезы. Петя стоял у нее за спиной и держал за плечи, глядя на меня совершенно спокойно. Это чертово союзничество не доведет нас с ним до добра, но в ту минуту мне было наплевать.
– Правда, Ясна? Хочешь мне счастья? Может, не надо решать за меня? Конечно, после твоей операции я должен свалить от тебя, да? Чтобы быть счастливым. Зачем мне уродина, правда? Когда ты уже перестанешь считать, что мне нужно только тело?! Меня это бесит! От этого обидно. Тебе не приходило в голову? Дело не в груди, не в руках и ногах, не в том, что у тебя чего-то не хватает. Но, конечно, тебе виднее!
Вчера вечером ко мне пришла мама. Она выгнала из комнаты Маринку и села на край дивана.
– Очень давно, лет пятнадцать назад, у моей подруги был рак и ей тоже удалили грудь. Ты должен знать, что восстановление после такого занимает очень много времени. Нужно всегда держать это в голове. Постарайся сделать так, чтобы она не ощущала себя неполноценной. Ты понимаешь, о чем я? Она должна чувствовать cебя женщиной. Да, звучит странно, наверно. Но у подруги было именно так. Ей не хватало поддержки. В этот период особенно нужно внимание. Мужское внимание. Даже без груди она должна чувствовать себя красивой и любимой девушкой.
Я усердно кивал. Сердце сжималось от жалости. Я сделаю все, как сказал, мама.
Нет, не сделаю. Вместо того чтобы внять ее советам, я дал волю гневу, страху и всему остальному дерьму, что накопилось у меня внутри. Самое время для обид, правда? Боже, как же хорошо, что со мной Воронцов.
Просто держи ее за плечи, Петя, держи вместо меня.
– Мне виднее! – согласилась Ясна, как и я, повышая голос. – Потому что на этой операции еще ничего не закончилось! Эта тварь еще сидит внутри и скоро даст о себе знать. Нельзя вырезать все. Не хочу, чтобы ты был вдовцом в двадцать с чем-то. Почему нельзя просто любить меня, пока есть время?
Руки Воронцова вытирали ее слезы, он наклонялся и нежно шептал ей что-то на ухо.
– Не надо, Ясна, ну ничего же такого не будет… – примирительно говорил он.
– Ты себя зомбируешь! – выкрикнул я.
– Конечно, зомбирую! А еще можно сказать, что я сама виновата в этой болезни – мол, психосоматика. Не давала выход гневу – и вот он тебе, рак! Очень легко обвинять. Но, черт возьми, я родилась с этим! Я ничего не знала о гневе и о зомбировании, а дрянь уже поселилась внутри. Откуда тогда? Мне и так удалось прожить гораздо больше, чем она рассчитывала.
Она поднесла руки к лицу: на правой – перебинтованной под кофтой – блеснул мой бриллиант, на левой – старинное потемневшее серебро. Я не хочу тебе верить. Никакого рака больше не будет.
Воронцов сделал мне знак глазами. Я подошел и протиснул руки Ясне за спину. Она была всем для меня. Центром Вселенной, как бы сопливо это ни казалось. Я говорил много. Не хочется повторять этого здесь – сокровенное часто звучит слишком приторно. Но на этот раз меня не смутило даже присутствие Пети.
Дома ждали новостей, я это предчувствовал и поэтому не хотел возвращаться. Старался зайти в квартиру тихо и проскользнуть в свою комнату, но меня тут же перехватили прямо в прихожей.
– Ну что, ну что? Когда?
– Она… – Я замялся. – Она сказала, что подумает. Полгода.
– Конечно, она такая юная, – согласилась тут же мама, – ну куда ей сейчас замуж.
– Она считает, что все еще больна и что долго не протянет, – хмуро ответил я.
– Но…
– Послушайте, просто отстаньте. – Я запер дверь своей комнаты. За окном садилось солнце, оранжевый до мучительной тоски свет разбивался о плотные шторы. Подоконник превратился в театр теней. Акт первый: уродливая лапа цветка лезет в бесформенную кучу накиданных шмоток, снизу зловеще ползут провода, похожие на комок аскарид, а дополняет декорации бутылка выдохшегося вина. Отличная постановка! Кто режиссер, интересно?