Она ушла скоро, посидев на нашем празднике чуть больше часа. Сыграла два раза в мафию, а потом убежала, сказав кому-то, позвонившему ей: «Иду!». Кажется, я должен был расстроиться, но нет. Она ушла, и встреча с ней осталась для меня самым ярким пятном этого дня. Я знал, что мы еще встретимся. Мы должны были встретиться!

У меня был ее номер, но я не звонил. Я не ждал, что она позвонит первая, но и сам не мог этого сделать. Не мог позвонить ей без причины. Она была с нами «заодно», но это ни к чему ее не обязывало.

Дня через два я стал думать не просто о звонке, а о том, чтобы куда-нибудь ее пригласить. В конце концов, задыхаясь от смущения, я набрал номер, но мне вежливо ответили, что абонент недоступен.

– Что с тобой? – Маринка вошла ко мне без стука и уставилась на телефон, который я держал в руках. – Опять Иришка? Она тебя достала? Мучает моего бедного братика!

– Да нет. Просто не смог дозвониться до одного человека.

– Так ты попробовал бы номер набрать, а не телефон гипнотизировать! Еще не изобрели смартфоны, которые бы связывались с человеком только при помощи силы мысли.

– Марин, проваливай отсюда.

– Катя про тебя спрашивала. Ты ее заинтересовал. – Она села на мой стол и, вытянув руку, стала разглядывать ногти.

В конце недели я пошел к Воронцову помогать убраться в хате перед приездом бабушки. Надо было привести все в первоначальное состояние, чтобы невозможно было догадаться ни о каких проведенных здесь вечеринках.

В любой другой день мне бы совершенно не захотелось идти. Я бы, конечно, что-нибудь придумал и слился. Все равно среди наших было полно желающих помочь – они согласились бы отмывать посуду и столы; взять хотя бы Григория, Люду или Тимура с Полиной. Но в этот раз я пошел без раздумий.

Если раньше я был Петиным соучастником, то теперь Петя стал моим. Нас связывала общая странная привязанность. По идее, мы бы давно уже могли забыть о Ясне. Но что-то пошло не так.

– Ясна мне написала, – сказал Воронцов, хотя я ни о чем его не спрашивал.

Сердце ушло в пятки. Я медленно стал осознавать смысл его слов. У Ясны был и мой номер, но написала она Пете. Возможно, она не знала, как найти меня в соцсетях, но ведь оставался еще телефон! И Пете она сказала тогда – седьмого ноября, – что он очень красивый. Нет, я не считаю, что я тоже красивый, но мне бы хотелось услышать что-нибудь приятное… тем более в тот раз мы были вместе.

– А когда она писала?

– В понедельник.

– А что? – осторожно спросил я.

– Да ничего особенного. То есть… она написала… вот, гляди: «Открыла свой пустой холодильник и вспомнила про вчерашнюю индейку. Кажется, в жизни не ела ничего вкуснее».

– Ты что-нибудь ответил?

– Да.

– Не скажешь, что именно?

– Нет. Все равно она больше не отвечала. Я ей сегодня позвонил, она была вне зоны доступа.

– Знаю.

– Тоже звонил? – Он вскинул голову.

– Да. Знаешь, я думал, надо встретиться с ней безо всех, а то здесь не получилось с ней поговорить. Все-таки, черт, Воронцов, мы вели себя, как придурки. Лера и Дроздова – это еще куда ни шло, но Ясна… – У меня бешено забилось сердце, его стук мешал мне произносить вслух то, что я подразумевал. – Надо хоть извиниться.

– Так ничего ж не было, – сказал Петя самому себе в оправдание.

– Для нас – не было. Для нее – было больше, чем она могла представить, я уверен.

Мы долго молчали. Я открыл створку серванта и стал расставлять по местам хрупкие фарфоровые чашки.

– Слушай, двух не хватает. – Я ожидал, что Петя выскажется в адрес тех, кто разбил часть бабулиного сервиза. Он подошел ко мне, достаточно равнодушно взглянул на два пустых блюдца и сказал:

– Надо, значит, с ней встретиться. А где?

Холодало с каждым днем. Я не представлял, куда можно нам пригласить Ясну для нормальной беседы. Разве что в какую-то кафешку. Я знал несколько, но раньше ходил туда с Иришкой, поэтому не хотел о них даже думать. Мы так и не решили, куда пойти, почему-то никто из нас так ничего и не придумал. В конце концов, так и не дозвонившись до Ярославны, я отправил ей СМС с предложением встречи. Я написал, что, если у нее найдется время для разговора с нами, пусть напишет, где и когда сможет увидеться.

К вечеру следующего дня мне пришел ответ: «Завтра в четыре часа. Кафе “Люди как люди”». И все, ни привет, ни пока.

– Где это? – спросил Петя.

– Сейчас посмотрим. – Я включил компьютер и открыл карту. – Метро «Китай-город». Слушай, а не то ли это место, где мы с Лерой встречались?

– Нет, название другое.

– В общем, идти тут недалеко. Оно совсем рядом с метро.

– Ладно, увидимся там.

– Там? – переспросил я, подумав, что легче было бы нам двоим пересечься в метро, но Петя не ответил и повесил трубку.

Я вообще-то обещал поехать с семьей к дяде Мише, но от встречи с Ярославной отказаться не смог. С утра я снова волновался. Не стоит мне заявляться в это кафе, все равно ей нравится Петя, а не я. Ну да, точно. Она меня даже не заметила сразу, когда вошла в комнату на дне рождения у Пети. Правда, я тут же вспомнил, как нежно она меня поцеловала тогда, в темноте, сидя на просторах фламандской деревушки. Подумаешь, что просто из страха.

Из дома я вышел зачем-то рано и с замиранием сердца пронесся мимо первого цветочного киоска. Могла ли такая девушка, как Ясна, обрадоваться цветам? Даже если и нет, они всегда действовали безотказно в качестве знака примирения. Но я отправился дальше. У входа в метро были еще два ларька с цветами. Они привлекали желтоватым светом витрин и уютным теплом помещения. Но я снова прошел мимо. На станции «Китай-город» я испытал легкую ненависть к самому себе: забыл кинуть денег на телефон, и интернет на нем отрубился, а где именно находилось это кафе, я, естественно, не запомнил. Я вышел наобум, едва вспомнив улицу: все эти Варварки и Солянки казались мне разными названиями одного и того же места. На часах была половина четвертого.

– Сынок, возьми розы, – предложила мне добрая на вид бабуля с пронырливым расчетливым взглядом.

– Нет, спасибо, – отмахнулся я.

Надо было купить цветы. Очень хотелось купить Ясне цветы.

Но не розы же?

Мне цветы никогда не нравились, но я дарил их Иришке, потому что… потому что мне казалось… Интересно, что мне казалось? По-моему, я их дарил просто потому, что так было нужно. Она это просто обожала. Делала тысячу селфи с букетами и вываливала все в «Фейсбук». Мол, смотрите, какой у меня мужик, – заваливает цветами свою принцессу.

Буэ.

Но сегодня в цветах появился какой-то смысл. У них было какое-то тайное предназначение.

Я заметил маленький цветочный магазин на другой стороне дороги. Времени было полно, и я пошел туда. Единственное, что меня пока останавливало, – это необходимость дарить что-то Ясне при Пете… Мне это дело казалось чем-то личным, даже интимным… Я испытывал невыносимое смущение, едва представлял, что появился свидетель… Мне сразу хотелось провалиться сквозь землю. И все это показалось такой чудовищной романтикой, что я едва не вышел из магазина, сразу после того как зашел. Остановился только потому, что меня окликнула продавщица:

– Я могу вам чем-то помочь?

Я обернулся, уперся в нее взглядом и опять открыл рот, не издав никакого звука, – со мной иногда такое случается, вы уже знаете.

– У нас есть совсем недорогие букеты.

– Цена не важна, – сказал я и замялся.

– А для кого цветы? – Продавщица соскочила со своего табурета и живо подбежала к длинным белым вазам, из которых выглядывали разноперые цветочные головки.

– Для… одной знакомой. – Идеальный ответ трусливого ничтожества!

– Возьмите розы! Они свежие.

– Нет, только не розы, лилии тоже не надо.

Всем готовым букетам было отказано. Гвоздики и герберы также остались в магазине. В конце концов, поглядев с полминуты на маленькие орхидеи, я отвернулся и от них. Я купил синих ирисов, отказался от упаковки, похожей на бальное платье эпохи рококо, и вернулся к метро ждать Петю. Я уже придумал, что скажу ему, будто это от нас двоих.

Пошел снег. Мимо сновали люди, кто в дорогих шубах и шапках из меха, кто в одежде попроще, – но все неизменно черные. Даже если цвет их курток варьировался от темно-синего до темно-коричневого, все равно они превращались в однообразную черную массу под падающим рыхлым снегом. Усиливался ветер, но я не чувствовал холода. Я закрыл глаза и впал в состояние, близкое к медитации, я ощущал ветер под одеждой, мне казалось, будто он проходит сквозь меня.

Однако очень тяжело медитировать возле входа в метро. Скоро я услышал где-то справа истеричные женские вопли и грубый мужской голос, выкрикивающий отборные ругательства. Я открыл глаза: передо мной все так же чинно и величаво возвышались каменные Кирилл и Мефодий, а возле ближайшей красно-бурой церкви причитала старушка. Она продавала что-то, лежавшее перед ней в глубокой коробке, а рядом криволицый поп орал на нее что было мочи. Мне стало смешно и противно одновременно. Я шагнул было к ним, но тут услышал сигнал своего телефона. Это было сообщение от Воронцова: «Я опоздаю».

На часах было ровно четыре, и я заторопился вдоль по улице в поисках кафе. Я искал его долго, хотя оно находилось всего метрах в тридцати от той красной церкви: я несколько раз прошел прямо под его вывеской, но не заметил входной двери. Наконец войдя внутрь, я уперся во что-то огромное и бурое. Это нечто было похоже на лохматого медведя, и я непроизвольно дернулся, но тут же разглядел, что всего-навсего врезался в вешалку с верхней одеждой. За ней начиналась большая барная стойка, на стене висела графитная доска, где мелом было написано множество названий, – я не стал их читать и огляделся. Слева от меня и от входа расположилось несколько темных столиков, из глубины зала на меня кто-то смотрел. Я поднял глаза на парня, который, вместо того чтобы сидеть, стоял, и, только различив рядом с ним бесформенный ком из пуховиков и шуб, я догадался, что смотрю на самого себя, на свое отражение в зеркале. Когда глаза привыкли к тому, что кафе оказалось в два раза короче, чем показалось вначале, я обратил внимание на остальных посетителей. У окна двое мужчин обедали (или ужинали?) густым супом, остальные столики пустовали, и только возле огромного, во всю стену, зеркала застыла над книгой одинокая девушка с тяжелыми кудрями.

Ни Ясны, ни Пети не было. Я покрутился на месте, потом снял куртку, накинул ее на медведя и присел за один из пустующих столов. И тут же услышал смех за спиной:

– Может, ты все-таки сядешь ко мне?

Кстати, я еще вам не сказал, – это было крутое кафе! Тесное, маленькое. В нем пахло горячим шоколадом и ягодными коктейлями, старой кирпичной кладкой и многозначительными фразочками.

Я обернулся. На меня с улыбкой смотрела кудрявая незнакомка. Ее ярко-красные губы подрагивали, и наконец она расхохоталась.

– Ясна? – спросил я.

– Только не говори, что ты меня не узнал!

– Ясна, это ты? – Я тут же пересел за ее стол и удостоверился, что глаза у нее разного цвета. – Я правда тебя не узнал!

Она уставилась на цветы у меня в руке. Я протянул их ей молча.

– Спасибо.

– Они немного мятые… – выдавил я. – Кажется, я случайно ударил ими медведя.

– Какого медведя?

– Вон того, на входе.

– Вешалку?

– Ну да, я когда вошел, подумал, что это медведь… Иногда у меня воображение… странно работает.

Я не смог договорить, потому что Ясна рассмеялась. Она трясла головой, и ее крупные кудри пружинили, перескакивая через остренькие плечи, обтянутые черной тканью. Я испытал прилив радости, будто кто-то плеснул мне за шиворот теплой липкой краски: давно никто так не смеялся над моими шутками.

В тот момент пришел Петя: я увидел в отражении сначала его красный пуховик, затем бледное лицо с пунцовыми от мороза щеками, а потом такой же пунцовый букет тюльпанов. Я лучше не буду рассказывать, с какой скоростью покинуло меня щекочущее чувство, вызванное смехом Ясны, и вместо него зародилось странное подозрение в абсурдности происходящего.

Опишу немного Воронцова, тем более что раньше я этого не сделал, а теперь, кажется, самое время. В его внешности было что-то неуловимо-нервное. Он не был ни основательным, ни надежным, но вызывал доверие, хотя я все время подсознательно ждал от него какого-то срыва.

Он увидел ирисы, которые приветливая официантка поставила в вазу на нашем столе, и я весь внутренне напрягся: какой реакции от него ожидать? Непонятно.

Мне стало стыдно за нас обоих. За эти нелепые букеты, вообще за эту встречу. За то, что я не узнал Ясну, за то, что бормотал какие-то дурацкие шутки. За то, что Петя приперся с такой самодовольной красной рожей. За его выразительный носище, за мой ботанский свитер с елками.

– Привет! – сказал Петя, подойдя ближе, и пожал руку мне и Ясне (почему я так не сделал?). – Извините за опоздание. Ясна, это тебе.

Он отдал ей цветы и тем временем странно на меня взглянул. Он иногда так смотрит, словно в душу заглядывает.

– Спасибо. Я из всех цветов больше всего люблю тюльпаны, – оживилась Ярославна.

Еще не легче. Мне захотелось провалиться к черту. Браво, дружок, ты просто лучший.

– Хотя теперь и ирисы тоже.

– Ладно тебе… – нехотя протянул я.

– Правда, просто раньше я о них не думала. Мне их никогда не дарили. Мне вообще цветы почти не дарят! – Почему-то это ее развеселило.

Признаюсь, стало легче. Я страшно падок на все эти женские хитрости.

– Ты выглядишь так, будто работаешь в глянцевом журнале, – сказал Петя. Он пристально рассмотрел ее, совершенно не стесняясь останавливать взгляд на самых интересных местах.

– Спасибо, конечно. Но я совсем не хочу работать в дорогом журнале. – Она притянула к себе стакан с молочно-сиреневым коктейлем из черники.

– Это почему? Ты же журналисткой собираешься стать. Будешь писать для глянца…

– Ну уж нет, – перебила его Ясна таким уставшим тоном, словно тема эта давно набила ей оскомину и разговор начался уже несколько часов назад, а не секунд. – Ты даже не представляешь, сколько девушек на нашем курсе думают так же. Одна половина из них хочет работать в гламурном издании, а другая – стать телеведущими.

– А ты?

– Я? Я хочу писать о том, что действительно важно.

Я все готовился, когда начну извиняться за наше с Петей поведение, подбирал слова и строил планы, как к этому подвести, но разговор неожиданно ушел в другое русло, и Ясна с Воронцовым еще минут двадцать разговаривали о журналистике. В девчонке проступал максимализм, очень характерный для ее возраста, но я только улыбался этому.

– …Я хочу писать о проблемах общества. Еще лучше, если бы мне удалось стать военным корреспондентом…

– Военным? – воскликнул Петя. – Почему тебя это интересует?

– Потому что я боюсь войны. Нужно сделать так, чтобы все люди тоже ее боялись и ненавидели.

У нее горели глаза, и большая золотая рыбка поблескивала шевелящимися чешуйками, двигаясь поверх платья, пока Ясна говорила – еще что-то про войну, затем про цензуру, про свободу слова, – но я мало что могу вспомнить из того разговора, я сидел очарованный. Она сказала, что при первой возможности отправилась бы в любую горячую точку для репортажа, упоминала еще, что на их курсе учатся почти одни девушки, а парней становится больше только в военные или переломные для страны годы.

Естественно, мы с Петей так и не коснулись того, ради чего, в общем-то, и собирались встретиться с Ярославной, – нашего извинения. Все словно сгладилось и забылось само собой, и я так и не узнал, была ли она напугана нашим поведением в то памятное седьмое ноября, посчитала ли нас ненормальными?

Пока они спорили и докапывались друг до друга, я влюблялся сильнее в это тесное неприметное кафе, в куриный пирог, который ел, в зеленые ножки стульев, в тусклый свет, льющийся из-за конусообразных светильников на стене, – и все из-за нее, похожей на золотую подвеску из хрупких крошечных чешуек, из-за ее непонятности и хрупкости, из-за ее нечеловеческих разноцветных глаз. Я бы остался здесь навечно.

– Который час? Уже семь? Пора домой, – сказала она.

– Как? – расстроенно протянул Петя. – Давай еще посидим.

– Нет, я обещала вернуться к восьми.

Я вдруг понял, что из разговора ничего не узнал про нее. Не узнал, ни где она живет, ни чем занимается в свободное время, ни где находится ее университет, в конце концов! Есть ли у нее сестры? Братья? Страничка в соцсети? Куда она ездит летом? Все это вдруг показалось мне очень важным! Что мне было за дело до войны, до горячих точек, до глянцевых журналов и до остальных студенток журфака, которые мечтали стать телеведущими?

– Платить там, – сказала она нам и сама отправилась к барной стойке.

– Эй-эй, погоди! – вырвалось у меня, и я вскочил на ноги. – Куда это ты? Я сам заплачу.

– Мы заплатим, – поправил меня Петя, я пожал плечами.

Ярославна улыбнулась:

– Но я же вас пригласила! С какой стати вы будете за меня платить?

Я отмахнулся от нее и сунул бармену деньги.

– Не люблю, когда девушки пытаются за себя платить. Или тебя это оскорбляет?

Она посмотрела на меня чуть удивленно, а потом сказала со смехом:

– Не оскорбляет. Даже наоборот. Но в последнее время все больше моих знакомых не платят за девушек. Наверное, это связано с каким-то таинственным обнищанием мужского населения. – И опять стала серьезной. – А ты славный. Твоим девушкам, наверно, сильно везет.

– Зато ему с ними – нет, – сказал Петя, выставив меня несчастным романтическим героем в глазах Ясны, за что я обязан ему по гроб жизни.

Дома я был ровно в восемь.

– Там что, так метет? – прямо с порога спросила моя старшая сестра Соня и принялась стряхивать снег с моей куртки и волос. – Все ходишь без шапки?

– Конечно, он же у нас взрослый! – съязвила вездесущая Маринка. – Вдруг девки на него не будут заглядываться, если он шапку наденет? Хотя в шапке он действительно похож на умственно отсталого.

Я хотел толкнуть ее, чтобы ускорить ее путь до кухни, но в кармане завибрировал телефон, и Маринка прошла мимо меня. Я взял трубку, перед этим не взглянув на экран.

– Привет, я доехала, – сказал мне резковатый голос.

Я сразу же оценил масштаб этого удивительного события: ОНА мне позвонила! Она позвонила МНЕ!

– Ясна… – только и смог выговорить я. – То есть яснО.

В ответ смешок.

– Я тоже доехал. Только что зашел домой. – На меня из-за угла смотрела любопытная Маринка, поэтому я кое-как стянул ботинки, побежал в ванную и от волнения снова стал немногословным. – Значит, нам с тобой одинаково…

– Игорь. – Она меня перебила, я тут же замолчал и несколько секунд слушал тишину на том конце. – Знаешь… Я хочу вас попросить, тебя и Петю… Ну мало ли, вдруг вам опять взбредет это в голову… не дарите мне, пожалуйста, по два букета за раз. Очень тяжело объяснить моей маме, откуда у меня взялось столько цветов. Она у меня консервативная.

Она засмеялась, я тоже:

– Хорошо, я понял. Мы с Воронцовым как-нибудь разберемся между собой в следующий раз.

Попрощались мы быстро, но на веселой ноте. Мне хотелось сразу уснуть, но не получалось. Я лежал в туманном полусне, пока Маринка смотрела фильм за моим компьютером.

– Иди к себе. – Я попытался прогнать ее из комнаты.

Сестра высунула одно ухо из-под наушника:

– Мой ноут умер. Ну пожалуйста, разреши мне досмотреть здесь.

Я отвернулся к стенке. На самом деле мне вовсе не хотелось, чтобы она уходила. Было даже что-то приятное и успокаивающее в ее присутствии, в легком поскрипывании стула, когда она меняла позу, в ее увлеченности беззвучной движущейся картинкой. Я лежал под одеялом и все думал о Ясне, о ее голосе, о том, как по-другому она сегодня выглядела, о ее узком черном платье и о совершенно неожиданных гранжевых ботинках, в которых, наверное, было уже холодно ходить. А как у нее блестели глаза, когда она говорила о предназначении журналиста, – ей бы родиться первопроходцем, космонавтом, революционером! В ее веселом смехе не было ни капли кокетства, как и в ее улыбках, адресованных нам с Петей, и в ее звонке. От этого, правда, было немного обидно.

Утром я со страшной гордостью сообщил Воронцову, что она мне звонила, и с несвойственным мне злорадством заметил, что он погрустнел.

А затем прошло около трех недель, может, даже и больше – невыносимый срок, – в течение которого я не видел Ясну. Она была все время занята, начала готовиться к сессии, но однажды она нам позвонила. Попросила домашний номер Петиной бабушки и сказала, что перезвонит туда, когда мы будем там вдвоем. Так и случилось. Мы разговаривали по громкой связи часа четыре, пока я не спохватился и не понял, что закрылось метро и что мне теперь придется брать такси.

К началу зимы в универе начался ад. Пришлось засесть за курсовой проект. Иногда мне хотелось бросить все это к чертовой матери! Особенно меня убивала профессорша по итальянскому языку, которая мало того, что просто свирепствовала, так еще и постоянно называла меня Толстым вместо Чехова, считая эту шутку крайне остроумной. Я вообще стал раздражительным и злым. То же самое творилось и с Воронцовым. В ту сессию он дико поругался с одним преподом – откровенно нахамил ему, словно развязный школьник. Проблемы могли быть нехилыми – это был брат нашего декана.

В один из тех дней в перерыве между двумя парами итальянского ко мне вдруг подошла Лера. Наше с ней общение с недавних пор изменилось: мы почти не разговаривали, но, встречаясь случайно взглядами, улыбались бегло и хитро, будто связанные какой-то нехорошей тайной. И вот она подошла ко мне и совершенно неожиданно спросила:

– Какие планы на сегодня?

– За этим вопросом к Воронцову! – ответил я ей, даже не подумав о какой-нибудь вежливости: я был взбешен идиотизмом нашей никудышной итальянки, которой давно пора было на пенсию, и совершенно не мог сосредоточиться на таких мелочах, как мои сегодняшние планы.

Лера постояла рядом пару секунд, а потом развернулась и пошла к своему месту. Только в начале следующей пары я сообразил, что, должно быть, ее обидел. Мне было видно ее лицо, задумчивое, недовольное, – или всего лишь показалось? Она не поворачивалась в мою сторону и не моргая смотрела в раскрытый словарь. В сущности, Лера была очень хорошей девушкой, не то что Дроздова, у которой прямо на лбу будто была прописана вся натура.

И почему Лера попала к нам в список? Вполне нормальная, приличная… Немного навязчивая и уж очень откровенно выражающая Пете свою симпатию, она все-таки совсем незаслуженно оказалась в наших лапах. Возможно, Петя имел на это другие взгляды, но я не хотел его об этом спрашивать. Что было, то было.

Я вырвал из блока лист и быстро нацарапал Лере послание.

«Сегодня идем в театр с Воронцовым и моими сестрами. Пойдешь с нами? Я приглашаю».

Передал ей, она прочла, смерила меня непонятным взглядом и ответила только во время следующего перерыва.

– На эту пьесу советовала сходить Антипова? – спросила она меня.

– Да.

– Тогда, пожалуй, пойду. – Из ее тона исчезло дружелюбие, однако на приглашение она согласилась. – Но только без глупостей, – вдруг предупредила она меня.

– Обещаю! – Я улыбнулся: мне показалось, что на самом деле ее расстроило именно то, что глупостей этих очевидно не предвиделось, – мы же шли в театр, а не к Пете на квартиру.

Мои сестры если и удивились появившейся с нами однокурснице, то виду не подали; нет, вру, Маринка, само собой, попыталась что-то разнюхать, но Соня быстро ее осадила. Моя старшая сестра, манерами и лицом похожая на маму, тут же стала интересоваться, не прогуливаю ли я лекции и так ли хорошо учусь, как рассказываю дома. Петя, как мне казалось, сначала сильно напрягался и молчал с задумчивой и холодной печалью в глазах, но потом его разболтала Лера, и уже к театру мы подходили довольно расслабленные.

– Так, Игорь, билеты у тебя? – спохватилась Соня.

– Да-да. – Я стянул через голову сумку и стал в ней рыться. – Вот. – Поднял голову и раздал бледно-розовые бумажки, на которых синей ручкой были подписаны ряд и наши места. День к этому времени уже сменился темнотой, пошел колкий снег. Люди, похожие на бесформенные черные кучки, присыпанные мокрой мукой, не спеша тянулись к театру, но большинство из них проплывали мимо входа и исчезали вдали.

И вдруг посреди этого темного зимнего вечера, прямо над занесенными золотым снегом ступеньками я увидел… ее! Сначала даже не саму ее, а красные, похолодевшие от мороза губы, за ними и ее пальто, и темные волосы из-под смешной шапки… Все это было настолько неожиданно, что у меня перехватило дыхание. Огромная Москва, где если и встретишь случайно какого-нибудь приятеля, так и того не заметишь и пройдешь мимо!

Сестры, ни о чем не догадавшись, пошли вперед, прямо к ней навстречу, а мы с Петей застыли на секунду внизу. Она малиново-красно улыбалась. Она нас увидела.

– Ярославна! Ты что здесь делаешь? – воскликнул Петя, и я подумал, что он, должно быть, ощутил что-то неприятное: Лера держала его под руку, когда мы подходили.

– Ой! Вы знакомы? – Соня остановилась возле маленькой Ясны с приветливой вежливостью.

– Да, знакомы, – сказал я. – Ярославна. Марина, Соня и Валера.

– Сам ты Валера! – Лера ткнула меня в бок.

– Очень приятно. – Ясна повернулась к Пете. – Вы же проговорились, куда идете. Позавчера по телефону, не помните? И я тоже решила пойти в театр.

– Ты одна? – тут же спросил Воронцов; воодушевление даже изменило его черты.

– Нет, я с подругой, – сказала Ясна и обвела рукой толпу у входа, будто все эти люди и были ее подругами. – Я не люблю театр – о, только не убейте меня за это! Но подруга давно хотела сходить. А тут вы как раз рассказали мне о спектакле.

Соня понимающе закивала, я же промолчал, смутившись под пристальными взглядами Леры и Маринки.

– А места у вас какие? – спросил Петя и протянул Ясне свой билет, чтобы она сравнила.

– Нет, мы в разных концах зала, – она улыбнулась. – Ладно, идите внутрь, а то замерзнете. Я дождусь подругу, и, может, мы с вами еще увидимся.

Мы вразнобой сказали ей «пока» и двинулись к дверям. Я в самый последний момент сумел с собой совладать, задержался и на одном дыхании протараторил:

– Мы на днях едем на сноубордах кататься. Давай с нами?

– Я в жизни не каталась! – Она покачала головой. Длинные пряди ее волос, те, что плотно закрывали уши, были в снегу, в них блестели хрусталики, от света фонаря розовые и темно-желтые.

– Так вот попробуешь. Тебе понравится.

– Правда?

– Я обещаю. – Сегодня я уже что-то обещал, только Лере, и что-то совсем другое.

– Но у меня нет сноуборда.

– Нестрашно. Ты сумеешь найти лыжный костюм?

– Думаю, да, у двоюродной сестры есть. И… ой, ну и тупица же я! У нее же есть и доска!

– А сестра такая же кроха, как и ты?

– Кроха? – Ясна засмеялась. – Нет, она скорее нормального роста.

– Тогда тебе не подойдет ее сноуборд. – Я бегло взглянул на дверь: на нас сквозь толщу стекла смотрел смазанный силуэт Воронцова. – Поговорим после спектакля. И… Я позвоню тебе, скажу, когда точно собираемся… Ты возьмешь трубку?

– Возьму, – она опять мне улыбнулась.

Я почувствовал себя птицей, парящей высоко-высоко над прекрасной зеленой долиной.

Не стану вдаваться в подробности постановки. Пьеса оказалась не самой плохой, хотя в начале пошловатая игра пожилых актеров меня немного покоробила. Вдобавок они пели и приплясывали под глупую фонограмму, и мне отчего-то стало за них стыдно.

После спектакля Ясна куда-то пропала, хотя я видел, как после антракта она входила в зал и садилась рядом с симпатичной светловолосой девушкой.

Она была не со мной, но весь театр был наполнен ею. Запах пыльных зеленых сидений, неподъемного занавеса, вид таинственно чернеющей сцены – все это было доказательством ее присутствия где-то поблизости…

– У нее глаза разного цвета, ты видел? Нет, ты видел?

– Марина, потише!