Предисловие

Современная литература радует читателей разнообразием жанров и тем. Но, пожалуй, самой востребованной и популярной остается религиозная тематика: расследование тайн, связанных с Церковью, размышления о судьбе мира без Бога, поиски свидетельств жизни и смерти Христа. «Плащаница из Овьедо» продолжает это направление, но смещает акценты на моральную сторону вопроса и, кроме того, затрагивает еще одну актуальную проблему наших дней — суррогатное материнство.

Это не просто рассказ о судьбе женщины, решившей выносить чужого ребенка. Это увлекательная история, где переплелись последние достижения науки и художественный вымысел, фанатизм и здравомыслие, истинная любовь и жестокость.

В начале романа неизвестные злоумышленники проникают в святая святых католической церкви, в место, где хранится одна из главных реликвий христианского мира. Последнее, что видит священник, ответственный за ее хранение, — это скальпель, тянущийся к платку, который покрывал лицо Иисуса после смерти…

Далее читатели переносятся в Америку, в центре внимания — судьба главной героини. Ханне было всего двенадцать, когда ее родители погибли в автомобильной катастрофе. Прошло семь лет, но она так и не научилась жить с этой зияющей раной в душе. Дядя и тетя, приютившие ее в своем доме, не смогли и не захотели заменить ей родителей. Каждый день с ними — пытка для Ханны. А ведь ей так хочется тепла и любви, она стремится быть кому-то полезной, как учила ее мама. И вот, в ответ на ее невысказанную мольбу, судьба подбрасывает ей неожиданное предложение. Ханна видит объявление о поиске суррогатной матери. Она решается на этот отчаянный шаг в надежде заполнить пустоту в своей жизни и подарить радость другим людям.

Многие читатели, наверное, уже догадались, о чем пойдет речь далее. По известному чеховскому принципу, если в первом акте спектакля на стене висит ружье, то в последнем оно должно выстрелить. Так и здесь: плащаница и суррогатная мать связаны дьявольским экспериментом. Фанатики, используя последние достижения науки, хотят повторить события двухтысячелетней давности. Будет ли их эксперимент успешным? Авторы не дают окончательного ответа, предлагая каждому читателю самому решить эту загадку. Неожиданные повороты сюжета, переходы от размеренно-плавного повествования к динамичному подарят удовольствие ценителям современной литературы.

Сравнение с театром приходит в голову неспроста, ведь авторы романа много лет посвятили сценическому искусству. Леонард Фолья — постановщик популярных опер и спектаклей, с успехом идущих на Бродвее. Дэвид Ричардс — известный театральный критик, публиковавшийся в газетах «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк тайме». Леонард Фолья и Дэвид Ричардс создали в соавторстве уже несколько книг и работают над следующей. Триумфальное шествие «Плащаницы из Овьедо» по книжным прилавкам всего мира доказало, что театральный дуэт может быть успешным и в литературе. Надеемся, что и нашим читателям этот роман принесет немало волнующих и приятных минут.

 

Глава 1

Как же ему повезло!

Последние сорок лет его жизни, посвященной служению Господу, прошли в стенах этого собора, среди позолоченных статуй, высоких арок и монументальной каменной кладки, которая с течением времени приняла цвет серого бархата. Такая красота всегда трогала его сердце.

Но каждый год именно этот день напоминал дону Мигелю Альваресу об истинном Божьем благословении, ниспосланном ему.

В этот день взору верующих представлялась драгоценная реликвия собора. Всего минуту архиепископ держал ее в своих высоко поднятых над алтарем руках, чтобы толпа, заполонившая неф, могла созерцать это доказательство чуда своими собственными глазами и преклонить колени перед его святостью. Обычно во время службы это здание четырнадцатого века наполнялось эхом покашливания, шагов и суеты поднимающихся и преклоняющих колени людей. Но именно в эту минуту, как и всегда, здесь воцарялась абсолютная тишина.

От одной мысли об этом по телу священника пробегала дрожь.

Закончив мессу, архиепископ поцелует серебряную раму, в которой находится реликвия, затем отдаст ее дону Мигелю, а тот спрячет ее за надежными стенами ризницы. Возложенная на него обязанность оберегать ее там, пока паства не покинет собор, была для священника долгом и наградой одновременно. Эта награда ожидала его, когда за последним прихожанином закрывались толстые дубовые врата собора и затухали свечи, прежде заливающие алтарь своим теплым желтым светом.

Тогда дон Мигель Альварес относил реликвию в ларец, находящийся в Камаре Санта, священной палате, «одном из самых сокровенных мест во всем христианстве», как любил он говорить о ней посетителям. А в те немногие моменты, когда гордость все же брала над ним верх, он называл ее «самым сокровенным местом».

Вот уже сорок лет дон Мигель сопровождал самую священную из реликвий в этом путешествии. Альварес мог бы совершить свою обязанность с закрытыми глазами — настолько хорошо он знал выложенный кафелем пол амбулатория, по которому ступали его ноги. Запаха земли и прохладного воздуха, идущего снизу, было достаточно, чтобы предупредить старика, что он находится перед окованными железом дверьми, закрывающими вход в Камару Санта.

С появлением дона Альвареса служитель, находящийся у дверей, снял массивный висячий замок, отодвинул засов и пустил его внутрь. Перед священником возник лестничный марш, поворачивающий налево и еще раз налево перед тем, как перейти в палату, которая была целью его путешествия. Миллионы паломников, не говоря уже о королях и папах, веками проделывали этот путь, чтобы, только узреть шкаф, в котором хранится то, что сейчас он держал в руках.

Дону Мигелю скоро должно было исполниться восемьдесят, и артрит беспощадно мучил его суставы. Но здесь он отступал. Исчезал, когда старик брал реликвию в свои руки. Тогда его охватывал восторг и появлялось чувство, что он не ступает, а парит над потертыми ступенями.

Он подошел ко вторым решетчатым дверям, через которые можно было увидеть разнообразные сундуки и ящики, таящие в себе множество других соборных реликвий. Служитель их тоже открыл, а затем удалился наверх, чтобы священник мог исполнить свою обязанность в уединении.

Как и много раз до этого, дон Мигель поместил реликвию в обитый серебряными пластинами ларец и преклонил колени для молитвы. Аарец следовало поместить на его первоначальное место в позолоченном шкафу, что стоял у стены. Но священник не спешил этого делать. Ведь мгновения, которые он проводил наедине со священной реликвией, размышляя о ее чудесном предназначении, были одними из самых грандиозных во всей его жизни.

Теплый ветер овевал широкую площадь перед собором, на которой не было ни единого деревца, а последние прихожане направлялись домой или в свое любимое кафе, громко о чем-то болтая. Но в священной палате, прохладной и тихой, он был в недосягаемости для времени и суеты.

Здесь дона Мигеля окружали все символы и иконы его веры. Знаменитый «Крест ангелов» — величественный золотой крест квадратной формы, усыпанный драгоценными камнями и поддерживаемый двумя преклонившими колени ангелами по бокам, — был не только символом этого собора, но и всей Церкви, в лоне которой он родился и прожил свою жизнь.

Справа от него был сундук с останками апостолов, вернее, учеников апостолов, сберегаемыми в мешочках из бархата. Шесть шипов, которые считались частью тернового венка, возложенного на голову Христа, тоже хранились в этом шкафу. Здесь же находилась и подошва одной из сандалий святого Петра.

Но все они теряли свою значимость на фоне реликвии, доверенной ему. Реликвия реликвий. Что же такое совершил он, простой священник, всего лишь последователь, а теперь старик, чтобы, заслужить такое счастье?

Он закрыл глаза.

Вдруг чья-то рука в перчатке зажала ему рот. Старик попытался обернуться и у видеть лицо напавшего, но тот держал его голову крепко, словно в тисках. Священник почувствовал запах кожи, а затем ему в ноздри ударил другой, более резкий запах. В тот момент когда он попробовал сделать вдох, другие руки потянулись мимо него к реликвии.

— No, no, lo toques, — пытался он закричать из последних сил. — Estás loco? Сómо se te ocurre quepuedas tocarlo?

Прикоснуться к реликвии? В своем ли уме этот человек? Рука в перчатке приглушила его крики. Священник едва ли мог оказать сопротивление, тем более что от резкого запаха у него кружилась голова. Испытывая невероятный ужас, он лишь наблюдал за тем, как спутник напавшего достал из кармана пиджака маленький скальпель. Дона Мигеля охватило пламя боли, как будто лезвие скользнуло по его горлу. Но вопреки ожиданиям священника этот человек повернулся, подошел к серебряному ларцу и склонился над ним, чтобы поближе рассмотреть реликвию.

Дон Мигель, потрясенный происходящим, думал только о том, как низко он пал. Ни один человек не должен вот так, без благоговейного страха, смотреть на то, что Господь велел оберегать ему. Его сердце разрывалось от стыда.

Господь никогда не простит его…

 

Глава 2

Ханна Мэннинг ждала знамения. Чего-то, что подскажет ей, как жить дальше, направит ее. Она ждала этого уже много месяцев.

Девушка посмотрела на золотую звезду, водруженную на рождественскую елку, и вспомнила трех волхвов, которые последовали за ней давным-давно. Ханна не была настолько наивной, чтобы верить, что ее знамение будет столь величественным, а ее судьба — столь значимой. Да кто она такая? Всего лишь официантка. Но это не навсегда, это временно. Пока она не получит своего знамения. И необязательно, чтобы это было знамение, думала она теперь. Сойдет даже простой намек. Как и волхвы, она инстинктивно будет знать, что он означает.

Она уже долго плывет по течению.

— Нет, ты можешь в это поверить? Семь вшивых долларов, двадцать три цента и канадский дайм. — Тери Зито считала свои чаевые за ночь в задней комнатке закусочной. — Все снова стали по-обычному мелочными.

— У меня то же самое, — ответила Ханна.

— А… Чего еще можно ожидать в этом захолустном городишке? — Тери засунула деньги в правый карман своего клетчатого бело-коричневого фартука с оборками, который в «Голубом рассвете» был частью формы официанток. — Лишь по праздникам здесь кто-то может отвалить пристойные чаевые. А эти семь паршивых долларов и двадцать три цента говорят мне, что праздники официально завершились.

Взобравшись на деревянный стул, Ханна снимала украшения с поставленной в закусочной высокой и тонкой рождественской елки, которая выглядела даже более высокой и тонкой без огоньков и ярких игрушек, закрывающих собой пустое пространство. Она потянулась и одним резким, сильным движением сняла звезду с ее верхушки. Свет люминесцентных ламп отражался от металлической фольги, разбегаясь по потолку.

Два события вывели Ханну из состояния апатии. Этой осенью большинство ее друзей из старших классов разъехались; они покинули Фол-Ривер и отправились в Провиденс и Бостон, чтобы найти работу или поступить в колледж. С каждым проходящим месяцем чувство, что ее покинули, становилось все более острым. Ханна понимала, что они действительно работали в течение учебы в старших классах на свое будущее, а она нет.

Потом в декабре она в очередной раз отметила годовщину гибели родителей и с ужасом осознала, что их вот уже семь лет как не стало. Ханна была поражена, поняв, что больше не помнит их лиц. Конечно, их образы хранились в ее памяти, но все они пришли с фотографий. Казалось, что у нее не осталось ни одного воспоминания с тех времен, когда родители были еще живы. Все, что она помнила, был лишь поблекший образ смеющейся матери и дурачившегося на заднем дворе отца. Теперь она уже не слышала материнского смеха и не ощущала отцовского прикосновения, когда тот неожиданно поднимал ее на руки и играючи подбрасывал в воздух.

Ханна не могла всю жизнь оставаться девочкой, потерявшей родителей. Теперь она уже взрослая.

На самом деле Ханне лишь недавно исполнилось девятнадцать и она все еще выглядела на несколько лет моложе своих ровесников. Красивое лицо, в котором отчасти сохранились детские черты, курносый носик и идеальный изгиб бровей над светло-голубыми глазами. Присмотревшись к ней, можно было увидеть шрам, который слегка делил ее бровь пополам, — след от падения с велосипеда в девятилетием возрасте. У нее были длинные волосы пшеничного цвета, вьющиеся от природы, что постоянно раздражало Тери.

Немного завидовала Тери и росту Ханны — пять футов семь дюймов, — и ее осиной талии, потому что сама она так и не сумела вернуться в свою весовую категорию после появления на свет двух сыновей. Сейчас Тери была на добрых двадцать фунтов тяжелее одного из своих идеалов компактной фигуры, навеянного советами от Дженни Крейг, но утешала себя мыслью, что она также была на добрых десять лет старше Ханны, которая, возможно, тоже не будет такой стройной в свои двадцать девять.

Вот если бы только эта девчонка нанесла на свое личико тонкий слой косметики, представляла себе Тери, то была бы настоящей роковой красоткой. Но, казалось, женихи не очень интересовали Ханну. Если ее кавалер когда-то и заглядывал в закусочную, то Тери точно его просмотрела, а уж на мужиков у нее глаз хорошо наметан.

— Не забывай, что Рождество — это не только деньги! — Ханна вздохнула. Она заворачивала звезду в оберточную бумагу, чтобы положить ее в картонную коробку до будущего праздника. — Ночью не можешь заснуть, боишься, что Санта к тебе не прилетит. Вскакиваешь в шесть, под елкой уже лежат подарки, а за окном падает снег. Народ поет праздничные песенки, рубится в снежки и все такое. Было здорово.

— Это ты рекламы по телеку насмотрелась, лапочка, — ответила ей Тери, проверяя свой карман без особой надежды найти там еще один или два затерявшихся при подсчете доллара. — Я не думаю, что Рождество когда-либо было таким, как ты его себе представляешь. В твоих детских фантазиях, возможно, и да, но не в моих! Ой, извини, я просто…

— Да все нормально.

И с этим тоже пора заканчивать, подумала Ханна. Из-за того, что она потеряла родителей, все ее опекали, боясь сказать что-то невпопад, чтобы не ранить ее чувства.

— Я вообще считаю, что совсем не обязательно елку ставить, — громко произнесла она, когда спрыгнула со стула и посмотрела на лишившиеся своих бумажных гирлянд и пластиковых ангелочков хрупкие ветви с высохшими иголочками. — Мы рубим красивейшее дерево только для того, чтобы на несколько недель украсить его барахлом, а потом выбрасываем на помойку, едва заканчиваются праздники. Какое расточительство!

Она никогда бы не призналась Тери, что испытывает что-то вроде сочувствия к дереву, которое срубили под корень и поставили у дверей «Голубого рассвета», где почти никто из посетителей его не замечал, за исключением случайного ребенка, пытающегося стащить елочную игрушку, за что его потом отругают. Елка выглядела такой грустной, такой одинокой, что иной раз девушке хотелось плакать.

Праздники всегда были для нее нелегким испытанием, потому что между ней и ее дядей и тетей непременно разыгрывался масштабный спектакль притворства: делаешь вид, будто тебе не все равно, а тебе все равно; притворяешься, что счастлив, а на самом деле — нет; изображаешь родственное единение, которого нет, да и никогда не было. От всей этой игры ее охватывали еще большая грусть и чувство одиночества, чем раньше.

С этим также следовало покончить. Когда она наконец решится стать хозяйкой своей жизни, то ей придется съехать от дяди и тети.

— Ну же, — сказала Тери, — я не позволю тебе стоять там и оплакивать дурацкое растение. Устроим ему достойные похороны.

Она ухватилась за ствол елки, а Ханна — за макушку, и они потащили деревце к черному ходу закусочной, неуклюже маневрируя между столиками и оставляя за собой коричневый след из иголок.

А дверь была заперта.

— Сдается мне, что ты мог бы на секундочку отвлечься и открыть дверь! — прокричала Тери в кухню, где Бобби, повар и ночной управляющий, извлекая выгоду из отсутствия клиентов, уминал за обе щеки гамбургер.

В ответ на ее просьбу он еще раз демонстративно откусил от гамбургера кусочек.

— Ты что, оглох, ленивый придурок?

Бобби вытер салфеткой жир с подбородка.

— Эй, не лети так, Бобби. Не то удар хватит.

— Да ты что? А тебе тогда и этого хватит, Тери, — сказал он, похотливо подавая свой таз в ее сторону.

— Ой, пощади. Дай мне сначала достать мой пинцет, — сказала Тери, отворачиваясь и изображая притворный страх на лице.

Они дотащили елку до угла пустующей парковки, окруженной сугробами грязного снега. На улице стоял такой холод, что трудно было дышать. У Ханны изо рта шел пар.

— Не понимаю, как вы оба можете каждый день разговаривать друг с другом в таком тоне? — спросила она.

— Дорогая моя, знать, что, проснувшись, я могу прийти сюда и высказать этому куску дерьма все, что о нем думаю, — это смысл моей нынешней жизни. Никакая аэробика не разгонит мою кровь лучше. Всего только и нужно бросить взгляд на его лысеющую башку, двойной подбородок и эту гусеницу на верхней губе, которую он называет усами.

Ханна невольно улыбнулась. Словарный запас Тери порой просто коробил ее, но вздорный характер старшей подруги вызывал восхищение, быть может, потому что именно его ей и недоставало. Тери никому не позволяла собой помыкать.

Возле мусорного контейнера они ненадолго положили елку на землю, чтобы перевести дух.

— На счет три, — скомандовала Тери. — Готова? И раз, и два, и три-и-и-и-и-и…

Дерево взмыло ввысь, зацепилось об угол контейнера и рухнуло внутрь. Тери энергично похлопала в ладоши, чтобы согреть их.

— Да здесь холоднее, чем в аду.

Возвращаясь по своим следам через парковку, Ханна бросила взгляд на неоновую вывеску, на которой буквами цвета кобальта красовалось «Голубой рассвет». За ними, расходясь полукругом, мигали лучи, изображая восходящее солнце. Когда-то желтые, теперь они были нездорового серого цвета. Казалось, что вывеска возвещала о рождении нового дня на какой-то далекой планете, а голубой неон придавал снегу радиоактивный оттенок.

Была ли эта вывеска — восходящее солнце и мерцающие лучи — долгожданным знамением, говорившим о том, что грядут перемены, которые перенесут ее в новый мир, не похожий на этот? Мир без долгих часов работы в этой забегаловке, раздраженных клиентов, сидящих на красных виниловых диванах, жалких чаевых и Тери с Бобби, грызущихся, как кошка с собакой?

Ханна вздрогнула. Нет, это всего лишь доживающая свои дни неоновая вывеска, которая теряет цвет и которую она видела тысячу и один раз.

Тери стояла у двери закусочной, дрожа всем телом.

— Давай, милая, заходи. А то простудишься насмерть.

Ханна тихонько умостилась в уголке заднего дивана, которым неофициально пользовались работники закусочной. Клиенты занимали его только по воскресеньям утром после посещения церковной службы, когда в «Голубом рассвете» наступала горячая пора. Обычно же Тери, когда никого не было, разгадывала здесь кроссворд и, несмотря на все правила, выкуривала втихаря сигаретку — отсюда и бычки в пепельнице. После долгой смены в этом уютном местечке можно было ненадолго прикорнуть. Ханна позволила себе расслабиться и ни о чем не думать.

Она бросила взгляд на сегодняшний кроссворд, увидела, что тот наполовину разгадан, и решила над ним поразмыслить. Ханна никогда не отказывалась от небольшой подсказки. Затем ее глаза остановились на следующем предложении под кроссвордом:

Вы неповторимы и отзывчивы?

С любопытством повернув газету к себе, чтобы на текст падал свет лампы, она прочитала:

Это может стать самым выдающимся поступком

в Вашей жизни!

Подарок от всего сердца.

Походило на объявление ко Дню святого Валентина, с сердечками по углам и изображением довольно улыбающегося купидончика в центре. Но День Валентина прошел полтора месяца назад. Ханна продолжила читать.

С вашей помощью появится счастливая семья.

Станьте суррогатной мамой.

За более детальной информацией обращайтесь по телефону

617 923 0546

«Партнерство ради жизни»

— Глянь-ка, — сказала она, когда Тери поставила на столик две чашки свежеприготовленного горячего шоколада и проскользнула на диван напротив нее.

— Чего?

— В сегодняшнем «Глоуб». Это объявление.

— А, да. Им много платят.

— Кому это «им»?

— Тем женщинам. Суррогатным матерям. Я смотрела об этом передачу. Как по мне, то это немного странно. Если ты собираешься окунуться во все эти хлопоты, вынашивая в своем животе ребенка девять месяцев, то ты так или иначе захочешь оставить себе маленького ублюдка. Не понимаю, как можно его отдать. Это все равно что быть пекарем. Или печкой, если точнее. Ты испек хлеб, а кто-то его купил и унес домой.

— Как ты думаешь, сколько им платят?

— В «Опре» рассказывали, что одна получила семьдесят пять тысяч баксов. В наше время многие богатые люди отчаянно хотят иметь детей. Некоторые из них готовы выложить целое состояние. Конечно, если бы они только знали, что такое дети на самом деле, то не спешили бы так раскошеливаться. Посмотреть бы на них, когда они поймут, что в их гостиной больше не будет порядка.

Из кухни донесся голос:

— Заканчивайте на сегодня, девчонки.

Верхний свет погас.

— Можно я возьму газету?

— Пользуйся. Двадцать шестой мне все равно в жизни не разгадать.

У дверей Ханна легко поцеловала подругу в щечку и стрелой помчалась через парковку к своему потрепанному годами «Шеви Нова». Лишь только она села за руль, Бобби щелкнул выключателем и вывеска «Голубой рассвет» погасла. Облака закрыли луну, и без неонового света место стало казаться еще более заброшенным.

Выезжая на шоссе, она просигналила на прощание. Тери просигналила ей в ответ, а Бобби, который запирал парадную дверь закусочной, равнодушно махнул ей рукой.

Газета пролежала на переднем пассажирском сиденье весь путь домой. Хотя дороги, посыпанные свежим песком, были пусты, Ханна вела осторожно. Впереди зажегся красный свет, и она плавно надавила на педаль тормоза, чтобы ее «шевроле» не понесло.

Ожидая зеленый, девушка бросила взгляд на газету. В полумраке слов было не разобрать, но текст объявления она помнила наизусть. Когда машина тронулась с перекрестка, Ханна почти слышала голос, шепчущий в ее голове: «Это может стать самым выдающимся поступком в Вашей жизни».

 

Глава 3

Заняв свой посту дверей, служитель лениво переступил с ноги на ногу. Собор откроется вновь лишь после полудня, и все его мысли были о кружке холодного пива, к которой он прильнет через несколько мгновений.

Краем глаза он уловил, как у северной стороны трансепта что-то мелькнуло. Но узнать, что именно, не спешил. За много лет он постиг, что мерцающий сквозь витражи свет мог запросто обмануть утомленные за день глаза. И он давно уже привык к шорохам и скрипам, идущим от каменных плит и деревянных перекрытий опустевшего собора. Жена говорила, что это святые перешептываются друг с другом и что дом Господа никогда не пустеет, но лично он считал, что это были всего-навсего звуки, которые издает величественное многовековое здание, накинувшее еще один годок.

Разве у него самого время от времени не хрустят кости?

Но на этот раз звук, доносившийся до его ушей, был иным. Это был быстрый и трудно различимый шепот молитвы. Затем служитель у видел мелькнувшую тень и, покинув свой пост, чтобы получше рассмотреть происходящее, направился к алтарю Непорочной Девы, одному из сокровищ собора, выполненных в стиле барокко. У подножия огромной статуи Марии, окруженной золотыми лучами как символом ее безгрешности, преклонив колени, молилась женщина. Она не сводила глаз с тонко вырезанного лица святой, которая с безграничной любовью взирала на верующих, просящих у нее милосердия. Было ясно, что охваченная религиозным восторгом женщина не осознавала, что собор уже был закрыт для посетителей.

«Что ж, — подумал служитель, — такое случается не в первый раз, да и не в последний». Во время закрытия можно было очень легко просмотреть какого-нибудь бедолагу, задержавшегося в одной из многочисленных капелл собора. Обычно он должен был проверить все дважды и сделал бы также и сегодня, если бы в его обязанности не входило сопровождение священника в Камару Санта.

Он медленно приближался к женщине, стараясь не потревожить посетительницу и надеясь, что ее внимание привлекут шаги, эхом отскакивающие от каменного пола. Подойдя ближе, служитель понял, что женщина — иностранка. Яркая соломенная сумка, лежащая сбоку от нее, и элегантная кожаная куртка говорили ему, что она туристка, хотя по обыкновению туристы уходят сразу после того, как пару раз клацнут фотоаппаратом. А эта женщина молилась с усердием, присущим разве что пожилой крестьянке в приходской церкви.

— Сеньора, — прошептал он.

Тут он услышал слова, в пылу молитвы сказанные женщиной: «…Ибо мы лишь слуги твои. Да будет воля твоя». Служитель понял, что язык — английский. Он оглянулся на вход в Камару Санта. Ему не хотелось, чтобы старик вышел и застал двери без присмотра, но женщину нужно было обязательно выпроводить из церкви.

Он легко положил руку ей на плечо и произнес:

— Seňora, la cathedral está cerrada.

Она обернулась и непонимающе посмотрела на него. Он не был уверен, что она его хотя бы видит. Зрачки ее глаз были расширены, как будто она пребывала в состоянии транса.

Медленно покачав головой, посетительница произнесла:

— Что, простите?

— La cathedral está… — Он запнулся, пытаясь подобрать подходящее слово. — Закрывается, сеньора. Церковь закрывается.

Женщина смутилась, и ее лицо неожиданно залилось румянцем.

— Закрывается? Ой, я и не заметила. Я, должно быть… забыла о времени… Perdón… Perdón, рог favor.

Служитель помог ей подняться, подобрал соломенную сумку и повел ее к выходу. По пути из нефа она все время оглядывалась, словно старалась еще раз взглянуть на Богородицу.

— Это действительно одно из самых священных мест на земле, — сказала женщина, когда служитель отпирал двери. В ее глазах вновь появился огонек, и он почувствовал, как она крепче прижалась к его руке. — Это то, что я испытала на себе, а значит, это правда. То есть действительно говорят, что это святая земля, не так ли?

Не понимая, о чем идет речь, служитель энергично закивал и закрыл двери.

Он посмотрел на свои карманные часы. То ли ему кажется, то ли Дон Мигель действительно молится дольше обычного? Служитель поспешил в Камару Санта, готовый к тому, чтобы объяснить свое отсутствие. Еще на полпути он увидел священника, лежащего на спине. Его ноги были подогнуты в сторону, а руки, словно веревки, распластались на каменном полу. Казалось, что он уснул во время молитвы.

Паника охватила служителя. Реликвия! Что с реликвией?

В следующее мгновение он с облегчением вздохнул.

Все в порядке. Вон она, лежит себе на крышке серебряного ларца, никем не тронутая. Он бережно поднял реликвию и закрыл в шкафу у задней стены крипты. Лишь тогда служитель обратил свое внимание на дона Мигеля и осознал, что священник отошел в мир иной.

Служитель осенил крестным знамением тело старика, иссушенное течением времени, и подумал: «Если судилось, чтобы его сердце перестало биться, а, скорее всего, так и есть, то произойти это должно было именно здесь». Старик безгранично любил это место, а преданность его не знала границ. И теперь он выглядел таким умиротворенным.

Без сомнения, Небеса уготовили для него достойную награду.

Как же ему повезло!

 

Глава 4

— Да ты и впрямь стала жаворонком, — пробормотала тетя Рут, прошаркав в кухню. — Уже третий раз на этой неделе ты встаешь раньше меня. Что на тебя нашло?

Сидя за накрытым клеенкой столом, Ханна перестала рассматривать желток приготовленного ею яйца всмятку с тостами и подняла голову.

— Ничего. Просто не спалось.

— Не заболела?

Рут искоса посмотрела на племянницу. Она испытывала своего рода чувство гордости за свою способность видеть людей насквозь. Пусть в колледже она и не училась, да и в доме было не найти мало-мальски серьезной книги, но она любила тешить себя мыслью, что Бог ее умом не обидел. Она внимательно относилась к мелочам и носом чуяла обман.

— Не хватало еще, чтобы ты слегла с какой-то заразой, — сказала она. — Достаточно и одного больного. У твоего дяди опять язва разыгралась.

Мать Ханны часто рассказывала, что, когда они повзрослели, Рут была бойкой девчонкой, за которой ухлестывали все парни. Теперь в это с трудом верилось. Ханна всегда представляла свою тетю не иначе как полную, всегда ворчащую домохозяйку. Сейчас Рут брела к кофеварке за очередной дозой кофеина, знаменующей начало еще одного дня безысходности.

— О, уже и кофе сварила? — удивленно спросила тетя.

— Я рано встала.

— С тобой точно все в порядке?

«К чему эти постоянные расспросы, — подумала Ханна. — Ни тебе “как мило с твоей стороны”, ни хотя бы просто “спасибо”». Ничего подобного для тети Рут не существовало. Она всегда считала, что в этом мире никто не поступает без скрытого умысла. Тебя либо пытаются задобрить, либо пустить пыль в глаза. Никто ничего не делает просто так. Всему есть причина.

Рут поднесла чашку к губам и сделала глоток.

— В котором часу ты вчера вернулась с работы?

— Как обычно. В пятнадцать минут первого.

— И встала ни свет ни заря? — Опять этот взгляд искоса. — Почему ты не говоришь мне, что случилось?

— Ничего не случилось, тетя Рут! Честно!

Она всего-то позвонила в «Партнерство ради Жизни» неделю назад. Трубку взяла женщина и сказала, что в самое ближайшее время вышлет ей ознакомительную литературу, вот только Ханна сгоряча взяла да и выдала почтовый адрес Риттеров. Лишь потом до нее дошло, что следовало оставить адрес «Голубого рассвета».

— Пока ты живешь здесь и пользуешься нашим гостеприимством, — Рут никогда не забывала напомнить ей об этом, — в этом доме не будет секретов.

Если на конверте с письмом из «Партнерства ради Жизни» тоже будут изображены сердечки и улыбающийся ребенок, как это было в газете, то Ханне придется долго объясняться. Поэтому каждое утро она всю неделю встает рано в надежде перехватить почтальона. Но письма пока не было.

Девушки в ее возрасте должны думать о женихах, свадьбе и семье. Тогда почему мысль о том, чтобы выносить ребенка для бездетной четы, так запала ей в душу? Объяснение для себя Ханна могла найти лишь в воспоминаниях о своей матери. Ее мама была из тех людей, кто не может отказать другим и верит, что всякий должен помогать тому, кому повезло меньше. «То, что тебе не дают покоя проблемы, — повторяла она, — свидетельствует о том, что пора позаботиться о ком-то другом, кроме себя». Ханна на всю жизнь запомнила этот урок, хотя с грустью замечала, что постепенно забывает нежный голос мамы.

Рут достала из микроволновки тарелку горячих плюшек с корицей и, произведя тщательный осмотр, выбрала ту, которая более-менее удовлетворяла ее требования.

— Я думала, что ты всю неделю должна работать в утреннюю смену, — сказала она.

— Должна, но в закусочной сейчас пусто. Видать, после праздников все сидят дома.

— Смотри, чтобы Тери не заграбастала все лучшие смены себе.

Рут запила плюшку остатками кофе, затем полезла в холодильник за яйцами.

— Надеюсь, что твой дядя не думает проспать все утро. Скажи ему, что завтрак на столе.

Ханна в благодарность за то, что можно ускользнуть из кухни, поспешила подойти к лестнице и прокричала:

— Дядя Герб! Тетя Рут зовет тебя завтракать.

Сверху послышалось недовольное ворчание.

— Уже идет, — передала она ответ дяди и посмотрела в окно гостиной. Как и ожидалось, почтальон уже шел вниз по улице. Было холодно, и Ханна, обхватив себя за плечи, выскочила во двор, едва он только ступил на дорожку.

— Помогаешь мне, да? — весело сказал мужчина. Он открыл сумку, достал из нее пакет, слегка перетянутый шнурком, и вручил его Ханне.

Быстрая проверка показала, что это был вполне предсказуемый набор счетов, журналов и рекламы. Дойдя до крыльца, она увидела конверт с эмблемой «Партнерство ради Жизни» в верхнем левом углу. Девушка уже было опустила его себе в карман, когда неожиданно раздался сердитый голос:

— Ты что творишь? Решила всех соседей обогреть? Ты хоть представляешь, почем сейчас мазут? — В дверном проходе стоял Герб Риттер, облаченный в банный халат и пижаму. Его редеющие седые волосы были взъерошены после сна.

— Извините. Я лишь на секундочку выскочила.

— Дай мне это. — Герб выхватил пакет из рук Ханны, развернулся и направился в кухню, где занял свое обычное место во главе стола.

Ханна поставила перед ним чашку кофе и выжидающе замерла, наблюдая, как он просматривает почту, от которой его настроение только портилось. Ее письмо было последним. Одна сторона его торчала из пачки настолько, что она могла прочитать слово «Партнерство» на месте обратного адреса. Она протянула руку через плечо дяди и выхватила конверт.

— Эй, ты что делаешь?

— Я думаю, это мне. Мое имя на конверте.

— Кто же это тебе пишет? — спросила Рут.

— Никто.

— Письмо само себя написало?

— Это личное. Вы же не возражаете?

Возмущенный голос Рут эхом прокатился по лестнице:

— Сколько я еще должна повторять вам, девушка? В этом доме не будет секретов.

Ханна захлопнула дверь в свою комнату, собралась с духом и вскрыла конверт ноготком.

 

Глава 5

Прошло уже два дня после смерти священника., когда служитель получил указания из канцелярии архиепископа.

Его преосвященство и несколько гостей намереваются посетить Камару Санта сегодня вечером. После закрытия собора ему надлежит оставаться у входа в капеллу и в нужное время открыть двери и находиться на страже в течение всего времени, пока они будут там.

Необходимость такого визита служитель мог объяснить только кончиной священника, ведь полиция уже проверила все помещения и ничего подозрительного не обнаружила. Они сделали снимки тела, перед тем как забрать его в морг. Все реликвии в Камаре Санта тщательно осмотрели и проверили по спискам на предмет возможной кражи.

Служитель несколько раз рассказал властям о случившемся. Да и рассказывать было, в общем-то, не о чем. В тот день священник выглядел здоровым и без особого труда преодолел спуск в капеллу. Ему казалось, что они сделали друг другу пару замечаний, но ничего серьезного. Затем, двадцать минут спустя — да, он был уверен, что именно двадцать минут спустя, — служитель пошел за священником и обнаружил того на полу мертвым. Вот так все и было, более или менее.

Шелест мантий и перешептывающиеся голоса возвестили о прибытии епископа. Из троих гостей служитель узнал только самого высокого — тот был из Мадрида и, если память ему не изменяла, тоже епископ. Внешность двух других говорила ему, что они стоят на той же ступени церковной иерархической лестницы, что и гость из Мадрида. Их суровые лица подчеркивали серьезность происходящего.

Готовиться к особым визитам в Камару Санта, как правило, начинали за несколько недель до запланированной даты, и ему заранее сообщали, кто из гостей прибудет, чтобы можно было усилить меры безопасности, если потребуется. Было ясно, что об этом визите никто не должен был знать.

Служитель достал большой ключ и распахнул тяжелые двери, затем поспешил вниз по лестнице, на ходу пытаясь достать вторую связку ключей, чтобы открыть решетку Камары Санта. Тут он почувствовал, как по его спине струится пот.

— Теперь оставь нас, — пробормотал архиепископ и вошел в священную сокровищницу.

Единственное, что выдавало тревогу присутствующих, был жест одного из гостей, который потирал руки, словно пытаясь очистить их от прилипшей смолы.

Обрывки их оживленного разговора доносились до его ушей, но когда служитель добрался до главного входа, слова стали неразборчивыми. Одно слово, которое, как ему казалось, прозвучало несколько раз, было «не хватает». Не хватает? Чего не хватает? Они же там все осмотрели и проверили по спискам.

Минуты тянулись так медленно, что служитель то и дело с силой тряс свои карманные часы, думая, что они остановились. Он не видел особой причины, чтобы рассказать, что отлучался со своего поста, дабы сопроводить одинокую женщину из собора. Теперь он задавал себе вопрос, не прознал ли кто из них о его проступке? Чем дольше он ждал, тем сильнее сомнения терзали его сердце.

Прошло полтора часа, когда он наконец услышал свое имя и устремился к решетке Камары Санта. Став еще более суровыми на вид, епископ и его гости молча поднимались по ступенькам. Уже на входе, когда он закрыл массивные двери и повернул ключ в замке, служитель обнаружил у себя за спиной архиепископа.

— Ключи, — приказал тот и протянул руку.

Сердце служителя екнуло. Сейчас он лишится своей должности! А на что же кормить семью? При сложившихся обстоятельствах ему не было прощения, но все-таки… Он отдал обе связки.

— Нет, только от Камары Санта, — произнес архиепископ. — Боюсь, что вам придется ее закрыть до получения следующих указаний. Мы сообщим прессе, что сейчас там необходимо провести ремонт несущих конструкций. Вы уполномочены говорить туристам то же самое.

Спрятав ключи под мантию, архиепископ бросил «Buenos noches» и последовал за своими гостями.

От радости у служителя подкосились ноги. Несмотря ни на что, достаток его семьи спасен. Конечно, он должен был охранять священника во время его пребывания в капелле, но ведь на нем также лежала обязанность сохранить и уберечь собор и все его богатства от посетителей, припозднившихся и неуспевших вовремя покинуть святые стены. Как бы то ни было, он отлучился всего на минуточку.

Тут ему стало понятно, что до тех пор, пока он будет держать язык за зубами, нет необходимости рассказывать кому-то о странной женщине. Как и старый священник, воспоминания о необычных событиях того дня он заберет с собой в могилу.

 

Глава 6

— Вот так на смену моему безграничному горю пришла моя величайшая радость. Жизнь всегда преподносит нам сюрпризы, правда? — Тут Летиция Грин достала бумажный платок и легко промокнула выступившие в уголках глаз блестящие слезинки. — День, когда я забрала Рики из больницы, стал самым счастливым в моей жизни. Казалось, что жизнь вот-вот закончится. Я и Хэл — это мой муж — были на грани развода. Я и не думала, что мы это выдержим. Не думала, что смогу все пережить.

Ханна наблюдала, как женщина, сидящая за антикварным столом из розового дерева, пыталась справиться с неожиданно нахлынувшими на нее эмоциями. Несмотря на большую разницу в возрасте и отнюдь не равное положение в обществе, рядом с ней девушка чувствовала себя легко и непринужденно.

— Вы только представьте! После пятнадцати лет разочарований я уже перестала верить, что смогу стать матерью, и вдруг в моей жизни появилась она, этот ангел во плоти. Ее зовут Изабель, и она просто вернула нас к жизни. Совершенно чужой человек! Она хотела помочь, но, мне кажется, и сама не смогла осознать, какую огромную роль в нашей жизни сыграет ее желание. Она вернула нас друг другу, спасла нашу семью. О! Я помню день, когда привезла Рики из больницы. Кстати, это он, взгляните.

На ее столе стояла фотография в золотой рамке, на которой был запечатлен рыжий веснушчатый мальчик лет семи. Женщина развернула ее, чтобы Ханне было лучше видно, и взволнованно произнесла:

— Я думала, что взорвусь от счастья. Оно меня просто переполняло. И казалось, что с каждым днем его становилось все больше и больше. Бывало, скажу мужу: «Хэл, что мне делать со всем этим счастьем?» Уверена, что тогда он и представить себе не мог, какой эффект окажут на меня его слова. Но он повернулся ко мне…

Летиция Грин потянулась к Ханне, словно не хотела, чтобы кто-то еще услышал ее слова. Серебряный амулет на ее шее при этом стал раскачиваться туда-сюда, разбрасывая солнечные зайчики по поверхности крышки дорогого стола. Скорее всего, украшение тоже стоило недешево.

— Вы знаете, что он мне сказал? — Она неожиданно замолчала.

— Нет, — ответила девушка. — Что же он сказал?

— Хэл сказал: «Ну так поделись своим счастьем. Поделись с остальными, Летиция!» И тут меня осенило, — слова так и летели из ее уст. — Что я должна делать со всем этим счастьем? Делиться с остальными, конечно. И вот я тут, спустя четыре года, помогаю другим бездетным парам отыскать кого-то особенного, чтобы счастья стало еще больше.

Она с гордостью указала на висевшее за собой зеркало, золоченая рама которого с обеих сторон была увешана фотографиями. На них улыбающиеся родители с очаровательными детишками делились своей радостью с фотокамерой. Рядом е некоторыми излучающими благодарность снимками были прикреплены письма, служившие доказательством выдающихся результатов, которых добилась Летиция Грин.

Ханна с уважением смотрела на них. Подумать только, а ведь ©на чуть было не убежала. Проехать по глухим улочкам города казалось почти невозможным, и к тому времени, когда ей все же удалось отыскать улицу Ревир протяженностью в пару домов и припарковать свой «шевроле», она опаздывала уже на десять минут. «Партнерство ради Жизни» располагалось на втором этаже кирпичного здания, построенного в девятнадцатом веке, 4 ведущая к нему лестница была такой грязной и плохо освещенной, что Ханна хотела развернуться и уехать восвояси.

Тем не менее это желание вмиг испарилось, как только девушка пересекла порог офиса. Комната была просторной и уютной и больше напоминала гостиную, чем офис. Пол везде был устелен шерстяным ковровым покрытием. Между двумя диванами с яркой обивкой стоял низкий кофейный столик. На полках книжного шкафа расположились разные статуэтки, а на подставке, отдельно от всего остального, стояли декоративные шелковые цветы. И только письменный стол из розового дерева и позолоченный стул, на котором в этот момент сидела Ханна, использовались для работы, хотя язык не поворачивался назвать их офисной мебелью.

— Я неспроста выбрала для организации название «Партнерство ради Жизни», — рассказывала Летиция Грин. — Оно соответствует моему видению нашей миссии. Люди объединяются в своем желании дать начало новой жизни. Поймите, мисс Мэннинг, наши суррогатные мамы дают жизнь во многих отношениях. Конечно, в первую очередь — это ребенок. Но вы также привносите новый смысл в жизнь тех мужчин и женщин, которые часто видят ее пустой и неполноценной. Вы даете им будущее. Вы — их спасительница.

Ханна чувствовала, как ее сердце откликается на каждое слово этой женщины. Сила духа и понимание своего жизненного предназначения делали ее такой отзывчивой. Она подумала о своих тете и дяде, о двух чужих друг другу людях, живущих в постоянных бессмысленных перебранках под одной крышей. Вспомнились и угрюмые посетители закусочной, разбавляющие череду одинаковых дней перерывом на обед. И так день за днем, бесконечно. Даже Тери, столь добродушная от природы, смирилась с перспективой провести всю жизнь с подносом в руках, поэтому искала разнообразия в непрекращающейся грызне с Бобби. Каким ничтожным и ограниченным казалось Ханне их существование!

Она вдруг подумала и о собственной жизни, самой ничтожной и незначительной. Она была никем на фоне этой живой женщины, которая так и лучилась энергией.

— Прошу прощения, я немного отвлеклась. Как вы уже могли убедиться, я обожаю свою работу. — Летиция улыбнулась, словно извиняясь. Она надела очки и быстро пробежала глазами анкету Ханны. — Что ж, ближе к делу. Думаю, у вас есть кое-что поважнее, чем слушать целый день мою болтовню. Напомню вам, что каждый случай требует отдельного рассмотрения, каждая суррогатная мать — уникальна. Мы стремимся создать для вас наилучшие условия, то есть подобрать наиболее подходящую семью. Как часто вы бы хотели с ними контактировать? Согласитесь ли вы с тем, чтобы они присутствовали при родах? Следует ли им присылать вам фотографии взрослеющего ребенка? Ну и тому подобное. Мы заранее учитываем все эти нюансы, чтобы все были довольны. Оплата… уверена, вы найдете ее весьма достойной.

Летиция перевернула анкету и скользнула взглядом по обратной стороне.

— Кажется, вы полностью ответили на все наши вопросы, — произнесла она с одобрением. — Вы тоже можете спрашивать нас о чем хотите, сейчас или потом. Вам, конечно, известно, что понадобится пройти медосмотр. Бояться нечего. Просто мы хотим убедиться, что вы так же здоровы, как и красивы.

— Конечно, конечно. Все, что требуется. Я не против.

— Раз вы уже здесь, то я бы хотела задать вам несколько личных вопросов… Возможно, это покажется вторжением в личную жизнь, но ведь нас свело очень личное, я бы сказала, даже интимное дело. Поэтому нам необходимо узнать друг друга получше. Надеюсь, вы меня понимаете.

— Да, понимаю. Спрашивайте о чем угодно.

Летиция Грин откинулась на спинку стула.

— В анкете вы указали, что не замужем.

— Да, это так.

— А ваш парень одобряет ваши намерения?

— У меня нет парня.

— Вы давно разошлись?

Щеки Ханны залились румянцем.

— Ну… Я никогда… То есть среди моих друзей были парни… и мы там ходили в… Не думаю, что это когда-либо переросло бы во что-нибудь серьезное.

— Понимаю. Вы — лесбиянка?

— Что? А… Нет. Мне нравятся парни. Простоя еще не встретила того, с кем… ну… — Ханна вдруг поняла, что не может вымолвить и слова. Был гуг один Эдди Райан, который жил по соседству и время от времени приглашал ее в кино, да и в старших классах были у нее симпатии, хотя сама она никогда не проявляла инициативы. Тери говорит, что порой женщине приходится брать все в свои руки, но Ханна никогда не могла заставить себя сделать первый шаг.

— Вы все еще живете с родителями?

— Нет, с дядей и тетей.

— Вот как? — Летиция Грин посмотрела на нее поверх очков.

— Мои родители умерли. Они погибли, когда мне было двенадцать. В аварии.

— Ой, простите меня. Вероятно, это было для вас ударом. Вам, наверное, и сейчас тяжело.

— Да, — тихо произнесла Ханна. Это было все, что она смогла сказать.

— Хотите об этом поговорить? — Слова Летиции неожиданно тронули сердце девушки, потому что уже давно никто не спрашивал ее об этом. Обычно все старались избегать разговоров о случившемся или давали совет из разряда «оставь это в прошлом», «жизнь продолжается». А вот, оказалось, Летиции было не все равно.

— В канун Рождества мы возвращались от тети Рут, — неуверенно начала девушка. — Теперь я у нее живу. Мы часто праздновали у них сочельник, потому что они — единственная наша… моя родня. Тогда мы жили в Даксбери. Я заснула на заднем сиденье и помню, что проснулась на полу. А еще мамины крики. Мама все спрашивала, в порядке ли я, говорила, чтобы я не двигалась, что помощь уже в пути. По ее голосу я поняла, что ей очень больно. Когда я попыталась встать, чтобы посмотреть на нее, она закричала: «Нет, оставайся там! Не смотри».

Ком подкатил к горлу, и Ханна сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.

— Не торопитесь, — мягко произнесла Летиция Грин.

— Было так страшно лежать там и ждать «скорую». Я боялась даже пошевельнуться. Потом я поняла, что мама не хотела, чтобы я увидела папу. Он умер на месте. В нас влетел GMC, ехавший по встречной. Была метель, а водитель заснул, и…

Как же четко она до сих пор помнит каждую мелочь! Как будто это случилось не семь лет, а семь дней назад. Рут и Герб ни разу не заводили разговор о случившемся, поэтому она все время держала в себе эти ужасные воспоминания. Казалось, что она вообще в первый раз об этом рассказывает, причем совершенно незнакомому человеку. Но ведь Летиции Грин не все равно.

— Удар пришелся на сторону водителя, поэтому отец умер сразу. Его раздавило. Нам говорили, что он ничего не почувствовал. Как ни странно, на мне не было ни царапины. Еще в карете «скорой помощи» мама впала в кому. У нее было повреждение внутренних органов, и она умерла через неделю. «Прости меня, Ханна, — были ее последние слова. — Прости…»

— Должно быть, родители очень любили вас.

— Да, наверное… — К горлу вновь подкатил ком.

Ханна уже давно забыла, что такое любовь. Это чувство жило в ее далеком детстве, но авария все изменила. Она еще помнила, как счастливая шла по улице под желтым дождем осенних листьев, крепко держась за мамину руку, не отпуская ее и на секунду. Ах, как ярко тогда светило солнце!

— Эй, вы! Да оторвитесь друг от друга, — с притворной завистью говорил отец.

Тишина в офисе дала Ханне понять, что ее ненадолго захватил поток нахлынувших воспоминаний. Миссис Грин с пониманием смотрела на нее, немного наклонив голову. То, что ее не пугало даже незначительное проявление эмоций, делало эту женщину не похожей на других. Наоборот, она это приветствовала. А ее открытость в общении с людьми не вызывала в Ханне обычной зажатости.

Летиция наклонилась вперед и протянула ей руку. Ханна с благодарностью взяла ее ладонь. Это простое касание вызвало еще одну волну неожиданных эмоций. Некоторое время они так и держали Аруг друга за руки, не отводя глаз и не нарушая молчания.

Грузовик производства компании «Дженерал Моторе».

Но они были не одни.

По ту сторону золоченого зеркала, прямо за спиной у Летиции, находилась небольшая комната, из которой за ними наблюдали двое. Все это время они смотрели и слушали, как Ханна изливает свою душу незнакомому человеку. Несмотря на то что их никак нельзя было увидеть за тонированным стеклом зеркала, они не позволяли себе ни малейшего движения и ни на миг не сводили глаз с лица девушки. Изменилось только их дыхание. Сначала ровное, оно стало коротким и неглубоким от нарастающего волнения.

— Извините, так подробно вам, наверное, не нужно, — сказала Ханна.

Летиция медленно покачала головой.

— Конечно, такого из анкеты не узнаешь, но я очень благодарна вам за оказанное мне доверие. — Она отпустила ее ладонь. — Я имела в виду именно это, когда говорила, что «Партнерство ради Жизни» дает людям возможность стать друг Другу ближе. Людям, которые готовы принять участие в столь чудесном событии. Скажите, Ханна, почему вы хотите сделать это?

Ханна много дней задавалась этим вопросом. Неужели она и впрямь верит в то, что сама судьба подкинула ей объявление? Даже будучи столь чуткой женщиной, миссис Грин могла посчитать ее немного чокнутой. Девушке хотелось ответить, что она очень долго ждала знамения, но все равно продолжала сомневаться, даже когда получила по почте их буклет.

— Я работаю официанткой в закусочной, и мне кажется, что я впустую трачу свою жизнь. Я мало на что способна, но когда прочитала объявление и ваш буклет, то подумала, что мне это по силам. Может, мне удастся сделать подарок, о котором вы говорите, и осчастливить кого-то. В общем… В общем, я просто хочу быть полезной.

Летиция встала из-за стола, подошла к Ханне и крепко обняла ее.

— Я тоже надеюсь, что вы сможете. К сожалению, сейчас я ничего не могу вам обещать. Всю информацию, полученную от вас, еще будут проверять. Кроме того, мы, возможно, пригласим вас на встречу с психологом, чтобы вы окончательно убедились в своем решении. Ну и, конечно, медосмотр, о котором я уже говорила.

Она проводила Ханну до дверей, легко приобняв ее, и на мгновение девушка вновь вспомнила о своих осенних прогулках с мамой.

— Ой, чуть не забыла. — Ханна остановилась, когда Летиция открыла перед ней дверь. — Телефон, который я указала в анкете, — это номер закусочной, где я работаю. Для меня было бы удобнее, чтобы вы позвонили туда, если понадобится связаться со мной.

— Хорошо. Теперь отправляйтесь домой и еще раз обдумайте все, о чем мы с вами сегодня говорили. В подобных делах спешка неуместна. Я хочу, чтобы вы приняли абсолютно правильное для себя решение. Для всех нас.

Летиция слушала, как Ханна спускается вниз по ступенькам, затем, когда эхо шагов растаяло, заперла дверь изнутри и задвинула засов. Еще минуту она стояла у двери, собираясь с духом и пытаясь справиться с дрожью в руках.

В дальней стороне офиса скрипнула дверь, и из потайной комнаты вышли мужчина и женщина среднего возраста. Яркие цвета традиционного гватемальского костюма и толстый слой косметики на лице женщины не оставляли никакого сомнения в том, что из них двоих именно она всегда была душой компании. Черные волосы с заметно проступавшей сединой и мятый вельветовый пиджак делали мужчину похожим на профессора одного из многочисленных колледжей Бостона. Оба они молчали.

Наконец на лице мужчины появилась широкая улыбка и он произнес то, о чем все трое подумали:

— Вероятно, мы нашли нашу мамочку.

— Не сомневаюсь, что все будут рады об этом услышать, — добавила Летиция.

— Наконец-то, — сказала женщина в крестьянской юбке. — Мы можем начинать.

 

Глава 7

Всю дорогу из Бостона Ханна не переставала себя ругать. И чего это ее понесло рассказывать про смерть родителей? Летиция Грин просто хотела узнать, живет ли все еще Ханна с родителями. Неудивительно, что она упомянула что-то о психологе. Бедная женщина, по-видимому, решила, что у Ханны не все дома.

Эх, надо было заранее продумать, как себя подать. Но ведь она никогда раньше не ходила на собеседования или встречи по поводу работы. Ее первая должность — место официантки в «Голубом рассвете» — сама упала ей в руки. Она обедала там с Рут и Гербом с двенадцати лет, и Билл Хетчер, владелец закусочной, всегда относился к ней как к родной.

Какой же надо быть идиоткой, чтобы думать, будто все пройдет так легко! Прилетела в офис, ответила на пару вопросов и — бац: вы нам подходите? Теперь об этом можно забыть. Она выглядела полной дурой, и от этого никуда не деться.

Настроение у девушки еще больше упало, когда ее «шевроле» затарахтел по автостраде мимо нефтяных резервуаров «Эссо» и заводских магазинчиков с их зависшими в воздухе рекламными щитами, которые видны за четверть мили, а затем проехал сосновый лесок, выглядевший блеклым пятном на фоне чистого неба.

Ей нужны деньги, чтобы уехать, иначе время пройдет и она навеки останется бедным родственником в доме Рут. Судьба дала ей шанс выбраться из Ривер-Фол, а она его проворонила.

Заезжая на парковку «Голубого рассвета», Ханна посмотрела на часы приборной доски и поняла, что опоздала более чем на полчаса. Однако на парковке машин было немного, и это успокаивало: значит, Бобби не очень расстроится из-за ее опоздания.

На ходу снимая пальто, Ханна открыла дверь в закусочную и вошла.

— Ну-ка, ну-ка, ну-ка, — громко произнесла Тери, которая наполняла сахарницы розово-голубыми пакетиками с сахарозаменителем. — Вы только посмотрите, кого к нам занесло!

— Извини, Тери. Тебе пришлось самой подготовить все столы? Обещаю, завтра я отработаю за двоих.

— Да ладно, к черту столы. Мне они уже снятся. С тобой-то все в порядке? Ты вся красная.

— Спешила, чтобы не опоздать.

— Чем сегодня занималась?

— Да так, дома убирала.

Тери, закончив с сахарницами, продолжила:

— Ты уж прости, но я тут десять минут назад звякнула тебе, чтобы просто напомнить, что у тебя сегодня ночная смена. Твоя тетя сказала, что тебя весь день дома нет. Ита-а-а-ак, что случилось?

— Ничего не случилось. Просто решила пройтись по магазинам и поехала в Бостон.

Старшая официантка нахмурилась.

— В Бостон, да? Ты же сказала, что дома убирала. Ханна Мэннинг, вы не умеете врать. Ну же, мне ведь ты можешь рассказать.

— Да не о чем рассказывать, честно.

— Хорошо, хорошо. Не хочешь — не надо. Тогда у меня только два вопроса.

— Каких?

— Я его знаю и он женат? — Тери сказала это так громко, что Бобби выглянул из кухни посмотреть, что происходит. На фоне чистого белого фартука, который был на нем в этот день, его футболка с короткими рукавами выглядела еще более выцветшей.

— Ага, наконец-то появилась, — буркнул он Ханне. — Как раз вовремя. Я уже начал думать, что мне придется провести всю ночь с этой…

— Сомневаюсь, что ты знал бы, что тебе делать, если захотел бы провести всю ночь со мной, Казанова, — перебила его Тери.

— Для начала я бы связал тебя, а на голову надел мешок.

— Правильно. Иначе я бы умерла со смеху.

«Опять завелись», — подумала Ханна и пошла в кладовую, где в дальнем уголке, в ржавом шкафчике, у нее хранилась запасная форма. Спрятавшись за стеной из картонных ящиков с консервированными стручковыми бобами и яблочным пюре, она быстро переоделась. Теперь ее беспокоил вопрос, действительно ли Тери думает, что у нее кто-то появился. Даже если и думает, то с этим ничего не поделаешь, так как у Тери все мысли об одном и том же. Послушать ее, так причиной задумчивости у девушек может быть только очаровательный жеребец в обтягивающих джинсах, который имеет привычку прятаться за каждой дверью и под каждой кроватью.

Ханна завязала за спиной фартук и, когда вернулась в зал, обрадовалась, что обстановка там изменилась, — стало намного оживленнее. Всегда так. Сначала никого нет, а потом словно все сговорились и дружно набежали. Зато Тери не будет допекать своими расспросами о том, где она была сегодня целый день. Тери — человек неплохой, никогда не обидит. Но вот только не всегда знает, когда следует остановиться. Так же как и с ее шуточками над Бобби.

Вскоре Ханна с головой ушла в хорошо знакомую и почему-то успокаивающую работу. Блюдо дня — мясной рулет, обильно политый соусом, — две порции, вот тем двум дальнобойщикам за столиком у стены. Жареные куриные ножки для мистера и миссис Кингсли, пожилой супружеской пары, которые всегда заказывают их, не забывая при этом снабдить тебя ценными указаниями: «Только чтобы ножки, а не барабанные палочки, пожалуйста». Одним кофе принеси, другим — долить, третьим — счет. Ханна была рада всему этому, потому что в работе время пролетало незаметно.

Идя ей навстречу, Тери, нагруженная большим блюдом с двойными гамбургерами, украшенными колечками жареного лука, Ненароком задела ее.

— Не знаю, как у тебя, — пробормотала она, — а у меня поясница так и поет о недельке на лазурном берегу в Лодердейле. Может, махнем туда втроем — я, ты и твой тайный воздыхатель?

Только когда часы с надписью «Пришло время для Бада», висящие над дверью, показали три минуты десятого, в закусочной наступило короткое затишье. Следующую волну клиентов можно было ждать минут этак через сорок пять, когда в местном синеплексе закончится очередной сеанс. Тут Ханна услышала, как кто-то ее зовет, и окинула взглядом зал, в котором еще находились несколько не спешащих покинуть свои столики клиентов. У кассового аппарата стоял Бобби и махал над головой телефонной трубкой.

— Это тебя! — крикнул он.

Ханна вытерла ладони о фартук, взяла трубку и услышала:

— Алло, это Ханна Мэннинг?

— Да.

— Это миссис Грин из «Партнерства ради Жизни». Я звоню не вовремя?

— Нет-нет, все нормально. У нас пока полный штиль.

— Это хорошо. Хочу сказать, что до сих пор нахожусь под впечатлением от нашей с вами сегодняшней встречи.

— Мне она тоже понравилась, миссис Грин.

— Я думаю, что вы — очень особенный человек. Хотелось бы, чтобы такие люди, как вы, почаще обращались в «Партнерство ради Жизни».

От этих слов у Ханны просто гора с плеч свалилась.

— Слава Богу. То есть… Я не хотела обременять вас моими проблемами. Даже не знаю, почему я все это рассказала…

— Не беспокойтесь, — перебила ее миссис Грин. — Мы ведь хотели получше узнать друг друга, помните? Ну, хватит, перейду сразу к делу. Когда вы ушли, я еще немного посидела в офисе, думая о нашем разговоре и просматривая свою клиентскую картотеку. Знаете, я привыкла доверять своей интуиции, поэтому думаю, что нашла для вас идеальную кандидатуру.

От восторга у Ханны перехватило дыхание. Она даже подумала, что ослышалась. Та часть ее, которая каждый день видела раздавленных повседневными хлопотами домохозяек, затаривающихся в супермаркете или выгружающих пакеты с покупками перед гаражом своего желто-коричневого дома, кричала, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Ничего из этого не выйдет, потому что… потому что это — Фол-Ривер, у тебя здесь изначально ничего не может получиться. Но ведь миссис Грин говорит, что у нее вроде бы есть вариант. Причем идеальный вариант.

— Алло, Ханна, вы меня слышите?

— Да, мэм. — Тут она заметила, как Тери возле нее с усердием вытирает уже давным-давно чистый столик, чтобы получше услышать, о чем она говорит.

— Вам сейчас неудобно разговаривать? — спросила миссис Грин.

— Да, немного.

— Что ж, придется поторопиться. Мне действительно очень хочется, чтобы вы встретились с этими людьми, Ханна. Думаю, скором времени я смогу организовать встречу. Пока лишь скажу, что они очень требовательны к тем, кто может стать для них суррогатной матерью. Но это милые и добрые люди, которые серьезно относятся к нашему делу. И не стоит сбрасывать со счетов мою интуицию… Одним словом, вы бы хотели с ними встретиться?

— А как насчет других вещей, которые мы обсуждали?

— Каких вещей?

— Э-э-э… — Она бросила взгляд на Тери, которая теперь» думала протереть красные виниловые диваны. Шпионка! — Других… этапов.

— А, вы имеете в виду медосмотр и все остальное?

— Да.

— Их все равно придется пройти, если, конечно, вы не передумали.

— Нет-нет, не передумала.

— Вот и отлично! А то я только что говорила с ними по телефону. Если вкратце, то они ждут не дождутся вашей с ними встречи. «Чем скорее, тем лучше», — сказали они. Как насчет завтра?

— Завтра не получится, мне на работу в двенадцать.

— Тогда после работы. В котором часу вам удобно?

— Э-э, завтра у меня дуплет, вообще-то.

— Извините, не поняла.

— Две смены. Я прийду в одиннадцать дня и закончу не раньше полуночи.

— Ничего себе. Да вы, похоже, двужильная! — улыбнулась в трубку Летиция Грин. — Ну ладно. Просто скажите мне, в какой день вы сможете приехать.

— Думаю, в пятницу я точно смогу.

— Давайте тогда на два часа, договорились?

— Хорошо. В пятницу на два часа.

— Вот и ладненько. Встречаемся прямо в офисе. На этот раз не заблудитесь?

— О нет, что вы. Я запомнила дорогу.

Повесив трубку, Ханна почувствовала, что Тери дышит ей в затылок. Она обернулась и увидела, что старшая официантка понимающе улыбается.

— Что, и дня не прошло, а ему уже не терпится снова тебя увидеть? Опять на свидание зовет?

Ханна едва не начала убеждать Тери, что та ошибается, но вдруг подумала, что лучше оставить все как есть. Чтобы заставить Тери замолчать, нужно было сказать ей то, что она хочет услышать. Да и вообще, если дело выгорит, ей наверняка придется частенько говорить неправду.

— Ага, — ответила Ханна, отводя взгляд в сторону. — Клянется, что и дня без меня прожить не может.

— Вот и хорошо, детка, — с одобрением произнесла Тери. — Давно пора.

 

Глава 8

Ханна не могла дождаться пятницы. Словно пребывая в состоянии транса, она принимала и приносила заказы, постоянно оглядываясь на часы, которые, казалось, просто остановились. Обладая весьма значительным личным опытом, Тери, естественно, объясняла ее рассеянность и нерасторопность неожиданно возникшими любовными переживаниями и все время давала ей разные полезные советы по поводу мужиков и того, как удерживать их на крючке, не давая при этом съесть наживку. Ханна притворялась, что внимательно слушает подругу.

Утром в пятницу она успела обойти целых три магазина, пока не остановилась на юбке из твида, белой блузке и желто-коричневом кардигане. Ночью к ним пришел арктический фронт, поэтому ей было бы гораздо удобнее в брюках и свитере, особенно если вспомнить, что кондиционер в «шевроле» работал плохо. Но, по ее мнению, юбка и кардиган смотрелись лучше — хорошо сочетались, ничего лишнего. Иначе все могут подумать, что она пытается на этом выехать.

Ханна нанесла немного румян на щеки и слегка подкрасила ресницы, так что уже в четверть первого смотрящее на нее лицо в зеркале примерочной выглядело весьма мило, уж точно не хуже, чем могло быть. Ей понадобится час, чтобы добраться до Бостона, и в запасе останется еще сорок пять минут — на случай, если будет слишком оживленное движение или возникнут проблемы с парковкой.

Уже в дороге Ханна стала обдумывать вопросы, которые ей следует задать миссис Грин. Сколько времени займет процедура искусственного оплодотворения? А это больно? Нужно будет ее повторить? Какие документы необходимо подписать? Кучу документов, скорее всего. И когда начнется выплата вознаграждения?

Довольно необычно, что она совсем не боится вынашивать ребенка. Что-то подсказывало ей, что тело само будет знать, что ему делать. К тому же за ней будут присматривать врачи, поэтому ничего плохого не случится. Вот только она не очень опытна в сексе. Нажимая то на газ, то на тормоз, Ханна все думала о том, не станет ли это проблемой.

Что, если «Партнерству ради Жизни» нужна более… более опытная соискательница? Девушку охватила паника. Возможно, если бы миссис Грин узнала об этом, то посчитала бы, что Ханна не сможет справиться с беременностью. Неожиданная мысль породила в ней еще больший страх, который на мгновение парализовал ее, когда она уже была у дверей «Партнерства ради Жизни». Ханна ненадолго уставилась на латунную табличку, на которой изящными буквами было выгравировано «П.Р.Ж.». Все еще не решаясь войти, она осмотрелась на лестничной площадке и попыталась мобилизовать всю свою волю. Здесь еще располагался офис юриста. В старомодное стекло его двери была вставлена мелкая проволочная сетка — то ли для того, чтобы его не разбили, то ли в надежде защитить офис от взлома. «Джин П. Розенблат, адвокат», — гласила надпись на стекле, нанесенная черной краской под трафарет, которая уже так начала слоиться и местами отпадать, что девушка засомневалась, что этот Джин П. Розенблат все еще жив и работает.

Она опять повернулась к табличке «П.Р.Ж.», глубоко вдохнула и открыла дверь.

Летиция Грин сидела за своим столом из розового дерева и изучала содержимое нескольких бледно-розовых папок.

— Сейчас освобожусь! — воскликнула она с бодрой улыбкой на лице. — Вот только закончу с этими бумагами. Как раз собиралась заварить чай. Не хотите ли чашечку? Вы, наверное, промерзли до костей.

Она встала из-за стола и прошла к двери в углу офиса, которая, казалось, вела еще в одну комнату. Ханна не помнила, видела ли она ее в прошлый раз.

Девушка сняла плащ и повесила его на вешалку у входной двери, затем посмотрела на себя в зеркало. Ветер немного растрепал волосы, но в целом ничего страшного, нормально. Так она походила на студентку колледжа.

— А вот и мы. — Миссис Грин вышла из комнаты, осторожно неся в каждой руке по чашке на блюдце. Ханна заняла место перед столом из розового дерева, взяла предложенную ей чашку и. аккуратно поставила ее на колени.

— Я попросила Витфилдов прийти в два тридцать. Подумала, что нам следует немного поболтать, обсудить кое-что перед встречей.

Ханна стала подносить чашку к губам, но от волнения у нее тряслись руки, и она опустила ее обратно на колени, чтобы ненароком не разлить чай.

— Простите, я немного взволнована.

— Успокойтесь, дорогая. Витфилды действительно очень приятные люди. Живут в браке вот уже двадцать лет. Они перепробовали все, на что способна современная медицина, но безрезультатно. Боюсь, что у нее проблемы с маткой, фиброиды.

Видя, что Ханна не совсем понимает, Летиция принялась объяснять:

— Понимаете, у нее на стенках матки образуются опухоли., Они полностью доброкачественные, но когда ей их в первый раз — удаляли, то повредили стенки матки. У бедняжки постоянно случаются выкидыши на пятой-шестой неделе беременности. Не хотелось бы вдаваться в мудреную терминологию. Одним словом, миссис Витфилд ищет кого-то, кто бы высидел ее яйца т|» нее. Вы их последняя надежда, Ханна.

Летиция Грин подула на чай и осторожно сделала глоток.

— Думаю, они вам понравятся. Как видите, ситуация очень Деликатная, поэтому я хотела поговорить с вами до их прихода, стоит забывать, что, став суррогатной матерью, вы поможете людям в их горе. Скажите, перед тем как прийти к нам, вы обращались в другие подобные организации?

— Нет, только к вам.

— Ясно. Понимаете, у каждой такой организации свои методы работы. Некоторые рассматривают суррогатное материнство только как чисто деловые отношения. Все предельно просто. Вы нужны лишь для того, чтобы родить другим ребенка, поэтому вам ничего не расскажут о той семье, которая его заберет. Другие же, наоборот, уделяют больше внимания эмоциональному и психологическому состоянию суррогатной матери. Обычно бывает очень сложно поддерживать правильный баланс интересов обеих сторон. Именно это я всегда и стараюсь делать — поддерживаю этот баланс. Я считаю, что контакт с семьей просто необходим, ведь будущие родители тоже должны почувствовать радость беременности. Конечно, существует вероятность того, что вы, будучи суррогатной матерью, сильно к ним привяжетесь. Вам, возможно, захочется, чтобы эти отношения продолжились и после рождения ребенка. Такое случается довольно часто. Поэтому нужно помнить, что каждый должен вернуться к своей обычной жизни и идти своей дорогой. Вы понимаете, к чему я веду?

— Да, конечно.

— Это вы сейчас так говорите, Ханна. Вам ведь еще никогда не доводилось вынашивать ребенка долгие месяцы, чтобы потом отдать его чужим людям.

— Вы боитесь, что я откажусь отдать ребенка?

— Я не имею в виду конкретно вас, Ханна, а говорю об общем положении дел. Да, такие случаи имеют место. Слава богу, в нашей организации не было ни одного.

— Это было бы ужасно.

Миссис Грин вздохнула в знак согласия.

— Да, ужасно. Ужасно и жестоко. Особенно в таких случаях, как у Витфилдов.

Ханна: приподняла бровь и стала ждать, когда миссис Грин продолжит.

— Они хотят провести экстракорпоральное оплодотворение и перенос эмбрионов в матку. У миссис Витфилд возьмут яйцеклетки — у нее еще происходит овуляция — ив лабораторных условиях соединят со спермой мужа. Полученные эмбрионы пересадят в вас. Так что ребенок никак не может быть вашим. Он с самого начала будет ребенком Витфилдов. Вы же будете просто инкубатором. Надеюсь, вы это понимаете?

— Да.

Миссис Грин сделала паузу, чтобы убедиться, что вопрос окончательно решен.

— Хорошо! Ой, вы только посмотрите на меня. Раскудахталась тут. Они появятся здесь с минуты на минуту. Возможно, у вас есть ко мне какие-то вопросы?

Ханна поставила чашку на край стола и заерзала на стуле, не зная, с чего начать. Она больше не могла скрывать правду от миссис Грин.

— Не думала, что все пройдет так легко, — сказала она и смущенно улыбнулась.

— Что значит «так легко», дорогая?

— Ну, раз вы меня вновь сюда пригласили, то, должно быть, думаете, что я вам подхожу?

— Если все медицинские анализы будут в порядке, а у нас нет причин в этом сомневаться, то…

— Я думала, что мне надо будет пройти что-то вроде экзамена.

На лице миссис Грин появилась широкая улыбка.

— Да что вы такое говорите! В наши дни пока еще не требуется иметь определенную квалификацию, чтобы родить ребенка. Если вы здоровы, ваше тело само все сделает. Я всегда говорю, что Господь не просто так прячет младенцев мамам в животики. Поэтому мы не можем приложить к этому руку и все испортить, что мы частенько делаем с нашим миром. Современные технологии могут только помочь в этом процессе, но само рождение новой жизни все еще остается для нас чудом.

— Значит, ничего страшного, если у меня еще не было…

— Не было чего, дорогая?

— Опыта, — слова неожиданно сами слетели с губ Ханны. — В прошлый раз вы спрашивали меня о моих отношениях с парнями. Я сказала, что они у меня были. Они действительно были.

Но не те, если вы понимаете меня. Не сексуальные отношения. Возможно, мне следовало раньше об этом сказать, миссис Грин. Дело в том, что я все еще…

— Пожалуйста, продолжайте…

— Я все еще девственница.

Было слышно, как у Летиции Грин перехватило дыхание. В офисе воцарилась тяжелая тишина. Женщина теребила серебряную цепочку у себя на шее, которую Ханна видела на прошлой встрече. Подвешенный на ней амулет болтался туда-сюда, словно часы гипнотизера. Боясь увидеть разочарование в глазах миссис Грин, Ханна стала рассматривать амулет. Он выглядел довольно необычно — квадратный крест, поддерживаемый у основания двумя ангелами, преклонившими колени.

— Вот это да! — вновь затарахтела миссис Грин. — Спасибо, что рассказали мне об этом, Ханна. И вот что я вам скажу. Был или нету вас секс… не важно. За секс отвечают наружные половые органы. А вот за беременность и овуляцию — внутренние. Не путайте это. То, что у вас нет сексуального опыта, никак не может повлиять на вашу способность выносить и родить ребенка.

— Значит, вы меня не дисквалифицируете?

Миссис Грин недоуменно посмотрела на нее, а потом залилась громким смехом. Но это был дружеский, а не издевательский смех, поэтому Ханна вскоре к ней присоединилась.

— Боже упаси! — произнесла женщина, осторожно вытирая носовым платком слезы из уголков глаз. — И этот вопрос беспокоил вас все это время? Совсем наоборот. Я бы сказала, что это делает вас весьма ценной для нас. Теперь нам не придется беспокоиться обо всех этих отвратительных заболеваниях, передающихся половым путем, не так ли? О, дорогое мое дитя, поверьте мне! Все будет просто замечательно. Не стоит забывать о моей интуиции!

Тут в дверь постучали. Летиция резко выпрямилась, словно по ее телу пробежал ток, а затем подняла руки и скрестила пальцы в знак того, что всем сердцем болеет за Ханну.

— Первая встреча, — прошептала она. — Каждый раз волнуюсь, когда это происходит.

 

Глава 9

Первой в офис зашла женщина. На вид ей было далеко за сорок. Ее юбка и блузка полыхали яркими цветами — красными, оранжевыми, темно-синими, — а на плечи была наброшена пурпурная, местами с вкраплениями желтого шаль с бахромой. В ушах у нее висели золотые серьги, донельзя напоминающие музыкальные подвески; волосы ее были цвета воронова крыла; на губах — толстый слой кирпично-красной помады. Однако глаза она карандашом не подводила. В целом такой набор цветов должен был казаться кричащим, но женщина, видимо, умела их талантливо сочетать. Ханна решила, что она выглядит эффектно.

Мужчина же, напротив, был одет в классический темный костюм в тонкую полоску и бордовый галстук, что наводило на мысль, что он либо биржевой игрок, либо банкир. Как оказалось, он был на десять лет старше жены. У него были мягкие, но невыразительные черты лица. Единственное, что привлекало к нему внимание, так это буйные черные волосы, в которых местами проступала седина, что делало его похожим на некоторых знаменитостей. Ханна ничуть не удивилась бы, если бы выяснилось, что в свободное от работы время он снимается в рекламе шампуня для мужчин.

То, что в Фол-Ривер она никогда не встречала кого-либо похожего на них, не оставляло ни малейшего сомнения: богатые и стильные. Таких людей тетя Рут со всем презрением, свойственным представителям нижнего и среднего класса, когда речь Идет о тех, кто находится на более высокой ступени социально-экономической лестницы, называла «снобами».

Миссис Грин резко вскочила и направилась к ним, широко раскинув руки.

— Разве это не замечательно? — воскликнула она и, не дожидаясь ответа, отступила в сторону. Затем, с гордостью указав на Ханну, торжественно произнесла: — Джолин и Маршалл Витфилды, позвольте представить вам Ханну Мэннинг.

Ханна поднялась и протянула руку. Джолин осторожно взяла ее в обе свои ладони, как если бы это было что-то очень хрупкое — яичная скорлупа или только что вылупившийся цыпленок.

— Я в восторге, — сказала женщина. — Почти как свидание вслепую, правда? Маршалл, поздоровайся с Ханной Мэннинг.

Его рукопожатие было более почтительным, почти безвольным, но он тепло улыбнулся Ханне, обнажив ряд белых ровных зубов. Ростом шесть футов три дюйма, он был на целый фут выше своей жены, но ее уверенность в себе, казалось, полностью компенсировала эту разницу. Словно бордерская колли, загоняющая отару в загон, миссис Грин проводила их к диванам и усадила каждого на положенное место: Витфилдов — по одну сторону кофейного столика, Ханну — по другую, а потом уселась рядом с девушкой.

— Значит, вы живете в Фол-Ривер, — сказала Джолин Витфилд, не теряя времени.

— Да, мэм.

— Мэм? О, так дело не пойдет. Просто Джолин, пожалуйста. И Маршалл. Я слышала, что там очень красиво, в Фол-Ривер. Мы недавно переехали в Ист-Эктон. Вы бывали там?

— Нет, никогда не бывала… Джолин.

— Там просто замечательно. Много деревьев. Как по мне, немного скучновато. В десять там уже все спят. Но зато Маршаллу удобно добираться до работы. Он работает в Бостоне. А еще у нас прекрасный сад.

— А я не говорила, что миссис Витфилд — художница? — спросила миссис Грин. — Я видела ее работы. Это что-то невероятное. Она даже продает их на Ньюберри-стрит.

— Ну что вы, так, всего-то парочку в год. Обычно просто дурачусь у себя в мастерской. Чтобы убить время.

— Она такая скромница. У нее столь необычайный… дар. Вы даже представить себе не можете, насколько она особенная.

Как ни странно, но Ханна подумала, что как раз это она может представить.

Из рассказа Джолин она узнала, что мистер Витфилд родом из Мэриленда и что он занимается страхованием. На этом интересные темы для разговора у них закончились, и они стали обсуждать погоду, дороги и прочие вещи. Миссис Витфилд даже похвалила кардиган Ханны, заявив, что он подходит под цвет ее волос.

— Что ж, — с серьезным видом произнесла миссис Грин, которая поняла, что настало время перейти к делу. — Я уже ознакомила Ханну с услугами, которые мы предоставляем в «Партнерстве ради Жизни». И в нашем телефонном разговоре сказала вам, что на предварительном собеседовании она меня очень впечатлила. («Интересно, чем же?» — подумала Ханна.) Но, возможно, было бы полезнее, если бы вы сами поведали ей вашу историю, Джолин?

— Все очень просто. Мы очень долго откладывали это на потом. У нас были другие цели. А когда наконец собрались, то выяснилось, что уже слишком поздно. — В глазах женщины появилась печаль.

— Перестань, Джолин, мы ведь не знаем точно, что причина именно в этом, — мягко произнес ее муж. — Вполне возможно, что и в двадцать было бы то же самое.

— Но ведь мы действительно поздно спохватились. Я уверена, что тогда бы смогла родить. И врач об этом говорил. Оба врача. Но мы все откладывали и откладывали. И в результате это случилось. Ты знаешь, что это правда. Как к то, что это целиком и полностью наша вина.

Маршалл положил руку ей на плечо, как бы говоря: «Что сделано, то сделано, дорогая. Мы же с тобой уже тысячу раз об этом говорили».

Джолин проигнорировала жест мужа.

— Нет. Нам не следовало так долго ждать. Маршалл хотел сделать карьеру в компании, каждый год поднимался все выше и выше. И мы очень любили путешествовать. Перед тем как завести ребенка, мы решили посмотреть мир. Мы ведь были еще молоды и относительно свободны. Думали, что когда у нас появятся дети, то все свободное время будет уходить на них и мы уже не сможем так просто куда-нибудь поехать.

— Они побывали везде, Ханна, — вмешалась миссис Грин. — Китай, Индия, Турция, Испания, Северная Африка. О, как же я им завидую!

— Я никогда об этом не жалела, — продолжила Джолин. — Мы видели такие невероятные места. И всегда оставалась страна, в которой мы еще не побывали. Правда, Маршалл? Десять лет мы откладывали семью. Когда до нее все же дошла очередь, мы думали, что все будет просто, — так же как планировать наши путешествия. Выбери дату, купи билет — и езжай. «В этом году махнем на Цейлон, а в следующем — заведем ребенка». Вот как мы тогда говорили. Глупо, не правда ли? В год, отведенный для ребенка, я перестала принимать противозачаточные таблетки и… ни-че-го! Врачи советовали не торопиться, говорили, что должно пройти какое-то время. Но опять — ничего. Год спустя они смогли определить, почему у меня не получается выносить ребенка — фиброиды не давали яйцеклеткам закрепиться на стенках матки. Пришлось лечь на операцию. Потом — снова. Когда я наконец забеременела, на третьем месяце у меня случился выкидыш. Это было семь лет назад.

Тут в ее рассказ вмешался Маршалл:

— Мы обсуждали возможность усыновления. Ведь в наши дни многие малыши остаются без родителей. Мы и сейчас этого не исключаем.

— Но это не то, — перебила его Джолин. — Я чувствую, что, поступив так, мы потеряем что-то очень важное в своей жизни. Чего-то все равно будет не хватать.

— Я уверен, что она это понимает, Джолин. Все это понимают. Тебе не нужно объяснять, что нам нужно иметь собственного ребенка. Это — естественное желание каждого.

Джолин, посмотрев Ханне прямо в глаза, произнесла:

— Знаете, у меня действительно выделяются яйцеклетки. Я способна к деторождению, как и любая другая женщина. Да и спермограмма Маршалла не показала никаких отклонений. Я просто не могу выносить ребенка полный срок. Вот и все. Я могу делать все остальное. Поверьте, могу.

Миссис Грин потянулась через стол и взяла руку Джолин в свою ладонь, как делала это на первой встрече с Ханной.

— Конечно, можете. Вы все равно можете любить своих детей, брать их на руки, петь им колыбельную, радоваться их первым шагам и готовить к взрослой жизни. Вы все это можете.

Слова и физический контакт, видимо, оказали на Джолин Витфилд тот же эффект, что и на Ханну, она почувствовала себя лучше и успокоилась.

Джолин вытащила носовой платок и высморкалась.

— Ну, теперь вы знаете о нас все. Расскажите нам, пожалуйста, о себе, — попросил Маршалл, нарушив неловкое молчание.

«Мне почти не о чем рассказывать», — подумала Ханна и попыталась взглянуть на себя со стороны. Она недавно окончила школу, работает официанткой в закусочной и живет у родственников, которые восприняли необходимость воспитывать двенадцатилетнюю племянницу как наказание для себя. Ее мир такой маленький. Но ведь это не всегда было так. Когда ее родители были живы, она искренне радовалась жизни, книгам, путешествиям — всему.

Когда Ханна была еще крошкой, мама брала ее с собой на работу в библиотеку, где в задней комнате установили для нее детскую кроватку. Девочка подросла, и секция детской книги стала для нее домом. Она часами сидела там, читая все, до чего только могли дотянуться ее крохотные ручки. Книжки о дельфинах, индейцах и домишке из волшебного дерева, который уносил тебя в экзотические страны прошлого. Стоило ей только Оторвать глаза от очередной страницы, и она видела маму, сиявшую за столом. Она проверяла читательские карточки посетителей и отвечала на их вопросы. Возвращаясь домой, Ханна обязательно рассказывала ей обо всем, что узнала за день.

Но после аварии интерес к книгам пропал. Один только их вид напоминал ей о погибшей матери, а чтение стало вызывать слишком много болезненных воспоминаний. Из-за этого ее успеваемость упала, хотя учителя уверяли, что, учитывая происшедшее, это было временное и вполне предсказуемое явление, которое ей нужно просто пережить. Мол, постепенно оправится. Но этого не случилось. К тому времени как Ханна еле-еле окончила школу, немногие из них помнили, если вообще знали, что когда-то она была яркой девчушкой, постоянно стремящейся к знаниям. Для них Ханна стала очередной молчаливой, замкнутой ученицей без каких-либо планов на будущее, которая, бесцельно уставившись в окно, без сомнения, мечтает о том дне, когда ей не придется больше сидеть за партой и она сможет найти себе работу.

Ханна посмотрела на сидящих по другую сторону столика Витфилдов, состоятельных и образованных людей, объездивших весь мир. Они ждали ее ответа.

— К сожалению, моя жизнь не такая интересная, как ваша, — начала она, как бы извиняясь. — Я почти нигде не была, кроме Фол-Ривер… Работаю в закусочной «Голубой рассвет» официанткой.

— Какое поэтическое название, — сказала Джолин Витфилд. — Вам нравится там работать?

Сначала Ханна подумала, что она спросила об этом просто из вежливости. Да и кому интересно слушать об идиотской старой закусочной в постепенно вымирающем городке? Но она не могла не заметить, как Джолин подалась вперед, крепко сжав руками колени, а ее зрачки расширились от внимания. Маршалл Витфилд тоже изобразил ожидание. И вдруг Ханна поняла: она нужна этим людям. Они нуждаются в ней больше, чем она в них. Никогда бы не подумала, что сможет сделать таких людей, как Витфилды, счастливее, помочь им почувствовать себя полноценными. Но язык их тела убедительно доказывал ее правоту.

Внезапно на нее нахлынула волна радости, как если бы она опрокинула пару стаканчиков, вот только ничего крепче газировки с сиропом Ханна в жизни не пила. Подобно волхвам, последовавшим за светящейся звездой, она, казалось, теперь знала, куда ей идти и что делать. Благодаря тому объявлению в газете ее жизнь изменилась, ей было предначертано встретить Витфилдов.

Сейчас все глаза были устремлены на нее. Даже сияющая миссис Грин была рада откинуться на спинку дивана и уступить ей место у руля. Витфилды смотрели на нее с такой открытостью, что Ханна подумала, что вот-вот взорвется от гордости.

— Я действительно хочу вам помочь, — искренне произнесла она. — Надеюсь, что вы доверите мне выносить для вас ребенка.

 

Глава 10

После столь трогательного общения с Витфилдами мысль о необходимости прийти на прием к доктору Эрику Йохансону определенно действовала на нее угнетающе. У него была небольшая клиника неподалеку от Бикон Хилла, и это означало, что Ханне вновь придется ускользнуть из дома и отправиться в Бостон. Но для нее, похоже, это становилось обычным делом.

Услышав его имя, Ханна представила себе доктора Йохансона высоким, широкоплечим шведом с копной волнистых белокурых волос и глазами цвета голубого неба, поэтому была немного удивлена, увидев маленького лысеющего мужчину за пятьдесят, со смуглой кожей, в очках с толстыми линзами и темной эспаньолкой, из-за которой казалось, что по его подбородку растекся шоколад.

У него был мягкий голос с легким акцентом, который Ханна никак не могла определить: вроде бы тот, что характерен для выходцев из Центральной Европы, но уж точно не для шведов. Доктор обладал изысканными, но немного старомодными манерами и, приветствуя ее, сделал небольшой поклон, согнувшись в пояснице, что немного позабавило Ханну.

— Глядя на вас, такую милую и здоровую девушку, могу сразу сказать, что не о чем волноваться. — Тут он рассмеялся. — Как это сейчас говорит молодежь? «Проще пареной репы»?

Проставляя в медицинской карте галочки напротив нужных граф, как будто он заранее знал ответ, доктор Йохансон задавал ей стандартные вопросы. Не страдала ли она диабетом? Гипертонией? Курит ли?

Ханна засомневалась лишь раз, когда он спросил, была ли у кого-то в ее роду проблемная беременность. Может быть, у матери или бабушки?

— Мы заинтересованы в вашем здоровье, — объяснил доктор, — но мы также заботимся и о малыше. В конце концов, вы же будете инкубатором.

Это уже второй раз, когда ее так назвали. Ханна представила себя машиной, этакой кучей трубок и проводов с выключателем. «Суррогатная мать» звучало куда приятнее. Но благодушный взгляд доктора Йохансона говорил, что ему не хотелось ее обидеть. Вероятно, это просто такой технический термин.

— Моя тетя наверняка знает. Она — мой единственный родственник. И дядя. Я могу их спросить, если хотите.

— Ладно, возможно, это и не понадобится. — Доктор Йохансон указал на филенчатую дверь справа от своего стола, которая вела в небольшую стерильную комнату для обследований. — Почему бы нам сразу не перейти к медосмотру? Если вы, конечно, не возражаете раздеться. На другой стороне двери вы найдете халат. Я приду через минутку.

Он снова сосредоточился на бумагах и стал что-то быстро. писать в находящихся перед ним формах.

Черный кожаный стол для обследований был покрыт бумагой, которая захрустела, когда Ханна на него взобралась и опустила вниз босые ноги. В комнате было прохладно и пахло дезинфицирующим средством, смешанным с медицинским спиртом. Тонкий бумажный халат совсем не согревал ее. На стене висел рекламный плакат, зазывающий посетить солнечное побережье Коста дель Соль. На нем были изображены барахтающиеся в морских волнах люди, которые все как один счастливо улыбались. Ханна сосредоточилась на нем, пытаясь думать только о далеких странах, а не об иголках, резиновых перчатках и противных стальных инструментах для взятия проб. Она уже так далеко зашла. Было бы…

Резко открывшаяся дверь оборвала ее мысли. Вошел доктор Йохансон, который успел сменить свой пиджак на белый лабораторный халат, доходивший ему до колен и делавший его похожим на смешного пингвина. Он направился к раковине, вымыл руки и досуха вытер их полотенцем.

— Ну что, время закатить рукава и начать трудиться? — Он повернулся к Ханне: — Нам понадобится сегодня сделать анализ крови, проверить сердце и измерить кровяное давление. Взвеситься, конечно. Затем перейдем к гинекологическому обследованию, чтобы проверить, все ли там в порядке. И мне также необходимо получить культуру влагалища и шейки матки. Мы просто хотим убедиться, что нет инфекций.

Он взял ее за запястье и стал измерять пульс.

— Бог ты мой, да из вас сердце сейчас выскочит! Бам, бам, бам. Как у маленького крольчонка. Вы что, боитесь?

— Немного волнуюсь.

— Не надо волноваться, леди. — Он обнадеживающе положил руку на ее плечо. — Все в порядке. Как там говорится в том теплом выражении? Ах да. «Проще пареной репы!» Это и вправду будет проще пареной репы. — Он вновь тихо засмеялся.

И действительно, все так и было.

Два дня спустя доктор Йохансон позвонил Ханне в закусочную и сообщил, что ее анализы в норме. У нее прекрасное здоровье.

— Мои поздравления, — сказал он. — Теперь нам надо определиться с торжественным днем, да?

— Когда вам будет удобно. Только сообщите мне заранее, чтобы я могла подготовиться, но если это нужно сделать срочно, то…

— Не суетитесь вы так! Витфилдам тоже не терпится. Но ведь природу не поторопишь, правда? Как там в поговорке: «Поспешишь — людей насмешишь». Давайте посмотрим. У меня на столе календарь вашего менструального цикла и мое расписание. Думаю, нам лучше всего подошла бы первая неделя после месячных, по моим расчетам это… начало марта. Было бы отлично. Да и клиника свободна на третье число. Эго вторник. В десять утра? Вам подходит?

Сердце Ханны забилось быстрее. Третье марта — это же меньше чем через три недели!

— А после этого я смогу работать?

— Ну конечно, сможете, дорогая. Причем до тех пор, пока нельзя будет поднимать ничего тяжелого. Процедура не займет много времени. И анестезии не потребуется. Вы ничего не почувствуете. Как я люблю говорить: «Проще пареной репы».

— Думаю, тогда третье марта мне подходит. И вот еще что, доктор. У меня новый адрес, куда вы теперь можете посылать почту.

Это был всего лишь почтовый ящик, который она арендовала в отделении «Мэйлбокс Инк» в супермаркете. Зато теперь Рут и Герб случайно не наткнутся на письма из «Партнерства ради Жизни», думала она. Они и так задают чересчур много вопросов.

— Почтовый ящик № 127? — повторил доктор, чтобы убедиться, понял ли он ее правильно. — Звучит неплохо. Очень милый адрес, дорогая. Слышал, он престижнее, чем № 126.

Он засмеялся, и Ханна не заметила, как присоединилась к нему.

Первую почту она получила спустя два дня. Это была элегантная поздравительная открытка с изображением радуги, изогнувшейся над английским сельским пейзажем. Запах лаванды, исходящий от чернил, подсказал ей, кто был отправителем, еще до того, как она увидела подписи.

Наши мечты живут по другую сторону радуги

Джолин и Маршалл

Теперь Ханна перестала бояться будущего, которое так долго пугало ее своей ужасной безысходностью. Теперь в этом мире нашлось место и для нее, а два человека, богатые и очень милые, позаботятся о ее благосостоянии. То, что казалось ей далекой несбыточной мечтой, уже не было таким далеким и несбыточным Оно вот-вот станет реальностью.

С приподнятым настроением Ханна легкой походкой вернулась к своим клиентам, больше не обращая внимания на усталость от долгих часов работы на ногах, на бесконечные перебранки Тери с Бобби и даже на жалкие чаевые, которые, кстати, порядочно подросли. Один дальнобойщик, который выпил всего одну чашку кофе, оставил под блюдцем десятидолларовую купюру. Когда она спросила его, не ошибся ли он часом, посетитель ответил: «Не-a, сладенькая, просто ты делаешь эту проклятую забегаловку чертовски приятным местом».

Тери также заметила происшедшие в подруге перемены, но списала это на омолаживающие, расслабляющие и полностью восстанавливающие свойства секса.

Даже Рут что-то учуяла.

— Ты чего это все время ходишь такая счастливая? — буркнула она как-то за завтраком.

— Ничего. Просто счастлива, — ответила ей Ханна.

Женщина ограничилась коротким скептическим «хм». Она давно уже не верила, что людям может быть хорошо просто так, а если им и было хорошо, то только потому, что они, вполне вероятно, нарушили закон.

Накануне знаменательного дня Ханна сделала то, чего уже не делала много лет. Она присела на край своей кровати, закрыла глаза и стала молиться матери, чтобы она ей помогла. Затем нырнула под одеяло и уснула, а когда проснулась, то почувствовала себя такой бодрой, какой давно уже не бывала. Кровать казалась почти нетронутой, а на подушке едва можно было увидеть помятости. Неужели она всю ночь проспала не шелохнувшись, словно в спячке?

Спокойствие, с которым Ханна ушла после первой встречи с Витфилдами, успело перерасти в глубокую безмятежность, ощущение благополучия, которое, будто кокон, окутало ее сердце и не давало сомнениям проникнуть в него. Спустя час она села в свой «шевроле», и ее рука автоматически потянулась к приемнику. Но она остановилась, предпочитая подольше побыть в этом безмятежном настроении. Уже на полпути к Бостону ей казалось, что Фол-Ривер находится на много световых лет позади.

Ханна сумела припарковаться всего за полквартала от клиники (это действительно был один из волшебных дней), и, когда она вошла в приемную доктора Йохансона, у нее создалось впечатление, что там царит абсолютная тишина, очищенная от всех шумовых примесей. Регистратор кивнула ей, давая понять, что заметила ее прибытие. Войдя, Ханна сперва не заметила сидящих в уголке друг подле друга Витфилдов. Они сидели ровно, положа руки на колени.

Джолин сменила столь характерные для нее пламенные одеяния на строгий серый костюм. Она тихонечко помахала Ханне, как будто бы более показательное приветствие могло испортить то, для чего они все здесь собрались в это особенное мартовское утро. Голосом, скорее напоминающим шепот, Маршалл сказал: «Мы все время будем с вами». Оба они были похожи на волнующихся родителей на заседании родительского комитета.

Дверь кабинета доктора Йохансона широко открылась, и оттуда выпорхнула Летиция Грин. Лишь только она увидела Ханну, как вся засияла, обеими руками схватила ее руку и стала трясти. Вероятно, Ханна должна была понимать это как знак победы или солидарности. И действительно, она почувствовала, что сегодня к ней относятся по-другому: не как к подростку, которого почти исключили из школы, а как к совершенно взрослой женщине, как к равной себе, как к товарищу.

Ожидая их полного внимания и собираясь с мыслями, доктор Йохансон стоял в дверях своего кабинета. На нем был все тот же белый лабораторный халат, в котором он показался девушке таким смешным пару недель назад. Но в этот раз его лицо поразило ее своей серьезностью.

— Как вы себя сегодня чувствуете, дорогая? Готовы? — спросил он, помогая снять плащ. Ханна вновь убедилась, что его аристократичные манеры все еще при нем.

— Да, готова. — Ханна вдруг подумала, что миссис Витфилд вот-вот разрыдается. Все выглядели слишком озабоченными. Это же должно было стать радостным событием, разве не так?

Доктор Йохансон осторожно взял ее под руку и, проводив в кабинет, закрыл затем за ними дверь.

— Сегодня важный день для всех нас, — произнес он, словно прочитав мысли Ханны, и жестом предложил ей присесть. — Мы собираемся создать новую жизнь, а это всегда большая ответственность. Нельзя относиться к подобным вещам несерьезно, хотя то, что мы сегодня сделаем, осуществить весьма просто.

Нам удалось получить у миссис Витфилд шесть яйцеклеток я оплодотворить их спермой мужа в чашке Петри. Через минуту я начну вводить их вам в матку, и мы посмотрим, закрепятся ли они. Для этого я буду использовать микроскопические инструменты — в основном катетер на шприце, — и вы почти ничего не почувствуете. Но процесс имплантации не всегда стабилен, поэтому важно, чтобы вы оставались в спокойном и расслабленном состоянии. Этим вы мне очень поможете. Ханна, доверяйте мне и думайте только о хорошем, о том, что из этого получится. Ну что, у вас есть ко мне вопросы?

— Как долго продлится операция? — спросила девушка, стараясь не обращать внимания на то, что в горле у нее уже пересохло от страха.

— Я вас умоляю, это не операция, а процедура. Не больше десяти-пятнадцати минут. После этого мы вас попросим немножко перекусить и отдохнуть пару часиков, чтобы быть уверенными, что ваш организм успокоился. Но сегодня мы должны выполнить свою миссию. Потом… потом все будет в руках Господа.

 

Глава 11

Ханна вновь почувствовала себя плохо. Легкая тошнота поднималась со дна ее желудка, все больше усиливаясь, и подходила к горлу, где застревала, словно большой кусок неразжеванного хлеба. Когда это случилось в первый раз, Ханна пулей помчалась в ванную, чувствуя, что ее вот-вот вырвет. Но все обошлось. Теперь она знала, что нужно просто перестать двигаться, глубоко дышать и ждать, пока тошнота пройдет. В десять тридцать она сидела на краю своей кровати с закрытыми глазами и держалась за ее изголовье.

Девушка понимала, что через полчаса должна уже быть в закусочной, поэтому всерьез задумалась, не позвонить ли туда, сказав, что заболела. Но заболела не очень сильно. Просто легкое недомогание. Доктор Йохансон предупреждал ее об этом, когда она пришла к нему на прием две недели назад. Пробы на ХГЧ подтвердили то, на что все они надеялись: перенос эмбриона в ее матку прошел успешно. Она была беременна.

Однако Ханна не верила ни услышанным словам, ни радости, которую они ей принесли. Она и сейчас едва могла поверить в это, несмотря на то, что никаких доказательств уже не требовалось. К тому же в данный момент Ханне было не до радости: ее тошнило, и мысль о беременности только усиливала это ощущение. Попытки сосредоточиться на своем отражении в зеркале, стоявшем на комоде, тоже не помогали.

Но она должна быть готова к недомоганиям подобного рода. Просто так ей никто не будет платить. На самом деле первый чек от «Партнерства ради Жизни» Ханна получила спустя два дня после звонка доктора Йохансона, который сообщил ей, что она официально беременна. Затем от него пришло отдельное письмо с указанием витаминов для беременных, которые ей следует начать принимать незамедлительно. За ним она получила веселую брошюру «Упражнения для будущих мам». Теперь Ханна могла не сомневаться, что будет получать почту от «Партнерства» чуть ли не каждый день. Стоит добавить сюда нескончаемый поток рекламы, чтобы убедиться, что у ящика № 127 работы стало невпроворот.

Ей нравилось заглядывать в него по пути на работу. «Если отправиться сейчас, — сказала она себе, — то я успеваю». Еще пара глубоких вдохов, и застрявший в горле комок, похоже, исчезнет. Но еще остается убрать эту сероватую бледность с лица.

А в ящичке уже заждалась одна из тех элегантных поздравительных открыток, которые любила присылать ей Джолин Витфилд. На этой был пейзаж Эль Греко. Небольшой испанский городок, освещенный зигзагами молний на фоне зловещего неба. Эта унылая картина не совсем гармонировала с радостными строками, которые Джолин написала внутри открытки (своими фирменными чернилами, разумеется), снова и снова повторяя, как они с Маршаллом счастливы, и приглашая Ханну на днях отобедать с ней.

«Лишь мы вдвоем. Ничего, кроме девчачьих разговоров! Позвоните, пожалуйста, когда сможете», — это были последние слова в открытке, которые Джолин подчеркнула три раза, тем самым показывая, что не хочет ждать слишком долго.

Витфилды жили в Ист-Эктоне, в пригороде на северо-восточной окраине Бостона. Чтобы добраться туда, она потратит даже больше времени, чем отнимает у нее дорога до самого Бостона, размышляла Ханна. Давно уже старичок «шевроле» не позволял себе таких долгих прогулок. Механик с бензозаправки «Эссо» уже не раз говорил, что просто подтянуть болты Здесь не поможет, поэтому, если поездки будут продолжаться, ей следует готовиться к серьезным расходам. Потом Ханна вспомнила слова миссис Грин о том, как сильно Витфилды хотят разделить с ней ее беременность. Пока что делиться было особо нечем, разве что периодическими приступами тошноты, но если слово «разделить» распространяется и на это, то, так и быть, она с ними поделится.

Джолин вооружила ее подробными инструкциями, и Ханна без проблем добралась до Ист-Эктона. Это действительно был небольшой городок — с одной улицей длиной в три квартала и теми дорогущими магазинчиками, без которых не может обойтись ни один из богатых спальных пригородов, которые окружали Бостон плотным кольцом. Построенный в викторианскую эпоху железнодорожный вокзал, расположенный в центре города, свидетельствовал о том, что некоторые из жителей Ист-Эктона ездили в Бостон на поезде. Перед вокзалом были разбиты клумбы с недавно высаженными анютиными глазками.

Ханна поискала глазами католическую церковь из красного кирпича.

«Вы ее в любом случае не пропустите, — уверяла ее Джолин. — Церковь построили в наше время. У остальных белые шпили, и им уже двести лет». Когда Ханна увидела храм, она притормозила и приготовилась свернуть направо, на Алкот-драйв».

«Треть мили по Алкот-драйв, дом 214 по левой стороне. Ищите красный почтовый ящик», — инструктировала ее Джолин. Как и главная улица, Алкот-драйв был, несомненно, престижным местом. Повсюду высились большие многоэтажные дома, построенные в конце двадцатого века. У некоторых из них по всему периметру проходила веранда и причудливые башенки. Ханна даже заметила пару подвесных садовых диванчиков, которые служили скорее украшением крыльца, чем местом для вечернего отдыха.

Красный почтовый ящик резко выделялся на фоне десятифутовой живой изгороди. Ханна сбавила скорость и заехала на извилистую подъездную дорожку, усыпанную гравием. По обе ее стороны зеленели заросли рододендрона с недавно распустившимися цветами. Первое, что она увидела, был гараж такого же красного цвета, что и почтовый ящик. Одна из створок ворот была открыта, и оттуда выглядывал бежевый «мини-вен». Неподалеку от гаража виднелась увитая лианами вистерии беседка.

При виде дома у Ханны перехватило дыхание. Он мог принадлежать какому-то фермеру, жившему сто лет назад, но за последние десятилетия так разросся, что стал легко походить на резиденцию банкира. Построенный из серого булыжника, он был расположен так, чтобы ловить лучи полуденного солнца, которые даже сейчас отражались от стекол огромных окон первых двух этажей. Несколько слуховых окон меньших размеров выглядывали из-под сводов крыши. Два массивных дымохода (из одного лениво выползал дымок) придавали строению респектабельный вид.

Подъездная дорожка обогнула латунные солнечные часы. Хотя «шевроле» и полз как черепаха, все же был слышен шорох гравия под колесами. Неожиданно передняя дверь открылась и из нее показалась Джолин, которая восторженно махала большим голубым полотенцем для посуды. Со стороны могло показаться, будто она направляла маленький самолет на посадку перед своим домом.

— Вы как раз вовремя! — прокричала она. — Суп уже готов.

Это был домашний грибной суп с жирными сливками, и они обедали в оранжерее, в которой повсюду были расставлены растения в цветочных горшках, свисали папоротники и стояла садовая мебель из кованого железа.

— Я подумала, что здесь нам будет веселее, — объяснила Джолин.

У задней стороны дома находился широкий газон, ведущий к роще толстых сосен. Между рощей и домом стояла каменная поилка для птиц. Кто-то хорошо потрудился над клумбами, приведя их в порядок после зимы и снова разукрасив их в весенние цвета. Ханна представила, как здесь станет хорошо, когда все будет закончено.

— Доедайте суп, дорогая, — заботливо посоветовала ей Джолин. — Это любимый суп Маршалла. Не очень соленый. Никакой химии, уж поверьте мне. К счастью, в городе есть магазин натуральных продуктов, так что не волнуйтесь на этот счет.

— Извините, не понимаю.

— Я о вашей диете. Можете не беспокоиться, что наш обед как-то навредит ребенку. Вы ведь придерживаетесь диеты, да?

— Я начала принимать витамины для беременных. Но боюсь, что пока не могу себе отказать в чашечке кофе каждое утро.

— Но чтобы только одну. Ой, вы только на меня посмотрите! Уже ворчу, — засмеялась Джолин. — Уверена, вы говорили об этом с доктором Йохансоном, поэтому не обращайте внимания на мое ворчание. Ничего не могу с собой поделать. «Суетливая Фиона» — так меня называет Маршалл.

Еда была вкусной, и у Ханны появился аппетит.

— Как вы относитесь к десерту? В честь вашего приезда сегодня я приготовила морковный пирог с ванильной глазурью. Не беспокойтесь. Только натуральные продукты. Глазурь сделана из сои.

После того как Ханна послушно попробовала пирог и произнесла «э… очень вкусно», Джолин предложила ей отправиться в турне по дому. Хоть Витфилды переехали в него менее года назад, во всех комнатах хранились доказательства их путешествий по миру и, чего было явно больше, творческой индивидуальности Джолин. Как и в одежде, в вопросах интерьера она тоже предпочитала яркие и смелые решения. Даже если что-то немного и не сочеталось с консервативной планировкой дома, все равно это выглядело — Ханна попыталась подобрать подходящее определение — уникальным. Глядя на диван-трансформер, она задавалась вопросом, был ли он так же неудобен, как и уродлив.

На втором этаже Джолин остановилась перед закрытой дверью и произнесла:

— Давно хотела показать вам это.

Она нажала на ручку и толкнула дверь, затем отошла назад, щелкнув пальцами.

Стены комнаты были голубого цвета, похожего на цвет яиц в гнезде странствующего дрозда, тогда как вся мебель — комод, детская кроватка и кресло-качалка — была белая. На полу лежал плетеный коврик, а в корзине из ивовых прутьев, тоже белой, ждала своего будущего хозяина коллекция мягких игрушек, и среди них — обычный плюшевый мишка, курчавый барашек и даже ослик.

— Мы ее закончили только на прошлой неделе.

— Она восхитительна, — сказала Ханна и подумала, что на самом деле Джолин слишком торопится.

— Я знала, что вам понравится. Ну-ка, взгляните!

Над кроваткой висел мобайл в виде звезд на серебряных нитях. Джолин щелкнула включателем — и звезды медленно поплыли по кругу под мелодию песенки «Ты мигай, звезда ночная».

Джолин стала подпевать музыкальной шкатулке, а потом гордо заметила:

— На потолке тоже есть звезды. Много звезд. Ой, жаль, что вы их сейчас не увидите. Мы использовали фосфоресцирующую краску, так что они появятся только ночью. Моя дорогая, это все равно что смотреть на звездное небо.

Из детской можно было пройти в комнату хозяев, на которой Джолин не стала заострять внимания, остановившись лишь для того, чтобы показать роскошные встроенные шкафы для одежды и сауну в ванной. Только когда они добрались до третьего этажа, она опять вскипела от возбуждения.

— А сейчас гвоздь программы! — объявила хозяйка.

Часть третьего этажа была отдана под кладовки, но то, что раньше было двумя комнатами, отведенными прислуге, переделали в большую спальню. Как ни странно, но яркий вкус Джолин не переступал порог этой комнаты: кровать с балдахином, накрахмаленные белые занавески, раздвижной стол цвета кленового сиропа и крылатое кресло с обивкой из твидовой ткани.

— Ну, что вы думаете? — спросила Джолин. — Она — для гостей.

— Вы хорошо потрудились.

— Надеюсь, вы не из вежливости это говорите.

— Правда, мне очень нравится.

— Если нет, то вы смело можете сказать мне.

— Она действительно милая.

Джолин вздохнула с облегчением.

— Фух, рада это слышать. Я просто извела Маршалла своими вопросами. «А что, если ей не понравится?» — спрашивала я. А он посоветовал мне не быть дурой. «Что здесь может не понравиться?» — сказал он. Но я-то знаю, как придирчивы могут быть люди к мелочам. Лично я всегда чувствовала себя под балдахином так, словно находилась в тюремной камере. Но это я. Как бы там ни было, а он заявил: «Если ей не понравится мебель, то мы ее поменяем».

— Извините, я не понимаю.

— Она ваша. — Джолин довольно сомкнула ладони и поднесла их к губам, ожидая ее реакции.

— Моя?

— Я не говорю, что вы должны переехать в нее сию же минуту. Когда вам будет угодно. Это наша комната для гостей, и поверьте, мы с Маршаллом никому не будем рады больше, чем вам. Мы будем чувствовать себя так… в общем, для нас будет большая честь, если вы согласитесь жить у нас.

— Мне очень приятно, Джолин, но…

— Тс-с-с. Сегодня вам не нужно что-то решать. Мы просто хотели показать вам ее. Поэтому не волнуйтесь. Всему свое время. Больше я ни слова не скажу. — Тут она изобразила, что заперла рот на замок, а ключ выбросила через правое плечо. Затем развернулась и стала спускаться по лестнице.

 

Глава 12

Ханна сняла свой бело-коричневый фартук, затем встала боком перед зеркалом в женской уборной, чтобы посмотреть на себя в профиль. На первом ежемесячном осмотре доктор Йохансон говорил ей о том, что она будет прибавлять по фунту каждую неделю. Восемь недель — восемь фунтов. И это еще не предел. Но пока этого не было заметно. А что действительно бросалось в глаза, так это ее лицо, которое стало более вытянутым, чем раньше. Да и усталость постоянно давала о себе знать.

Раньше дневная смена в «Голубом рассвете» проходила для нее почти незаметно. Но теперь, спустя час после начала работы, у нее начинала болеть поясница, опухали лодыжки и она думала только о том, как бы упасть на задний диванчик и поднять стопы. Разве витамины для беременных не должны были что-то с этим сделать?

К несчастью для Ханны, ее энергетический спад совпал с началом экономического подъема в закусочной. Во время убыточных зимних месяцев в «Голубой рассвет» заглядывали лишь постоянные клиенты. Но теперь, когда деревья покрылись молодыми листочками (жонкилии, правда, уже отцвели), в людях пробудился хороший аппетит и спрос на «мясные рулеты по-домашнему», которые готовил Бобби, снова стал стремительно расти. Пусть это и увеличивало сумму получаемых чаевых, перспектива заработать больше в вечернюю смену, которая начиналась через несколько часов, никак не радовала Ханну в ее нынешнем состоянии.

— Что бы там ни говорили, а жизнь официантки не сахар, — объявила Тери. — У тебя усталый вид.

— Да, я немного устала. Поеду, наверное, домой и вздремну пару часиков. Ты не возражаешь?

— Боже, конечно нет. Я сама подготовлю столы, так что поспи на пятнадцать минут дольше. — Тери наблюдала, как девушка вяло плетется к своей машине. Надо бы ей сказать, подумала она, что не стоит гореть на работе.

Направляясь к родному крыльцу, Ханна уже представляла, как заберется под одеяло и отправится в страну снов на целых столь долгожданных девяносто минут. Войдя в дом, она услышала, что телевизор в гостиной работает, а затем до нее донесся голос Рут:

— Это ты, Ханна? Что-то ты сегодня рановато…

— Привет, тетя Рут. Я пойду к себе в комнату. — Не желая ввязываться в разговор, она начала подниматься по лестнице.

— Ты там надолго?

— Хочу немного поспать, а потом поеду опять в закусочную.

— В последнее время ты сильно устаешь, Ханна. Ты же не заболела, нет?

— Нет, тетя Рут. Просто сейчас в закусочной много работы.

Телевизор стих.

— В девятнадцать лет девушки обычно так не устают, — послышался голос из гостиной.

— Это не только я. Тери и Бобби тоже хорошенько вымотаны. Мистер Хетчер даже подумывает нанять еще одну официантку.

— Ну, тогда это все объясняет. В таком случае мне не о чем волноваться.

Тон, в котором звучало скрытое обвинение, предъявляемое племяннице, и одновременно жалость к себе самой, был хорошо знаком Ханне. Сегодня Рут была в одном из тех своих настроений, которые служили сигналом для того, чтобы как можно быстрее убежать в свою комнату и забаррикадировать дверь. Она совершила непоправимую ошибку, промедлив пару секунд и спросив:;

— Тетя Рут, вы в порядке? Вам что-нибудь нужно?

— О, я в порядке. По крайней мере, насколько это возможно при сложившихся обстоятельствах.

Ханна мысленно попрощалась с надеждой поспать. Хотелось ей этого или нет, но все же придется выслушать очередные жалобы тети. Тяжело вздохнув, она повернулась и спустилась вниз:

— Тетя Рут, что случилось?

Рут сидела прямо, уставившись в одну точку. Губы ее сложились в прямую линию.

— Это я должна вас спросить, девушка. — Она смерила племянницу ледяным взглядом, затем покосилась на стоящий перед диваном кофейный столик.

На его полированной поверхности лежала брошюра «Упражнения для будущих мам», которую два месяца назад прислала Летиция Грин. Ханна вмиг все поняла. А она так старалась быть осторожной все это время! Звонки из «Партнерства ради Жизни» делались в закусочную, а письма направлялись в почтовый ящик № 127. Все, что хоть как-то касалось суррогатного материнства, а этого было очень мало, она прятала глубоко в шкафу.

— Я жду ответа, девушка.

— Это было в почте, я собиралась выбросить, — промямлила Ханна после долгого молчания.

— Правда? — усмехнулась Рут. — А как насчет этого?

Тут она достала пластиковую баночку с капсулами и поставила рядом с брошюрой.

— Ты это тоже собиралась выбросить? Тест для беременных! Что здесь происходит?

— Что вы делаете, тетя Рут! Зачем вы роетесь в моих вещах? — возмутилась Ханна, чувствуя себя совершенно беспомощной, Словно ребенок, пойманный на лжи.

— Что хочу, то и делаю. Это мой дом. А вот что ты делаешь? Это, моя дорогая, вопрос! — Женщина замахала брошюрой перед ее носом — Устаю на работе! Чушь! Из-за этого ты все время устаешь, да? Да, я спрашиваю? Давай признавайся!

— Вы не имеете права лезть в мои вещи, — только и сказала Ханна в свою защиту.

— Боже, а я-то думаю: «Бедняжка, торчит сутками в этой закусочной. Ни тебе парня, ни тебе веселья». А ты мне в глаза врешь?

— Это не то, что вы думаете.

— Да? А что тогда? Рассказывай!

После всех этих лет, проведенных с Риттерами, Ханна по-прежнему не выносила, когда на нее кричали. Это пробуждало в ней детские страхи, вызванные мыслью о том, что все в одно мгновение выйдет из-под контроля и уютный и безопасный дом за минуту превратится в груду развалин. Она начала плакать.

— О да, теперь мы будем плакать! Черта с два тебе это поможет!

Ханна попятилась в коридор. Она ненавидела себя за то, что оказалась перед тетей в таком виде. Любое проявление слабости только усиливало ее нападки.

— Такая же, как и мать! — орала Рут. — Маленькая мисс Совершенство. Всегда слушается родителей. Подлизывается к учителям. Каждое воскресенье спешит в церковь. Вся такая паинька, вся такая правильная. Но я-то все знала. Я знала о парнях. Я знала, какая она на самом деле. Ты такая же, как эта… мразь. Подлая маленькая сучка!

— Не смейте так говорить о маме. Вы не имеете права! Это неправда, и вы это знаете.

— Твоя мать была лгуньей, думающей только о себе.

— А вы… вы… вы просто злая карга! — Слова сами срывались с ее губ. — Злая язва. Бог наказал вас за то, что вы сделали аборт, поэтому у вас никогда не было детей. Вы обозлились на весь мир, хотя сами во всем виноваты. Вы всегда ей завидовали, отвратительная…

Из-за пелены слез, закрывающей глаза, Ханна не заметила, как Рут махнула рукой. В тот же миг ее щеку обожгла боль. От удара девушка упала на ступеньки лестницы и затаилась. Казалось, что в Рут что-то щелкнуло.

Ханна поднялась и метнулась к двери. Ее ноги утопали в пропитанной дождевой водой траве газона, и влага стала просачиваться в туфли. Она распахнула дверь своего «шевроле».

Когда Ханна включила зажигание и готова была тронуться с места, Рут прокричала ей с крыльца, чтобы вся округа слышала:

— И не надейся, что я позволю оставить у себя твоего выродка!

 

Глава 13

— Значит, никакого парня никогда не было?

— Боюсь, что да.

— Да уж, нечего сказать, хороша моя дедукция, — произнесла Тери и громко вздохнула. — Признаться, я была бы куда меньше поражена, если бы ты заявила, что собираешься сменить пол. Кто еще об этом знает?

— В Ривер-Фол — больше никто. Ты первая, кому я об этом рассказала.

— И ты сама на это решилась?

— Да.

— Вот и думай, что знаешь человека. А ты не так проста, как мне всегда казалось. Впрочем, это касается всех, не только тебя. Наверное, все оттого, что мы привыкли судить о книге по обложке. Только не надо думать, что мой Ник подрабатывает стриптизером.

Ханна шутки не приняла.

Обе они сидели у Тери в кухне и пили чай маленькими глоточками. В комнате, да и во всем доме, не было и следа внезапно нахлынувшего на хозяев творческого порыва. Откуда ему было взяться, когда, кроме Тери, здесь еще проживали двое гиперактивных детей и муж-здоровяк, который почти всю неделю проводит на шоссе за рулем шестнадцатиколесной фуры, а потом, вернувшись домой и рухнув в кровать, отсыпается двое суток подряд. Но все здесь было веселым и успокаивающе нормальным: ожидающая, когда ее сложат, куча постиранного белья и намазюканные руками рисунки, приклеенные скотчем к холодильнику.

— Как ты думаешь, что мне делать?

— Да уж, задача не из легких. В такой ситуации тебе остается лишь одно. Помирись со своими тетей и дядей. Расскажи им все, что рассказала мне. Нельзя допустить, чтобы они думали, что тебя обрюхатил какой-то заезжий водила в дешевом мотельном номере.

— Думаешь, я поступила неправильно?

— Что ты, дорогуша, конечно нет. Просто ты пока так молода и ранима… Нуда ладно, к черту все это! Что сделано, то сделано. Ты хочешь родить этого ребенка, верно?

— Да, хочу.

— Ну, тогда так. Ты его воспитывать не собираешься. Просто отдашь другим. Следовательно, все это временно. А значит, нужно думать о том, что происходит сейчас. Что тебе делать с тетей и дядей? Хочешь услышать совет от всего сердца? Дай им еще шанс. Могу поспорить, они сменят гнев на милость, если ты им все объяснишь так, как объяснила мне. Если нуждаешься в моральной поддержке, могу поехать с тобой.

Ханна отодвинула от себя чашку.

— Спасибо. Но тетя Рут посчитала бы это непростительным вторжением в личную жизнь. Это семейное дело.

— А вот и нет. Это твоя жизнь. Твое тело. Ты уже взрослая. Ну, почти. И не все из нас живут так, как это было в средние века. Вот сейчас только приду в себя и скажу, что ты поступаешь храбро. Необычно, но храбро.

— Не думаю, что Рут с этим согласится.

Тери убрала чашки и быстро пробежалась мочалкой по столу.

— Давай разберу тебе диван, дорогая. Ванная в полном твоем распоряжении. О, если захочешь принять ванну, кинь их надувную субмарину на пол.

На следующее утро Ханна помогала Тери с домашними хлопотами, что открыло ей глаза на некоторые вещи. Она осознала, что жизнь большинства людей сводилась к регулярному приему пищи и постоянной стирке. Приключения быв. но: только в кино.

Она мозговала над советом Тери всю вечернюю смет и, когда Бобби погасил вывеску «Голубого рассвета», приняла решение.

Герб смотрел вечернее шоу с Джейн Лео, когда Ханна переступила порог гостиной.

— А где тетя Рут? — спросила она.

Он показал в сторону кухни. Ханна заметила красный огонек сигареты и поняла, что тетя Рут сидит за кухонным столом и курит в темноте. Тут Герб встал, чтобы выключить телевизор, и в голове у Ханны мелькнула давно забытая картина. В день похорон ее родителей все было так же: Герб — в одной комнате, Рут — в другой, телевизор орет, никто и не пытается кого-то утешать, да и вряд ли это получилось бы в том шуме. Когда экран погас, дом захватила гнетущая тишина, и это как будто подчеркивало их отдаленность друг от друга.

Вот и сейчас так.

— Ты не ночевала дома.

— Я была у Тери.

— Тебе не кажется, что стоило предупредить тетю? Она о тебе волновалась.

— Я уже взрослая и могу делать что хочу.

— Разумеется. — Он беспокойно заерзал в своем кресле-шезлонге. — Это правда, что говорит твоя тетя?

— Это не то, что вы думаете, дядя Герб.

— Значит, ты не беременна?

— Нет, беременна, но… — Ханна замолчала.

— Но? Насколько мне известно, здесь никаких «но» быть не может. Ты либо беременна, либо нет. Ты знаешь, кто отец?

Ханна посмотрела дяде прямо в глаза. Его лоб покрывала паутина глубоких морщин, и белый свет стоящей возле кресла лампы, казалось, вдавливал их еще глубже.

— Да, я знаю, кто отец. И знаю, кто мать.

— Смеешься надо мной?

— Нет. Я — суррогатная мать.

— Чего?

— Я вынашиваю этого ребенка для другой семьи. Сами они не могут иметь детей.

— Господи Иисусе! — Герб откинулся в кресле и закрыл глаза, как будто почувствовал минутный приступ головокружения.

— Я пошла в агентство. Они предложили мне помочь семейной паре, у которой долгие годы не получается завести ребенка. Мне сделали искусственное оплодотворение. Все происходило во врачебном кабинете.

— Они тебе за это платят?

Ханна кивнула.

— Сколько?

— Тридцать тысяч долларов. Плюс расходы.

Герб открыл глаза и свистнул.

— Почему же ты не рассказала Рут?

— Я хотела, но она не дала мне.

— Она сильно расстроилась, ведь ты напомнила ей об аборте после стольких лет и все такое. Ты и вправду ей сказала, что Господь покарал ее?

— Мне очень жаль, дядя Герб. Я не должна была так говорить, но я, между прочим, тоже была расстроена.

— Конечно, мы с твоей тетей никогда не скрывали, что после этого уже не могли иметь детей. Аборт принес ей… принес нам… много страданий. Случалось, что иногда я говорил ей такое, чего, возможно, не должен был говорить. Но мы старались забыть обо всем, а теперь с нами случилось это. С тобой это случилось. И, в общем…

У него как будто закончились слова.

— Эй, Рут, ты так и будешь там сидеть?

Женщина потушила сигарету и встала из-за стола. Обычно в доме заправляла Рут, но сейчас, казалось, она была благодарна Гербу за то, что он взял командование на себя, Помедлив, она подошла к арке гостиной и остановилась. Ее глаза пыли красны ми и мокрыми от слез.

— Ты действительно делаешь это для других? — спросила Pvt.

— Клянусь. Я ни с кем не спала. Я почти не знаю этих людей. Можете спросить доктора, если хотите. Спросите миссис Грин…

— Что ж… Я не потерплю этого. Я не потерплю этого в своем доме. Это была последняя капля. Ты хоть подумала, каково будет мне? А? Отвечай! — Рут зарыдала.

— Вы о чем?

— Ты надеялась, что я буду рада видеть, как ты день за днем становишься все больше и больше, страдаешь, проходишь через все эти вещи, связанные с беременностью… И ради чего? Ради людей, которых почти не знаешь? Нет! Слышишь меня? Нет. Я этого не потерплю.

Сказав это, она отступила, вновь спрятавшись в кухонной темноте.

И вдруг Ханне стало ясно, почему Рут пришла вчера в ярость и почему сейчас в доме такая напряженная обстановка. Ее тетя и дядя и не думали беспокоиться по поводу своей племянницы или ее благополучия. Их даже не волновало, что скажут соседи. Нет, правда заключалась в том, что Рут просто не смогла бы смириться с мыслью, что Ханна носит ребенка у себя под сердцем. Это напоминало бы ей о том, чего она сама не смогла сделать, напоминало о той ужасной ошибке, которая много лет назад отравила ей всю жизнь. Беременность Ханны грозила уничтожить перемирие, которого им с Гербом за многие годы удалось достичь.

Герб откашлялся и, чуть замешкавшись, произнес:

— Ты должна понимать, как тяжело это будет для твоей тети. После всего, что она пережила, что мы пережили…

Видимо, подавленное настроение периодически покидало его.

— Ничего не поделаешь, дядя Герб. Это мое решение.

— Ну, в таком случае мне придется принят!» свое. Думаю, ч то тебе пора найти собственное место в жизни. Ты же сказала, ч: о уже взрослая. Приняла взрослое решение. По твоим слопал;.

платят тебе хорошо. Так что в ближайшие пару дней… чем скорее, тем лучше… Я думаю, это наиболее приемлемый вариант для всех нас.

Он занял место возле жены за кухонным столом и попытался утешить ее, положив руку на ее плечо, но Рут сбросила его руку.

В ту ночь Ханна долго не могла заснуть. Она всегда знала, что когда-нибудь ей придется порвать с ними, иного быть не могло, но такой поворот событий заставил ее почувствовать себя слабой и беззащитной. Твердо решив не паниковать, она прокручивала в голове оставшиеся у нее немногочисленные варианты. Пожить у Тери — сразу отпадает. Аренда квартиры всерьез ударит по ее сбережениям.

Что ж, остается всего одно место, куда ей можно пойти и где ей действительно будут рады.

 

Глава 14

Из окна третьего этажа Ханна смотрела на сад Витфилдов и искренне удивлялась тому, как там все изменилось. Сирень, незабудки и ирис переливались разными оттенками пурпурного и голубого на фоне бледно-зеленого газона. В каменной поилке, которая была пуста месяц назад, купались солнечные лучики, Ханна насчитала в ней двенадцать весело щебечущих птиц и радостно вскрикнула, когда огненный кардинал неожиданно влетел в самое сердце их хора.

В дверь тихонько постучали.

— Ханна, вы не спите? — спросила Джолин громким шепотом.

Ханна впустила ее в комнату.

— Доброе утро. Вы уж извините. Я еще в ночнушке, — Не надо извиняться. Вы сейчас нуждаетесь во сне как никогда.

— Я тут птичек смотрела.

Джолин широко улыбнулась.

— Разве они не чудесны! Знаете, я даже составила список. У меня там уже сорок два вида.

Они подошли к окну. Кардинал все еще чистил перышки посреди поилки, с высокомерием поглядывая на серо-коричневую ораву воробьев.

— Как бы я хотела завести здесь много-много зверушек! — Джолин вздохнула. — Но Маршалл говорит, что он не дедушка Макдональд. Ребенок потребует круглосуточной заботы, так что для фермы времени не останется. Поэтому я решила сделать из этих скудных владений райский уголок для братьев наших меньших. Так сказать, дать понять, что здесь им рады. И они приходят. Время от времени сюда даже енот захаживает. Некоторые считают, что еноты — отвратительные существа, но я думаю, что, если их уважать, они тебя не побеспокоят.

Она замолчала, чтобы перевести дыхание.

— Ой, что-то я заболталась! Ведь просто пришла спросить, не хотели бы вы отведать моих французских тостов. Я приготовила их Маршаллу утром и решила перекусить. Что скажете?

— Я только оденусь.

— Ну что вы, что вы. Просто накиньте халат.

Ханна переехала к Витфилдам лишь спустя две недели после того, как Рут и Герб выдвинули свой ультиматум. Она бы сделала это и раньше, но посчитала, что было бы неправильно покинуть «Голубой рассвет», пока ее замена не пройдет стажировку. В ее последний день на работе Тери и Бобби привели Ханну на задний диванчик, где ее уже ждал прощальный торт. Тери плакала, Ханна плакала, и даже Бобби плакал. Тери сказала, что всегда знала, что он «старый сентиментальный придурок».

Прощание с Риттерами опечалило ее меньше, хотя Рут снизошла до неловких объятий, а Герб пробормотал что-то вроде «держи с нами связь». Но даже когда Ханна ехала в своем «шевроле» вниз по улице, она уже знала, что никогда к ним не вернется. Теперь, после трех дней в доме Витфилдов, она спрашивала себя, почему сразу не согласилась на их предложение.

Французские тосты Джолин, обжаренные на сливочном масле и вымоченные в настоящем вермонтском кленовом сиропе, были объедением. Ханна быстро умяла предложенную ей порцию и попросила добавки.

— Вот это мне нравится, — похвалила Джолин и обмакнула очередной ломтик хлеба в миску с растопленным маслом. — Вам полезно. Яйца, масло, кальций.

Капля масла упала с хлеба на раскаленную сковородку, и послышалось шипение, похожее на помехи в радиоприемнике.

— Добавить сока? Как он там называется, «Солнечный»?

Ханна наблюдала, как Джолин ловко переворачивает тост лопаткой. Путешественница, садовник, художница и повар — сколько же еще у нее талантов? Кухня была оснащена самой современной бытовой техникой, но при этом выглядела уютной и даже немного старомодной. Ханне нравилось сидеть здесь в тепле и заботе. Она задвигала пальцами ног и стала слушать шипение сковородки.

— Вуаля, кушать подано, мадемуазель. — Джолин поставила перед ней тарелку французских тостов идеального золотисто-коричневого цвета. Даже застывшие на них ручейки масла выглядели как расплавленное золото.

— У вас здоровый аппетит. Этим утром ничто не смогло бы порадовать меня больше, чем это. Кушайте, дорогая, а то остынет. Потом я покажу вам мою мастерскую.

Спустя несколько минут Ханна последовала за ней из кухни через увитую зеленью беседку к задней стороне гаража.

— Итак, да-да, это исключительно моя собственная мастерская.

Вполне возможно, что когда-то это был амуничник, но из-за основательно проведенной перестройки этого уже нельзя было сказать наверняка. Перегородки были сломаны, столбы убраны, а часть выветрившейся наружной стены заменили секциями листового стекла, чтобы в помещение проникало как можно больше света.

Пол, насколько его можно было рассмотреть из-под груды разбросанных вещей, был покрыт шиферной плиткой. Как и в любой другой мастерской художника, здесь царил первобытный хаос. Несколько работ Джолин висели на стенах, а в центре комнаты на мольберте расположилось огромное, еще не оконченное произведение размером где-то три на пять футов. Ханне понадобилось лишь одно мгновение, чтобы осознать: подобное искусство было далеко от ее понимания.

Джолин была абстракционистом, но, казалось, в ее картинах было что-то еще. Это была странная мозаика из ткани, красок, лоскутков кожи и газетной бумаги, склеенных между собой и в некоторых местах сшитых бечевкой. А может, это проволока? Густая краска сочилась и капала, словно кровь, и порой создавалось впечатление, что Джолин действительно несколько раз резанула по картинам острым ножом. Ханна сомневалась, было ли слово «картины» подходящим для того, что она видела. От них исходила такая аура… «боли» — единственное, что пришло ей на ум. Ханна хотела сказать что-то умное, но вместо этого лишь пробормотала:

— Знаете, я плохо разбираюсь в современном искусстве. Джолин, увидев озадаченность на лице девушки, поспешила успокоить ее:

— О, это не так сложно, как кажется на первый взгляд! Просто попытайтесь прочувствовать их.

Ханна попробовала сосредоточиться на картинах.

— Они что-то означают?

— Только то, что вы хотите, чтобы они означали.

— Например? — спросила Ханна, выуживая подсказку.

— Вообще-то, художник никогда не должен говорить о своих работах. Правило номер один. Но я советую смотреть на них как на раны.

— Раны?

— Да, раны, увечья. Представьте, что на полотна напали, избили, покалечили. Им больно, и они истекают кровью. Поэтому можно сказать, что я пытаюсь им помочь. Я зашиваю раны и прикладываю лед к синякам. Подобно доктору, который спасает человека, попавшего в ужасную аварию. Таким образом, зритель может ощутить как боль от полученных ран, так и радость выздоровления. Ну что, теперь немного понятнее? Мне нравится думать о моем искусстве как об искусстве врачевания.

— Понимаю, — ответила Ханна, хотя и не понимала.

— Полотна больны. А я делаю их опять здоровыми.

 

Глава 15

В конце мая на дворе стояла такая чудесная погода, что было бы непростительно сидеть в четырех стенах. Завтрак добавил Ханне заряд энергии, поэтому она вышла на заднее крыльцо и, завязав шнурки двойной бабочкой, отправилась прогуляться.

Проходя мимо гаража, она увидела работающую в мастерской Джолин.

— Вы когда-нибудь отдыхаете? — крикнула она ей.

— А разве я не говорила? — крикнула в ответ Джолин. — У меня скоро выставка в одной чудной бостонской галерейке.

— Поздравляю! Надеюсь, я могу прийти.

— Я рассчитываю, что вы возглавите мою группу поддержки.

— Заметано… Я тут решила немного пройтись.

— Веселитесь. Внимательно переходите улицу.

«Типичная мама-курица», — подумала Ханна. Но она испытывала искреннюю благодарность к женщине за ее заботу.

Алкот-стрит была тихим местом, спокойствие которой нарушала лишь трескотня газонокосилки, работавшей через несколько дворов дальше, так что тротуар был предоставлен Ханне в полное распоряжение. Дома, расположенные на устремляющихся к горизонту газонах, чем-то пугали девушку. Там, где она жила раньше, на месте, которое занимал один такой дом, могло бы уместиться десять. Но больше всего нескончаемый поток времени чувствовался здесь благодаря деревьям. Многовековые дубы, клены и пихты давным-давно наблюдают, как одно поколение приходит, а другое — уходит. Их постаревшие ветви нависли над этими усадьбами, словно несговорчивая домашняя прислуга, рьяно оберегающая покой своих хозяев.

На углу улицы Ханна увидела знак, указывающий на красное здание современной церкви Ист-Эктона: церковь Дарующей вечный свет Девы Марии. Раскрывшая для прихожан свои объятия огромная статуя Богородицы находилась в переднем дворе. Ее пьедестал окружали кусты роз.

Ханна остановилась, чтобы получше рассмотреть статую, когда толпа хорошо одетых людей хлынула из церкви и стала собираться под портиком. Они оживленно разговаривали, и Ханна ждала, что вслед за ними появятся жених и невеста, чтобы пройти под рисовым дождем. Вместо них вышел священник в окаймленной золотом ризе. За ним следовала супружеская пара. Женщина держала на руках завернутого в белую простыню младенца, а мужчина осторожно направлял ее своей рукой. При их появлении все дружно заохали и заахали, а затем несколько раз сверкнула вспышка фотоаппарата.

Ханна поняла, что здесь происходит крещение.

Чувствуя, что она привлекает внимание, Ханна хотела пройти мимо, но на мгновение ее ноги словно вросли в тротуар. Священник смотрел на нее, и ей показалось, что он даже улыбнулся перед тем, как снова обратить свое внимание на счастливых родителей. Как для священника, то он выглядел чересчур молодым, немногим старше двадцати, а зачесанные вперед коротко стриженные черные волосы делали из него совсем мальчишку. Почувствовав себя еще более неловко, она усилием воли оторвала взгляд от радостной сцены и пошла дальше.

Местные магазины были для Ханны очень дорогими, поэтому она ограничилась разглядыванием витрин. Подобно тому как от Фол-Ривер веяло бессилием и несбыточными надеждами, в Ист-Эктоне чувствовались уверенность в завтрашнем дне и успех. Здесь каждый уголок был чистым и ухоженным. Через каждые пару метров стояли деревянная скамейка для утомившегося пешехода и вазон с трехцветными фиалками, похожими на те, что она видела перед вокзалом.

Ханна задержалась перед магазинчиком с громким названием «Волшебный рюкзачок», никак не решаясь войти. Внутренний голос упорно твердил ей, что не стоит этого делать. Несколько детских манекенчиков в летней светлой одежде застыли за витринным стеклом, изображая веселую игру. Ценников на одежде видно не было, что означало лишь одно: купить что-либо здесь Ханне не по карману. Но ведь ничего плохого не случится, если она просто посмотрит?

На прилавке ей бросилась в глаза пара крошечных кроссовок с вертикальными полосками по бокам и ярко-красными шнурками. Они едва ли могли быть три дюйма в длину, если не меньше. Не успела Ханна протянуть к ним руку, как раздался трескучий голос:

— Для будущего чемпиона! Миленькие, не правда ли?

Девушка быстро отдернула руку.

— Да.

— Ищете что-то конкретное? — не унималась продавщица. — К нам только что завезли изумительные летние чепчики.

— Спасибо, но я только смотрю.

— Это для вашего? Или в подарок?

— Нет, не моему, не моему.

— Ну, если возникнут вопросы, — сказала продавщица, — спрашивайте, не стесняйтесь.

Но Ханна уже направилась к выходу.

Возвращаясь обратно, она заметила, что двор церкви Дарующей вечный свет Девы Марии опустел. Она еще немного побродила по улицам, пытаясь выкинуть из головы ту крошечную пару кроссовок. Подойдя к дому, Ханна увидела Джолин, которая выгружала из «мини-вена» какие-то коробки.

— О, привет. Видела, как вы рассматривали витрины, — громко произнесла она. — Хотела и сама к вам присоединиться, но вы казались такой задумчивой. Ну что, наш город оправдал ваши ожидания?

— Он довольно милый.

— Но такой маленький! Да? Никто не может заблудиться в Ист-Эктоне. — Шумно выдохнув, она подняла коробку, наполненную баночками с терпентином и разбавителем краски.

— Могу я вам помочь? — вызвалась Ханна.

— Не волнуйтесь. Я всего лишь пополнила наши запасы. Не хочу, чтобы вы травмировались.

— Но ведь я не беспомощная. Во всяком случае, пока.

— Ну хорошо, если настаиваете. Возьмите вон ту маленькую коробку. Она немного весит. — Джолин ногой отворила дверь в мастерскую, затем крикнула через плечо: — И осторожнее там!

Коробка почти ничего не весила. Что там? Гусиный пух? Движимая любопытством, Ханна откинула крышку и заглянула внутрь.

Там в основном были упакованные в полиэтилен коробки со стерильным бинтом, киперная лента, ватные палочки и подготовительный лейкопластырь. Тут же нашлось место для нескольких ярдов коричневатой мешковины и, судя по надписи на коробке, «медицинских масок с прорезью для ушей».

Либо Джолин не может и шагу ступить, чтобы не расквасить себе нос, либо она хочет быть готовой ко всем непредвиденным ситуациям. Потом Ханну осенило: да это же материалы для ее работ!

Она улыбнулась своей наивности и попыталась представить, как Джолин использует шину и шейный корсет.

 

Глава 16

К началу июля Джолин удалось то, чего не смогла сделать Рут Риттер за семь лет — заменить Ханне маму. Конечно, иногда она перегибала палку со своей заботой, но зато была хорошим товарищем. Они вместе ходили по магазинам, вместе готовили и даже вместе убирали, хотя Джолин, четко поделив уборку на тяжелую и легкую, забрала себе тяжелую.

Так у Ханны вновь появилась семья.

Каждое утро Маршалл садился на поезд в Бостон, который отправлялся в пять минут девятого, а по возвращении, в шесть сорок два, на столе его уже ждал ужин. За десертом они обсуждали большие события в мире и маленькие в саду. Слова Ханны тоже принимались во внимание. Как сильно они отличались от Риттеров, у которых все общение сводилось либо к словесной перепалке, либо к угнетающему молчанию! Ханна даже не заметила, как постепенно перестала бояться высказывать свое мнение.

И Джолин, и Маршалл любили читать, поэтому в Ханне вновь проснулся интерес к книгам, которыми она зачитывалась, будучи ребенком. Ее прогулки по городу стали включать и посещение абонентского отдела библиотеки Ист-Эктона, созданной женами отцов-основателей в 1832 году и, за исключением периодов, связанных с несколькими войнами и крупными снеговыми бурями, работающей до сих пор. Ханна постоянно пыталась представить, какой станет ее жизнь «после того» — так она называла свое неясное будущее, которое наступит после рождения ее… ребенка Витфилдов.

Естественно, самые большие перемены произошли с ней самой. Двадцать фунтов — двадцать недель, строго по плану, и ее живот стал заметно выделяться. Она «созрела» — именно так выразился доктор Йохансон. Ее лицо округлилось, на щеках горел розовый румянец, а белокурые волосы налились еще большим светом. Будучи всю жизнь плоской, Ханна первое время ужасно стеснялась непривычной полноты своих грудей, поэтому дополнительно надевала пару футболок большего размера, чтобы скрыть их.

— О, так это самое лучшее, чего можно ждать от беременности, дорогая, — успокаивала ее Тери, когда Ханна открыла ей по телефону предмет своего стыда. — У тебя они появились, и ты ими красуешься, ведь это не навсегда. Оба раза, когда я вынашивала мальчиков, Ник называл меня Памелой. Ну, знаешь, как ту грудастую из «Пляжного патруля». Ни на минуту от меня не отлипал. Как вспомню, то хоть прямо сейчас готова завести еще одного.

Тери звонила регулярно и держала в курсе всех новостей из жизни закусочной, хотя Ханна давно поняла, что за прошедшие месяцы ей стало неинтересно слушать о долгих часах на работе и жалких чаевых. Но она все равно была рада услышать голос подруги.

— Когда я была беременной Брайаном, меня сильно посыпало пятнами. Можешь себе представить: большое вымя и вся в пятнышках! Адская смесь! Но Ника это все равно не останавливало. Готова поспорить, ты красива, как картинка. Мне, честно говоря, ну очень хочется увидеться с тобой как-нибудь.

— Я тоже хочу тебя увидеть, Тери.

— Тогда вы к нам спуститесь или мне к вам подняться?

Узнать, как дела у Рут и Герба, было делом менее радостным — немногословные ответы на ее вопросы подтверждали отсутствие беспокойства за судьбу племянницы с их стороны. Казалось невероятным, что она прожила с ними под одной крышей целых семь лет. Как только она повесила трубку, Фол-Ривер со своими холодными серыми улочками испарился из ее жизни, остались лишь зеленые, залитые солнцем аллеи Ист-Эктона. Переполняемая надеждами, возможностями и стремлением достичь того, чем жизнь здесь сильно отличалась от той, что она знала раньше, Ханна отправлялась гулять. Она любила свои дневные прогулки по городу, и после того, как доктор Йохансон высказал на это свое полное согласие, Ханна еще больше отдалась этому увлечению.

В то особое утро, взглянув на библиотечные книги, лежащие на прикроватной тумбочке, она решила, что у нее есть подходящий повод прогуляться. Ханна надела несколько старых рубашек Маршалла, которые ей дала Джолин, и стала перед зеркалом. Убедившись, что рубашки достаточно хорошо скрывают ее положение, она быстренько спустилась вниз. Джолин была в это время в мастерской, где «калечила» кусок жести ножницами для резки металла.

Ханна остановилась, чтобы посмотреть. Куском жести оказался противень для выпечки хлеба, и Джолин пыталась вырезать из него треугольник. Металл активно сопротивлялся ножницам, и у нее от напряжения раздувались щеки. Ханна уже была готова ее подбодрить, но вовремя спохватилась. Ей не хотелось отрывать Джолин от процесса. Было очевидно, что работа над картинами носила для нее очень личный характер.

Наконец металл сдался и жестяной треугольник зазвенел, упав на пол. Джолин расслабила плечи и нежно провела пальцами по зазубренным краям прорези, как обычно бормоча себе что-то под нос. Затем она поднесла поверженную железяку к губам и поцеловала, закрыв при этом глаза.

Пораженная интимностью такого поступка, Ханна резко отпрянула от двери. Словно ребенку, заставшему родителей в постельной сцене, ей вдруг показалось, что она увидела то, что никто не должен был видеть.

Ханна остановилась перед церковью Дарующей вечный свет Девы Марии и недолго смотрела на нее. Земля у подножия статуи Богородицы была усыпана красными и белыми лепестками роз. Ханна проходила мимо этого места чуть ли не каждый день. Вот и сегодня она не знала, что ее сюда привело.

Возможно, на нее подействовала теплая погода, благодаря которой весь город казался гостеприимнее, чем обычно. А может, это оттого, что она чувствовала, как внутри нее шевелится новая жизнь, которая вернула ее к людям. Ханна обрадовалась, увидев, что в церкви никого нет, и незаметно прошмыгнула на крайнюю церковную скамью, положив книги возле себя.

Ударяясь о церковные витражи, солнечные лучи рассыпались мелкими брызгами и падали на пол цветными пятнами, словно лепестки роз, опустившиеся на землю. У исповедальни стоял стол с зажженными прихожанами свечами, которые, словно светлячки в лучах уходящего солнца, мерцали красными огоньками. «Церковь Дарующей вечный свет Девы Марии, — мысленно произнесла Ханна. — Они не прогадали с названием». Она не собиралась здесь долго задерживаться, но тишина и мягкие полутона храма пробудили в ней давно забытое ожидание чуда. Когда-то церковные стены влекли ее к себе таинственным уютом.

Церковь Дарующей вечный свет Девы Марии внутри была совсем не похожа на церковь Святого Антония в Даксбери, но сейчас ей казалось, что она находится именно там. Ханна представила себя маленькой девочкой, идущей домой с мамой за руку. Вот они подошли к каменному зданию храма и, как всегда, решили заглянуть туда на минутку. Только свечку поставить или помолиться за тех, кому в жизни повезло меньше. Иногда мама говорила о чем-то со священником или исчезала в исповедальне. Но вскоре они вновь шли по улице рука об руку и ни на секунду не сомневались, что Бог за ними наблюдает и всегда их защитит.

«Пути Господни неисповедимы», — повторяла мама всякий раз, когда с ними случалось что-то грустное или, наоборот, веселое и просто неожиданное. Ханна верила в это до того рождественского вечера, когда восемнадцатиколесный грузовик на полном ходу пересек разделительную полосу и навсегда изменил их жизнь. Этот Божий замысел был невыносимо непонятным и слишком бессмысленным, чтобы кто-то смог его объяснить. Во время отпевания Ханна сидела с Риттерами в маленьком зале церкви Святого Антония, примыкавшем к нефу, и слушала гудение священника, исходящее из громкоговорителя. После этого ей ни разу не захотелось переступить порог дома Господнего, а Риттеры никогда и не пытались ее заставить.

Стоило ей закрыть глаза и услышать высокие мелодичные напевы, катившиеся к дальним уголкам церкви и эхом отскакивавшие от них, но уже приглушенные и мягкие, как она вновь начинала чувствовать тот смешанный запах пыли и ладана, от которого в ее детском носике начинало чесаться.

Ханна не заметила, как по ее щекам покатились слезы, и вскоре она уже ревела безудержно, так и не поняв почему. Искала ли она в этих слезах утешения, которого никогда не знала ребенком, или утешения, которое сознательно отвергала, став взрослой? Оплакивала ли она мать, а может, себя саму? Или это были слезы радости за удивительную возможность начать свою жизнь с чистого листа, залечить душевные раны и на этот раз сделать все правильно? Девушка полезла в карман за бумажным платком.

Находясь в ризнице, молодой священник услышал, что в церкви кто-то рыдает, и подумал, не сказать ли об этом монсеньору. Юноша всего два года назад окончил семинарию и сразу же был направлен сюда. Пока что его обязанности сводились к работе с молодежью и проведению утренних месс, так как монсеньор любил подольше поспать. Ему еще никогда не приходилось всерьез давать советы прихожанам, и он не был уверен, что знает, как это правильно делать. До сегодняшнего дня богатая паства словно давала понять, что она обладает на удивление хорошей выдержкой и просто не хочет раскрывать душу и рассказывать о наболевшем какому-то новичку, чего и следовало ожидать.

Но плачущая на задней скамье девушка была исключением. Он уже видел ее один или два раза издали, и она показалась ему относительно беззаботной. Но сейчас она точно находилась в смятении и никак не могла взять себя в руки.

— Искренне сожалею, что беспокою вас, — сказал он, нерешительно подойдя к ней. — Могу ли я вам чем-либо помочь?

Она вздрогнула и подняла голову.

— Извините. Я уже собиралась уходить.

— Нет-нет, пожалуйста, останьтесь, — произнес молодой священник, возможно, чуть властно. — Я не буду вам мешать, если хотите.

Ханна вытерла слезы кулаком и стала рассматривать его лицо. Черные как смоль волосы подчеркивали чистую, безупречную белизну его кожи, напоминающую по цвету те мраморные статуи, что были расставлены в нишах вдоль стен церкви. Это лицо с живыми темными глазами явно принадлежало ирландцу, одному из тех, кого нередко можно встретить в Бостоне или его предместьях. Руки у него были длинные, и он нервно потирал ладони.

— А я вас уже видел. Меня зовут отец Джимми.

— Джимми?

Он смущенно улыбнулся.

— Вообще-то, Джеймс. Но все зовут меня отец Джимми. Или просто Джимми. Все никак не привыкну к слову «отец».

— А что, мне нравится. Отец Джимми. Звучит мило, — сказала Ханна, шмыгнув носом, и еще раз утерла слезы.

— Значит, вы живете неподалеку? — спросил он весело. — Я часто вижу, как вы проходите мимо, вот и решил, что вы живете по соседству. Практически никто не ходит в предместья пешком.

— Да, прямо за углом, на Алкот-стрит. Давно хотела зайти. Мне нравится эта церковь. Здесь так светло и так легко дышится. Не то что в мрачной церкви, в которую я ходила, когда была маленькой.

— Это где же?

— В Даксбери, на Саус-Шор.

В его глазах блеснул интерес.

— Вы переехали сюда с родителями?

— Нет, я живу с… с друзьями.

Он немного помялся, но все же осведомился:

— С парнем?

— Нет, просто с друзьями. Мои родители погибли в аварии, когда мне было двенадцать. Последний раз я сидела в церкви на их похоронах.

— Я сожалею… что вы так долго не возвращались.

— Наверное, я решила, что раз уж Бог наказал меня, забрав моих родителей, то и я его накажу, если никогда больше не буду ходить в церковь. — Она отвела глаза, стыдясь своего признания. — По-детски, да? Сомневаюсь, что он хотя бы заметил это.

Священник ответил быстро и уверенно:

— О, я не сомневаюсь, что он заметил.

— Моя мама говорила, что Бог всегда за нами наблюдает, а он, очевидно, отвлекся, когда случилась авария. Когда я была маленькой, то не понимала почему. Всегда хотела, чтобы кто-то объяснил мне это. Но, видимо, я никогда этого не узнаю.

— Вы его спрашивали? Молились, чтобы он помог вам понять?

— Нет. Я на него сильно обиделась.

— Я спрошу, если не возражаете. Вы об этом думали, когда я подошел?

Сердце Ханны замерло, и появилось ощущение, что ей не хочется больше ничего скрывать.

— Частично… Мне было жаль себя, я сокрушалась, что так долго не приходила сюда. Не знаю. Много о чем думала.

— Ханна! — внезапно прозвучал голос в церковной тишине. У входа, тяжело дыша, стояла Джолин. — Вот вы где! А я уже обыскалась вас. Вы не забыли, что нам сегодня на прием к доктору Йохансону?

— Извините. Совсем вылетело из головы. — Ханна взяла свои библиотечные книги со скамьи и прошла мимо священника. — О, отец Джимми, это моя подруга Джолин Витфилд.

— Приятно познакомиться, отче. Вы уж извините, что я сюда так ворвалась, но у нас через час встреча в Бостоне, а какие там бывают пробки, думаю, вы и сами знаете.

— Да, конечно, знаю, — ответил он дружелюбно. — Заходите в любое время, Ханна.

Отец Джимми наблюдал, как они идут к выходу. В ярком солнечном свете их силуэты в дверном проеме стали черными. И только когда Ханна задержалась у дверей и повернулась, чтобы тихонько помахать ему на прощание, он заметил выпуклость в ее фигуре.

— Я думала, вы собирались в библиотеку. Как же вас занесло в церковь?

— Не знаю. Я все время прохожу мимо нее. Захотелось посмотреть, как там внутри.

Джолин профессионально вела «мини-вен» по окружной, через мост и выехала на Стороу-драйв, благодаря судьбу за то, что в тот день движение было не таким оживленным, как она ожидала. Слева от них, словно алюминиевая фольга, сверкала река.

— Вы никогда не заходили туда раньше?

— Ну, однажды заглянула во время утренней службы, но не оставалась.

— Она довольно красивая, не правда ли? Не такая загроможденная, как многие из них… А он, этот священник, ужасно молод… И очень красивый.

— Я об этом тоже подумала.

— Еще бы! Так о чем вы там говорили?

— Почти ни о чем. О моих родителях. Как я ходила в школу, когда была маленькой. Я сказала, что уже давно там не была.

— Спорю, ему это не понравилось.

— Даже если это и так, то он все равно ничего не сказал.

Лицо Джолин вдруг приняло серьезное выражение.

— Им не нравится, когда люди слишком независимы. Поэтому существует слишком много правил. Правила, правила, правила! Построить все больше и больше церквей — вот и все, что их в большинстве случаев интересует… Вы ему рассказали… о… ну… сами знаете…

— Нет. Мы недолго успели поговорить.

— То, что вы в положении, становится заметно, никуда от этого не деться, скоро все обязательно начнут задавать вопросы.

— Кто все?

— Люди. В библиотеке, в магазине. Совершенно незнакомые люди будут подходить к вам и поздравлять. Будут спрашивать, девочка или мальчик, когда срок. И тому подобное.

— Незнакомые люди? Правда?

Впереди меняли асфальт, и рабочий направлял машины в объезд, размахивая красным флажком. Джолин включила сигнал поворота и глянула в зеркало заднего вида, чтобы перейти на крайнюю левую полосу. Водитель фургона ее пропустил, и она помахала ему рукой в знак благодарности.

— Ну, так что ты собираешься говорить?

— Правду, думаю. Что же еще?

Несколько минут они ехали молча, потому что слова заглушал шум отбойного молотка, кромсающего мостовую. Джолин, казалось, глубоко погрузилась в свои мысли. Когда шум стих, она сказала:

— Вам не кажется, что правда будет выглядеть немного странновато?

— Наверное, да. Признаться, я об этом как-то не подумала.

— А следовало бы подумать, — резко бросила Джолин, но, увидев, что Ханна испугалась жесткости ее слов, добавила: — Нам следовало бы подумать, вот что я хочу сказать. Обеим. Это ведь касается и меня. И Маршалла тоже. Представьте, вы будете рассказывать о нашей жизни. Весь мир узнает, что я неспособна выносить ребенка полный срок. И каждый узнает, что мы с Маршаллом слишком долго откладывали семью на потом.

— Я бы никогда так не поступила.

— Как глубоко вы вдавались бы в подробности? Рассказали бы о нашем договоре? Или что мы вам платим? По большей части люди таких вещей не понимают. Они сплетничают и смеются у вас за спиной. Поверьте мне, в таких городках, как Ист-Эктон, дела обстоят именно так! Мне бы не хотелось, чтобы мы стали посмешищем для обывателей.

Ее пальцы впились в руль, а на шее вздулись жилы.

— Осторожно, — предупредила Ханна, — мы слишком близко подъехали к разделителю.

Джолин рывком вернула «мини-вен» обратно в центр полосы. Слезы накатились у нее на глаза, и ей пришлось приложить усилия, чтобы сконцентрироваться на дороге. Ханна потянулась и похлопала ее по плечу.

— Успокойтесь, Джолин. А то мы, чего доброго, в аварию угодим. Послушайте, это неважно. Мы не обязаны никому говорить об этом. Мне лично все равно.

— Правда? Вы не против?

— Никто об этом не должен узнать. Я буду говорить все, что вы скажете. Все, что угодно.

Облегченно вздохнув, Джолин расслабила хватку руля и попыталась смахнуть слезы.

— О, спасибо вам, Ханна. Я так благодарна за ваше понимание.

Видя, что Бикен-Хилл уходит в сторону, она направила автомобиль вправо, подрезав пикап и получив в ответ сердитый гудок, и с триумфом покинула основную дорогу.

 

Глава 17

Доктор Йохансон всегда умел ее развеселить.

— Итак, как сегодня чувствует себя наша драгоценная молодая леди? — спросил он, поглаживая свою бородку. В его глазах светилось озорство, что делало его больше похожим на альпийского эльфа, чем на бостонского акушера.

— А как я выгляжу? — кокетливо ответила вопросом на вопрос Ханна.

— Как роза. Красивая розовая роза. Какой прекрасный цвет лица! — Сегодня доктор Йохансон был в отличном настроении и не скупился на комплименты. — Когда она пришла ко мне в первый раз, я сказал себе: «Эй, с ней у нас не возникнет проблем». Разве я не прав? Пока что никаких проблем. И никаких проблем не будет. Я редко ошибаюсь в подобных вещах.

Джолин энергично закивала в знак подтверждения его слов, а регистраторша одобрительно улыбнулась, хотя Ханна и подозревала, что она не первая, кому он это говорит.

Доктор предостерегающе поднял указательный палец:

— Однако мы не должны терять бдительности. Все равно необходимо проводить осмотры и делать анализы. Поэтому вы уж нас сейчас извините.

Он провел Ханну в комнату для осмотра, где она могла переодеться в больничную рубашку, и закрыл за ней дверь.

Зеркало в полный рост, установленное на обратной стороне двери, отражало ее обнаженное тело. Дома она также рассматривала свой выпуклый живот, но лишь здесь заметила, как сильно разошлись ее бедра. Зад тоже увеличился и стал более округлым.

Но она не казалась толстой. Полнота ее грудей компенсировала все изменения, происшедшие с телом. Ханна всегда считала себя гвоздем, но сейчас видела перед собой роскошную женщину. Сейчас она выглядела как мать.

Даже в своих мыслях Ханна старалась избегать этого слова. Джолин была матерью. Это были ее яйцеклетки и его, Маршалла, сперматозоиды. Она — всего лишь инкубатор, как выразился доктор Йохансон. Эта цветущая женщина в зеркале, которая сияет из-за огонька пробудившейся внутри нее новой жизни, выглядела как мать. Других слов для нее не существует.

Ханна нежно положила руки на живот.

— Эй, как ты там? — прошептала она.

Легкий стук доктора Йохансона вернул ее к реальности.

— Вы готовы, Ханна?

— Минуточку.

Перед тем как влезть в больничную рубашку, она еще раз взглянула на себя в зеркало и постаралась выкинуть из головы этот чувственный образ.

— Можете войти.

Процедуры были ей уже знакомы. Доктор Йохансон измерил ее вес, давление, прослушал сердце и взял кровь на анализ. Затем он спросил, имеются ли у нее какие-нибудь жалобы.

— Я плохо сплю по ночам, — ответила Ханна, — никак не могу удобно устроиться. Обычно просыпаюсь, когда мне нужно в туалет. Три-четыре раза за ночь.

Доктор Йохансон сделал пометку в своем планшет-блокноте.

— Все в порядке. Вам следует пить много-много жидкости. Кто бы чувствовал себя нормально, вынашивая ребенка в животе? Словно мешок картошки с огорода. Да? — Он тихо рассмеялся. — Теперь ложитесь. Давайте мы вас измерим.

Ханна легла на стол для осмотра. Доктор вынул из кармана рулетку, приложил один конец к ее тазовой кости и вытянул ленту до пупка.

— Двадцать один сантиметр! — произнес он. — Идеально! Не слишком большой, но и не слишком маленький. Вы растете в правильном темпе. И все-таки ради подстраховки…

Доктор подкатил к столу большой аппарат. Перед тем как он закрыл его своей спиной, Ханна успела увидеть краем глаза монитор, ряды циферблатов и клавиш на расположенной под ним футуристической консоли.

Он нежно стал размазывать по ее животу минеральное масло.

— Холодное, да?

— Да, немножко. А это для чего?

— Не волнуйтесь. Мы просто сделаем пару фотографий, чтобы быть на сто процентов уверенными, что все идет нормально. Здесь все делают звуковые волны, так что вы ничего не почувствуете. Вы, наверное, знаете, что во время Второй мировой войны на флоте применялась эта технология, чтобы определять расположение подлодок в океане? А теперь мы используем ее, чтобы определить положение ребенка в вашем амниотическом мешочке. И до чего дошел прогресс, не правда ли?

Доктор Йохансон повернулся к аппарату и задвигал туда-сюда по ее животу маленьким пластмассовым устройством, чем-то напоминавшим ей компьютерную мышку. Было щекотно.

— Ну как вам живется у Витфилдов? — спросил он, не отрывая глаз от монитора.

— Прекрасно!

— Они хорошо вас кормят? Это очень важно. Нам нужен сильный малыш.

— Я слишком много ем.

Мышка остановилась, и доктор Йохансон наклонился к монитору. Затем он снова, сантиметр за сантиметром, стал двигать устройство по ее животу.

— Сейчас не время думать о талии. У вас еще будет куча времени для этого. Пока что наслаждайтесь. Не забывайте: вам нужно много железа, красного мяса, шпината.

Он пару раз хихикнул, потом наконец выключил аппарат и вытер масло с ее живота влажной тканью.

— Можете одеваться.

Когда они вышли из кабинета, Джолин перелистывала журнал по домашнему интерьеру.

— Как я и говорил, все отлично, — заявил Йохансон. — Мы и глазом моргнуть не успеем — бум! — а наш ребенок уже родится. Ну что, увидимся через две недели?

Он отдал регистратору какие-то бумаги и собирался уже исчезнуть, когда Джолин обратилась к нему:

— Раз я уже здесь, то не могли бы вы уделить и мне минутку? Обещаю, это не отнимет у вас много времени.

Доктор Йохансон бросил взгляд на свои часы, затем посмотрел на Ханну, как бы жалуясь на то, что подобные просьбы случаются слишком часто. У всех что-то болит или чешется, и только минута его времени может их спасти, а на самом деле им просто хочется получить бесплатную консультацию. Таковы издержки его профессии.

— Разумеется, миссис Витфилд, — вздохнул он, — проходите.

Ханна открыла номер журнала «Пипл» и попыталась занять себя статьей, иллюстрации к которой вынесли на обложку. Речь шла о шестнадцатилетней актрисе, которая исполняет главную роль девочки-рейнджера в новом нашумевшем телесериале. На фотографии она была в одном бикини верхом на снегоходе. «Лесная зажигалка» — таково было название статьи.

Дверь в приемную открылась, и в комнату вразвалочку вошла женщина. Она кивнула регистратору и с громким «фух» плюхнулась в противоположное кресло. Женщина казалась просто необъятной, а на лбу у нее влажно блестели капельки пота.

— Господи, какое облегчение! — объяснила она. — Это у вас первенец?

— Да.

— Ясно, а у меня это третий и последний! Своему я так и сказала, что после этого у меня внутри все узлом завяжется. Муж всегда хотел мальчика. Просто рогом уперся! Если я через час не упаду замертво от изнеможения, то он его все-таки получит и сможет через десять лет повести на игру «Ред Соке». Вы уже знаете, кто у вас будет?

— Нет, еще не знаю.

— Некоторые и не хотят знать. Лично я не люблю сюрпризов. Поэтому считаю, что каждый может заранее дать нам правильный совет. Усвоить этот урок труднее всего. Для нашего первенца мой муж пошел и накупил крошечных футболок с номерами, бейсболок и бог еще знает чего. Даже достал маленькие шиповки. Не спрашивайте меня, зачем он это сделал. И, естественно, родилась девочка, а шиповки так и пылятся в коробке где-то в шкафу. Неужели вам и вашему мужу хоть чуточку не интересно?

— Я буду рада как мальчику, так и девочке.

Вот что имела в виду Джолин, когда спрашивала ее, что она собирается говорить людям. Видя, что ты беременна, они будут бесцеремонно подходить и забрасывать тебя вопросами. Ханна не могла представить себе, как кто-то подходит к небеременной женщине и спрашивает о лодыжках или настроении парня. Но беременность служила чем-то вроде приглашения.

Желая избежать дальнейших расспросов и уже испытывая сильную нужду снова пописать, Ханна извинилась и спросила у регистратора, где туалет.

— Вы же сами знаете. Предпоследняя дверь направо.

Ханна прошла мимо кабинета доктора Йохансона, комнаты для осмотров, где только что была, и рентген-кабинета. Она почти зашла в уборную, когда услышала голоса Джолин и доктора, доносившиеся из комнаты в конце коридора. Невозможно было понять, о чем они говорили, но Джолин была очень взволнована. Доктор Йохансон пытается ее успокоить?

Сгорая от любопытства, Ханна на цыпочках подошла к комнате. Дверь была приоткрыта, и темную комнату освещало лишь периодическое мигание светло-серой лампы. Джолин и доктор стояли рядышком спиной к двери и смотрели на экран.

— Я сейчас просто взорвусь, — сказала Джолин. — Я так давно этого ждала. Мы все так давно этого ждали.

Доктор Йохансон показал ей что-то на экране.

— Да он улыбается!

Он наклонился в сторону, чтобы что-то подкрутить, и Ханна увидела на экране черно-белый снимок. Что именно было на нем изображено, ей не удалось разобрать: что-то похожее на кокон или завернутое в него. Но тут она заметила движение, и очертания стали более четкими. Это был плод. Головка уже выделилась, да и ножки, подобранные к выгнувшемуся полумесяцем тельцу, тоже. Напрягая зрение, Ханна могла различить маленькую ручонку с кулачком у щеки. Увиденное ее очаровало.

Доктор Йохансон выпрямился и снова обратил внимание на экран, полностью заслонив его. Одной рукой он обнял Джолин за плечи, приблизил к себе и стал что-то шептать ей на ухо, но что именно, было непонятно. Этот жест поразил Ханну неожиданной близостью. Опасаясь, что ее заметят, она отступила от двери.

Осознание увиденного ошеломило Ханну и заставило затаить дыхание. Плод на экране был ее! У этого маленького человечка с маленькими ручками и ножками по-настоящему билось сердце! И ручка точно двигалась! Она это видела. Она действительно мама!

От нахлынувших эмоций у девушки закружилась голова. Ханна понимала, что ей нужно быстро вернуться в приемную, пока она не потеряла сознание.

— Все в порядке? — спросила необъятная беременная женщина, когда Ханна рухнула в кресло. — Вы белы как мел.

— Я в порядке, спасибо. Просто проголодалась, кажется.

— И не говорите, — сказала женщина. — Еда да туалет, туалет да еда. Вот все, что нам остается в таком положении.

Ханна заставила себя улыбнуться, но улыбка получилась слабой.

— Хотите, открою вам маленький секрет? — предложила женщина. — День, когда вам на грудь положат орущего малыша, станет для вас лучшим днем в вашей жизни. А знаете, что может быть лучше этого?

— Нет, а что?

— Второй день, третий, четвертый и пятый…

В приемную влетела радостная Джолин, за которой шел доктор Йохансон.

— Спасибо вам, доктор, за ваше терпение, — сказала она, а затем обратилась к Ханне: — Ане побаловать ли нам себя чем-нибудь вкусненьким? Я знаю одно уютное бистро на Ньюбери-стрит.

— С радостью.

— Вот это мне нравится, — весело произнес доктор. — Сытная еда, здоровая пища, полезные продукты. — Он поприветствовал необъятную женщину: — Добрый день, миссис Маккартни, как вы себя сегодня чувствуете?

— Буду чувствовать себя значительно лучше, когда наконец-то избавлюсь от этого груза.

— Вам недолго осталось ждать. Это скоро закончится, миссис Маккартни, обещаю.

— Десять минут — это слишком долго.

— Ладно, ладно. Еще недельку — и все. Проходите, пожалуйста.

Миссис Маккартни поднялась с кресла и утиной походкой проследовала за Йохансоном. Уже у двери кабинета она обернулась и сказала Ханне:

— Не забывайте! Это того стоит.

Выйдя из клиники, Ханна поинтересовалась у Джолин, все ли было в порядке, и добавила:

— Вы так долго не выходили.

Джолин в один миг развеяла ее тревоги.

— Вы же знаете, какая я неугомонная. Все беспокоюсь, беспокоюсь и беспокоюсь. Но доктор Йохансон говорит, что я в порядке. Ничего не случилось. Все хорошо. Он заверил меня, что я полностью здорова.

 

Глава 18

Образ крохотной ручки у крохотной головки никак не хотел покидать воображение Ханны. Не покидала ее и мысль о том, что в один прекрасный день она будет держать эту ручку и маленькую головку у себя на руках. Пусть и недолго.

Почему же ей не показали эти картинки, которые — теперь она это знала — называются сонограммами? Не давало ей покоя и заговорщическое поведение Джолин и доктора Йохансона, которые о чем-то совещались у монитора, рассматривая фотографии ребенка в ее животе. Это казалось серьезным нарушением права на личную жизнь. Да, ребенок был Джолин, и она вправе его увидеть. Но ведь Ханна тоже? Они же должны были вместе все это пережить. А самые первые фотографии ребенка преднамеренно от нее утаили.

Это напомнило Ханне о том, что, как бы хорошо Витфилды к ней ни относились, она всего-навсего делает для них работу. Но работа делается внутри ее тела! Тогда как же можно ожидать от нее, что она ничего при этом не будет чувствовать?

Каждую ночь Ханна засыпала с мыслями о ребенке и каждое утро, когда она еще не надела халат и не сунула ноги в тапочки, первые ее мысли были о маленьком человечке в ее утробе. Она обязательно говорила с ним, когда оставалась одна или когда Джолин не могла ее услышать, и даже пыталась представить, что он ей отвечает. С утра до вечера их маленькие послания не переставали приходить. «Я тебя люблю». — «И я тебя тоже». — «Ты мне очень дорог». — «И ты мне очень дорога».

Джолин никогда не упоминала о том визите к доктору, но «появление признаков» заботили ее все больше и больше.

Спустя какое-то время, когда они ужинали, она подняла вопрос о том, что скажут люди и как его решить.

— Здесь нечего стыдиться, — настаивал Маршалл. — Это наш ребенок. А Ханна просто оказывает нам особую услугу от всего сердца. Она не должна этого скрывать.

— А я и не говорю, что она должна это скрывать. Только не понимаю, почему каждый Том, Дик и Гарри должны быть в курсе нашей семейной жизни. Ты же знаешь, как быстро разлетаются слухи в этом городке. Вот наши близкие друзья — совсем другое дело.

— Не делай из мухи слона, дорогая, — твердил Маршалл. — Люди будут говорить то, что захотят. В любом случае, тебе не кажется, что, как и нам, это может помочь и им, если они будут знать, что такие услуги предоставляются.

«Услуги?» — подумала Ханна.

Аргумент мужа не убедил Джолин.

— А что она скажет в библиотеке, когда будет возвращать книгу, а библиотекарша спросит у нее, когда ребенок должен родиться? Или в галерее? Подумай обо всех тех, кто придет на мою выставку. Что она им ответит?

— Скажет, в декабре.

— А если кто-то захочет узнать, кто отец? Она скажет: «О да, это тот милый мистер Витфилд с Алкот-роуд»? Как тебе это?

— Я сдаюсь, Джолин. Что ты предлагаешь? — В голосе Маршалла зазвучали нотки раздражения.

Джолин открыла маленький футлярчик и поставила его на стол. Внутри него на подушечке из черного бархата покоилось золотое обручальное кольцо.

— Поверь мне, это ответит на многие вопросы. Она может объяснить, что ее муж сейчас за границей и поэтому она временно живет с нами. Ну, что скажешь?

— Мне бы не хотелось, чтобы Ханна делала то, что ей не по душе.

— Да брось ты, это будет как игра. Как пьеса, а у Ханны будет главная роль. Это всего лишь кольцо, Маршалл.

Он откинулся на спинку стула, не желая ввязываться в продолжительную дискуссию.

— Что думаете, Ханна?

— Не знаю. Это так необходимо?

— Эй, вы оба! — вспылила Джолин. — Что плохого может случиться? Какое-то дурацкое колечко! И если оно закроет рот парочке любопытных… Ну же, Ханна, просто примерьте. Сделайте мне приятное.

Ханна вытащила кольцо из футлярчика и надела его на палец.

— Надо же, сидит как влитое! — воскликнула Джолин с таким ликованием, что девушка не решилась его снять.

 

Глава 19

Ханна не переставала думать о маленькой головке, которую будет поддерживать у своей груди, маленькой ручке, которая ухватится за ее палец, и маленькой ножке, которая уже сейчас толкается и будет отталкивать мягкое белое одеяльце, лежа в белой кроватке в голубой детской комнате. Она перегнется через боковые решетчатые стенки кроватки и пощекочет эти пяточки, затем подоткнет под маленькое тельце маленькое белое одеяльце…

Нет! Это Джолин подоткнет одеяльце. Джолин пощекочет пяточки. Ханна попыталась больше об этом не думать. В подобных грезах не было смысла.

Какое-то время она бесцельно бродила по дому. «Минивена» Джолин в гараже не было. Все уехали. Она поднялась в свою комнату, нашла свитер и накинула его на плечи. Пятнадцать минут спустя она уже сидела на задней скамье в церкви Дарующей вечный свет Девы Марии.

Там было несколько человек, в основном старушки, сидящие у исповедальни и по очереди исчезающие в ней, чтобы через несколько минут появиться снова. Они сразу шли к решетке алтаря, преклоняли перед ним колени и шептали по велению священника «Аве Мария» в качестве наказания за свои грехи. Правда, на коленях они стояли недолго, из чего Ханна сделала вывод, что их грехи не были такими уж серьезными. Не настолько серьезными, как тот, о котором она ни на минуту не переставала думать.

А думать о грехе — это все равно что совершить грех. Такому учили ее монахини в воскресной школе.

Последняя женщина покинула исповедальню и стала перед алтарем. Сейчас из второй кабинки должен появиться отец Джимми. Однако оттуда вышел совсем не отец Джимми. Это был старый священник, которому было, наверное, около шестидесяти, на вид крепкий, с румяным лицом и копной седых волос. Он немного задержался, чтобы поговорить с кем-то из прихожан.

Поборов разочарование, Ханна подошла к нему со стороны и стала тихонько ждать, когда он закончит разговор и обратит на нее внимание. Вблизи его лицо казалось властным, а грубые черты создавали впечатление строгости и силы. Густые брови, тоже седые, подчеркивали выразительность его темных глаз.

— Извините, пожалуйста. А отец Джимми сегодня будет?

— Вы пришли исповедаться?

— Нет, я просто хотела с ним поговорить.

— Думаю, сейчас он в приходском доме. Возможно, я смогу вам помочь? — Казалось, его глубокий, звучный голос громыхал откуда-то изнутри.

— Нет, нет. Мне не хотелось бы его беспокоить. Приду в другой раз.

— Вы его не побеспокоите. Это его работа. Почему бы нам не проведать отца Джеймса, миссис…

Ханна немного замялась с ответом, пока до нее не дошло, что священник увидел кольцо у нее на пальце.

— Мэннинг. Ханна Мэннинг.

— Приятно познакомиться, миссис Мэннинг. Вы здесь недавно, не так ли? Я — монсеньор Галахер.

Дом приходского священника, дощатый, с белыми ставнями и широким парадным крыльцом, хорошо вписывался в местную архитектуру, хотя и был не таким огромным. Монсеньор Галахер провел Ханну в приемную. Здесь стояла неказистая мебель, натертая до блеска полиролью, да и в самой комнате, как отметила про себя Ханна, не было ни пылинки. Отсутствие в ней всяких безделушек и прочих доказательств повседневного обитания говорило о том, что она предназначалась исключительно для официальных встреч. Материализовавшаяся из кухни домоправительница с седеющими волосами спросила Ханну, не хотела бы она чашечку чая, и, получив ответ, что не хотела бы, вернулась обратно.

— Присаживайтесь, пожалуйста, миссис Мэннинг, — сказал монсеньор Галахер, — я сейчас позову отца Джеймса. Или отца Джимми, как вы его называете. Похоже, что и вся округа тоже.

Дойдя до середины лестничного марша, он остановился и добавил:

— Надеюсь, что в будущем буду часто видеть вас в нашей церкви. Естественно, ваш муж тоже может приходить, если захочет.

— Спасибо, я ему передам, — сказала Ханна, и на ее лице разлился слабый румянец.

Отец Джимми удивился, когда спустя несколько минут вбежал в приемную и увидел Ханну. Однако же он был искренне рад этой встрече.

— Добрый день, Ханна! Как у вас дела? Все в порядке?

— Все отлично. Я просто спросила у монсеньора, будете ли вы сегодня в церкви, и опомниться не успела, как он привел меня сюда.

— Он любит брать все в свои руки. Это хорошее качество, когда собираешься возглавить приход.

— Я не собиралась поднимать весь этот шум. Просто хотелось поговорить. Я же вас не отрываю от дел?

— О нет. Я тут на компьютере играл. Шатался по паутине. Мы можем поговорить на улице, если хотите. Сегодня такой прекрасный день.

Пришедший с севера холодный фронт отбросил удушливую жару, которая обычно нападала на Массачусетс в конце августа, отчего газоны, которые давно выжгло бы летнее солнце, были все такими же зелеными и свежими, как весной. Между приходским домом и церковью спряталась в тени двух кленов каменная скамейка. Ханна присела на один ее край, отец Джимми — на другой. Они как будто бы оба соблюдали неписаное правило, устанавливающее приемлемое расстояние между священником и прихожанкой, когда последний был молодым человеком, а она привлекательной девушкой.

— Меня беспокоят тревожные мысли, — сказала Ханна. — Вот я и подумала, что смогу от них избавиться, если поговорю о них с кем-то.

Священник молча слушал, и она продолжала:

— Мысли, которых не должно быть у меня в голове. Недопустимые мысли.

— Значит, вы поступаете правильно, если хотите поговорить о них.

— Проблема в том, что я пообещала никому об этом не рассказывать. И я не хочу нарушать обещание. Все так запутано. Вы, наверное, будете думать, что я ужасный человек.

— Нет, не буду. — Его поразило охватившее ее неожиданное смятение. — Вы не хотите предать оказанное вам доверие, я прав?

— Что-то вроде того.

— Но что-то в этом оказанном доверии причиняет вам душевные муки?

— Да. — Ханна наморщила лоб, выдавая этим свое опасение: она уже начала вдаваться в детали. Джеймс понимал, что у него было мало опыта в работе с людьми своего возраста. Женщины постарше и дети обращались к нему за отпущением грехов, но из-за разницы в возрасте ему было легче выполнить свой долг, да и их грехи всегда были незначительны. Ханна Мэннинг принадлежала к его поколению. И это заставляло его остро чувствовать, что он не годится для ее случая.

— Если вы желаете поговорить со мной в форме исповеди, то все, что вы скажете, не покинет этого места, — заверил он ее. — Мой духовный сан обязывает меня хранить тайну исповеди. А значит, вы никого не предадите. Может быть, так я смогу вам помочь найти… обрести душевный покой, которого вы заслуживаете.

Даже ему эти слова казались высокомерными, почти высокопарными. Он действительно считал все сказанное правильным, но понимал, что говорить надо проще — сердцем, а не разумом. И как у них это получается?

Ханна прочитала растерянность на его до неприличия красивом лице.

— Для этого нам надо быть в церкви?

— Нет, мы можем сделать это здесь.

— Но я думала…

— Исповедальня гарантирует людям анонимность, вот и все. Решать вам.

— Думаю, здесь мне было бы лучше.

— Тогда я сейчас вернусь.

Он направился в боковую дверь церкви и через какое-то время вернулся с пурпурной столой в руках. Присаживаясь на скамью, отец Джимми накинул ее на плечи и, избегая смотреть Ханне прямо в глаза, перекрестил ее и благословил:

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

Словами, которые она хорошо отшлифовала еще в детстве, Ханна дала ответ автоматически:

— Простите меня, отец, ибо я согрешила. Прошло уже семь лет с того дня, когда я в последний раз исповедовалась. Вот мои грехи. — Она заколебалась. — Я… Я хочу того, что мне не принадлежит.

— И что же это?

— Этот ребенок. Я не хочу его отдавать.

Отец Джимми усилием воли сумел сохранить внешнее спокойствие. Почему она не может оставить ребенка себе? Она больна? Представлял ли ребенок для нее угрозу каким-то образом? К нему никто раньше не обращался, чтобы исповедаться насчет аборта.

— Дочь моя, тебе кто-то говорит, что ты не можешь его оставить? — спросил он.

— Ребенок мне не принадлежит. Он — не мой.

— Прости, я не понимаю.

— Та женщина, которую я вам представила, миссис Витфилд. Это ее ребенок, а я — просто суррогатная мать. Я вынашиваю ребенка для нее и ее мужа.

— А как же твой собственный муж?

Ханна опустила голову.

— Я не замужем. Они дали мне это кольцо для отвода глаз.

— Понимаю, — глухо произнес отец Джимми, хотя ничего не понимал. Что же ему теперь сказать? Что говорит Церковь о суррогатном материнстве? Он не имел ни малейшего понятия об этом. Молодой священник молчал и молил Небеса послать ему ответ, чтобы он не выглядел настолько некомпетентным в ее глазах, каким на самом деле чувствовал себя.

— Когда вы… ты поняла, что не хочешь его отдавать?

— Пару недель назад. Не знаю даже, как это объяснить. Я просто чувствую, как он растет во мне. Слышу, как стучит его сердце. Читаю его мысли. Я хочу, чтобы он остался со мной, но этого не будет. Витфилды так долго страдали оттого, что у них нет детей. Если я оставлю его себе, это убьет их. Так говорила миссис Грин. Они уже давно подготовили детскую.

— Кто такая эта миссис Грин?

— Женщина, которая все организовала. У нее агентство, в которое я обратилась.

— Ты с ней беседовала на эту тему?

— Нет пока. В нашу первую встречу она предупредила, что я должна быть готова сделать это, чтобы не причинить ее клиентам еще больше боли. Они, мол, и так многого натерпелись.

Джеймс попытался обрисовать себе ситуацию, представить участников столь необычного договора, понять странные обстоятельства, которые их связывают. Ему вспомнилась библейская притча о царе Соломоне, который должен был решить, кто из двух женщин, пришедших к нему с младенцев, была настоящей матерью ребенка. Но это был не тот случай, кажется.

В наступившей тишине он мог слышать, как ребятишки на скейтах, на всех парусах летящие в город, царапают тротуар.

— Тебе за это платят? — вдруг спросил он.

— Да, — невнятно произнесла Ханна и добавила: — Думаю, вы считаете, что это неправильно.

— Нет. Я так не считаю. Думаю, э-э, я думаю, это естественно, что ты испытываешь подобные чувства. Было бы странно, если бы у тебя их не было…

— Я люблю этого ребенка. Я правда его люблю.

— Так и должно быть, дитя мое, — сказал он и предостерег себя: «Будь с ней попроще. Скажи все так, как действительно думаешь». — Ты должна радоваться каждому мгновению, пока носишь в себе этого ребенка, дать ему понять, что мир, в который он скоро войдет, — счастливое место. Это часть твоей работы. И моей тоже. Часть работы всех. Божьи дети никому не принадлежат. Родители должны воспитывать детей и помочь им стать взрослыми. Но они никогда не перестают любить их. Ведь то, что ты должна отдать этого ребенка, совсем не означает, что ты перестанешь его любить.

— Я не знаю, смогу ли.

— Ты сможешь, Ханна. То, через что ты сейчас проходишь, испытывает каждая суррогатная мать. Думаю, тебе следует спросить совета у миссис Грин. Ей, должно быть, приходилось сталкиваться с подобными ситуациями раньше. Ты с ней в хороших отношениях?

Ханна кивнула.

— Она очень приятная женщина. У нее самой ребенок появился на свет благодаря суррогатной матери.

— Тогда, давая тебе совет, она будет учитывать интересы обеих сторон. Уверен, она не хочет, чтобы ты чувствовала себя несчастной. Пойди и поговори с ней. Выслушай все, что она скажет. Но обещай мне, что потом обязательно придешь ко мне снова.

— Обещаю. Спасибо, отче.

Отец Джимми почувствовал явное облегчение. Теперь Ханна казалась менее растерянной. Ее лицо вновь смягчилось. Возможно, он не полностью облажался, если ему удалось добиться хотя бы этого.

Он провел ее до тротуара и был награжден скромной улыбкой. Но весь последующий день отец Джеймс задавался вопросом, был ли его совет правильным, если вообще чего-либо стоил.

 

Глава 20

Прошла неделя, прежде чем Ханна наконец набралась храбрости, чтобы последовать совету отца Джимми. Она выждала момент, когда Джолин скроется в своей студии, где «исцеление» холстов так сильно поглотит ее, что она перестанет замечать все на свете, и, просунув голову в дверь, сообщила, что собирается съездить в Фремингэм Мол.

— Я бы поехала вместе с вами, но уже по уши в гипсе.

— Ничего страшного. Как-нибудь в другой раз.

Ханна без труда отыскала Ривер-стрит и быстро нашла место для парковки. Улицу просто переполняло движение — посыльные с тележками, офисные работники, спешащие на перерыв, студенты одного из близлежащих колледжей. Поднимаясь по лестнице, Ханна все думала, не отвлечет ли ее неожиданный визит миссис Грин от дел. Ведь она не звонила ей перед тем, как приехать, боясь, что женщина сообщит об этом Джолин, а та снова запаникует. Ей казалось, что разумнее пока не беспокоить Витфилдов. Возможно, хороший разговор по душам с миссис Грин вернет все на свои места, как выразился отец Джимми.

Когда Ханна добралась до лестничной площадки, она нигде не увидела таблички с надписью «П.Р.Ж.» и подумала, что от волнения вошла не в то здание. Девушка огляделась. Нет, вон там дверь со стеклом, спрятанным за тонкую проволоку, где нанесенная под трафарет надпись свидетельствовала, что здесь находится офис Джина М. Розенблата, адвоката. Значит, она не ошиблась.

Но таблички «П.Р.Ж.» не было. На ее месте в штукатурке виднелось несколько отверстий для шурупов. Подумав, что, наверное, она отвалилась, девушка повернула круглую ручку. Дверь была крепко заперта. Она постучала раз, потом сильнее, но никто не ответил.

Озадаченная, Ханна уже собиралась уходить, но тут заметила, что в офисе адвоката горит свет. Она подошла к двери и нажала на ручку. Дверь открылась, и послышался приветственный звон колокольчика. Круглый мужчина в очках с такими толстыми стеклами, как если бы их сделали из фирменных бутылочек из-под кока-колы, склонился над ящиком картотечного шкафа.

Увидев Ханну, он выпрямился и несколько раз моргнул.

— Добрый день, молодая леди. Могу ли я вам помочь?

— Добрый день. Я просто ищу вашу соседку из «Партнерство ради Жизни».

— «Партнерство ради Жизни»? Так вот что такое «П.Р.Ж.». Ну и ну! Давно собирался зайти и поздороваться, представиться, так сказать. — Он толкнул ящик, который закрылся с металлическим лязгом.

— Вы случайно не видели, она выходила на перерыв?

— Перерыв? — За очками было видно, как он широко открыл глаза, отчего те стали напоминать мишени в тире. — Пожалуй, весной один или два раза видел.

— Нет, сегодня. Сегодня вы ее видели?

— Знаете, сделать это было бы трудно, учитывая, что офис уже давно закрыт.

— Как закрыт?

— Я давно собирался зайти и познакомиться, раз уж мы были соседями, поболтать, знаете ли. Но когда все же решился, оказалось, что они съехали. Собрали вещи и уехали.

— А давно это было?

— Так, посмотрим. — Адвокат сосредоточился. — Тогда я недельку болел. Грипп, знаете ли. Мне кажется, что таблички уже не было, когда я вернулся к делам. Нет, постойте. Это случилось, когда у меня гостила сестра. Точно. Она приезжала в середине весны. Значит, офис закрыт — вы не поверите! — пятый месяц.

 

Глава 21

На автостоянке Ханна опустила в таксофон четвертак и набрала номер «Партнерства ради Жизни». Четыре раза прозвучали гудки, а потом раздался щелчок и машинный голос сообщил, что этот номер не обслуживается.

Ханна пыталась вспомнить, когда последний раз общалась с миссис Грин. Всего лишь неделю назад Джолин говорила с ней по телефону. Ханна не принимала участия в разговоре, но, повесив трубку, Джолин сказала: «Вам привет от Летиции». И каждое первое число месяца «Партнерство ради Жизни» присылало ей чек, вместе с которым от миссис Грин всегда приходила душевная записка.

Но когда она ее в последний раз видела, непосредственно с ней общалась?

Это было давно.

Ей стало интересно, знали ли Витфилды о том, что «Партнерство ради Жизни» закрылось. Если и знали, то ей никогда не говорили.

Ханна шла по Паблик-гарден и смотрела, как по зеркальной глади расположенного неподалеку озера скользят лодки-лебеди. Бесчисленное множество студентов растянулось на траве, чтобы побаловать себя последними теплыми лучами уходящего лета. Ханна присела на свободную скамейку, чтобы расслабиться.

Но беспокойные мысли никак не хотели оставить ее в покое. Сначала доктор Йохансон скрыл от нее результаты сонограммы, а теперь еще миссис Грин, ничего не сказав, куда-то испарилась. Судя по всему, ей отвели роль второго плана: ты нужна, чтобы выносить ребенка, а вот значимые события в его жизни тебя не касаются. Они старались отстранить ее, держать в стороне. По крайней мере, именно такое впечатление складывалось у Ханны в последнее время.

Мимо нее прошла молодая мама с коляской. Ребенок в желтом комбинезончике и желтом летнем чепчике почти уснул. Белокурые волосы мамы были заплетены в косички и закреплены на голове сверху, очень напоминая венок. Она одарила Ханну понимающей улыбкой. Наверное, как все молодые, так и будущие мамы входили в неофициальный женский клуб, участников которого сплотили разделяемые всеми тревоги и радости материнства. Слова тут были не нужны. Можно обойтись и взглядом, который говорил: «Разве это не замечательно?» или «Иной раз все, что ты можешь сделать, это только смириться».

Ханна пробыла в парке дольше, чем собиралась. Когда она уже выехала на шоссе, машины шли бампер в бампер. И лишь после того как ее «нова» добрался до поворота на Ист-Эктон, в нескончаемых рядах автомобилей начали появляться просветы.

Несмотря на то что на дворе уже было поздно, Ханна заехала на парковку у церкви Дарующей вечный свет Девы Марии и прямиком направилась к приходскому дому. Домоправительница, встретив ее, сообщила, что отец Джимми уехал на пару дней.

— У его семьи коттедж в Нью-Гемпшире, — пояснила она.

— Значит, он вернется в понедельник?

— Нет, уважаемая. Он вернется завтра, чтобы не опоздать на семичасовую вечернюю мессу. Мне передать ему, что вы заходили?

— Нет. Спасибо, не стоит, — ответила Ханна и подумала, что это было отличным завершением для столь разочаровывающего дня.

В доме Витфилдов горел свет, и Маршалл, скорее всего, уже вернулся с работы.

— Ух ты, вы как раз вовремя! — крикнула Джолин из кухни. — Мы садимся за стол. Надеюсь, я не передержала ягненка, а то он будет как башмак. Быстро мойте руки, ладно? — Она проткнула мясо вилкой. — Маршалл, он же не похож на башмак?

Они сели за стол, и Джолин от души наполнила их тарелки кусками мяса, картофельным пюре и свежей брокколи.

— Итак, — сказала она, обращаясь к Ханне, — вы хорошо провели время?

— Да. Вот только немного устала.

— Вам нужно начать беречь силы. Одно дело — быть молодой, и совсем другое — быть молодой и беременной. А как прошел день у тебя, Маршалл?

— Да все, как обычно. Ничего особенного.

Ханна проглотила кусок ягненка.

— А я сегодня хотела сделать вам неожиданный визит.

— В Бостоне? — Его вилка с ягненком застыла на полпути.

— Я думала, вы собирались в Фремингэм Мол, — сказала Джолин.

— Да, собиралась. Но там я не нашла того, что хотела, и решила прокатиться в Бостон, раз уж выдался такой хороший день.

— На такой машине? Я начинаю серьезно волноваться за вас, когда вижу, как вы садитесь за руль этой таратайки. Маршалл, скажи Ханне, чтобы она больше не ездила так далеко на этом драндулете. Говорю вам, в один прекрасный день она заглохнет, и где вас тогда искать? На обочине у черта на куличках?

— «Нова» в порядке. Да, автомобиль выглядит обшарпанным, но он меня еще никогда не подводил.

— Повторяю: я всегда буду рада отвезти вас куда захотите. Я уже тысячу раз вам это говорила. Я лучше стану вашим шофером, чем буду постоянно думать о том, где вы целый день пропадаете.

— Спасибо, Джолин.

Ужин продолжился.

— Знаете, Ханна, вы, наверное, уже устали от Ист-Эктона. Я вас очень понимаю, — сказал Маршалл, — Пока молодой, всегда ищешь развлечений, и побольше. Уверен, вам с нами скучно.

— Нет, что вы. Я очень счастлива с вами, правда.

— Спасибо. — Маршалл потянулся и погладил ее по руке.

Некоторое время в комнате был слышен звук ножей и вилок, скребущих фарфор, журчание воды, наливаемой в стаканы, и случайное чавканье Маршалла.

Тишину нарушила Ханна:

— Вы знаете, я не просто так хотела заехать к вам. Сегодня я заходила в «Партнерство ради Жизни».

— Для чего? — спросила Джолин.

— Я ни разу не виделась с миссис Грин с тех пор, как моя беременность стала очевидной. Но когда я туда пришла, оказалось, что…

— …там никого нет, — продолжил за нее Маршалл.

Его осведомленность стала для Ханны неожиданностью.

— Вы знаете?

— Да. Летиция больше не пользуется тем офисом. Теперь она ведет дела у себя дома. Правда, Джолин? Теперь миссис Грин работает дома.

— Ах да, теперь припоминаю. Она что-то говорила об этом.

— Думаю, она решила, что пора сокращать расходы, — продолжал Маршалл, — и я с ней полностью согласен. Стоимость аренды помещений в Бостоне, прямо скажем, космическая. Только деньги теряешь. Многие подобные организации уже давно работают на дому. Мне кажется, она приняла мудрое решение. По-моему, я тебе о ней говорил?

— Возможно. Видать, забыла, — ответила Ханна.

— Ну вот, все и выяснилось. Аренда офисов в наше время уж больно бьет по карману.

— Как и все остальное, — согласилась с мужем Джолин. — Я боюсь тебе сказать, насколько затянул этот ягненок! Вы хотели поговорить с миссис Грин о чем-то конкретном, Ханна?

— А? Нет, просто решила зайти. Раз уж мимо проезжала…

Джолин встала из-за стола и начала собирать посуду.

— Удачно походили по магазинам? Нашли что-нибудь в Бостоне?

Ханна подала ей свою тарелку.

— Нет, день выдался довольно неудачным.

 

Глава 22

Спустившись в кухню на следующее утро, Ханна не застала там Джолин и Маршалла. Гора грязной посуды высилась в раковине. Она была рада, что ей не придется беседовать с хозяйкой ни о чем. Материнская забота Джолин стала приобретать навязчивый характер, и даже Маршалл, всегда такой рассудительный Маршалл, достал ее вчера своей рассудительностью.

Не успела она задуматься, где они могут быть, как получила ответ, услышав шум, донесшийся из мастерской Джолин.

«Мини-вен» был припаркован у двери мастерской. Маршалл и Джолин пытались доверху загрузить его картинами, отобранными для предстоящей выставки, и между ними шла горячая дискуссия, как лучше это сделать.

— Толкай их, Маршалл, а не швыряй. Сколько раз тебе говорить?

— Да успокойся ты наконец! Я толкаю, толкаю.

Ханна восприняла их спор как предостережение и поспешила вернуться в свою комнату. Ей не очень-то хотелось этим утром попасть на урок перевозки изобразительного искусства.

Весь последующий час страсти не утихали ни на минуту. Указания Джолин. такие как «нежнее», «смотри куда идешь» и «осторожно, дверца», повторялись все чаще и чаще. Сегодня женщина была куда более нервной, чем обычно. Ханна пыталась найти спасение в книге, и ей это почти удалось, как вдруг раздался самый пронзительный крик, который она когда-нибудь слышала в своей жизни и который заставил ее вскочить с кресла.

— Маршалл! Маршалл! Иди сюда немедленно! О боже! О боже!

Ханна подбежала к окну своей спальни в полной уверенности, что увидит, как одна из картин Джолин валяется на гравии лицом вниз или висит на дереве, проткнутая насквозь веткой, хотя зрители на выставке вряд ли что-нибудь заметят. Но вместо этого перед ее глазами предстала Джолин, стоящая на четвереньках и склонившаяся над очень маленьким предметом, который лежал на газоне и никак не мог быть холстом. Маршалл быстро подошел к ней.

— Посмотри! Умер! Он умер! — Всхлипывая, Джолин обхватила мужа за талию, тем самым предоставив Ханне возможность рассмотреть источник ее горя. Перед ней на траве лежал мертвый воробей.

— Почему он умер, Маршалл? — стонала она. — Почему? Ведь здесь должен быть их дом.

— Все в порядке, Джолин. Все рано или поздно умирают.

— Но не здесь! Здесь ничто не должно умирать. — Плечи женщины продолжали дрожать: Джолин все никак не могла найти себе утешение. — Что же это значит, Маршалл?

— Ничего не значит, — настаивал он. Помогая жене подняться, Маршалл бросил взгляд на дом и заметил Ханну, наблюдавшую всю сцену из окна спальни.

— Чашечка чая тебя взбодрит, дорогая, — сказал он жене, которая смиренно позволила увести себя в дом.

Перед тем как зайти в кухню, он добавил:

— Ты просто волнуешься перед выставкой. Ничего удивительного. Это нормально. Все в полном порядке.

Ханне показалось, что эти слова предназначались ей, а не Джолин.

 

Глава 23

Выставка должна была проходить в помещении Призм Гэлери, которое находилось на втором этаже таунхауса на Ньюбери-стрит, прямо над магазином, торгующим ультрамодными ваннами и туалетными принадлежностями. Лифта не было, но размещенная на мольберте афиша при входе указывала на лестницу.

«Видение и перспективы»

Новые работы Джолин Витфилд

Сентябрь, 2—25

Начало было запланировано на пять часов вечера, но когда Ханна и Маршалл прибыли туда в два (Джолин была там уже с двенадцати, чтобы не упустить ни малейшей детали), они увидели, что в галерее уже толпится много народу. Посетители шумно переговаривались между собой; бармен, стоявший за столиком в углу, наливал белое вино и безалкогольные напитки, а официант Курсировал между посетителями с подносом с закусками.

Ханна не была уверена, что знает, как нужно вести себя на подобных приемах, поэтому не решалась отойти от двери. Она относила церкви и музеи, равно как и художественные галереи, к той категории мест, где люди выказывали свое восхищение благоговейным шепотом. Здесь же все напоминало причудливую вечеринку с коктейлями, где люди громко смеялись и непринужденно общались.

— Не бойтесь, — сказал Маршалл, заметив ее волнение. — Это все друзья и поклонники творчества Джолин. Критики придут позже.

Ханна пробежалась глазами по толпе и остановилась на докторе Йохансоне, который тоже был в числе приглашенных. Рядом с ним стояла женщина, которую, как ей показалось, она уже где-то видела, и только когда та повернулась боком, Ханна узнала в ней регистратора из клиники. Женщина сменила свой белый халат на черное платье с довольно смелым декольте. Что ж, по меньшей мере ей, Ханне, возможно, удастся завести парочку новых знакомых.

— Пойду скажу Джолин, что мы уже здесь, — сказал Маршалл. — Вам принести лимонада?

— Нет, спасибо, не сейчас, — ответила Ханна. — Я, наверное, сначала взгляну на картины.

Ханне казалось, что она не привлечет к себе внимания, если не станет заходить в центр комнаты.

Больше дюжины картин висели на стенах галереи. Здесь они еще больше поражали и сбивали ее с толку, чем в мастерской в Эктоне. Там она воспринимала их как странное увлечение Джолин. Но сейчас эти картины пристально рассматривались людьми, которые со значением кивали и высказывали свое мнение. Очевидно, работы Джолин действительно чего-то стоили.

Ханна незаметно подошла к одной из картин, полотно которой разделялось на четыре неравные части двумя густыми коричневыми полосами, идущими на одну треть холста вниз и слева направо. В самом сердце полотна был надрез в два фута шириной, сделанный тупым ножом. Джолин заштопала его бечевкой, но швы были такими слабыми, что зрителю казалось, что они вот-вот разойдутся. Это, должно быть, «раны», которые Джолин нанесла холсту, а потом всеми силами старалась вылечить, догадалась Ханна.

Губчатый материал придавал нижней части картины особенное звучание. Но больше всего озадачили Ханну подтеки. Складывалось впечатление, будто Джолин намеренно вылила на свою работу стакан красно-коричневой воды, чтобы вниз стекали ручейки.

Ханна попыталась вспомнить ее рассказ о своих произведениях — картины означают только то, что вы хотите, чтобы они означали, — но все равно не понимала, что под этим подразумевается. Они были по меньшей мере некрасивые. Не хотелось бы ей, проснувшись утром, увидеть подобный шедевр.

Она наклонилась к табличке с названием, надеясь получить подсказку. «Возрождение» — гласила та. Не помогло.

Ханна перешла к следующей картине под названием «Собор», которую уже рассматривали мускулистый мужчина в черной облегающей футболке и с волосами — Ханне это точно не показалось, — имеющими синий оттенок, и его товарищ, худой и близорукий, с ушами, своей формой напоминающими кувшин. Последний вполне мог быть бухгалтером. Оба они воровато глянули на нее и ушли, оставив размышлять над содержанием картины в одиночестве.

В основном это были куски цветного стекла, вдавленные в толстый слой черной краски. Ханне было трудно увидеть в них собор, если только его не разрушило до основания прямое попадание авиабомбы. Определенно от картины веяло насилием, как будто бы Джолин выместила на ней всю свою агрессию. Но разве это удивительно? Ханна видела ее за работой.

— Поздоровайтесь с Ивет, — послышался из-за спины пронзительный голосок.

Ханна обернулась и увидела перед собой маленькую морщинистую женщину в фиолетовом тюрбане. Через ее костлявое плечо был перекинут портплед.

— Простите?

Женщина подтянула портплед, чтобы Ханна могла в него заглянуть. Оттуда сквозь черно-белую челку блестела глазками маленькая шитцу.

— Обычно он рычит на незнакомых людей. Но она так настаивала на вашей с ней встрече.

Ханна протянула руку и нежно погладила собаку по голове, за что та лизнула ее пальцы.

— Видите? Видите? — в восторге воскликнула женщина. — Ивет сразу поняла, что вы особенный человек.

— Она очень дружелюбна.

— О, не всегда. Когда мне ее только принесли, она почти со мной не разговаривала. Прошло пару месяцев, прежде чем она вылезла из-под своего панциря. Но моего мужа, упокой Господи его душу, так и не признала. Хотите ее подержать?

— О нет. Не хочу ее беспокоить.

Ханна бросила взгляд через плечо в надежде увидеть возвращающегося к ней Маршалла. Галерея продолжала наполняться людьми, отчего гомон становился сильнее. Мельком она увидела в центре восхищенной толпы Джолин и помахала ей рукой, но прежде чем женщина смогла ответить на ее приветствие, спины нескольких подошедших воздыхателей скрыли ее. Было ясно, что ее картины имели колоссальный успех.

— Вы ее совсем не побеспокоите, — настаивала женщина в тюрбане. — Даже наоборот. Мы обе сочли бы за честь, если бы вы минуточку подержали ее на руках.

Ханна уже начала доставать собачонку из портпледа, как вдруг элегантно одетая женщина с жемчужными сережками в ушах вклинилась между ними и схватила ее за руки.

— Я так надеялась увидеть вас здесь сегодня! — Обернувшись к даме с собачкой, Летиция Грин сказала: — Вы же не против, если я украду ее ненадолго?

— Вообще-то, я хотела, чтобы она…

— Видите ли, мы так долго не виделись с Ханной! Мне нужно столько ей рассказать! Давайте найдем тихое место, Ханна.

Собака отправилась обратно в портплед.

— Было очень приятно познакомиться с вами и Эвелин… то есть Ивет, — сказала Ханна через плечо, когда Летиция потащила ее через всю галерею в небольшую выставочную комнату, которая пока что была заполнена не так плотно.

Люди отходили в сторону, уступая им дорогу и улыбаясь в ответ на их улыбки. «Хоть какая-то польза оттого, что я беременная, — подумала Ханна. — И не нужно толкаться. Все тебе сами дают пройти».

— Спасибо, что спасли меня, Летиция.

— Я у вас в долгу, — ответила Летиция. — Я почувствовала себя такой виноватой, когда Джолин рассказала мне, что вы проделали долгий путь, чтобы увидеться со мной. Это напомнило мне, как сильно я по вас соскучилась. Я была очень занята. Ой, знаю, знаю. Это не оправдание. Я с этим полностью согласна. Для дорогих людей всегда можно найти время.

Все еще не отпуская рук Ханны, она сделала шаг назад и окинула ее оценивающим взглядом.

— Бог ты мой, а кто у нас здесь? О, самая красивая беременная женщина в мире! Вы просто сияете, Ханна!

— Спасибо. Видели бы вы, что со мной творится, когда меня тошнит…

Летиция подняла руку.

— Можете не продолжать! Нет ничего хуже! Некоторые мои клиенты клянутся, что никогда больше не притронутся к еде. Но вы же хорошо питаетесь, надеюсь?

— Оттягиваюсь по полной.

— И я тоже. К сожалению, у меня нет такого оправдания, как у вас. — Летиция Грин изобразила, как она злится на саму себя, и улыбнулась. — Кстати, разве здесь не прекрасно? Работы Джолин просто восхитительны.

— Да уж, они… необычные.

— Из них получатся великолепные родители. Вы только представьте! Отец — член совета директоров, мать — художница. К тому же домохозяйка! Для ребенка намного лучше, когда мать постоянно рядом. Между прочим, именно по этой причине я съехала с Ривер-стрит. Я поняла, что нет никаких причин, чтобы я не могла работать дома. — Она пожала плечами, как будто это было совершенно очевидно. — Тот роскошный офис был просто моей прихотью. «Ты не бизнес-леди, — сказал мне муж. — Ты лишь помогаешь людям». И он на сто процентов прав. Клиенты совсем не против приходить ко мне домой. На самом деле их меньше всего заботит, где происходят наши встречи. Их интересуют услуги, которые я предлагаю. Они хотят детей. Я могла бы жить в трейлере, и для них это не имело бы никакого значения. Что ж, век живи — век учись. Раз уж мы заговорили о детях…

Она открыла свою сумочку и стала перебирать лежащие в ней фотографии, пока не нашла ту, что искала.

— Вы помните моего сына Рики? Вот самая свежая фотография. Его восьмой день рождения.

— Вырастет красавцем.

— Он все больше становится похожим на отца! Но прекраснее всего то, что у меня теперь есть возможность встречать его, когда он приходит из школы. Не важно, затянулась ли встреча, изменились ли у клиента планы в последний момент. Я уже дома. Нет, я, конечно, всеми руками за то, чтобы женщины работали. У некоторых просто нет выбора. Но мы же не ввязываемся во все это, чтобы передать заботу о детях кому-то другому, да? Няньки — это хорошо, однако никто не сможет заменить им круглосуточную мать. Особенно такую, какой будет Джолин. Да что это я все о себе да о себе… А как у вас дела, Ханна?

— Да, в общем-то, хорошо. Только устаю иногда.

— А Витфилды?

— Они очень заботливы.

— Моя интуиция подсказала мне, что они будут идеальным вариантом для вас. Все работают ради общей цели. Все ради детей. Вы хотели меня о чем-то спросить, когда недавно заезжали в Бостон?

— О… э… ничего серьезного. Просто была неподалеку и решила зайти поздороваться.

Летиция набрала полную грудь воздуха и довольно произнесла:

— Ну, тогда здравствуйте! Здравствуйте! Не знаю почему, но внутренний голос говорил мне, что вы сегодня можете быть здесь, поэтому я принесла вам чек за сентябрь. «Срочная доставка для мисс Ханны Мэннинг». На нем по-прежнему наш старый адрес. Все никак не могу поменять на новый. Но я уверена, что банк все равно его примет. Я ведь не банкрот!

Она засмеялась, а Ханна положила чек себе в карман.

— Ах, какие картины! Давайте я вам покажу мою самую любимую. Она называется «Герольд». Естественно, я и понятия не имею, что это значит, но изображенная на ней тоска просто изумительна.

Она опять взяла Ханну за руку и повела в первую комнату. Люди любезно расступались, чтобы дать им пройти, как вдруг какая-то женщина неожиданно преградила им дорогу. Ханна уже где-то видела ее. Внезапно она вспомнила. Косички на голове! Она же видела ее пару дней назад в парке с коляской.

— Вы только посмотрите! Вы только посмотрите! — взвизгнула женщина, и глаза у нее загорелись. — Можно?

— Что, простите? — переспросила Ханна.

— Вы же не возражаете, правда? На секундочку. — Незнакомка протянула руки к ее животу, словно хотела погладить его.

— Не сейчас, — резко сказала Летиция. Женщина замерла, а ее руки застыли на полпути.

«Да что сегодня за день-то такой?» — спросила себя Ханна. Все относятся к ней как к какой-то редкой зверушке. Наверное, именно это имела в виду Джолин, когда говорила о вольностях, которые позволяют себе люди по отношению к беременным. Казалось, что даже совершенно незнакомые люди проявляют к ней собственнический интерес.

В соседней комнате кто-то постучал ножом о бокал. Разговоры вмиг смолкли, и голос произнес:

— Тише, пожалуйста. Я бы хотел сказать тост. — Это был доктор Йохансон.

— Идемте, Ханна. Мы должны послушать его. — Ловко маневрируя, Летиция провела ее сквозь толпу гостей, и они стали перед доктором.

— Я думаю, все присутствующие здесь согласятся со мной, что нас привело сюда исключительное событие, — произнес он, повысив голос так, что его было слышно даже в дальней части галереи. — Сегодня мы имеем возможность созерцать такую красоту! Не сомневаюсь, что для всех нас это большая честь и привилегия. Поэтому давайте вместе поблагодарим того, кто потратил столько сил и времени, чтобы подарить нам эту возможность. У меня народные говорят: «Самые сладкие плоды принесет только то дерево, о котором больше всего заботились». Это правильно по-английски? Дерево, да?

Мужчина с подсиненными волосами заверил его, что правильно.

— Хорошо! Так поднимите же ваши бокалы, дамы и господа, как я поднимаю свой, за выдающегося мечтателя и хранителя дерева с самыми сладкими плодами, за Джолин Витфилд!

— Вы рады, что пришли, да? — прошептала Ханне на ухо Летиция. — Подобные моменты не часто бывают в нашей жизни. За это их нужно ценить.

— А когда вы закрыли офис, Летиция?

— Что-что?

— Офис в Бостоне. Когда вы оттуда переехали?

— Так сразу и не припомню. А какое сегодня число?

— Второе.

— Точно, второе. На дворе почти осень. Тогда это было… со вчерашнего дня вот уже месяц.

— Месяц?

— Да. Тс-с-с-с. Сейчас Джолин будет говорить.

Под шум аплодисментов, напоминавший треск петард, и гул поздравлений Джолин вышла к зрителям. Красная от возбуждения, с горящими глазами, она стала ждать, когда стихнет шум.

— Не могу выразить словами, как много для меня значит ваше присутствие здесь, — после паузы сказала она. — Так много друзей! Так много сторонников! Скольким особенным людям я должна выразить благодарность!

В порыве нахлынувших чувств она потянулась и схватила Ханну за руку: «У меня действительно нет слов».

Несмотря на то что этот вечер был посвящен творчеству Джолин, у Ханны почему-то сложилось впечатление, что главным экспонатом на этой выставке была она.

 

Глава 24

Отец Джимми поднял потир высоко над головой и устремил глаза вверх, затем опустился на одно колено перед алтарем.

Вечерняя субботняя месса в церкви Дарующей вечный свет Девы Марии стала популярной альтернативой воскресной утренней мессе, которая изначально исключала возможность поспать подольше. К тому же после службы все прихожане собирались в общественном зале в цокольном этаже, чтобы попробовать печенье и пироги, приготовленные местными хозяйками специально по этому поводу. Казалось, им очень нравилось поболтать за стаканчиком пунша.

Ханна заняла уже привычное для нее место на задней скамье. Передние ряды были почти полностью забиты. А вот возле нее еще оставалось место. По воскресеньям здесь можно было увидеть обитателей дорогостоящих особняков, а вот в субботу вечером церковь принадлежала тем, кто обслуживал богатое сообщество семь дней в неделю: владельцев магазинчиков, посыльных, садовников и их семьи.

Когда настало время причащения, почти все поднялись со скамеек и образовали в центральном проходе линию, медленно ползущую к алтарю. Ханна почувствовала себя как-то неловко, поэтому осталась сидеть на месте.

Ей нравилось наблюдать, как отец Джимми служит мессу. Он казался ей намного моложе, когда они беседовали в саду. Здесь же в этом одетом в зеленую мантию священнике чувствовалась уверенность, которую она не замечала прежде. С первых минут службы от него исходила благодать; обещая божественное спасение, он исполнял обряд естественно и непринужденно, и его голос еще не приобрел ту монотонность, которая приходит с годами после тысячи отслуженных месс. Вера в его глазах была непоколебима.

Она встала и присоединилась к остальным прихожанам.

— Тело Христово, — произнес нараспев отец Джимми, когда положил ей на язык пресную гостию.

Ханна слышала, что, попробовав этот священный дар, верующие испытывали прилив сил и чувство легкости.

— Аминь, — произнесла она, опустив глаза.

И действительно, несмотря на носимый ею дополнительный вес, она почувствовала эту таинственную легкость, когда возвратилась на свое место.

После службы Ханна немного подождала, пока церковь опустеет, и присоединилась к остальным, которые к тому времени уже принялись опустошать ряды печенья и пирогов.

Женщина в джинсовой юбке и блузке похлопала ее по плечу.

— Добрый вечер. А я вас что-то раньше здесь не видела, миссис… миссис…

— Мэннинг. Ханна Мэннинг.

— Добро пожаловать, миссис Мэннинг. Меня зовут Джанет Вебстер. А это мой муж Клайд. У нас здесь хозяйственный магазин.

Клайд приветливо что-то пробормотал.

— Могу ли я у вас кое-что спросить? — продолжала женщина и в ожидании приподняла брови. — Когда это случится? Я про маленького.

— А, в декабре.

— Просто чудесно! Как раз на Рождество.

— Ты хотела сказать, как раз к налоговым скидкам, — возразил ей муж, который был прагматиком или просто хотел показаться весельчаком.

— Да, и это тоже, Клайд, — раздраженно ответила ему Джанет Вебстер. — Вы уже пробовали пуши? Я бы вам посоветовала попробовать кусочек яблочного пирога с корицей, который испекла миссис Луц.

Ханна пообещала, что попробует, и, протискиваясь между людьми, направилась к пуншу. Прихожане, лишь только заметив, что она в положении, моментально отходили в сторону и освобождали ей дорогу. Джолин была права в одном: в этом городке нигде не спрячешься.

Несколько минут спустя к ним присоединился отец Джимми. Увидев Ханну в дальнем углу комнаты, он поспешил к ней, но это было не так-то просто сделать, поскольку почти каждый хотел ему что-то сказать, когда священник проходил мимо, а ему нужно было обязательно ответить.

— Ух! — громко выдохнул отец Джимми, наконец-то отбившись от прихожан. — Рад видеть вас. Я ждал, когда вы снова придете.

Ханна понимала, что он сказал это как ее исповедник, но все равно залилась румянцем.

— Меня очень тронула месса, — призналась она. — Вы посвятили ей всего себя, поэтому и мне захотелось принять в ней участие.

— Мессы всегда вызывали у меня глубокие переживания, но теперь, когда я сам их служу, мне приходится учиться, как помочь другим почувствовать то же самое, — ответил он, но Ханна видела, что ему понравились ее слова.

— Вы всегда хотели быть священником?

— Сколько себя помню. — Джеймс внимательно посмотрел на нее, стараясь понять, действительно она хотела это знать или только вежливо ведет беседу. Он решил, что ей в самом деле было интересно. — Я уже был министрантом, когда под стол пешком ходил. Венчания, похороны, крещение — я не упускал ни единой возможности, чтобы побыть в церкви. Тогда, видимо, я этого не понимал, но когда подрос, мне стало ясно, что ничем, кроме как служить Господу, я не смогу никогда заниматься.

— Я вам завидую. Вы знаете, чему посвятить свою жизнь. Вот если бы мне так. Кстати, спасибо, что выслушали меня тогда.

— Я много об этом думал. Вы хоть немного разобрались в своих чувствах?

— Боюсь, что запуталась еще больше.

В этот момент миссис Вебстер отделилась от остальных прихожан, опустошающих стол. В правой руке она несла кусок пирога на одноразовой тарелке, при этом у нее был такой победоносный вид, как если бы она только что украла амброзию у олимпийцев.

— Вот вы где, отец Джимми! — воскликнула она. — Я не допущу, чтобы вы так и не попробовали кусочек пирога миссис Луц. Он просто божественный.

Джеймс любезно принял у нее тарелку, затем повернулся к Ханне и негромко произнес:

— Наверное, нам следует найти более уединенное место для разговора.

В церкви было темно, лишь только два светильника тускло освещали скамейки, и казалось, что те покрыты инеем. Несколько свечей все еще горели у исповедальни. Из цокольного этажа доносилось эхо общественного собрания.

— Вы говорили с той женщиной из агентства? — спросил отец Джимми.

— С миссис Грин? Да, но так и не решилась рассказать ей о том, что меня беспокоит.

— Почему же?

— Не знаю даже, как объяснить. Она — очень милая женщина, очень доброжелательная и все такое, но… Ну, я не уверена, что могу ей доверять.

Отец Джимми слушал ее не перебивая.

— Она закрыла свой офис в Бостоне, а мне ничего не сказала. Даже соврала на этот счет. Не то чтобы это было очень важно. Она весьма занятая женщина и не обязана передо мной отчитываться… Вы когда-нибудь чувствовали себя изгоем, отец Джимми?

— Иногда. Это бывает с каждым.

— Я думаю, что миссис Грин и Витфилды так суетятся лишь потому, что без меня у них ничего не получится. Как только ребенок родится, они уже не будут так за меня волноваться. Наши пути разойдутся. Я знаю, что у нас договор, но это так странно, когда все вокруг тебя носятся, балуют тебя, защищают, а на самом деле… защищают ребенка. Как будто я не в счет. Если я скажу об этом миссис Грин, она обязательно сообщит Витфилдам, и в итоге те станут опекать меня еще больше. Джолин и так уже стала слишком нервной.

— Возможно, они чувствуют, каково вам сейчас. Вы когда-нибудь задумывались о вашем с ними договоре?

— Я еще не смотрела в раздел «Права суррогатной матери». Все никак руки не доходят.

— Нет, я имею в виду моральный договор. Вы пообещали им помочь. Можете ли вы, положа руку на сердце, нарушить данное им обещание? Скажите перед лицом Господа, сделали бы вы это без очень серьезной причины?

— Полагаю, нет.

— Вы сказали, что эти люди сами не могут иметь детей. И вот теперь Господь дал им эту возможность. Вы — их возможность, Ханна. Вы и ваши чувства являетесь частью куда более грандиозного замысла. Впрочем, как и все мы. Можете взглянуть на вещи с этой стороны? Вы — не изгой. Вы принимаете участие в чем-то значительно большем, чем можно себе представить.

Понизив голос, Ханна сказала:

— Как вы можете быть таким уверенным, отче? Я вот всегда во всем сомневаюсь.

— Здесь, в стенах храма, Божья воля всегда мне понятна. А вот за пределами этих стен она становится для меня такой же таинственной, как и для вас. Недавно я был в Нью-Гемпшире со своей семьей. У моих родителей есть там коттедж, и каждый год мы празднуем вместе День труда с тех самых пор, когда мы с братьями были маленькими. Это своего рода традиция. Но стоит нам появиться в родительском доме, как мать и отец начинают поучать нас, словно мы все еще дети. Здесь, в церкви Дарующей вечный свет Девы Марии, я все время поучаю взрослых. А там отец ругает меня за то, что я доел арахисовое масло и не купил нового, что мне пора уже начать думать о других, а не только о себе. Но самое ужасное заключается в том, что я начинаю с ним пререкаться! Я снова становлюсь ребенком.

Он по-мальчишески засмеялся, и Ханна к нему присоединилась.

— Вы, я думаю, догадались, что этим я хочу сказать о том, что невозможно быть все время уверенным в себе. Этот ребенок задал вам цель, и вы боитесь, что, достигнув ее, опять не будете знать, как жить дальше. Но вы молоды и здоровы, Ханна, у вас вся жизнь впереди. Когда-нибудь у вас будут собственные дети.

В этот момент в опустевшей церкви раздался глубокий голос и из тени показалась коренастая фигура.

— Ага! Вот вы где! Миссис Форт сказала, что видела, как вы куда-то удалились в обществе красивой молодой девушки, и я подумал: «О Господи, еще одного потеряли!»

Монсеньор Галахер вышел на свет и изобразил на лице улыбку.

— Надеюсь, я вам не помешал?

— Не помешали, — ответила Ханна, — я уже собиралась уходить.

— Отец Джеймс, там внизу кое-кто требует вашего внимания. Вы же знаете, как огорчится миссис Квин, если вы не отведаете ее персикового коблера. И я боюсь, что сегодня все ее лавры достанутся миссис Луц с пирогом с корицей…

— Надеюсь, что немного помог вам, — сказал отец Джимми, повернувшись к Ханне, после чего извинился и с немного виноватым видом, как ей показалось, поспешил вернуться на цокольный этаж.

Монсеньор Галахер подождал, когда он скроется из виду, а затем произнес:

— Иногда мне кажется, что мы уже не священники. Мы стали дегустаторами! А домашняя выпечка заменила нам духовную пищу. В прошлую субботу одна прихожанка принесла десерт, который назывался «Тройная Божья благодать в шоколаде»! Скажите мне на милость, и куда это нас заведет?

Свою вторую попытку пошутить он усилил более смелой улыбкой и предложил:

— Присоединяйтесь к нам, миссис Мэннинг!

— Мне действительно нужно домой.

— Понимаю. Должно быть, вашему мужу не нравится, когда вы поздно возвращаетесь.

Да что этот человек о ней думает?

— Что ж, тогда спокойной ночи, монсеньор.

Штук двадцать машин еще стояли на парковке. Какое-то время Ханна сидела за рулем своего «нова», обдумывая все, что сказал отец Джимми. Несомненно, он прав. Она дала обещание и теперь должна его выполнить. Но это все равно делает ее инкубатором. Нет, он выразился не так. Возможность. Часть очень грандиозного замысла.

Ханна вставила ключ в замок зажигания и повернула его. Раздался щелчок, и ничего не произошло. Она попробовала еще раз. Опять ничего. Проверила переключение передач, чтобы убедиться, что оно в «парковке» — оно там и было, — и взглянула на приборную панель, не загорелась ли красная лампочка. Не загорелась. Снова повернула ключ — и снова ничего. Даже щелчка не было. Странно. Автомобиль вел себя исправно, когда она сюда ехала.

Но сейчас он точно умер.

 

Глава 25

В понедельник Ханна и Джолин стояли на церковной парковке и наблюдали, как Джек Вилсон подгонял к «нова» свой эвакуатор. Печаль наполняла сердце девушки, когда он прикреплял под передний бампер ее «шевроле» два огромных крюка и подводил к ним толстые цепи, которые при этом бряцали, как в сказке о Скрудже и рождественских призраках. «Нова» был всего лишь большой грудой металлолома, но это ее груда металлолома. Они так много пережили вместе. Именно «нова» спасал ее от дяди и тети, когда она уже не могла терпеть их обвинений, пусть и уносил ее всего лишь в супермаркет или кино. Он давал ей хоть немного почувствовать себя свободной. А теперь…

Голос Джолин прервал ее мысли:

— Не хотелось бы говорить: «А я ведь предупреждала». И так все понятно. Но все же повторюсь, сказав, что я более чем готова отвезти вас куда угодно, когда угодно и для чего угодно. Вам просто надо попросить.

Джолин, чьи самые страшные пророчества сбылись, казалось, была этому почти рада.

А вот доктора Йохансона в тот день никак нельзя было назвать веселым. Теперь уже на еженедельном осмотре он выглядел все время каким-то озабоченным. Даже его дворянский флирт куда-то подевался.

— У вас слишком высокое кровяное давление, — наконец-то заговорил он. — Это меня беспокоит. — Но своему суровому выражению лица, которое становилось мрачнее с каждой минутой, никаких объяснений не дал.

В какой-то момент Ханна решилась спросить у него в лоб, было ли с ней что-нибудь не так, и он упомянул что-то об отечности ее рук и ног.

— Это серьезно?

— Это не несерьезно, — коротко ответил он.

Записав что-то в ее карточке, доктор осведомился:

— Вы же придерживаетесь диеты, не правда ли?

— Да.

— Едите и пьете то, что я вам прописал, и в том же количестве, как и раньше. Хотя бы восемь стаканов воды в день?

— Да.

— Головные боли беспокоят?

— Не так, чтобы очень…

— Запоры случаются?

— Нет.

— Умммм… — Доктор Йохансон нахмурился и вновь что-то для себя записал. — Придется сегодня взять мочу на анализ. После этого, будьте так любезны, оденьтесь и зайдите ко мне в кабинет.

Он просто кивнул и вышел из комнаты для обследований. Бесцеремонность его ухода заставила Ханну заволноваться. А где же успокаивающие улыбки и теплые ободряющие слова, которыми он всегда ее засыпал? Она постаралась не дать разыграться своему воображению.

Ханна тихонько постучала в дверь кабинета и, получив разрешение, вошла. Доктор сидел за своим столом; на фоне солнечного света, льющегося в комнату из окна, его голова и плечи казались затемненными. Джолин заняла одно из двух кресел, стоящих напротив стола. Она взволнованно посмотрела на девушку.

— Надеюсь, ничего не случилось. Со мной все в порядке, да? С ребенком все в порядке?

Доктор Йохансон подождал, пока она усядется в кресло, и сказал:

— Причин бить тревогу у нас нет. Все будет хорошо, Ханна. Но теперь нам следует принять некоторые меры предосторожности. Поэтому я пригласил сюда миссис Витфилд. Мы ведь все к этому причастны, не так ли?

Он почесал бородку и заглянул в свои записи.

— Кажется, у вас появились ранние симптомы преэклампсии. Чудное слово, преэклампсия, но я не буду им вас пугать. Это всего-навсего гипертония у беременных. Но должен предупредить, что то, что у вас опухают стопы и лодыжки, — не к добру. Такое влагоудержание в организме — не к добру. И особенно мне не нравится высокое кровяное давление.

— Но я отлично себя чувствую, правда.

— И вы хотите пустить все на самотек, да?

— Нет, конечно.

— Поэтому нам следует следить за подобным повышением давления.

— Что же мне теперь делать? — спросила Ханна с неожиданной раздраженностью.

— Ага! Вопрос по существу. В первую очередь старайтесь не утомляться. Анализ мочи покажет нам серьезность этой проблемы. А пока что — постельный режим, постельный режим и еще раз постельный режим. Мне бы хотелось, чтобы миссис Витфилд следила за вашим времяпрепровождением: вы не должны утомляться.

Джолин судорожно мяла свои ладони.

— Надеюсь, моя выставка не имеет к этому никакого отношения. Все эти люди и шум. Иначе я себе этого никогда не прощу.

— Ничего страшного пока не случилось, миссис Витфилд. К счастью, мы вовремя спохватились. Теперь примем меры. Вот и все.

— Не понимаю, — пробормотала Ханна, которая заразилась от Джолин беспокойством. — Моя подруга Тери работала вплоть до родов. Оба раза.

— Каждый случай — особенный, — ответил ей доктор Йохансон еще более строгим голосом. — У каждой женщины беременность протекает по-своему. Высокое кровяное давление означает, что в матку поступает слишком мало крови. Это может негативно повлиять на развитие ребенка, да и на ваше здоровье в том числе. Иногда преждевременные роды даже необходимы. Я что, требую от вас невозможного?

— Но я и так уже почти ничего не делаю.

— Для меня этого достаточно, — вмешалась Джолин. — Уверяю вас, доктор, Ханна у меня и пальцем не шевельнет.

Доктор Йохансон устало кивнул.

— Так будет лучше для всех, миссис Витфилд. Слышите меня, Ханна?

— Да, сэр, — ответила девушка, чувствуя себя десятилетней.

— Значит, со слухом у вас все в порядке, слава Небесам.

Ханна не могла сказать, пошутил ли он сейчас или нет.

Казалось, Джолин только этого и надо было. Роль, которая ей до сих пор отлично удавалась, была официально утверждена доктором Йохансоном. Носясь по лестнице вверх-вниз так часто, что Ханна всерьез забеспокоилась за ее кровяное давление, миссис Витфилд стала исполнять обязанности повара, сиделки и горничной с утроенным энтузиазмом. Она приносила ей завтрак в постель, убирала кровать, когда девушка просыпалась, собирала ее одежду и затем стирала. Когда они ездили в город, Джолин настаивала на том, чтобы Ханна оставалась в машине, а она, мол, купит ей все сама.

Всю свою нескончаемую энергию, с которой она обычно «лечила» полотна, Джолин теперь перенаправила на Ханну. На все жалобы девушки, что ей скучно от ничегонеделанья, она отвечала: «Вы заботитесь о своем здоровье, вот что вы делаете! Разве это не работа?» Прошла неделя, а Ханна не чувствовала себя лучше, но и хуже, надо признать, тоже. На следующем осмотре доктор Йохансон заявил, что дела у нее «слегка улучшились», но «на танцы все еще нельзя».

Единственное, что беспокоило Ханну, так это сон. После того как она проводила целый день в кровати, время от времени подремывая, в течение часа держа стопы выше колен или без конца качаясь в кресле-качалке (чтобы кровь лучше циркулировала в ногах), ей плохо спалось ночью. Если раньше Ханна просыпалась два-три раза за ночь, то теперь это происходило чуть ли не через каждый час.

В результате каждое утро она вставала раздраженной.

Таким образом, она осталась без колес, но зато с круглосуточной нянькой, которая всеми силами стремилась заточить ее в четырех стенах. Если так и дальше продолжится, то скоро Витфилды посадят ее на цепь! Настроение у Ханны ухудшалось день ото дня, а затем у нее сложилось впечатление, что Джолин старается не попадаться ей на глаза.

В полдень Ханна устроилась в оранжерее и попыталась почитать новый роман, который ей посоветовали в библиотеке. В нем рассказывалось о женщине с нелегкой судьбой: муж ужасно обращался с ней, и по этой причине она решилась убежать с десятилетним сыном во Флориду, где начала новую жизнь под другим именем. В оранжерее было жарко, поэтому после сорока страниц девушку начало клонить в сон. Ханна заставила себя встать и выйти в сад.

— Не уходите далеко! — крикнула ей вдогонку Джолин.

— Мне бы до поилки добраться, — ответила ей Ханна. Либо Джолин не поняла сарказма, либо решила проигнорировать шутку.

Как и всегда в последние дни, Ханна плохо спала ночью. Легла в десять, проснулась в полночь, затем в час, затем в два — точно по расписанию. Чем больше она нервничала, тем тяжелее ей было уснуть. В три часа она бросила свои попытки заснуть, включила светильник на прикроватной тумбочке и постаралась с головой уйти в роман. У нее болела спина, но когда она лежала на спине, то плохо видела текст, поэтому перевернулась на бок, отчего уронила книжку на пол.

Рассерженная и окончательно проснувшаяся, она слезла с кровати и направилась в кухню выпить стакан воды, хотя слишком хорошо знала, чем это грозило ей. Неожиданно она услышала движение этажом ниже, а затем звук, напоминающий голоса, и удаляющиеся шаги по лестнице. Дверь в сад скрипнула, и девушка поняла, что из дома кто-то вышел.

Ханна быстренько выключила светильник и прильнула к окну, чтобы увидеть, что происходит.

Небо было безоблачным, и полная луна заливала своим серебристым светом газон. Вскоре она разглядела Маршалла и Джолин. Он был в пижаме и голубом фланелевом халате нараспашку. Джолин даже не удосужилась накинуть халат и стояла в одной шелковой ночной рубашке, прозрачной от лунного сияния. Все выглядело так, как будто бы странный шум в саду разбудил их посреди ночи и они вышли с намерением узнать, что происходит.

Джолин брела впереди, пока они не достигли середины газона, потом остановилась и стала всматриваться вдаль. Маршалл на несколько шагов отставал от нее и тоже остановился. Оба они какое-то время стояли неподвижно, как если бы ждали, что кто-то или что-то появится из темноты сосен, темневших на краю сада. Но никто не показывался. Ночь была тихая. Вода в поилке казалась густой и сияла, как ртуть.

Ханна была уверена, что если бы Витфилды повернулись в сторону дома, то она смогла бы хорошо рассмотреть тонкие черты их лиц, движение глаз и губ. Но они стояли к ней спиной, словно пронзенные длинными тенями сосен. Шло время, но ничего не происходило.

Вдруг Джолин опустила плечи и сгорбилась, как будто бы у нее больше не было сил стоять ровно. Она развернулась и подошла к Маршаллу. Незваный гость, если таковой и был, видимо, удалился. Как можно тише Ханна приподняла раму, и в комнату ворвалось прохладное дыхание ветра, принеся с собой голоса хозяев. Витфилды говорили шепотом, и она постаралась сосредоточиться, чтобы хоть что-нибудь расслышать.

— Что она сказала? — спросил у жены Маршалл.

— Опасность, — ответила Джолин. Теперь Ханна могла полностью видеть ее лицо. В лунном свете оно казалось мертвенно-бледным.

— Она сказала… когда?

— Оно уже здесь. Зло пытается прорваться сюда. Оно пытается обманом завлечь нас в свои сети. Будет битва. Битва, которую мы можем проиграть, если забудем об осторожности.

— Что же нам делать?

— Быть начеку. Она предупредила, чтобы мы не теряли бдительности. И она будет с нами, когда придет время. Она будет рядом и даст нам силы.

Маршалл снял халат и накинул его жене на плечи.

— Как нам распознать зло?

— Оно придет в обличье друга. «Оно придет и скажет, что от меня», — произнесла она. Оттуда. Оно придет оттуда! — Джолин подняла руку и указала в направлении города, на Алкот-стрит.

 

Глава 26

Когда утром Джолин принесла ей завтрак, Ханна как бы невзначай поинтересовалась у нее, хорошо ли она спала.

— Как младенец, — ответила Джолин. — Маршалл говорит, что когда я сплю, то меня и пушкой не разбудишь.

Она выглядела особенно энергичной. Ее глаза были ясными, а на щеках появился румянец. И не скажешь, что эта женщина, встав в три часа ночи, бегала босиком по саду в одной сорочке.

Что бы ни произошло этой ночью, Витфилды не намеревались посвящать ее в это. Совершая свою ежедневную прогулку к поилке, Ханна умышленно отклонилась от маршрута и пошла к соснам, высившимся на краю сада. Но там ничего не было, кроме лежащих на земле шишек и хвои, а также детского воздушного змея, зацепившегося за верхние ветви одного из деревьев.

Все последующие ночи, когда ей нужно было в туалет, что происходило с досадной частотой, Ханна на цыпочках подходила к окну в спальне и выглядывала в сад. Но каждый раз там никого не было. Постепенно ее любопытство угасло и странная картина той ночи стала заботить ее меньше, чем мысли о том, как занять себя во все эти скучные и однообразные дни, которые были у нее впереди. По предписанию врача она становилась толще, медленнее, занудливее, ленивее и капризнее!

Когда Ханна позвонила Тери, чтобы рассказать о трагической судьбе «нова» и пожаловаться на принудительный постельный режим, Тери мгновенно ответила: «Больше ни слова, дорогая, я уже еду». Но после того как подруга уточнила свое расписание в закусочной, вспомнила о предстоящем визите к стоматологу и дне рождения, на который были приглашены мальчики, а также о партии в покер, устраиваемой Ником, то оказалось, что ей никак не удастся вырваться вплоть до следующего понедельника.

— Но как только я усажу их в школьный автобус в понедельник утречком, сразу же сажусь за руль и лечу к тебе. Только меня и видели!

В качестве маленького акта неповиновения Ханна решила до последнего момента не рассказывать Джолин о предстоящем визите Тери. Иначе она стала бы настаивать на простеньком ланче, который обязательно перерастет в торжественный банкет, и Ханне не разрешат помогать с приготовлениями к нему, так как это слишком утомительно, но зато будут постоянно спрашивать ее мнения, что будет не менее утомительным, хотя самой Джолин так не покажется. Ну уж нет, решила для себя Ханна, Джолин узнает о Тери, когда Тери приедет. Ни минутой раньше.

К утру понедельника осень приказала долго жить и на дворе появился легкий морозец — первое предупреждение тем, кого волновали такие вещи, как ледяные дожди, которые были постоянными спутниками зимы в Новой Англии. Небо, низкое и металлически серое, словно крышкой накрыло все до самого горизонта. Это был один из таких дней, который хочется провести в кровати, с головой накрывшись одеялом. Приближающийся визит Тери должен был стать сладким лекарством от участившихся приступов хандры.

Чтобы не нарушать гармонии, Ханна решила, что пора рассказать Джолин о приезде подруги, но женщины нигде в доме не было, поэтому она накинула куртку и вышла во двор. Опавшие желтые ломкие листья вистерии, сквозь которые она могла видеть унылое небо, устилали дорожку к мастерской. Когда Ханна подошла к постройке, она не увидела «мини-вена» на его обычном месте.

Прижавшись лбом к широкому оконному стеклу мастерской, она попыталась заглянуть внутрь. Там было темно. Ханне почти ничего не было видно. Посреди пустого помещения стоял мольберт. Картины Джолин были расставлены вдоль стены. Одна из них показалась Ханне знакомой — разрушенный бомбежкой собор из кусочков цветного стекла. По-видимому, на выставке он никому не пришелся по душе.

Джолин и Маршалл целыми днями пели о том, каким успешным был тот вечер. «О лучшем и мечтать нельзя», — говорила Джолин. Но, судя по количеству брошенных в мастерской картин, продали они немного, если вообще что-то продали. А это случайно не то большое полотно с ручейками коричневато-красной воды, бегущими вниз? Как там Джолин его называла? «Возрождение». Очевидно, на него тоже не нашлось покупателя.

Заинтригованная увиденным, Ханна попробовала открыть дверь мастерской. Та была не заперта. Справа от входа она сразу нащупала выключатель и щелкнула им. На фоне чистоты, царящей в доме, рабочее помещение Джолин напоминало место, по которому прошелся ураган. На полу валялись разнообразные кусочки кожи и парусины, резинового коврика, войлок, гвозди и жесть — весь мусор, который остался после ее творческих мук. Судя по всему, кто-то пытался — чисто символически — навести здесь порядок, потому что пластиковое мусорное ведро было набито доверху. Но ему это быстро надоело, и он оставил веник и совок валяться на полу вместе с остальным мусором.

Ханна почувствовала пыль и сажу у себя в носу и на коже.

Такой же беспорядок царил и на рабочем столе Джолин, который был загроможден тюбиками клея, банками из-под краски, бутылочками льняного масла и даже жестянками с машинным маслом. Малярные кисти отмокали в стеклянных банках с терпентином, который уже испарился, и поэтому они прилипли к стеклу. В стену перед столом были вмонтированы крюки для инструментов, но Джолин мало ими пользовалась, предпочитая оставлять свои ножницы, молотки, плоскогубцы или стамески где попало.

Внимание девушки привлекла голова манекена, лежавшая на нижней полке. У него не было ни глаз, ни рта, только нос в виде выступа. Он больше напоминал яйцо, чем человека. Ханна наклонилась, чтобы взять его в руки, когда вдруг услышала голос Джолин. Она повернулась к двери, но там никого не было. Голос доносился от стены справа. Вернее, не от стены, а из кучи тряпья и свернутых холстов в углу стола.

— …оставьте сообщение после сигнала.

— Привет, мам. Это Уоррен. Ты что, опять сменила номер? У меня уже ушло полторы страницы в записной книжке на твои телефоны. Когда вы с Маршаллом наконец-то определитесь с ним? Хорошо, мне не намного лучше. Аляска — довольно изумительное место, но восьми месяцев там с меня хватит. В любом случае я собираюсь приехать погостить к вам на праздники. Что думаешь? Перезвони мне и дай знать, где вы. Пока, мам.

Ханна уставилась на стену, не веря своим ушам. Голос был приглушен, но она была уверена, что он сказал «мам». Два раза. Ханна не могла утверждать наверняка, принадлежал ли он молодому парню или мужчине постарше. Все равно у Джолин не было сына. Такого не могло быть.

Шум колес, давящих гравий, заставил ее встрепенуться, и на этот раз она почувствовала себя виноватой, хотя ничего плохого не сделала, только картины смотрела. Но все же инстинкт самосохранения говорил ей, что будет лучше, если Джолин не застанет ее в мастерской. Выключив свет, Ханна выбежала во двор как раз тогда, когда Тери, прильнувшая к рулю, подъезжала к дому, в восхищении открыв рот. Машина остановилась, и дверь широко распахнулась.

— А-а-а-а-а! — завизжала Тери, заметив подругу. — Ты только посмотри на себя! Большая, как дом! То есть красивая, как дом. Большая, как красивый старый дом. Ладно, забыли.

Тери раскрыла объятия и устремилась к Ханне. Ханна вспомнила, что энтузиазм этой женщины мог согреть комнату — да что там комнату, целую улицу! — и только сейчас поняла, как соскучилась по ней. В Тери почти ничего не изменилось, за исключением ярких темно-рыжих полос в ее волосах.

— Вот, значит, где ты живешь, — задумчиво произнесла Тери, осматриваясь вокруг. — А они не мелочились. Ты мне не говорила, что живешь во дворце.

— Он очень красивый.

— Красивый, говоришь! Мы еще не привыкли к роскоши, да? Он не просто красивый, дорогая. Он — супер! А что это за бред о постельном режиме? Ты вроде бы сказала, что раздулась, как шарик. Дай взглянуть на руки и лодыжки. Как по мне, так все нормально.

— Думаю, что сон все же помогает. Но как же скучно все время лежать и ничего не делать!

— Поверь мне, настанет день, и ты пожалеешь об этих словах, дорогая. Ну что, устроишь мне экскурсию?

— Почему бы и нет? — ответила Ханна, но потом подумала о Джолин, которая могла появиться в любую минуту. — Только давай сначала поедим. Я знаю несколько уютных местечек в городе. Потом я покажу тебе дом и все остальное. У меня в распоряжении целый этаж.

— Целый этаж. Чтоб тебя! А у меня в распоряжении всего лишь половина двуспальной кровати, да и та проваливается.

Они выбрали ресторан «У Самнеров», на витрине которого увидели разноцветный осенний дачный пейзаж из высушенных колосков, кукурузных початков, кабачков и тыкв, а также хрустящие белоснежные льняные скатерти на столиках. Вывешенное на улице меню на ланч предусматривало салаты от двенадцати девяносто пять за порцию и свежеприготовленную похлебку из злаков по семь девяносто пять, что было куда дороже, чем они предполагали.

— Ну и бог с ним, — сказала Тери. — Один раз живем. А умереть можно и бедным.

Понадобилось несколько минут разговора, чтобы к Ханне вновь вернулось ощущение старых времен. Тери оказалась просто фонтаном слухов и новостей. Дети продолжали оставаться «карой Господней, но, как всегда, миленькие» — несовместимые понятия, которые ей удавалось радостно не замечать. Ника повысили, но теперь он в дороге четыре-пять дней в неделю. Несколько дней назад в «Голубой рассвет» заходили Риттеры. Герб схватил насморк, а Рут была все такой же бешеной! Они немного поговорили.

Еще полгода назад, думала Ханна, она и сама жила в том мире. Теперь ей казалось, что Фол-Ривер существует в другом измерении, отделенный от реальности, как та миниатюрная деревушка в стеклянном шаре с кружащимися снежными хлопьями.

— А вот тебе главная новость, — заявила Тери. — Крепче держись за стул, а не то упадешь. У Бобби есть подружка! Можешь в это поверить?

— Не может быть! А кто?

— Какая-то свиноматка из Нью-Бедфорда. Мне даже думать противно, что кто-то спит с этой говяжьей тушей.

— А какая она из себя?

— Толстая. Такая же, как и он. Наверное, продавщица в одном из тех придорожных магазинов. Скорее всего, они познакомились в Блимпайс.

— Тери, это ужасно!

— Я скажу тебе, что ужасно! С тех пор как он встретил этого кита, у него всегда хорошее настроение. Улыбается с утра до вечера. Мы больше не ссоримся. Мне не на ком отвести душу. Ник говорит, что раньше со мной жить было легче. Я отыгрывалась на Бобби весь день, а когда приходила домой, то для Ника сил не оставалось. Теперь я сплошной клубок нервов. Этому проклятому любителю фастфуда удалось испортить мой брак. Это серьезно, дорогая. Мне может понадобиться помощь психиатра.

Ханна рассказала ей о предписаниях доктора, на что Тери махнула рукой и заверила подругу, что у беременных перепады настроения в порядке вещей. Только когда Ханна вспомнила отца Джимми, официантка с интересом прищурилась.

— Понятно.

— Что понятно?

— Ты на кого-то наконец запала, а он, как всегда, недоступен.

— Что значит запала? Он же священник!

— Он симпатичный?

— Я же сказала, он — священник!

— А что, священники не могут быть симпатичными?

— Да ладно тебе, Тери! Мы всего-то разговаривали пару минут. Он умеет выслушать.

— Неужели? Жаль, у меня сейчас нет зеркальца, чтобы ты увидела свое лицо. Этот румянец не только от ребенка, дорогая.

Ханна захихикала, чтобы скрыть свое смущение.

— Ты ни капли не изменилась, Тери!

Вдруг колокольчик над дверью резко зазвенел и Ханна вздрогнула, увидев, что в ресторан вошла Джолин Витфилд.

— Так это действительно вы, Ханна! — Джолин, стараясь перекричать стоявший в заведении гул, уже протискивалась между стульями других посетителей, которые углубились в разговоры или кобб-салат. — Мои глаза меня не обманули. Я возвращалась из магазина Вебстеров и случайно посмотрела в окно. Разве вы не должны сейчас отдыхать дома?

— Привет, Джолин. Это Тери Зито, моя давняя подруга из фол-Ривер. Тери решила порадовать меня сегодня неожиданным визитом. Тери, это Джолин Витфилд.

— Приятно познакомиться! — воскликнула Джолин. — Ой, вот это сюрприз! Тери, вам стоило заранее нас предупредить. Ханна могла бы пригласить вас к нам домой. Я бы приготовила отменный ланч. Вы же знаете, Ханне стоит избегать излишней активности. Врач запрещает.

— Э… ну… да все как-то само так получилось, — сымпровизировала Тери, озадаченно взглянув на Ханну.

— Присоединитесь к нам, Джолин? — спросила Ханна.

— К сожалению, нет, у меня еще есть пара дел. Да и вам, должно быть, есть о чем поговорить. Вспомнить старое и все такое. Не хотелось бы мешать. Я знаю, как правильно поступить. Куплю чего нибудь в булочной на обратном пу ти. Когда закончите здесь, езжайте домой, и мы вместе отведаем десерт в оранжерее. Так я смогу лучше узнать… Тери, я не ошиблась?

— Да, Тери Зито. Мне бы не хотелось доставлять вам беспокойство, миссис Витфилд, — сказала она и посмотрела на Ханну в ожидании поддержки. Но Джолин уже все решила.

— Я не приму отказа, Тери. Это наименьшее, что я могу сделать, — заявила она. — Наш дом — дом Ханны тоже, в конце концов. Иначе я буду чувствовать себя негостеприимной хозяйкой. Не заставляйте меня почувствовать себя еще хуже. Ладно, развлекайтесь. Жду вас обеих.

Не дожидаясь ответа, она развернулась и направилась к двери. Опять пронзительно запел колокольчик, и они увидели, как Джолин пошла по тротуару.

— Как мы собой владеем! — заметила Тери, когда Джолин скрылась из виду. — Кажись, она не очень-то рада была меня видеть.

— Я ей не говорила, что ты приедешь. Она была удивлена. Я не хотела тебя ни с кем делить. Джолин — хороший человек, но любит лезть в чужие дела.

Тери пристально посмотрела на подругу.

— Ты уверена, что все в порядке?

— Да, не беспокойся. Все хорошо. Ладно, скажу. Порой Джолин меня бесит. Она какая-то странная.

— Продолжай.

— Вот, например, это. — Ханна протянула Тери левую руку. — Она со своим мужем хочет, чтобы на людях я носила обручальное кольцо. Пусть, дескать, все думают, что я замужем.

— Носи, пока не надоест.

— Мне кажется, они бы хотели, чтобы я вообще все время сидела в четырех стенах.

— По какой причине?

— Витфилды очень скрытные. Нет, наверное, я не так выразилась. Понимаешь, им не нравится, когда лезут в их жизнь. Иногда я думаю, что вообще их не знаю.

Ханна начала рассказывать о прогулке в саду посреди ночи, о том, как они неподвижно стояли в лунном свете, но ни разу потом об этом не обмолвились. А сегодня утром она услышала голос с автоответчика.

— А что в этом не так?

— Они уверяли меня, что у них нет детей. Они якобы не могут иметь детей. Вот почему я здесь!

— Ты уверена, что тот человек сказал «мама»?

— Да. — Ханна заерзала под пристальным взглядом Тери. — Очень даже уверена. Теперь и не знаю, как все это воспринимать. Я запуталась и давно уже ничего не понимаю. Иногда я думаю, что лучше бы не связывалась с «Партнерством ради Жизни».

— Ладно, не расстраивайся, дорогая. У тебя ж не ухо болит. Теперь это не только твое тело. Его забрал тот маленький человечек, который внутри тебя, и то, что там сейчас происходит, прекрасно, больно и невероятно запутано. Ник говорит, что водить полуприцеп — тяжелая работа. «Ник, — отвечаю я ему, — родить ребенка — вот тебе тяжелая работенка. По сравнению с этим водить проклятый полуприцеп все равно что отдохнуть на море».

Тери подождала, когда ее слова возымеют действие на подругу, потом добавила:

— Поехали к Витфилдам. Поглядим, что там приготовила для нас Джолин.

— Он называется «Сливовая изюминка», — объяснила Джолин, когда подавала Тери тарелку. — Обезжиренный, низкокалорийный, если верить булочнику.

— Звучит интересно, — сказала Тери, рассматривая угощение.

— Вы обе работали вместе в закусочной, не так ли?

Они сидели за круглым столом в оранжерее, на который Джолин поставила чай и что-то вроде пирога, ужасно напоминающего мясной рулет. Ханне казалось, что женщина слишком переигрывает, взяв на себя роль гостеприимной хозяйки. Она забрасывала Тери вопросами и делала вид, будто с нетерпением ждет на них ответов, которые на самом деле ее не интересовали.

— «Голубой рассвет» — гордость автострады.

— Уверена, что это правда. Лично я никогда не была в закусочных. — Джолин отрезала еще один кусок пирога и передала его Ханне. — Скажите, Тери, вы сюда часто заезжаете?

— Редко. Пока Ханна сюда не переехала, я здесь никого не знала.

— О, я искренне надеюсь, что вы будете навещать нас чаще. Я вижу, что ваш маленький визит значительно поднял Ханне настроение.

— Буду стараться, но это нелегко, когда на тебе двое школьников.

— Двое? Как это прекрасно! Нужно быть, наверное, очень организованной.

— Справляюсь кое-как. Это лучшее, чего можно ожидать. Не дать им быть голодными и где-нибудь вымокнуть, не допустить, чтобы они поубивали друг друга. Но вы скоро и сами почувствуете это на себе. Значит, это ваш первенец?

Джолин аккуратно положила нож и салфеткой вытерла с пальцев невидимые крошки.

— Да, это мой первый ребенок. Первый и, возможно, последний. Не могу рассказать вам, как я волнуюсь. Он откроет для меня совершенно новый мир.

 

Глава 27

Ханна услышала шаги по лестнице, легкий стук в дверь и, наконец, голос Джолин:

— Доброе утро… Ханна?.. Вы уже проснулись, Ханна?..

Ханна лежала совершенно неподвижно в своей кровати, закрыв глаза на случай, если Джолин вздумает приоткрыть дверь и заглянуть в комнату. Стук прозвучал во второй раз, но дверь не открылась. Затем шаги стали удаляться и совсем смолкли, когда Джолин спустилась в кухню.

Ханна знала, что мамочка скоро вернется. Завтрак в постель был теперь утвержден как часть процедуры пробуждения. День неизменно начинался с Джолин. Не важно, как рано вставала Ханна, — Джолин, казалось, просыпалась раньше. День заканчивался с Джолин тоже (или иногда с Маршаллом), которая помогала ей подняться в свою комнату, чтобы убедиться, что «она добралась домой невредимой», — так обычно шутила Джолин, желая ей спокойной ночи. Как будто ее могли похитить между пятой и шестой ступенькой!

Джолин всегда была рядом в часы ее пробуждения.

Ханна удобно завернулась в одеяла, при этом умышленно смяв не только их, но и простыню, чтобы все выглядело так, будто она вертелась всю ночь, и стала ждать возвращения шагов по лестнице.

Ровно через сорок пять минут она их услышала, затем в дверь постучали, на этот раз сильнее.

— Ханна?.. Проснись и пой! — Голос тоже звучал громче. Теперь Джолин позволила себе заглянуть в комнату: — Не хотелось бы вас будить, но уже почти десять. Завтрак остывает.

— Все в порядке, я проснулась, — невнятно произнесла Ханна и при этом зажмурилась, притворившись, что она зевает. Это должно было убедить Джолин, — по крайней мере, Ханна на это надеялась, — что она не полностью еще проснулась и дневной свет ослепил ее.

— У меня совсем нет сил, — сказала она и потянулась.

— Вы только посмотрите, как быстро мы устаем. — Голос Джолин сделался строгим. — Конечно, было приятно, что ваша подруга так неожиданно приехала вас проведать вчера, но, мне кажется, будет лучше, если в следующий раз она заранее сообщит нам о своем визите, не правда ли? Так вы сможете подготовиться и сберечь силы. Она знала, что доктор прописал вам постельный режим?

— Поэтому она и приехала.

— Вот как… — Джолин суетилась с подносом. — Вы часто ей звоните? Я никогда этого не замечала. Наверное, это потому, что всегда торчу в мастерской… Сегодня у нас яблочный сок, вы же не против?

— Нет, все в порядке.

Джолин протянула Ханне холодный стакан.

— Думаю, мы всегда должны стараться поддерживать связь со старыми друзьями. Маршалл и я общаемся со своими вполовину меньше, чем нам бы этого хотелось. Поэтому приглашайте Тери на ланч в любое время, чтобы там ни случилось. Или кого-то другого. Единственное, о чем прошу, так это чтобы в будущем вы дали мне два дня на подготовку. Надеюсь, я успею набить холодильник продуктами и убрать грязную одежду за Маршаллом.

За все это время Ханне на глаза попался лишь галстук на спинке стула, а не то чтобы рубашка или носок. Дом был просто стерильным. Если где-нибудь и требовалась уборка, так это у Джолин в мастерской. Так кем же она была на самом деле — помешанной на чистоте домохозяйкой, которая сейчас с ней разговаривала, или художницей, чьим вдохновением был хаос?

Ханна послушно съела пару ложек овсянки, затем со вздохом отставила миску в сторону.

— Вы не голодны? — осведомилась Джолин.

— Вы, наверное, правы. Вчерашняя поездка в город выбила меня из колеи. Аппетит куда-то пропал… А чем вы сегодня будете заниматься, Джолин?

— Да так, по мелочи. Собиралась купить что-то из овощей и забросить костюмы Маршалла в химчистку.

— Не купите ли мне шампунь?

— Конечно, куплю.

— Спасибо. «Авэдо» с ромашкой. Он продается в «Крейг Джейс».

— «Крейг Джейс»? — В голосе Джолин послышалось удивление.

— Это отдел в Фремингэм Мол. Я дам вам денег.

— Да не в деньгах дело, Ханна. Я просто не планировала сегодня ехать так далеко.

— А, понимаю. Ничего страшного. — Она бухнулась на бок, спиной к Джолин.

— Ну, я могу туда поехать… Раз это для вас так важно.

— Это важно. Посмотрите на мои волосы, Джолин. Они ужасны. — Она поднялась и с негодованием потянула за прядь. — Они тонкие и ломкие. Я становлюсь жирным, уродливым китом.

— Не капризничайте. Если вам нужен шампунь, я его куплю. Но у меня два условия. Вы доедите ваш завтрак и будете лежать до тех пор, пока я не вернусь.

— О, спасибо, Джолин. Обещаю. — Она прикрыла рот рукой и снова зевнула. — Я уже сейчас засыпаю.

Ханна подождала, пока не заворчит мотор и колеса «мини-вена» не зашуршат по гравию, затем поднялась и стала надевать свой привычный наряд — спортивные штаны на резинке и бесформенную толстовку, которая когда-то принадлежала Маршаллу. Потом она пошла в ванную, достала с полки наполовину использованную бутылочку шампуня «Прел», вылила ее содержимое в ванну и спрятала под раковиной, радуясь, что Джолин не вздумалось проверить запас ее туалетных принадлежностей. Она никогда в жизни не пользовалась товарами от «Авэдо». Они были слишком дорогими. Но она их видела на витрине в «Крейг Джейс», когда заезжала за почтой в Фремингэм Мол.

Ханна прошлась расческой по волосам, потом поспешила вниз по лестнице и вышла во двор через заднюю дверь.

Когда она уже была в мастерской Джолин, ей почему-то стало казаться, что картины за ней наблюдают. На них нельзя было разобрать человеческих лиц, но что-то в этих кровоточащих краской глубоких ранах и порезах взывало к ней о помощи. Джолин говорила, что они могут означать все, что угодно. Но это «что угодно» не могло быть ничем хорошим, подумала девушка. Чем дольше ты на них смотришь, тем сильнее тебя охватывает дрожь.

Ханна направилась прямо к рабочему столу, придвинутому к стене, и начала разгребать свернутые холсты и кучу тряпья. Под ними оказался встроенный в стену шкаф. Как она и предполагала, в нем находился беспроводной телефон и автоответчик. Вчера Ханна не слышала звонка, только голос Джолин и входящее сообщение. Она проверила кнопки, расположенные сбоку автоответчика. Звонок был отключен. Так пользоваться телефоном — отключить звонок, спрятать в шкаф и завалить тряпьем — было не особенно удобно.

Тут у нее появилась идея. Сняв трубку, Ханна набрала номер дома и, когда зазвучали длинные гудки, подошла к двери мастерской и стала слушать. В кухне послышался равномерный и настойчивый треск телефона. Она нажала кнопку на беспроводном телефоне и сбросила вызов. Телефонный треск в кухне тотчас затих. Значит, в мастерской был отдельный номер.

Сбитая с толку, Ханна вернула телефон на место и увидела, что лампочка на автоответчике замигала, сообщая о принятом звонке. Она колебалась всего мгновение и нажала на кнопку воспроизведения.

— Привет, мам. Это Уоррен…

Мам! Она не ошиблась. У Джолин с Маршаллом действительно есть сын. Ханна закрыла дверцу шкафа и накрыла его холстами и тряпками, как это было раньше. Девушка уже собиралась покинуть мастерскую, когда заметила под рабочим столом Джолин шкафчик-регистратор. Любопытство взяло верх, и она потянула верхний ящик. Как и в любом подобном ящике, тут находились документы и полуофициальная переписка. Несколько папок содержали в себе накладные и счета от различных поставщиков предметов искусства. У хозяйки накопилось уже несколько каталогов о прошедших выставках и аукционных торгах. Обычное дело для художника.

Нижний ящик был забит брошюрами, посвященными рамкам, подбору палитры и образцам красок. На одной папке была надпись «Путешествия». Ее толщина была неопровержимым доказательством того, что Витфилды обожали колесить по миру. В самом конце ящика стояли две папки-аккордеона. Первая оказалась хранилищем старых фотографий, некоторые из них до сих пор были в конвертах после проявки. На снимках были запечатлены семейные воссоединения, дни рождения, барбекю — все события, которые мы хотим оставить для потомков, но о которых перестаем вспоминать всего лишь через неделю.

Хватало там и фотографий, сделанных во время отпусков. На нескольких из них была женщина, в которой безошибочно можно было узнать Джолин. Одетая в модную кожаную куртку, с яркой соломенной сумкой на плече и со своей визитной красной помадой на губах, она выглядела моложе, чем сейчас. Но ее волосы были насыщенного каштанового цвета, который блестел на солнце, из-за чего Ханна решила, что сейчас Джолин покрасила их в черный цвет. Если, разумеется, она не сделала этого тогда.

Рядом с Джолин стоял худощавый мальчуган лет одиннадцати-двенадцати, с такими же сияющими каштановыми волосами. Видимо, они были за границей. За ними виднелся богато украшенный собор. Его филигранный каменный шпиль окружали шпили поменьше, но столь же витиеватые, поэтому вся картина напоминала тающий свадебный торт. Несколько фотографий были сделаны перед собором на просторной площади, обрамленной покрытыми красной черепицей домами медового цвета с коваными балкончиками. Они вполне могли быть когда-то дворцами.

Вот еще одна фотография с мальчиком. Он стоял на площади и ел мороженое в рожке. Его рот был испачкан шоколадом. Не тот ли это Уоррен, чей голос она слышала с автоответчика?

Позже Ханна будет спрашивать себя, что заставило ее задержаться в мастерской — подозрение, предчувствие, одна из молящих о помощи картин? — и заглянуть во вторую папку-аккордеон. Но голова у нее закружилась от того, что она увидела в ней.

Там тоже были фотографии, на этот раз отснятые на поляроид. Десятки снимков. Но ни один из них не был таким же веселым, как те, что она просматривала несколько минут назад. Это были пугающие фотографии. На них… В общем, Ханна не могла точно сказать, что там происходило, но от них так и веяло садизмом и насилием. Испытывая отвращение, она принялась рассматривать их более тщательно.

Там был мужчина, на голову которого накинули тряпку или, скорее, матерчатый мешок, который закрепили на шее веревкой. На снимке было видно лишь оголенное туловище несчастного. Его мускулистые руки были высоко подняты и вывернуты наружу, как будто кто-то тянул их в разные стороны, а голова, голова в мешке, склонилась на одну сторону и покоилась на плече. Вероятно, он испытывал невыносимую боль, если только уже не умер от удушья. На следующих фотографиях угол наклона головы изменялся, а искривленное тело оставалось в том же положении. А может, эти снимки были сделаны полицией на месте преступления? Или, что еще хуже, это была какая-то ужасно извращенная форма порнографии?

На всех остальных фото, таких же ненормальных и столь же угнетающих, было запечатлено, как кто-то взвалил мужчину на плечи и куда-то потащил. Тело безвольно тянулось за ним, а голову все еще покрывал мешок.

Время от времени в глазах у Ханны темнело, как будто бы они отвергали представшую перед ними отвратительную картину, и ей приходилось отводить взгляд в сторону или стараться смотреть на что-то другое, не имеющее какого-либо отношения к снимкам, — на лампочку на стене или ножки мольберта, например. Только после этого глаза немного прояснялись.

Были там и снимки разного странного оборудования, в частности что-то похожее на тиски для головы, которые крепились к вискам закручивающимися винтами. Это орудие пыток Ханна увидела на манекене, но с легкостью представила, какую боль будет испытывать истязаемый человек. Тело мужчины с мешком на голове появилось вновь. Оно лежало на земле, истерзанное, неподвижное, наверняка мертвое. Что за ужасное событие запечатлел фотограф?

Она не нашла ответа в оставшихся фотографиях. Они были почти абстрактные — в основном пятна, рябь и кляксы — и больше всего напоминали картины Джолин. Если это был крупный план, то вряд ли она смогла бы понять, что на них изображено. Скорее всего, подумала Ханна, они просто не вышли. Объектив плохо навели или рука фотографа дрогнула в последний момент, когда он уже нажал на кнопку. Как бы там ни было, но что за человек мог решиться снимать подобное? И хранить у себя…

Ханна не знала, как долго просидела в мастерской, пытаясь дать объяснение увиденному, восстановить вероятную цепь событий, которые оправдали бы эту находку. Но ее воображение не было готово к такому вызову. Ничего не приходило в голову. Стараясь не думать о плохом, девушка стала собирать фотографии и не заметила, как одна выпала из папки ей на колени, а затем слетела на пол.

В тот же миг Ханну охватил ужас и она почувствовала внутри себя резкий толчок, второй, третий, но затем успокоилась, осознав, что это ребенок.

Теперь он толкался сильнее и чаще. Ханна положила руку себе на живот. Обычно она так радовалась этим ощутимым ударчикам, пришедшим изнутри. Но не сейчас. Сейчас его случайные толчки казались ей зловещими, как будто ребенок пытался предупредить маму, чтобы она была начеку, и использовал для этого примитивную азбуку Морзе.

 

Глава 28

— Они мне лгали. Я не отдам им своего ребенка. Они мне в глаза врали! — Ханна, насупившись, ходила по приемной приходского дома, в то время как отец Джимми слушал ее гневные речи, немного беспомощно и растерянно, хотя и старался этого не показывать. Ханна выглядела совершенно спокойной, когда несколько минут назад позвонила в дверь и спросила, можно ли с ним поговорить. Она даже извинялась за то, что отнимает у него время.

Но стоило девушке начать рассказывать о том, что ее беспокоило, как она не на шутку разволновалась. Если он все правильно понял — а молодой священник не был уверен, понял ли он все правильно, — люди, у которых жила Ханна, эти Витфилды, — ей угрожали. Точнее не ей, а ее ребенку. Но, конечно, это не ее ребенок. Она подписала договор — юридически оформленный, полагал он, — о том, что выносит им ребенка.

Теперь все выглядело так, словно она выдумывает причину, чтобы оставить малыша себе. Но доказательства, поймал он себя на мысли, были несерьезными. Агентство, в которое обратилась Ханна, сменило адрес, не уведомив об этом суррогатную мать. Миссис Витфилд говорила, что у нее нет детей, но Ханна была убеждена, что у Джолин уже есть взрослый сын. Да и это она узнала из автоответчика. Ну и еще рассказ о том, как Витфилды гуляли в саду посреди ночи, что, бесспорно, было весьма странным, но никак не противозаконным. Люди, которым нравится их сад, могут любоваться им в любое время дня и при любом освещении. Пускай это и лунный свет.

Вот что по-настоящему обеспокоило отца Джимми, так это эмоциональное состояние девушки. Она утратила свое летнее спокойствие и стала нервной и пугливой. Джеймс был рад тому, что Ханна снова посещает церковь — и регулярно исповедуется, — но опечален тем, что это не помогает ей обрести тот душевный покой, в котором она так нуждается. Его совет быть с Витфилдами честной и открытой, похоже, сделал ее еще более недоверчивой.

Несмотря на то что отцу Джимми было известно, что беременность — беспокойный период в жизни женщины, ему, однако, не хотелось списывать все на гормональные бури. Тут явно что-то было не так, и он, к сожалению, не знал, как помочь юной прихожанке в сложившейся ситуации.

— Вы думаете, что я все это выдумала, да? — спросила Ханна.

— Нет, я так не думаю. Уверен, что действительно существуют причины, из-за которых вы себя так чувствуете. Но это могут быть совсем не те причины, о которых вы говорите. Когда вы начали готовиться стать матерью, в вас пробудились все воспоминания о родителях. Вы же говорили мне, что после их гибели чувствовали себя одинокой и всеми покинутой. Возможно, вы боитесь, что, отдав этого ребенка Витфилдам, бросите его.

— Вы хотите сказать, что я в таком состоянии потому, что семь лет назад мои родители погибли в аварии?

— Нет, я не это хочу сказать. — Отец Джимми глубоко вздохнул. — Я всего-навсего предполагаю, что причины вашей обеспокоенности лежат значительно глубже, чем вам кажется. У вас сильный стресс. Из-за него вы так на все реагируете. Не из-за Витфилдов. Неужели вы считаете, что они прошли через все это только для того, чтобы навредить ребенку? Подумайте, как они, наверное, сейчас за вас беспокоятся.

— Почему вы на их стороне?

— Я ни на чьей стороне, Ханна, тут не может быть сторон. Я просто хочу, чтобы у вас в душе воцарился мир. — Он взял ее за руку и посмотрел ей прямо в глаза, чтобы доказать искренность своих слов.

— Извините, отче. Вы правы. — Ханна опустила голову. — Можно мне вам кое-что показать?

— Что?

Она полезла в свой рюкзак, вытащила из него стопку фотографий и протянула священнику.

— Вот, взгляните.

На первом снимке был мальчик, который стоял у фонаря с рожком мороженого в руке. Другие снимки, сделанные поляроидом, были менее радужными. Священник быстро просмотрел их, один за другим.

— Где вы их достали? Кто это?

— Думаю, мальчик на первой фотографии — сын Джолин Витфилд. Не знаю, кто на остальных. Я нашла их в мастерской. На них, кажется, кого-то пытают. Для чего ей в доме понадобились такие фотографии?

Отец Джимми вновь просмотрел снимки, на этот раз более внимательно. Перед тем как ей ответить, он сделал паузу, обдумывая каждое слово.

— Вы говорили, что она — художник. Может, это как-то связано с картинами?

— Она не рисует людей, отче. Она создает странные абстрактные вещи. Они могут означать что угодно, но только не изображать людей…

— Ну, это могут быть фотографии с какого-нибудь авангардного шоу или протест. Так сразу и не скажешь. Сейчас в искусстве такое творится! Не так давно в Национальном фонде искусств был ужасный скандал. Какая-то женщина намазала себя шоколадным соусом. Я думаю, что на этих фотографиях не то, о чем можно подумать в первое мгновение.

Он понимал, что подобное объяснение вряд ли успокоит девушку. Оно и его-то не могло успокоить. Ему сразу стало ясно, почему эти фотографии так потрясли Ханну.

— Могу ли я немного попридержать их, чтобы изучить более детально? Посмотрим, что они мне расскажут.

От таких слов Ханна моментально воспрянула духом.

— Значит, вы мне поможете? О, спасибо вам. Мне больше не к кому обратиться. — От радости она бросилась ему на шею и обняла. Это напугало отца Джимми, но, чтобы девушка снова не расстроилась, он подождал немного и только потом высвободился из ее объятий.

— Конечно, я помогу вам. Я здесь именно для этого. Это моя работа, — смущенно сказал он, положив руки на плечи Ханны и нежно отстранив ее от себя в надежде, что она не истолкует этот жест неправильно. Ему нравилось быть рядом с ней.

— Моя подруга говорит, что беременным женщинам сам Бог велел быть эмоциональными.

— Не уверен, что об этом говорится в Библии, — ответил он. — Но Иисус наверняка согласился бы с ней.

Этой ночью отец Джимми не мог уснуть, думая о попавшей в беду девушке и о том, как сильно она надеется, что он поможет ей найти верный путь в жизни. Он намеревался поговорить об этом с монсеньором. Ему вряд ли удастся справиться со сложившейся ситуацией в одиночку. К тому же молодому священнику не хотелось бы, чтобы его совет обернулся для Ханны неправильным решением. Джеймс все равно был убежден, что ей следует закончить начатое, но ведь главное, чтобы она сама так думала. В конце концов, это должно стать ее решением, с последствиями которого, хорошими или плохими, ей жить до конца своих дней.

Навязчивые мысли не давали ему спать этой ночью. Он не мог отрицать, что испытывает сильные чувства к этой девушке, чувства, которые были ему непонятны. Его влекло к ней. Но это не было сексуальным влечением. Случалось, что голос плоти взывал к нему, и тогда Джеймс молился, чтобы Господь избавил его от грешных мыслей, и тот всегда внимал его молитвам. Он свято чтил данный им обет безбрачия. Но это было не то. Это желание, этот порыв заботиться о ней полностью поглотил его. Ему хотелось прижать ее к себе, приласкать, дать почувствовать, что она в безопасности.

Что-то подсказало ей обратиться к нему. И что-то подсказывало ему, что, сделав это, она поступила правильно. Сама судьба свела их вместе. Нет, судьба — это слишком сильное слово. Каким-то образом они были связаны. Он мог дать ей то, в чем она нуждалась. Они дополняли друг друга.

Джеймс опустил ноги с кровати и зажег светильник. На прикроватной тумбочке лежали фотографии, которые Ханна ему оставила. Он еще раз просмотрел их. Какое бы ни нашлось объяснение, они никогда не перестанут быть ужасными. У человека отняли его личность, лишили его возможности видеть, слышать, говорить. Так поступали со своими заложниками террористы, чтобы сделать из них покорных животных. Вот только… только…, он никак не мог понять одного. Во всех фотографиях не было жизни. Сказать по правде, они казались не совсем реальными. У А это оборудование? Голова манекена? Для чего? Все это походило на научный эксперимент. Отец Джимми вернулся к фотографии мужчины с наброшенным на голову мешком и распростертыми руками. Был ли он тоже частью эксперимента? Если да, тогда (Что исследовали? Мышечную силу? Выносливость? Лекарство? На фотографии не было видно кистей, но напряжение в руках и то, как несчастный уронил голову набок, свидетельствовали о том, что он близко подошел (или его подвели) к пределу своих физических возможностей. Был ли он молодым? Или старым? Скорее молодым, чем старым, судя по его мускулатуре. Если бы только его лицо не было закрыто.

Окончательно запутавшись, отец Джимми отложил фотографии и стал смотреть на стену перед ним. На ней не было ничего, кроме распятия из черного дерева длиной в два фута. Когда-то оно было вырезано неизвестным ремесленником из Саламанки и теперь висело справа от единственного в комнате окна. Он остановил на нем взгляд, стараясь очистить свой разум, попавший в водоворот догадок и мыслей. Вдруг сердце у Джеймса екнуло!

Он установил светильник так, чтобы свет от него падал прямо на снимки. Нет, глаза его не обманывали. Наклон головы совпадал. Совпадал и угол, под которым были вытянуты руки.

И если, конечно, он не допускал страшной ошибки, то остальные: фотографии — тело, которое несли, как это делают пожарные, и неподвижное тело, положенное на землю, — были продолжением рассказа об одном и том же событии.

То, что разыгрывалось перед объективом поляроида, было не чем иным, как распятием Христа и снятием его тела с креста.

 

Глава 29

Ханне пришлось сильно напрячь зрение, чтобы различить крошечные буквы, но она была уверена, что прочитала их правильно. Они виднелись на вывеске одного из зданий, запечатленных на заднем плане фотографии, и выглядывали из-за левого плеча мальчика с мороженым.

Ханна сравнила этот снимок со снимком, на котором он и Джолин — неужели сын? — стояли на фоне собора, казавшегося сделанным из тающего воска. Тот снимок могли сделать где угодно. По всему миру соборов было предостаточно. А вот фото мальчика с мороженым — совсем другое дело.

На нем была площадь перед собором, но только снятая под другим углом, и здание из отшлифованного камня, на котором она заметила вывеску. Ханна переписала слова на клочок бумаги: Oficina de Turismo de Asturias.

Некоторое время Ханна задумчиво смотрела на них, не зная, что теперь делать. Эти пять слов над входом в старое здание не давали ей покоя.

Итак, надо было с чего-то начинать.

Ханна еще раз взглянула на фотографию с улыбающимися на фоне тающего собора людьми и выскочила из дома.

В городской библиотеке Ист-Эктона она направилась прямо к Американской энциклопедии. У нее ушло совсем немного времени, чтобы узнать, что Астурия — провинция на севере Испании. У стеллажей библиотекарь объяснила ей, где у них путеводители. Несколько из них были посвящены Испании.

Ханна заглянула в алфавитный указатель самого толстого, перелистала его до страницы сто шестьдесят семь, на которой была указана «Астурия», и от удивления открыла рот. На ней была многоцветная иллюстрация того самого собора, который она рассматривала на фотографии час назад. Он находился в Овьедо, культурной столице Астурии. Тающее сооружение с кружевным шпилем, как говорила надпись под иллюстрацией, было самым известным символом этого города. Страстно желая поделиться своим открытием с отцом Джимми как можно быстрее, Ханна поспешила вниз по лестнице, но это отняло у нее больше сил, чем она могла себе позволить, и уже через нескольких ступенек ей пришлось остановиться, чтобы отдышаться. Переводя дух, Ханна поняла, что торопится напрасно, так как ничего особенного не узнала.

Или узнала очень мало.

Джолин и Маршалл (Ханна предполагала, что именно он фотографировал) были в Испании. Ну и что? Разве Летиция Грин не говорила ей об этом при первой встрече с Витфилдами, когда с завистью описывала их как заядлых путешественников? И не было ничего странного в том, что они фотографировались на фоне этого собора. Туристы всегда так делают с тех пор, как фотоаппарат прочно закрепился в туристическом рюкзачке. Они становятся напротив какой-нибудь церкви, статуи или водопада, делают застывшие улыбки и получают снимок. Это — попытка прикоснуться к вечному, доказательство, что они, как и тот Килрой, были здесь.

Даже вывеска на здании, которую Ханне с таким трудом удалось расшифровать, тоже оказалась сплошным разочарованием. Теперь ей стало понятно, что «Oficina de Turismo de Asturias» — всего лишь местное туристическое агентство.

Ханна замедлила шаг. Не было ничего такого, чем ей срочно нужно было поделиться с отцом Джимми, что не могло подождать до общественного церковного банкета в субботу.

Монсеньор Галахер посмотрел на фотографии, которые отец Джимми разложил перед ним на кухонном столе, и тихо вздохнул. Отец Джимми, торопясь прокомментировать всю эту головоломку, даже не дал ему закончить ланч.

Ему нравился этот юноша, но, как и у большинства молодых людей, терпение не было его чертой. Оно придет с возрастом — после бесчисленных месс и бесконечных исповедей. В данный момент пареньку не давало покоя то, что казалось монсеньору Галахеру не более чем фантастическим и запутанным рассказом.

Это должно быть как-то связано с той новой молодой беременной прихожанкой. Как ему только что сообщили, сильно углубляясь в подробности, она была суррогатной матерью и нашла у своих друзей эти фотографии. Снимки, несомненно, необычные, и с этим монсеньор был полностью согласен. Вот с чем он точно не мог согласиться, так это с выводом, который сделал отец Джимми. Чтобы кого-то распинали на кресте в наше время? Это было, мягко выражаясь, абсурдом.

На какой-то миг монсеньор почувствовал себя старым, очень уставшим человеком. Ответить так, чтобы твои слова никто не смог оспорить, и при этом остаться другом в глазах спрашивающего было для него довольно непростым делом даже с прихожанами. Ну а с человеком, которого он считал своим преемником, оно казалось и вовсе неосуществимым. Монсеньор ценил доверие и откровенность молодого священника, который обратился к нему за помощью, и не хотел разочаровать его необдуманным ответом.

Галахер продолжал рассматривать странные снимки, ни на секунду не забывая о паре глаз, которые смотрели на него с другой стороны стола.

— Что вы думаете об этом? — спросил отец Джимми, не скрывая своего волнения.

— Я думаю… это не наше дело, Джеймс, — наконец-то заговорил монсеньор. — Ты не детектив. Ты — священник.

Сказав это, он отодвинул от себя тарелку. Аппетит куда-то пропал.

— Но она думает, что ей действительно угрожает опасность. Она хочет, чтобы я ей помог.

— Неужели?

— Она уверена, что ее ребенок в опасности.

— Понимаю, понимаю… — Монсеньор почесал подбородок. — Мне кажется, что нашего внимания требует проблема куда более серьезная. Я имею в виду… твои отношения с миссис Мэннинг.

Пораженный неожиданным ответом, отец Джимми сказал, запинаясь:

— Она не замужем, отче.

— А кольцо?

— Девушка носит его, чтобы избежать лишних вопросов.

Какое-то время монсеньор молчал, переваривая полученную информацию, которая еще больше убедила его в том, что отец Джимми оказался в еще более странном положении, чем та женщина.

— Замужем или нет — разница небольшая.

— Не понимаю.

Монсеньор поднялся со стула, подошел к молодому священнику и положил руку ему на плечо.

— Господь всегда готовит для людей испытания, Джеймс. А для нас, его слуг, у Господа найдется испытание на каждый день. И нет большего испытания для священника, чем очаровательная женщина. Мисс Мэннинг, если, конечно, это правда, пришла к тебе за помощью. Почему же тебе не помочь ей? Она очень обаятельная и при этом кажется запутавшейся, беззащитной. Однако ты не должен позволять ее заблуждениям стать твоими.

— Я не думаю…

— Выслушай меня, Джеймс. Я не говорю, что эта девушка — зло. Но она — слаба, а сатана использует слабых. Я знаю, что эта идея давно не актуальна — дьявол уводит человека с праведного пути. Никто уже в него не верит. Поэтому нам стоит, наверное, поговорить вместо этого о желании. Желании, которое скрывается под разными формами и обличьями. Ты не думал, что за твоим желанием помочь ей скрываются намерения иного толка? Даже такое твое желание, как верить в то, что она — невинная овечка, которой грозит опасность, не дает тебе увидеть суровую реальность: эта нервозная молодая особа, похоже, просто глубоко сожалеет о своем неправильном решении. У тебя впереди блестящее будущее, Джеймс. Не дай этой девушке испортить его.

Отец Джимми молчал. Как можно с этим не согласиться? Он покорно стал собирать фотографии.

Монсеньор был прав. Он всегда прав.

В общественное время цокольный этаж церкви был забит прихожанами. Даже монсеньор Галахер посчитал нужным присутствовать там. Сквозь гул разговоров до Ханны доносились слова миссис Луц, расхваливающей налево и направо достоинства своего солнечного пирога с особой шоколадно-миндальной присыпкой.

Отца Джимми уже окружала толпа болтающих женщин, поэтому Ханна подошла к столу, где миссис Вебстер, владелица хозяйственного магазина, налила ей стаканчик пунша.

Девушка немного поговорила с ней, ответила на пару обычных вопросов о том, когда ждать маленького, и созналась, что еще не выбрала для него имя.

— Мне всегда казалось, что Грейс — красивое имя, — произнес жизнерадостный мужчина, который зачесывал остатки волос набок на лысой голове, отчего казалось, что он носит наушники. — И Глория тоже. Для девочки, я имею в виду.

Ханне удалось поймать взгляд отца Джимми, но ему пришлось отвести глаза в сторону, так как миссис Луц без конца на него наседала, чтобы он отведал кусочек ее солнечного пирога. Сейчас он никак не сможет уделить ей внимание. Надо подождать, когда прихожане станут расходиться.

Прошло полчаса, а она все еще ждала.

— Мисс Мэннинг? Рад вас сегодня здесь видеть.

Это был монсеньор.

— О, здравствуйте, монсеньор, как у вас дела?

Наступило неловкое молчание.

— Я подумал, что мой долг присутствовать на этом еженедельном кондитерском пиру и по возможности не допустить у паствы повышения сахара в крови, — сказал он. Шутить у него получалось с трудом. — Как ваше здоровье? И вашего… — Он сделал непонятное движение вокруг ее живота-шарика.

— Очень хорошо, спасибо.

— Проблем нет?

— Нет.

— Прекрасно. — Монсеньор хотел еще что-то сказать, но передумал. — Беременность должна быть радостным событием в жизни женщины.

Наконец несколько прихожан начали убирать со стола, тогда как остальные поднимались по лестнице, чтобы раствориться в ночи. Последние из них только начали восхождение, когда отец Джимми подошел к Ханне. Он выглядел непривычно замкнутым, не таким, как обычно.

— Вижу, вы уже успели поговорить с монсеньором.

— Да.

— О чем-то конкретном?

— О всяких мелочах.

Он засунул руку в карман и вытащил из него стопку снимков.

— Боюсь, что ничем не смогу вас порадовать, Ханна. Мне не удалось найти ни малейшей ниточки к этому.

— Совсем ничего?..

— К сожалению, да.

— А что насчет сообщения на автоответчике? От сына Джолин?

— Если это так важно для вас, вам лучше спросить у них самих. Не забывайте, Ханна, не вам судить будущих родителей этого ребенка.

Он вел себя странно и избегал смотреть ей в глаза.

— Наверное, вы думаете, что я все это выдумала?

— Нет, дело не в этом. Я убежден, что… вы зря себя накручиваете.

Настроение у нее быстро падало. Она ведь рассчитывала, что он будет ее союзником.

— В таком случае простите, что побеспокоила вас, отче.

— Вы меня не побеспокоили. Это же моя работа — помогать людям.

Ханна беспомощно пожала плечами и взяла у него из рук снимки.

— Думаю, все так и есть, как вы говорите. Мне лишь удалось узнать, что фотографию Джолин с мальчиком сделали в Испании. В каком-то городе Овьедо.

Поведение отца Джимми изменилось в один миг. В его глазах, которые смотрели прямо ей в лицо, вновь зажегся интерес. Она поняла, что не может выдержать этот неожиданно сильный взгляд.

— Как вы сказали?

— Овьедо, — пролепетала Ханна. — А что?

 

Глава 30

Лунный серп уже высоко поднялся на ночном небе, когда Ханна и отец Джимми пересекли сад и направились к приходскому дому.

— Овьедо известен своим собором. Там хранится сударум, — сказал он.

— Что такое сударум?

— Сейчас узнаете. Кажется, я начинаю что-то понимать в происходящем.

Кабинет находился на первом этаже, рядом с кухней, и во времена, когда в доме еще жили четыре священника, служил столовой. На полках, где в свое время хранились всевозможные соления, теперь стояли справочники и труды философов. В углу примостился устаревший глобус, на котором почти все страны Африки находились под властью колониальных держав. Перед окном стоял длинный сосновый стол, который использовался как письменный, но больше походил бы на кухонный, если бы вместо компьютера «Макинтош» на него поставили миску с фруктами.

Отец Джимми занял компьютерный стул с прямой спинкой, включил компьютер и ввел в поисковик слово «сударум». На экране высветился список сайтов. Он прокрутил его вниз, затем кликнул на одном под названием «История сударума».

— Вы, наверное, слышали о Туринской плащанице? — спросил он Ханну.

— Наверное.

— Это древний кусок льняного полотна с отпечатавшимся на нем изображением человека. Многие верят, что плащаница — похоронный саван Иисуса и что на ней его изображение. Плащаница хранится в Туринском соборе в Италии и является одной из самых почитаемых реликвий католической церкви.

— Теперь припоминаю, — сказала Ханна, подтаскивая стул к столу. — А в чем связь?

— Ну, иногда сударум называют «второй плащаницей». Считается, что этим платком было накрыто лицо Иисуса после его смерти на кресте. Название происходит от латинского слова «судор», что означает пот. Дословно его можно перевести как «платок для вытирания пота».

— Почему им понадобилось накрывать ему лицо платком?

— Обычай древних иудеев. В те времена, когда кто-то умирал в муках и лицо умершего было изуродовано болью, ему на голову обычно набрасывали платок, дабы скрыть его от людских глаз. Это вполне могло иметь место и в случае с Иисусом. Если все так, то сударум мог быть этим платком. В любом случае речь идет о мнении многих верующих.

— Как это объясняет снимки?

Отец Джимми достал одну из фотографий мужчины с закрытым тканью лицом.

— Это сложно объяснить. Взгляните на распятие вон там. — Он указал на стену за ее спиной. — Видите?

— И что?

— Схожесть. Между мужчиной на этом снимке и Иисусом на распятии.

— Вы хотите сказать, что на этих снимках кого-то распяли?

— Нет, но кто-то, возможно, пытался воссоздать сам процесс.

Ханна пожала плечами, выражая свое недоумение.

— Мне кажется, — продолжал Джеймс, — что на снимках запечатлен своего рода эксперимент, ну, скажем, чтобы показать, как выглядел бы Иисус с сударумом на лице. Видимо, они приложили немало усилий, чтобы точно повторить положение головы. Думаю, именно для этого и пригодился манекен. В действительности же никого не пытали.

— Слава Богу. Значит, это что-то вроде… исследования?

— По моему мнению, да.

Теперь на экране высветилась история сударума. — По сравнению с историей Туринской плащаницы путь «второй плащаницы» был лучше задокументирован и менее извилист. В нем не было темных пятен, связанных с местонахождением и владельцем, чего нельзя было сказать об итальянской соседке. История сударума, если верить тому, что они читали на мониторе, легко прослеживалась с библейских времен. После казни Спасителя сударум находился в Персии до 614 года, когда на Иерусалим напали персы и захватили его. Чтобы сохранить многовековую святыню, сударум переправляют в египетскую Александрию, а когда она тоже пала под натиском персидских завоевателей, увозят в ларце с другими реликвиями в Испанию.

До 718 года он находился в испанском городе Толедо, но, чтобы опять спасти реликвию от неминуемой гибели — в этот раз от рук мавров, покоривших Пиренейский полуостров, — ларец везут на север и прячут в пещере, расположенной в десяти километрах от Овьедо. Со временем в этом городе для реликвии была построена капелла.

Король Альфонсо VI и испанский дворянин, известный как Эль Сид, присутствовали при открытии ларца 14 марта 1075, когда его содержимое подверглось официальной описи. Сударум был главной реликвией среди остальных и затмевал по своей важности фрагменты костей и кусочки обуви, которые долгое время сопровождали его. С тех пор он остается в Овьедо и выносится на обозрение верующим только в определенные церковные праздники. Кстати, в средние века собор был весьма популярным местом у паломников, тогда как в двадцатом веке их маршруты стали охватывать другие места.

Оба они так увлеклись чтением, что не услышали, как входная дверь скрипнула и усталый монсеньор Галахер тяжелой поступью вошел в дом.

— Ты еще не спишь, Джеймс? — крикнул он из прихожей.

Услышав его голос, Ханна вскочила со стула. Отец Джимми приложил палец к губам, давая ей знак, чтобы она молчала.

— И откуда у тебя только силы берутся? Сегодняшнее собрание выйдет мне боком. Эти женщины со своими ужасными десертами! Не засиживайся допоздна.

— Я еще чуть-чуть. Спокойной ночи, отче.

— Спокойной ночи, Джеймс.

Его тяжелая поступь послышалась на лестнице. Дверь закрылась. В доме опять стало тихо. Отец Джимми помнил, что говорил ему монсеньор на днях. Он не должен застать Ханну с ним здесь, да еще в столь позднее время.

— Что-нибудь не так? — прошептала Ханна.

— Нет, — ответил Джеймс, мысленно поклявшись рассказать обо всем монсеньору утром. — Теперь можете расслабиться. Он спит как убитый.

Молодой священник щелкнул еще пару клавиш, и на экране неожиданно появилась фотография самого сударума. На вид это был обыкновенный кусок льняного полотна, размером где-то 32 на 20 дюймов, покрытый в нескольких местах пятнами цвета ржавчины. Но он полностью совпадал со смазанным изображением на одной из фотографий, которые Ханна посчитала неудавшимися.

— Маршалл и Джолин посещали собор, — сказала она, — и там сфотографировали сударум.

— Они или кто-то другой наверняка могли это сделать.

— Для ее творчества? — Голос Ханны зазвучал глуше, когда она подумала о других возможностях.

Мало что в этом полотне оставалось неисследованным — от сплетения волокон и до оставшихся на нем следов пыльцы, которая, как показало одно исследование, принадлежит растениям, широко распространенным в Овьедо, Толедо, Северной Африке и Иерусалиме, что, таким образом, подтверждает исторический маршрут, по которому сударум попал в Испанию.

Тем не менее самыми провокационными доказательствами стали несколько пятен на сударуме, при анализе которых было обнаружено, что это следы крови и светло-коричневой жидкости. Их исследование также подтвердило, что человек, лицо которого покрывало полотно, умер в вертикальном положении, а его голова была «повернута на семьдесят градусов вперед и двадцать градусов вправо».

Капли крови остались от ран по всей голове и затылку, сделанными «маленькими острыми предметами», которые, что весьма логично предположить, были шипами тернового венца. Что же касается коричневатых, похожих на слизь пятен, то они остались после плеврального выпота, который накапливается в легких у всех людей, умерших от удушья, то есть тех, кто был распят. Такая жидкость выливалась из носа вследствие сильного толчка, который всегда имел место, когда покойника снимали с креста.

Испанским центром синдонологии в Валенсии проводились всесторонние эксперименты, чтобы узнать, как сударум наложили и закрепили на лицо казненного, чтобы получился точно такой же узор. Одному ученому даже удалось совместить изображение на «второй плащанице» с изображением на Туринской плащанице, в результате чего он пришел к заключению, что места, где находятся пятна на обеих реликвиях, совпадают со «стопроцентной точностью». Отсюда вывод: оба куска ткани покрывали тело одного и того же человека.

— Начнем с того, откуда они могут знать, что было два полотна? — спросила Ханна.

— Ну, это просто.

Отец Джимми потянулся и достал с полки Библию.

— Евангелие от святого Иоанна. Глава двадцатая, в которой Симон Петр и другой апостол входят в Гробницу Господню.

Он нашел нужный отрывок и стал читать вслух. Его голос был еле слышен даже в тишине спящего дома:

Они побежали оба вместе; но другой ученик бежал скорее Петра и пришел ко Гробу первый.

И, наклонившись, увидел лежащие пелены; но не вошел во Гроб.

Вслед за ним приходит Симон Петр, и входит во Гроб, и видит одни пелены лежащие, и плат, который был на главе Его, не с пеленами лежащий, но особо свитый на другом месте.

Тогда вошел и другой ученик, прежде пришедший ко Гробу, и увидел, и уверовал.

— Плат, который был на главе Его, то есть сударум, — сказала Ханна. — Значит, он действительно существует.

— Никто не может сказать точно. Все, что мы знаем, так это то, что такой платок был, — ответил отец Джимми, потирая глаза, которые начали уставать от чтения.

Ему вспомнилось паломничество в Рим, которое он совершил, будучи юным семинаристом. Каждая остановка в этом путешествии делала его веру все сильнее и сильнее. Он предполагал, что великолепие собора Святого Петра и короткая аудиенция, которую сам Папа даровал ему и его друзьям-семинаристам, заставят его душу проникнуться благоговением. Так и случилось. Бессмертное величие вечного города со своими памятниками тоже, в свою очередь, поразило сердце паренька, приехавшего из Бостона, где всего несколько следов восемнадцатого века считались бесценной реликвией прошлого.

Но самое великое откровение случилось с отцом Джимми только тогда, когда он и еще несколько семинаристов, в дополнение к своему путешествию, отправились в Турин. Там в стеклянном ящике их глазам предстали плащаница и, несомненно, образ Христа, отпечатанный на старинной ткани, которая каким-то чудом пережила два тысячелетия пожаров, войн, гонений со стороны скептиков и издевательств ученых, решительно настроенных то подтвердить ее подлинность, то доказать, что она — подделка.

Для себя отец Джимми решил, что эти ни на секунду не прекращающиеся споры для него не важны. Не реликвии были источником его веры, а он сам приносил свою веру реликвиям. Они помогали ему почувствовать всем телом и душой связь со святыми людьми, которые жили до него. В этом отношении он считал их звучными метафорами. Тогда образ Иисуса на плащанице, подлинный или нет, настойчиво шептал ему: «Неси мое слово. Не дай моему образу потускнеть, как потускнел он на этом льне. Воскреси меня для миллионов. Не дай им вычеркнуть меня из своих сердец».

Джеймс пристально посмотрел на Ханну.

— Думаю, меня всегда привлекали реликвии. Они служат мне чем-то вроде напоминания, что святые — не вымышленные персонажи. Они были реальными людьми, которые по-настоящему жили и на самом деле прикоснулись к божественному.

Она некоторое время молча размышляла над его словами.

— Интересно, как это — прикоснуться к божественному.

— Но вы ведь каждый раз это делаете, когда принимаете причастие.

— О да, точно, я и забыла.

— Это не считается, да? — мягко пожурил ее священник, и Ханна отвернулась, чтобы скрыть свое смущение. Отсюда из окна была видна церковная парковка. Все уже разъехались. Общественное собрание давно закончилось. Пора бы и ей возвратиться домой, иначе Джолин начнет волноваться. Теперь любое отсутствие было поводом устроить сцену. Чем позже вернешься, тем больше упреков.

— Ханна, взгляните на это.

Пока она смотрела в окно, отец Джимми наткнулся на странную сноску под историей о прошлом сударума. Это была газетная статья о старом священнике, который умер, когда относил реликвию в Камару Санта после особой службы в страстную пятницу. Его тело, лежащее на полу капеллы, обнаружил церковный служитель. Сударум находился на своем почетном месте в закрытом ларце в целости и сохранности, что было очевидно.

Покойному, некоему дону Мигелю Альваресу, на момент смерти исполнилось семьдесят девять лет, и у него давно были проблемы с сердцем, поэтому местные власти не увидели в кончине старого священника ничего подозрительного. Автор статьи даже дошел до того, что позволил написать: «Смерть пришла к нему незаметно» — и намекнул, что сама священная реликвия, возможно, таким образом благословила старика.

— Его смерть широко освещалась в испанской прессе, так как он умер в страстную пятницу, да еще с кровью Иисуса на руках, — сказал отец Джимми. — Взгляните сюда. Вот где хранится сударум.

В этом золотом ларце за крестом, у основания которого два преклонивших колени ангела.

— Немного странно, — заметила Ханна.

— Что странно?

— Все: платок, люди, фотографии.

Отец Джимми не мог не согласиться с ее заявлением. Сударум дал рождение постоянному надомному производству, по своим масштабам уступавшему лишь Турину. Вероятно, все эти исследования проводились, чтобы продемонстрировать торжество науки, а регулярные научные съезды — чтобы поведать о знаменательных открытиях. Но во всем этом ему виделись тревожные признаки фанатизма. Не опасно ли подчинять науку Божьему делу? Вера есть вера, у нее свои цели. Опираясь на науку, она рисковала стать чем-то более жестким и агрессивным. Когда же, задавался он вопросом, набожность успела превратиться в рвение? Когда исследования начали подчиняться определенным интересам и целям?

Информация приходила с сайтов со всего мира. Им бы и ночи не хватило, чтобы всех их просмотреть. Общество Святой плащаницы в Неваде давало свой почтовый адрес в Рено, а Итальянский институт синдонологии находился в Риме. Центр исследования похоронного савана работал на Лонг-Бич в Калифорнии. Организация, называющая себя Национальным обществом плащаницы, расположилась почти под боком, в Массачусетсе.

Решив закончить на последнем, отец Джимми кликнул на его ссылку и моментально узнал собор в Овьедо на картинке вверху страницы. Ниже высветилось приветствие (он стал шестьсот третьим посетителем сайта), а также цели и задачи общества.

Большая цветная фотография основателя организации, радостно улыбающейся женщины, появилась вместе с ее личным приглашением стать членом их общества. Надпись под снимком гласила: Джудит Ковальски. Люди, которые решили принять ее приглашение, могли ответить как по электронной почте, так и обычным письмом. Соответствующие адреса давались ниже.

— Этого не может быть! — Ханна глубоко вдохнула, не отрывая глаз от фотографии. — Это та женщина, о которой я вам говорила.

— Кто?

— Она владеет «Партнерством ради Жизни».

— Вы уверены? Вы же сказали, что ее зовут…

— Имя-то другое, но эта женщина — Летиция Грин, точно. Я уверена.

— Как странно.

Дверной звонок несколько раз пронзительно нарушил тишину. Отец Джимми вскочил и взглянул на часы. Он и не заметил, как быстро пролетело время. Уже давно перевалило за одиннадцать. Обычно никто сюда не приходил в такое время, если, конечно, не случилось что-то чрезвычайное.

Он открыл входную дверь, и среди приглушенных слов быстротечного диалога Ханна услышала, как кто-то произнес ее имя. Она поднялась и прошла в приемную, в которой увидела взъерошенную Джолин с безумными глазами.

Нисколько не церемонясь, женщина схватила ее за руку.

— Вы хоть знаете, сколько сейчас времени? Вы меня так напугали! Говорили же, что собираетесь на общественное собрание в церковь и вернетесь не позже десяти. Когда вы не появились, мы подумали, что случилось самое страшное. — Джолин не могла сдерживать дрожь в голосе. — Извините меня, отче, но вы и сами понимаете, в каком я сейчас состоянии. Я кинулась ее искать в церкви, а там темно хоть глаз выколи! Вокруг — ни единой души! Что мне оставалось думать?

— Я же говорила Маршаллу, что позвоню, если мне понадобится, чтобы меня забрали, — сказала Ханна голосом, в котором, как она надеялась, звучало раскаяние. — Я не хотела, чтобы вы беспокоились.

— Это я во всем виноват, миссис Витфилд, — вмешался отец Джимми. — Извините меня. Мы заболтались, но я бы обязательно проводил ее домой.

Казалось, слова священника немного успокоили Джолин.

— Было бы мило с вашей стороны, отче, — коротко пробормотала она. — Но не в этом дело. Главное, что все живы и здоровы. Нам надо скорее возвращаться домой, чтобы Маршалл не волновался.

Она взяла Ханну за руку и повела ее к двери, словно непослушного ребенка.

— Минутку, — сказала девушка, вырвавшись, — я кое-что забыла.

Ханна побежала обратно в столовую и, схватив со стола блокнот, написала корявым почерком:

Доктор Эрик Йохансон!!!!

Затем положила блокнот на клавиатуру, чтобы отец Джимми обязательно его заметил.

Когда машина въехала на подъездную дорожку, Джолин попыталась сгладить свою вспышку негодования в приходском доме.

— Вы должны понимать, что мы всем сердцем желаем вам добра. Я так разволновалась, когда вы не пришли домой. Не знала, что и думать.

— Не стоит ни о чем беспокоиться. Отец Джимми просто мой исповедник, вот и все. Я с ним в безопасности, — сказала Ханна и краем глаза заметила, как Джолин недовольно надула губы.

— Исповедник? Они действительно нужны в наше время? Неужели такая умница, как вы, могла совершить нечто страшное, чтобы потом понадобилось исповедаться?

— О, у каждого из нас найдется причина пойти к священнику. Правда, Джолин?

Ханна повернулась и вошла в дом, оставив женщину одну у подъезда.

 

Глава 31

Той ночью Ханна то и дело просыпалась. Временами у нее возникало ощущение, будто ее отделяет от остального мира лишь тончайшая пленка и хватило бы света фар въезжающего на Алкот-стрит автомобиля или скорбящего воя собаки где-то в лесу за домом (что не было редкостью в Ист-Эктоне), чтобы разорвать эту пленку.

Но пленку разорвал разговор, который, как показалось девушке, проходил чуть ли не у изножья ее кровати. Окончательно потеряв надежду заснуть, Ханна поняла, что голоса доносятся со второго этажа и что Джолин и Маршалл стараются из всех сил говорить как можно тише. Ну, Маршалл уж точно старался, а вот голос Джолин, более высокий и громкий, легко преодолевал межэтажное перекрытие. К тому же сама Джолин была настолько взволнована, что, похоже, не могла справиться с собой.

Ханна взглянула на будильник — было тридцать две минуты четвертого. Чего это они вскочили ни свет ни заря?

— …скажет, что от меня. Так она заявила. От меня… — Голос Джолин дрожал. — Она точно говорила нам, что кто-то придет. Теперь мне ясно, что она имела в виду.

Ханне не удалось расслышать, что ответил Маршалл, но его слова, судя по тому, что ответ Джолин прозвучал еще громче, чем прежде, пришлись жене не по душе.

— Она говорила о нем, Маршалл. Вот почему она меня туда отвела. Чтобы я могла своими глазами все увидеть.

Маршалл опять что-то невнятно произнес.

— Она обещала, что будет направлять нас, — вновь раздался голос Джолин — Не так ли, Маршалл? Обещала?

— Да, обещала, Джолин.

— Разве не ясно, что именно это она и делает? Она нас предупредила. Она подсказала, какая опасность нам угрожает. Что мешает тебе поверить ей?

Голоса умолкли, и вскоре Ханна услышала, как чета спускается вниз. Затем до нее донесся скрип открывающейся и закрывающейся двери в кухне. Она догадалась, что происходит. Джолин и Маршалл опять пошли в сад. Как и в прошлый раз, но теперь уже в своей комнате, она немного приподняла окно и спряталась за занавесками.

Луны на небе не было, и тьма окутала все вокруг. Понадобилось время, чтобы глаза Ханны привыкли к темноте и она начала различать неясные очертания в саду. Если глаза не обманывали ее, Джолин стояла на коленях перед поилкой, протянув к ней руки. Маршалл застыл на некотором расстоянии от нее. По всей вероятности, он был пассивным участником этих ночных прогулок, молчаливым свидетелем деяний жены. Здесь она была главной. Джолин что-то монотонно бормотала себе под нос, но в голосе ее уже не было жесткости, поэтому слова, сливаясь, превращались в отдаленное гудение.

Затем все движения и звуки прекратились и Ханна потеряла их в темноте. Спустя некоторое время она не была даже уверена, что Витфилды все еще там. В саду было так тихо, что она могла слышать собственное дыхание.

Наконец донесся неясный шорох.

Шепот. Чьи-то шаги.

Они все-таки еще там.

Джолин сказала:

— Нам надо уходить. Пришло время начать приготовления.

В восточной части Массачусетса осень настойчиво не хотела сдавать свои позиции. Деревья горели желто-багряным пламенем, которое почти погаснет через несколько недель. Вдоль дороги все еще стояли палатки с горами тыкв и пирамидами золотистых и бордовых хризантем, и даже небо старалось устраивать приличные представления в лучах уходящего солнца.

Никто не будет спорить с тем, что зима на подходе, когда это станет очевидным. Со дня на день северный ветер мог сорвать с деревьев листья и перекрасить небо в свинцово-серые краски. Но, видимо, пока что осень и зима с радостью шли на мировую.

Ханна сожалела, что дни неумолимо становились короче и короче, хотя и радовалась наступившей прохладе. Теперь, будучи на восьмом месяце, девушка казалась себе чересчур большой. Она действительно была большой — тучная и круглая с головы до ног, словно женская версия человечка с логотипа автомобильных покрышек «Мишлен».

Она была довольна, услышав, что не станет еще больше. В следующем месяце ребенок начнет продвигаться в область малого таза и ее формы изменятся, хотя от этого она не станет выглядеть меньше. А вот плохие новости заключались в том, что ее штаны на резинке полностью утратили свою эластичность и нагнуться вперед стоило ей громадных усилий; при этом ребенок лупил ногами изнутри, как заядлый футболист.

Доктор Йохансон рассказал ей, как сделать из этого отличную игру. Нужно было положить на живот кусочек бумаги и смотреть, как ребенок будет его двигать.

— Это весело, вот увидите!

По крайней мере, веселее, подумала Ханна, чем оказаться на газоне футбольного поля Нотр Дам, когда игроки противника делают кучу малу.

Ханна никогда не подавала виду, что ей известно о недавней ночной прогулке Джолин. А миссис Витфилд во всех отношениях вела себя, как и обычно — чуть больше опеки, чем прежде, с ее стороны, но ничего подозрительного.

На самом деле после устроенной сцены в приходском доме, женщина стала считать заботу о Ханне своим долгом, словно ее гнев был вызван естественным беспокойством матери о дочке. «Для нас с Маршаллом вы как дочь, которой у нас никогда не было», — слишком часто повторяла она.

Ханна понимала, что от нее ожидали ответа и заверений, что и они для нее стали почти родителями… новыми, родителями, но сказать так не могла.

Материнский инстинкт Джолин особенно поражал девушку во время субботнего ужина, состоящего в основном из свежих овощей, купленных в палатках, стоящих вдоль дороги. Маршалл открывал бутылочку шардоне и вскоре заводил разговор на свою излюбленную тему — радости путешествий и необходимости время от времени менять обстановку.

— Я с тобой не буду спорить, — громко отвечала ему Джолин, наливая в тарелку суп из сладкого картофеля и передавая ее Ханне. — Я всегда говорила, что отправлюсь куда угодно хотя бы раз. Другой вопрос, захочу ли я туда поехать снова. Но ничто не сможет меня удержать, если я не увижу это место собственными глазами.

— А как насчет вас, Ханна? — поинтересовался Маршалл.

— Я почти нигде не была. Когда-то ездила с классом в Нью-Йорк. Мои тетя и дядя предпочитали сидеть дома.

— Так где бы вы хотели побывать?

— Не знаю. Может, в Европе когда-нибудь.

— А еще? Никогда об этом не задумывались? — Он взболтнул вино в бокале. — Что вы думаете о Флориде?

— Думаю, там тепло. Судя по фотографиям, там красиво.

— Слышали когда-нибудь о Флорида-Кис? Ки-Аарго? Ки-Уэст?

— Это на краю полуострова Флорида. Где-то в океане, да?

Тут вмешалась Джолин:

— Хватит тебе, Маршалл. Не мучай девочку. Переходи прямо к делу, скажи ей. — Она отложила половник и уставилась на мужа. — У Маршалла для вас небольшой сюрприз. Давай, дорогой.

— У нас есть друг, у которого есть небольшой островок между Марафоном и Ки-Уэст. Там нет больше строений, кроме его дома. И добраться туда можно только на катере. Остров очень красивый и уединенный, с собственным прекрасным пляжем.

— И все эти туристы тебе не надоедают, — добавила Джолин.

— Там очень тихо. Только шум волн и крик чаек. Как бы там ни было, а он может одолжить его нам на пару недель после Дня благодарения. А поскольку компания порядочно задолжала мне отпуск, то я подумал…

— Кх! — напомнила о себе Джолин.

— Да, дорогая. Мы подумали, что можно было бы приятно провести там время. Немного покоя и тишины, чтобы набраться сил и отдохнуть от назойливой толпы. Ни тебе пробок, ни телевидения. Что скажете?

Ханна не знала, что ответить. Роды у нее были не за горами, а тут Маршалл хочет, чтобы они все куда-нибудь поехали. Причем так неожиданно… Вдруг ей вспомнились их ночные вылазки в сад — Джолин что-то твердила об опасности, об ужасной надвигающейся опасности, предупреждала, что нужно быть начеку. Как она там говорила?.. «Мы должны быть готовы уйти» — или что-то в этом роде. От кого они убегали?

Словно почувствовав ее сомнения, Маршалл мягко произнес:

— Конечно, надо еще спросить у доктора Йохансона, не повредит ли это ребенку. Без его официального разрешения мы никуда не поедем. Так что не торопитесь с ответом, Ханна. Просто обдумайте наше предложение.

Он сменил тему разговора и до конца ужина рассказывал о предложенном законопроекте, от которого будут плакать все страховые компании. Джолин иногда перебивала его, чтобы пропеть дифирамбы красоте осенних деревьев.

Ханна послушно попробовала немного яблочного криспа, затем отодвинула от себя тарелку с десертом.

Что-то у нее аппетит пропал.

 

Глава 32

Ханна ничуть не удивилась, когда на еженедельном осмотре доктор Йохансон заявил, что ее здоровье значительно улучшилось.

Какие бы ни наблюдались у нее проблемы с гипертонией — все исчезли! Кровяное давление — в норме! Анализ мочи — ни следа протеина! Опухлость на руках и лодыжках — спала! Все симптомы преэклампсии ушли.

— Вы следовали моим советам — и вот результат, — бодро произнес доктор Йохансон и кивнул, как бы похвалив себя. —

Ваши дела настолько улучшились, что я не вижу причин запретить вам полет во Флориду.

У Джолин загорелись глаза, и она с чрезмерным девчачьим восторгом захлопала в ладоши. Доктор Йохансон предостерегающе поднял руку.

— Тем не менее… Вы понимаете, что мне бы не хотелось, чтобы вы занимались серфингом в океане или глубоководными погружениями. С другой стороны, поездка может пойти вам на пользу, если вы отдохнете под пальмами и постараетесь не находиться подолгу на солнце. Поэтому перестаньте зря волноваться и смело отправляйтесь во Флориду.

Ханна не поддалась искушению ответить, что главная причина ее нежелания подышать морским воздухом кроется в том, что ей просто не хочется куда бы то ни было ехать. Она уже начала задыхаться от полной запретов и советов жизни с Витфилдами. Девушка могла себе представить, какой станет эта жизнь, останься она одна с этими людьми на необитаемом отдаленном острове, вне зависимости от того, есть ли там частный пляж или нет.

Второй причиной отсутствия в ее глазах радости был сам доктор Йохансон. Несколько месяцев его диагноз и требования от нее соблюдения постельного режима удивительным образом совпали с желанием Джолин ограничить ее передвижения. А теперь, когда Витфилдам ни с того ни с сего захотелось вдруг отправиться в многодневное путешествие неизвестно куда, он спокойно отпускает ее вместе с ними на все четыре стороны. Как же удобно для Джолин меняются его диагнозы, если не сказать большего!

— Будет так весело, — не унималась Джолин. — Я жду не дождусь, когда расскажу об этом Маршаллу, чтобы мы могли начать приготовления к отъезду.

— Позвоните ему сейчас. Можете воспользоваться моим телефоном, — с сияющей улыбкой предложил доктор, подвигая к ней стоящий на столе телефон.

— О, спасибо, не стоит. Не хочу мешать вашей консультации с Ханной. Я позвоню из приемной.

Она уже открыла дверь кабинета, когда доктор Йохансон сказал ей:

— Спросите у Маршалла, найдется ли комнатка и для меня. Я ведь тоже еду, да? Будем вместе сидеть на песочке. — Он озорно подмигнул Ханне.

Насколько же тепло и отзывчиво они друг с другом общаются, поймала себя на мысли Ханна. Прямо как в тот день, когда она случайно застала их за рассмотрением сонограммы. Это точно не были типичные отношения между доктором и пациентом.

Тут Ханна поняла, что, раздумывая обо всех этих совпадениях и отношениях, не слышит, как доктор говорит ей о дыхательных и расслабляющих упражнениях, которые она должна начать делать. Они облегчат ей роды и уменьшат боль, насколько это возможно… А знала ли она, что музыка тоже в этом помогает? Да, она успокаивает и заставляет расслабиться — разве Шекспир об этом не говорил? — поэтому было бы разумным с ее стороны определиться с мелодиями, которые будут звучать во время родов, с ее «родовой музыкой», и начать слушать их уже сейчас…

Ханна пыталась сосредоточиться на его словах, но никак не могла выбросить из головы мысль о том, что ей мало что известно об этом человеке. Она даже не могла сказать, какой он национальности. Дипломы на стене его кабинета свидетельствовали о том, что он учился за границей. Тогда в марте, когда Летиция Грин — или как там ее — порекомендовала его, Ханне казалось, что он был официальным врачом «Партнерства ради Жизни». Она никогда раньше в этом не сомневалась. Теперь Ханна спрашивала себя, куда эти рекомендации могут завести ее. Она вспомнила об отце Джимми. Интересно, удалось ли ему узнать что-нибудь о Йохан соне?

— Официально подтверждаю, что здоровье мисс Ханны Мэннинг вновь первого класса, — заявил доктор, когда вошел с ней в приемную.

Джолин была вне себя от радости:

— Маршалл забронирует нам места уже сегодня! — воскликнула она. — На следующей неделе, в это же время, все мы будем нежиться на солнышке. О, кроме Ханны, конечно. Я прослежу, чтобы она нежилась в тени. Ах да. Маршалл говорит, что вы можете к нам присоединиться, доктор. У вас даже будет свой особый гамак.

Восторг женщины чуть ли не граничил с легкомысленным кокетством. До этого она вела себя надменно и излишне демонстративно. Теперь же она как будто больше не понимала интонации и намеков.

— Вы что, собираетесь меня выгулять? Как собачку или черепашку? Мне стоит задуматься обо всем этом.

Пусть голос врача и звучал сердито, Ханне показалось, что он тоже флиртует с Джолин. Дружеское общение между ними никак не вписывалось в рамки его профессиональной этики. Она не думала, что у них роман, но, тем не менее, они вели себя не как чужие друг другу люди.

— Приятного вам отдыха, — сердечно пожелал он им, когда они покидали клинику. — Не стоит беспокоиться из-за бедного доктора Йохансона.

Но Джолин беспокоилась.

 

Глава 33

— У тебя, наверное, шестое чувство, дорогая. Я как раз собиралась тебе позвонить. — В трубке голос Тери звучал нечетко, но ласково.

— А я тебя опередила, — ответила ей Ханна.

— Нам действительно не хватает тебя в закусочной. Та новая девушка, которую Бобби нанял, оказалась полной дурой. Ее бросает в пот, когда она видит за одним столиком больше двух клиентов. Я знаю, что ты, наверное, никогда бы не хотела снова занять это место, но все же скажу, что если вдруг решишь вернуться, то, будь уверена, тебя здесь встретят с оркестром.

— Как там Бобби?

— В последнее время сам не свой. Его девушка ушла от него. Он просто приходит, мечется по закусочной и идет обратно. Даже на мои шуточки перестал реагировать. Вот уж не думала, что скажу это, но мне жаль этого жирного болвана. А как у тебя дела? Все еще соблюдаешь постельный режим?

— Нет, доктор сказал, что я в полном порядке. Слушай, Тери, я не могу сейчас долго с тобой говорить. Не возражаешь, если я перейду прямо к делу?

— Валяй, дорогая.

— Могу я немного пожить у тебя?

— Да, конечно, можешь. А в чем дело? Что-то случилось?

Ханна рассказала ей о неизбежном путешествии во Флориду и о том, что ей вовсе не хочется сопровождать Витфилдов в этой поездке. Они и так были все на нервах, и последнее, чего ей недоставало, так это то, чтобы ее силой притащили в забытое Богом место посреди океана.

— «Нова» стоит в какой-то мастерской, и я знаю, что они ни за что не позволят мне остаться здесь одной.

— Они предпочитают увезти тебя куда-то, где 110 градусов в тени? В твоем состоянии? Они в своем уме?

— Мне даже не нужно жить у тебя. Я бы могла снимать комнату в мотеле.

— Она на восьмом месяце и рвется в мотель! Да ты в своем уме? Вот что, лапуля, если ты, конечно, не против двух ковбоев, которые будут загонять скот в шесть утра, поживи у нас. Но предупреждаю: Ник купил мальчишкам пистонные пистолеты, так что теперь у нас весь день настоящий Додж Сити.

— У Рут и Герба никогда не было по-настоящему тихо и мирно.

— Спорю, что и сейчас там ничего не изменилось. А когда Витфилды собираются улетать?

— В воскресенье утром.

— Давай тогда так. В субботу у меня вечерняя смена. Почему бы мне не заехать за тобой днем? Сдается мне, что тебе нужно сменить обстановку. Может, даже заглянешь в закусочную и поболтаем? Как в старые добрые времена? Задний диванчик сейчас всегда пуст и соскучился по тебе.

— Не знаю, как тебе об этом сказать, Тери.

— Что такое, дорогая?

— Я не помещусь на нем!

Когда она вешала трубку, то все еще слышала смех Тери на другом конце провода. Перспектива снова увидеться со старой подругой безмерно подняла ей настроение, и она неожиданно почувствовала себя не такой загнанной. Но кто был в этом виноват? Джолин не должна бегать вокруг нее, хватаясь за сердце всякий раз, когда Ханна чихнула. Так получилось, что она сама мало-помалу разрешала ей это делать. Ханна дала себе клятву, что с этого момента будет отстаивать свое мнение более настойчиво. Как Тери. Уж та никому не позволит собой помыкать.

Прямо сегодня за ужином и начнет.

Отец Джимми вошел в Интернет и сразу переключился на общественный сайт штата Массачусетс. В разделе «Защита прав потребителей» он нашел список отраслей и профессий, подлежащих обязательному регулированию со стороны штата, и кликнул на орган регистрации медицинских работников.

«Добро пожаловать во врачебный реестр штата Массачусетс, — высветилось на экране. — Здесь вы найдете исчерпывающую информацию о 27 000 врачей, которые получили лицензию, чтобы осуществлять врачебную деятельность в штате Массачусетс».

Джеймс узнал об этом сайте год назад, когда у его отца обнаружился рак предстательной железы. В тот день он пришел домой и увидел, что отец неистово листает желтые страницы телефонного справочника, готовый доверить свою жизнь первому хирургу, который ответит на его звонок. К счастью, один товарищ по семинарии рассказал Джеймсу о «врачебном реестре», в котором можно найти основные биографические сведения о любом враче, практикующем в штате, поэтому они с отцом смогли подойти к выбору кандидатуры хирурга более разумно и, как оказалось, успешно.

Кроме полезной информации о полученном образовании и квалификации, в каждом деле можно было узнать о членстве доктора в каких-либо врачебных обществах, его специализации, стаже, наградах и почестях, а также написании научных статей. Наряду со сведениями о должностных преступлениях или исках, предъявленных в отношении того или иного доктора за последние десять лет, здесь указывались дисциплинарные меры, которые применялись к нему штатом или администрацией определенной клиники.

Отец Джимми впечатал «Йохансон» и «Эрик» в соответствующие графы и кликнул «Начать поиск». Почти сразу же перед ним появилась профессиональная биография доктора. Эрик Йохансон родился в Гётеборге, в Швеции, и уже двенадцать лет практиковал в Массачусетсе, принял большинство страховых планов и был связан с клиникой Эмесона. Он учился в Медицинском университете Стокгольма, затем в Колумбийском медицинском университете, который окончил в 1978 году. В разделе «специализация» была указана репродуктивная физиология, что, как предположил отец Джимми, было витиеватым термином, за которым скрывалось акушерство.

Согласно его профилю доктор Йохансон никогда не обвинялся в совершении должностных преступлений и не подпадал под дисциплинарные взыскания. Перед законом он был чист. Если верить делу, Эрик Йохансон был членом многочисленных профессиональных ассоциаций в Швеции и США, хотя отцу Джимми было известно лишь о некоторых из них. Когда он дошел до научных статей, то оказалось, что и здесь доктор Йохансон трудился не покладая рук.

Вступительные слова звучали следующим образом: «Более пятидесяти статей в таких медицинских изданиях, как «Ланцет», «Тумороу Сайенс», «Ламедисин контампорэн» и «Сайэнтифик Амэрикэн», включая «Взгляд за горизонт — будущее генетики и репродуктивной медицины».

Весь вечер за ужином Летиция Грин не переставала расхваливать Джолин. Для начала сказала, что рагу по-маррокански просто изумительное, прекрасное на вкус и деликатно сдобренное специями, но при этом с ярким ароматом — в общем, «очень оригинальное блюдо». Потом она перешла непосредственно к самому дому, уютному и красиво оформленному, — но ведь меньшего от художника и ожидать нельзя, верно? «Художники видят мир не так, как вы или я, Ханна, — объясняла она. — Их глаза отличаются от наших. Они чувствительны к цветам. Им заметны оттенки, которые даже не отражаются на нашей сетчатке».

Достаточно одного только взгляда на работы Джолин, продолжала она, чтобы с полной уверенностью утверждать, что у этой женщины «оригинальная душевная чувствительность». Ханна заметила, что Летиция использовала слово «оригинальный» во второй раз, и не сомневалась, что не в последний. Не каждый может оценить их по достоинству, признала миссис Грин, но ведь так всегда было с мечтателями. «Нам, простым людям, понадобятся века, чтобы понять их».

Ханна слушала ее внимательно, с нетерпением ожидая, когда же в ее монологе наступит пауза, но, казалось, Летиция и не думала останавливаться, несмотря на то что Маршалл старался помочь ей в этом, постоянно наполняя ее бокал первоклассным мерло.

Теперь миссис Грин начала делиться своим мнением о том, какие прекрасные родители получатся из Джолин и Маршалла. Но кто бы сомневался? Такие вещи чувствуешь при встрече с первой минуты или не чувствуешь вовсе. Если не чувствуешь, то дальнейшие отношения родителей и суррогатной матери могут я привести к катастрофе. Но если такое чувство у тебя возникает — особое чувство, такое, как ее интуиция, помните? — то испытываешь радость и получаешь удовольствие от своей работы.

— Мне кажется, что мы все должны поздравить себя с тем, что у нас такие достижения, — торжественно произнесла она, поднимая бокал. — За чудесный отпуск! Должна сказать вам, Ханна, не каждая семья решится на такое. Вы, наверное, в восторге от предстоящего путешествия?

Она поднесла бокал к губам, тем самым на секунду прервав бесконечный монолог.

Ханна решила, что подходящий момент настал.

— О, думаю, это весьма щедрый подарок с их стороны. Даже слишком щедрый!

— Глупости, — мимоходом заметила Джолин.

— Нет, правда. Я тут подумала, что это будет ваш последний отпуск перед тем, как вы станете родителями.

Маршалл, кивнув, поспешил добавить:

— Поэтому нам лучше воспользоваться этой возможностью. Иначе мы еще не скоро сможем покататься по миру.

— Да… поэтому мне кажется… что… в общем, я тут подумала… что вы должны поехать без меня. Мне в самом деле кажется, что я буду вам мешать.

Маршалл поставил свой бокал на стол, потянулся и прикоснулся к ее руке.

— Но мы действительно хотим, чтобы вы поехали с нами.

— Мы ценим вашу заботу, Ханна, — сказала Джолин. — Однако это отпуск для всех нас. Поэтому ни слова больше. Все решено!

Она тоже потянулась к Ханне, но, видимо, почувствовав что-то неладное, забрала руку, и они с миссис Грин обменялись беспокойными взглядами.

Все вернулись к ужину, и на несколько минут в гостиной воцарилась тишина. А затем Ханна громко произнесла:

— Мне хочется сказать вам огромное спасибо за все, что вы для меня сделали, и за ваше приглашение в том числе, но я решила, что не поеду.

Лицо Джолин вмиг покрылось красными пятнами, как будто кто-то только что отхлестал ее по щекам.

— Ханна, вы уверены в этом? — спросила Летиция Грин. — В чем же дело?

— Ни в чем.

— Но Джолин и Маршалл хотят отблагодарить вас. Вы же понимаете это, да?

— Я действительно не хотела вас огорчать, но лучше мне остаться здесь.

— Не могли бы вы объяснить почему? — Секунду назад веселая от вина и праздничной обстановки миссис Грин моментально отрезвела. Ее голос сделался жестким, как у директрисы, которая отчитывает вздумавшего вдруг капризничать первоклассника. — Ну же, мы ждем объяснений.

— Миссис Грин, говорится ли где-нибудь в нашем договоре, что я должна жить в определенном месте и ехать туда, куда мне скажут?

— Вы же знаете, что нет.

— Очень хорошо. Я благодарна вам за приглашение, но боюсь, что вынуждена от него отказаться.

— Тогда нам ничего другого не остается, как тоже остаться здесь, — разочарованно пробормотала Джолин, изобразив на лице печаль.

— Пожалуйста, не надо этого делать, — настойчиво запротестовала Ханна.

— Однако у нас нет выбора. Вы думаете, что мы сможем оставить вас одну? В День благодарения? На девятом месяце вы будете сами готовить, ходить в магазин? А если что-нибудь случится? Думаю, стоит позаботиться и о ребенке!

— Я тоже об этом думала и решила провести праздник с друзьями.

— Неужели?

Джолин откинулась на спинку стула.

— Не знаю, можем ли мы вам это разрешить, Ханна, — раздраженно произнесла Летиция Грин.

— Разрешить? Я что, в тюрьме?

— Конечно нет.

Маршалл поднял руку, требуя тишины.

— Думаю, нам всем нужно успокоиться. Не стоит так волноваться.

Но унять Джолин оказалось непросто.

— Что значит «не стоит волноваться», Маршалл? Ханна узнала об этой поездке чуть ли не две недели назад. Почему она молчала все эти дни, а теперь вдруг решила поставить нас перед фактом, заявляя, что не поедет? Все это время она с кем-то договаривалась и строила планы у нас за спиной. Я просто не могу мириться с этой ложью.

Ханна сама удивилась своей реакции на ее слова.

— Мне кажется, что никто из сидящих за этим столом не имеет права обвинять меня во лжи, — сказала она. — Ни вы, Джолин. Ни вы, миссис Грин. Никто из вас.

В комнате повисло неловкое молчание, и Ханна поняла, что ее слова попали в цель.

— Что вы хотите этим сказать, Ханна? — после довольно продолжительной паузы спросил Маршалл.

Руки Ханны нервно мяли салфетку под столом. Она не потерпит, чтобы ее делали виноватой, если она ничего плохого не сделала. Уж слишком часто тетя Рут применяла против нее подобную тактику. Чтобы набраться смелости, она вспомнила совет отца Джимми. Если у нее были вопросы к Витфилдам, то нужно прямо у них и спросить. Теперь назад пути не было.

Она посмотрела на Джолин.

— Кто такой Уоррен?

На лице художницы мелькнула легкая улыбка.

— Мне кажется, кто-то рылся у меня в мастерской. Помните, что случилось с любопытной Варварой?

— Я… картины смотрела, вот и все.

— Конечно, смотрела. Если у вас появились к нам вопросы, Ханна, то нужно было просто подойти и спросить. Уоррен — мой сын.

— Джолин! — запротестовала Летиция.

— Нет, она имеет право знать. Я думала, что если расскажу, что у меня уже есть сын, то будет труднее уговорить потенциальную суррогатную мать помочь нам. Все, как всегда, просто. Понимаете, Ханна, Уоррен — не сын Маршалла, а мы хотели, чтобы у нас был общий ребенок. Я родила Уоррена, когда была очень молодой. Я даже замужем не была. Его воспитала бабушка. Тогда у меня была другая жизнь. Мне следовало сразу рассказать вам об этом. Но, надеюсь, я ответила на ваш вопрос, Ханна?

— Святые угодники! Так вот что вас беспокоит! — воскликнула Летиция и с облегчением вздохнула. — Тогда не стоит винить Джолин, Ханна. Вините меня. Я умолчала об этом при нашей первой встрече, потому что не думала, что это для вас так важно. Конечно же, это нисколечко не преуменьшает важности того, что вы для них делаете. Проблемы со здоровьем у Джолин начались позже. Мы их не выдумали. Вы им нужны. Вы нам всем нужны. Но это лишний раз доказывает, что я права. Хорошие отношения между клиентами и матерями подобны смазке, без которой «Партнерство ради Жизни» не может исправно функционировать.

— Тогда можно мне и у вас кое-что спросить?

— Ну конечно, можно.

— Кто такая Джудит Ковальски?

— Простите, не поняла?

— Джудит Ковальски. Вы же ее знаете, миссис Грин? Очень хорошо ее знаете.

— Боюсь, я не понимаю, к чему вы клоните.

— К правде.

— О какой правде вы говорите? — Голос женщины сделался сухим и твердым, а лицо словно окаменело. Сама того не замечая, она прикоснулась к серебряному амулету у нее на шее.

Этот амулет! Теперь Ханна его узнала. Крест. Квадратный. Два коленопреклоненных ангела у основания. Он был миниатюрной копией того, что хранился в соборе в Овьедо.

— Расскажите мне о сударуме.

— О чем?

— О сударуме. Не притворяйтесь, что ничего не знаете. Я видела фотографии у Джолин в мастерской.

Миссис Грин резко встала и оправила юбку.

— Извините, нам нужно кое о чем переговорить.

Она кивнула Джолин и Маршаллу, и те тоже встали из-за стола и молча последовали за ней в кухню.

Несколько минут они о чем-то шептались за закрытой дверью. Затем дверь открылась и первой из нее вышла миссис Грин, тогда как остальные с уважением держались на некотором расстоянии позади. Ее лицо оставалось по-деловому холодным.

— Ханна, — сказала она, — кажется, нам пора поговорить.

 

Глава 34

У отца Джимми голова шла кругом от всей информации, которую он скачал на свой компьютер и распечатал. Было уже за полночь, а он в течение трех часов только пару раз отрывался от монитора — раз, чтобы потянуться, и еще один раз, чтобы плеснуть в утомленные глаза холодной водичкой. Повсюду валялись распечатки. Джеймсу страшно хотелось позвонить Ханне, но было уже поздно, и он решил поразмыслить над тем, что узнал, дабы не сделать поспешных выводов.

Ему удалось найти ту самую статью доктора Йохансона — «Взгляд за горизонт — будущее генетики и репродуктивной медицины» — в он-лайн архиве «Тумороу Сайенс». Большинство из изложенного в ней было за гранью его понимания, и поначалу такие слова, как «эмбриология», «латентность» и «биотехнологии», очень его пугали. Но после того как он три раза ее прочитал, ему стало понятно в общих чертах, о чем там идет речь.

В ней говорилось, что при помощи современного оборудования, которое позволяет точно ввести иглу в кумулюсную клетку (вокруг яичника их вращается тысячи), можно извлечь генетический материал от одной мыши. Затем этот генетический материал, или ДНК, вводится в яйцеклетку второй мыши. Благодаря химической стимуляции яйцеклетка развивается в эмбрион, который, в свою очередь, вводится в матку третьей мыши, суррогату. В итоге у третьей мыши родится потомство, которое будет точной копией первой мыши. Клоном!

В статье ставился вопрос: если такая процедура была успешно опробована на многих видах животных, то почему она должна потерпеть крах применительно к человеку? И действительно, доктор Йохансон в конце статьи приходит к выводу, что клонирование человека не только возможно, но и, несомненно, необходимо как «выражение права на свободу размножения», права, которое «не может и не должно ограничиваться законодательством».

Заинтригованный донельзя, отец Джимми не заметил, как увлекся чтением, ведь эта область научной мысли была куда более развита, чем он предполагал. Успешно клонировались коровы и овцы, и такое явление становилось «обычным делом», а процедура — все более совершенной. Ученые преуспевали в исследовании стволовых клеток. Было бы глупо сомневаться, что «скорее рано, чем поздно» удастся полностью клонировать и человека. Врачи по всему миру открыто заявляли об этом.

Вопрос этики и морали лишь добавил масла в огонь, разведенный законодателями и религиозными лидерами. Но общество уже успело поделиться на тех, кто считал подобные эксперименты отвратительными и противоречащими природе, и тех, кто приветствовал этот смелый шаг в двадцать первый век. Отец Джимми вдруг осознал, что никогда об этом особо не задумывался. Он был глубоко убежден в том, что чудо создания жизни было одним из величайших творений Господа и что человек никогда не сможет его повторить. Всем известно, что желание человечества поиграть в Бога всякий раз приводило к чему-то ужасному.

Джеймс принялся массировать лоб, надеясь унять начавшую беспокоить его головную боль. Плечи молодого священника были напряжены, оттого что он долгое время опирался о компьютерный стол локтями. Загадки науки ставили его в тупик и отнимали уверенность в себе, тогда как загадки веры поднимали ему настроение и помогали почувствовать себя чем-то большим, чем он был на самом деле. Он верил, что безграничный потенциал можно отыскать только в Боге, а не в науке, способной лишь лизнуть кожуру яблока неизведанного. Ученые виделись ему хвастунами, которые утверждали, что знают, что находится в темной комнате, когда на самом деле им еще не удалось даже приоткрыть в нее дверь.

Отец Джимми решил вернуться к некоторым сайтам, посвященным плащанице, на которые он заходил днем ранее. Там он хотя бы чувствовал себя в своей тарелке.

Вновь появилось лицо Джудит Ковальски, теплое и дружелюбное, и он изучил его более внимательно. К тому времени восемь человек изъявили желание стать членами их общества. Отец Джимми еще раз перечитал цели этой организации: «…распространять информацию о Туринской плащанице и сударуме из Овьедо по всему миру, способствовать и поощрять любые научные исследования, цель которых — доказать их подлинность». Ничего подозрительного, но у него сложилось впечатление, что слова о распространении информации и поощрении исследований немного попахивали пропагандой самого общества.

В конце концов, если даже крошечные щепки животворящего креста могли зажечь пожар в душе верующего, то какова сила савана, который обнимал тело Христа и нес на себе его кровь, пролитую за грехи живущих и еще не рожденных?

Внизу страницы, под словами «Читать дальше», был помещен список печатных изданий, которое общество предлагало по девять девяносто пять плюс расходы на доставку. Раньше он их как-то не заметил. Пробежав глазами по списку, отец Джимми отметил, что все заголовки сами по себе звучали сухо и научно:

• Пыльца из Египта и Северной Африки, ее значение в поиске истины.

• О формировании образа на плащанице.

• Радиоуглеродное датирование как элемент научного познания.

• Погребальные саваны Иисуса — хранилище ДНК Творца?

Отец Джимми представил себе, как любое такое чтиво, написанное на языке фактов и доказательств, повергает читателя в сон после первой же страницы.

Он собирался выключить компьютер и лечь спать, как вдруг в его сознании все части головоломки сложились в один рисунок. Он даже не понял, как это произошло. Словно само по себе. Точно гром среди ясного неба. Он выпрямился. В его глазах экран компьютера потускнел от того, что четко и ясно видел разум.

Отец Джимми убеждал себя, что такого не может быть. Почти полная картина происходящего, так внезапно пришедшая к нему, казалась слишком ненормальной, чтобы быть правдой. Было поздно, и у него разыгралось воображение. Или ему это приснилось. Он повернулся на компьютерном стуле и уставился на распятие, как будто оно могло вернуть его к реальности. В доме был слышен только гул работающего компьютера и легкое похрапывание монсеньора Галахера, спящего в комнате этажом выше. Но тишина только усилила ужас, который начал проникать в его сердце. Осколки головоломки — доктор Йохансон, сударум, ДНК, фотографии из мастерской Джолин Витфилд, «Партнерство ради Жизни» — стали ему до ужаса понятны. Все сходится!

И в самом сердце всей этой жути очутилась Ханна.

 

Глава 35

Было еще темно, когда Ханна добрела до ванной. Она неважно себя чувствовала, и ей почему-то тяжело было держаться на ногах. Однако она не стала включать свет, боясь, что потом не сможет заснуть. Справив нужду, Ханна на ощупь, словно слепая, вернулась в кровать. Одеяло в пододеяльнике сбилось, и ей пришлось напрячься, чтобы привести все в порядок. Постепенно ее разум стал отходить ото сна, и, к тому времени как она легла в постель, удобно устроила голову на подушке и натянула до подбородка стеганое ватное одеяло, девушка почти проснулась.

Так она лежала и думала о том, что обстановка в доме ощутимо изменилась. Теперь она по-иному смотрела на свое место среди этих людей. В ее голове эхом раздавались слова: «Ты — избранная». Такое возможно? Кто-то действительно сказал ей это вчера? Потом Ханна вспомнила, что кто-то произнес: «Все было предопределено».

Сначала ей казалось, что это фрагменты снов, которые она видит в полусонном состоянии. Подобно прозрачным мыльным пузырям, они лопнут, и она скоро встанет, чтобы прожить новый день. Даже сейчас они улетали от нее вверх и исчезали в восхитительном свете.

Постепенно Ханна начала понимать, что этот свет — первые лучи восходящего солнца, пробившиеся сквозь занавески. Она снова встала и совершила очередную прогулку в ванную, на этот раз, чтобы плеснуть в лицо холодной водой. Нужно было проснуться и попытаться дать оценку тому, что произошло вчера.

Чашка крепкого кофе и пара минут наедине с собой, пока все остальные еще спят, помогут ей в этом.

Под ногами девушки тихо скрипел пол, когда она шла к двери. Ханна повернула ручку и, к своему удивлению, обнаружила, что дверь не поддавалась. Тогда она с силой потянула ее на себя. Дверь продолжала упираться, поэтому она взялась за ручку обеими руками и резко дернула. И еще раз, перед тем как понять, что дверь вовсе не заклинило. Ее заперли в спальне.

Постепенно праздничный ужин по случаю предстоящего путешествия во Флориду всплыл в ее сознании, и она вспомнила, как миссис Грин посмотрела ей прямо в глаза и сказала, что Ханна — сосуд. Да, именно сосуд. Затем женщина стала быстро рассказывать что-то о том, что само Провидение привело ее к ним, как и их к ней.

— Ты — благословенная Богом среди нас, женщин, — добавила Джолин высоким голосом. Ханне точно это не приснилось. И когда она спросила, почему и как, женщина посмотрела на нее безумными глазами и просто сказала: «Это чудо. Разве не понятно? Чудо!» И повторяла эти слова снова и снова.

— Не нам сомневаться в мудрости Господа, — продолжила миссис Грин. — Он свел нас вместе. Он будет за нами наблюдать.

Воспоминания не переставали приходить. Ханна подумала о странных прогулках в сад среди ночи, когда Джолин, будучи в таком же возбужденном состоянии, стояла на коленях и что-то монотонно распевала, застывшая не отчего-то, таившегося в тени сосен или бегущих по небу облаков, а от кого-то. Тогда девушка просто спросила: «Тот, о ком Джолин говорила ночью в саду, Бог?»

— Нет, не Бог, — ответила Джолин, все еще пребывая в исступленном состоянии. — Его мать. И теперь ты станешь Его матерью.

Сказав это, художница сверкнула глазами, блестящими от слез, и стала раскачиваться из стороны в сторону; размах этих движений с каждым разом становился все больше и больше, так что Ханна всерьез побаивалась, что Джолин упадет. Маршалл и миссис Грин положили ей руки на плечи, чтобы остановить, и Ханна теперь не сомневалась, что они наблюдали это не в первый раз.

В конце концов ей позволили удалиться в свою комнату. Когда она была на втором этаже, миссис Грин крикнула ей:

— Тебе была оказана величайшая честь! Помни об этом. И помни о своем долге перед Вечностью.

Казалось, что слова, летящие вверх по лестнице, доносились не из этого мира.

Ей ничего не приснилось.

Свет, пробивающийся сквозь шторы, становился все ярче, и это означало, что солнце успело подняться над гаражом. Ханна повернулась к окну, прислонилась спиной к двери и задрожала всем телом. Как это могло с ней случиться?

Она обхватила руками живот, словно хотела приласкать малыша, находящегося внутри нее. Они говорили «его», значит, у нее будет мальчик. Откуда они узнали? Сонограмма, естественно. По крайней мере, в это она могла поверить.

А как же насчет всего остального? Весь этот бред о Боге, сосуде и судьбе, которая свела их вместе, чтобы Ханна родила ребенка. Может, они ошибаются? Неужели на самом деле думают, что она носит в своем животе сына… Холодная паника охватила ее, не дав закончить мысль. Она еще раз попробовала открыть дверь, а потом начала изо всех сил колотить в нее, пока не заболела рука. Внизу никто не шелохнулся, и тогда она стала бить еще сильнее, пока на лестнице не послышались шаги.

Ханна отступила и стала ждать. Ключ в замке повернулся, и дверь медленно открылась. Перед ней стоял доктор Йохансон. За ним — Летиция Грин, державшая поднос с завтраком.

— Как вы себя чувствуете этим прекрасным утром? — спросил доктор, словно это был очередной осмотр в клинике.

— Хорошо, — пробормотала в ответ Ханна и стала пятиться, пока не уперлась в кровать.

— Прекрасно, прекрасно… Вам теперь как никогда нужен хороший сон. — Он позволил миссис Грин войти в комнату и поставить поднос на комод.

— Ирландская овсянка, — сказала она. — То, что нужно холодным зимним утром.

— Спасибо, Джудит. Теперь оставь нас.

Женщина неохотно последовала его приказу и пошла к двери. Там она остановилась и, чтобы восстановить временно утраченный авторитет, проинструктировала Ханну:

— Смотри, чтобы не остыла. Ты же знаешь, овсянку невозможно есть холодной.

Доктор Йохансон подождал, пока она уйдет, затем сказал, энергично потирая руки, словно мыл их под невидимым краном:

— Итак, приступим. Слышал, что у вас вчера был славный ужин.

Как всегда, Йохансон пребывал в веселом настроении, и все те же морщинки проступали у него вокруг глаз, когда он улыбался. Но было что-то такое, что изменилось в нем, однако Ханна никак не могла уловить, что именно. Он казался более плотным, более сжатым, как будто кто-то утрамбовал его тучное тело, как землю. В глазах доктора пропал озорной огонек, и теперь его взгляд стал почти колючим.

Ханна опустила глаза, чтобы не смотреть на него.

— Так вы тоже в этом замешаны, да?

— Да, мы замешаны. Но это касается и вас, Ханна. Вы — самая важная из всех нас.

— Я никогда не просила быть частью этого.

— А никто и не просил, Ханна. Мы все были призваны благодаря нашим способностям. Вам отведена самая сокровенная и решающая роль. Не сомневаюсь, что вы это осознаете.

— Зачем вы мне врали? И миссис Грин? Все вы?

— Врали? Вам просто предложили выносить ребенка для Витфилдов. Вы согласились. Теперь вы знаете, что это не просто их ребенок. Это — ребенок всех времен. Это же меняет дело?

Йохансон сделал несколько шагов вперед, и Ханна отпрянула, надеясь, что он не прикоснется к ней.

— Почему я?

— А почему Мария? Почему Бернадетт из Лурда, невинная четырнадцатилетняя девочка? Есть ли причина в том, что Небеса избрали именно ее, а не кого-то еще? Мы же не можем дать ответ на такие вопросы? Вы случайно не знаете, почему девятнадцатилетняя официантка, у которой нет ни парня, ни семьи, вдруг захотела стать матерью? Или почему та газета попала к вам в руки? Не знаете. Нам всем нужно смириться с отведенной для нас ролью и благодарить за нее.

Ханна понимала, что, рассказывая ей об этом, Йохансон намеревался таким образом запутать ее. Да, она хотела, чтобы что-то указало ей путь в жизни. И это правда, что мысль родить ребенка наполняла ее сердце радостью, а не страхом. Но, так или иначе, это было ее решением, и ничьим больше. И объявление… Да, она случайно наткнулась на него, когда читала газету Тери. Значит, получается, что и Тери — часть Божьего замысла? Нет, все это чушь от начала и до конца.

— Вижу, вы мне не верите, — сказал доктор Йохансон и даже расстроился. — Я, наверное, плохо объяснил. Чертов английский! Иногда от него так устаешь. Присаживайтесь, Ханна.

— Спасибо, я постою.

— Как вам будет угодно. Попробую объяснить по-другому. Иисус сказал нам, что будет с нами всегда. До конца времен. Когда мы читаем об этом в Библии, то думаем, что его дух будет оберегать нас, да? Так оно и есть. Но когда Иисус говорил, что никогда не покинет нас, он не имел в виду бестелесную форму. Во-первых, он оставил нам свой образ на куске льняной ткани, Туринской плащанице. Никто не мог увидеть его в течение 1800 лет, пока человечество не изобрело фотографию, сделало снимок плащаницы, а негатив не открыл нам, что его лицо и тело все время было там. 1800 лет! Он также оставил нам свою кровь. На плащанице, да и на сударуме. Кровь из ран, которые были у него на боку, голове, руках и ногах. А сегодня мы знаем, что в крови, как и в каждой клеточке нашего тела, есть ДНК, содержащая всю информацию о человеке. Она словно светокопия, эта ДНК. Код. И если мы способны извлечь код и поместить его в человеческую яйцеклетку, то можем воссоздать Его, вернуть к жизни. Многие думают, что наука уводит нас от Бога. Но они ошибаются. Наука — часть Божьего замысла. При помощи науки Он к нам вернется. Благодаря ей наступит второе пришествие. Теперь вы все поняли?

Нет, она не понимала. В висках у нее стучало. Если все, что говорит Йохансон, — правда… но это не может быть правдой.

У нее внутри был мальчик, обычный мальчик, который пинается и вертится в ее животе, как все нормальные дети. Доктор мог сказать все, что ему захочется. Она знала, что в ней происходит. Его слова были абсурдны.

Внезапно до Ханны дошло, что доктор ждет, чтобы она как-то подтвердила свое понимание происходящего, и даже больше. Казалось, от нее требовалась демонстрация того, как она рада, даже польщена тем, что узнала сейчас от него. Дыхание девушки участилось и стало поверхностным. Для нее будет лучше, если он продолжит говорить.

— Зачем мы ему нужны? Разве он сам не может вернуться к нам? — выдавила она из себя, надеясь, что ее вопрос не разозлит его еще больше.

Но этого не произошло, и Йохансон просто улыбнулся ее наивности.

— Конечно, он может. Но вернуть его — наша работа. Этим мы покажем ему, что хотим снова учиться, следовать за ним, служить ему. Он выбрал нас, но и мы должны выбрать его. Мы должны доказать, что это и наше желание. Господь дал нам все необходимое, чтобы это сделать. Он доверил нам свое семя. Мы просто помещаем его в благодатную почву.

Ханна почти не понимала, о чем он говорит, но задумчиво кивала, показывая свое согласие. Это все, что оставалось делать бедной девушке, пока она не свяжется с отцом Джимми, или Тери, или с кем-то еще, кто сможет вызволить ее из этого дома.

— А то, что мы делаем, хорошо? — спросила она.

— Это самое величайшее деяние, на которое способен человек! Сделать так, чтобы Иисус снова был среди нас! Вся моя профессиональная деятельность и все мои исследования были направлены на это. Мы все ищем цель в жизни. Витфилды, Джудит Ковальски, даже вы, моя несравненная Ханна. Вы тоже. И вы вскоре убедитесь, что у нас самая великая цель. Не хотите ли прилечь?

— Нет.

Он так сильно схватил ее за плечо, что Ханна почувствовала, как его ногти впились в кожу сквозь фланелевую сорочку. Она едва не закричала от боли.

— Вам же будет лучше. Давайте помогу.

Она скинула его руку со своего плеча.

— Нет, все в порядке. Я и сама могу.

Доктор Йохансон внимательно наблюдал, как она лезет на кровать. Ханна пыталась не показывать страха, но ее ноги предательски дрожали под одеялом. Вес ребенка — ее ребенка, а не их — вдавил ее в мягкий матрас. Малыш снова толкался внутри нее. Ханна устремила взгляд в потолок.

— Так намного лучше, не правда ли? — ласково произнес Йохансон, когда она улеглась.

— Зачем вы заперли дверь? — слабым голосом спросила Ханна.

— Просто мы не уверены, что вы уже полностью осознали, насколько вы важны для нашей цели, — ответил он. — Вот и все. Но вы это поймете. Ну что, хотите овсянку? Холодная овсянка — плохо. Но очень вкусная, если есть ее горячей, да?

Ханна вздрогнула, когда поняла, что к нему опять вернулись его дворянские замашки.

 

Глава 36

Как и Ханна, отец Джимми проснулся утром с неясными воспоминаниями о вечере прошедшего дня. Все-таки он выдумал такую версию событий, от которой любой человек в здравом рассудке отказался бы сразу же. Даже теперь, когда он сидел в кухне и варил себе кофе, она не казалась ему менее абсурдной.

День обещал быть ясным и прохладным, и солнечный свет, струящийся сквозь окно, почти рассеял его беспокойство по поводу тайного заговора, которое сильно разрослось в нем в полночный час. Выпив две чашки кофе и проглотив миску хлопьев, Джеймс все еще думал о беременной девушке, попавшей в беду. Но он был абсолютно уверен, что до выяснения всех обстоятельств этого дела ей было бы лучше уехать из дома на Алкот-стрит.

В желудке у него запекло — кофе, пожалуй, был слишком крепким или, возможно, причиной этого была тревога. Чтобы успокоиться, Джеймс стал набирать номер дома Витфилдов, надеясь, что трубку возьмет Ханна, так как не был уверен, что сможет что-то придумать, если к телефону подойдет кто-нибудь другой. Но трубку никто не брал, и после десятого гудка он бросил эту затею, так и не избавившись от тревожного предчувствия. Вероятно, Витфилды решили не терять времени и отправиться в так называемый отпуск раньше. Теперь это слово не казалось ему таким веселым.

Позже, когда отец Джимми сидел в исповедальне и слушал исповеди прихожан — в основном от пожилых женщин, сетующих на все те же давнишние глупые грешки, — он продолжал думать о Ханне, и чувство жжения в желудке возвращалось к нему снова и снова. Когда последний верующий покинул кабинку исповедальни, Джеймс все еще оставался сидеть на своем месте и ждал, когда освободится монсеньор Галахер.

Для него стало обычным делом идти к монсеньору в исповедальню, чтобы, выслушав грехи остальных, сбросить с души свои собственные, накопившиеся за неделю. Ввиду того, что католическая церковь признавала как грехи мысленные, так и грехи совершенные, отец Джимми всегда подпадал в первую категорию, и часто оба священника использовали свое время в исповедальне, чтобы обсудить природу греха и то, как ему не поддаться. Они могли это делать и в стенах приходского дома, но подобные беседы, по мнению мужчин, проходили легче, когда между ними была перегородка с решетчатым оконцем.

Как и ожидалось, Джеймс проскользнул в кабинку и задернул за собой штору. «Благословите меня, отче, ибо я согрешил. Вот уже семь дней прошло, когда я последний раз исповедовался. Вот мои грехи…» Но на этот раз молодой священник не знал, как продолжить. То, о чем он должен был рассказать, было весьма щепетильным, поэтому ему следовало тщательно подбирать слова, которых, как назло, у него не было. Его молчание затянулось, и монсеньор даже подумал, что его коллега просто покинул исповедальню.

— Джеймс, ты все еще там? — на всякий случай спросил он.

Он никогда не называл молодого преемника Джимми. Это было как-то несерьезно. В современном мире у человека и так слишком много свободы, поэтому отец Галахер придерживался мнения, что священник должен держаться в стороне от своей паствы, быть советчиком и примером тем, кому он служит, а не другом-братом. Для них он был монсеньором Галахером, а не монсеньором Фрэнком. И никогда им не станет.

— Да, отче, я здесь… Мне кажется, что… Мне кажется, что я перешел черту в своем желании помочь одному прихожанину.

Монсеньору незачем было просить его продолжать, чтобы понять, что отец Джимми говорит о той девушке, Ханне Мэннинг, и он надеялся, что слова «перешел черту» не были эвфемизмом для торжества плоти. Однажды Галахер уже предупреждал юношу, чтобы тот держал дистанцию, и не сомневался, что Джеймс был слишком умен, а его будущее — слишком многообещающим, чтобы он поддался низменным инстинктам.

— Каким образом? — спросил монсеньор, стараясь сдержать волнение в голосе. Ему пришлось выдержать еще одну долгую паузу.

— Я думаю, что позволил ей быть чересчур зависимой от меня.

Монсеньор незаметно вздохнул: он испытал явное облегчение.

— Такое случается, Джеймс. Со временем ты научишься сохранять эмоциональное расстояние. Но я не вижу здесь греха. Для этого не нужна исповедь. Если, конечно, нет еще чего-то.

— Ничего более, кроме того, что я сам хочу, чтобы она была зависимой от меня. Мне нравится то, что я при этом чувствую. Я думаю о ней больше, чем должен.

— Думаешь о чем-то неподобающем?

— Возможно.

— Она знает о твоих чувствах?

— Думаю, что да.

— Вы говорили с ней об этом?

— Нет, отче, никогда. Я просто предполагаю, что она чувствует мо… мое беспокойство. У меня такое сильное желание защищать ее. Боюсь, это нужно больше мне, чем ей.

— В таком случае я должен немедленно принять меры. До тех пор пока ты не разберешься со своим «желанием» до конца и не научишься его контролировать, будет лучше, если я стану духовным проводником этой девушки. Ты согласен с моим предложением?

— Но она доверилась мне, монсеньор.

— Не будь тщеславным, Джеймс. Она может довериться и другому. С этим пора кончать, иначе ты вступишь на скользкий путь. Итак, мы с этим покончим.

Его непоколебимость давала понять, что он не пойдет на компромиссы.

— Я понимаю.

— Уверен, что понимаешь. Что-нибудь еще?

— Всего лишь богословский вопрос, если можно…

Довольный тем, что разговор покинул территорию разбушевавшихся страстей и вышел на благодатную почву теории, монсеньор Галахер позволил себе расслабиться.

— Говори.

— Что бы сделала Церковь, если бы ученые, используя все достижения современной медицины, попытались клонировать Иисуса?

— Джеймс! — Монсеньор изо всех сил старался сдержать смех. — Ты что, снова взялся за научную фантастику? Не стоит тратить на нее свое драгоценное время.

— Но это уже не фантастика. Сегодня это — наука. Им уже удалось клонировать человеческие клетки. Как бы там ни было, я просто спросил о том, что произойдет, если наука добьется этого…

— А что, если завтра небо упадет нам на головы?! Что, если у меня вдруг вырастет третья нога? Правда, Джеймс. Как такое возможно? Нельзя кого-то клонировать из воздуха. Нужно с чего-то начать. Разве я не прав? Что бы это могло быть в случае со Спасителем?

— Его кровь.

— Его кровь?

— Кровь, что он оставил на Туринской плащанице и сударуме из Овьедо.

Теперь пришла очередь монсеньора Галахера подбирать слова. Что за бессмыслицу он слышит? Ему было хорошо известно, откуда берутся подобные мысли. Все то время, которое Джеймс проводит за компьютером, следовало бы посвятить более полезным делам. Уж теперь-то он об этом позаботится.

— Реликвии — хранилища нашей веры, Джеймс. Они не… какие-то пробирки.

— Мне это известно. Я просто спросил, какие будут последствия подобного деяния, если это произойдет. Как бы мы тогда поступили? Как бы вы тогда поступили, монсеньор?

— Как бы я поступил с невообразимым? — Отец Галахер не пытался скрыть насмешку в своем голосе, надеясь, что по другую сторону перегородки ее почувствуют. В приходе и так слишком много проблем, настоящих проблем, чтобы он еще тратил время на выдумку, которая не стоила даже глубоко презираемого им Голливуда. Все это было недостатком молодости Джеймса — его уязвимость перед больным воображением поп-культуры. — Я полагаю, что если кто-то действительно осмелился бы осуществить подобный… проект, то его бы остановили.

— Остановили? Вы имеете в виду… прервали бы?

— Нет, Джеймс, я этого не говорил. Ученых необходимо было бы остановить. Такой эксперимент осудили бы еще до того, как они смогли бы получить на него разрешение. Такой ответ тебя устраивает?

— А что, если кто-то уже вынашивает в своем животе этого ребенка? Что бы мы тогда сделали?

Терпение монсеньора лопнуло.

— Джеймс, думаю, с меня этого достаточно. Что на тебя сегодня нашло? Ты просто одержим этой темой.

— Потому что я думаю, что это уже случилось.

— Что? — Монсеньор Галахер инстинктивно перекрестился. — Возможно, нам следует продолжить этот разговор дома.

Он резко поднялся со своего места и вышел из исповедальни.

Если монсеньор Фрэнк Галахер и думал, что, продолжив дискуссию лицом к лицу в кухне приходского дома, сможет усмирить настойчивость отца Джимми, то вскоре пожалел о своем решении покинуть церковь. В более просторном помещении серьезность преемника стала даже более очевидной. Почти целый час Джеймс пытался разъяснить ему ситуацию со своей точки зрения, совал в руки распечатки, гневно рассказывал о фотографиях и каких-то обществах, изучающих плащаницы.

Монсеньор задействовал весь свой арсенал: бросал скептические взгляды, хмурился, презрительно фыркал, — но эффект был такой же, как если бы он стрелял по слону дробью. Не выдержав, старик всплеснул руками.

— Это совершенно невероятно, Джеймс! Вот все, что я могу сказать. В это невозможно поверить.

— Но мы должны разобраться.

— И что ты предлагаешь? Чтобы я, пастор церкви Дарующей вечный свет Девы Марии и представитель католической веры, поехал туда, постучал в дверь и сказал: «Извините, а это случайно не младенец Иисус в животе у молодой мамы?» Меня вмиг отсюда вышвырнут. Мы станем объектами насмешек, оба. И поделом. Я всегда знал, что у тебя пытливый ум, и ценил это вплоть до настоящего момента. Но со своим воображением ты слишком далеко зашел. И хочется верить, что дело только в воображении. Прости, Джеймс, но ты несешь чушь.

Он отодвинул стул и встал, дав понять, что разговор окончен.

— Тогда почему Витфилды так много от нее скрывали? Они одержимы историей казни Христа. Даже целый архив собрали.

— Джеймс! — Из уст монсеньора имя юноши звучало словно приговор. — Всем людям, независимо от их увлечений, позволено иметь детей. Суррогатных или любых других. Я уже достаточно наслушался всего этого.

Он глубоко вздохнул, затем продолжил:

— Второе пришествие обязательно случится. Но наступит оно по воле Господа, а не какого-то сумасшедшего ученого. Думать иначе — значит подвергать сомнению Его всемогущество. И боюсь, что сейчас мне придется установить одно правило ради твоих же интересов. Я запрещаю тебе видеться с этой женщиной. Независимо от обстоятельств. Если она нуждается в помощи Бога, я ей помогу. Если ей требуется консультация у психолога, я ей и это устрою. Но тебя это больше не касается. Все понятно, Джеймс?

— Да, отче, — невнятно ответит тот.

— Вот и хорошо. — Монсеньор Галахер развернулся и поспешил удалиться из кухни.

Словно окаменев, отец Джимми слушал, как ботинки монсеньора стучат по лестнице, как скрипит закрывающаяся дверь на втором этаже, и только тогда осмелился пошевелиться.

 

Глава 37

Успокойся и подыграй им. Успокойся и подыграй им.

Эти слова Ханна повторяла про себя, словно мантру.

Гнев, вскипавший в ней всякий раз, когда она вспоминала, что ее использовали, был здесь не к месту. Паника, от которой у нее пересыхало во рту, когда она представляла себе, что ее еще ожидает, здесь тоже не сулила ничего хорошего. Завтра приедет Тери, чтобы забрать ее. Она увезет ее от всего этого. И Ханна больше никогда сюда не вернется. И все закончится.

Успокойся и подыграй им. Успокойся…

В доме произошли перемены. Теперь главной здесь стала Джудит Ковальски; она забрала себе ключи от ее спальни и периодически заглядывала, выискивая признаки возможного неповиновения. Общительность, которую она демонстрировала, будучи Летицией Грин, сменилась деловой назойливостью. Джудит Ковальски была строгой, холодной и без чувства юмора. В своей серой шерстяной юбке и таком же свитере, пусть и очень дорогих, она выглядела профессиональной тюремной надзирательницей.

— Мне, как и прежде, называть вас Летицией? — спросила у нее Ханна, когда женщина вернулась в комнату, чтобы забрать поднос.

— Как тебе хочется, — отрывисто ответила та, сразу отбив у нее желание продолжать разговор. — Ты мало съела.

— Я не голодна.

Джудит лишь пожала плечами, взяла поднос и, выйдя из комнаты, закрыла за собой дверь. Ханна ожидала услышать звук поворачивающегося в замке ключа. Когда этого не произошло, первое, что пришло ей в голову, была мысль о том, что Джудит просто забыла это сделать. Но потом она поняла, что, возможно, они ее проверяют. Поэтому Ханна специально оставалась в комнате, спускала воду в унитазе, лежала в ванне до тех пор, пока вода полностью не остывала, и четверть часа расчесывала волосы, пока кожа на голове не начинала болеть.

В одиннадцать Джудит Ковальски снова заглянула в ее комнату и объявила, что через час у них будет ланч в гостиной.

— Я, наверное, его пропущу, — ответила Ханна. — Я не хочу есть.

— Как пожелаешь. Мы готовили и на тебя, так что спускайся, если передумаешь.

Она опять резко развернулась и вышла из комнаты. И опять не закрыла дверь на ключ.

Ханне на самом деле не хотелось есть. Теперь ей было необходимо время, чтобы побыть одной, чтобы поразмыслить над событиями последних двадцати четырех часов и над тем, что будет с ней и ее ребенком. Она не была уверена, что полностью поняла всю ту научную тарабарщину, которую нес доктор Йохансон, и что вообще хотела в это вникать. Разговор о ДНК и эмбрионах в сочетании с религиозными пророчествами еще больше сбил ее с толку и напугал. Ей было понятно только одно: если яйцеклетка в ее матке была каким-то образом изменена перед имплантацией, как-то генетически подправлена, то Маршалл и Джолин не могли быть родителями этого ребенка. Это был не их ребенок. Она имела на него право, как и все остальные. Разве не она вынашивала его, кормила, защищала?

Ханна легла на кровать и обняла руками живот, представляя очертания головы ребенка, его маленькие ручки, круглый животик, который день ото дня становился все больше, и ножки, которые уже толкались с неожиданной энергичностью. Как и раньше, Ханна послала ему молчаливую весточку о том, что она его любит, любит своего будущего сыночка, и пообещала, что будет защищать его, защищать даже ценой своей жизни, если понадобится.

Все это время она ждала знамения и только теперь поняла, что оно было внутри нее. Кто бы ни был его отец(она — его настоящая мать. Не важно, как он у нее появился, она будет его оберегать и покажет ему этот мир. Ханна лежала совершено неподвижно, но чувствовала, как каждая клеточка его тела откликалась на ее душевный призыв. Никто никогда не сможет забрать у нее этого ребенка.

Шум во дворе заставил Ханну подняться и подойти к окну. В мастерской то и дело открывалась и закрывалась дверь. Она увидела, как Джолин выносит картины и укладывает их стопкой в багажник своего «мини-вена». За ней шел Маршалл с коробками. Ханна предположила, что в них находятся папки из шкафчика-регистратора. Мастерская закрывалась, а ее содержимое куда-то перевозилось.

Со вчерашнего дня никто не упоминал об отпуске, значит, увозили их точно не во Флориду. Джолин села за руль, и они с Маршаллом уехали, но вернулись уже через час. Так продолжалось до вечера.

Когда бледное солнце начало опускаться за горизонт, Джудит Ковальски снова зашла к ней в комнату.

— Смеркается. Здесь надо зажечь свет, — сказала она, щелкнув выключателем у двери. — Ты сегодня будешь с нами ужинать?

Девушка напомнила себе, что следует притвориться, будто у нее все нормально. Ей следует вести себя непринужденно, хотя бы до завтрашнего дня, когда она убежит от этих ненормальных. Сердить и вызывать у них подозрения в данный момент было бы неразумно.

— Думаю, что да, спасибо, — весело ответила она. — Мне что-то с утра нездоровилось. Вы уж меня извините. Но я хорошо вздремнула и теперь чувствую себя значительно лучше.

— Ужин через сорок пять минут.

— Я только приведу себя в порядок и спущусь, — сказала Ханна с улыбкой.

Она надела чистую кофточку и завязала себе хвостик на резинку. Немного румян на щеки скрыли ее бледность. Когда она начала спускаться по лестнице, то услышала, как внизу Джудит громко отдает приказы. В кухне упала тарелка и разбилась вдребезги.

Успокойся и подыграй им. Успокойся.

Ужин проходил в молчании, лишь изредка нарушаемом похвалой блюду или просьбой передать соль. Из-за отсутствия нужды притворяться говорить было не о чем. Роли в доме поменялись, и чувство семейного единения, которое всегда присутствовало в их вечерней трапезе, стало тем, чем было изначально, — фикцией.

Джолин носилась между кухней и гостиной, но теперь уже от нервозности. Маршалл отказался от образа благожелательного главы семьи, с которым обычно восседал за столом, комментируя события ушедшего дня. Ханне он всегда казался изысканным джентльменом с утонченными манерами. Она была поражена, когда увидела на его месте робкого мужчину в очках с проволочной оправой.

Все чувствовали себя неловко из-за Джудит, которая сидела напротив Ханны. Казалось, что Витфилды постоянно поглядывают на нее в ожидании указаний, тогда как она не спускала глаз с девушки, словно ястреб, обнаруживший свою жертву. Сегодня она ненадолго куда-то отлучалась и вернулась с вещами, которые отнесла в занимаемую ею спальню на втором этаже.

Женщина положила вилку и нож на тарелку и легонько вытерла рот салфеткой, дав всем понять, что настало время перейти к делу.

— Как прошла твоя утренняя встреча с доктором Йохансоном, Ханна?

Ханна с трудом проглотила последний кусок.

— Говорил в основном он.

— Да, и что ты думаешь обо всем, что от него узнала?

В гостиной вдруг стало душно. Джолин немного повернулась на стуле, и тот пронзительно скрипнул в наступившей тишине.

Началось! Ханна понимала, что нужно тщательно подбирать слова и отвечать кратко, — чем короче, тем лучше. Она старалась не выказывать своего волнения.

— В этом не так-то просто разобраться, — ответила она после короткой паузы.

— Конечно, — согласилась Джолин, заговорив впервые за вечер. — Мы годами готовились к этому моменту, и тут вдруг ты…

— Хватит, Джолин, — оборвала ее Джудит. Джолин покорно опустила голову и уставилась в свою тарелку.

Джудит ни на секунду не отрывала взгляда от Ханны, как будто пыталась пробурить кожу и кости девушки, проникнуть в ее голову и заглянуть в самые потаенные уголки сознания.

— Ну и как? Вам удалось разобраться?

— Насколько это возможно.

Ханна заметила, что губы женщины сжались, а значит, такой ответ ее не устраивал. Здесь все ждали большего. Но что они хотели услышать? Что она в восторге от их обмана? Что их затея ее воодушевила? Радоваться их безумию?

— Надеюсь… Надеюсь, что у меня получится исполнить свою роль подобающим образом, — выдавила Ханна, и это было все, что она смогла сказать.

Однако этого было мало. Джолин и Маршалл смотрели на Джудит исподлобья, надеясь предугадать ее реакцию. Лицо женщины довольно долго оставалось непроницаемым. Наконец ее губы расслабились.

— И я на это надеюсь, — строго произнесла она, — иначе все мы будем ужасно… разочарованы.

Ссылаясь на то, что она хочет хорошо выспаться, Ханна после ужина направилась прямо к себе в комнату. Доктор Йохансон еще утром говорил ей о том, объяснила она, что сон для нее важнее всего, особенно в эти последние недели, поэтому, если никто не возражает… А никто и не возражал.

Ханна сдерживала свои эмоции, пока не добралась до второго этажа, где ее уже никто не видел. Здесь она полностью ощутила, какое давление ей пришлось испытать во время ужина. Как же Джолин и Маршаллу так легко удавалось морочить ей голову? А Летиция? Теперь даже это имя казалось ей неестественным. Неужели ей так хотелось стать суррогатной матерью, что ее глаза отказывались видеть обман?

Ханна закусила губу, чтобы не расплакаться. Плакать было бесполезно, да и выглядело бы это слишком уж по-детски. Ей всего-то надо продержаться до завтра. Меньше двадцати четырех часов. Конечно, она с этим справится. Завтра утром она позавтракает в своей комнате и где-то в полдвенадцатого спустится вниз. Ничего с собой брать не будет, а то они что-нибудь заподозрят.

Она решила вести себя по-дружески со всеми, и в первую очередь с Джудит. Но как только машина Тери въедет на подъездную дорожку, она выскочит на улицу. Прежде чем они успеют спохватиться, Тери уже спасет ее от этого ужаса. Может быть, Ханна даже заедет повидать Рут и Герба…

Думая о своем старом городке и «Голубом рассвете», девушка задремала и не услышала, как в замке провернули ключ.

 

Глава 38

По центральному проходу, ведущему из церковного зала, простучали каблуки последней прихожанки. Выждав несколько минут, отец Джимми слегка отодвинул шторку исповедальни и увидел, что в церкви никого нет. Часы у него на руке показывали, что до конца смены оставалось еще четверть часа. В любой другой день он, возможно, и закрыл бы, так сказать, лавочку пораньше ввиду того, что желающих сбросить камень с души не осталось.

Но Джеймс продолжал сидеть в исповедальне.

Это его душу нужно было избавить от камня.

Был ли монсеньор прав, когда говорил, что сатана использует слабых, чтобы увести сильных с праведного пути? Он никогда не считал себя слабым, но что он мог поделать со своими чувствами? Не было и минуты, когда бы он не думал о Ханне и постигших ее неприятностях. Не изменял ли он таким образом своему призванию? Не попал ли он прямиком в сети к дьяволу из-за своего безрассудства?

С другой стороны, что бы там монсеньор ни вбил себе в голову, а Ханна не была молодой неврастеничкой, желающей привлечь к себе внимание. Она действительно боялась. И кто-то должен был помочь ей выбраться из того ужасного положения, в котором она оказалась.

В его голове гремели слова монсеньора: «Ты священник, Джеймс, а не детектив!»

Но в этом-то и дело. Джеймс всегда хотел быть священником. Даже сейчас хочет. Но быть хорошим священником, который относится к другим с состраданием, не пасует перед трудностями и всегда принимает вызов, брошенный ему судьбой. А может, проблема в том, что он слишком много думал в последнее время? Или недостаточно молился? Чтобы решить ожесточенный спор внутри себя, он решил полагаться на свой разум, вместо того чтобы обратиться к тому единственному, кто мог действительно ему помочь. Во Вселенной не существовало проблемы настолько серьезной, с которой бы Он не справился. Отцу Джимми оставалось только уповать на Его мудрость, которая прольет свет на все происходящее.

Подумав об этом, молодой священник почувствовал, что сердце его стало биться ровнее, а в душе словно разлилась какая-то умиротворенность. Так он и сидел в исповедальне, закрыв глаза и ритмично дыша, стараясь почувствовать присутствие Бога рядом с собой. Монсеньор Галахер поступил правильно, указав молодому преемнику, где его место.

Отец Джимми еще раз приоткрыл шторку и посмотрел в зарешеченное окошко, чтобы убедиться, что в последнюю минуту в соседнюю кабинку не вбежит припозднившийся грешник. Затем, готовый уже уходить, он повернул ручку двери исповедальни. Но дверь заклинило. Он покрутил еще несколько раз ручку, но опять безуспешно. Как ни странно, но дверь отказывалась открываться. Отец Джимми нагнулся и попытался осмотреть замок в тусклом свете.

Только он это сделал, как с другой стороны раздался грохот. Никогда раньше отец Джимми не слышал в церкви подобного звука. Это было бряцание металла, сопровождаемое звуком, похожим на звон монет и идущим из пустоты. Джеймс так быстро выпрямился, что ударился затылком о заднюю стенку исповедальни. Что могло издать такой звук? Затем его мысли прервал другой звук — кто-то бежал по центральному проходу между рядами.

— Эй! Здесь кто-нибудь есть?

Церковная дверь тяжело захлопнулась.

— Что вам нужно?

Тут Джеймс почувствовал запах, который раздражал его ноздри, но который не был неприятным, пока он не осознал, что это было. Из-под дверной щели в исповедальню стали проникать завитки дыма. Сквозь решетку оконца священнику были видны желтоватые вспышки. С ужасом он понял, что тяжелые шторки по обе стороны исповедальни были объяты пламенем. Оставалось немного времени, прежде чем огонь доберется до деревянной перегородки и стенок.

Отчаявшись, отец Джимми стал дергать дверную ручку, зная теперь наверняка, что снаружи ее что-то крепко удерживало и не давало ему выйти из кабинки, которая была чуть больше его. Он попытался выбить дверь плечом, но места было слишком мало, чтобы развить достаточную силу удара. Изначально эта крепкая исповедальня должна была выдерживать натиск и посильнее.

Зарешеченное окошко оставалось его последней надеждой на спасение.

Прислонившись спиной к стенке, священник поднял ноги и ударил каблуками в решетку; он бил сильно, пока дерево не начало раскалываться. Когда отверстие стало достаточно большим, он пролез сквозь него, порвав при этом сутану и глубоко поранив левую руку. С обеих сторон от него жадно полыхало пламя.

Джеймс упал на пол и с трудом выполз из исповедальни — как раз в тот момент, когда огонь ударил в деревянную конструкцию. Только сейчас отец Джимми увидел истинную причину пожара. Стол со свечами, зажженными верующими, опрокинулся, и десятки маленьких огоньков полетели на края штор исповедальни.

Опрокинулся? Или кто-то его опрокинул? Ему вспомнились торопливые шаги и громкий звук захлопнувшейся двери.

Повинуясь инстинкту, он побежал к парадному входу и врезался в двери, которые тоже были заперты. Джеймс отодвинул нужные засовы и задвижки и широко распахнул обе створки.

Прямо перед ним, под сандриком, стоял испуганный монсеньор.

— Боже правый, Джеймс! Что здесь случилось? Кто запер двери?

Ни слова не говоря, Джеймс потянулся к пожарной сигнализации и дернул ее. От последовавшего затем воя у него заложило уши.

 

Глава 39

Проснувшись на следующее утро, Ханна бросила взгляд на часы V ее кровати и удивилась, увидев, что уже было полдевятого. Она не помнила, чтобы вставала этой ночью, но крепкий ночной сон па этой стадии беременности был вещью неслыханной. Ханна стала подозревать, что ей что-то подсыпали в еду вчера за ужином.

Она не чувствовала себя вялой, только двигаться было тяжело, словно она упала в бочку с медом. Вряд ли они сделали бы что-то такое, что могло навредить ребенку. Нет, пока она носит его к себе, ей не грозит опасность. Но что с ней случится потом?

Ханна лежала в кровати и ждала, когда на лестнице зашуршат мягкие шаги, возвещающие о прибытии завтрака. Что-то Джолин запаздывает. Скорее всего, это будет Джудит, которая таким образом развлекала себя. Когда ее глаза окончательно привыкли к царящему в комнате полумраку, она потянулась и села на кровати.

Поднос с завтраком был уже на комоде. Кто-то принес его сюда, поставил на комод и ушел, когда она еще спала. Ханна встала с кровати и стала изучать завтрак. Серебряная крышка накрывала омлет и два тоста из хлеба из непросеянной муки. Тосты с квадратными кусочками сливочного масла и каплями густого клубничного варенья по краям уже успели остыть. А вот фарфоровый чайничек еще хранил тепло, и Ханна, наливая себе чашечку чая, радостно улыбнулась, увидев, как от янтарного напитка потянулись струйки пара.

Поднос принесли в комнату около пятнадцати-двадцати минут назад, что было странно, ведь она просыпалась от малейшего шороха. Чай показался ей более горьким, чем обычно, поэтому девушка бросила в него две ложечки сахара и начала размешивать, но потом остановилась. Ханне не хотелось думать, что у нее паранойя, но аромату чая был необычным. Либо они поменяли для нее марку, либо…

Она отнесла чайничек в ванную и вылила все его содержимое в унитаз. Затем разломала тосты на мелкие кусочки и вместе с омлетом отправила вслед за чаем.

Ничего страшного. У нее все равно нет аппетита.

Затем Ханна попробовала открыть дверь и не очень удивилась, обнаружив, что она заперта. У Джудит Ковальски и Витфилдов были сегодня куда более важные дела, чем сторожить ее.

Она подошла к окну, отодвинула занавеску и посмотрела в сад. Небо было цвета кислого молока. Вода в поилке для птиц замерзла, а сосны на краю сада казались такими хрупкими, что создавалось впечатление, будто они вот-вот сломаются. Пока она разглядывала столь унылый пейзаж, дверь в кухню открылась и в сад вышла Джолин с коробочкой зернышек для птиц, которые она начала щедро рассыпать вокруг поилки.

Женщина по-прежнему мечтала о том, чтобы сделать из сада райский уголок для животных. Ханне вспомнились ночные экскурсии Джолин этой осенью и тот непонятный транс, в который женщина тогда впадала. Она определенно говорила об опасности, опасности, которая придет и «скажет, что от меня». Джолин неоднократно указывала в сторону центра Ист-Эктона, на Алкот-стрит, как будто бы оттуда придет угроза. Тут Ханна поняла, что не город, а церковь была объектом страха Джолин. Она показывала на церковь Дарующей вечный свет Девы Марии. Отец Джимми был той опасностью, которой она страшилась, если, конечно, под словом «опасность» не скрывался гнев Божий.

Теперь ей стало понятно, что эта женщина неспроста несколько раз появлялась в церкви, когда искала ее. Чаще всего именно в церкви, никогда в библиотеке и реже в кафе-мороженом. По-видимому, ей не нравилось, что Ханна общается со священником. Девушке вдруг захотелось позвонить отцу Джимми, но она не могла этого сделать до тех пор, пока Тери не заберет ее к себе. Как только она окажется в доме подруги, то сразу же свяжется с ним.

Джолин закончила кормить птиц и вернулась в дом.

Утро оказалось непримечательным. Ханна видела, как «мини-вен» выехал на дорогу и скрылся за поворотом. Позже Джудит тоже уехала на своей машине по делам, чтобы вскоре вернуться. Что бы тут ни происходило, они явно не собирались рассказывать об этом Ханне. Возможно, ей удастся что-нибудь разузнать перед ланчем. Утренние часы должны были скоро закончиться, и в сердце Ханны проснулась новая тревога: они могли продержать ее в комнате весь день.

К одиннадцати тридцати она уже не могла спокойно сидеть и начала мерить шагами комнату. Тери должна приехать через полчаса, а внизу, похоже, о ней забыли. Девушка стала стучать в дверь, пока не услышала звук шагов, поднимающихся по лестнице.

Ключ в замке повернулся. Дверь открыла Джудит, одетая в поношенный джинсовый комбинезон и свитер, что чудовищно отличалось от ее обычных элегантных нарядов и придавало ей слишком уж простецкий вид. Без украшений и искусно нанесенного макияжа черты ее лица казались особенно грубыми.

— Слушаю, — отрывисто произнесла она.

— Я… Я… боялась, что вы обо мне забыли, — удалось пошутить Ханне.

— Все?

— Я целый день никого не видела. Просто… просто я подумала, что могла бы помочь с ланчем.

— Джолин еще не начала его готовить. Мы едим в час.

Джудит уже намеревалась закрыть дверь, но Ханна ловко просунула руку в дверной проем.

— Уверена, что она не отказалась бы от дополнительной пары рук.

Пальцы Джудит на дверной ручке расслабились.

— Думаю, что да, — сказала она после недолгого раздумья. — Ты и так можешь уже спускаться. Избавишь меня от надобности снова тащиться сюда.

Она пропустила Ханну вперед и пошла за ней почти вплотную, так что, когда они стали спускаться вниз, девушка почувствовала на своем затылке дыхание Джудит.

У входной двери стояли несколько чемоданов, а с полок в гостиной исчезли безделушки.

Джолин стояла у раковины в кухне и мыла овощи.

— Доброе утро, Ханна, — сказала она, обернувшись. — Хорошо спали?

— Да, спасибо. Могу я чем-то помочь?

Джолин вопросительно посмотрела на Джудит, что не ускользнуло от внимания девушки.

— Да это только цыпленок в тесте. Думаю, ничего страшного, если ты почистишь и нарежешь несколько морковок и репку, правда, Джудит? И немного свеклы тоже.

Она указала на деревянную разделочную доску, на которой лежал кухонный нож. Не дожидаясь разрешения Джудит, Ханна подошла к кухонной стойке и взяла в правую руку нож.

— Хороший день для цыпленка в тесте, — весело защебетала она, только чтобы поддержать разговор. — Пальчики оближешь. Тетя Рут иногда его тоже готовила. Ну, не совсем готовила. Она покупала его замороженным в супермаркете. Дядя Герб очень его любит.

— Это одно из любимых блюд Маршалла, — отозвалась Джолин и вернулась к овощам.

Довольная, что в кухне все было в порядке, Джудит развернулась и ушла. Шаги ее быстро стихли. Ханна не могла сказать, куда именно она направилась. Все сегодня были такими скрытными. Лишь одно можно было утверждать наверняка: долго в этом доме оставаться они не будут.

Часы показывали одиннадцать пятьдесят четыре. В кухонном окне виднелась часть подъездной дорожки. Тери может появиться в любую минуту. Ханна соскребала с морковки кожуру, стараясь сосредоточиться на этом занятии. Нож был острым, а ей не хотелось порезаться.

Джолин включила духовку и начала выставлять на противень один за другим четыре горшочка.

— А где Маршалл? — спросила ее Ханна.

— Уехал. Я сказала ему, что мы садимся за стол в час, так что он скоро должен вернуться.

— Вы на меня не сердитесь, Джолин?

— Сержусь? — Джолин немного подумала, перед тем как ответить. — Нет, не сержусь. Гнев — это грех. Я бы сказала, что скорее разочарована. Мы надеялись, что вы проявите больше понимания к тому, что мы делаем.

— Но я теперь действительно понимаю. Правда.

— Может, так оно и есть. Но вот Джудит думает иначе.

— Конечно, я сначала испугалась. Вы же меня понимаете, да? Но теперь я уже привыкла к мысли, что…

— Вы осознали, какая почетная у вас обязанность?

— Да, для меня это большая честь.

— Надеюсь, что так и есть. — В отсутствие Джудит Джолин позволила себе показать больше энтузиазма. — И она была пожалована именно вам, Ханна. Из всех женщин он выбрал вас. А ведь многие хотели бы оказаться на вашем месте!

— А вас много?

— О да. Нас так много, что Его будут окружать армии, готовые исполнять Его волю! — От восторга у женщины загорелись глаза. — Но теперь Он приблизит к себе только праведных. Только праведных, и никого больше!

На часах уже было одиннадцать пятьдесят девять.

— А что будет с остальными? — спросила Ханна.

— С остальными?.. Остальным разрешат иссохнуть и умереть. Как, впрочем, и должно быть.

— Понятно.

Джолин замолчала и скользнула взглядом по овощам для ланча.

— Господи, мы же забыли сельдерей! В холодильнике есть пара пучков. Можешь их нарезать?

— Без проблем. — Нож произвел очередь ударов по доске.

Было уже полпервого, а Тери все не появлялась.

— Ну, вот и все, — сказала Джолин, с одобрением глядя на проделанную девушкой работу. — Почему бы вам не посидеть в гостиной? Пирогам нужно простоять в духовке сорок пять минут.

— Может быть, я могла еще что-нибудь сделать?

— Не думаю. Идите.

Звук автомобиля, въезжающего на гравий подъездной дорожки, привлек внимание Джолин.

— Это, должно быть, Маршалл. Он рано. — Она вытянула шею и посмотрела в окно. — Нет, это не он. И это не «мини-вен». Интересно, кто бы это мог быть…

Она опять повернулась к девушке как раз в тот самый момент, когда та взялась дрожащей рукой за ручку наружной кухонной двери.

— Что вы делаете, Ханна? Там же холодно!

Дернув за дверь, Ханна выскочила за порог, и тут сердце ее замерло. На крыльце перед ней выросла Джудит Ковальски и загородила путь. Женщина сердито нахмурилась.

— Ты уже нагулялась! — сказала она. — Ну-ка, быстро в дом.

Ханна хотела рвануться в сторону, но в ее положении быстрые, резкие движения были невозможны. Казалось, что ее тело перешло в режим замедленного действия, как у медведя, готовящегося к спячке. Джудит злобно схватила ее за локоть и развернула как непослушную школьницу, которую собирались отвести к директору.

— Кто там приехал, Джудит? — спросила Джолин.

— Не знаю. Какая-то женщина. Избавься от нее.

Ханна дернулась вбок и схватилась свободной рукой за край стола. Там на кухонной доске лежал оставленный ею нож. Девушка потянулась за ним и уже почти держала в руках, когда Джудит с силой потащила ее на себя. Нож выскользнул из ее пальцев и упал в раковину.

Ханне не оставалось ничего другого, как только кричать. Если она будет кричать достаточно громко и долго, то Тери ее услышит и прибежит на помощь. Это был ее единственный шанс.

Она набрала полную грудь воздуха и изо всех сил вытолкнула его из легких:

— ТЕРИ-И-И-И…

Но тут ей сунули в рот мочалку для мойки посуды, и крик умер. Ханна подавилась. В глазах у нее потемнело, и она беспорядочно замахала руками, словно крыльями. Казалось, она вот-вот задохнется.

— Дыши через нос, — прошипела ей на ухо Джудит. — С тобой ничего не случится, если будешь дышать через нос.

Давление на рот усилилось, и Ханна перестала сопротивляться. Ноги у нее подкосились, и девушка сползла на пол.

— Думала, что умнее всех, — пробормотала Джолин, возвышаясь над ней.

Тем временем Тери выключила двигатель, накинула на плечи пальто и уже готовилась бросить вызов холоду, когда заметила направляющуюся к ней Джолин. Тери опустила стекло.

— Рада вас видеть, — громко поприветствовала ее хозяйка дома, когда подошла ближе, — Тери, да? Подруга Ханны из Фол-Ривер. Какой приятный сюрприз!

— Как дела, миссис Витфилд?

— Не могу пожаловаться. Разве что на этот холод, конечно. Вы, наверное, приехали к Ханне. Жаль, что вы не предупредили нас заранее. Ее сейчас нет дома.

— А она не сказала, когда вернется?

— Она ушла совсем недавно и попросила не ждать ее раньше ужина. Значит, где-то в семь. Мы будем очень рады, если вы присоединитесь к нам за ужином. Конечно, если хотите.

Джолин улыбалась, переминаясь с ноги на ногу, энергично потирая руки, чтобы согреться. Ее приглашение прозвучало довольно искренне.

— Странно. Мы же с ней договаривались пару дней назад.

— Неужели? Она ничего мне об этом не рассказывала.

«Еще бы она это сделала, — подумала Тери. — Ты — последний человек, кому бы она рассказала».

— Вы, я слышала, собираетесь завтра в отпуск?

— Как бы мне этого хотелось! Но Ханна очень разнервничалась по поводу поездки в ее положении, поэтому, пришлось отложить. Не могу не признаться, что мне обидно.

«С чего бы ей вдруг разнервничаться? — подумала Тери. — Может, из-за того, что планы изменились, Ханна просто забыла о моем визите?» По телефону она показалась ей растерянной, а Джолин точно не могла ее успокоить.

— С ней же все в порядке, да? — спросила Тери.

— Боже мой, ну конечно. В последнее время Ханна любит побыть наедине со своими мыслями. Она стала немного замкнутой. И это неудивительно. Ребенок должен появиться меньше чем через месяц, и ей, наверное, есть о чем подумать. Поэтому мы стараемся ее не тревожить и делаем все, чтобы поднять ей настроение… А как там мальчики? У вас их двое, не так ли?

— Да, двое. Разбойники, как мы их называем. Как всегда, полны энергии. Послушайте, миссис Витфилд, я бы с радостью ее подождала, но мне сегодня вечером на работу. Если Ханна не вернется пораньше…

— Скорее всего, так и будет.

— Ну, тогда попросите ее перезвонить мне завтра утром.

— Обязательно попрошу. Как жаль, что вы напрасно ехали в такую даль.

Джолин наблюдала, как машина отдалялась от нее по подъездной дорожке, остановилась у живой изгороди и выехала на Алкот-стрит. Перед тем как она скрылась из виду, женщина подняла руку и тихонько помахала ей на прощание.

Тери заметила поворот на шоссе 128 и была уже готова на него свернуть, когда на нее что-то нашло. Снизив скорость, она выехала на грунтовую обочину, но мотор не заглушила. Затем, сама еще не зная, что будет делать, женщина развернула машину и направилась в Ист-Эктон.

Найдя церковь Дарующей вечный свет Девы Марии, она припарковалась на церковной стоянке и несколько минут сидела в машине, собираясь с мыслями. Тери никак не могла вспомнить имя молодого священника. Обычное имя. Не то отец Билли, не то отец Джои. В любом случае оно звучало немного нелепо для священника.

Спустя какое-то время она нажала несколько раз на звонок на двери приходского дома. Дверь немного приоткрылась, и за ней показалось лицо пожилой седовласой женщины.

— Я вас слушаю.

— Доброе утро. Вернее, добрый день. Не могли бы вы мне помочь? Я ищу молодого и симпатичного священника.

Дверь открылась шире, и перед Тери предстала домоправительница приходского дома в выцветшем ситцевом фартуке.

— Извините, я неправильно выразилась, — сказала Тери, заметив недоумение на лице женщины. — Я ищу одного священника в этом приходе. Вот только имя запамятовала. Мне сказали, что он молодой и красивый, ну, вы понимаете. Здесь такой есть? Мне ужасно нужно с ним поговорить.

— Думаю, вы имеете в виду отца Джимми, — ответила старушка и отступила, чтобы Тери могла войти в дом. — Не похоже, чтобы монсеньор подходил под ваше описание. Присаживаетесь, пожалуйста, я посмотрю, не занят ли он.

Она указала на приемную и зашаркала вверх по лестнице.

«Ну конечно, Джимми, — подумала Тери. — Я ведь почти догадалась». Не успев осмотреть довольно незамысловатую, по ее мнению, мебель, Тери услышала, как кто-то летит вниз по лестнице. Ханна действительно не преувеличивала, когда говорила, что он привлекательный. Милая улыбка, длинные ноги, стройное тело и черные глаза, которые так и зовут в спальню. «Как жаль, что он священник», — мелькнуло у нее в голове.

— Вы хотели меня видеть? Я — отец Джимми, — сказал парень.

— Привет, отче. Меня зовут Тери Зито. Я подруга Ханны Мэннинг.

— С ней же ничего не случилось, не так ли?

— Я надеялась узнать это от вас. Может, это прозвучит глупо, но я только что была в доме на Алкот-стрит, и ее там не оказалось. Мы договаривались, что сегодня она переедет ко мне пожить на какое-то время. Я живу в Фол-Ривер. Но когда я туда приехала, миссис Витфилд сказала, что Ханна куда-то ушла на целый день.

— И вы за нее волнуетесь?

— Это не похоже на Ханну. Я знаю, что с недавнего времени ей не очень нравилось жить с ними. В общем, подруга рассказывала мне о вас, поэтому я решила, что вы, возможно, знаете, где она. Если честно, то мне просто хотелось выговориться.

— Мне понятна ваша обеспокоенность, миссис Зито. — В его голове снова звучал запрет монсеньора, звучал громко и категорично. — Мне бы очень хотелось помочь вам, но, боюсь, ничего не получится. Я не видел Ханну вот уже несколько дней. Уверен, у нее есть на то причины. Если я что-нибудь узнаю, то обязательно…

— Да ничего страшного. Скорее всего, это просто досадное недоразумение. Я же предупреждала, что мои слова прозвучат глупо. Извините, что побеспокоила.

— Вы меня вовсе не побеспокоили.

Священник проводил ее к выходу и остановился, наблюдая, как она спускается с крыльца. На последней ступеньке Тери задержалась и повернулась к нему:

— Я просто хочу, чтобы вы знали: Ханна очень тепло отзывалась о вас, отче. Спасибо, что были к ней добры. Здесь у нее больше нет друзей. В общем, она молода, и я не знаю… будет ли уместно слово «безгрешна». Святых в наше время не бывает. Но она… она — хороший человек. Впрочем, вы ведь и сами это знаете, не правда ли?

Он кивнул. «Тоскует», — подумала Тери.

 

Глава 40

Когда автомобиль Тери исчез за поворотом, обе женщины взяли Ханну под руки и повели в ее комнату. Девушка чувствовала себя изменницей, которую ведут на суд.

— Простите, Ханна, но мы вынуждены это сделать, — объяснила Джолин, когда они поднялись на третий этаж. — Мы поделились с вами некоторой очень личной информацией, и вы заставили нас поверить, что понимаете, какая важная у вас роль. Мы не ожидали, что вы себя так поведете. Теперь мы должны защитить то, что принадлежит нам. Надеюсь, вы все понимаете.

— Не трать на нее слова, — сказала Джудит.

Дверь закрыли на ключ, и Ханна просидела взаперти до вечера. Единственное, что не давало ей покоя, была мысль о том, как ей сбежать из этого дома. Все говорило о том, что они не пробудут здесь долго. И кто знает, где она окажется теперь после своего неудачного побега?

Естественно, Ханна могла открыть окно и начать звать на помощь. Но она едва видела соседний дом, а тут хватало мочалок, чтобы заткнуть ей рот. Еще она могла попытаться открыть замок, но не знала, как это делается, да и то, что у нее было под рукой — ножнички, пинцет, столовое серебро на подносе, на котором ей приносили завтрак, — не входило в набор профессионального взломщика.

Также был шанс взобраться на крышу! Но на дворе начал моросить легкий дождик. Небо было угрюмым, температура понемногу падала, и скоро к дождю добавится снег, а крыша превратится в каток. Не то чтобы она полностью отказалась от этой затеи, но…

Ей нужен план.

Маршалл принес ей ужин и поинтересовался о ее самочувствии.

— Я в порядке.

— Вы не поранились?

— Нет.

— Рад это слышать.

Выходя из комнаты, он немного замешкался, как если бы намеревался что-то сказать, но, видимо, передумал и запер за собой дверь.

Ханна легла в кровать, так ничего и не придумав. По всей вероятности, ее голова была мало на что способна в данной ситуации. У нее так и не появился и, наверное, никогда не появится гениальный план побега. Ну что она могла противопоставить трем здоровым взрослым людям? Четырем, она забыла о докторе Йохансоне. На девятом месяце, неповоротливая, усталая, взволнованная! Тут, как назло, в туалет потянуло! Недавно ребенок начал давить на ее мочевой пузырь, чем еще больше осложнил жизнь, ведь мочиться приходилось чаще.

Ханна скатилась с кровати, поплелась в ванную и снова вернулась в постель.

Спустя два часа ее разбудила та же самая непреодолимая нужда, а было только полвторого ночи. Встав в очередной раз, Ханна устало преодолела путь в ванную и обратно. И вот тогда у нее появилась идея. Ханна не была уверена, что это сработает наверняка, но если она все правильно разыграет… Кроме того, разве у нее были другие варианты?

Ханна включила светильник у кровати. В ящике комода ей удалось найти пару старых шерстяных носков. Нужно еще что-то. Ее глаза забегали по комнате. Записная книжка — сойдет!

Она порвала несколько листков на кусочки и скомкала их в тугие бумажные шарики.

Все, что ей теперь было нужно, — это обычная деревянная палка. Зонтик в шкафу должен сгодиться. Она собрала все в кучу, отнесла в ванную и подняла крышку унитаза.

Сначала Ханна взяла носок и засунула его в сток как можно дальше. Затем затолкала туда второй. Замотав бумажные шарики в туалетную бумагу, девушка отправила их вслед за носками. В довершение ко всему, для пущей уверенности, она наглухо закрыла их там тем, что осталось от рулона туалетной бумаги. Довольная своей работой, Ханна сделала шаг назад и спустила воду.

Уровень воды в унитазе поднимался медленно и остановился немного ниже ободка. Она чуть-чуть подождала, чтобы поглядеть, не станет ли вода отступать. Увидев, что не станет, девушка еще раз нажала на слив, и вода полилась через ободок на плиточный пол. Еще раз — и плитка ушла под воду.

Теперь нужно было кого-то разбудить. Спальня Джолин и Маршалла была как раз под ней, тогда как Джудит заняла комнату для гостей на другой стороне коридора.

— Эй, кто-нибудь! — стала кричать девушка. — У меня тут проблемы. Помогите!

Она так сильно стучала кулаками в дверь, что грохот был слышен и на первом этаже. У нее начали болеть руки, когда в конце концов снизу донеслись какие-то звуки: похоже, хозяева зашевелились.

— Эй, в доме кто-то есть?

— Что случилось? Что не так? — Это был Маршалл. Замок клацнул, и он просунул голову в дверь.

— Унитаз поломался. Наверное, труба забилась. Там везде мокро, а я так сильно хочу пописать, что сейчас лопну.

Ханна переминалась с ноги на ногу, словно танцевала на раскаленных углях.

Маршалл недолго наблюдал ее нелепую жигу опухшими от сна глазами, которые еще не успели привыкнуть к свету лампы, затем тяжело зашаркал в ванную, чтобы проверить.

— Посмотрим, что я смогу сделать. А ты пока воспользуйся туалетом на втором этаже.

— Как вы вовремя появились!

В спальне у Витфилдов была собственная ванная, а вот ванная для гостей находилась в конце коридора. Джолин сидела в кровати, когда Ханна на цыпочках прошла мимо. Девушка пробыла в ванной около десяти минут. Она постоянно спускала воду в унитазе и то и дело откручивала кран в умывальнике. Затем вернулась в свою комнату.

К тому времени Маршалл уже убрал полотенцем почти всю воду, но разобраться с засорившейся трубой у него не получилось. Его негодование усиливалось в связи с поздним временем и отсутствием нужных инструментов.

— Что вы, черт возьми, туда накидали? — проворчал он.

— Слишком много туалетной бумаги, — сказала Ханна с сожалением в голосе. — Сегодня такая беспокойная ночь, мне приходится бегать в туалет через каждый час.

— Я смогу починить унитаз только завтра утром.

— А мне что делать?

Он пожал плечами, не желая решать ее проблемы в столь поздний час.

— Не знаю. Думаю, тебе придется пользоваться ванной на втором этаже.

Его промокшие насквозь тапочки оставляли мокрые следы на полу спальни.

— Спасибо, — сказала Ханна его спине. Она затаила дыхание, ожидая услышать знакомый щелчок замочного язычка. Но все, что она слышала или думала, что слышала, так это хлюпанье его тапочек, когда он начал спускаться по лестнице.

Маршалл не запер дверь!

Ханна не прогадала, сделав ставку на то, что ее зависимость от туалета была хорошо всем известна и воспринималась как неизбежный атрибут протекания беременности. Сработало! Если только Маршалл не затаился где-нибудь в темноте, поджидая ее, вместо того чтобы вернуться в кровать. Но она в этом сомневалась. Такое случалось только в фильмах ужасов: кто-то обязательно выскочит из-за угла и крикнет «Бу!».

Прошло сорок пять минут, и она повторила свою шараду: медленно спустилась на второй этаж, исчезла в ванной, смыла воду в унитазе и сильно открутила кран в умывальнике. Если кто проснется, то поймет, что она совершает очередную вынужденную прогулку в туалет. Не забывала девушка и о том, чтобы достаточно громко закрывать дверь по возвращении к себе в комнату, — пусть на втором этаже все это слышат.

На часах было уже почти четыре утра, когда она вновь встала с кровати, стараясь производить как можно меньше шума. Судя по тишине в доме, все еще спали беспробудным сном. Дождь на дворе прекратился, и небо немного прояснилось. Газон блестел, как будто его накрыла хрустальная пыль. Не включая света, Ханна тихонько натянула на себя несколько пар колготок и бриджи. За ними шли две водолазки, вязаный свитер, пара штанов и шарф. Ей начинало казаться, что она — Чарли Браун, одетый для прогулки в снежную бурю. Она закатила штаны, чтобы, после того как она наденет халат, были видны лишь колготки. Колготки и полуботинки. Оставалось надеяться, что никто не будет смотреть на ее стопы. Надеяться на то, что никто вообще не будет смотреть.

Ханна засунула кошелек со всеми своими деньгами в карман и произнесла про себя короткую молитву.

Она рассчитывала добраться до выхода в несколько этапов. Пройти в ванную было самым легким из них — если поймают, то можно все свалить на ребенка. Но, несмотря на это, к тому времени как девушка спустилась на второй этаж, по ее спине струился пот, а сердце стучало так громко, что она боялась, что перебудит всех в округе. Уже в ванной Ханна приложила ухо к двери и стала вслушиваться в окружающие звуки — только скрипы и стоны ста пятидесятилетних балок и половиц и выключенного масляного нагревателя. Человеческих звуков она не слышала.

Для уверенности девушка подождала еще пять минут, затем, словно пловец, пробующий ледяную морскую воду большим пальцем ноги, неуверенно ступила на последний лестничный марш. Мысленно приказав себе не останавливаться, раз уж начала, она сосредоточилась на своей цели — парадной двери. Сейчас или никогда.

На середине пути одна ступенька скрипнула под ее весом, и Ханна застыла на месте, чувствуя, как по ее спине пробежала дрожь. Но она заставила себя продолжать спускаться. Когда она окажется внизу, плетеные коврики заглушат ее шаги. В молочном свете, который падал из окон на пол в виде серебряных гробов, были уже видны очертания парадной двери. Она пересекла коридор и почти неслышно повернула дверной засов (петли кухонной двери, свидетельницы ее прошлой неудачной попытки бегства, нуждались в смазке, а значит, ей следовало избегать этого пути).

Ханна осторожно приоткрыла дверь, и ее объял влетевший в дом внезапный порыв холода. Когда уже было достаточно места, чтобы она могла проскользнуть наружу — в ее случае дверь была наполовину открыта, — она переступила порог и очутилась в ночной тишине.

В этот момент чья-то рука схватила ее за волосы.

— Маршалл! Быстро сюда! — пронзительно заорала Джудит Ковальски и стала тащить ее за волосы обратно в коридор, причем делая это с такой силой, что Ханне казалось, что она вот-вот лишится скальпа. От голоса женщины и внезапной боли в ее кровь бешеными потоками начал поступать адреналин. Нет! Она больше не даст себя запереть, не позволит, чтобы ей затыкали рот тряпками или связали, как животное. Они не имеют права так с ней обращаться.

Ханна повернулась и, широко размахнувшись, ударила Джудит прямо в лицо. Скорее от неожиданности, чем от силы удара, та испугалась и ослабила хватку. Ханне удалось выскользнуть на крыльцо, но женщина прыгнула ей на спину и одной рукой вцепилась ей в шею, а другой замкнула удушающий захват.

Ханна стала ловить ртом воздух. Борьба длилась всего несколько секунд. Их тела пару раз крутнулись в пьяной карусели, и Ханна, потеряв ориентацию в пространстве, не заметила, как близко они находились от края ступеней. Ее легкие требовали воздуха. Она напряглась и из последних сил ударила нападавшую локтем в живот, чтобы освободиться. От удара — и из-за обледеневшего края крыльца — женщина оступилась и полетела вниз прямо на дорожку, выложенную облицовочным камнем, который сверкал, словно глазурь на праздничном пироге. Раздался глухой удар.

Ступив на хрустящий газон, Ханна набрала побольше воздуха и побежала в направлении леса. И только скрывшись в спасительной тени сосен, она оглянулась и увидела, какое большое расстояние отделяет ее от Джудит.

Две лампы в виде переносных фонарей зажглись над крыльцом, и в дверном проеме появился Маршалл в своем махровом халате. Джудит неподвижно лежала на каменной дорожке, а ее ночная сорочка задралась до бедер. Одна нога у нее была неприлично подвернута вовнутрь. Она напоминала тряпичную куклу, брошенную на пол избалованным ребенком, которому принесли более интересную игрушку.

Ханна держалась леса, граничившего со всеми домами вдоль Алкот-стрит. Девушка понимала, что ей не следует выходить на открытую местность, пока она не доберется до пересечения Алкот с главной улицей Ист-Эктона. Под деревьями почва была не слишком скользкой, и она могла идти довольно быстро. Ей пришлось остановиться только один раз, когда ее халат зацепился за какой-то колючий куст.

Похоже, ее никто не преследовал.

Это из-за Джудит? Наверное, они уже внесли ее в дом или вызвали «скорую». Ханна не слышала сирен, поэтому можно было предположить, что женщина, упав, всего-навсего потеряла сознание. Все случилось так внезапно — наскок из темноты, хватание за волосы. Впрочем, девушка понимала, что нужно сосредоточиться на настоящем.

Лес впереди начал редеть; деревья уступили место полю, на котором летом дети играли в софтбол. Ветер повалил часть бек-стопа, а проволочное ограждение покрылось льдом. Через улицу виднелся шпиль церкви Дарующей вечный свет Девы Марии, сияющий в лунном свете.

Ханна была на полпути от пустынного перекрестка, как вдруг услышала, что со стороны Алкот-стрит в ее сторону движется автомобиль. Низко пригнувшись, девушка метнулась за церковь и пересекла сад, примыкавший к приходскому дому. Затем она осторожно обошла каменную скамейку, на которой летом отец Джимми в первый раз принял у нее исповедь, и спряталась за большим кустом гортензии, ставшим для нее временным убежищем. Несмотря на то что на Ханне было несколько слоев одежды, холод уже пробирал ее до костей.

Перед приходским домом остановился «мини-вен». Выпрыгнувший из автомобиля Маршалл несколько раз с силой нажал на кнопку дверного звонка, отступил на шаг и стал вытирать ноги о коврик. На втором этаже зажегся свет, и спустя пару минут дверь открылась. Между спустившимся вниз монсеньором Галахером и нежданным посетителем завязался короткий разговор.

В какой-то момент Ханне показалось, что монсеньор хотел пригласить Маршалла в дом, но мужчина энергично замотал головой и показал на свои ручные часы. Он все больше волновался. Монсеньор по-отцовски похлопал его по плечу: «…Мои глаза и уши открыты… Положитесь на меня…» — «Очень любезно с вашей стороны. Спасибо большое».

Они обменялись рукопожатием, старый священник закрыл дверь, а Маршалл вернулся к «мини-вену». Ханна смотрела, как свет задних фар автомобиля постепенно отдаляется от нее, и лишь после этого решилась вылезти из-под гортензии. Через боковое окно ей было видно, что монсеньор с кем-то разговаривает в коридоре, и она поняла, что отец Джимми тоже встал. Вскоре свет в коридоре погас.

Не успела Ханна подумать о том, что они пошли спать, как в задней части дома, где находилась кухня, включили свет. Девушка осторожно прокралась туда. Отец Джимми как раз совершал набег на холодильник, когда она привлекла его внимание, легко постучав в наружную створку двойной двери. Казалось, стук застал его врасплох, но он быстро успокоился.

— Мне можно войти? — спросила она шепотом через дверное стекло.

Он приложил палец к губам и указал наверх. Этот жест, как она поняла, должен был означать, что комната монсеньора находится прямо над кухней, поэтому следует сохранять тишину.

Щеки девушки покраснели от холода, а свет лампы в кухне придавал ее волосам золотой оттенок. Ханна была так оживлена, так взволнована, что создавалось впечатление, будто она только что вернулась с катка. Ему хватило мгновения, чтобы понять, что ее эйфория рождена страхом. Ханна была одета, как бездомная, а банный халат, служивший ей в качестве пальто, порвался.

— Мне нужно отсюда уехать, — прошептала она. — Вы мне поможете?

Взяв девушку за руку, отец Джимми провел ее через кухню, и они спустились в подвал, который служил хранилищем для поломанной мебели, старых церковных скамеек и треснувших скульптур.

Воздух здесь был холодным и затхлым.

Только теперь отец Джимми заговорил с ней:

— Что случилось?

— Разве монсеньор не объяснил вам?

— Он только сказал, что приезжал мистер Витфилд и искал вас здесь. Между вами и Витфилдами якобы произошла ссора, вы расстроились и убежали. Долгое время вы не возвращались, и они стали сильно за вас беспокоиться.

— Беспокоиться? Да им плевать на меня. Они убили бы меня сию же минуту, если бы не ребенок. Они заперли меня в спальне, словно заложницу.

— Успокойтесь, Ханна. Не стоит так преувеличивать.

Даже осуждая ее поступок, Джеймс спрашивал себя, почему он с ней так резок. Ведь он верил каждому ее слову.

— Перестаньте относиться ко мне как к какой-то взбалмошной, неуравновешенной девушке. Я была права, что подозревала их. У меня нет доказательств, но я уверена. Они сами мне все вчера рассказали.

Священник почувствовал, как ком подкатил к горлу.

— Что они вам рассказали?

— Вы подумаете, что я сумасшедшая. Я в этом уверена. Никто не принимает меня всерьез, но мне все равно. Я должна убраться отсюда и спасти своего ребенка. Они скоро придут к вам, надеясь найти меня здесь. А я-то рассчитывала на вашу помощь…

Она хотела уйти, но отец Джимми встал перед лестницей, загородив проход.

— Просто расскажите мне, что вам стало известно. Пожалуйста.

Неожиданно Ханна обнаружила, что не в силах произнести ни слова. Она обняла свой живот и стала покачиваться из стороны в сторону, а с губ ее срывался тихий стон. На глазах у нее появились слезы. Джеймс приблизился к ней и взял за обе руки. Девушка положила голову ему на грудь и горько разрыдалась.

— Что они сказали? — пробормотал он, чувствуя, как ее мягкие волосы касаются его губ.

— Они сказали… что я была избрана. — Ханна чуть подняла голову. — Избрана быть сосудом для второго пришествия.

Позже отец Джимми не сможет описать то чувство, которое охватило его подобно океанской волне, которая накапливает мощь перед тем, как обрушиться на пловца, и бросает его туда-сюда, проходит сквозь его тело, так что на какой-то момент они становятся одним целым. Никогда раньше он не испытывал подобного. У него закружилась голова, и подвал, казалось, на секунду исчез.

Когда же все кончилось и к нему вернулось сознание, Джеймс увидел перед собой лицо Ханны, чьи голубые глаза смотрели прямо на него. Это было самое прекрасное лицо, которое он когда-либо видел.

 

Глава 41

«Иисус умер. Иисус воскрес. Иисус придет к нам снова».

Высоко подняв потир над головой, отец Джимми цитировал вслух таинство веры, а разношерстная паства, нашедшая в себе силы встать рано и прийти на утреннюю службу, повторяла за ним. В это воскресенье прихожан было меньше, чем обычно, что объяснялось ненастной погодой и все еще скользкими дорогами из-за прошедшего прошлой ночью дождя, поэтому некоторые голоса выделялись среди остальных, отчего слова звучали вразнобой и казались ему потертым ковром, на котором местами еще сохранились яркие махровые пятна.

Еще с тех времен, когда он был простым министрантом, отец Джимми говорил себе — и другим, если кто спрашивал, — что его дом — церковь. Он чувствовал в ней свое призвание подобно тому, как чувствует свой врожденный талант художник, доктор или учитель. Для него не существовало сомнений, альтернативы этому или спасения от этого. Джеймс каждый день говорил Господу спасибо за то, что тот вселил в его сердце такую уверенность.

А теперь случилось это.

Его взгляд скользил по лицам смотрящих на него людей. В одних виделась скука, в других — страстное желание просвещения. Но были здесь и те, которых просто привела сюда укоренившаяся привычка. Как бы они отреагировали, если бы он вдруг выступил вперед и объявил, что второе пришествие уже почти случилось? Сказал бы, что Иисус вновь войдет в этот мир и принесет спасение всем униженным и угнетенным? Изменились бы их жизни в мгновение ока или же они с безразличием перекрестились бы и пошли домой к своим бессмысленным телепередачам или на надоевшую работу?

Закончив службу, отец Джимми вернулся в ризницу, в которой уже был монсеньор.

— То, что произошло вчера, стало для меня полной неожиданностью, — сказал старик, доставая из шкафчика мантию, а Джеймс начал снимать свою. — Не могу утверждать, что не думал, что подобное может случиться. Ты что-нибудь слышал о той девушке?

— Простите? — переспросил его отец Джимми, наполовину сняв мантию через голову.

— О той девушке, Мэннинг. Ты о ней ничего не слышал?

Молодой священник стал приглаживать волосы руками, чтобы выиграть время для ответа.

— Нет, не слышал. Совсем ничего, — ответил он.

— Нехорошая история получается. Думаю, мне нет смысла говорить тебе, чтобы ты сообщил о ней куда следует, если вдруг увидишь.

— Нет, монсеньор, я понимаю, — сдержанно произнес отец Джимми, а сам подумал: «Вот так и начинается падение. Сначала маленькая ложь, потом “нет, не слышал”. А дальше что?» Первая трещинка в цементном растворе, который не дает распасться кирпичной стене. Она едва заметна. К тому же стена ведь не падает? Но от второй трещины раствор раскрошится больше, и еще больше от третьей.

Он отдал свою бело-золотую мантию мальчику-министранту, который повесил ее в шкафчик.

— На сегодня все, Майкл, можешь идти, — сказал монсеньор мальчику и обратился к Джеймсу: — Знаешь, мистер Витфилд снова сегодня утром приезжал.

— В самом деле?

— Девушка до сих пор не вернулась. Ее не было всю ночь, и это в ее-то положении. Невероятно! Я посоветовал ему обратиться в полицию, если она не покажется в скором времени. Что могло случиться, чтобы вот так выскочить на улицу посреди ночи?

— Я… Я не берусь утверждать, но я уже рассказывал вам, что она боится этих людей. Вы запретили мне заводить об этом речь.

Монсеньор кивнул в знак согласия.

— Да, говорил. Но в свете происходящего я мог и ошибаться.

— Ну, она была ужасно… озадачена. Она боится за ребенка, которого носит под грудью. С самого начала ей очень сильно хотелось его оставить. И теперь, учитывая всю эту информацию, девушка боится отдавать ребенка в их руки.

— И как ей поступить правильно, по твоему мнению?

— Я, честно говоря, не знаю.

— У нее есть доказательства, оправдывающие ее подозрения? Или это… как бы сказать… чисто теоретически?

— Теоретически, монсеньор.

— А может, она все выдумывает? — Резкие нотки в голосе монсеньора Галахера свидетельствовали о том, что у него начало лопаться терпение. В ризнице сильно топили, и воздух обжигал ему ноздри.

— Нет, не думаю, что она выдумывает. Она их прямо спросила, и они подтвердили ее опасения.

Не такой ответ хотелось бы услышать монсеньору Галахеру. Иметь дело с иллюзиями нервной девушки и без того было нелегко. А если это не иллюзии, тогда последствия могут быть очень серьезными. Внезапно вспомнилась лекция, которую Джеймс пытался прочитать ему в прошлый раз.

— Но как им удалось добыть кровь Христа, ДНК или как ее там, которую, как ты считаешь, они использовали в своих целях?

— Я осмелюсь лишь предположить, опираясь на то, что читал. Сударум хранится под замком в крипте собора в Овьедо. Очень редко его выносят, чтобы показать верующим, и сразу же возвращают в реликварий. Семь лет назад, как раз в страстную пятницу, произошло нечто странное. У священника, который относил сударум в крипту, случился сердечный приступ со смертельным исходом, и реликвия в течение нескольких минут оставалась без присмотра. Этого более чем достаточно, чтобы успеть взять образец крови.

— Но об исчезнувшем куске платка нам стало бы известно.

— Необязательно, чтобы это был целый кусок. Сойдет и нить. Нужна всего лишь крупица. Ученые использовали узкую полоску, чтобы добыть образцы крови с Туринской плащаницы. Почему же такой трюк нельзя повторить и с сударумом? Вряд ли это кто-нибудь заметит.

— Значит, ты убежден, что с научной точки зрения это возможно?

— Более чем возможно. Я думаю, что это уже случилось.

Монсеньор Галахер провел пальцами по внутренней стороне своего воротничка. Почему завхоз так сильно включил отопление? В ризнице душно. Так и задохнуться недолго. По его шее катилась надоедливая струйка пота.

— Даже если все, что ты говоришь, — правда, то это не означает, что второе пришествие неизбежно. У нас нет никаких конкретных доказательств, что пятна на сударуме — кровь Иисуса. Эту историю передавали из поколения в поколение. Это — традиция. То, во что мы хотим всем сердцем верить.

— Сам Папа молился перед ним, — возразил отец Джимми.

— А почему он не должен был этого делать? Молитва никогда не навредит. А что, если это вовсе и не кровь Христа? Что, если это — кровь… ну не знаю, римского солдата, погибшего в битве, или средневекового авантюриста? Или просто кровь обычного преступника? Что тогда бедная девушка носит у себя в животе? Ведь рядом с Иисусом распяли двух воров, не так ли? Почему один из этих двоих не может переродиться?

Он заметил, что эти слова вызвали ужас у молодого человека и с его лица схлынула кровь. Старик не хотел быть с ним таким суровым. Джеймс все еще впечатлительный и во многих отношениях напоминает ребенка.

— Ради интереса предположим, что традиция в данном случае не врет, что действительно лицо Христа накрыли после смерти этим самым платком. Тогда все, что получится у этих людей, так это возродить Его оболочку, в которой Он пребывал во время своей столь недолгой земной жизни, то есть тело, от которого Он отказался. Ни в коем случае не Его дух, не Его душу, не Его божественность.

— Если, конечно, они не делают это по Божьей воле, как сами и утверждают.

— Ах, Божья воля! Сколько людей об этом заявляло и скольких людей это сбивало с праведного пути? — Тем не менее аргумент молодого преемника заставил монсеньора глубоко задуматься. Он опустил голову и, сам того не замечая, потер виски кончиками пальцев. Ожидая ответа, отец Джимми чувствовал себя неловко, но все не решался нарушить тяжелую тишину, которая воцарилась в ризнице.

Наконец старик сказал:

— Если на то воля Божья, то ни тебе, ни мне, ни кому-либо еще не удастся помешать этому. А если нет — тогда на тебя возложен священный долг, Джеймс.

— Какой?

— Думаю… Думаю, ты должен найти эту девушку.

— Почему я?

— Она же доверяет тебе, разве не так?

— Да, но я отказываюсь возвращать ее тем людям.

— Я ничего и не говорил о том, что ее следует возвращать им. Я сказал, что ее нужно найти. К тому же, если у тебя все получится, не нужно сообщать об этом Витфилдам. Я запрещаю тебе ставить их в известность о своих действиях. Теперь это дело церковных властей. Они о ней позаботятся.

— Значит, вы верите мне и… верите ей?

— Я верю, что горстка фанатиков задумала нанести невообразимый вред Церкви, и этого для меня вполне достаточно. Современный мир не нуждается в еще одном лжепророке, к тому же рожденному наукой. Подумай о последствиях, о том, что может произойти, если об этом узнают. Каждый мало-мальски верующий человек — из наших мест или из Тимбукту — прибежит сюда, чтобы поклониться этому ребенку, кем бы тот ни оказался. Ну а СМИ раструбят об этом «чуде» на всю планету, уж будь уверен. Вообрази, какая тогда начнется истерия! Что случится с Церковью в этом хаосе и неразберихе? Мы, священники, ведем очень заурядную жизнь, Джеймс. Мы копаемся у себя в саду и пожинаем скромные плоды наших трудов, которые в них произрастают. Но ты призван сделать что-то воистину выдающееся. Господь привел к тебе эту девушку, чтобы ты не дал хаосу поглотить мир. Теперь я все понимаю. И ты, должно быть, тоже. Мы столкнулись с происками сатаны. Поэтому найди ее, Джеймс. Останови эту ересь. Защити от нее Церковь, которую так любишь.

Пораженный прозвучавшей в голосе монсеньора мольбой и снедаемый чувством вины за то, что он скрывал от старика правду, отец Джимми почувствовал, как на глазах у него выступили слезы.

— Я попытаюсь, отче. Я сделаю все возможное.

Монсеньор возложил руку на голову молодого священника.

— Это все, о чем нас просит Господь, Джеймс.

 

Глава 42

Обстановка была ни к черту. Так, во всяком случае, объясняла себе Тери. Увидеть ее в «Голубом рассвете»? И неудивительно, что она сразу не узнала ту женщину.

Она стояла возле кассового аппарата в толстом синем шерстяном пальто и русской меховой шапке (возможно, этот нелепый головной убор частично тоже был виновен в том, что Тери допустила оплошность) и пыталась привлечь к себе внимание официантки. В это воскресное утро работы в закусочной, как ни странно, выдалось невпроворот. Ее помощник позвонил и сказал, что плохо себя чувствует, но в это никто не поверил. Если история движется по спирали, то парень, скорее всего, отсыпался с дружками после бурной субботней ночи.

Тем не менее для Тери это означало, что ей самой придется убирать со столов. Новенькая официантка до сих пор еще не поспевала за клиентами, хотя к этому времени вот уже семь месяцев здесь проработала! А в Бобби снова проснулся его обычный, озлобившийся на нее дух противоречий.

А тут какая-то женщина возле кассового аппарата взялась щелкать пальцами всякий раз, когда Тери проходила мимо, чем подливала масла в насилу сдерживаемый огонь гнева официантки.

— Я обслужу вас, как только смогу, дорогуша. Разве не видите, я и так из кожи вон лезу?

Все столики в закусочной были заняты. Куда эта женщина намеревалась сесть? К кому-нибудь на колени?

Тери спешно убрала тарелки со столика, за которым находились четыре клиента, приняла у них заказ на десерт и направилась в кухню, ненадежно удерживая посуду в правой руке. На этот раз женщина решила не ограничиваться простым щелчком пальцев. Она незаметно толкнула официантку, которая подпрыгнула, и в результате одна тарелка слетела на пол и разбилась.

— Мне ужасно жаль, — сказала женщина, нагибаясь, чтобы собрать остатки разбившейся посуды. Только тогда Тери узнала в ней Джолин Витфилд. Надо же: явилась прямо в «Голубой рассвет»!

Бобби выкатился из кухни с веником и совком для мусора в руках.

— Я об этом позабочусь, леди. Не хочу, чтобы вы порезались, иначе, наверное, подадите на меня в суд и снимете с меня последнюю рубашку.

Тогда на Бобби не было рубашки, только футболка в жирных пятнах, но он натужно рассмеялся, и его нарочито радостный смех тут же растворился в мучительном кашле, вызванном постоянным курением.

— Простите меня, я не хотела, — сказала Джолин извиняющимся тоном, когда Тери, беспокоясь за судьбу оставшихся тарелок, скрылась в кухне.

Бобби отнесся к происшедшему по-философски.

— Ничего страшного, — заявил он. — Мы здесь стараемся не использовать посуду больше одного раза. Если вы минутку подождете, то я найду для вас столик.

— О, мне не нужен столик. Я просто зашла поговорить с Тери.

Он смел осколки на совок и отнес их в кухню.

— Эй, Тери! Ты что, не могла найти другое время для разговоров? Мы тут немного заняты.

— Да неужели, Бобби? А я и не заметила. Ногти два часа в сортире красила.

— Черт, просто пошевеливайся, хорошо? У тебя тут еще заказ с прошлого вторника!

Тери схватила с прилавка поднос с четырьмя гамбургерами, которые представляли в тот день блюдо дня, сунула бутылочку соуса «табаско» в карман своего фартука и твердой походкой направилась к клиентам, давая понять, что могла сделать это с завязанными глазами.

После того как она отнесла еду мамочке с глазами навыкате и трем ее ребятишкам, у которых были такие же глаза, Тери наконец обратила внимание на Джолин.

— Что привело вас сюда, миссис Витфилд?

— Я ищу Ханну.

— Странно! Вчера я искала ее у вас, а сегодня вы ее ищете. Да что с ней, интересно, происходит?

— Надеюсь, ничего серьезного. Ханна немножко расстроилась сегодня утром и ушла.

— Правда? Бедняжка. А чего это она расстроилась?

— В том-то и дело, что я не знаю. Эмоции. Она стала такой непредсказуемой! Она вам не звонила?

— Сегодня нет, хоть мне бы этого и хотелось. Извините, я на секундочку.

Тери обошла свои столы и долила кофе в несколько чашек. Чтобы показать, что она не намерена уходить, Джолин сняла меховую шапку и поправила волосы.

«Пускай поторчит здесь немного», — подумала Тери. Отследив взгляд Джолин, она увидела на парковке «мини-вен». За рулем сидел мужчина средних лет с буйными черными волосами, в которых местами проступала седина. Мистер Витфилд, догадалась Тери. Пусть оба здесь поторчат!

Прошло десять минут, прежде чем она вернулась к стойке.

— Послушайте, сомневаюсь, что Ханна покажется здесь в скором времени. Может, я могла бы еще что-то для вас сделать?

Джолин казалась подавленной.

— Думаю, что могли бы. Ее тетя и дядя живут в Фол-Ривер, так ведь? Вы случайно не знаете их адреса? Мне никогда не приходило в голову, что у них может быть другая фамилия. И конечно же, у них она другая.

— Если Ханне хочется побыть наедине с собой, думаю, вам не следует ей в этом мешать. Ее нет всего лишь несколько часов, да? Вероятно, она вам сразу же позвонит, как только отойдет. Вы же знаете, как это бывает. Все эти гормоны и прочее. К тому же, если бы ей были необходимы тишина и покой, то она вряд ли пошла бы к Рут и Гербу. Ей там не рады. Вы меня понимаете?

— Что же мне теперь делать? Я просто в отчаянии. Я так надеялась, что хоть вы мне поможете. — Джолин из последних сил старалась сохранять спокойствие. — Ханна вбила себе в голову эти безумные идеи. Уж не знаю почему. Не имею ни малейшего понятия, откуда они у нее взялись. Она… Она несет чушь. Ой, простите, я не хотела говорить гадости о вашей подруге. Как и вы, я люблю Ханну, но… но…

Женщина уже не могла сдерживаться, и по ее щекам покатились слезы, оставляя маленькие полоски на макияже. Она пыталась найти в сумочке носовой платок. Видя, что ей это никак не удается, Тери протянула бумажную салфетку с прилавка.

— Благодарю. Извините, что устроила вам здесь драму, — всхлипывая, сказала Джолин. — Но я боюсь за Ханну. Она сейчас в таком нестабильном эмоциональном состоянии, и с ней может случиться что угодно.

Гудение в закусочной больше не могло заглушить ее рыданий, и Тери заметила, что на них уже смотрели несколько посетителей. Отбросив все правила приличия, Джолин вцепилась ей в руку, словно ее вот-вот мог унести разбушевавшийся ливневый паводок.

— Умоляю… помогите мне… У нее мой ребенок, и я так боюсь, что… Не дайте случиться непоправимому… прошу…

Тери стало как-то не по себе, отчасти из-за того, что уже больше половины посетителей положили свои вилки и ложки и открыто на них глазели. Но она испытывала неловкость также и по другой причине.

Совершенно неожиданно на нее накатила волна сочувствия к этой несчастной женщине, которая, не в силах побороть отчаяние, крепко схватилась за нее.

 

Глава 43

Наконец-то в доме наступил покой.

Ханна лежала в двуспальной кровати, но от волнения не могла заснуть. В тот момент все ее мысли были устремлены в будущее. И было над чем поломать голову — где она будет рожать, где будет потом жить, как ей найти хорошего адвоката, ведь она сможет оставить себе этого ребенка, своего ребенка, только обратившись в суд.

Кроме как на Тери и отца Джимми, ей больше не на кого было положиться. Отец Джимми тайно вывез ее посреди ночи из Ист-Эктона и доставил к Тери, после чего развернул машину и поехал обратно, чтобы сразу же приступить к ранней утренней мессе. Тери улетела наводить порядок в закусочной. А остальные… Ханна до сих пор видела Джудит Ковальски, застывшую в неестественной позе на заснеженной дорожке, и Маршалла, который в тихом ужасе смотрел на свою начальницу. На снегу была кровь, и, когда он наклонился, чтобы поднять упавшую женщину, кровь попала ему на руки, отчего стало казаться, что на них надеты ярко-красные перчатки, как у завершающего представление персонажа жестокого шоу менестрелей. На нем был цилиндр, и он смешно ходил по снежному газону, улыбаясь Ханне распутной белозубой улыбкой и махая ей окровавленными руками…

Тут зазвонил телефон. Ханна вскочила, чувствуя, как ее захлестнула волна страха. Она все-таки задремала.

Девушка немного колебалась перед тем, как поднять трубку, и пыталась окончательно проснуться. Это мог быть отец Джимми. Она потянулась к телефону у кровати.

Звонила Тери.

— Привет, дорогая, ты как? Нипочем не догадаешься, кто прямо сейчас торчит у нас на парковке, пытаясь вынюхать, где ты.

— Только не говори, что Джолин…

— И какой-то мужчина. Муж, я полагаю.

У Ханны начало сжиматься горло.

— Они уже здесь! Что мне делать?

— Ничего. Оставайся в доме. Я просто хотела тебя предупредить.

— Ты им не сказала, что я у тебя?

— Я что, по-твоему, дура? Притворилась, будто понятия не имею, где ты. А она — крепкий орешек, должна признать. Я не удивлюсь, если Витфилды попытаются за мной проследить. Подожди, они уезжают.

— А если они заявятся сюда?

— Просто не подходи к двери. Попроси Ника, пусть скажет им, что тебя у нас нет. Уж он-то нагонит на них страху.

— Ник уехал, Тери.

— Черт, забыла! Он же повез мальчиков на баскетбол. Ох уж мне этот Ник! Его никогда нет рядом, когда он нужен.

— Они придут сюда, я не могу оставаться у вас.

Тери почувствовала, как в Ханне растет страх. Голосу нее был довольно спокойный, а вот дыхание выдавало ее с головой: оно становилось все отрывистее, так что через каждые два слова девушке приходилось делать вдох.

— Нет, можешь. Только убедись, что двери заперты. Да, и не забудь о двери в подвал. Дети играли утром на заднем дворе и могли оставить ее открытой. Если от этого тебе станет легче, то задерни шторы в гостиной.

— Они выбьют двери, Тери. Я знаю, они это сделают.

— Не дума…

— Тери, я много чего тебе не рассказала о прошлой ночи, об этих людях и этом ребенке. Это куда серьезнее, чем ты думаешь. Мне нужно, чтобы кто-то защитил меня от них.

— Тогда позвони в полицию.

— Я… Нет, я не могу.

— Опять секреты, да? Послушай, ты устала, поэтому преувеличиваешь. Успокойся, и все будет хорошо. Главное — не выходи из дома. Поняла?

Перед домом кто-то хлопнул дверью автомобиля и привлек этим внимание Ханны. Витфилды не могли сюда так быстро добраться, подумала девушка. Во всяком случае не раньше, чем она успеет проверить замки.

— Алло, Ханна?.. Ханна?.. — позвала Тери. — Ты все еще там?

— Да… — Она глубоко вдохнула и затаилась.

— Я вернусь, как только смена закончится.

Ханна повесила трубку и посмотрела в окно гостиной как раз в тот момент, когда мужчина из соседнего дома закрыл за собой дверь. Ложная тревога. Но Витфилдам все равно удастся вычислить ее, и это было лишь вопросом времени. Резким движением она задернула шторы. Тело казалось чересчур тяжелым. Сегодня она долго была на ногах и очень мало спала. У нее почти не осталось сил, чтобы продолжать бороться.

Нет, она должна. Ради ребенка ей нужно уйти туда, где есть люди. Быть одной — значит быть уязвимой. Безопасность в численности. Отец Джимми был защитой. Но почему его нет сейчас рядом с ней? Поддавшись охватившему ее порыву, Ханна в волнении снова взяла трубку и набрала справочную, чтобы узнать номер службы такси.

Автомобиль вез ее мимо знакомых домов, потрепанных непогодой, и Ханна спрашивала себя, стоило ли предупредить их о своем приезде. Последние несколько месяцев она практически не общалась с Рут и Гербом, потому что ей казалось, что так будет лучше для всех. Ханна не забыла послать им обоим открытки с поздравлениями ко дню рождения и пару-тройку раз звонила, чтобы спросить, как у них дела. Правда, разговором эти звонки назвать было сложно. Просто беглые вопросы о самом основном, чтобы узнать, что все здоровы, а если и нет, то «этого следовало ожидать», как любил повторять дядя Герб.

Если они откажутся принять ее, она заберет всю свою одежду, которую оставила у них (и в которую не влезет), и таксист отвезет ее в один из мотелей на границе штата. Приняв решение, Ханна почувствовала, что ее дыхание пришло в норму. Теперь ей уже лучше.

Герб стоял на подъездной дорожке и соскребал лед с ветрового стекла своей машины, когда такси остановилось на обочине. Сначала дядя не узнал ее, но что-то, видимо, мелькнуло в его сознании, и он перестал соскребать лед и во второй раз посмотрел на нее, уже более внимательно. Ханне показалось, что его губы сложились в мимолетную улыбку на обычно суровом лице.

Девушка протянула таксисту десятидолларовую купюру и, пока тот собирал ее сдачу, осмотрела улицу в поисках Джолин и Маршалла. Но та была безлюдна. Одна из штор в гостиной была оттянута в сторону, и Ханна догадалась, что Рут наблюдает за ней.

Герб не скрывал своего удивления, когда девушка неуклюже вылезала из такси.

— Бог мой, ты только посмотри на себя!

Оказывается, стоять перед ним беременной и говорить с ним по телефону, будучи беременной, было для него совершенно разными понятиями.

— Осторожнее здесь. Тротуар скользкий.

Он подал ей руку, чтобы поддержать, и провел по дорожке к парадной двери. Ханна не могла вспомнить, когда еще дядя Герб был таким заботливым.

— Думаете, тетя Рут не обрадуется, увидев меня?

— Все уже давно в прошлом. Если хочешь знать правду, то мне кажется, что она постоянно жалеет о том, что позволила тебе уехать, хотя сама в этом, наверное, никогда не признается. Каждый раз, стоило мне только повесить трубку после разговора с тобой, Рут тут же устраивала мне допрос обо всем, что ты мне рассказала. Я говорил, что пускай сама тебе позвонит, раз уж сгорает от любопытства. Но ты же знаешь тетю Рут.

В этот момент, словно по сигналу, Рут открыла перед ними дверь. Первое, что бросилось Ханне в глаза, было то, что тетя заметно постарела за эти месяцы. В воспоминаниях племянницы она всегда оставалась непреклонной, суровой женщиной. Теперь черты ее лица сделались мягкими, как будто медленно таяли, уголки рта начали опускаться, щеки немного впали, а глаза, казалось, утратили хищное выражение.

— Это новое пальто? — спросила тетя, когда Ханна вошла в дом.

— Пальто? А, нет. Это Тери мне дала. Я его одолжила. Оно немного не по размеру, правда?

Ханна нервно хихикнула и попыталась натянуть пальто на живот.

— По мне, так это не твой стиль. Слишком ярко. Ты никогда так не одевалась, пока жила здесь.

— Да, наверное.

— Слишком красное.

Ханна сняла пальто и повесила его во встроенный в стену шкаф.

— Итак, как поживаешь? — осведомился Герб, чтобы заполнить неловкую паузу.

С чего бы ей начать? Как рассказать им о своей проблеме, чтобы они поняли? Естественно, что лучше не вдаваться в детали о докторе Йохансоне, Джудит Ковальски — Летиции Грин, ДНК и реликвиях, на которых была кровь Христа.

— Физически со мной все в порядке… Стала огромной, насколько это возможно, но чувствую себя хорошо… А что касается остального, э-э-э, не всегда легко жить с людьми, которых не знаешь… И я вот подумала, что мне нужна небольшая передышка… Поэтому, когда Тери пригласила меня в гости…

— А у Тери есть где спать? — перебила ее Рут.

— На кушетке.

— В твоем-то состоянии? — В Рут проснулась присущая ей вспыльчивость. — Это же смешно! Почему бы тебе не побыть у нас и не поспать в своей комнате?

— Я не знала, захотите ли вы меня принять. В любом случае я здесь ненадолго.

— Глупости. Это же твоя комната. И можешь ею пользоваться, пока ты здесь.

То, что она услышала от Рут, не очень-то походило на приглашение, но Ханна полагала, что это все, на что была способна ее тетя. Вероятно, Рут решила притвориться и вести себя так, как будто бы это обычное воскресенье и их неприятные разногласия остались в прошлом. Причем они оба пытались это сделать. Ханна улыбнулась: их попытки очень ее тронули.

— Налить тебе чаю? Тебе же можно чай, да?

— Да, пожалуйста.

— Тогда проходи в кухню.

— Ханна, только не говори, что уже забыла, где у нас кухня, — пошутил Герб.

В кухне, сидя за столом, попивая чай и уплетая сладкие рулеты, они разговорились. Герб и Рут слушали ее рассказы об Ист-Эктоне, отце Джимми и церкви, а Ханна слушала их — о новых соседях через два дома, которые покрасили стены дома в цвет яиц американского дрозда (конечно, девушка его заметила, когда к ним ехала), и о том, как все соседи были этим недовольны.

Рут сказала по секрету, что в последнее время ее подводят ноги, но доктора никак не могут найти причину. Герб тут же заявил, что она вообще должна благодарить судьбу за то, что ей их еще не отрезали.

О ребенке не говорили, но Ханна не обижалась. Рано или поздно им придется затронуть эту тему. А пока что она наслаждалась забытым ощущением уюта, которое начало возвращаться к ней в этом доме. Оно исходило отовсюду, даже от Рут и Герба! Ханна попыталась понять причину. Детство ее никак нельзя назвать счастливым, и ей было трудно делать вид, будто ее и родственников связывают тесные семейные узы.

Но они были ее семьей, как ни крути, а здесь — ее дом. И вряд ли теперь что-то можно было изменить. Накопленные воспоминания никому не принадлежат и не подчиняются ничьей воле. Даже если навсегда порвать с прошлым, как она это, наверное, сделала, нельзя притворяться, что его вообще не существовало. Рут и Герб были частью ее, а она — частью их. Возможно, и они наконец-то это поняли. Возможно, когда она от них уехала, они почувствовали внутри себя пустоту, и поэтому ее возвращение — если проблема действительно заключалась в этом — не стало для них всех столь тяжелым испытанием, как она его себе представляла.

— Ты выглядишь усталой, Ханна, — заметила Рут. — Может, поднимешься к себе в комнату и немного вздремнешь перед ужином? Должна признаться, ты застала нас врасплох, но я уверена, что к этому времени мы сумеем раздобыть что-нибудь приличное. Что ты сейчас ешь? Я имею в виду ребенка.

Вот оно! Рут даже о ребенке заговорила.

— Нет, тетя Рут, — ответила она. — Я съем все, что ты приготовишь.

Ее комната осталась такой же, какой она ее покинула. Плюшевый пингвин по-прежнему сидел на своей жердочке у окна, а у кровати лежали книжки в мягком переплете, которые она читала прошлой зимой. Ящики комода, из которых она все забрала, до сих пор оставались ничем не заполненными, например елочными игрушками или старыми номерами «Нэшинал Джеогрэфик».

Неужели они ждали ее все это время?

Ханна легла на кровать и потонула в ее мягкости, наслаждаясь долгожданным ощущением покоя. Последние двадцать четыре часа нервы у нее были на пределе, все тело, отвыкшее за эти месяцы от более-менее продолжительных нагрузок, болело. Стараясь не думать о генетике и замыслах сумасшедших, она сосредоточилась на том, как ей было сейчас хорошо в этой кровати, которая верой и правдой служила многие годы.

Казалось, что она до сих пор чувствовала здесь присутствие матери, тихо поющей нежным голосом: «Баю-баюшки-баю, не ложись на краю, придет серенький волчок и укусит за бочок».

Неожиданно Ханну поглотил глубокий сон и у нее возникло ощущение, будто она падает в бездонную пропасть.

Ее мать все еще была рядом и монотонно пела ей колыбельную, но затем ее голос стал отдаляться и уже звучал из соседней комнаты, за окном, во дворе: «Баю-баюшки-баю, не ложись на краю… Баю-баюшки-баю, не ложись на краю…» Голос, от которого она всегда незаметно засыпала, был такой приятный, как мелодия из музыкальной шкатулки.

Потом образ матери исчез, а на ее месте появились Джолин, Маршалл и доктор Йохансон. Они стояли у ее кровати, смотрели на нее и улыбались. На руках у Маршалла теперь не было красных перчаток. Он сменил их на белые. Нет, это были медицинские перчатки. И они были на руках не у Маршалла, а у доктора Йохансона. Что он делает в ее сне?

Ханна попыталась позвать маму, но ее губы не смогли издать даже шепота, хотя она тщательно выговорила каждое слово. Ей нужно только махнуть рукой, и мама сразу же появится здесь и спасет ее. Но ее руки неподвижно лежали на кровати, настолько тяжелые, словно их залили бетоном.

«Баю-баюшки-баю… не ложись на краю… придет серенький волчок и укусит за бочок…»

Колыбельная была так далеко, что казалась ей всего лишь слабым звоночком. Но затем ее слова в один миг изменились:

«Баю-баюшки-баю… держите руки на краю… придется немного потерпеть… Это должно ее вырубить…»

Она в больнице? Ханна попыталась заглянуть за спины смотрящих на нее людей, чтобы ответить на свой вопрос, и увидела, что в комнате находятся еще люди. Дядя Герб! И тетя Рут рядом. Лицо тети Рут искажено гневом, каким оно всегда и было, а в глазах читается укор. Это была старая Рут, а не та, что была с ней почти добра сегодня. Что здесь происходит?

Ханна почувствовала укол в правой руке, за которым последовала жгучая боль, и подумала, что ее ужалила оса. Ее всегда жалили осы. Их привлекал в сад аромат цветков розовой штокрозы. Тетя Рут сто раз говорила дяде Гербу выжечь осиное гнездо, иначе насекомые никогда не уберутся из сада. Но дядя Герб так ничего и не сделал.

И вот ее опять ужалили.

Возможно, именно поэтому они позвали доктора Йохансона. Он здесь, чтобы обработать ее укус и снять боль. Ханна с одобрением посмотрела на доктора и увидела в его правой руке шприц. На мгновение ее сознание прояснилось, и она поняла, что это вовсе не сон.

 

Глава 44

— Пусть эта девчонка хотя бы раз подумает о ком-то, кроме себя. Больше ей не удастся сбежать от ответственности, как удалось сбежать отсюда.

Тери не могла поверить в то, что слышала. Ханна исчезла. Герб и Рут сдали ее Витфилдам, и Рут, судя по злорадству, которое чувствовалось даже по телефону, этим гордилась.

— Ханна не убегала из дому. Вы сами ее выгнали. — Тери стала спорить с женщиной, хотя прекрасно понимала, что это было пустой тратой времени. Никто не мог быть столь категоричным в вопросах, что такое хорошо и что такое плохо, как Рут Риттер, за исключением, наверное, Джерри Фалуэлла, но и тому сейчас бы пришлось туго, если бы он попытался вступить с ней в дискуссию.

— Это она тебе такое сказала? Ложь, гадкое вранье! Она всю жизнь только и делала, что врала.

— Ханна не врала вам. Неужели вы до сих пор не поняли, что эти люди хотят с ней сделать?

Однако Рут не собиралась отвечать на вопросы.

— Она больше не причинит горя той несчастной женщине. Уж я-то знаю, каково это — быть неспособной родить ребенка. Я пе буду просто сидеть и наблюдать, как Ханна заставляет их еще больше страдать из-за своего эгоизма!

— Но эти люди использовали ее.

— Они заплатили ей тридцать штук баксов, кормили, одевали и дали крышу над головой. Так ты понимаешь слово «использовать»?

— Они заперли ее. Разве она вам этого не говорила?

— Ложь, еще одна ложь.

— Хорошо! Когда просто скажите мне, куда они ее повезли.

Злорадство ненадолго уступило место холодной паузе.

— Я не спрашивала. Я не лезу в чужие дела, миссис Зито, поэтому ничем не могу помочь.

— Даже если это касается собственной племянницы?

— Ханна — избалованный ребенок, который напакостил и теперь ответит за это. Больше я ничего не скажу по этому поводу.

— А знаешь, кто ты? Ты — необыкновенно тупая баба! И уж поверь мне, я еще мягко выразилась!

Тери в сердцах швырнула трубку, затем пошла в кухню и выпила стакан воды, чтобы остыть. Спустя пятнадцать минут она уже сидела в своей машине и мчалась на север.

Даже когда она добралась до Ист-Эктона, в ней все еще бушевал адреналин и она готова была взорваться. Но стоило ей только остановиться у дома на Алкот-стрит, как бойцовский дух в ней угас. Она не увидела во дворе машин, гаражные ворота были опущены, а сам дом выглядел покинутым. Заглушив мотор, Тери вышла из машины, но теперь никто не вышел ее поприветствовать или, что выглядело бы более приемлемым, прогнать. На заднем дворе при ее приближении несколько воробьев устроили драку.

Она прижала лоб к окну в оранжерее. Внутри было темно, но Тери кое-что разглядела и поняла, что Витфилды еще не полностью управились с переездом. Повсюду стояли коробки с вещами и свернутые в рулон коврики. Тери пересекла газон и, подойдя к мастерской Джолин, не очень удивилась, обнаружив одни голые стены. Все это казалось неудачной шуткой: «Мы приперлись, а вы нас не ждали».

Охваченная гневом и недовольная тем, что ей не удалось выместить свою злость на ком-то из Витфилдов, Тери повернула обратно. Хорошей же она была подругой, когда посоветовала Ханне запереться в доме и успокоиться. Да она просто подвела ее! Тери села в машину и стала бить кулаками руль от разочарования в самой себе.

Вот уже во второй раз за эти дни официантка стучала в дверь дома приходского священника и спрашивала отца Джимми. На сей раз ей не пришлось убеждать его в серьезности ситуации.

— Что-то случилось с Ханной, да? Что-то произошло? — спросил он, не дав ей даже рта раскрыть.

— Она пропала. Я не знаю, где она сейчас.

Тери вкратце рассказала ему о событиях предыдущего дня, когда отец Джимми привез Ханну в Фол-Ривер, оставив девушку ей на попечение.

— Ханна узнала, что Витфилды в городе и ищут ее. Она страшно испугалась, говорила, что боится оставаться одна. Я пыталась успокоить ее по телефону. Надо было плюнуть на работу. Черт! Чертов Бобби, чертова забегаловка, проклятые блюда дня! Ой, извините, отче. Я просто ненавижу себя за то, что не отнеслась к ее словам серьезно. Она говорила, что я не осознаю, насколько опасны эти люди, и что позже все мне расскажет. Это правда? Они действительно опасны?

— Они — очень беспокойные.

— Прекрасно! Я оставила подругу в руках у каких-то психов, чтобы принести гамбургеры миссис Маклинток и трем ее пучеглазым детям.

— Вы ведь не могли знать, что так получится…

— О чем вы говорите, отче? Я же знаю, когда мой супруг Ник таращился на других женщин, не так ли? Я же знаю, когда один из близнецов на перемене дернул девочку за косичку. Это — шестое чувство. Если ты мать, то оно у тебя есть. Тогда почему я не почувствовала, что моя лучшая подруга в беде? Давайте пойдем в полицию.

— Нет, не сейчас. Поверьте мне, пока она носит в себе этого ребенка, они ей ничего не сделают. Это дает нам немного времени. Витфилды объявятся рано или поздно. Или Ханна найдет способ связаться с одним из нас. А пока что…

— Что?

— Мы продолжим ее искать, — сказал отец Джимми и тихо добавил: — И молиться.

Он так и делал. В позднее время он следил за домом на Алкот-стрит в надежде, что Витфилды туда вернутся. Как-то ночью отцу Джимми показалось, что в одной из комнат зажегся свет, поэтому он припарковал машину напротив дома и продолжил свои наблюдения, пока рано утром возле него не остановился полисмен, чтобы спросить, все ли в порядке. Видимо, один из соседей заявил в полицию, что возле его дома ошивается подозрительный субъект. Джеймс сбивчиво ответил полисмену, что ждет одного своего прихожанина, но того не убедили его слова, равно как и пасторский воротничок.

Джеймс заходил в местное почтовое отделение, чтобы узнать, не оставляли ли Витфилды случайно адрес, по которому следует пересылать им почту. Сотрудник почты ответил, что не оставляли. На все свои звонки в авиакомпании, когда он интересовался пассажиркой по имени Ханна Мэннинг, которая, вполне возможно, вылетела в Майами на одном из их рейсов пару дней назад, священник получал любезный ответ, что подобной информации они не предоставляют. День благодарения наступил и прошел, и в магазинах Ист-Эктона витрины постепенно украсили рождественскими игрушками, но от Ханны по-прежнему не было никаких вестей.

Ее образ — не сияющей жизнью Ханны, а измотанной и напуганной женщины, которую он вывез в Фол-Ривер ночью, — никак не выходил у него из головы. Он все еще не забыл, как она, прижавшись к боковому стеклу его автомобиля, наблюдала за огоньками встречных машин, танцующими в темноте, словно светлячки. Девушка была неразговорчива и выглядела более хрупкой, чем обычно.

Что приготовили эти люди для нее и ребенка? Монсеньор предупреждал, что последствия их действий, которые они предпримут, прикрываясь младенцем, будут беспрецедентны.

Забудьте старого Христа, ведь новый уже здесь. Древнее пророчество свершилось. Покиньте свои церкви и молитесь ему. Он торжественно поведет вас за собой в новое тысячелетие! Идите за ним. Идите за ним. За ним!

Как же это произошло? Джеймс вновь открыл папку, в которой хранил всю накопленную информацию о сударуме, Овьедо и ДНК. Он просто бесцельно пролистывал кипы бумаг, когда неожиданно его осенило. Национальное общество плащаницы! С замиранием сердца просмотрев бумаги еще раз, он нашел компьютерную распечатку с изображением Джудит Ковальски.

Но там была не только ее фотография, но и ее почтовый адрес!

Уэйверли-авеню в Уотертауне была ничем не примечательной улицей, по обе стороны которой тянулись столь же непримечательные двухэтажные домики. Дом номер 151 не отличался от своих соседей — полностью деревянное здание с небольшой передней верандой, парковочной площадкой с «мини-веном» и задним двориком, окруженным низким забором из проволочной сетки.

Ничего, что заставило бы к нему присмотреться, а это, догадался отец Джимми, им и было нужно. В конце улицы находилась заправочная станция, аптекарский магазинчик и «Севен-Элевен», которые полностью удовлетворяли основные потребности местного населения. Он припарковался перед небольшим кафе и вошел внутрь. Пара покрытых царапинами столов «Формайка» и виниловые кресла — вот и все, что напоминало о том, что когда-то сюда любили заходить посетители во время ланча. Джеймс заказал чашку кофе и занял ближайший к окну столик, приготовившись к наблюдению за происходящим вокруг. Отсюда ему открывался прекрасный вид на Уэйверли, 151.

Прошло много времени, прежде чем дверь в интересующем его доме распахнулась и из нее повалила толпа народу, человек этак тридцать. Они о чем-то тихо переговаривались. По-видимому, встреча только что закончилась. В надежде увидеть кого-нибудь из знакомых Джеймс стал всматриваться в их лица. Но все они поразили его своей заурядностью, за исключением белокурой женщины с косичками, которые она закрепила у себя на макушке, и одной пожилой дамы с перекинутой через плечо большой цветастой сумкой. Остальные, судя по всему, перебирали бумажки в административных зданиях Бостона: у них был вид бухгалтеров и офисных работников, которые слишком долго просиживают под флуоресцентными лампами.

Они стали быстро расходиться, задерживаясь только для того, чтобы сказать друг другу традиционное «до свидания», которое, наверное, веселее звучало бы на похоронах и поминках. Некоторые обнимались. Некоторые вроде бы плакали. Постепенно все разошлись. Отцу Джимми стало интересно, остался ли кто-либо в доме.

Прошло двадцать минут, прежде чем он решил покинуть свой наблюдательный пост. Однако в этот момент передняя дверь дома открылась и из нее вышла женщина. Проверив, надежно ли заперта дверь на верхний и нижний замок, она проскользнула за руль «мини-вена». Когда женщина проезжала мимо кафе, отец Джимми узнал в ней Джолин Витфилд.

Священник засунул под кофейную чашку однодолларовую банкноту, перешел дорогу и быстрым шагом направился к дому. Вокруг никого не было видно. Большинство здешних жителей еще не вернулись с работы, а те, кто был уже дома, скорее всего, приклеились к телевизору или спали. Вступив на подъездную дорожку, отец Джимми пригнулся и засеменил вокруг дома в направлении заднего двора. Там, скрываясь за кустарником, он осторожно приблизился к окну.

В комнате отец Джимми увидел мужчину с буйной шевелюрой, в которой начинала пробиваться седина. Он сидел на деревянном стуле спиной к окну и что-то читал вслух. Отцу Джимми хватило и нескольких слов, донесшихся к нему сквозь стекло, чтобы догадаться, что у мужчины на коленях покоилась Библия. Мужчина то и дело отрывался от Святого Писания, чтобы взглянуть на женщину, которая лежала на диване. Лицо ее было повернуто к стене, но белокурые волосы, пусть и плохо расчесанные, Джеймс узнал сразу.

Он смотрел на Ханну до тех пор, пока не увидел, что ее выпуклый живот поднимается и опускается. По крайней мере, она была цела и невредима. Большего он ничего не мог сказать о ее самочувствии. Роды должны случиться со дня на день. Тут Джеймс понял, что уже несколько минут торчит под окном. Побаиваясь, как бы его не заметили, он попятился от окна и по своим следам вернулся к машине.

Пышная итальянка с еле заметными усиками над верхней губой кивнула ему на тротуаре: «Счастливого Рождества, отче».

Только когда священник сел за руль и запустил двигатель, до него дошло, что он не ответил на ее поздравление.

 

Глава 45

— Отец мой небесный, я всегда верил, что ты направляешь меня своей твердой рукой. До сегодняшнего дня. Дай же мне знак… — Молитва отца Джимми звучала не громче шепота.

Монсеньор Галахер подбежал к решетке алтаря, перед которой склонился молодой священник. Пытаясь отдышаться, он и не заметил страдальческого выражения на лице своего преемника.

— Вот ты где, Джеймс! Я увидел твою машину и обыскал весь дом снизу доверху. Забавно, но здесь я надеялся встретить тебя в последнюю очередь! Ты нашел девушку?

— Нашел. Она в Уотертауне. Думаю, ее удерживают там силой.

— Уотертаун? А она уйдет оттуда с тобой?

— Да, если у меня получится с ней поговорить.

— У тебя должно получиться. Я обсудил случай с ней с некоторыми высокопоставленными церковными лицами в Бостоне. Не нужно объяснять, что они там сильно обеспокоены. Но обо всем уже позаботились. — Он сунул руку в карман сутаны и извлек из него листок бумаги. — Вот адрес, куда ты можешь отвезти ее, когда она будет готова.

Отец Джимми посмотрел на бумажку в руке монсеньора.

— Привезти ее сюда?

— Да. Они полностью осведомлены о ситуации и придумают, как поступить.

— Не понимаю, отче.

— Они позаботятся о ней и ребенке.

— Что это означает? Она сможет оставить себе ребенка?

— Тише, Джеймс. Ты же знаешь, что это невозможно. Так должно быть.

— Но кто тогда вырастит этого ребенка?

— Ему найдут подходящую семью, которая воспитает его, не зная, кто он и откуда.

— Ханна этого не позволит, отче.

— Поэтому ты должен ее убедить. Или ты считаешь, что нам следует оставить его Витфилдам, чтобы потом страдать от последствий?

— Конечно же, нет.

— Заставь ее думать, что так будет лучше для ребенка, лучше для нее и лучше для Церкви. Ты ведь тоже так считаешь, правда, Джеймс?

Старик буравил его взглядом.

— Да, отче.

— Вот и хорошо. И я с радостью помогу тебе в этом деле.

— Нет, отче. Будет разумнее, если я сделаю это сам. — Джеймс взял у монсеньора листок с адресом и положил себе в карман. — Я свяжусь с вами в Бостоне.

— Как тебе будет угодно. Я в тебя верю, Джеймс.

После этого разговора, воспользовавшись телефоном в приходском доме, отец Джимми позвонил Тери, и они о чем-то шептались минут пятнадцать. Приняв твердое решение по поводу того, что он должен делать дальше, священник отправился к себе в комнату и достал рюкзак с самой верхней полки шкафа. Весь мир для него изменился.

Ханне не разрешали выходить из дома, который принадлежал Летиции Грин и был новым офисом «Партнерства ради Жизни», вот только ни человека, ни организации более не существовало. Оба они были созданы с одной целью — найти идеальную суррогатную мать, поэтому и исчезли оба, когда эта цель была достигнута. «Партнерство ради Жизни» оставалось лишь заголовком на почтовых бланках, а Летиция Грин снова стала Джудит Ковальски. Стоит отметить, что Рики, веснушчатого сына Летиции Грин, который был смыслом всей ее жизни и неиссякаемым источником в ее стремлении привносить радость в жизнь других людей, никогда не существовало.

Теперь Ханна знала это.

Знала она и о том, что в их безумном замысле задействовано много людей, поскольку за время ее пребывания здесь в подвале дома миссис Грин прошло несколько многолюдных собраний. Сидя под замком, Ханна тщетно пыталась подслушать, о чем они говорят. Из всего сказанного ей удалось разобрать лишь постоянно произносимое хором слово «Аминь!». Когда она наблюдала из окна, как участники собрания покидают дом, ей стало ясно, что они — все до одного! — присутствовали на открытии художественной галереи Джолин. В тот вечер они пришли посмотреть не на картины Джолин. Они собрались там, чтобы посмотреть на нее, на «сосуд».

Сам дом имел чисто практическое назначение, поэтому следов уюта в нем совершенно не было. Подвал предназначался для проведения собраний и обсуждения текущих дел Национального общества плащаницы. Комнаты на втором этаже служили для проживания; они были обставлены мебелью мотельного модерна и тщательно убирались, что, как ни странно, придавало им унылый вид.

Большую часть времени Ханна проводила в отведенной ей комнате, а Джолин и Маршалл поочередно ее стерегли. Девушка начала подозревать, что ее незаметно подсадили на успокоительные средства. Казалось, что вся ее непокорность исчезла, а вместо нее пришла апатия ко всему, что с ней происходило. Она только и делала, что спала и ела, ела и спала. Иногда она бродила по дому, прогуливаясь по комнатам и глядя в окна, но при этом никогда не исчезала из виду своих тюремщиков.

Улица была ей незнакома. Казалось, прошло мгновение — и она перенеслась из дома Рут и Герба на Фол-Ривер и очутилась неизвестно где! Из окон было видно, что на противоположных домах уже развесили рождественские гирлянды, отчего она задавалась вопросом, сколько времени прошло с тех пор, как ее сюда привезли. Ханна знала, что ребенок должен был появиться в скором времени, так как на днях подслушала разговор доктора Йохансона с Витфилдами о возможности искусственных родов.

— Чем скорее мы от нее избавимся, тем лучше, — сказал тогда Маршалл.

— А что, если мы навредим ребенку? — спросила Джолин.

Доктор Йохансон заверил ее, что об этом не стоит беспокоиться.

— Все равно искусственные роды — это неправильно, — настаивала Джолин. — Это не должно случиться таким образом.

Ответ Маршалла охладил ее:

— Мы с самого начала знали, что будет нелегко. У нас нет выбора. Девчонка для нас — угроза.

Угроза?

Вдруг Ханна почувствовала на себе его взгляд и отпрянула от окна.

Весь день небо висело низко, обещая снег, который начал срываться только к вечеру. Сумерки окутали улицу, и лишь дуговые лампы заправочной станции на углу, которая сверкала, словно коммутаторный зал, стойко держали оборону. Ханна заметила одного из работников станции, который разгонял снег метлой, и двух клиентов, стоявших под навесом и, по-видимому, обсуждавших погоду. Девушка подумала, что снег и огни станции ее обманывают, потому что на расстоянии те двое выглядели как отец Джимми и Тери.

Разве это возможно? У мужчины были черные волосы, а у стоящей рядом с ним женщины — шапочка, похожая на ту, что носила Тери. Вдруг ей захотелось открыть окно и закричать им, но она сумела побороть в себе этот порыв. Вместо этого девушка спокойно вернулась в кровать и положила голову на подушку. Если это и в самом деле были отец Джимми и Тери, то она могла сделать единственно правильный вывод: они знали, где она находится, и у них есть план, как ее спасти.

 

Глава 46

— Что значит, у вас нет плана?

Тери стучала ботинком о воздушный насос, вероятно пытаясь избавиться от снега, налипшего на подошвы, но также и с целью выпустить пар. Не для того она проделала весь этот путь, чтобы теперь стоять здесь и ждать, когда на них снизойдет озарение. Но невозмутимый вид отца Джимми успокоил ее.

— Мы заберем Ханну оттуда, — сказал он.

— Это-то мне понятно, отче. Но как?

— Думаю, мне придется с ними поговорить.

— Что? — переспросила женщина, не уверенная, что расслышала его. — Вы хотите просто пойти туда и заявить, что пришли за Ханной? Неужели вы рассчитываете на то, что эти люди скажут: «О, нет проблем, падре»? Отче, простите меня за такие слова, но я думаю, что вы не в своем уме.

— Господь будет направлять нас.

— Отлично! Может, Господь и будет вас направлять, но сомневаюсь, что у него найдется план и для меня.

— Наименьшее, что они могут сделать, так это поговорить с нами.

— Ненавижу портить другим веселье, но неужели беседа может помочь?

— Иногда нам остается только верить, что все получится.

— Хорошо, я верю! Но мне верилось бы лучше, если бы у нас был план. Однако я верю, черт возьми, верю!

Они проехали полквартала и остановились перед Уэйверли, 151.

Громкий звонок прокатился по всему спящему дому. Ханна оторвала голову от подушки, услышав, как Маршалл встал и направился к лестнице. Джолин уже ждала его внизу у ступенек, и он, спустившись, увидел на ее лице замешательство.

— Молчи и не открывай дверь, — сказал он.

Звонок зазвучал вновь.

— Эй! — громко позвал отец Джимми. — Есть кто дома? Я хочу поговорить с Ханной Мэннинг.

В ответ — молчание.

— Я знаю, она здесь.

Джеймс подергал дверную ручку. Он чувствовал, что за дверью стоят люди, как незадачливый прохожий, возвращающийся домой поздно ночью, иногда чувствует в темноте грабителя, хотя тот одет в черное и стоит неподвижно.

— Послушайте, я не уйду отсюда, пока мне не дадут поговорить с ней, поэтому открывайте сейчас же.

Из-за двери послышался приглушенный голос:

— Кто там?

— Отец Джимми Уилд. Я здесь, чтобы увидеть Ханну Мэннинг.

— Боюсь, вы ошиблись адресом.

Тери толкнула священника в бок, показывая тем самым, что у нее лопается терпение.

— Если вы меня не впустите, то я буду вынужден пойти в полицию и рассказать, что вы удерживаете человека против его воли.

Наступила продолжительная пауза, потом послышался щелчок отодвигаемой задвижки. Дверь широко распахнулась.

На пороге стоял Маршалл Витфилд.

— В таком случае прошу, входите. Телефон в кухне. Пожалуйста, звоните.

Как гостеприимный хозяин, он отошел в сторону, чтобы отец Джимми мог пройти в коридор. Тери, которая тоже была сбита с толку, не отставала от священника.

— Сюда. — Маршалл указал на залитую ярким светом комнату в конце коридора.

Увидев Джолин, Тери кивнула ей в знак приветствия, но та ее проигнорировала. Ни она, ни Маршалл ничего не объясняли и не пытались препятствовать их продвижению. По какой-то причине Маршалл просто открыл дверь и вызвался проводить их к телефону. Тери не видела в этом никакого смысла. Неужели Витфилды приготовили для них ловушку?

— Вы же понимаете, почему мы это делаем, — сказал отец Джимми, идя по коридору.

— Пожалуйста, отче. Делайте все, что посчитаете необходимым.

— Нельзя держать людей взаперти.

— Вы совершенно правы, — ответил Маршалл с усталым видом. — Мне давно следовало самому обратиться в полицию. Не знаю, как долго нам еще удастся ее защищать.

Отец Джимми остановился.

— Ее защищать? — переспросила Тери. — Вы считаете, что защищаете Ханну, похитив ее посреди ночи?

— Если это поможет ее спасти, то да.

— О чем вы говорите? — спросил отец Джимми.

— Все очень просто. По вине Ханны погибла женщина. Разве она вам об этом не сказала? Думаю, что нет. — Похоже, ему доставляло удовольствие видеть шокированные лица своих гостей. — С тех пор мы пытаемся защитить ее, потому что… ну, это не ваше дело. Как вы и сами знаете, Ханна — очень нервная девушка, а во время беременности ее поведение стало и вовсе непредсказуемым. Прошлой ночью, хоть мне и не хотелось этого говорить, это привело к преступлению.

Тут все услышали стон, идущий со второго этажа на лестнице, где Ханна слушала их разговор:

— Это неправда! Я слышала, как вы сами говорили, что Джудит поскользнулась и упала с крыльца. Я в этом не виновата.

— Тебе кто-то разрешал выходить? — оборвала ее Джудит.

— Не верьте им, отец Джимми, — продолжала девушка, спускаясь к священнику.

— Тогда почему ты сбежала? — холодно возразил ей Маршалл. — Почему не осталась и не помогла ей?

— Вы сами знаете почему.

— Действительно? А как это выглядит со стороны? К какому выводу должны прийти полицейские? На женщину напали среди ночи, а затем напавший скрылся, оставив свою жертву истекать кровью на снегу. Тебе не кажется это подозрительным?

— Но это она напала на меня.

Маршалл криво улыбнулся.

— Это ты так говоришь. А что, если найдется очевидец преступления? Свидетельница, которая не решилась пойти в полицию, поскольку очень испугалась, представив, что наш ребенок родится в тюрьме. Ребенок, ради которого мы пожертвовали всем, родится за решеткой? Можно понять, что для нее сама мысль об этом была нестерпимой мукой. А что, если сейчас этот человек ясно осознает свой долг перед законом и чувствует, что должен рассказать полиции о событиях той ночи?

— А что, если я расскажу им, почему вы жаждете заполучить этого ребенка?

— Да кто тебе поверит? — воскликнул Маршалл. — Тебя посчитают буйной лунатичкой… или просто легковозбудимой девицей, ставшей агрессивной перед родами.

Тут он обратился прямо к отцу Джимми:

— Вот что я предлагаю. Ханна останется здесь и родит нам нашего ребенка, а вы оба — уйдете. Если вы это сделаете, мы забудем о вашем вторжении и не станем заявлять в полицию. Таким образом, нам удастся избежать лишней нервотрепки и мы вернемся к нормальной жизни.

— Быстро наверх! — Джолин схватила Ханну за руку и попыталась увести ее.

— Не трогай меня! — Девушка вырвалась и убежала в кухню. Джолин последовала за ней, и вскоре возле кухонного стола завязалась драка. Руки женщин резко взлетали, напоминая крылья обезумевших ветряных мельниц.

— Маршалл, сделай же что-нибудь! — кричала Джолин.

Маршалл и отец Джимми попытались вмешаться, но вместо того, чтобы восстановить порядок, все их старания привели к еще большей неразберихе, и драка грозила перерасти в нечто похожее на унизительную пьяную возню, которая вредит не только самооценке, но и здоровью.

Тери осознала, что серьезная опасность угрожала только ребенку. С нарастающим беспокойством она наблюдала за потасовкой. Случайный удар или пинок мог привести к трагедии.

— Вы что, сдурели? Оставьте ее! — Она попыталась перекричать неумелых драчуний.

Никто не обращал на нее внимания, пока в свою очередь не закричала Джолин:

— Маршалл! У той женщины пистолет!

Драка вмиг прекратилась, и зловещую тишину, воцарившуюся в кухне, нарушало теперь лишь тяжелое дыхание сражавшихся людей. Все восемь глаз уставились на Тери, которая с пистолетом в руке обошла кухню вдоль стеночки и прислонилась спиной к кухонной двери.

— Откуда он у тебя? — спросила Ханна, ошеломленная неожиданным поворотом событий.

— В этой стране у каждого дальнобойщика есть пистолет. А у Ника их два. Один — для дороги. Один — для меня. Мир — опасное место, — извиняющимся голосом пояснила она и обратилась к священнику: — Я помню, вы говорили, что Бог будет направлять нас, но решила, что ему тоже может понадобиться небольшая поддержка.

Она указала пистолетом на кухонные стулья, давая понять Маршаллу и Джолин, что им нужно присесть.

— А вот мой план. Отец Джимми и Ханна прямо сейчас уходят, а я останусь здесь, и мы с Витфилдами немного поболтаем. Думаю, минут пятнадцать, не больше. Этого вполне достаточно. Почему бы тебе не прихватить пальто, Ханна, на улице мороз. А когда мы с Джолин и Маршаллом вдоволь наговоримся, то я последую за вами.

Словно школьники, которых заставили остаться после уроков, Маршалл и Джолин сделали, как им было приказано, тогда как отец Джимми вытащил из встроенного шкафа пальто Ханны и помог ей в него влезть.

— Поторопитесь! — крикнула Тери им вдогонку. Она ни на секунду не спускала глаз с Витфилдов, и порыв холодного воздуха сообщил ей, что Джеймс открыл переднюю дверь. Из-за этого она неправильно истолковала удивление, которым на мгновение просияло лицо Маршалла, подумав, что так он реагирует на бегство Ханны. Она и не подозревала, что у нее за спиной, в стекле кухонной двери, появилась тень. Не слышала она и то, как поворачивается дверная ручка.

Но Тери почувствовала, как у нее сбилось дыхание, когда дверь ударила ее по спине и отбросила в сторону. Пистолет покатился по полу. На секунду в глазах у нее потемнело и лица Джолин и Маршалла замелькали в ее голове, как картинки на экране старого черно-белого телевизора. К тому моменту как она пришла в себя, в кухню вломился доктор Йохансон и забрал пистолет.

Он направил оружие прямо ей в сердце.

— Итак, что у нас здесь? Шалим, да? — сказал он. — Это не очень-то умно. Отнюдь не умно.

Тери бросила взгляд в коридор и кинулась туда.

— Стоять!

Но женщина, проигнорировав приказ, неслась к входной передней двери.

В ярости доктор Йохансон поднял оружие и спустил курок. Ничего не произошло. Он во второй раз попытался выстрелить, затем еще раз, но выстрел так и не прозвучал. Доктор неистово тряс пистолет, сосредоточив весь свой гнев на отказывающемся работать оружии.

Уже возле двери Тери бросила ему через плечо:

— Извините! Нет пуль. Не хотела, чтобы кто-нибудь пострадал.

Она слетела с крыльца и увидела сквозь снежные хороводы, как машина отца Джимми скрылась за углом. Тери запрыгнула в свою машину и завела мотор. Заднюю часть автомобиля немного занесло, когда она сорвалась с места в твердом намерении не потерять Ханну из виду.

На углу дома доктор Йохансон и Витфилды, толкая друг друга, садились в «мини-вен».

 

Глава 47

Снег кружился быстрее и быстрее, отчего Тери становилось все труднее удерживать белый «форд» отца Джимми в поле зрения. Машины плавно неслись по главной магистрали, но Тери понимала, что очень скоро снегопад превратит дороги в каток. Она не имела ни малейшего понятия, куда направляются отец Джимми и Ханна, поэтому не хотела потерять их. Но при этом у нее не было никакого желания поцеловать бампером фонарный столб.

В зеркале заднего вида отражались передние фары нескольких автомобилей, однако нельзя было сказать точно, находился ли среди них «мини-вен».

— Вези ее прямо в участок, — шептала она заднему бамперу «форда». — Там, по крайней мере, Ханна будет в безопасности. Эти люди — ненормальные.

Но «форд» пролетел мимо полицейского участка Уотертауна, а вскоре после этого и мимо пожарного депо. Что это отец Джимми надумал? Когда впереди замаячил знак поворота на платную автостраду Массачусетса, Тери облегченно вздохнула, догадавшись, что он хочет отвезти Ханну в приходской дом. Но священник проехал мимо западного въезда, который вел прямо в предместья. Вместо этого Джеймс повернул на восток, что должно было означать, что он направляется в Бостон.

Почему в Бостон? Что он забыл в Бостоне в такое позднее время?

На главной магистрали движение было спокойным, и все старались ехать как можно аккуратнее, но находились охотники полихачить, которые давили на газ до упора, как будто состояние дороги было идеальным. Из-за ветра вести машину стало еще труднее. Тери удалось приблизиться к «форду» настолько, что она могла видеть затылок отца Джимми и ссутулившуюся рядом с ним Ханну, которая, вероятно, была до смерти напугана. Если бы она смогла еще чуть-чуть продержаться… Но проблема в том, что сзади, примерно через десять машин, Тери отчетливо видела «мини-вен».

Когда необычная погоня приблизилась к пересечению с девяносто третьим шоссе, Тери поняла, что священник хочет отвезти Ханну в Фол-Ривер. Наверное, к ней, Тери. Вспомнив, что Ник и дети были дома, она облегченно вздохнула. Может, Ник и был ужасным лентяем, но зато он сильный, как бык, и мускулистый, как конь. Его все боялись. Ник сумеет разобраться с этой ситуацией.

Но отец Джимми удивил ее еще раз: он проехал южный поворот и по какой-то причине устремился на север.

Танец снежных хлопьев на ветровом стекле убаюкивал ее, и Ханна закрыла глаза, не желая больше видеть ни снега, ни исчезающей дороги, ни автомобилей, мчавшихся вперед, как будто этот белый туннель скоро закончится и их окутает солнечный свет. Как бы ей хотелось, чтобы отец Джимми съехал с магистрали и они подождали бы под мостом, пока утихнет буря! Но она понимала, что он этого не сделает. Доктор Йохансон и Витфилды ехали за ними. Было бы глупостью останавливаться.

Но не меньшей глупостью было нестись сломя голову по такой погоде.

Здоровенный грузовик с прицепом проехал мимо них слева, и его большие колеса окатили «форд» волной грязи. Из-за резкого шума Ханна испугалась и широко открыла глаза. Было непонятно, что больше портило ей нервы — то, что она вынуждена смотреть на происходящее вокруг, или нежелание смотреть вовсе.

Когда она открывала глаза, то видела бурю. Когда она опускала веки, то перед ней возникала картина другой бури, которая началась семь лет назад. Сначала все было красиво, пока снег не стал налипать на ветровое стекло и взрослые на передних сиденьях не заговорили о гололедице на дорогах и плохой видимости. Тогда она лежала на заднем сиденье и то и дело погружалась в мимолетный сон, просыпаясь, чтобы уловить обрывок разговора родителей и полюбоваться завораживающим вальсом миллионов и миллионов снежных хлопьев.

— А сколько там миллионов? — спросила она маму, и та рассмеялась.

— Достаточно, чтобы набить все подушки в мире, — ответила она, и Ханна стала смеяться с ней, пока вновь не задремали.

А потом она почувствовала удар и оказалась на полу. Мама больше не смеялась. Она умоляла ее: «Не смотри сюда. Оставайся там. Не смотри». И красота превратилась в ужас. Ее отец был мертв, и кровь текла отовсюду. Мама умрет в больнице, но перед этим возьмет дочку за руку и скажет: «Прости меня, милая. Я так виновата».

Только теперь Ханна поняла, о чем она говорила. Она сожалела, что ее ребенку придется расти одному в этом мире, без родителей, без отцовской защиты и материнской любви, совершенно одному. Для ребенка это будет тяжелой ношей. Даже умирая, ее мать думала только о ней, как и она сейчас думает о своем сыне и его будущем. Она, Ханна, знает, что лучше бы ей умереть, если у нее нет возможности заботиться о нем, растить его и любить его.

Она чувствовала то, что и ее мать семь лет назад.

— Пожалуйста, помедленнее, отец Джимми, — прошептала Ханна.

— Думаю, не стоит. Они… — Он не договорил.

— Тогда будьте предельно осторожны.

Этот грузовик промчался так близко от них. Неужели та снежная ночь, что навсегда изменила ее жизнь, повторится опять?

Впереди на обочине стоял освещенный прожектором щит, сообщающий, что они пересекают границу штата и въезжают в Нью-Гемпшир, но снег, словно ластик, затемнил буквы, поэтому Ханна видела лишь продолговатый отблеск. Машина проехала мимо и нырнула в надвигающуюся темноту.

Тери понимала всю абсурдность сложившейся ситуации: отец Джимми и Ханна ехали впереди, она — сразу за ними, а уже за ней — нет, ошибки быть не могло — следовал «мини вей» с доктором Йохансоном и Витфилдами. Это было похоже на одну из тех игр в догонялки на высоких скоростях, которые часто показывают в кино, вот только закончиться такая игра могла похоронным кортежем.

И как эти полуприцепы могут поддерживать такую скорость? Надо будет у Ника спросить. А пистолет все же пригодился. Жаль, что у нее его больше нет. Естественно, Ник придет в ярость, узнав о пропаже, но это не самое страшное, В тот момент чувства мужа заботили ее меньше всего.

Из обогревателя шел едва теплый воздух, дворники начали оставлять полоски снега на ветровом стекле. Тери постоянно приходилось напрягать глаза, отчего у нее разболелась голова. Ей было бы намного легче, знай она, куда направляется священник. Оставалось надеяться, что он хотя бы сам это знает.

«Уповать на Господа хорошо, — подумала Тери, — но с этим «мини-веном» нужно что-то решать». Что они будут делать, когда наконец доберутся до пункта назначения? Спорить? Опять драться? Честно говоря, она не очень-то рассчитывала на то, что в столь ответственный момент разверзнутся небеса и молнии поразят злодеев. Отец Джимми был хорошим человеком, и она уважала его веру. Но не везде вера могла помочь. Иногда нужно заранее разработать план действий. Мчаться на север сквозь глухую снежную бурю, по ее скромному мнению, вовсе не было планом!

Тут она увидела, что «форд» притормаживает и перестраивается на правую полосу. Впереди лежало пересечение с восемьдесят девятым шоссе. Там же была страна отпусков. Горы! Узкие дороги! Старые амбары! Именно в такое место нужно соваться посреди ночи, когда снег кружит, словно белье в стиральной машинке, а слякоть на ветровом стекле начинает замерзать!

Зато можно будет полюбоваться красотой зимней природы, подумала Тери, если они хоть что-нибудь смогут увидеть в такую погоду. Не было бы разумнее оставаться там, где есть люди, кипит жизнь и можно рассчитывать на помощь?

Пересечение имело форму клеверного листа, а наклонный въезд извивался змеей, описывая почти круг, прежде чем соединиться со вторым шоссе. Здесь по обе стороны от дороги бежали металлические ограждения. В нормальных условиях места хватило бы для двух автомобилей, идущих бок о бок, но к тому времени там уже успел поработать снегоочиститель, который оставил за собой одну полосу, окруженную сугробами.

Увидев эту картину, Тери поняла, что нужно делать. Она убрала ногу с педали газа и стала потихоньку жать на тормоз. Ее скорость упала до двадцати пяти миль в час. На первый взгляд могло показаться, что она просто осторожно преодолевает поворот. Затем стрелка на спидометре показала двадцать миль в час. Потом — пятнадцать. Теперь «мини-вен» почти вплотную приблизился к ней, но зато «форд» отдалялся все дальше с каждой секундой.

Тери дошла до десяти миль в час и могла отчетливо видеть доктора Йохансона в зеркале заднего вида. Тот сразу разгадал ее хитрость. Не имея возможности обогнать ее, он прильнул к рулю и без предупреждения до упора нажал на газ. «Минивен» взревел и протаранил задний бампер ее машины. Одновременно с ударом Тери услышала треск металла. Ее резко кинуло вперед, и она сильно ударилась грудью о руль.

— Твою мать!

Доктор Йохансон намеревался столкнуть ее с дороги. Нику это точно не понравится!

Она еще видела «форд» впереди, поэтому была вынуждена придерживаться своего плана. Еще минута или две — и у Ханны и отца Джимми появится возможность скрыться. Тери почти полностью остановила машину и приготовилась принять следующий удар.

Тот оказался сильнее предыдущего, и по звону разбитого стекла женщина поняла, что ее задние фары разлетелись вдребезги.

— Эти ублюдки убьют меня! — пробормотала она себе под нос. — Я сейчас умру в этом въезде посреди чертового… Нью-Гемпшира.

Доктор Йохансон сдал назад, готовясь нанести третий удар. Ее старая колымага явно не могла соперничать с тяжелым «мини-веном», но времени вылезти из машины и убежать у Тери не было. Она закрыла глаза и собралась с духом.

Она услышала только треск гнущегося металла, перед тем как ее машину подбросило вперед, словно от удара гигантской клюшки. Задняя часть автомобиля стала крениться вправо, и несколько секунд машина скользила по асфальту на боку. Затем передний бампер глубоко зарылся в сугроб, автомобиль описал полукруг и уперся в снег задними колесами. Тери открыла глаза и осознала, что ее машина находится в вертикальном положении и смотрит прямо на «мини-вен».

Теперь на дороге было достаточно места, чтобы они впритирку проехали мимо нее. На секунду она увидела доктора Йохансона, которого отделяло от нее лишь тонкое ветровое стекло. У Тери было ощущение, будто она находится в аквариуме и смотрит на морское чудовище. Пылающее ненавистью лицо доктора исказилось в гримасе.

Потом «мини-вен» проехал мимо нее.

Тери лишь оставалось молиться, что ей удалось выиграть время для отца Джимми и Ханны. И тут эмоции взяли над ней верх и она залилась слезами.

 

Глава 48

Отец Джимми решил не задерживаться больше на шоссе. В тот момент в зеркале заднего вида никого не было, но из-за обильного снегопада он не мог видеть дальше своего носа. «Мини-вен» мог быть у них на хвосте, хоть и на довольно большом расстоянии.

— Далеко еще? — спросила Ханна.

— Обычно поездка от дома моих родителей до коттеджа занимает у меня два с половиной часа. Но из-за такой погоды не могу сказать точно.

Коттедж, который построил дед отца Джимми и который был утеплен его отцом, находился в озерных землях недалеко от Лаконии. Прогресс успел поработить слишком много той территории, но семья Уилдов, которая очень любила уединение, вот уже много лет крепко держалась за свой участок в пятьдесят акров. Никому в голову не придет искать Ханну там, решил отец Джимми, да и город не очень далеко, поэтому можно без проблем пополнять запасы еды и всего необходимого, а также позвать доктора, когда придет время.

— Мне страшно.

— Не бойся. Нас никто не преследует.

Джеймс старался изо всех сил, чтобы она не догадалась, что он сам боится. Главное — съехать с шоссе на проселочную дорогу, о которой знали лишь местные жители и владельцы земельных участков, любившие проводить лето вдали от городской суеты. Но погода изменила ландшафт, столь знакомый ему летом, практически до неузнаваемости.

Впереди вырисовывался утес, за которым сразу была узкая двухполосная дорога, которая петляла по дикой местности и в конце концов через четыре мили выходила на шоссе южнее Лаконии. Как только он повернул направо, то смог позволить себе немного расслабиться. Снег быстро заметет следы их автомобиля. «Мини-вен» поедет дальше по шоссе и рано или поздно прекратит преследование. Джеймс дождался, пока дорога выровняется, и убрал одну руку с руля.

— Теперь можешь расслабиться, — сказал он, обнадеживающе похлопав Ханну по плечу. — Это короткий путь. Летом здесь очень красиво. Не знаю почему, но на каждом шагу тут озера. В детстве я облазил каждый куст.

Дорога снова стала петлять, и Джеймсу пришлось взяться за руль двумя руками. Уборка снега в этих местах проводилась в последнюю очередь, и он чувствовал, что машина начала немного скользить. По обе стороны от них растянулась темная чаща сосен, ветви которых начали прогибаться под весом налипшего на них снега. Надеяться на свет фар приходилось все меньше и меньше, поэтому отец Джимми вел автомобиль, полагаясь на свою интуицию и воспоминания о летних поездках в семейный коттедж.

Перед ними был довольно крутой склон, но, к счастью, «форд» крепко держался колесами за дорогу. Джеймс помнил, что впереди справа должен быть фермерский дом и кукурузное поле, а затем местность станет ровной и ехать будет легче.

— Тормози! — Крик Ханны, как ножом, рассек его мысли.

Он инстинктивно ударил по тормозам, и машина, немного еще проскользнув вперед, остановилась.

Впереди стоял деревянный заслон на всю ширину дороги. В его центре был прибит красный восьмиконечный знак, надпись на котором было трудно прочитать из-за снега.

— Что там написано? — спросила Ханна.

Отец Джимми протер запотевшее изнутри ветровое стекло.

МАШИНАМ ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН!

Джеймс в недоумении открыл дверь и вылез из машины. По другую сторону от заслона лежало огромное поле. Неужели они не заметили фермерский дом и проехали мимо? Это невозможно. Дом был двухэтажный, расположен довольно близко к дороге, поэтому его трудно было не увидеть. Что же произошло?

— Здесь ремонт? — громко спросила Ханна.

Скорее всего, подумал про себя отец Джимми, дорога здесь заканчивается. Что-то не так. Наверное, он слишком рано свернул с шоссе, перепутав утесы. В таком снегопаде могло случиться все, что угодно. Как бы там ни было, им ничего больше не оставалось, кроме как повернуть обратно.

— Я слишком далеко заехал, вот и все. Ничего страшного. Чуть-чуть недоглядел, — ответил он, не желая, чтобы Ханна запаниковала.

— Возвращайтесь в машину, а то простудитесь.

Он обернулся и увидел, как за машиной замерцал желтоватый огонек, слабый шар света, который еле-еле пробивался сквозь падающий снег, но с каждой секундой становился все ярче. Затем показались зловещие очертания «мини-вена». Сердце у Джеймса бешено забилось. За мелькающими по ветровому стеклу дворниками он отчетливо видел довольное лицо водителя.

«Мини-вен» медленно остановился, и из него на замерзшую землю вышли доктор Йохансон и Маршалл Витфилд.

— Как удачно, что мы здесь очутились! — крикнул ему доктор Йохансон. — Вы, наверное, застряли? Вам протянуть руку помощи? — С улыбкой победителя на лице он начал пробираться вперед по неровностям, неуклонно приближаясь к отцу Джимми.

Недолго думая, священник прыгнул в машину и сдал назад. При этом автомобиль так резко дернулся, что едва не задел преследователей, которые были у него на пути. Переключив скорость, Джеймс до упора выжал педаль газа. Колеса яростно забуксовали, и из-под них хлынула волна грязи и снега.

Объехав деревянный заслон, он направил машину прямо в поле. Летом высокие и толстые кукурузные стебли стали бы для него серьезной преградой, но теперь земля была ровной, и он беспрепятственно продвигался вперед. Заднюю часть машины бросало из стороны в сторону. Отец Джимми крутил руль то вправо, то влево, чтобы выровнять автомобиль. На самом дальнем краю поля он заметил просвет в стене леса и решил, что дорога, наверное, там возобновляется. Джеймс не знал, что будет делать, если ее вдруг не окажется. Однако иного спасительного маршрута не было.

Когда они достигли середины поля, Ханна посмотрела назад.

С некоторым трудом «мини-вену» все же удалось объехать деревянный заслон, и теперь он вновь мчался за ними. Следы от колес, оставленные машиной беглецов, обеспечивали его колесам лучший контакт с поверхностью земли.

Отец Джимми всем весом надавил на педаль газа и почувствовал, что задние колеса прокручиваются. Без привода на все четыре колеса все их попытки увеличить скорость были тщетными.

«Мини-вен» тем временем неумолимо сокращал дистанцию между ними.

И вдруг раздался такой треск, которого они в жизни не слышали. Сначала он напоминал раскат грома где-то вдали, затем рассыпался на сухие и короткие щелчки, похожие на выстрелы из винтовок, только в сто раз громче. Казалось, звук в мгновение ока пересек поле, отскочил от близлежащих холмов и пронесся обратно, повторяясь то с одной, то с другой стороны, словно они попали в засаду и сам шум атаковал их. От ужаса по спине у отца Джимми забегали мурашки. Он моментально понял, что происходит.

Ни один фермер не засеет это поле следующей весной, ведь они ехали не по невспаханному кукурузному полю, а по замерзшему озеру, — и лед начал раскалываться.

Когда он еще мальчишкой катался по этим озерам, именно такой звук заставлял его с друзьями бегством спасать свою жизнь.

Он еще раз обратил внимание на просвет в лесу. Там дорога не возобновлялась, ведь летом в том месте спускали лодки на воду. Автомобиль несся туда на полной скорости, а Джеймс вслушивался в раскаты грома, которые должны были решить их судьбу.

Словно молния, запечатленная на листе пергамента, первая трещина зигзагом пробежала по снегу у них за спиной. Секундой позже из разлома стала просачиваться вода, делая его шире и окрашивая в черный цвет. Вперед!! лед был еще цел, и на нем лежал недавно выпавший снег. Но отец Джимми знал, что трещины разойдутся одна за другой (это было вопросом времени), когда под весом его «форда» ледовая прослойка, отделяющая их от темных глубин, покроется опасной паутиной.

Затем раздался невероятно громкий взрыв, глубокий и всеобъемлющий, как сама разгневанная стихия. В центре озера лед стал трескаться, и на его месте образовался котел с подстегиваемой ветром водой и плавающими в ней ледяными осколками. Не имея возможности остановиться, «мини-вен» неумолимо скользил вперед. Казалось, что на мгновение его передняя часть чудесным образом зависла над огромной прорубью.

Днище «мини-вена» издало искаженный царапающий звук, чем-то похожий на крик, и автомобиль с тремя пассажирами медленно наклонился вперед через ледяной край, а затем пугливо опустил передний бампер в воду, словно нерадивый пловец, пробующий ногой воду, — насколько она холодная. Но тут в дело вмешалась сила тяжести, оказав на автомобиль свое быстрое — и фатальное — воздействие. Через пару секунд задняя часть «мини-вена» поднялась в воздух и он стал погружаться головой в озерную темноту, туда, где в буйных водорослях спасаются от июльской жары стайки щучьего молодняка. А еще через несколько секунд машина глухо ударилась о дно озера. От столкновения ветровое стекло рассыпалось, и его толстые осколки мягко погрузились в щели и трещинки подводного фундамента, где их можно было принять за утерянные сокровища беспечного пирата.

Отец Джимми прикинул, что до берега было футов сто. Если удача будет по-прежнему на их стороне, то они до него доберутся. Вот уже пятьдесят футов отделяет их от твердой земли. Машину сильно затрясло, когда она въехала на бетонную поверхность спуска. Колеса вцепились в толстый снежный ковер, автомобиль выпрыгнул на берег и помчался прочь от воды, словно маленький зверек, ищущий убежища.

На противоположном берегу озера остановился серьезно потрепанный автомобиль. Тери подошла к деревянному заслону и стала с недоверием наблюдать, как задняя часть «мини-вена» поднялась в воздух, а затем машина камнем пошла ко дну, при этом продолжая мигать красными огоньками задних фонарей.

Она также видела, как «форд» отца Джимми карабкается на дальний берег, спасаясь от опасности.

— А я думала, что у вас нет плана, отче, — пробормотала она себе под нос.

 

Глава 49

Долгое время они ехали молча.

Наконец Джеймс взял девушку за руку и почувствовал, что ее рука была горячей и влажной. Ханна выглядела нездоровой. Он спросил, не укачало ли ее, и предложил остановить автомобиль на обочине.

— Не надо. Это пройдет. Всегда проходит. Не останавливайте, пожалуйста.

— Все хорошо. Теперь тебе никто не причинит зла.

— Я не думаю о теперь. Что я буду делать, когда вы уйдете? Я останусь одна неизвестно где. А вдруг другие найдут меня?

Отец Джимми вспомнил об участниках собрания, покидающих дом на Уэйверли-авеню. Они найдут себе новых лидеров, которые возглавят их движение, и с еще большим остервенением станут добиваться своей цели.

— Ты не останешься одна, — ответил он. — Я буду рядом.

— И долго ли?

— А как долго тебе хотелось бы?

— Вечно, — ответила Ханна и рассмеялась в подтверждение нелепости своего желания.

— Значит, буду рядом вечно, — сказал Джеймс, не отрывая глаз от дороги.

Хотя его слова и удивили ее, они прозвучали естественно. Именно это она хотела от него услышать. Ханна не могла сказать, любит ли она отца Джимми, но она любила его доброе сердце и чувствовала себя с ним в безопасности. А разве не это в конце концов называется любовью?

— Вы шутите? — спросила она.

— Нет.

— Вы серьезно?

— Очень серьезно.

— Но… отец Джимми…

— Нет, отныне зови меня просто Джимми.

Только тогда Ханна впервые заметила, что у него больше нет пасторского воротничка. На нем был пуловер, из-под которого виднелся воротник спортивной рубашки защитного цвета. Теперь он выглядел по-другому. Джимми казался моложе и… наивнее.

— Ты же не…

— Да, я тоже не собираюсь возвращаться обратно, — сказал он.

Тишину нарушал лишь скрип работающих сверхурочно дворников, очищающих ветровое стекло.

Наконец Ханна нарушила молчание:

— Могу я кое-что у тебя спросить, Джимми?

— Конечно.

— Как ты думаешь, кому действительно принадлежит этот ребенок?

— Думаю, он принадлежит тебе.

— Я тоже так думаю. Я бы не пережила, если бы его у меня забрали.

— Я этого не допущу.

Несмотря на то что «форд» катился на скорости чуть ли не двадцать миль в час, Джимми едва давил на педаль газа. Он спрашивал себя, как долго это могло продолжаться. Какое-то время за ними не было видно ни единой машины и казалось, что они едут на край света.

— Джимми?

— Что?

— Ты думаешь, что этот ребенок… ну, ты понимаешь, тот, о ком говорили Витфилды?

— Это невозможно знать.

— Ну а твое мнение?

— Я думаю…

Что он может думать? Если кровь на сударуме принадлежала Христу, то у ребенка было божественное происхождение. Но тем платком вполне могли закрыть лицо нищего или утирать кровь из раны центуриона. Что, если это была кровь прокаженного, который пришел просить у Иисуса исцеления, или шарлатана, продающего в день распятия безделушки на Голгофе? Или сударум использовали в совершенно другое время и другом месте на ком-то, кто возделывал землю или убивал людей, или строил дома, или писал стихи? Никто не может сказать точно. Все может быть. Джеймс мог уповать лишь на веру.

— Я думаю, — наконец продолжил он, — что этот ребенок будет тем, кто он есть, и делать то, что он должен делать. Как и все дети, он родится с возможностью спасти или уничтожить этот мир.

Тут девушку пронзила первая боль и у нее возникло ощущение, будто кто-то нанес ей резкий удар в живот. Ханна вскрикнула. Затем боль ушла, и на мгновение она засомневалась, действительно ли почувствовала ее.

— Ты в порядке?

— Да… Далеко еще?

Она делала вид, что ничего не случилось, но в ее голосе слышалось недовольство.

— Точно не знаю. Наверное, нам лучше переночевать в мотеле. Буря усиливается.

Ханна была благодарна, что наконец-то он это предложил.

— Неужели?

Спустя десять минут они увидели вывеску «Мотель Сикс» и Джимми остановил машину прямо у двери регистрации. Заглушив мотор, он с облегчением потер глаза и посмотрел на Ханну. Она нагнулась вперед и попыталась размять затекшую спину.

Администратор сидел за столиком регистрации и смотрел телевизор. С легким негодованием на лице он оторвался от передачи про грудные силиконовые имплантаты у знаменитостей.

— Мне нужны два номера на ночь.

— Два? Дружище, тебе бы сказочно повезло, если бы у меня нашелся хотя бы один. Мы забиты под завязку.

— В такую-то погоду?

— Ты что, шутишь? Они стали прибывать еще до того, когда снег пошел. Черт, как только объявили прогноз погоды, нам все телефоны оборвали. Завтра катание на лыжах будет шикарным.

— Далеко от вас следующий мотель?

— Прямо по дороге есть мотель «Редисон», но могу гарантировать, что у них тоже нет свободных номеров. Они уже отправляли людей к нам.

Мужчина не соврал, в «Редисоне» действительно не было мест.

— Думаю, у нас не осталось другого выбора, как только продолжить путь, — сказал Джимми Ханне.

— Хорошо, но только я перейду на заднее сиденье, если можно.

Она чувствовала, что в животе что-то изменилось: ребенок сидел в нем ниже, чем прежде. По крайней мере, думала она, так должно быть. При других обстоятельствах Ханна посоветовалась бы с доктором Йохансоном, но после того как их отношения начали ухудшаться, она перестала спрашивать у него что-либо, а потом… случилось то, что случилось.

Она вспомнила, как ей говорили, что ребенок рано или поздно опустится в ее малый таз и что это случится, когда она будет находиться на последних неделях или днях. Ей не хотелось зря тревожить Джимми. Это не могло произойти раньше следующей недели. В следующую среду, по ее подсчетам. Или во вторник? А сегодня у нас… какое сегодня число? Страх и утомление оставили в ее воспоминаниях о прошедших нескольких днях размытые пятна.

Джимми свернул из своей парки подушку и помог Ханне лечь на заднее сиденье. Затем автомобиль опять выехал на дорогу, на которой практически отсутствовало движение. Свет фонарей сузился до бледных кругов на снегу, а благодаря передним фарам Джеймс мог видеть дорогу не дальше чем на сорок футов. Тут он внезапно остановил машину, словно они едва не врезались в стену. Джимми повернул зеркало заднего вида так, чтобы ему было видно Ханну.

Девушка тяжело дышала и ворочалась, пытаясь отыскать удобное положение.

То и дело с ее губ срывался тихий сток.

Никогда в жизни Джеймс не чувствовал себя таким беспомощным, отрезанным от всего мира. Он начал молиться.

Сквозь темноту ночи и падающий белый снег к ним пробился красноватый свет неоновой вывески. «Форд» был почти возле нее, и Джеймс смог разобрать буквы:

ГОРНЫЕ ДОМИКИ КОЛБИ

— Пожалуйста, скажите, что у вас есть свободная комната, — обратился он к администратору, едва успев переступить порог мотеля.

Администратор, тучная женщина лет шестидесяти, на секунду отвлеклась от своей книги в мягком переплете и посмотрела на него.

— Извини, дорогой, но все занято.

Молодого человека охватило отчаяние. Учитывая состояние Ханны, они не могли тащиться куда-нибудь еще.

— Сойдет что угодно, мне все равно, — умоляющим голосом произнес Джеймс.

— Боюсь, что начался лыжный сезон. Первый хороший снегопад, и толпы народу мчатся сюда, чтобы покататься на лыжах. Следовало забронировать номер заранее.

— Что же мне теперь делать? — спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно, и с грустью посмотрел на рождественскую елку, которая стояла на столе администратора. Свет ее маленькой гирлянды отражался в очках для чтения, которые сидели у женщины на носу.

— Мне кажется, что моя… моя… жена вот-вот родит, — выпалил он.

— Где она?

— В машине.

— Боже правый! — Книга со стуком упала на пол. — Немедленно веди ее сюда.

Одним прыжком Джеймс оказался у машины. Ее стекла были облеплены толстым слоем снега, поэтому он не мог видеть Ханну, пока не открыл дверь. Девушка широко раскрыла глаза и тяжело дышала.

— Думаю, у меня отошли воды.

Администратор с изумлением смотрела на нее, выглядывая из-за плеча Джимми.

— Нужно отвести тебя в теплое место, — сказала она. — Попытайся встать, милая. Здесь недалеко, всего пара шагов.

— Не могу пошевелиться, — захныкала Ханна. — Сейчас начнется…

— Гараж прямо за углом, — обратилась женщина к Джеймсу. — Загони свой «форд» туда. Там есть место возле моей машины.

С неожиданным для ее возраста и телосложения проворством женщина прошмыгнула за угол и открыла гаражные ворота. В гараже хранились садовая мебель и инвентарь, сложенные после летнего сезона. Под потолком светила голая лампочка.

Женщина открыла заднюю дверь машины и заглянула вовнутрь:

— Сможешь вылезти, дорогая?

Ханна отрицательно покачала головой. Схватки становились все сильнее, и боль гигантскими волнами накатывала на нее, напрочь отнимая все силы. Она чувствовала, как приливы сменяются отливами, и ее разум не мог ничего с этим поделать. Казалось, ее тело перестало ей подчиняться. Девушка испытывала непреодолимую потребность тужиться.

— Я мигом, — сказала женщина и выскочила из гаража.

— Джимми?

— Я здесь, Ханна.

Он проскользнул на заднее сиденье, приподнял ее голову и плечи и положил их себе на колени. Когда началась очередная схватка, она вцепилась в его ладонь и крепко сжала ее.

— Все хорошо, — произнес он и, желая хоть чуть-чуть приглушить боль, ласково убрал волосы с ее лба. — Все будет хорошо.

В этот момент в гараж вернулась администратор. Она привела кучерявую женщину, которой было лет под сорок.

— Она доктор, — объяснила администратор. — Здесь обычно всегда можно найти одного или двух врачей. Я во все двери постучала, прежде чем нашла ее.

Она очень гордилась, что не растерялась в столь сложной ситуации.

— У вас уже начались схватки? — спросила доктор.

— Да.

— Посмотрим.

Штаны и колготки у Ханны были насквозь мокрые, поэтому доктору не удалось их снять. В углу она заметила аккуратно сложенные диванные подушки и дала команду администратору разложить их на полу.

— Скорее! — громко сказала она. — Нужно вытащить ее из машины.

Джимми поддерживал верхнюю часть туловища Ханны, тогда как доктор мягко опустила ее ноги на подушки и одним движением избавила от мешавшей одежды. Джимми снова положил голову девушки себе на колени, тогда как доктор опустилась перед Ханной, раздвинула ей ноги и увидела, что голова младенца уже начала появляться.

— Он явно не хочет никого ждать, — бодро произнесла она. — Малыш уже выходит.

Ханна вновь почувствовала непреодолимую потребность тужиться, и мышцы ее таза начали ритмично сокращаться. Пот струился по ее лицу.

— Молодец, девочка! Ты сможешь. Дыши глубоко. Ты все делаешь правильно.

Последнее усилие, Ханна вскрикнула — и ребенок упал на руки доктора. Струйка крови хлынула на край диванной подушки.

Тишина в гараже, видимо, распространилась и на мир снаружи. Ветер моментально стих, и высокие сосны перестали раскачиваться и стояли неподвижно. Доктор приподняла ребенка и стала массировать ему спинку. Ребенок открыл рот и глубоко вдохнул свой первый глоток воздуха, после чего раздался здоровый плач.

Доктор положила малыша Ханне на живот и перевязала пуповину.

— Мои поздравления, — сказала она. — У вас миленький мальчик.

Затем она завернула малыша в полотенце с вышитыми по краю словами «Горные домики Колби» и осторожно передала его в руки Ханны.

Сначала девушка увидела копну черных волос, потом голубые глаза и маленькую ручку, сжатую в кулачок, а затем более внимательно рассмотрела крошечное существо, которое держала у своей груди.

— Неважно, сколько раз мне приходилось это делать, но рождение ребенка всегда остается чудом, — восторгалась доктор.

— Думаю, он — вылитый папаша, правда? — заворковала администратор.

Только тогда Джимми заметил, что в гараже собралось много народа. По домикам пронесся слух, что в гараже вот-вот родится ребенок, и от любопытства туристы выскочили на улицу, чтобы увидеть все своими глазами. У двери, которая вела из гаража в комнату регистрации, стояла супружеская пара с мальчиком, которому было лет девять-десять. Группа студентов неловко толпилась в гаражных воротах и наблюдала за всем оттуда. Все молчали и с умилением смотрели на белокурую мать, красивого черноволосого отца и их замечательного ребенка.

Маленький мальчик, которому было плохо видно, робко вышел вперед.

— Это — для малыша, — сказал он и протянул синий мяч, на котором были нарисованы серебряные звезды. — У меня еще один есть, такой же.

Он положил подарок на подушку рядом с Ханной, отступил назад и спросил:

— А как его зовут?

Ханна посмотрела на младенца, и тот, казалось, тоже посмотрел на нее своими голубыми глазами. Она повернула голову к Джимми:

— Как мы его назовем?

В ту зимнюю ночь тихо падал снег, а в гараже мотеля «Горные домики Колби», затерявшегося где-то в Нью-Гемпшире, все хотели услышать имя младенца.