Марчиано разглядел в дыму высокую фигуру в тот самый миг, когда Геркулес ударил охранника костылем. Увидел, как она поднимается по склону холма по другую сторону от ватиканской радиостанции, направляясь прямо к ним. Тогда-то Марчиано и понял, что, когда вагон вывезут из Ватикана, его там не будет. Отец Дэниел, Гарри Аддисон со своим странным карликом, словно сошедшим со страниц какого-то романа, — тут они ничем не могли помочь. С этим должен был разобраться он сам. В одиночку.

* * *

Палестрина был одет не в свой обычный черный костюм с белым священническим воротничком; сейчас на нем было полное облачение кардинала. Черная сутана с красными кантом и пуговицами, красный кушак на поясе и красная скуфья на голове. На массивной золотой цепи висел большой золотой же наперсный крест.

По дороге туда он остановился возле фонтана Орла, который без труда отыскал даже в непроглядном дыму. Но впервые аура прославленного геральдического символа Боргезе, всегда оказывавшая на него столь глубокое и сугубо личное воздействие, из которой он черпал силу, отвагу и уверенность, не затронула его. То, на что он глядел, не обладало магией, не пробуждало тайно живущую в нем сущность царя-завоевателя, как это всегда бывало прежде. Он видел перед собой лишь старинное изваяние орла. Скульптуру. Деталь оформления фонтана. И ничего более.

Из его необъятной груди вырвался тяжелый вздох, и, прикрывая рукой рот и нос от удушающего едкого дыма, он направился к единственному прибежищу, которое у него было.

Поднимаясь на холм, он ощущал тяжесть своего огромного тела. И еще заметнее она сделалась, когда он распахнул дверь и пошел по мраморным ступенькам узкой крутой лестницы, ведущей на верхние этажи радиостанции Ватикана. В полной тишине он, напрягая силы, с тяжело бьющимся сердцем, разрывающимися легкими, в конце концов преклонил колени перед алтарем Христа в маленькой часовне, примыкающей к пустой трансляционной студии.

Ничего. В душе пусто.

Как и внутри орла…

Ватиканская радиостанция была его оплотом. Он сам его выбрал. Место для руководства обороной его царства. Место, откуда всему миру сообщали о величии Святого престола, достигшем неведомого прежде уровня. Ватикан контролировал назначение епископов, управлял бытием священства, сотворением таинств, в числе которых было и супружество, учреждение новых церквей, семинарий, университетов. В начавшемся столетии ему предстояло понемногу, деревня за деревней, поселок за поселком, город за городом, привлечь к себе новую паству, составляющую четверть мирового населения, что вернуло бы Риму положение средоточия самой могущественной религии на земле. Не говоря уже о немыслимо громадных финансовых рычагах, которые будут обретены благодаря контролю над водой и энергетикой этой страны и дадут возможность указывать, где, что и кто будет строить или выращивать. Очень скоро одряхлевшая и косная старая концепция сменится новой, живой, и случится это только благодаря тому, что у Палестрины хватило мудрости для провидения и созидания.

Roma locuta est; causa finita est —

Рим сказал, значит, дело решено.

Вот только все складывалось не так, как хотелось бы. Ватикан оказался в осаде, в нем уже тут и там вспыхнули пожары. Святейший отец увидел тьму. Орел Боргезе не даровал ему новых сил. Да, в первый раз он был прав насчет отца Дэниела и его брата. Они и впрямь были посланцами потустороннего мира, порожденный ими дым был полон тьмой и недугом, тем самым, который некогда погубил Александра. Так что ошибался Палестрина, а вовсе не святейший отец; бремя, которое он нес на своих плечах, было вовсе не душевной и духовной слабостью боязливого человека, а настоящей смертной тенью.

Вдруг Палестрина вскинул голову. Прежде он думал, что находится здесь один. Но теперь понял, что это не так. Ему не было нужды оборачиваться. Он знал, кто тут, рядом с ним.

— Помолитесь со мной, ваше преосвященство, — спокойно сказал он.

Марчиано остановился рядом с ним.

— О чем же вы хотите молиться?

Палестрина медленно поднялся и повернулся. Посмотрел на Марчиано с кроткой улыбкой.

— Об избавлении.

Марчиано молча смотрел на него.

— Господь вмешался. Отравитель был пойман и убит. Третьего озера не будет.

— Я знаю.

Палестрина еще раз улыбнулся и так же медленно повернулся, чтобы вновь опуститься на колени перед алтарем и осенить себя крестным знамением.

— Раз вы знаете, то помолитесь со мной.

Палестрина ощутил приближающиеся шаги Марчиано. И внезапно громко охнул. А потом увидел вспышку — ярче, чем любой свет, какой он видел дотоле. Он почувствовал, как ему в спину вонзилось острие. Почти точно посередине между лопаток. Почувствовал силу и ярость, с какой рука Марчиано вгоняла оружие все глубже и глубже.

— Третьего озера нет! — выкрикнул Палестрина.

Его грудь часто вздымалась, огромные руки с растопыренными пальцами хватали воздух, пытаясь поймать Марчиано. Но не могли.

— Сегодня нет, а завтра будет. Завтра вы нашли бы способ учинить другой кошмар. А потом третий. А потом еще и еще.

Мысленным взором Марчиано видел лишь одно искаженное скорбью и ужасом лицо, которое показали крупным планом за считанные минуты до того, как в его тюрьму вошел Гарри Аддисон. Это было лицо его друга Янь Е, снятого телеоператором в тот момент, когда главного банкира Китая вели под руки к машине, после того как он получил известие о смерти своих жены и сына, отравившихся водой в Уси.

Глядя остановившимися глазами поверх белоснежной шевелюры Палестрины на крест алтаря, Марчиано ощущал в ладонях узорную рукоять ножа для разрезания конвертов и книг. Напрягая все силы, он вдавливал лезвие глубже и глубже, понемногу поворачивая, всаживая сталь в спину, в огромное тело, которое дергалось и извивалось, будто чудовищная змея, чающая бегства и спасения. И боялся, что эта змея и впрямь вырвется из его рук, сделавшихся скользкими от крови главы церковного правительства.

А потом он услышал, как Палестрина громко вскрикнул, почувствовал, как под ножом по его телу еще раз прошла судорога, и наконец госсекретарь Ватикана упал ничком и застыл в неподвижности. Тяжелый вздох вырвался из груди Марчиано, и он, выпустив нож, отступил назад на несколько шагов. Окровавленные руки он держал перед собой. Его сердце отчаянно билось. Он испытывал отчаянный ужас от содеянного.

— Владычица Мария, Матерь Божия, — произнес он чуть слышным шепотом, — молись за нас, грешных, ныне и в смертный час…

Внезапно он ощутил чье-то присутствие и оглянулся. За его спиной в дверях стоял Фарел.

— Вы правы, ваше преосвященство, — негромко сказал тот, закрывая дверь. — Завтра он нашел бы другое озеро… — Фарел долго неотрывно глядел на Палестрину, а потом вновь повернулся к Марчиано. — Вы поступили как должно. А у меня так не хватило смелости… А ведь он был всего лишь уличным мальчишкой, birba,[44]Birba — здесь: мерзавец. (ит.).
как он сам себя называл, и больше никем.

— Нет, доктор Фарел, — возразил Марчиано. — Он был человеком и кардиналом Святой церкви.