Было уже два часа ночи.

После долгих переговоров Осборна и Маквея с доктором Манделом из Сан-Франциско и Фредом Хенли из ФБР наконец сложилась стройная картина происходящего.

Ни в одной больнице Сан-Франциско не удалось обнаружить медицинской карты Либаргера. Но удалось выяснить, что с сентября 1992 года по март 1993 года он находился в частной клинике «Пало Колорадо» в Кармеле, Калифорния, после чего его перевезли в санаторий «Ранчо-де-Пиньон» в Таосе, Нью-Мексико. Неделю назад он прилетел самолетом в Цюрих вместе с ухаживавшей за ним в Таосе Джоанной Марш.

Клиника в Кармеле предоставляла Либаргеру все удобства, но не медицинское обслуживание. Даже в машине «скорой помощи», в которой его туда доставили, находились его личный врач и сиделка. В клинике к нему приставили еще четверых помощников, так что Либаргера там обслуживал свой маленький штат. У сиделки и четверых помощников были швейцарские паспорта. Доктор – Хельмут Салеттл – приехал из Австрии.

В 3.15 из Бад-Годесберга прислали по факсу четыре копии лицензии доктора Салеттла и его досье. Реммер раздал по экземпляру всем присутствующим, на этот раз достался экземпляр и Осборну.

Доктор Хельмут Салеттл, семьдесят девять лет, жил в Зальцбурге вместе с сестрой. Родился в 1914 году, закончил Берлинский университет, считался перспективным молодым хирургом – и тут началась война. Доктор Салеттл стремительно сделал карьеру в СС, и Гитлер назначил его уполномоченным по охране здоровья. Перед самым концом войны Хельмут Салеттл был арестован при попытке передать американцам секретные документы. Его обвинили в государственной измене и приговорили к смертной казни. Исполнения приговора он ожидал в тюрьме под Берлином, но через несколько дней его почему-то перевезли в другую тюрьму, на севере Германии, откуда Салеттла освободили американские части.

После освобождения союзными войсками из тюрьмы Салеттла отправили в лагерь Оберурзель под Франкфуртом, а оттуда – в Нюрнберг, где его полностью оправдали и освободили, как «подвергшегося преследованиям участника Сопротивления».

Доктор Салеттл вернулся в Австрию. У него была хорошая практика, но, когда ему исполнилось семьдесят, он перестал принимать больных, оставив только нескольких пациентов. Среди них был и Элтон Либаргер.

– Итак, снова… – Маквей с отвращением бросил досье на кровать.

– Снова связи с нацистами, – закончил Реммер.

Маквей посмотрел на Осборна.

– С какой стати почтенный доктор, удалившийся от дел, только из любезности консультирующий двух-трех старых пациентов, мчится на другой конец света, чтобы на протяжении семи месяцев присматривать за выздоравливающим после инсульта Либаргером? Доктор, вам что-нибудь это говорит? Что вы об этом думаете?

– Странно! Разве только состояние больного было исключительно тяжелым или он был невротик. Или были невротиками его родственники, готовые платить миллионы за такого рода услуги.

– Доктор, – медленно выговаривая каждое слово, произнес Маквей, – у мистера Либаргера нет родственников! Вспомните! И потом, если он был настолько плох, что требовалось присутствие Салеттла на протяжении семи месяцев, кто об этом позаботился с самого начала?..

– То есть кто прислал в Кармел Салеттла и всю медицинскую бригаду, – уточнил Нобл, – кто оплатил все медицинские услуги..

– Шолл, – сказал Реммер.

– Почему бы и нет? – Маквей ладонью взъерошил волосы. – Если Шолл – владелец швейцарского поместья Либаргера, отчего бы не предположить, что и все остальные его дела тоже ведет он? Особенно если его сильно заботит состояние здоровья Либаргера.

Нобл рассеянно взял чашку чая с подноса, стоявшего на столе.

– И опять мы возвращаемся к исходному «почему?».

Маквей плюхнулся на кровать и снова уставился в пятистраничное досье гостей Шарлоттенбургского дворца. Нет никаких оснований предполагать, что эти люди – заговорщики, а не почтенные граждане Германии. На секунду его мысли сосредоточились на группе имен, которые еще не были раскрыты. Не исключено, что разгадка их ждет впереди, но теория чисел говорит о другом. Интуиция подсказывала ему, что ответ где-то тут, рядом, прямо у них под носом, среди тех фактов, которыми они уже располагают.

– Манфред, – Маквей жалобно посмотрел на Реммера, – мы лезем во все дырки, крутим головами во все стороны, как ненормальные добываем сверхконфиденциальную информацию о людях совершенно незапятнанной репутации, свихнули себе мозги, спорим… А где результат? Ни единой стоящей версии. Мы ни на шаг не приблизились к разгадке. – Он нахмурился и продолжил уже в другом тоне: – Интуиция подсказывает мне, что мы на верном пути. Может быть, все дело в том сборище, которое устраивает Шолл, а может быть, и нет. Но завтра мы должны во что бы то ни стало с нашей бумажкой в руке загнать в угол господина Шолла и задать ему несколько вопросов. Нужно успеть дать по нему хоть один залп, прежде чем он спустит на нас свору адвокатов. И если мы не сумеем заставить его попотеть и пусть даже не сознаться, а хотя бы выдать нам парочку фактов, которые можно использовать в расследовании, если и после этого мы будем знать не больше, чем сейчас… – Маквей запнулся и перевел дух.

– Маквей, – осторожно вставил Реммер, – почему ты говоришь «Манфред», ты же всегда звал меня Манни?

– Но ты же немец, и я хотел подчеркнуть это. Я пытаюсь понять… А вдруг этот спектакль с Либаргером – демонстрация какой-то новой политической силы вроде нацистов? Что это за люди? Чего они хотят? Новой кампании по истреблению евреев? – Голос Маквея звучал резко. Он говорил страстно, не ожидая ни ответов, ни объяснений. – А если их цель – финансирование военной машины, которая взорвет всю Европу и Россию? В качестве компенсации за прежние поражения! Неужели это кому-то снова понадобилось? Объясни мне, Манфред, я запутался и не могу в этом разобраться сам.

– Я… – Реммер сжал руки в кулаки, – …тоже не знаю…

– Не знаешь?

– Нет.

– А я подозреваю, что знаешь.

В комнате наступила гробовая тишина. Все четверо застыли, затаив дыхание. Осборну показалось, что Реммер попятился, отступил на шаг.

– Ну, Манфред, – мягко произнес Маквей. Но его мягкий тон был обманчив.

Реммер затравленно взглянул на него.

– Это нечестно, Манфред, я знаю… – тихо продолжил Маквей. – Но все равно я спрашиваю тебя: что происходит?

– Маквей, я не могу…

– Можешь, Манфред.

Реммер обвел взглядом комнату.

– Weltanschauung, – прошептал он. – Гитлеровский взгляд на жизнь. Жизнь – вечная борьба, в которой выживают только сильные и в которой правят самые сильные. Он утверждал, что в древности немцы были самым могучим народом. И они должны снова править миром. Но сила немцев ослабла, потому что арийская раса смешалась с другими. Гитлер говорил, что смешение крови – причина гибели старых цивилизаций. Поэтому Германия проиграла Первую мировую войну – немцы как нация утратили чистоту крови. Он утверждал, что арийцы – высшая раса на земле и что в дальнейшем они займут подобающее им господствующее положение. Но только после того, как будет установлен строгий контроль за воспроизведением чистой расы.

Разговор в номере походил на представление в театре, трое зрителей – в зале, а на сцене – одинокий, обособившийся ото всех Реммер. Он стоял, расправив плечи, пот катился по его лбу, и он уже говорил не тихим голосом, его голос гремел, словно он декламировал заученный текст. Вернее, когда-то давно заученный, а потом сознательно погребенный в памяти.

– Когда нацистское движение только зародилось, на планете был восемьдесят один миллион немцев. Гитлер хотел, чтобы через сто лет немцев стало двести пятьдесят миллионов, а может, даже и больше. Для этого Германии необходимо Lebensraum – жизненное пространство, достаточное для огромного национального государства в его естественных границах. Но земля, проповедовал Гитлер, принадлежит только тем, кто заслужил право владеть ею. Поэтому новому Рейху предстоит повторить путь, проделанный когда-то тевтонскими рыцарями. Немецкий плуг вспашет немецкую землю, добытую немецким мечом, и на ней поднимется хлеб для немецких желудков.

– Поэтому немцы должны раздаться в длину и ширину и для этого смести с лица земли шесть миллионов евреев, чтоб не путались под ногами? – Усталый голос Маквея напоминал голос старого деревенского адвоката, пропустившего какие-то объяснения и пытающегося разобраться, что к чему. Он видел, что Реммер несется вперед, закусив удила, и его не остановить, пока, защищаясь, он не выложит все до конца. Защищаясь от чужой вины.

– Нужно вспомнить, что тогда было. Версальский мир после сокрушительного разгрома в Первой мировой войне лишил нас национального достоинства. В стране царила страшная инфляция, массовая безработица. Мог ли народ отвергнуть человека, сулившего немцам вернуть национальную гордость и процветание! Он словно загипнотизировал всех – мы не раздумывая ринулись в омут его обещаний. Посмотрите старые фильмы, фотографии тех лет. Посмотрите на лица людей! Как обожали они своего фюрера! Они ловили каждое его слово, напрочь забыв, что перед ними малообразованный безумец…

Реммер умолк и как-то разом сник, словно вдруг забыл, о чем говорил, потерял ход мысли.

– Почему? – прошептал Маквей, как театральный суфлер. – Похоже, у нас урок истории, Манфред. Скажи правду. Почему вы впитали будто с молоком матери речи Гитлера? Как вы могли потерять голову и поверить бреду малообразованного безумца? Нельзя валить все на одного человека!

Глаза Реммера затравленно бегали, он зашел в своих высказываниях слишком далеко.

– Нацизм – это нечто большее, чем просто Гитлер, Манфред. – Маквей уже не был похож на деревенского старичка адвоката, его голос как бы проникал в подсознание Реммера, проникал все глубже, пробуждая новые образы. – Нацизм – это не только Гитлер, не только он…

Реммер молча смотрел в пол. Когда он снова поднял голову, в его глазах стоял ужас.

– Мы верили мифам… – пробормотал он. – Примитивные, они находили отклик в наших душах, они жили там в ожидании мистического вождя, чтобы снова пробудиться к новой жизни… Этим вождем стал Гитлер – и немцы по-прежнему готовы пойти за ним… Это уже было, Маквей, вспомни древнюю Пруссию и вспомни историю… Тевтонские рыцари, скачущие в тумане, в доспехах, с тяжелыми мечами в высоко поднятых руках в железных перчатках. Тяжелые удары копыт сотрясают землю. Завоеватели, сметающие все со своего пути… Правители. Воины. Наша земля. Наша судьба. Мы действительно выше всех. Раса господ. Чистокровные арийцы. Белокурые волосы, голубые глаза. – Реммер в упор смотрел на Маквея.

Наконец он замолчал, отвернулся, вытряхнул сигарету из пачки, перешел на другой конец комнаты и сел на диван – один. Протянул руку, пододвинул к себе пепельницу и уставился в пол. Он не затягивался, и сигарета впустую тлела в его пальцах, покрытых желтыми пятнами никотина. Дым тоненькой струйкой поднимался к потолку.