Лондон, 7.45

Милли Уайтхед, грудастая сиделка, пользовавшаяся особой симпатией Лебрюна, закончила обтирать его губкой и начала взбивать подушки в изголовье постели. И тут в палату вошел Каду, выглядевший очень импозантно в своем форменном кителе.

– В аэропорту быстрее пропускают, когда ты при всех регалиях, – с усмешкой объяснил он свой официальный вид.

Лебрюн пожал руку старому другу. Пластиковые трубки, по которым поступал кислород, все еще торчали у него в носу и мешали разговаривать.

– Я, собственно, не к тебе, у меня свидание с этой милашкой, – игриво произнес Каду, подмигивая сиделке. Довольно зардевшись, Милли хихикнула, покосилась на Лебрюна и вышла.

Подтянув стул поближе к кровати, Каду сел.

– Как дела, дружок? Как тут за тобой ухаживают?

Следующие десять минут прошли в воспоминаниях – детские шалости, лучшие друзья, девушки, с которыми они встречались, жены, дети… Каду вспомнил, как они сбежали из дому, чтобы вступить в Иностранный легион, и как потом их доставляли назад двое настоящих легионеров – беглецам в ту пору было по четырнадцать… Каду хохотал от души и вспоминал все новые и новые истории, стараясь позабавить раненого друга.

И все время, пока он непринужденно болтал, указательный палец Лебрюна был на курке револьвера 25-го калибра, нацеленного под одеялом в грудь Каду. Предостережение Маквея звучало недвусмысленно: Каду – не добрый старый друг, приятель с юношеских лет, а опытный конспиратор, работающий на группу, как они теперь называли таинственную преступную организацию. Он организовал прикрытие для внедрения в Интерпол Класса и Хальдера, и не исключено, что он организовал покушение на Лебрюна и его брата. Если Маквей прав, то Каду пришел убить его.

Но пока Каду беззаботно болтал и смеялся, вспоминая детство, Лебрюн спрашивал себя: не ошибся ли Маквей? И кроме того – как мог Каду рассчитывать безнаказанно разделаться с ним, когда у открытой двери палаты круглые сутки полицейский пост?

– Старина, я хотел бы выкурить сигаретку, – сказал Каду, вставая, – но дымить здесь нельзя. – Он взял свою фуражку и пошел к двери. – Спущусь в вестибюль, а минут через десять вернусь к тебе.

Каду вышел, и Лебрюн позволил себе расслабиться. Нет, не может быть. На этот раз Маквей ошибается. Через минуту в палату вошел один из полицейских.

– У вас все в порядке, сэр?

– Да, спасибо.

– Тут пришли сменить вам белье, сэр.

Полицейский шагнул в сторону, и на пороге появился здоровенный детина в халате санитара, с чистыми простынями в руках.

– Добрый день, сэр, – произнес он с акцентом настоящего кокни и положил белье на стул у кровати.

Полицейский вышел в коридор.

– Мы тут малость уединимся, ладно, сэр? – И санитар закрыл дверь.

У Лебрюна тревожно застучало сердце.

– Зачем вы закрываете дверь? – по-французски спросил он.

Детина с ухмылкой повернулся к нему и одним рывком выдернул у него из носа дыхательные трубки.

Тут же на лицо Лебрюна шлепнулась подушка, и санитар всем телом навалился на нее сверху.

Лебрюн отчаянно сопротивлялся, правая рука его шарила под одеялом в поисках револьвера, который он неосторожно выпустил из пальцев, когда Каду вышел из палаты. Но огромный вес детины, да и собственная болезненная слабость делали все усилия тщетными. Наконец его пальцы нашли рукоять револьвера, он попытался нацелить его в живот убийцы. Но тот переменил положение, и дуло револьвера запуталось в простынях. Лебрюн судорожно пытался его высвободить. Он задыхался. Все вокруг подернулось серой пеленой, и Лебрюн почувствовал, что умирает. Тьма сгустилась. Ему показалось, что револьвер выхватили из его руки, потом раздался приглушенный выстрел – и перед его глазами вспыхнул ослепительный свет, самый яркий, какой он видел в жизни.

Лебрюн не мог видеть, как убийца нащупал револьвер в простынях, выхватил его из руки Лебрюна и приложил к его уху. Не мог он видеть и кровавого месива из собственных мозгов, и осколков черепа, прилипших к белой стене над кроватью.

Через несколько секунд дверь распахнулась. Застигнутый врасплох санитар резко повернулся и навел револьвер на дверь. На пороге стоял Каду. Он быстро шагнул в палату и закрыл дверь. Убийца с облегчением вздохнул и опустил оружие. Он кивнул в сторону Лебрюна и начал что-то говорить – и тут увидел револьвер в руке Каду.

– Что… – только и успел он крикнуть, как громовой выстрел оборвал его крик.

Когда, услышав на бегу еще два выстрела, в палату ворвались полицейские, они увидели Каду, стоявшего над убитым санитаром, все еще сжимавшим в руке револьвер Лебрюна.

– Этот человек только что застрелил Лебрюна, – мрачно произнес Каду.