– Ну… спасибо этому дому, пойду к другому.

Кланяюсь хозяину, высохшему старичку, он скалит беззубый рот – кажется, моя шутка ему понравилась. Он еще не знает, что я говорю это в каждом доме.

И не узнает.

Выхожу – по скрипучим ступенькам в зимний сад, а хорошо у него тут, сирень цветет… Хозяин провожает меня, даже не знаю его имени, идет за мной, все повторяет, вы мне жизнь спасаете, спасаете жизнь…

– Да… всем жизнь спасаю, работа такая…

– Вы это… если чем помочь вам, говорите…

– Да вы мне уже чем только не помогли, и едой, и машину дали…

– Это я на будущее, если что, звоните, всегда ваш.

– Спасибо. Большое спасибо.

Выхожу из-под купола – в раскаленную пустыню, горячий ветер рвет легкие. Забиваюсь в машину, скорей, скорей, пока не задохся, бывало уже, падал в беспамятстве – на песок…

Меняю внешность – даже не выбираю, каким мне быть теперь, просто тычу наугад в каталог. Что-то получилось, чего я не ждал, ё-моё, женщина, лет тридцать, волосы обесцвеченные… Ладно, женщина так женщина, лишь бы он меня не узнал…

А он не узнает… не успеет узнать, слишком быстро меняю ночевки, адреса, машины, лица, имена, паспортные данные и группы крови. Он меня не найдет – слишком быстро теряюсь в пустыне, слишком быстро меняю свои позывные – песчинка…

Песчинка…

Давай же, оживай… экран долго не хочет оживать, щелкает, грузится, крутит туда-сюда песочные часы. Наконец, нехотя выдает мне список сообщений…

Их слишком много.

Слишком много, а я – один.

Песчинка в пустыне…

Все зовут, зовут, зовут, к нам, к нам, к нам, этот под машину попал, лежит с разбитой головой, вон та дожила до девяноста лет, этот с детства с сердцем мается, тут ребенок родился с пороком легких, у того рак, четвертая стадия, с ума сходит от боли, ты чего ради меня зовешь, хоть думаешь, еще ведь целый год будешь от боли маяться…

Перебираю адреса, ладно, пусть сегодня будет ребенок с недоразвитым сердечком, пойду к нему в гости. Нон Чак Лун, так и слышится – но-чка-лун-ная… Играй… гитара семиструнная. Открытый, общительный, очень любит рисовать, мечтает быть мультипликатором… мечтай, мечтай…

Да нет, нет, что вы… денег не надо, не беру… – Не-на-да? – китаянка растерянно таращит раскосые глаза, маленькая, смешная, юркая.– Вещи беру… еду, одежду…Зачем сказал, зачем ляпнул, вон они уже суетятся, мать, отец, какие-то стоюродные тетушки по седьмаяводанакисельной линии, складывают что-то к моим ногам, куртки, джинсы, кроссовки, телефоны, какие-то бабские цацки-брюлики, какие-то пакеты с готовыми смесями, разогрел и готово… просто добавь воды… Куда мне одному столько… Хочу отказаться, вспоминаю голодных оборвышей, которые вертятся близ каждого купола, не отказываюсь.– А где же…Только сейчас вижу своего пациента, вот он, выходит из комнаты, маленький, худенький, глазенки какие-то не китайские, похож на маленького монаха.– Привет.Лунная Ночка пятится назад, растерянный, испуганный, мать говорит ему что-то, скороговоркой, строго, нетерпеливо, я делаю знак, не надо, не надо… Сажусь на пол, вытаскиваю из груды игрушек на ковре потрепанного зайчишку, машу лапкой, повожу ухом:– Привет.

– …а там учитель, так орет на всех… Киваю.– Безобразие какое.– А он потом с директором поссорился, его прогнали.Снова киваю.– Правильно сделали.Лежим в полумраке комнаты, Лунная Ночка – в своей кроватке, я – на каких-то подушках, чем они их набивают, битым кирпичом, что ли…– А ты фея?– Ага, фея.– А ты можешь пони оживить?Смотрю на плюшевую лошадку в углу, чуть виднеется в темноте.– Не-а.– А можешь сделать, чтобы мы сейчас полетели… далеко-далеко.– Нет.Ветер чуть колышет занавески, шепчется с деревьями в зимнем саду, вот как сделано, все как настоящее…– А какая же ты фея?– А такая. А я так сделаю, чтобы ты не… – хочу сказать, не умер, спохватываюсь: – Не болел.– А болеть плохо.– Плохо.– А все бегают, а мама мне говорит, низ-зя…– А теперь будет можно…Желудок беспокойно ворочается внутри, сражается с какими-то морскими драконами и кракозябрами, чем они там меня накормили за ужином… Смотрю на мальчика – спит, прикрыл глазешки – осторожно тянусь к куртке, за таблетками…

Спасибо этому дому, пойду к другому. Вот это уже слишком – падают передо мной на колени, мать снова грозно окликает сына, чтобы он тоже упал. Нда-а, с такой мамочкой поживешь, точно заболеешь… А сколько всего мне надавали, полная машина, не поймешь чего, есть не переесть, носить не переносить. Эт-то что…– Ну чего смотришь, красавица, садись, довезу.Даже с шофером… приглядываюсь к шоферу, как бы Петровский мне этого шофера не подослал… Китайцы кивают, ага, похоже, давно они этого водилу знают, рекомендуют…– Да не боись, третий год летуны вожу, не расшибемся чай… можешь даже и не пристегиваться, повезем как по рельсам.Сажусь. Дергаю дверцу, не закрывается, эт-то что, автоматическая, что ли… высший класс. Летун выползает из-под купола в жар пустыни, взмывает над мертвой равниной.Петровский, ты меня не возьмешь.Я никогда не буду служить тебе одному.Хоть всю пустыню – от северного полюса до южного – перебери по песчинкам, не найдешь меня, одну-единственную песчинку в пустыне…Меняю внешность – на этот раз не тычу куда попало, просматриваю каталог, выбираю какого-то мачо с горящими глазами, зря я его выбрал, кажется, какой-то актер, лицо известное…– Ни фига… это у тебя как получилось?Вот черт… только теперь понимаю – превратился на глазах у водилы, плакала моя конспирация.– Да так…– Ты где такому… выучился?– Жизнь научит.– А мне можно?– А тебе зачем?Фыркаю. Может, сам поймет, что не можно.– А это у тебя… от рождения?– Яс-сное дело, а ты как думал.– Да нет… Это… что у кого дома переночуешь, тому год жизни подаришь.– От рождения.– А как узнал?– А так… под Рождество это было, еще голод такой стоял, у нас половина трущоб перемерла…– Из трущоб, что ли?– Да уж не под куполом рос… не в тепличке… Ну вот, я сам уже с голоду загибался… тут тормозит летун, я к нему, по-привычке ручонку тяну, жрать охота, водила выходит, – садись, малец. А в летуне старик дряхлый кашлем заходится, видно, что жить недолго осталось… Он, видно, грехи замаливать решил, вот меня и подобрал. Переночевал я у него, а он утром здоровый проснулся…– У него жил?– Какое… Он увидел, что помирать раздумал, меня за дверь выставил… потом еще какая-то тетка приютила, ее рак жрал… потом и сам по куполам стучался, пустите переночевать… Раньше же куполов много было, это теперь полторы штуки осталось…– И что, пускали?– Сначала гнали в три шеи… потом слух пошел, что я людей спасаю… зазывать стали…– А если две ночи переночуешь, два года подаришь?– Ну.– А чего не остался?– Смеешься? Их вон сколько, умирающих, я один. Человечества-то осталось, одно старичье дряхлое, на ладан дышит… Я вообще первый раз за двадцать лет ребенка увидел… у вас там…– Лунатик-то ихний? Прикольный… я с ним в шахматы играл…Перебираю заявки, приглашения, изможденные старческие лица, лица, которые косятся под молодые, вон женщина, на лице – лет сорок, на руках – лет двести, старик, которого язык чешется назвать Кощеем бессмертным, высохшая бабулька, про себя обзываю Пиковой Дамой…Вас много, а я один…Песчинка в пустыне…– Зачем тормозишь? – смотрю на водилу, не понимаю.– Так вон… жандармерия сзади летит, остановиться велят…Оглядываюсь, холодеет сердце.– Не смей.– Чего-о?– Тормозить, говорю, не смей, вперед гони, давай…– Так посадят…– Ни хрена не посадят… это этот… Петровский по мою душу пришел…– А ты как узнал? Летун-то жандармский…– Черта с два. Жандармерии уже лет десять нет, ты все забыть не можешь.– А куда делась?– А куда все, туда и она… ниже бери…Берет ниже – и вовремя, выстрелы режут раскаленный воздух, рвут пространство… Молодец, все понял водила, поднимает напряжение, гонит, гонит летун…– А теперь кто вместо жандармов?– А никто.– А как тогда…– А никак.Гоним в никуда, над раскаленной пустыней, даже сейчас, днем, жарит нестерпимо, скалится в темном небе серпик месяца… То ли еще ночью будет, когда взойдет солнце, только бы до ночи добраться хоть куда-нибудь…Выстрелы режут небо, кажется, сейчас собьют звезды…– Купол-то где поблизости?Водила выискивает что-то по навигатору.– А какой?– А любой.– Далеконько.– Да хоть какой, захудалый самый…– Все равно дале… от черт…Земля ощерилась выстрелами, взвилась песчаными вихрями. Навигатор подавился картой мира и сдох, спидометр бьется в истерике.Петровский, ты меня не возьмешь…

–  Сколько вы берете за ночь? –  Вы меня с кем-то путаете. За ночь берут эти… которые у заправок стоят. Фыркают качки по обе стороны от Петровского, он сам даже не шелохнулся. Шуток не понимает, это плохо… –  Нет, серьезно, сколько вы… за услуги за свои? –  Сколько дадут. Высохший старик в кресле напрягается, думает. Кажется, давненько ему не приходилось думать, аж покраснел весь, всю жизнь только и спрашивал – сколько, а тут на тебе… –  Ну а сколько дают? –  Кто как… кто побогаче, побольше, кто победнее, там, бывает, чашку похлебки дадут, и то спасибо… Кое-где вообще ничего не беру, если брать нечего… Особо обидно, знаете, нищий один помочь попросил, болеет, умирает… А как я ему помогу, у него дома нет, где же я переночую… –  Короче, сколько просите? –  Еще за одну ночь? –  Нет… чтобы насовсем. –  Это невозможно. –  Чтобы я этого слова не слышал здесь, для меня все возможно…

Чувствую, что влип, так крепко, как не влипал еще никогда…

Тогда я тоже чувствовал, что влип. Вот как сейчас, когда пули рвут землю и небо, летун еще извивается, мотается, как пьяный, несется куда-то – на всех парах… – С-суки…– Чего такое?– Батарею сбили, с-суки…– Еще одна есть.– На одной хрен да маленько пролетим…– Ну, хоть хрен да маленько… гони…

Хочу втолковать ему что-то – про песчинку в пустыне, вас много, я один, вы не волнуйтесь, я через годик опять к вам наведаюсь… Понимаю, что здесь это не прокатит, черта с два он меня слушать будет, который выкупает у меня год жизни, два, три… –  Э-э-э… мне тут вещи кой-какие перетащить к вам надо. –  А у меня вещи есть. И кой-какие, и кой-сякие, и кой-всякие… говори, что надо. –  Личные… – вспоминаю, что у человека может быть личного, – крестик от мамки остался… книжонка одна, друг подарил… он уже в сырой земле лежит… –  Где ж твой друг в пустыне сырую землю-то взял? Смеется – сухо, беззвучно, сам сухой, как песок. Еле сдерживаюсь, чтобы не врезать – сильно, больно, как дрался в детстве за лишний глоток воды… Кажется, если его ударить, рассыплется – песком… –  Витюш, проводи его… пусть там книжки-игрушки возьмет свои… Садимся в летун, по привычке хочу сказать – спасибо этому дому – не говорю…

Летун хрипит, фыркает, задыхается, то взмывает к месяцу, то скользит вниз. Пули рвут темноту, бьются о скалы, нет, вру, не скалы, руины, обломки прошлого… Обидно прямо, в кои-то веки натолкнулись на древний город, даже увидеть толком некогда… Обломки, руины, высятся зубастые стены, скалятся на нас, высится башня, смотрит единственным глазом-циферблатом, свет месяца выхватывает из темноты крест на верхушке чего-то, непонятно, чего…Как его зовут, Витюш… Неважно. Бью – сильно, больно, в темечко, Витюш охает, валится на меня, дергаю Вальтер у него из кобуры, перехватываю штурвал. –  Ты че… че… го… – с трудом ворочает языком, красные полосы стекают по лицу, – ох… ре… –  Охренел, – соглашаюсь, направляю Вальтер, – ты не дергайся… расшибемся сейчас… Не дергается. Высматриваю в темноте дня матерый купол, кажется, город, один из немногих оставшихся. Притормаживаю, летун мягко касается песка. –  Выходи давай. –  Ох… ре… –  Охренел. Всего хорошего. Вываливается – в безлунный день, падает на песок. Поднимаю летун – в вечерние сумерки, светает уже, только бы затаиться куда, успеть до солнца…

Мертвый город бежит под нами, притихший, испуганный, вываливается из темноты – остатками высоток, расставляет ловушки… – Вон через те два дома давай пролетай…– Рехнулся?– Давай…– Расшибемся.– А ты не расшибись.Холодеет душа, лунный день скалится руинами…– …мм-м-мать…Город бьет по летуну – что есть силы, мир вертится волчком, не вижу – скорее, чувствую, как врезается в стену за нами машина, раскрашенная под жандармерию…Летун падает, как подстреленный – в песок, чертит по пустыне прямую линию.Песок…Песчинка в пустыне…Смотрю на шофера, зажатого останками летуна, крепенько его…– Тут… до бун-ке-ра… не-да-ле-ко…– До купола?– Не-е… до бун-ке-ра… я там… жи… ву…– Врач там есть?– На… хре… на… я ж там… жи… ву…– Да тебе госпиталь нужен, не бункер…– Я там… жи… ву…Все понимаю, спохватываюсь. Кое-как высвобождаю своего спутника из металла, зря я это сделал, вон как кровища хлынула… в темноте дня вижу огни – где-то там, там, на краю пустыни, бункер, добраться бы до этого бункера, переночевать…Пустите переночевать…

– А что за город тут рядом? – А хрен его знает.Удивленно смотрю на спасенного водилу.– Живешь, и не знаешь?– А ты сильно много про мир знаешь?– Где мне, в школу-то не ходил…– А то я будто ходил…

–  А тебя как зовут? – спрашивает Лунная Ночка. –  Песчинка. –  Нет, правда. –  Так и зови… Песчинка…

–  Теть, а правда раньше солнышко днем светило, а месяц ночью? –  Правда. –  А почему поменялись? –  А солнышко жарко светить стало…

–  Сколько вы берете за ночь? –  Вы меня с кем-то путаете. За ночь берут эти… которые у заправок стоят.

Воспоминания… …ветер гонит песчинки прошлого…

– Спасибо этому дому, пойду к другому. – Тебе спасибо, – водила, оживший, бодрый, трясет мою руку.– Да не за что… работа такая…Забираюсь в летун, поднимаюсь над мертвой пустыней в темноту нового дня. Смотрю заявки, сколько их опять, вон, девочка семи лет… ох, не врали бы, знаю я, кто с этого адреса пишет, сто лет ему в обед… Пиковая Дама… к Пиковой Даме, что ли, заглянуть, пусть себе еще годик живет…– День добрый, вы сегодня гостя примете?– Да у меня дом-то не больно богатый для приема гостей.– Ничего, мы люди ко всему привыкшие.– Что вы, мне сто лет в обед, где мне гостей принимать!– А это такой гость, который в сто лет в обед и приходит.– Песчинка, вы?– Я.– Жду с нетерпением. Какие будут пожелания?– Да никаких, помыться бы и покушать…Зря сказал, она, может, одна живет, еще из-за меня тут жарить-парить будет…Выбираю новое лицо, лицо мужчины за сорок с глубокими залысинами, заодно меняю облик летуна…Петровский, ты меня не найдешь…

– …да никаких, помыться и покушать… Петровский перечитывает сообщение, еще раз смотрит на фото Пиковой Дамы. Меняет лицо битого жизнью шофера на лицо женщины, которой за, за, за, много раз – за.С бункером посложнее, нужно много сил, чтобы он превратился в купол, с домом, с зимним садом, пусть у Пиковой Дамы еще фонтан будет в саду, вот так. Витюш пусть побудет компаньонкой у Пиковой дамы, а Антоха сойдет за старого слугу.Песчинка вернется сюда – к единственному еще живому куполу среди мертвых песков и руин. Еще проведет здесь ночь. И следующую. И следующую. И много ночей.Спасибо этому дому, пойду к другому…

2013 г.