– Кто последний?
Они даже не смотрят на меня. Они, все. Сколько их тут ни есть. Имя им – легион. Здесь, похоже, не принято спрашивать, кто последний. Здесь вообще не принято что-то спрашивать.
Еле нашёл их, еле добрался, сбился с ног разыскивать эту студию. Ещё вопрос, туда я попал или не туда, а то сейчас окажется, принесла меня нелёгкая на какой-нибудь Дом-два, хотя нет, Дом-два в Подмосковье… хотя кто его знает…
Устраиваюсь на краешке стула, с детства у меня эта привычка, сидеть на самом краешке, вроде бы сколько раз с грохотом падал, ничему меня эти грохоты не научили.
Оглядываю своих соперников, чувствую, я им не чета. Все какие-то сильно за, за, кому за сорок, кому за пятьдесят, этому вообще на вид лет девяносто… Ищу среди сидящих Рокфеллеров и Ротшильдов, не нахожу. Да я их и не найду, откуда я знаю, как они выглядят… Ого, даже дамочка есть, ого, даже не одна, на дамочек смотрят с нескрываемым недоумением, а вы-то какого тут делаете…
Пристраиваюсь за благовидным старичком с широченными залысинами, может, он и есть последний, если только сейчас не набежит толпа непонятно кого, а мы за ним занимали…
В который раз спрашиваю себя: какого чёрта я тут делаю.
Старичок оборачивается. Смотрит на меня. приподнимает брови, присматривается, оценивает…
– А что-то вы, молодой человек, на дьявола не похожи.
Мне кажется, я ослышался. Теряюсь. Не знаю, что ответить.
– А что, по-вашему, у меня рога с копытами должны быть? И чёрный дым из ушей?
Старичок посмеивается.
– Вот, молодчина, за словом в карман не лезет…
Как будто падают невидимые границы между нами всеми. Люди стряхивают с себя напускную чопорность. Перекидываются ничего не значащими репликами, холодно, блин, сегодня, а вы как хотели, чай не лето, а вы откуда будете, а из Глухарёвки, деревушка такая есть, вот, решил силы свои попробовать, а-а, большому кораблю большое плавание… только у нас в Глухарёвке по-другому говорят: большому кораблю большая торпеда…
Спрашиваю себя, какого чёрта тут делаю. Думаю, что ещё можно сбежать. Пока не поздно.
– Кастинг продолжается, люди съехались со всех концов света… извините за невольный каламбур. К нам в студию явились и стар, и млад, каждый хочет попробовать свои силы. Давайте же снова перенесёмся в зал, где проходит собеседование, посмотрим на наших участников.
– И что мы видим? Вот заходит очередной претендент, молодой человек, не слишком ли вы молоды?
– Не-а.
– Разрешите узнать, сколько вам лет?
– Десять. В январе одиннадцать будет.
– И вы считаете, что вы и есть тот самый он?
– Я это знаю.
– Ну что же, молодой человек, не берусь с вами спорить… ТАМ виднее… и всё-таки советую вам прийти годиков через десять, не раньше.
– Да чего ради, блин, у вас чего, написано, что в десять лет нельзя?
– Молодой человек… всего хорошего. Желаю вам успеха.
– Будет мне успех… и вы тогда ещё пожалеете, что не взяли.
– Да-а, и вот такое нам приходится выслушивать по десять раз на дню… Похоже, и правда придётся повесить возрастной ценз, восемнадцать плюс. А то к нам скоро грудных детей приносить будут, и поди объясни, почему ты им отказал. Что же, попросим следующего претендента…
– Здравствуйте.
– Д-день добрый… милая барышня. Вы к нам?
– К вам.
– Вы… не ошиблись? Это кастинг…
– Знаю.
– А может, вы шли на кастинг Мисс Земля две тысячи двадцать?
– Ни в коей мере. Я шла к вам.
– М-м-м… милая барышня… а вас не смущает, что вы – барышня?
– А почему это должно меня смущать?
– Ну… вообще-то… он должен быть мужчиной…
– Где написано? Вообще первородный грех лежит на женщине, если уж на то пошло.
– Ну… нигде не написано, но мы рассматриваем только мужчин…
– Чего ради? Мне на вас в суд подавать, или как? Вы дождётесь, что я вас по судам затаскаю за дискриминацию, вам это надо? Европейский суд по правам человека не хотите? У них сейчас с этим строго…
– Вот это я понимаю, вот это защита… да-а, барышня, далеко пойдёте. Что же, берём-берём, такую барышню да не взять…
А мы продолжаем наш кастинг. Поток людей не иссякает, нда-а, вот уж не ожидали, что наше невинное реалити-шоу вызовет такой ажиотаж… От желающих нет отбоя…
– Ну… я ненавижу весь мир… всё это… вокруг…
– А что вы конкретно хотите сделать?
– Взорвать всё это… к чёртовой матери…
– Ну и как вы собираетесь это делать?
– Не знаю я… что-нибудь придумаю…
– Ну если не знаете, то как же…
– Да вы понимаете, взорвать этот мир надо к ядрёной фене! Вы мне откажете, я вас самих на хрен взорву!
– Вот это ненависть… нет, вы нам не подходите, имейте в виду, на одной ненависти вы далеко не уедете…
– Это мы посмотрим ещё, кто на чём уедет…
– Ну-с, рассказывайте, чем нас удивите?
– Я это… в банке в начальницы выбилась…
– И что же?
– Ну, меня один человек на работу взял… он в меня вроде как влюблён был… ухаживал за мной, помогал во всём… а я там хорошую сумму из банка стырила, а сделала так, что на него подумали. Его уволили, штрафанули крепко… а я на его место… в начальницы.
– Похвально, похвально… что же, поздравляю, вы приняты. Прежде чем решите таким же образом помести меня с моего места, предупредите.
– Обязательно!
(смеётся)
– Здравствуйте… молодой человек.
Вот чёрт, а я даже не поздоровался, когда вошёл. Расселся, как у себя дома, кто-то из ведущих делает мне отчаянные знаки, что я сел на чужое место, а для кандидатов вон кресло стоит…
Пересаживаюсь, при этом толкаю стол, сшибаю вазу с цветами. Я в своём репертуаре.
Посади свинью за стол…
– З-здрассте.
– Ну что же… слушаем вас, почему вы считаете, что именно вы достойны самого почётного в мире звания?
– Я это… деньги через интернет собирал в помощь детям… у которых онкология…
– О-о, какой вы молодец… похвально… побольше бы таких героев в наше тёмное время… глядишь, и конец света ещё бы тысячу лет не наступил… Только чего ради вы к нам пришли, непонятно? Это вам на конкурс Мать Тереза две тыщи двадцать, или там Золотое Сердце две тыщи двадцать…
Чувствую, что краснею до кончиков ушей. Кажется, он не должен краснеть. Кажется, я уже опростоволосился в пух и прах…
– Да вы не дослушали… деньги я собрал, только чёрта с два кому-то их перевёл… они у меня сейчас в Швейцарии… я уже подумываю себе там особнячок прикупить…
Смотрят на меня, как на психа. Ведущий, кажется, побледнел, хотя трудно побледнеть под жаром софитов.
– Ну-у… это самое удивительное, что мы слышали… за такое вас как минимум за решётку надобно…
Прошибает пот. Вот, блин… только сейчас понимаю, зачем всё это задумали, вот за этим, чтобы вот так заставить людей проговориться, проболтаться, правду-матку сказать… а там можно и взять человечка тёпленького, сам в своих грехах сознался…
– Мы просто обязаны вас взять, – ведущий расплывается в довольной улыбке, крепко жмёт мне руку, – мои поздравления…
Что-то прорывает внутри, не выдерживаю, спрашиваю то, что хотел спросить давным-давно:
– А мы его… увидим?
– Кого его?
– Ну… его…
Ведущий смотрит на меня. Посмеивается.
– Мил человек, вы что думаете… он по первому вашему зову придёт? Вот так вот, вы его пальчиком поманите, он и явится?
Краснею. Кажется, сейчас под светом софитов моё лицо расплавится.
– Значит… мы его не увидим?
– Ну… я бы так не сказал. И да, и нет…
Не понимаю. Вымученно улыбаюсь. И так ляпнул слишком много лишнего…
А мы продолжаем наш кастинг, кандидаты валят толпами… и что мы видим? Что видим? Он снова приходит сюда, он, которому уже показали на дверь… и что мы видим в его руке? О бо… о, простите, какой ужас…
– Заткнись… и все вы заткнитесь. Если вы меня на шоу не возьмёте, перестреляю вас всех к ядрёной фене, поняли, да?
– Ну, молодой человек, это вы что-то перегнули палку…
– Заткнись, я тебе сказал, быстро меня взял на шоу, или перестреляю всех к ядрёной фене! Считаю до трёх, раз, два…
– …вы приняты.
– То-то же… я сказал вам, ещё пожалеете…
Смотрю на парня, который обещал перестрелять всех. Завидую ему чёрной завистью. Я так не могу. Да я никак не могу. Знали бы они, что никакие аферы я не прокручивал, что всё это блеф, блеф от первого до последнего слова. Какие там аферы, три раза выгоняли из универа, на работе подставили, сволочи, вот уж кого сюда на кастинг надо, так это их…
Только бы не узнал никто…
А ведь узнают… как пить дать, узнают, гады… проверять будут, прощупывать, все данные, будто мы не на шоу устраиваемся, а в разведку… там и узнают, что я ни разу не злодей, и тогда…
А что тогда…
Прикидываю, смогу ли я ворваться в студию с пистолетом наголо.
Не смогу.
Тот ещё из меня… он.
– Итак, первый день нашего реалити-шоу, первый долгожданный день, как долго мы его ждали, как терпеливо отбирали участников, и наконец, он настал! Поприветствуем наших героев, их всего тридцать, тридцать человек со всего земного шара, у нас есть гости из Нью-Йорка и Парижа, Пекина и безвестной тибетской деревушки, из бразильской глубинки и крохотных сибирских станций… Вот они выходят к нам, в студию, поприветствуем их, аплодисменты!
– Итак, сегодня у нас первый день, первый конкурс, первое задание! На мой взгляд, задание очень простое, дорогие участники, будьте добры раздеться.
– Что?
– Да-да, разденьтесь пожалуйста. Донага. Нет-нет, дорогой Майкл, вы не поняли, раздевание не на скорость, нет, нет, не торопитесь! Милые барышни, у вас какие-то затруднения?
– Ну да… знаете… стесняемся как-то…
– Ева, милая Ева, да не вы ли говорили нам про первородный грех? Не хотите примерить на себя костюм своей тёзки-прародительницы?
– Ой… слушайте, правда неловко… всё-таки женщина должна быть загадочная… а не так, чтобы уж совсем…
– Ну что же, если вы так стесняетесь, можете раздеться вон там за ширмой, не возбраняется. Между прочим, ваша соперница Салли уже сдёрнула с себя всё без тени смущения! О, боги, боги, красота спасёт мир… с такой красотой вам надо не губить мир, а спасать его… что же, дорогие наши участники, а теперь непосредственно само задание: давайте-ка посмотрим на родинки на ваших телах, у кого что есть!
– Итак, что мы видим, что мы видим… о-о-о, какая крутая татушка у Франсуа, чесслово, я такую себе хочу! Смотрим дальше… о-о, Тимур, у вас волосатая грудь, богатым будете! Салли, напоминаю, меня интересуют исключительно ваши родимые пятна! Ну а для тех, кто не догадался, сообщаю: я ищу один-единственный знак. Вы все, конечно, помните, дорогие участники: и сделает он так, чтобы всем, богатым и бедным, великим и малым, свободным и рабам, будет наложен знак на руку или на чело их, и не сможет никто ни продавать, ни покупать, если знака не имеет… Не ручаюсь за достоверность, сколько ни перечитывал откровения, наизусть не могу…
– Итак, что же мы видим? У Франсуа на запястье что-то, поразительно напоминающее три шестёрки! У Салли… у Евы… а вот у Сан Чун Хона на затылке тоже виднеется что-то похожее на число зверя! Дорогой Сан, Иоанн Богослов имел в виду чело, вы знаете, где находится чело?
Ведущий смотрит. Проверяет. Люди стыдливо прячутся от объективов. Мне кажется, мир сошёл с ума: у каждого, у каждого где-нибудь да и оказываются эти проклятые три шестёрки. У кого-то на руке или на челе, что такое чело, хоть убей, не знаю, у кого-то на животе, на спине, на ногах, на таких местах, про которые не принято говорить вслух. Но, чёрт возьми, у всех…
Понимаю, что у меня нет шансов. Что я делаю, мать моя женщина, что я делаю… хватаю ручку, дрожащей рукой пририсовываю себе три шестёрки почему-то в подмышечной впадине. Делаю их слегка небрежными, чтобы не сразу поняли, что это рисунок.
– …итак, что же у Ивана, у тёзки нашего любимого Иоанна Богослова? Ого, вот они, три шестёрочки… как нарисованные, чесслово!
Чувствую, что краснею. Не умею я врать, не умею, а без этого дела здесь никак…
– Отлично, все молодцы! Итак, конкурс не прошли только трое, Атуан Лежье из Марселя, Мбумба Марибумбу из Вануату и Дэниэл Вайт из Глазго! Большое спасибо вам троим, что же, жизнь такая штука, кому-то приходится проигрывать…
Проигравшие обречённо смотрят на нас, Дэниэл показывает на меня пальцем, что-то кричит… не сразу понимаю его, плохо знаю английский…
Вот чёрт…
Ах ты, сволочь…
– Это обман, обман! Он подрисовал себе три шестёрки, подрисовал!
Пауза.
Мёртвая тишина.
– А что вам мешало сделать то же самое, дорогой Дэниэл? Что мешало вам, дорогой Мбумба? Лежье? Прежде всего, в нашем деле – хитрость и изворотливость, а тут-то вы и прогадали! Что же, дорогие участники, всем спасибо, идите в душевые, смойте с себя чернила, а то Франсуа вон как размахнулся, на всё плечо себе нарисовал… да-а, Франсуа, в вас погиб великий художник…
– А вы посмелее, молодой человек, посмелее… а то как-то зажато держитесь…
Фельдман улыбается мне. Фельдман большой магнат, я ему не чета, вот он и даёт мне советы с отеческой заботой…
– Ну… иногда надо и поскромнее быть.
– Это верно, а я вам не про скромность говорю, а про зажатость. Это разные вещи. Вам бы на курсы этикета сходить… вы где учились?
Снова краснею.
– Нигде.
Фельдман довольно кивает. Где тебе…
– И как свои шансы оцениваете?
– Да не очень…
– Верно, молодой человек, вы – не он.
– Я… вот что…
Фельдман вопросительно приподнимает брови.
– Я бы вам свои баллы отдал… – шепчу я.
– С чего вдруг?
– Ну… я им всё равно не стану… а так я вам победить помогу… – голос хрипит, меня не слушается, – а я при вас лжепророком буду. Тоже хорошее место…
– Вот ловко придумали… Ну, вы голова, Иван… такая голова, что дальше некуда…
– …итак, дорогие наши телезрители, вот мы снова с вами, приветствуем наших участников! Аплодисменты!
Ну что же, дамы и господа, ответьте на простой вопрос: какая у вас машина:
Франсуа:
– Пежо.
Сан Чун Хон:
– Форд.
Тимур:
– У меня две машины… на каждый день феррари… ну и ещё я купил себе джип гранд чероки, это так, для путешествий…
Салли:
– Ой, у метя матизик розовый, я ещё на фары реснички такие сделала…
– Иван?
Снова чувствую, что краснею. Пока думаю, что соврать, губы уже сами выплёвывают правду:
– Нет… машины.
Думаю, что бы ляпнуть, что одну продал, другую ещё не купил, а ведущий уже идёт к Томасу с Манхэттена, который рассказывает про свой автомобильный парк…
Во, блин…
– Ну что же, дорогие участники, а что бы вы сказали, если бы вам вот так просто подарили порше?
– Вау…
– Круто…
– Гран мерси…
– Сэнк ю вери матч…
Ведущий смотрит на меня, ни с того ни с сего бросаю:
– Так я и поверю, что так просто подарят…
– Совершенно верно, Иван, вы далеко пойдёте! И правда, друзья мои, бесплатный сыр бывает только где? Пра-авильно, в мышеловке! Конечно, мы понимаем, что властелин мира должен ездить на самой лучшей тачке, вы этого достойны. И конечно, мы решили сделать вам шикарные подарки – порше кайен. Можете не сомневаться, по окончанию нашего шоу ваша машина останется вам!
Гром аплодисментов. Крики «ура».
– Но не всё так просто, как кажется, не торопитесь бросаться к дверцам и поворачивать ключ! Разумеется, вы знаете, что у властелина мира много врагов, которые жаждут его смерти. Если уж убивают простых президентов и магнатов, что говорить про вас… но у сильных мира сего есть одно качество, которое помогает выжить. Кто знает, какое?
Смущённо молчим.
– Я имею в виду интуицию. Только интуиция помогала людям власти избежать гибели. Черчилль обедал с приближёнными в поместье, и ни с того ни с сего приказал слугам перенести обед в бомбоубежище. И что вы думали? Не успели гости скрыться в подвале, как налетела немецкая авиация! Гитлер шёл к своему самолёту, внезапно развернулся, пошёл назад… а самолёт взорвался. Таких примеров тысячи…
Итак, дорогие наши участники, мы предлагаем вам проверить свою интуицию: вы видите, что машин намного больше, чем вас. Каждый из вас выбирает авто, какое кому больше нравится, поворачиваете зажигание… в доброй половине машин заложена взрывчатка. Предупреждаю сразу, если вы подорвались, шансов выжить у вас нет!
Вздрагиваем. Кто-то торопливо покидает конкурс. Думаю, а не сделать ли мне тоже самое. Почему-то не делаю. Теперь нас остаётся двадцать или около того.
Франсуа идёт вдоль ряда новеньких авто, зачем-то ведёт над ними ладонью, как над билетами на экзамене. Выбирает тёмно-красную машину, на секунду замирает у дверцы, поворачивает ключ….
…ничего не происходит.
Переводим дух. Франсуа давит на газ, описывает на порше круг, победно сигналит.
Сан Чун Хон идёт вдоль машин, я вижу, как у него дрожат руки, кажется, он вот-вот заплачет. Спохватываюсь, что он идёт с закрытыми глазами, неуклюже натыкается на светло-синее авто, поворачивает ключ…
…ничего не случилось.
Люди идут к машинам. Поворачивают ключи. Перевожу дух, ну конечно, накололи, ну конечно, будет нас тут кто-то подрывать…
Грохот.
Дрогнула земля.
Даже не могу сказать – кто из нас. Столб огненный и столб облачный поднимается к небу.
– Иван? Ну что же вы, Иван?
Иду к машинам. Медленно, как по воздуху. Тем временем в небо вздымается ещё один столб облачный.
Почему-то ищу в толпе Фельдмана. У которого буду лжепророком.
Может быть.
Фельдман садится в чёрный автомобиль.
Ничего не случилось.
Снова дрогнула земля, кто-то подорвался в конце поля…
Иду к бирюзовой машине, не сразу понимаю, что к ней уже идёт Томас, что он подошёл раньше меня. Какие-то доли секунды смотрим друг на друга, чувствую, что должен отойти, но не могу. Томас чуть пожимает плечами, идёт к серебристо-белой машине в отдалении.
Поворачиваю ключ, даже толком не знаю, в какую сторону вертеть…
Что-то щёлкает…
Падает сердце…
…грохот.
Столб огненный и столб облачный, взрывная волна обдаёт меня пылью и жаром.
Даже не оборачиваюсь, чтобы посмотреть на то, что осталось от Томаса и его серебристо-белого порше.
Сажусь в машину. Просто сажусь. Всё равно за рулём никогда не сидел, могу, конечно, нажать на газ, вырулить куда-нибудь до первого столба…
Не надо.
Чувствую, как меня прошибает холодный пот.
…Государственный переворот в Джиннистане, народ восторженно приветствует нового правителя Хусу…
Кусаю губы. Пропади оно всё пропадом. Хочется запустить чем-нибудь в экран телевизора. Чем-нибудь потяжелее…
…новый премьер-министр Евросоюза Стелла Стеллс…
Сжимаю газету, рву в мелкие клочки, не рвётся, краешек газеты больно царапает руку, ч-чёрт, с-сучка…
Захожу в Интернет, лучше не заходить, и так всё понятно, все мои соперники уже давно получили короны и президентские кресла. Все, до единого. Как это у них получается, чёрт бы их драл… у них…у кого, у них… у всех…
Включаю ноутбук, ещё сам толком не понимаю, что собираюсь делать. Это так всегда, когда не знаешь, что делать – включай ноутбук, а там как ветер ляжет.
ФОТОШОП ОНЛАЙН…
ЗАГРУЗИТЬ ФОТО…
– Итак, Иван, тёзка нашего небезызвестного Иоанна Богослова, я так понимаю, вам не удалось прийти к власти?
– Как не удалось, а что, по-вашему, в газетах третий день мусолят?
Показываю разворот «Комсы», только бы не просёк ведущий, что я его на лазерном принтере…
– Итак, добрый вечер, добрый вечер, дорогие наши телезрители, добрый вечер, дорогие наши кандидаты во властелины мира! Ну-ка, признайтесь честно, вы готовы и дальше побороться за звание самого главного человека в мире?
– Да-а-а!
– Ну что же, дамы и господа… да-а, теперь к вам можно обращаться только дамы и господа, ведь каждый из вас теперь владеет целой страной… А скажите-ка мне, где жил сын князя тьмы до того, как попал на нашу грешную землю?
– …
– Крикну, а в ответ тишина…
– В аду…
– А что же так неуверенно? Конечно, в аду, в самом что ни на есть аду! А скажите-ка, вы помните, как выглядел ад?
– Нуу-у…
– Нет.
– Местами…
(смех)
– А вы должны это помнить, между прочим, должны! Какие-то обрывки снов, воспоминаний… Иногда, бывает, сидите на совещании, рисуете от скуки что-нибудь на листочках, вот как Франсуа сейчас… ой, не краснейте, Франсуа, не краснейте… а получается у вас на бумаге самый что ни на есть пейзаж ада. Нет-нет, на рисунок Франсуа не смотрите, эта обольстительная нимфа не имеет никакого отношения к аду.
Посмеиваемся. Франсуа смущённо комкает рисунок, выжимает из себя улыбку. А ничего, научился парень держать лицо…
– Итак, дорогие наши участники, пройдите, пожалуйста, в комнаты…
Захожу в пустую комнату без окон, чувствую, что на меня вот-вот обрушится какая-нибудь гильотина или что похуже. Ничего не происходит. Оглядываю стол со стопкой бумаги, нашариваю в кармане ручку.
– Итак, дорогие участники…
…голос ведущего в динамиках на потолке…
– …попробуйте изобразить ад, как вы его себе представляете. Я понимаю, что не все кончали художественные академии. Кто последний раз рисовал в четыре годика, может написать про ад, что помнит…
Что помню… ничего не помню. Усаживаюсь за столом, вырисовываю чёрные скалы, озёра с кипящей смолой, пляшущих чертей с рогами и копытами. Тут же спохватываюсь, что ничего подобного в аду явно быть не может. Хотя бы потому что… это слишком просто.
Комкаю листок.
Начинаю рисовать по памяти Сад Земных Наслаждений Босха. Люди, распятые на арфах и лютнях. Чудища с птичьими головами гуляют по широкополой шляпе…
Опять не то.
Какие-то обрывки снов, воспоминаний…
Слова ведущего…
Пробую вспомнить свои детские сны, рисовал же, рисовал какую-то чертовщину, это вот Чёрный Лес, это вот страшная поляна, кто туда шагнёт, тот умрёт… и всякие там тётки-бабки качали головами, хулиган какой, что из него вырастет, вот мы в его годы… ты посмотри, какая Люсечка девочка хорошая, она принцесс рисует, а ты гадости какие-то… Люсечка, ты не бери с него пример, он плохой мальчик…
Плохой мальчик…
Да, плохой.
Теперь всему миру докажу, что я плохой мальчик…
Самозабвенно вырисовываю что-то как в детстве, чудищ со множеством голов, колючие деревья, лошадей с собачьими головами…
Что-то с шорохом просачивается в комнату из-под стены. Оторопело смотрю на сложенный вчетверо листок, подобрать, или сделать вид, что не заметил… а то ведь за нами следят, как пить дать следят…
Ногой пододвигаю листок к себе. Роняю ручку, неловко вышло, уронил вместе с листками. Подбираю всё и вся, тихонько разворачиваю послание.
Не понимаю.
Кто-то шутить изволит…
Равнина, сплошь уставленная кубами, над равниной повисла пятиконечная звезда. Что-то подписано под звездой, узнаю почерк Фельдмана, «трансформатор энергии»
– Время вышло, дорогие участники, время вышло! Что же, нам не терпится взглянуть на ваши шедевры, пр-рошу!
Двери открываются, снова выхожу в зал. Держим наши рисунки, как в детском садике, или в первом классе, а ну-ка, деточки, нарисуйте зайчика, вот он, сидит плюшевый, розовенький… вы на Ваньку не смотрите, он неправильно рисует, он зайца коричневым сделал… А то я не знаю, что зайцы розовые не бывают, а я в деревне был, а деда с охоты зайца принёс, а он был коричневый, как земля, как…
О чём это я…
Мне тогда училка, дура, двойку влепила… ну ничего, я мир завоюю, я ей так влеплю…
– Ну что же, и сразу же некоторые наши участники отправляются с шоу домой. Разве вам не говорили, что подсматривать друг у друга нехорошо?
Ёкает сердце. Чёрт… кто-то подставил меня, и подставил очень крепко…
Охранники выводят прыщавого немца Гюнтера, выводят моего земляка, Антоху, мы с ним почти не общались, да с ним говорить невозможно, у него семь бед – один ответ, взорвать всё к чёртовой матери…
– …да я те башку оторву на хрен, да ты кто такой, чтобы на меня наезжать, да я…
– Антон, мы уже говорили вам, что одной злобой вы ничего не добьётесь? Ну вот, подумайте об этом хорошенько… Ну что же, начнём, что у вас, Иван?
Показываю свой (не свой) рисунок. Холодеет спина.
– Это у вас что… гробы?
– Н-нет.
– А что же?
– А… я откуда знаю. Помню, в аду есть такие штуки…
– Ну, хотя бы для чего они, можете сказать?
– Не знаю… с энергией что-то связано… а это вот трансформатор энергии…
– Иван, можно нескромный вопрос?
Пожимаю плечами. Так и хочется сказать – нельзя.
– А почему у вас листок вчетверо сложён был?
Потому что мне его кто-то под дверь подсунул, что непонятно-то…
Нет, этого я вслух не говорю. Гос-ди, что я вообще говорю вслух, ляпая что попало, уже терять нечего.
– Так ад, он же четырёхмерный, вот так под углами изогнутый… ну, это на двумерном рисунке не изобразить, это только рисунок изгибать надо…
– Самое интересное решение из всех, какие я видел! Слушайте, а вы гений, Иван, я сколько ни думал, как отобразить четырёхмерность ада, не додумался… а вы вон как…
Встречаюсь глазами с Фельдманом. Многозначительно переглядываемся. Я чуть заметно киваю.
Ведущий отсеивает проигравших, которые нарисовали кипящие котлы и пляшущих чертей. Официанты разносят бокалы с вином. Беру бокал, Фельдман выбивает его у меня из рук. Кандидаты оторопело смотрят на нас, Франсуа пьёт вино, приговаривает: ваше здоровье.
Пауза.
Франсуа падает навзничь с посиневшим лицом.
Полчаса до конца света.
Сижу в комнате.
Даже странно, что я остался в гостинице, когда все мои соперники разъехались по белу свету. Ведущий в динамиках торжественно объявляет:
– Итак, дамы и господа, осталось полчаса до конца света! Почему? – спросите вы. Охотно отвечу: потому что так называется наш следующий конкурс – конец света за полчаса! Нашим участникам даётся ровно полчаса на то, чтобы поставить землю на грань конца света.
Итак, что же мы видим? Фридман выбрал самый оригинальный и неожиданный метод: сейчас он сидит в одной из обсерваторий и смотрит на астероид «Апокриф», который в этот день проходит мимо Земли. Похоже, Фридман собирается ни много ни мало притянуть к Земле астероид. Что же, пожелаем ему удачи в этом нелёгком деле.
А вот с Махмудом из Туркменистана мы можем попрощаться. Отчаянный парень, попытался протиснуться на командный пункт, с которого запускают баллистические ракеты. Что же, парень возомнил себя всемогущим, но практика показала обратное…
Чувствую себя беспомощным. Хочется биться головой об стол. У других деньги, у других связи, другие что-то придумывают, ставят мир под удар, а я…
В отчаянии выстукиваю какую-то прокламацию от имени директора Пентагона, вот, блин, даже не знаю, кто там сейчас в директорах… приказ номер такой-то от числа такого-то, я, Имярек, приказываю начать ядерную атаку Пекина…
…и всё такое.
Не умею я деловые письма составлять… мы универов не кончали…
И по английскому у меня выше минус единицы никогда не было, так что если пошлю это письмишко на какую-нибудь военную базу, так сразу раскусят, что Пентагоном здесь и не пахло, и даже не воняло.
Смотрю на время…
– Ближний Восток кипит, нда-а, Хуса хорошо постарался, целую революцию в Джиннистане устроил… только, дорогой Хуса, ты сделал конец света в отдельно взятой стране, а мы имели в виду весь мир!
Кусаю губы. Вот, блин, в минуты отчаяния сколько мечтал, вот устрою конец света, вот попляшете все у меня, вы, все, которые деловые, счастливые, успешные, у которых всё есть, которые всё себе забрали… а как дело до конца света доходит, тут-то тык-мык, а что делать, не знаешь…
– …вы не поверите, но астероид Апокриф действительно приближается к Земле…
Вот, блин…
Смотрю на письмо…
Шальная догадка оживает в голове…
Выискиваю в Сети адрес какого-то китайского апельсина-мандарина, высылаю письмо ему.
…прошибает холодный пот.
– Ну что же, дорогие участники, подводим итоги! На первом месте на этот раз у нас оказался Фельдман, его астероид упал-таки на севере Африки, унёс тысячи жизней! Скажите пожалуйста, дорогой Фельдман, как это у вас получилось?
– А вы как хотели? Или вы забыли, кто я?
– Ах да, конечно… на втором месте Хуса Мусаинов, ему всё-таки удалось поднять на уши весь Ближний Восток…
Молчу. Кусаю губы. Ещё жду какой-то подмоги от Фельдмана, понимаю, подмоги не будет.
– К сожалению, мы вынуждены проститься с Иваном, что ж вы так, ничего не придумали… растерялись?
– Ну да… немного…
– Что же, Иван, вы просто молодчина, а проигрывать тоже надо уметь… Может, мы ошиблись, может, вы и есть тот самый ОН… а мы не заметили. Если станете властелином мира, не забудьте про нас, ладно?
Бормочу какие-то любезности. Радио объявляет:
– …в семнадцать тридцать по местному времени Пекин нанёс ракетно-бомбовые удары по крупнейшим городам Соединённых Штатов, а также по стратегическим объектам…
Мир замирает.
– …по заявлению китайских властей им удалось перехватить сообщение, в котором Пентагон приказывал начать бомбардировку Китая. Пентагон категорически отрицает подобное заявление…
Киваю. Показываю ведущему письмо, которое я накропал.
– Это самое гениальное из того, что я видел…
Киваю.
– Что я во время не уложился, это ничего?
Выхожу на улицу. В последнее время выходить стало как-то боязно, вообще всё стало как-то боязно. Начал бояться людей. Начал бояться самого себя. Может, так и надо. В конце концов, сам этого хотел, всю жизнь к этому рвался, ещё когда всякие там коли-васи-пети заявляли, что будут бизнесменами, топ-менеджерами, директорами, я тогда уже знал, что буду тем, про которого не говорят вслух…
Выхожу на улицу. Прохожие отводят глаза, похоже, чувствуют, кто я…
Здоровенный джип вылетает из-за поворота, уворачиваюсь вправо, и джип вправо, я влево и джип влево, блин-блин-блин-блин, куд-да прёшь…
Ёкает сердце.
Слишком поздно понимаю, куда он прёт… на меня…
Слишком поздно понимаю, что это не случайно…
Джип взмывает в воздух. Вот так, ни с того ни с сего, резко взлетает куда-то на высоту третьего этажа, с грохотом обрушивается на асфальт. Ещё. Ещё…
Вспышки пламени…
Оборачиваюсь. Фельдман стоит за моей спиной, глаза светятся, из ноздрей вытекают струйки крови. Джип напоследок брякается о землю, взрывается.
Оторопело смотрю на Фельмана.
– С-спасибо.
– Не за что… не во что. Спасибо потом скажете, когда мне голоса свои отдадите.
Отступаю от него. Почему так сжимается сердце…
Родился на острове Корсика в чёрт знает каком году.
На острове Корсика… знать бы ещё, как выглядит этот остров. Меня спросят не даты и названия, а конкретные факты…
Родился в многодетной семье…в бедности… с детства проявил недюжинные способности к наукам… уехал в Париж…
Тьфу ты, чёрт…
Пошёл войной на Египет…
Нет, это потом было, а как-то же он к власти пришёл… как… подавлял какие-то восстания во Франции, когда там, в толпе, какая-то жирнющая тётка кудахтала: ах, нам жрать нечего, мы голодаем… и он к ней подскочил, сам худющий, как жердь, крикнул: а ну-ка, кто из нас голодает… или что-то в этом роде…
Не помню.
Ничего не помню.
В Египте заставлял своих солдат стрелять по Большому Сфинксу. Пошёл на Россию… Недаром помнит вся Россия… про день Бородина. Скажи-ка дядя, ведь недаром… с утра ты дышишь перегаром. Скажи-ка, дядя, ведь недаром… в кустах ты прячешься с радаром…
Не то. Сжёг Москву… или это Кутузов сжёг Москву… приехал Кутузов бить французов… потом в Москве стало нечего жрать, солдаты замерзали… Как там у Кашина… сломленный в борьбе стою среди руин… и всё это тебе… май Жозефин…
Что ещё… битва на картофельных полях… сто дней… Ватерлоо… Как пишут в сочинениях нерадивые школяры Наполеон умер на Святой Елене… говорят, обои там содержали ртуть… в его комнате… говорят… говорят, что кур доят.
Тьфу.
Учил-учил, и всё псу под хвост. Это как в ночь перед экзаменом: сколько ни запихивай в себя знания, они всё равно у тебя из башки вывалятся, как из худого корыта.
Оставалось только вчера ночью высунуться из окна с учебником истории с криком халя-я-я-ява-а-а-апри-и-иди-и-и-и!
И сунуть пятак под пятку.
Это всё Фельдман. Подкрался вчера вечером, под страшным секретом шепнул подучить биографию какого-нибудь тирана.
– Ну я помню что-то… из школы…
– Про школу забудь даже, парень… никому тут твои даты не нужны, в сто пятьсот тыща двести девяносто трёхтысячном году… ты посмотри факты, которые никто не знает… ну, или почти никто. Первая любовь, последняя любовь, детские страхи… юношеские мечты… чем болел… когда первый раз, где и с кем… расстановка мебели в личных покоях… цвет ночного горшка… ну, ты меня понял.
– Понял. С-спасибо.
– Не во что.
Ухожу в свой номер, вот, блин, не было печали…
– Стой… про кого читать будешь, про Гитлера?
– А вы как догадались?
– Да что догадываться… там завтра этих гитлеров будет… как звёзд на небе. Ты давай, кого-нибудь малоизвестного бери… Савонарола… царь Ирод… Дракула…
– Так Дракула, это вроде бы персонаж…
– Двойка тебе с минусом по истории. Персонаж… реальный человек, между прочим. Ну, всё, иди, учи…
Иди, учи…
Легко сказать…
Терпеливо читал про эту Дракулу, ничего не запомнил. Иду на шоу, лихорадочно припоминаю биографию Наполеона, что-то лучше, чем ничего…
В первый раз замечаю, как нас мало осталось. Раз, два, три, четыре… пять. Я иду искать. Кто не спрятался…
– Добрый день, добрый день, дорогие наши участники!
Вот, блин, как он меня достал, этот ведущий…
– Итак, у нас осталось всего пятеро кандидатов во властелины мира! Пять человек, пять отчаянных надежд, пять концов света!
Кусаю губы.
– Ну что же, дорогие наши участники, скажите-ка, сколько раз князь тьмы рождался на Земле?
Ведущий смотрит на меня. Отвечаю как всегда наобум:
– Раз несколько.
– Совершенно верно, князь тьмы делал множество попыток стать властелином мира. Ну и как вы думаете, кем был князь тьмы в предыдущих своих воплощениях?
– Ну… тираном каким-нибудь…
– Совершенно верно, тираном! А можете сказать, каким именно тираном вы были?
– Ой, я, наверное, Клеопатрой была, – шепчет Салли.
– Правда? А почему вы так считаете?
– Ой, ну… не знаю.
– Ну что же, дорогие наши властелины мира, сегодня вам предоставляется уникальный шанс узнать, кем вы были в прошлой жизни. Усаживайтесь, прошу вас…
Располагаемся за круглым столом, в центре которого светится тусклый шар. Такие шары продаются в магазинчишках всё для интерьера, и всё такое. Смотрим на шар, по которому бегают огоньки. Пересмеиваемся. Как-то не очень-то я верю в гипноз, да и никто не верит…
Теперь понимаю, почему Фельдман велел учить историю. Вот сейчас посидим перед шаром, вот спросят нас, что, да как, да что видели. И давай, ври напропалую, видел какой-то остров, я там в детстве жил, нас много детей было, жрать всё время хотелось… потом в большой город поехал учиться… самому жрать нечего, ещё мамке надо было денег отсылать, у неё там голодных ртов до хрена и больше…
Потом… на войне на какой-то был… восстания какие-то подавлял… се же не манж же па сис жур… гран мерси… Помню, в Египте был, мы ещё по Сфинксу стреляли… мало ли, что нельзя, а мы стреляли…
И так далее в том же духе. А потом ведущий всё это послушает, объявит торжественно: вы – Наполеон.
Аплодисменты. Вы переходите в следующий тур…
Чувствую, что шар затягивает меня. Засасывает всё сильнее, цепляет моё сознание, не оторваться, не отвертеться. Похоже, и правда гипноз, мерзёхонькое такое чувство, как будто кто-то тащит тебя назад, назад, и вниз, хватаешься за ручки кресла, чтобы не упасть…
Вижу… детство своё вижу в семье небедной, куча игрушек, кровати с пологами… столовое серебро… богатый дом тяготит меня, ищу уединения, с восторгом слушаю истории про жития святых… думаю про себя: вот это жизнь, мечтаю, что когда-то про меня тоже напишут…
Слышу в памяти окрики отца, мы с матерью столько для тебя сделали, а ты в монахи попёрся, не ценишь… папенька, это мой выбор…
Мрачные стены монастыря, душок скромной монастырской кухни… монах терпеливо показывает мне буквы: альфа, бета, гамма… патер ностер, кви ис ин целис…
Ползаю на коленях перед алтарём, прошу Господа простить мне первородный грех… Падаю на кухне в голодный обморок, кто-то из монахов растирает мне виски ладонями…
Упорным трудом выбиваюсь в настоятели доминиканцев, Псов Божьих, хлещу себя плетью за грехи свои… хожу босой по острым камням, ем какую-то тошнотворную травяную похлёбку…
Память уносит меня всё дальше. Продаю в монастыре всех мулов, нечего, братья, роскошествовать, передвигайтесь на своих двоих.
В памяти оживает маленькая девочка, вот, блин, откуда тут девочка… Белла… Изабелла… Именем Божьим истребляю евреев, бусурман, еретиков…
…прихожу в себя на полу в студии, кровь, откуда кровь, а, да, это у меня из носа кровь… пробую встать, не могу, чувствую, что моё тело меня не слушается. Ведущий отвешивает мне ещё одну затрещину, рывком поднимает с пола.
– Я уж думал, вы и не очнётесь… ну что? Видели?
С трудом выжимаю из себя:
– Видел.
Стараюсь не вспоминать, что видел. Всё равно я этого не скажу. Если сознаюсь кому, что в прошлой жизни был монахом, не видать мне титула Властелина Мира, как своих ушей. Сейчас, главное, придумать что-нибудь… ну про того же Наполеона… где родился, где учился, где влюбился, где женился… доктор, я Наполеон… ну, у нас таких много. Да, но они все люди, а я – тортик…
– Что же, посмотрим, что вы увидели… уважаемый оператор, прошу вас, запись на экран!
Вот чёрт… холодеет в груди, вот суки, догадались записать на видео… Стоп, как записать на видео? Это они память нашу записывали на видео? Прошлые наши жизни?
Все смотрят, как я напяливаю власяницу, как хлещу себя плетью, как мы молимся в тёмных кельях… как едим скромную монастырскую трапезу, и я во главе стола объявляю – хлеб нам насущный дай нам…
Температура в груди падает до абсолютного нуля. А ведь они со мной что угодно могут сделать, эти… да запросто. Одно дело, если припёрся на шоу какой-нибудь человечишко, объявил себя наместником дьявола, а сам все прошлые жизни коров пас да просиживал задницу в офисах… Выгонят его с проекта, и дело с концом. А вот если монахом был, это всё… меня самого сейчас на костре спалят…
– Ну что же, мои поздравления! Андрэ, Уильям, большое спасибо, с вами придётся расстаться. Что же, может, в следующей жизни вы и станете властелинами мира… То есть, что я говорю, после нас мира уже не будет. А Марк Фельдман, Иван Горенко и Салли Хэлли переходят в следующий тур! Ура!
Аплодисменты. Ничего не понимаю. Как они могли не заметить…
– Нда-а, Иван, не ожидал, что вы окажетесь личностью такого масштаба…
Еле удерживаюсь, чтобы не спросить: какого. Фельдман легонько хлопает меня по плечу, говорит нараспев:
– Он был жесток, как повелитель ада, великий инквизитор Торквемада…
– Ну что, дорогие наши участники, признайтесь честно: устали?
Отвечаю один за всех троих:
– Есть немножко.
– Ну что же, в таком случае предлагаем вам немного отдохнуть. Вы не поверите, но в нашем сегодняшнем конкурсе вам не придётся ничего делать. Совсем ничего. Вы скажете, так не бывает? У нас бывает всё. Сегодня независимый эксперт определит, кто из вас достоин носить звание властелина мира и палача мира.
Киваем. Краешком сознания думаю, что это не очень-то и справедливо.
– Вы думаете, это несправедливо? Кто он такой, чтобы что-то решать? Ну а скажите, пожалуйста, кто лучше всех знает, кому быть наместником дьявола на земле?
Мёртвая тишина, чей-то робкий шепоток: сам…
– Ну а что так неуверенно-то?
– Сам.
– Всё верно. И сегодня он сам определит, кто из вас лучше подходит на почётную должность…
Ёкает сердце. Пытаюсь представить себе, как это будет – не могу. Видятся какие-то магические шары и яблочки по блюдечку.
Рассаживаемся в комнате. Обстановка непринуждённая, по крайней мере, так хочется думать. Нам даже разливают чай, так и кажется, собрались в какой-то клуб по интересам. Салли посмеивается, рассказывает всем и каждому, как она очарует дьявола. Чувствую себя не в своей тарелке, да я здесь давно чувствую себя не в своей тарелке, а сегодня особенно.
Ждём.
Ничего не происходит. Официант терпеливо разливает по чашкам чай, вежливо кланяется. Спрашивает, не нужно ли ещё чего. Смотрим на дверь, из которой предположительно должен появиться он – никто не появляется.
Никто…
Салли визжит. Громко, пронзительно, жалобно. Закрыв лицо руками, выбегает из комнаты. Понимающе киваю, у всех у нас сдали нервы. Самому хочется закричать и выбежать вон…
Чашка со звоном падает из рук Фельдмана. Это что-то новенькое. Фельдман кашляет, будто давится собственным голосом.
Бывает.
Официант подходит ко мне, жестами показываю, что мне как-то чаю не хочется. Он пожимает плечами, нет так нет, показывает на свой поднос, мол, а вот у нас ещё тарталеточки, эклерчики на любой вкус…
Встречаюсь с ним глазами.
Встречаюсь с ним…
Встреча…
Сжимаю зубы, чтобы не закричать. Что-то подсказывает мне: если закричу, это всё, это пиши пропало. Что-то… может, он и подсказывает. Не знаю.
Не боюсь… я его не боюсь… я не должен его бояться. Я должен посмотреть ему в глаза, я должен выдержать этот взгляд…
Должен…
Поднимаюсь, резко смотрю ему в лицо.
Рушится мир.
Прихожу в себя в кресле. Он снял перчатки, теперь похлопывает меня по щекам мохнатыми лапками. Заглядывает в лицо жёлтыми глазами.
– Лушшш? – шипит он.
– Лучше, – догадываюсь я. Кажется, ему нелегко говорить по-русски, ему с его звериной мордой и кабаньими клыками.
И всё-таки как приятно первый раз за столько месяцев слышать русскую речь…
– Ага… лучше.
Протягивает мне чашку с чаем.
– Пе-её-её…
Пью. Действительно становится лучше. Уже не боюсь смотреть в его глаза. Не страшно. Только больно, когда он заглядывает во все закоулки моей души.
Фельдман сидит поодаль. Хочу спросить, где Салли. Не спрашиваю. Жду ведущего с его итак-дорогие-участники – ведущего нет.
Он ещё раз похлопывает меня по щеке, выходит из комнаты.
– А что… мы двое остались?
– Ну да… то есть… что я говорю, двое… – Фельдман многозначительно смотрит на меня. Я так же многозначительно киваю.
– Это дело надо отметить.
– Какое дело?
– Ну… вашу победу… мистер Фельдман. И обговорить кой-какие детали, я же всё-таки у вас лжепророком буду…
Фельдман идёт в номера, я плетусь за ним. Всё ещё дрожат и подкашиваются ноги. Всё ещё сухо во рту: что пил, что не пил. Проходим мимо служебных помещений, вижу два тела, лежащие на столе. Вижу светлые волосы Салли, а кто же второй… вот, блин, я его не сразу узнал, он сам на себя не похож, когда не улыбается до ушей, не трещит – итак, дорогие наши участники…
Поднимаемся в номер, я разливаю по бокалам винишко, прикупил какой-то бутылёк, Молоко Любимой Женщины… попробуем…
Фельдман поднимает бокал.
– И поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? Кто может сразиться с ним?
Продолжаю ему в тон:
– И даны ему были уста, говорящие гордо и богохульно, и дана ему была власть действовать сорок два месяца.
Чокаемся.
Пьём.
– И дано ему было вести войну со святыми, и победить их…
– И поклонялся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни…
Фельдман хрипит, давится вином, сползает под стол…
– Отравил… отравил… скотина… ты…
Фельдман вспыхивает пламенем, извивается, как сломанный трансформер, беспомощно барахтается на полу…
…смотрю на горстку пепла, на всё, что осталось от Фельдмана. Снова закрываю бутылёк, ставлю в буфет, там же, где стоит фляга со святой водой, позавчера освятил в местной церквушке. Смотрю на горсточку пепла, вроде бы надо убрать, и вроде бы боязно прикасаться.
Значит, это не легенда…
Значит, Фельдман и правда… он…
Вытягиваюсь на постели. Нет, надо убрать пепел, так и кажется: сейчас набросился на меня и задушит…
И надо бы подготовить себя к роли.
К роли Властелина мира.
Вот сколько говорил, что бесит меня этот ведущий, а без него как-то совсем не по себе. И без зрителей… и без всех, без всех…
Смотрю на понатыканные везде видеокамеры. Думаю, есть ли ещё кто-нибудь там, по ту сторону экранов. А то, может, уже и нет…
…после того, что мы сделали с миром…
Студия напоминает город после войны, опустошённая, разгромленная. Поднимаю упавшие стулья, поправляю аляповатые декорации.
Он появляется, как из ниоткуда. А может и правда – из ниоткуда. Кладёт мохнатые лапки мне на плечи.
– З-здрассте, – выжимаю из себя.
Он легонько кланяется. А да, ему же тяжело говорить по-человечески.
И дано ему было вести войну со святыми, и победить их…
Он жестом приказывает мне идти за ним. Иду. За ним. Почему так дрожат коленки, почему так сухо во рту, почему так бахает сердце. По кочану. Главное, не показать, что мне страшно, он не любит таких, которым страшно.
Не показать… можно подумать, он не чувствует… не видит…
Мы выходим из студии в холодок зимы. Как тут всё изменилось за три месяца… кажется, прошло три вечности и ещё сто миллиардов лет. Он подводит меня к лимузину, которому мой порше и в подмётки не годится. Растерянно смотрю на золотые фигурки семерых ангелов на капоте, вот они, трубят в свои трубы… первый ангел вострубил, и сделалась тьма… как там… не помню… ничего не помню.
Возле самой машины скольжу, падаю в снег, бормочу слова, которые нельзя говорить вслух. Ну, опять я в своём репертуаре, в машину сесть и то нормально не мог… он ловко подхватывает меня, усаживает на бархатные сиденья, бли-ин, я же задницей в грязь приложился, вот сейчас кресла и изгваздаю…
Машина несётся по городу, который кажется мёртвым, четыре всадника бесшумно сопровождают нас. Вот это я помню, конь чёрен, конь бел, конь рыж и конь блед… а вот кто есть кто, не помню… смерть, чума, голод… и война…
Он недоверчиво смотрит на кольт у меня на поясе. Пожимаю плечами: а вы как хотели, властелину мира без кольта никуда…
Чувствую запоздалую эйфорию, вот, блин, уже и торжествовать сил не осталось… слишком долго шёл ко всему этому, теперь я покажу им всем, им, всем, которые да-что-из-тебя-вырастет, которые вы-отчислены, которые я-чего-дура-с-таким-встречаться, которые мы-вам-позвоним, которые слышь-пацан-бабки-есть, которые… которые… которые…
Когда я ещё представлял себе это… в детских мечтах, что вот я, всемогущий, всесильный, всевластный, стою над миром. И эти все, какие все, да все, стоят передо мной на коленях, просят прощения, а я их не прощу, а я их…
Переглядываемся с ним. Многозначительно. Уже не отворачиваюсь от его жёлтых глаз.
Останавливаемся где-то на холме, отсюда виден весь город, да что весь город – весь мир. Выходим из машины, снова чуть не падаю, да что с землёй сегодня, пляшет и пляшет под ногами. Видно, чует, что настали её последние дни.
Он делает мне лёгкий знак, который я не сразу понимаю. Ах, да. Теперь я должен поклониться ему, а он подарит мне весь мир.
Выхватываю кольт…
В какие-то доли секунды он ещё пытается увернуться. Недостаточно быстро. Он ещё умоляюще смотрит на меня, он ещё показывает мне на мир у моих ног, идиот, всё это будет твоим…
Серебряная пуля разбивает его, как стекляшку, со звоном вдребезги.
Перевожу дух.
Вытаскиваю телефон, набираю номер, очень простой, одиннадцать нулей, но почему у меня так дрожат руки, почему-почему-почему…
Длинные гудки…
– Алло.
Вот так, просто, как будто говорю с кем-то из знакомых…
– Задание… выполнено. Я его… ликвидировал. И этого… и… наёмника…
Чёрт, опять я путаю слова…
– …и наместника его.
– Очень хорошо. Большое спасибо.
Хочу сказать: рад стараться. Не успеваю. Связь обрывается, да и то сказать, Туда сигналы редко доходят…
Много ещё нужно сделать. Перво-наперво убедиться, что жуткие радиосводки про войну Китая и Америки – не более чем утка, которую я сам же и приготовил. Запёк, так сказать, в духовке и подал к столу. И про метеорит над Африкой тоже. И много ещё чего…
Спускаюсь с холма, не удерживаюсь, с-сучий лёд, с-сучья зима, брякаюсь копчиком, скольжу в долину, бобслеист хренов… я в своём репертуаре.
Мне кажется, кто-то там, наверху, смеётся надо мной…
2013 г.