32
В полночь
Париж, ресторан «Счастливая звезда», на следующий день, вечером 31 декабря 1942 г.
За столом сидели тринадцать человек. Но, будучи суеверными, они предпочитали думать, что их пятнадцать — вместе с Ниной Бьенвеню и ее аккомпаниатором. Впрочем, атмосфера была праздничной и не располагала к мнительности. Гости веселились вовсю. Их хохот разносился по кварталу Тампль. Вход в ресторан охраняли солдаты.
С приближением ночи, а вместе с ней и комендантского часа, улицы совсем опустели. Второй этаж «Счастливой звезды» был единственным местом, где праздник мог продолжаться заполночь.
Весь остальной город повиновался стрелкам на часах. С одиннадцати часов вечера было запрещено выходить на улицу. В некоторых театрах зрители могли заказать номера в близлежащих отелях, чтобы не нарушать комендантский час. Однако были и такие смельчаки, чаще всего молодые, которые нарочно развлекались допоздна. Они брали с собой запасную сорочку, зная, что закончат праздник в полицейском участке — самом дешевом и опасном отеле столицы. Ведь если кого-то из оккупантов убивали, то немцы в отместку нередко расстреливали ночных задержанных.
Но пока часы в «Счастливой звезде» пробили только десять. Нина Бьенвеню пела. Аккомпаниатор не поднимал головы от рояля. Остальные пожирали Нину глазами.
Тринадцатый гость был добавлен в список несколько часов назад. Этот француз лет пятидесяти, очень элегантно одетый, носивший галстук в горошек, был врачом Макса Грюнда. Создавалось впечатление, что он приходится близким другом большинству гостей. Он поднимал бокал, но не пил. Привычный к светской жизни в оккупированном Париже, он знал наизусть все песни Нины. Она даже закончила свое выступление у него на коленях.
Однако самая главная часть праздненства разворачивалась на тарелках. Хозяин, Казимир Фермини, с начала вечера даже не улыбнулся, но когда подали суп, не смог устоять и поднялся наверх, чтобы посмотреть на реакцию гостей. С первой же ложкой голоса затихли. Грюнд знаком остановил пианиста. Был слышен только звон фарфора и восхищенные вздохи.
Фермини направился в кухню. Вооруженные солдаты прохаживались по лестничной площадке. Он спустился на первый этаж, толкнул дверь плечом и сказал повару:
— Они довольны. Если бы вы знали, как все это действует на нервы!
Самое удивительное, что волшебный вкус супа достигался благодаря всего нескольким морковкам, ведерку миланской розовой репы, куриной ноге да двум-трем альпийским травкам.
— Вы заставили плакать от восторга Третий рейх!
Фермини перешел улицу, чтобы проведать своих уважаемых гостей в других залах. Первая смена там закончилась в половине десятого. Столики занимали новые посетители.
Фермини без конца извинялся за шум и крики на другой стороне улицы, где, по его словам, проходил костюмированный новогодний ужин.
В глубине зала за круглым столиком сидел тот самый иностранец, месье Коста. Он явился в семь часов вечера. Коста только что провел два дня в пустующих замках Луары и теперь наслаждался едой, не имея ни малейшего желания уходить. Фермини обхаживал его как мог.
— Вы мой самый почетный гость!
Он заставлял его дегустировать вина, которые приносил для других клиентов. Месье Коста был на седьмом небе от счастья. Он даже уронил вилку в пюре из капусты с маслом. Как и гости в доме напротив, он плакал от восторга и утирал слезы салфеткой. Фермини был внимателен к каждому. Он бегал за официантами, указывая на какого-нибудь всеми забытого гостя.
— А вон та худенькая молодая женщина за стойкой — она ждала на холоде целый час. Принесите ей что-нибудь согревающее, прежде чем она сделает заказ.
Молодую женщину, о которой так заботился хозяин, звали Этель. Она сидела рядом с Ванго. Сначала они ждали на улице. Но на дальнем конце стойки, в уголке, освободилось два места, и они их заняли.
Этель знала, что этот ужин будет особенным. Ванго предупредил ее, что должен закончить одно дело, закончить раз и навсегда.
Он уговаривал ее не ходить в ресторан:
— Оставайся с братом. В полночь я вернусь, и мы уедем.
Но она только смеялась, как будто не понимала, о чем он. Она его не оставит. Она его не оставит. Она его не оставит.
Этель даже выглядела элегантной и свежей, хотя еще недавно вся она была пропитана запахами машинного масла, болотной тины, дыма и конского пота. Теперь от нее лишь немного пахло черноземом.
Ей нельзя было произносить ни слова. Ее бы сразу выдал акцент.
Этель была донельзя рада этому запрету. Она разучилась разговаривать, забыла и многое другое. Нужно было всему учиться заново.
В пятидесяти метрах от ресторана в черном «ситроене» ждали Пол и звонарь Симон. Скоро они уедут на юг вместе с Ванго и Этель. Симон сидел на месте шофера.
— Вам больно? — прошептал Симон.
Пол лежал на заднем сиденье.
— Все в порядке.
Он бессовестно врал.
— Вы знаете, что сегодня утром у моей жены родилась малышка Колетт? — спросил Симон.
— Да. Вы, должно быть, очень горды.
— Это благодаря ей епископ одолжил мне машину. Чтобы я поехал на нее посмотреть. Вы меня высадите в Ла-Бурбуль. Когда я вернусь, все объясню его преосвященству. А вы поедете дальше, в Испанию.
— Передайте ему, что я приглашаю его в Шотландию, чтобы испросить у него прощения. Когда кончится война.
Улица казалась темной и безлюдной. Все лавочники на рынке закрыли ставни.
Ванго неотрывно смотрел на Этель. Он еще не произнес ни слова. Они почти не разговаривали со вчерашнего дня. Их немой диалог начался с той самой встречи в амбаре после долгой разлуки и больше не прерывался.
Бартелеми протянул руку, чтобы поставить перед девушкой чашку с дымящимся бульоном и ему показалось, что сам воздух в этом углу был плотнее. Движения официанта замедлились.
Может, именно так общаются призраки?
Эта ночь вобрала в себя столько желаний, страхов, тайн!
Ванго был растроган любезностью хозяина. Он думал, что попадет в логово коллаборационистов, а оказался в таком уютном месте. К тому же на доске с меню не было ни одного немецкого слова. А у входа висела старая двуязычная афиша, которая приветствовала тех, кто прибывал в Кале на пароходе из Англии: «Добро пожаловать! Welcome!» Это могло повлечь за собой серьезные неприятности.
Ванго попробовал суп, который принесли Этель. И сразу же отнял чашку от губ. Горячая жидкость прожгла его до самого сердца, напомнив давние времена. Розмарин. Тот самый забытый вкус.
Этель держала Ванго за руку. Ее ногти впились ему в ладонь. И Ванго вдруг захотелось немедленно увести ее отсюда.
В это время на втором этаже здания напротив Макс Грюнд встал из-за стола. Грюнд ждал, пока все вокруг замолчат. Он прочистил горло, словно собрался петь арию.
Огюстен Авиньон ерзал на стуле, чувствуя себя не в своей тарелке. Он злился на инспектора Муше за то, что тот достал ему список приглашенных слишком поздно. Авиньон получил его только накануне и наконец понял, почему его пригласили. Это Виктор решил напомнить о себе.
Авиньон смотрел на двоих мужчин в другом конце стола. Виктор Волк и Ирландец сидели с одинаковыми самодовольными улыбками, хотя обоим ел глаза сигаретный дым. Виктору нравилось, что в Париже ему не надо прятаться.
Он осуществил фантастический план, придуманный Зефиро несколько лет назад, чтобы заманить его в ловушку. Недавно Франция действительно подписала с Германией соглашение о поставке колоссальной партии оружия. И теперь, после падения дирижабля, Ирландец полностью доверял Виктору и безоглядно следовал за ним. Виктору даже хотелось принести цветы на могилу Зефиро — в знак благодарности. По иронии судьбы идея сделки принадлежала падре! Подписав контракт, Виктор считал, что убил Зефиро дважды.
Грюнд выпрямился, касаясь скатерти кончиками пальцев.
— Господа, сегодня вечером я обращаюсь к вам по-французски.
Виктор наклонился к уху Кафарелло и начал переводить.
— Я буду говорить по-французски специально для наших друзей за этим столом, — продолжал Грюнд, — К тому же гратен, который я только что съел, говорил со мной на этом же языке.
Нина Бьенвеню воспользовалась паузой, чтобы выйти на минутку. Она знаком предупредила пианиста и спустилась по винтовой лестнице.
— Сегодня среди нас находятся два человека, я бы сказал, два наших товарища, которых Фюрер наградил Большим крестом ордена Германского Орла. Но они не искали почестей и славы…
Нина Бьенвеню проскользнула между солдатами, которые дежурили внизу. Войдя в дамскую комнату, она тут же вышла из нее и схватила за рукав идущего с кухни Фермини.
— Месье, я только что оставила здесь несессер, а его уже нет.
— Ничего удивительного, мадемуазель. Мы делаем уборку после каждого посещения.
Казимир Фермини говорил с ней очень сухо. Ему была известна репутация этой женщины, и он не находил для нее никаких оправданий.
— Я думала, что я здесь единственная дама…
Она протянула руку и провела пальцами по галстуку хозяина, как будто смахивала с него невидимую пыль. Фермини старался сохранять хладнокровие.
— На втором этаже вы действительно единственная. А на первом у нас кухня, и любая женщина оттуда могла воспользоваться этой комнатой после вас. Надеюсь, вас это не смущает.
Нина Бьенвеню обворожительно улыбнулась. Ее совсем не шокировали такие демократические порядки.
— А где я могу найти свой несессер?
— В гардеробной, прямо за спиной этого господина, который разглядывает ваши ноги.
Один из двух солдат вздрогнул и встал навытяжку. Фермини подвинул его, как пешку на шахматной доске. И отдернул штору.
В гардеробной рядом с большим кожаным чемоданом действительно лежал несессер. Нина взяла его.
— А чемодан не ваш? — спросил Фермини.
— Нет, я, конечно, пользуюсь косметикой, но не до такой же степени! Спасибо.
И она исчезла в уборной. Казимир взялся за чемодан, но тот оказался неподъемным. Он обернулся к одному из солдат.
— С этим чемоданом пришел кто-то из ваших?
Было видно, что солдаты его не понимают. Фермини наклонился и попробовал открыть чемодан, но тот оказался заперт на ключ. Он с минуту постоял в раздумье, потом снова задернул штору и поднялся наверх.
Грюнд простирал к потолку руку с бокалом.
— …величие нашей промышленности, мощь наших танков, блеск наших…
Фермини вздохнул. Было явно не время говорить о багаже. Он спустился и снова столкнулся с Ниной Бьенвеню, которая теперь благоухала жасмином.
— Может быть, это чемодан для свадебного путешествия, — сказала она. — Молодожены всегда ездят с чемоданом. Или кто-то готовит мне сюрприз?
Фермини стиснул зубы.
Нина вошла в зал в тот момент, когда все зааплодировали речи Макса Грюнда. Пианист сыграл вступление, и Нина Бьенвеню запела по-немецки:
Любовь у меня в крови,
Я рождена для любви…
В одиннадцать часов металлические жалюзи на другой стороне улицы опустились. Накануне Фермини договорился с Грюндом. Несмотря на комендантский час, тот разрешил ему не выпроваживать других гостей, пока праздничный ужин не закончится. Надо же хоть что-то выиграть от этого нашествия.
Так что человек тридцать остались сидеть в тесном помещении, которое стало только уютнее. Кроме того, теперь голоса из дома напротив были здесь почти не слышны — только звуки фортепьяно. Блюда доставляли через прорытые под улицей погреба, сплошь уставленные бутылками с вином. Ароматы, предвестники новых яств, набегали волнами. Официанты входили в зал через люк, который был как раз там, где сидели Этель и Ванго.
Ванго часто поглядывал на стенные часы. Сначала он думал, что с наступлением комендантского часа их выставят на улицу, и он не сможет наблюдать за обстановкой. Но теперь он надеялся остаться до конца. Часовой механизм в чемодане сработает в полночь, и когда прогремит взрыв, Ванго уже будет в автомобиле в конце улицы.
И все будет кончено.
Этель напряженно смотрела на него. Она смирилась и молчала.
Ванго знал, что нарушил клятву, данную Зефиро и самому себе, — отказаться от мести. Этот ресторанчик, который уже начинал ему нравиться, пострадает только частично, а вот залы на другой стороне улицы будут разрушены полностью. Он несколько раз перепроверил каждую фамилию в списке Грюнда. Сплошные преступники, жалеть тут было некого. А если понадобится, Ванго отдаст сокровище Мацетты, спрятанное в скалах на его родном острове, чтобы заново отстроить эти стены.
Несколько гостей пили травяной чай. Пахло анисом, как в детстве. Казалось, в эту ночь весь мир сговорился растревожить его душу.
Симон сидел, опустив голову на руль. Условленный час давно прошел. Пол дремал на заднем сиденье. Полицейские ходили рядом с автомобилем, но не заглядывали внутрь. Симон не решался выйти из машины.
Когда до полуночи осталось восемь минут, Ванго встал, словно очнувшись от забытья.
— Надо уходить.
К ним спешил Казимир Фермини.
— Прошу вас, последнее блюдо для вашей дамы!
— Мы должны спешить.
— Последнее, чтобы оказать честь моему повару! И я вас сразу отпущу.
Он щелкнул пальцами. К ним подошел Бартелеми с тарелочкой под медным колпаком. Ванго взглянул на часы и снова сел.
— Это наше фирменное блюдо, — пояснил Фермини. — Разумеется, его не подавали на той стороне улицы. Для меня честь не пустое слово.
Ванго слушал, и его жег стыд за то, что он собирался сделать. Этель замечала малейшую перемену на его лице.
Фермини приподнял колпак. В растопленном масле лежали восемь картофелин размером с перепелиное яйцо. Каждой придали форму восьмигранника — как бриллианту.
В сердце Ванго словно прогремел первый взрыв.
— Ваш повар… — начал он, и на его глаза навернулись слезы.
Фермини, который держал горячий колпак перед собой, чтобы капли воды не попали в кушанье, снова накрыл им тарелку.
— Ваш повар — женщина?
Хозяин внимательно посмотрел на Ванго.
— Месье, — сказал он, — вы первый догадались об этом.
— Так это женщина?
До полуночи оставалось пять минут. Хозяин понизил голос, как будто говорил о сокровище, зарытом у него в саду.
— Это не просто женщина, — возразил он, взволнованный не меньше Ванго, — это настоящее чудо.
— Кто она?
Фермини с минуту колебался.
— Она работала здесь до прошлой войны. Очень красивая. Мой дядя научил ее всему, что умел сам. Я тогда был еще ребенком.
Ванго снова взглянул на часы.
— Потом она исчезла. А лет пять назад вдруг приехала и вернулась на кухню. Это она придумала назвать ресторан «Счастливая звезда». Красиво! Но она не хочет говорить, откуда его взяла.
Фермини улыбнулся и прибавил:
— Мы всегда называли ее просто Мадемуазель.
— Где она?
— В доме напротив, внизу. Бедной женщине приходится готовить под топот сапог над головой.
Этель увидела, как Ванго резко обернулся к часам. Затем он посмотрел на люк, ведущий в погреб, и в одно мгновение исчез.
В полумраке туннеля Ванго сбил с ног официанта и уже через несколько секунд оказался на другой стороне улицы. Люк находился на лестничной площадке перед кухней. Он открыл первую дверь и столкнулся нос к носу с солдатами.
Ванго задержал дыхание, медленно выдохнул и сказал немцам:
— У меня там чемодан.
Он прошел в гардеробную и взял чемодан, стараясь не показать, с каким трудом оторвал его от пола. У него оставалось от силы две минуты. Он спокойно прошел мимо караульных и направился к двери под лестницей, с табличкой «Мужчины».
Дернул за ручку. Дверь была заперта.
Прошло двадцать секунд. Солдаты поглядывали на него с подозрением.
— Занято, — пояснил Ванго, хотя это было ясно и так.
Ванго приготовился: сейчас в чемодане раздастся щелчок детонатора. Но вместо этого заскрипела задвижка, дверь открылась, и на пороге появился мужчина.
Ванго отступил назад.
Это был Кафарелло.
Он вытирал руки о пиджак.
Увидев юношу с чемоданом, он сказал на сицилийском диалекте:
— Там засорилось.
— Это не важно, — машинально ответил Ванго на том же наречии.
Они встретились глазами. Кафарелло не отходил от двери.
Он проверял, застегнуты ли у него ремень и ширинка. Он был сильно пьян.
Наверху в это время начали обратный отсчет шестидесяти секунд до полуночи. Фермини появился из люка и стоял рядом с солдатами.
Кафарелло наконец пошел к лестнице. Но вдруг обернулся и посмотрел на Ванго, словно о чем-то вспомнил.
— Сицилиец? — спросил он, ухватившись за перила.
— Что? — ответил Ванго по-французски.
— Ты ответил на моем языке, — сказал Кафарелло.
Ванго покачал головой, делая вид, что не понимает.
Поднимаясь по ступенькам, Кафарелло проклинал французское вино, а заодно и всех на свете.
Ванго открыл дверь в туалет и заперся изнутри.
Достав из-за пояса ключ, он повернул его на два оборота в замке чемодана. Замок открылся. Наверху дружно стучали по полу сапоги, отбивая каждую уходящую секунду. Ванго схватил металлическую коробку с циферблатом и заводным механизмом. Выдергивать провода было не нужно. Тем же самым ключом он попытался открутить болты на коробке. Они не поддавались. Он отогнул клапан. Наверху раздались громкие крики: там встретили наступление Нового года. Это был конец…
Но часы, приводящие в действие взрывное устройство, отставали от ресторанных на пять секунд. Ванго просунул палец поглубже в механизм и остановил его.
Стены сотрясались от криков.
Прошла минута.
Ванго не слышал, как Фермини стучит в дверь, не слышал, как в зале горланят военные марши. Он плакал и смотрел на красный лоскут, забытый на умывальнике.
За полвека казацкий платок износился.
Ванго взял его в руки.
Не успел он выйти из туалета с чемоданом в руке, как к нему подскочил взбудораженный Казимир Фермини. Хозяин решил, что у него хотят увести повара. Он говорил тихо и торопливо. Признался, что очень напуган:
— Вы ушли так быстро, так внезапно! А перед этим говорили о моем поваре.
Ванго по-прежнему ничего не слышал.
— Так это ваш чемодан? А вы разве не знаете, что на той стороне тоже есть туалеты и гардеробная? Признайтесь, у вас свадебное путешествие?
Фермини говорил шепотом — рядом были солдаты. Он повторил, что очень испугался, и умолчал лишь о том, что тайно влюблен в своего прекрасного повара. Еще двенадцатилетним мальчиком он смотрел, как она накрывает столы. И теперь страшно боялся снова ее потерять, а она делала вид, что ничего не замечает.
— Ужин вам ничего не будет стоить, это за счет заведения. Мне очень жаль, но я прошу вас уйти. Вы меня так напугали! И предупреждаю, что на кухню ходить запрещено. Мадемуазель никого не принимает.
Ванго услышал только последнюю фразу и с трудом выдавил из себя:
— Тогда я зайду в другой раз.
— А где же новобрачная?
Бартелеми открыл дверь. Этель ждала на другой стороне улицы.
— Вот она.
Наверху все еще пели песни. Ванго сжимал в руке красный платок. Этель бросилась к нему. Заметив, что он ослабел, она попыталась забрать у него чемодан, но безуспешно.
— Подождите! — закричал хозяин им вслед. — Если вас задержит полиция, скажите, что ужинали у меня!
Тесно прижавшись друг к другу, они уходили все дальше.
— Счастливого пути! — крикнул Фермини.
Но они уже не слышали его.
Месье Коста, который наблюдал всю эту сцену, казалось, был ею потрясен. Казимир Фермини увидел, как он побежал за Ванго и Этель.
— Да что с ними со всеми стряслось?
Фермини прислонился к стене. Немцы допевали последние песни. Через секунду иностранец вернулся. Он запыхался и побледнел. Фермини обнял его за плечи, и они вместе зашли в ресторан.
Месье Коста снова уселся за столик.
Фермини сел рядом. Кроме них в помещении уже никого не было. Шум в зале напротив постепенно затихал.
— Вы когда-нибудь думали о том, чтобы жениться? — спросил Фермини. Иностранец как будто очнулся.
— Что, простите?
— Вы испанец?
Иностранец улыбнулся.
— Нет.
— Вы женаты?
— Не совсем.
— Хороший ответ!
— Я любил одну женщину, — объяснил Коста, — она оттуда же, что и я — с Сицилии. Но она уехала.
— К другому?
— В том-то и дело, что нет.
Оба смотрели на догоравшую свечу.
— Однажды я получил от нее письмо. Очень длинное письмо.
— Она было адресовано вам?
— Нет, мальчику, которого она вырастила, но он тоже уехал и не вернулся. Я вскрыл конверт, и один человек перевел мне это письмо. Она рассказывала историю этого мальчика и свою собственную. На пяти страницах. Вы и представить себе не можете, сколько всего могут вместить пять страниц.
Фермини впервые не нашел в себе сил сходить за рукописью, увесистой, как ящик с яблоками, но признался:
— Могу. Я пишу романы.
— Даже в романах такого не бывает. Помимо всего прочего она упоминала, что когда-то давно, еще в юности, работала здесь помощницей на кухне.
— Здесь? — спросил Фермини дрогнувшим голосом.
— Да.
— Во Франции?
— Да.
— В Париже?
— Я же сказал: здесь.
И сицилиец, размахивая руками, указал на стены, потолок и столики «Счастливой звезды».
Казимир Фермини одним махом осушил стакан и посмотрел на иностранца, который продолжал рассказ:
— И тогда я сказал себе: «Я буду не я, Базилио Коста, если не приеду посмотреть на это место. Я хочу побывать там, где ее помнят юной девушкой». Я пообещал себе это, потому что любил ее.
Фермини накрыл его руку своей.
— И я учил французский язык, словно какой-нибудь школьник, — продолжал Базилио. — Я хотел дождаться конца войны, чтобы отправиться в путь. Но когда стареешь, нет времени ждать.
— Это правда.
Базилио был очень взволнован. Он так ждал, что приедет сюда, в Париж, и увидит, где прошла ее юность.
— А письмо я только что передал тому, кому оно предназначалось.
Он помолчал.
— В это трудно поверить, но он был там, на тротуаре напротив, вместе с вами. Этот парень, Ванго. Я увидел его и побежал, чтобы передать письмо.
Фермини был потрясен. Он слушал Базилио и не мог вымолвить ни слова. Такую историю он не осмелился бы перенести в свой роман.
— Когда стареешь, нет времени ждать, — повторил Базилио. — А она? Кто знает, что с ней стало?
Он провел ладонью по глазам.
И в эту минуту в отверстии люка показалась голова в белом платке.
— Слава богу, все ушли, — сказала Мадемуазель, не глядя на них. — Эти немцы наконец-то ушли!
Она стояла на лестнице, торчавшей из люка, и, несмотря на измученный вид, хохотала. Даже ее плечи вздрагивали от смеха.
— Да, все закончилось, — сказал Фермини.
— Надеюсь, вы не заставите меня еще раз пережить такое, Казимир!
И она повернулась к ним.
Базилио оцепенел, глядя на это лицо, появившееся словно из-под земли.
Фермини смотрел то на нее, то на сицилийца. Он знал, что для него теперь все кончено.
— Базилио…
— Мадемуазель…
Выйдя на соседнюю улицу, Макс Грюнд сказал своему врачу-французу:
— Вы уверены, что хотите проводить домой этих господ?
Грюнд был пьян. Шофер помог ему забраться в автомобиль.
— Разумеется, — сказал доктор. — Моя машина стоит чуть дальше.
Сзади ждали Кафарелло и Виктор Волк. Они держались с достоинством и выглядели несколько трезвее Грюнда.
Автомобиль уехал.
Доктор Эскироль, по-прежнему находясь в прекрасном расположении духа, встал между ними и взял их под руки.
— Господа, я доведу вас до своей машины. Теперь вы на моем попечении.
И он замурлыкал самую знаменитую песенку Нины Бьенвеню.
Добро пожаловать в Париж, мой дорогой…
Приятно знать, что ты еще живой…
Виктор вполголоса подпевал. Кафарелло шагал вперед, как сомнамбула. Так они шли несколько минут. А за ними кто-то следовал по кровельному желобу.
Они свернули в узкий переулок.
— Кажется, я перепутал улицу, — сказал Эскироль и отпустил руки обоих спутников.
Те остановились. Эскироль прошел несколько шагов вперед и обернулся. С задумчивым видом, полузакрыв глаза, он держал в руке пистолет.
Двое приятелей растерянно таращились на него.
— Когда-то, — сказал Эскироль, — я гулял по Парижу с друзьями. Как сейчас. Нам было хорошо. Одного звали Жозеф Пюппе. Другого — Зефиро. Третьего — Хуго Эккенер. Мы любили друг друга. И дали клятву.
Наверху, на крыше, Кротиха тоже остановилась.
— Двоих уже нет в живых, — сказал Эскироль. — Из-за вас. Моя жизнь изменилась. И мир изменился.
Его рука была тверда.
Кротиха услышала два выстрела.
Она посмотрела вниз и увидела на земле два распростертых тела, а рядом человека с пистолетом.
Уходя, мужчина на мгновение попал в полосу света. Она увидела, как он развязывает галстук в горошек. И узнала его.
Это был Сезар.
При въезде в Париж у шлагбаума остановился черный автомобиль, и водитель предъявил полицейскому пропуск за подписью епископа.
— А что за люди с вами?
— Это моя семья.
Полицейского это как будто не удивило. Он направил фонарик внутрь машины и оглядел троих пассажиров. Один из них спал, второму, с красным платком на шее, было явно не до сна. На коленях у него лежало раскрытое письмо, а на щеках блестели слезы. Рядом, прислонившись к его плечу, дремала молодая женщина.
— Благодарю, ваше преосвященство, — сказал полицейский, возвращая пропуск звонарю Симону.
Автомобиль тронулся.
Через три километра на полном ходу открылось окно, и из него прямо в кювет полетел чемодан. Он прокатился по заснеженной траве и замер.
Один.
Два.
Три.
Чемодан разлетелся на куски.
Гигантский сноп огня осветил небо, деревья, заиграл на хромированном корпусе автомобиля, который мчался по платановой аллее все дальше и дальше на юг.
