I

В этот вечер герцог Гислей, премьер-министр и министр иностранных дел Великобритании, обедал один в своем дворце. Он был глубоко озабочен: как внутри страны, так и в международных отношениях на политическом горизонте собирались тучи; в течение многих дней ему приходилось сталкиваться со всевозможными неприятностями, и ответственность, делавшаяся тяжелее с каждым часом, лишала его жизнерадостности и аппетита. Часов в девять он взял свою трость, шляпу и вышел подышать свежим воздухом.

Выходя из дворца, он не испытывал и тени того предчувствия, какое нередко предшествует великим катастрофам, а тем не менее, он переступал порог своего дома последний раз как премьер-министр.

— Ах, как хорошо было бы отдохнуть и предоставить другим бразды правления, — мечтал он, идя по людным улицам. — А еще лучше было бы выпить немного свежей воды, — прибавил он про себя, так как вечер был жаркий и душный.

Сесть за столик в одном из многочисленных кафе, переполненных народом, было для него делом немыслимым. Неподалеку он заметил маленький аптекарский магазин, зайдя туда, спросил стакан воды.

Аптекарский ученик, производивший за прилавком какой-то анализ, поднял на него отсутствующий взор, рассеянно протянул руку к полке за бутылкой дистиллированной воды, налил стакан и, передав его премьер-министру, снова погрузился в свои вычисления. Министр выпил воду, поблагодарил и вышел, оставив на прилавке серебряную монету. Эта монета привлекла внимание аптекарского ученика. Вернувшись к действительности, он заметил пустой стакан и в ужасе закричал:

— Боже мой, Боже мой! Я дал ему воду Леты, воду Леты, дарующую забвение, уничтожающую память на более или менее длительный срок в зависимости от количества выпитой воды. А он выпил почти полный стакан…

Он начал лихорадочно высчитывать, сколько времени будет действовать такая доза на взрослого человека, и, потрясенный своими расчетами, забормотал:

— Три года и два месяца… В течение тридцати восьми месяцев он не сможет вспомнить даже собственного имени.

Когда первое волнение прошло, он начал размышлять:

— Три года забвения… Поистине, это ужасно… но это более чем достаточно, чтобы он навсегда забыл причину катастрофы… не говоря уж о том, что за три года многое может измениться.

И, почти успокоенный, он вздохнул с облегчением.

Выйдя из аптеки, герцог ощутил блаженное состояние покоя. Все дневные заботы его испарились. Он долго бродил по улицам, удивляясь и восхищаясь всем окружающим и, наконец, присел на лавочку в каком-то парке, ни о чем не думая, ни о чем не вспоминая. Мало-помалу парк опустел, только несколько бродяг слонялись по дорожкам.

Двое из них подошли к герцогу.

— Честный буржуй вышел проветриться, — пробормотал один.

— Добрый вечер, сударь, — сказал другой, присаживаясь на лавочку.

Герцог не отвечал.

— Он или пьян, или идиот, — заявил бродяга своему товарищу. — Не пошарить ли нам у него в карманах?..

Они начали ощупывать премьер-министра, вытащили его бумажник и в две минуты совершенно обобрали. Вначале их жертва проявляла некоторые признаки волнения, а затем впала в состояние полного безразличия, предоставив мошенникам радоваться легкой добыче. Один негодяй пожелал обменять свой головной убор на шляпу герцога, а другой натянул на себя его летнее пальто.

После этого здоровый удар кулаком свалил государственного мужа на траву, и бродяги скрылись. Несколько мгновений спустя на дорожке появился какой-то человек. При виде джентльмена в вечернем костюме, в грязной фуражке на голове, сидящего на траве и громко рыдающего, он разразился хохотом:

— Черт возьми, но ведь это же… — И он отвесил низкий поклон. — Добрый вечер, ваша светлость.

Герцог рыдал по-прежнему.

— Недурное положение для вашей светлости. Премьер- министр после попойки! Недурно было бы известить полицию. И оппозиция порадовалась бы. Хотя я придумаю что- нибудь получше.

Он торжественно поклонился и приторно-вежливо продолжал:

— Не окажете ли вы мне честь, ваша светлость, посетить мое скромное жилище? Ваша светлость вспоминает меня? Я — ваш верный оклеветанный лакей, Робсон.

Герцог покорно позволил взять себя за руку.

— Иди, иди, Гислей, — издевался Робсон, таща его к выходу. Он подозвал кэб, дал адрес кучеру, впихнул герцога внутрь и влез вслед за ним.

Минут двадцать спустя они остановились на углу темной улицы в каком-то отдаленном квартале. Робсон расплатился и повел своего спутника в грязный закоулок, где они остановились перед очень бедным домом. Он открыл дверь, пропустил герцога вперед, захлопнул за собой дверь и зажег свет.

— Добро пожаловать, ваша светлость, в мое убогое жилище, — сказал Робсон, садясь. — А теперь не мешает нам с вами свести старые счеты. Вы выставили меня за дверь под тем предлогом, что я напивался и воровал. Первый вопрос мы обойдем молчанием, ибо здесь вам, старому пьянице, и карты в руки. Но утверждать, что я не имел права на ваши обноски, которые мне как раз впору, это уже слишком! Вот, кстати, как раз подходящий для меня костюм. В настоящий момент мне приходится довольно туго. Не дальше как вчера я должен был отклонить приглашение в один великосветский дом за неимением костюма. Вы очень любезны, предлагая мне свой.

Он исчез и вскоре вернулся с грубым костюмом, в который он помог герцогу переодеться.

— Это мне напоминает доброе старое время, Гислей, — заметил Робсон. — Мы так же одевались, отправляясь на обед к королю. А теперь вам не мешает обратиться к парикмахеру, не правда ли? Борода вас уродует.

Он схватил ножницы и отхватил бороду премьер-министра до самого подбородка.

— И волосы у вас слишком длинные, Гислей.

И он остриг ему волосы на голове. Даже секретари премьер-министра, без сомнения, не узнали бы его светлости в этом седом старике, закутанном в старую куртку и подмигивающем с самым довольным видом своему бывшему лакею.

— А теперь, Гислей, — сказал Робсон, — если мой разговор вам не нравится, то ваш меня отнюдь не развлекает. А потому я думаю вас отправить, — даже без вашего позволения, — в приют Армии Спасения…

Внезапно его взгляд упал на визитную карточку, всунутую в раму каминного зеркала. Он ударил себя по лбу.

— Вот это дело! Это великолепно! Я вас отправлю не в Армию Спасения, а к этому доброму священнику, карточка которого Бог знает каким образом ко мне попала.

Он бросил взгляд на визитную карточку и прочел ее вслух:

Преп. Элиа Тимминс

61, Ребекка-стрит.

— Он, небось, вам порадуется. Ну, поднимайтесь, довольно спать.

Ему пришлось потратить немало сил, прежде чем удалось заставить премьер-министра выйти на улицу. Позвав извозчика, он приказал:

— Кучер, вы отвезете моего друга вот по этому адресу, — и он протянул ему визитную карточку. — Вы скажете священнику, что привезли ему племянника с Майорки.

— Откуда? — заворчал извозчик.

— С Майорки, не забудьте, пожалуйста. Их там четыре: Майорка, Минорка и еще какие-то, — объяснил Робсон, стараясь припомнить свои старые разговоры с премьер-министром.

— Ладно, — сказал кучер.

— Всего лучшего, старина! — крикнул Робсон, впихнув герцога в карету и захлопнув дверцу. — Кланяйтесь Элиа.

Было уже около часа ночи, когда экипаж подъехал к дому номер 61 на Ребекка-стрит. Кучер слез с козел и позвонил. Через несколько минут открылось окно, и из него высунулась голова мужчины.

— Кто там?

— Ваш племянник с Минорки.

— Кто такой?…

— Ваш племянник с Минорки. Это какой-то остров… Там четыре острова.

— У меня нет никакого племянника на Минорке, — запротестовал испуганный священник.

— Ну, конечно, сейчас он не на Минорке, а в моей карете, — заявил извозчик.

— Я его не знаю, тут произошла какая-то ошибка, — уверял священник.

— Какая там ошибка, — закричал кучер, — у нас есть ваша визитная карточка. Спускайтесь скорей и посмотрите сами.

В этот момент в противоположном доме открылось окно и показалась чья-то голова.

— Что тут за шум? — спросил потревоженный жилец.

— Я привез блудного сына в родное гнездо, а его дядя не желает принять его, — орал раздраженный извозчик.

— Какой позор! — заметил тот же голос.

— Не стоять же мне тут всю ночь? — продолжал кучер, поворачиваясь к своему пассажиру. — Эй, вы, вылезайте живее да поговорите с вашим дорогим дядей.

Громко ругаясь, он полез в карету и вытащил оттуда своего седока. В соседних домах начали открываться окна, из них свешивались любопытные, которым священник пытался объяснить причину суматохи.

— Ваш племянник потерял сознание, — кричал извозчик, положив герцога у порога двери. — Если вы оставите его под открытым небом, то можете смело сказать, что убили его своей неосторожностью. Сойдете вы вниз или нет?

II

Мистер Тимминс не колебался более. Он был глубоко убежден, что произошло печальное недоразумение, которое ему удастся выяснить не позже, чем на следующее утро. Минуту спустя он открыл входную дверь.

— Десять шиллингов, это моя последняя цена, — кричал кучер, — не так уж дорого за то, чтобы привезти вашего драгоценного племянника с Минорки. А если заставите меня ждать еще дольше, то извольте заплатить пятнадцать.

— Мэри, мой кошелек, — крикнул несчастный и, пока его жена бегала за деньгами, он попросил извозчика помочь ему перенести герцога в гостиную на диван, где тот снова погрузился в глубокий сон.

Карета уехала, окна соседних домов закрылись, и мистер Тимминс с женой вернулся к своему новому гостю.

— Никогда в жизни я его не видел, — сказал священник, — это какая-то ужасная ошибка.

— У него тонкие черты лица, — заметила его жена.

— Ну, а по моему, у него такой вид, как будто бы он только что вышел из тюрьмы, — возразил муж. — Подождем до завтра.

В эту ночь мистер Тимминс спал плохо, а жена его и совсем не сомкнула глаз: она начинала догадываться, в чем дело. В пять часов утра она не выдержала и разбудила мужа, чтобы поделиться с ним своими соображениями.

— Элиа, — сказала она, — это дядя Сэм.

— Кто? — проворчал муж.

— Дядя Сэм. Он уехал в девственные леса Австралии, когда я была совсем маленькой, и говорил, что когда-нибудь вернется. Он очень богат.

— Это было бы недурно, — заявил мистер Тимминс, жалевший о своих десяти шиллингах.

Часов в семь утра миссис Тимминс, услышав шум в гостиной, оделась и сошла вниз поздороваться с гостем. Он стоял у окна.

— Здравствуйте, дядя Сэм, очень рада вас видеть, — сказала она, направляюсь к нему.

Герцог обернулся. Увидя улыбающееся лицо и протянутые к нему руки, он улыбнулся в ответ, и они дружески поздоровались.

— Надеюсь, сегодня вы чувствуете себя лучше, — продолжала она.

Гость пробормотал какие то нечленораздельные слова. Она повторила вопрос и в ответ услышала те же странные звуки. Вне себя от изумления, она побежала к мужу.

— Это действительно дядя Сэм, — объявила она, — но он забыл свой родной язык и умеет говорить только по-австралийски.

— Что за чепуха!..

— Идите вниз и посмотрите сами.

Мистер Тимминс спустился в гостиную, и жена представила их друг другу. Дядя Сэм улыбнулся, горячо пожав ему руку, но не мог произнести ни одного понятного слова.

— Какой ужас, — простонал бедный священник, — что же мы будем теперь с ним делать?

— Прежде всего, надо учить его английскому языку, — решила жена. — Дядя Сэм… Элиа… Мэри… — начала она, указывая герцогу пальцем по очереди каждого.

III

Герцог повторял слова и быстро запоминал их. Обучение продолжалось и за завтраком, к концу которого гость твердо запомнил слова «мармелад» и «масло», растапливая мало-помалу ледяной скептицизм священника.

Слух о прибытии не то племянника, не то дяди или дедушки мистера Тимминса распространился с необычайной быстротой и взбудоражил весь квартал. Но к концу дня это событие отошло на задний план перед потрясающей новостью об исчезновении премьер-министра. Это исчезновение совпало с серьезными осложнениями в области внешней политики и вызвало настоящую панику; рента упала до 83. Была назначена награда в десять тысяч фунтов тому, кто найдет герцога, но все оказалось напрасно. Несколько дней спустя пост премьер-министра был занят другим государственным мужем.

Тем временем герцог Гислей, ставший Самуэлем Белей, делал быстрые успехи в начальных науках. Через месяц он мог свободно излагать свои мысли. К концу года он бегло читал и писал. Ему нашли место счетовода в конторе Хиченса.

Так прошли три года и два месяца. Однажды вечером счетовод Хиченсов, комиссионеров по продаже индиго, лег спать в состоянии странного возбуждения. Во сне индиго странным образом смешивалось с индийской рупией, племянник Элиа с посланником Франции, а Мэри с ее величеством королевой. К утру мысли его стали яснее.

— Кабинет собирается в полдень, — думал он, — в одиннадцать часов я получу шифрованные телеграммы из Парижа и Каира, а посланник явится не раньше четырех. К этому времени наше положение определится.

В эту минуту кто-то постучал в дверь.

— Кто там? — крикнул он.

— Вы опоздали, дядя Сэм, — ответил чей-то голос, — завтрак уже давно готов.

Он спрыгнул с постели и поднял шторы.

«Где же это я?» — подумал он. Он увидел себя в зеркале и не узнал. Посмотрел на часы: у него были золотые часы, а эта серебряная луковка, очевидно, не его, хотя и кажется ему странным образом знакомой… Что это все означает?.. И почему лакей не приходит одевать его?.. Тут какая-то тайна… Он нерешительно спустился вниз. В маленькой столовой он увидел Мэри и Элиа. Почему они называют его дядей Сэмом?

— Я боюсь, как бы не опоздали в контору, дядя, — сказала Мери. И герцог поймал себя на том, что он испуганно посмотрел на часы. Перед его глазами промелькнул магазин Хиченса. В девять часов он должен быть за своей конторкой, нужно просмотреть счета на индиго. Но как же быть тогда с заседанием кабинета министров, назначенным на двенадцать часов?

— Вы плохо выглядите сегодня, дядя Сэм, — сказала миссис Тимминс, — вам нужно денек отдохнуть. Я уверена, что мистер Хиченс согласится на это. Элиа зайдет в контору предупредить его.

— Благодарю вас, Мэри, — ответил герцог. — Действительно, я чувствую себя неважно.

Мистер Тимминс собирался уходить, когда герцог бросил ему коротко: — Останьтесь, — и предложил сесть, повелительно указывая на стул жестом, совершенно несвойственным дяде Саму.

— Элиа и Мэри, — сказал он, — не будете ли вы так добры объяснить мне, кто я такой?

Мистер и мистрис Тимминс с грустью посмотрели друг на друга. Неужели с ним начинается новый припадок?

— Но вы — дядя Сэм, — ответила спустя минуту Мери.

— Конечно, конечно… а однако, я прекрасно знаю, что я не дядя Сэм, — объявил герцог.

— А кто же вы? — спросил мистер Тимминс.

— Я — герцог Гислей.

Мистер и мистрис Тимминс обменялись скорбным взглядом.

— Ну конечно, вы — герцог Гислей, — подтвердил Элиа. — Мы всегда это знали.

— Но почему же вы называете меня дядей Сэмом?

— О, это просто ласкательное имя.

— Но, сударыня, — возразил герцог, — на каком, собственно, основании вы называете меня ласкательным именем?

— Вы совершенно правы, — кротко ответил мистер Тимминс. — На каком основании? Нет никакого основания.

— Не будете ли вы так добры, — продолжал герцог, — сказать мне, сколько времени я живу с вами?

— Уже года три, — сообщил мистер Тимминс.

— Три года! — воскликнул герцог. — Вы в этом совершенно уверены?

— О да, вполне уверен.

— Как я попал сюда?

— Вы приехали с Минорки на извозчике.

— С Минорки, на извозчике? Если я еще не сошел с ума, то это не замедлит случиться.

— Нет, нет, дорогой дядя! Вы просто немного переутомились. Вам нужен отдых, покой. Я принесу вам сейчас капель…

— Довольно, — сказал герцог, — меня ждут срочные депеши в министерстве иностранных дел.

С этими словами он направился к двери, но мистер Тимминс преградил ему дорогу, в то время как миссис Тимминс обхватила его обеими руками.

— Дядя, сядьте, — умоляла она, — прошу вас, успокойтесь.

— Сударыня, — закричал взбешенный герцог, — я прошу вас пустить меня.

— Я вас отсюда не выпущу, — заявил мистер Тимминс решительным тоном.

Герцог Гислей, будучи дипломатом по профессии, сел на диван и вступил в переговоры.

— Выслушайте меня, — начал он. — Я не сумасшедший, как вы думаете, и совсем не ваш дядя. Я — герцог Гислей; каким образом я попал сюда, я объяснить не могу, и в настоящий момент это не имеет большого значения. Крайне важные депеши ожидают меня в министерстве иностранных дел, и я должен отправиться туда немедленно. Вы пойдете со мной, Элиа, и, если там откажутся меня признать, я обещаю вам сейчас же вернуться домой.

Герцог говорил совершенно спокойно, и его слова произвели некоторое впечатление на слушателей.

— Как вам угодно, дядя, — согласился Элиа. — Идемте хоть сейчас.

В конце улицы герцог нанял кэб. Они подъехали к министерству иностранных дел. Герцог через две ступеньки взбежал на лестницу и направился к швейцару.

— Сэр Руперт здесь? — спросил он.

— Вам было назначено прийти, сударь? — осведомился тот.

— Нет, я — герцог Гислей.

Почтительное выражение лица швейцара моментально изменилось.

— Теперь это уже не производит впечатления, — сказал он. — За те три года, что я здесь служу, к нам каждую неделю приходят по два, по три.

— Видите, дядя Сэм, — сказал мистер Тимминс, дергая герцога за рукав. — Пойдемте лучше домой.

— Замолчите, Элиа, — возразил его светлость.

Повернувшись снова к швейцару, он сказал:

— Я попрошу вас дать мне лист бумаги и конверт.

Его повелительный вид, которым он так хорошо умел пользоваться, когда его принуждали к тому обстоятельства, произвел впечатление на швейцара. Тот с поклоном повиновался. Герцог поспешно нацарапал несколько строк и запечатал конверт.

— Немедленно отнесите это сэру Руперту, — приказал он. Сэр Руперт был товарищем министра.

Через несколько минут какой-то сановник поспешно сбежал с лестницы, перепрыгивая через две ступеньки, и, поколебавшись одно мгновение, бросился к герцогу и схватил его за руки:

— Ваша светлость, ваша светлость, — лепетал он с полными слез глазами.

— Ну, Элиа, верите вы мне теперь? — спросил герцог.

Мистер Тимминс попытался что-то проговорить, но слова застряли у него в горле.

— Идем наверх, — сказал герцог, дружески хлопнув его по плечу. — Сэр Руперт объяснит нам все.

Но сэр Руперт оказался не в состоянии что-либо объяснить.

IV

Возвращение герцога Гислея, окутанное дымкой таинственности, произвело необычайную сенсацию во всей стране. Жители Ребекка-стрит с удивлением и восторгом узнали, что среди них в течение трех лет жил исчезнувший премьер-министр. Вся улица была охвачена волнением, когда на следующий день герцог Гислей в последний раз явился к Мэри и Элиа на торжественный чай. Тротуары были заполнены любопытными, и священник боялся высунуть нос на улицу. Кричали «ура» в честь его светлости и немало восторженных восклицаний досталось по адресу «старого Сэма Белея», а когда на пороге появилась Мэри и герцог по старой памяти поцеловал ее, восторг толпы дошел до неистовства.

На следующей недели мистер и мистрис Тимминс уехали с Ребекка-стрит наставлять на путь истинный нонконформистов в поместье герцога, и косые взгляды собратьев- священнослужителей больше не беспокоят достойную пару. Герцог нашел, что ответы на важные депеши давным- давно составлены его заместителем, и все время, свободное от выполнения необходимых формальностей, связанных с его возращением, посвятил разъяснению вопроса о своем загадочном исчезновении и необъяснимой метаморфозе. Но все попытки оказались тщетными. Он мог только вспомнить, как в один прекрасный вечер вышел прогуляться; далее в его памяти образовался полный пробел.

Два человека могли бы пролить свет на это дело. Один из них — аптекарский ученик. Другой — человек с рыжими усами, который содержит дрянной трактирчик в грязном переулке отдаленного квартала. Но по некоторым соображениям оба предпочитают хранить молчание.