Жорж Дюко приехал в Шампель из Парижа на два дня, чтобы провести в кругу семьи Троицу: это был примерный сын, никогда не упускавший случая повидать своих старых родителей.

Домик стариков Дюко был окружен очаровательным садом, в котором пышным цветом распускались бегонии, гвоздики и розы; в расположении грядок и в подборе тонов видна была любящая, умелая рука.

Прогуливаясь ранним утром по тропинкам сада и ведя со своими родителями нежную и беспредметную беседу, Жорж Дюко остановился перед кустом, на котором алела великолепная роза. Она не отличалась той вычурной резьбой лепестков, которая свойственна цветам, выращенным в результате долгого и упорного труда садовода, но от ее массивной бархатной сердцевины шел аромат простоты и силы; казалось, что все запахи природы сосредоточились в этом цветке, едва заметно дрожавшем на длинном и гибком стебле.

Жорж Дюко долго смотрел на розу умиленным взглядом: он любил цветы, животных и детей, людей же боялся и избегал. Он вдоволь налюбовался темными переливами лепестков, тонким рисунком жилок, пронизывавших маленькие колючие листочки, и пышным богатством желтой цветочной пыли, насыщавшей чашечку растения. Потом взгляд его упал на небольшое насекомое, быстро-быстро проползавшее между лепестками; желтоватые кольца, окружавшие его тело, длинные усики и большое количество ножек придавали ему неприятный и даже отталкивающий вид.

— Тебе нравится эта роза, дитя мое? — спросила мать Дюко, прикасаясь к плечу сына. — Это полудичок. Если хочешь, мы ее срежем и поставим в твою комнату.

Жорж хотел сказать, что ему жалко убивать это прекрасное Божье творение, и что цветок гораздо нежнее и красивее на кусте, чем в стакане с водой. Однако, он не успел вымолвить слова, как мать быстрым жестом притянула к себе стебель и, надломив его, протянула розу сыну.

— Понюхай, как славно она пахнет!

Пожав плечами, как бы в знак того, что не он повинен в этом преступлении, Жорж поднес розу к лицу и стал глубокими вздохами впитывать ее простой и сильный аромат.

— Ты права, я редко встречал более приятный запах… Ах, мне что-то попало в нос!

Не выпуская цветка из рук, он нажал пальцем на правую ноздрю и стал с силой выдувать воздух из левой с целью удалить попавшее туда инородное тело.

— Это, вероятно, цветочная пыль, — сказала мать, поглядывая на него с сочувствием.

— Нет, это что-то живое! — ответил раздраженно Жорж и, как будто что-то вспомнив, стал перебирать лепестки розы. Насекомого, которое он только что видел, там не оказалось. Со все возраставшим беспокойством Жорж сорвал, один за другим, все лепестки, раскрошил сердцевину, просеял на руке остатки — насекомого не было. Тогда, обратив к матери внезапно побледневшее лицо, он произнес глухим голосом:

— Это — бестия!

— Какая бестия? — спросила мать, в свою очередь обеспокоенная необычным видом сына.

— Отвратительная бестия, которая только что ползала по цветку! Я ее втянул носом, нюхая цветок, и теперь чувствую, как она забирается все выше… вот сюда!

И, побледнев еще пуще прежнего, пробормотал:

— Ты знаешь, это очень опасно… Она может забраться в самый мозг!

Мать растерялась:

— Да ты не волнуйся так… Подуй хорошенько, она выскочит обратно. Вот так! Еще раз! Теперь, вероятно, ее уже нет…

Оба они, склонившись над носовым платком, тщательно его разглядывали.

— Нет ее, нет! — плачущим голосом твердил Жорж. — Ведь ты сама видишь, что нет… Да кроме того, я ее чувствую в носу!

Теперь он нажимал пальцем уже не ноздрю, а переносицу. Лицо его от непрерывного усилия побагровело.

— Ты еще, упаси Боже, наделаешь себе что-либо, — взмолилась мать. — Перестань дуть! Пойдем, спросим отца…

Старик Дюко расхохотался, когда увидал раскрасневшееся лицо сына, его слезящиеся глаза и услыхал рассказ о происшествии:

— От этого еще никто не умер, дитя мое! Кому из нас не попадала мошка в нос?..

— Это не мошка, отец! Если бы ты видел, какая это отвратительная бестия!

— Бестия, бестия… Не скорпионы же ползают по нашим розам! Да ты, вероятно, давно уже выдул ее. Теперь у тебя разыгралось воображение.

Жорж обиделся, как тяжко больной, которому не верят, что он болен. Он поднялся в свою комнату, и весь день старики слышали, как их сын ходил взад и вперед, чихал, сморкался, кашлял и в порывах злобы расшвыривал вокруг себя стулья.

— Ты бы пошел посмотреть, что с ним, — тревожилась мать.

Но отец, попыхивая трубкой, пожимал плечами и отвечал:

— Это воображение, тут ничего не поделаешь. Он проспится и забудет наутро.

Но Жорж, не сошедший вечером к столу и не впустивший в комнату отца, который решил, в конце концов, уступить настояниям жены и заглянуть к сыну — провел бессонную ночь. Стоило ему положить голову на подушку и остаться недвижным несколько минут, как он начинал явственно чувствовать медленный, но неуклонный ход чудовища: оно карабкалось вверх, все время вверх, пробуравливая ткани упорным и непрерывным движением своих бесчисленных ножек… Это было больно, страшно и омерзительно.

«Еще час или два, и она доберется до мозга! — думал с ужасом Жорж, сжимая челюсти и колотя себя кулаками по голове. — Она доберется до мозга, и я либо умру, либо сойду с ума! Что делать? Как ее остановить?»

На рассвете Жорж собрал свои вещи, уложил наспех чемодан и уехал в Париж, не попрощавшись с родителями.

Путешествие было ужасным. Каждое сотрясение вагона, каждый толчок отзывались в голове Жоржа острой болью. Ему казалось, что обеспокоенная тряской бестия с удвоенной силой прогрызает свой путь через кости и мясо…

Сослуживцы Дюко, увидав его распухший нос, багровое лицо и надувшиеся вены на лбу, перепугались.

— Что с вами случилось, старина? — спросил его управляющий конторой. — Ну и вид же у вас!

— Не правда ли, у меня скверный вид? — обрадовался Жорж первому слову сочувствия, которое ему довелось выслушать. — Это немудрено! Подумайте, какая со мной приключилась страшная вещь…

И он подробно рассказал шефу историю с чудовищем, попавшим ему в нос и засевшим там.

— Вам нужно покидать доктора, — посоветовал управляющий, выслушавший рассказ полусочувственно, полускептически. — Что бы там ни было, но в таком состоянии ходить нельзя…

Жорж поблагодарил начальство за сочувствие и сел работать. Постепенно мысли его отвлеклись от образа страшного насекомого, и голове несколько полегчало. Вечером, выйдя из бюро, он прошелся но бульварам; от свежего воздуха стало совсем хорошо, и дома он поел с аппетитом. Однако, это улучшение продолжалось недолго: едва он лег в постель, как началась прежняя ноющая, сверлящая, невыносимая головная боль. Ему казалось, что тысячи раскаленных докрасна буравов вертятся в его мозгу, что голова пухнет, пухнет и вот-вот разлетится вдребезги…

Утром он не выдержал к пошел к врачу. Тот выслушал его рассказ, покачал толовой и сказал:

— По-видимому, у вас сильная нервная мигрень. История же с насекомым, грызущим мозг — нелепость. Не может насекомое жить у вас в носу, да еще добираться до мозга… Ерунда какая! Это — плод вашего воображения. Я должен вас серьезно осмотреть, чтобы узнать причину мигрени…

— Никакой мигрени у меня нет! — вспылил Жорж. — Я прошу вас избавить меня от насекомого! Я умру от этого! Я с ума сойду, если вы его не вытащите!

Врач пожал плечами.

— Я не хирург, — сказал он сухо. — Обратитесь к моему коллеге, профессору Варнье… Могу дать вам письмо к нему.

* * *

Знаменитый хирург выслушал Жоржа, не перебивая его ни словом и не спуская с него глаз. Дюко рассказал с самыми мельчайшими подробностями, как он впервые заметил страшное насекомое, как неосторожно втянул его носом и как оно проникло в мозг, пожирая его и наполняя постепенно всю голову. Размахивая руками, он показал приблизительные размеры «бестии», описал, какие у нее были усики, кольца и ножки… По его словам выходило, что у него в носу сидит нечто вроде крокодила.

Когда Жорж закончил, наконец, свой рассказ, профессор так же молча подсчитал у него пульс, выступал голову, исследовал темя при помощи лупы и, сев опять в кресло, задумался. Жорж, следивший с замиранием сердца за выражением его лица, не выдержал.

— Ну, что, доктор? Безнадежно? — спросил он глухо.

— Случай серьезный, — ответил профессор Варнье, — но не безнадежный. Конечно, вы ошибаетесь, думая, что насекомое заполнило ваш мозг: когда болит зуб, всегда кажется, что он длиннее других… Бестия, несомненно, увеличилась в объеме за эти два дня, но с ней еще можно справиться. Вы хорошо сделали, что обратились ко мне.

Жорж Дюко пил слова профессора, как нектар. Наконец-то нашелся человек, который его понимает! Чувство удовлетворения, вызванное этим сознанием, было так сильно, что на время оно поглотило и страх, и ощущение боли.

— А что же нужно делать, доктор? — спросил он.

— Средство одно: трепанация черепа. О, не пугайтесь, теперь это очень распространенная операция, мне приходится проделывать ее иногда два-три раза в день. Я извлеку из вашей черепной коробки насекомое, и вы сразу выздоровеете.

Жорж растерянно посмотрел на доктора.

Это же растерянное выражение он сохранил и позже, лежа на операционном столе, когда ассистент профессора накладывал на нею анестезирующую маску. Потом перед глазами его пошли синие и желтые круги, в ушах раздался томительно-приятный звон, тысяченогое насекомое прыгнуло ему на нос и замахало усиками, доктор в белом халате, странно выгибаясь, рос в вышину, пока не достиг головой потолка… Синие круги завертелись еще быстрее, насекомое металось взад и вперед, а доктор, нагнувшись с потолка, каркнул: «Мы вас вылечим!». Мотом мягкая, влажная тьма заволокла сознание Жоржа.

Очнулся он на санаторной кровати. Над ним склонилось внимательное лицо профессора. Жорж хотел спросить его, что случилось, почему он лежит на постели, отчего так бессильно вытянулось перед ним его собственное тело — но у него вырвался только стон.

— Тссс… — промолвил профессор, прикладывая палец к губам. — Вам еще нельзя говорить. Если вы будете паинькой, я покажу вам бестию. Все сошло благополучно.

И он поднес к самим глазам Жоржа Дюко блюдечко, на дне которого барахталось насекомое с усиками и множеством маленьких ножек. Жорж блаженно улыбнулся, повернулся лицом к стене и мгновенно заснул.

* * *

Никогда еще жизнь не казалась Жоржу Дюко такой прекрасной, как по выходе из клиники профессора Варнье. Только легкое чувство усталости во всем теле да небольшой шрам над виском напоминали ему о прошедшем кошмаре; боли в голове исчезли бесследно. Жорж написал родителям длинное письмо с описанием происшедших событий. Насекомое же он сохранил в спирту, в специально заказанном граненом флакончике, и охотно показывал его знакомым, как вещественное доказательство редкостного случая, стрясшегося над ним.

Месяцев через восемь после описанных событий Жоржу Дюко довелось присутствовать на традиционном обеде бургундского землячества в Париже. Рядом с ним сидели два студента, забавлявшие своих дам рассказами из веселой жизни Латинского квартала. Жорж не вслушивался в их разговор, но произнесенное одним из них имя профессора Варнье привлекло его внимание.

— Один из моих коллег, — рассказывал студент, — состоит ассистентом у знаменитого хирурга Варнье. Он передавал мне однажды о следующем случае, свидетельствующем о силе внушения. К Варнье пришел как-то больной, жаловавшийся на невыносимые боли в голове и рассказывавший, что ему в нос забралось какое то насекомое, доползшее до мозга и разгрызавшее его…

— Ужасно! — разахались дамы.

— Варнье понял, что у пациента сильная нервная мигрень, усугубляемая самовнушением, и что никакие уговоры и убеждения тут не помогут. Он принял рассказ больного всерьез, посоветовал сделать трепанацию черепа, усыпил его на операционном столе, произвел небольшой надрез на коже головы, чтобы оставить шрам, и велел отнести пациента на койку. Когда он очнулся, Варнье показал ему насекомое, которое он с большим трудом отыскал по описанию, данному ему больным: это была небольшая мокрица, которая водится на садовых цветах. Несколько дней спустя пациент выписался из клиники: он был совершенно здоров.

— Изумительно! — восхищались дамы.

Жорж возвратился домой, не досидев до конца обеда. Голова его шумела, как паровой котел. В висках мучительно бились жилки. Он повалился в кровать, как был, в смокинге и, сжав голову обеими руками, застонал от боли, ярости и обиды.

— Значит, доктор обманул меня! Он испугался ответственной операции, не решился сделать последнюю попытку спасти меня! Он предпочел организовать гнусную комедию!

Теперь Жорж понимал, почему у него время от времени появлялось какое-то чувство тяжести в голове, почему иногда ночью так мучительно ныли виски. Насекомое не умерло, оно было только оглушено хлороформом… Оно притаилось, но ждет лишь случая, чтобы с прежним упорством приняться за свою разрушительную работу. Но этому не бывать! Если врач трусливо отказался от выполнения своего долга, то он сам расправится с мерзкой бестией! Вот она снова начала шевелиться… расправляет свои омерзительные кольца… перебирает ножками… скорее!

Жорж встал с постели, ощупью добрался до туалетного стола, вынул бритву, раскрыл ее и, хорошо нацелившись, провел по лбу, нажимая от одного виска к другому, ровную черту, из которой хлынула на лицо кровь…

Консьержка, пришедшая утром убирать комнату, нашла труп Жоржа Дюко в луже застывшей крови.

— И кто бы мог подумать! — докладывала она полицейскому комиссару, производившему первое следствие. — Такой спокойный молодой человек! И отчего это он покончил с собой, да еще таким ужасным способом — ума не приложу!