Несмотря на мелкие вылазки врага, в Муроме царило спокойствие. И на стенах, и на улицах, и на площади с беженцами. Горожане и воины доверяли князьям. И только в самих княжеских палатах проводили совет за советом.

Положение нельзя было назвать таким уж безвыходным. Первый натиск сорвали, и Фёдор обложил город, пусть и недостроенный, но имеющий уже достаточные для длительного сидения припасы. С другой стороны и осада не вышла полной. Окружив Муром с напольной, или вернее сказать с лесной стороны, Фёдор не имел столько сил, чтобы ещё и перекрыть полностью реку. Выставил заслоны ниже и выше Мурома, на том и успокоился. Торговые корабли такие заставы, конечно, разворачивали, но лодка с вооружёнными людьми могла без труда прорваться. А уж по Оке удобно и за подмогой к соседям послать, и припас, если возникнет нужда, подвести. И беженцев опять же на ту сторону отправить, сократив лишне рты.

Но голод пока что Мурому не грозил. Не зима всё же — только-только урожай в закрома свезли. И на что только Фёдор надеялся, затевая осаду?

— Почему он не уходит? Вот что меня по настоящему беспокоит, — говорил Юрий. — Взять город он не смог и теперь уж не сможет. Тут всё очевидно. Но нет ли у Ирода в запасе какой-нибудь пакости? И про колдуна ведь не зря слухи ходили. Приступом не возьмёт город, железно! А хитростью?

Вопрос этот всех сейчас беспокоил, не одного только Юрия.

— Потому и надо уже сейчас за помощью посылать, — сказал Павел. — Тут надменности или гордыни быть не должно. Прежде всего, к мещёрскому князю Уку посла отправить. На быстрой лодке со сменными гребцами до Елатьмы день ходу. Ещё день уйдёт на то, чтобы весть добралась до Городца. Ну, пусть ещё день князь собирать дружину будет. Да сюда дорога день-полтора займёт. А что через пять дней здесь случится, одному богу известно. Как бы ещё и не опоздали.

— Договора у нас с ним нет, — заметил Юрий. — Может, пришлёт помощь, а может и нет. Пронадеемся зря.

— Да и сил у него немного, — добавил один из бояр. — Сколько Ук сможет прислать, даже если помочь решит? Сотню? Две? Вряд ли хитрая лиса все свои полки из города выведет. Скорее всего, ограничится сотней. А этого мало, чтобы осаду снять.

Борис взял слово и предложил отправить за помощью в Нижний Новгород. Как раз, мол, и союз на прочность проверим и вниз по течению быстрее грести.

Его предложение многие хоть и не отвергли совсем, однако взяли под большое сомнение.

— Туда вниз, допустим, а обратно, да с войском? — возразил всё тот же боярин. — А по Оке двести вёрст почти. Можно, конечно, лесами пройти, но это дело долгое и неверное. В тех лесах легко на мордовский отряд наскочить. Не союзной мордвы, а той, что с ордынцами связана, а то и на самих ордынцев. Тогда как бы вместо помощи худо не вышло.

— И союз толком ещё не состоялся, — добавил Павел. — Константин Васильевич не тот человек, чтобы лезть в чужие дела вслепую.

— Вовсе наоборот! — возразил Борис. — Если бы против кого-то из соседей, другое дело. А против самозванца, отец поможет.

Тем не менее, после жарких споров решили никакой помощью не брезговать, возможных отказов не боятся, а отправить гонцов и вниз и вверх по Оке.

И опять возник вопрос, а как быть дальше? Ожидать помощи, укрываясь за стенами, дело хорошее, но больно уж ненадёжное. Опять колдуна помянули. Враг он тоже сейчас не вареники лопает, думает, как бы город взять. А ещё хуже, если решит Фёдор, что дело не выгорело, да и надумает спалить Муром, мол, если не мне, так пусть никому. Тогда никакие союзники уже не понадобятся. По общему мнению, всё шло к тому, что без кровавой бойни не обойтись.

— Время потянуть нужно, — сказал боярин.

— Да как же его потянешь? — удивился Юрий.

Тут слово взял воевода и предложил:

— Надо бы посольство к Фёдору отправить. Как бы отступное предложить. У него в лесу денег, слышно, не больно много водится. Может, клюнет на серебро. Может, смутится, замешкает. Заодно и выведать можно, что он задумал, почему не уходит?

— Да какое там посольство? — возразил Павел — Фёдор любому нашему боярину голову с радостью оттяпает и вернёт в мешке вместо ответа, как у степняков принято. Благодарить ещё будет, что сами к нему на расправу человека послали. Он же всех бояр за предателей держит, разговаривать даже не станет.

— А вон Бориса Константиновича можно послать — сказал Слепень, махнув рукой в сторону Бориса. — Суздальскому княжичу, небось, не оттяпает голову-то, руки коротки!

Все сразу смолкли. Про то, что Борис не свой, не муромский, как-то успели позабыть. Теперь задумались.

Павел повернулся к княжичу и сказал:

— А ведь и верно, — сказал Павел и повернулся к княжичу. — Тебя он и правда не тронет, и в заложники не возьмёт. Не посмеет, побоится отца твоего. Не знаю, насколько мы этим времени выиграем, но разведать какие там силы и что себе Фёдор думает, нам не помешало бы. А тебе он скорее откроется.

«Весёлое дело, — подумал Борис. — Просто ремеслом каким-то эти посольства для меня стали. Вроде как коз разводить».

И дал согласие.

 

***

Три всадника выскользнули из приоткрывшихся на миг ворот Мурома и понеслись на полном скаку к ставке восставшего князя. Клинки их были убраны в ножны, а под развевающимися плащами не горела на солнце броня. Знамён у всадников тоже не было никаких.

В них никто не стрелял, и тревоги не поднимали. Рассудили, что коль всадников только трое, то вряд ли это безумцы, что задумали сделать вылазку. Это либо посольство напуганного до смерти Юрия, либо перебежчики — бояре, крысы продажные, не подозревающие, что измена от гнева Фёдора их не спасёт. Потому стоящие в дозоре воины наблюдали за скачущей тройкой с презрительной усмешкой.

Но вот нижегородцы приблизились к ближайшей заставе, осадили коней, а Румянец, большой любитель до пышных речей и знаток церемоний, выпалил ровным и зычным голосом:

— Князь суздальский Борис Константинович, к князю Фёдору Глебовичу, с посольством.

Усмешки разом слетели с лиц дозорных. А их начальник даже смутился. Откуда здесь было взяться суздальскому князю? С каких таких елтыхов? Ну, пусть даже не князю, а княжичу, но ведь самого великого Константина Васильевича младшему сыну! Это, братцы, не шутка, тут как бы впросак не попасть.

Начальник заставы склонил голову, а вслед за ним уважение проявили и все его подчинённые.

— Проводи нас к князю Фёдору, — требовательно заявил Румянец.

Борис при этом равнодушно смотрел вперёд, как бы и не замечая такую мелочь, как дозорные. Тимофей, напротив, разглядывал их очень даже откровенно, не отводя насмешливых глаз от встречных смущённых и вопрошающих взглядов.

— Шерсть! — раздражённо позвал начальник. — Проводи гостей к князю.

Откуда-то из ямы выскочил детина и вправду весь от макушки до пят заросший густым волосом. Ни дать, ни взять — живой моток шерсти, из которого выглядывали только глаза, да торчал длинный нос. Вылитый вурд, только что без клыков. Он впрочем, выглядел добродушно и при виде благородных гостей смутился куда меньше товарищей, будто всё равно ему было, князь едет или холоп. Махнул весело посольству рукой и, не дожидаясь ответа, побежал в сторону стана.

Впечатлённый рассказами товарища, Борис ожидал увидеть в ставке врага разбойничью вольницу. Злобные взгляды, толпы оборванцев, ругань и драки. Однако порядка там оказалось побольше, чем в полках иных князей, воюющих под рукой отца.

Люди здесь не слонялись без дела, не пьянствовали, не задирали один другого. Рубили деревья, чинили одежду, мастерили что-то, упражнялись с копьями, саблями и луками. Те, кто не заняты были ничем, сидели спокойно возле костров, ели варёное мясо, говорили в полголоса или спали, тут же у костра, укрывшись с головой плащами.

Увиденное стало первым неприятным открытием Бориса. Второе не заставило себя долго ждать, и его он уловил уже ухом. Здесь действительно встречались во множестве чужаки, но, судя по говору, были они вовсе не степняками, как предположил муромскй князь, а выходцами из московских пределов. Этот говор Борис знал отлично, так как часто слышал его, живя в Суздале.

Он не подавал виду, что порядок и говор его удивляют, лишь переглянулся с Тимофеем, ища в его взгляде подтверждения собственным догадкам. Тот незаметно кивнул, даже не головой кивнул, а одними глазами. «Всё-таки Москва, — подумал Борис. — Москва пришла сюда раньше, а стало быть, отец отстаёт и все его задумки находятся под угрозой. Правда, их союзники владеют городом, и если Юрий его удержит, то это даст отцу преимущество. Но надо спешить. Всё равно надо спешить. И ещё надо спасти престол Юрию любой ценой».

Восставшего князя охраняли неплохо. Суздальцев вместе с проводником остановили задолго до шатра, выделяющегося среди прочих размерами, знаменем и скоплением перед входом богато одетых людей. Шерсть переговорил со стражником и тот внимательно, без тени пренебрежения, но и без особого почтения, осмотрел посольство.

Молодой боярин повторил свою речь слово в слово. Стражник, однако, не впечатлился и этим.

— Оставьте лошадей здесь, — коротко сказал он и указал на пригорок.

Борис и Румянец спешились, перебросив поводья Тимофею, который на всякий случай решил остаться в седле. С высоты положения он медленно и внимательно стал осматривать вражеский стан, запоминая каждую мелочь.

Посчитав дело сделанным, заросший детина отправился без спешки обратно к заставе, а Бориса с Румянцем к шатру провожал уже подозванный стражником воин. Там он перепоручил гостей товарищу из ближней охраны, что стояла возле закрытого пологом входа, а Васька в третий раз произнёс речь, которая, похоже, стала уже надоедать и ему самому.

— Князь занят сейчас, — сказал охранник. — Ждите здесь. Я доложу Фёдору Глебовичу о вашем приходе.

Суздальцев окружили все те, кто собрался возле шатра. Не столько в видах безопасности окружили, сколько из любопытства.

— Зачастили к князю гости, — сказал один из них. — А что же будет, когда он в Муроме сядет?

— Тогда уж сынков к нему присылать не станут, — ответил ему приятель. — Сами повалят с просьбами.

Борис едва удержался от дерзости. Но, сделав над собой усилие, отрешился от перешёптываний челяди и прислушался к тому, что происходило в шатре. Там не подозревая ещё о посольстве, довольно громко спорили. И некоторое время, пока стражник не доложил о прибытии суздальского княжича, Борис отчетливо услышал несколько отрывочных слов, но вот понять о чём речь так и не смог. Что-то о сотнях, о помощи. Спорили два голоса — один низкий и спокойный, другой высокий и раздражённый. Второй голос, судя по всему, принадлежал князю.

Тут предупрежденные воином собеседники стали говорить тише и разобрать, о чём дальше пошёл разговор, Борис не смог даже в общих чертах. Впрочем, беседа быстро закончилась. Полог шатра распахнулся и оттуда вышел могучий человек в чёрной рясе. Он выглядел усталым и чем-то сильно озабоченным, а больше всего княжича поразил меч, который висел у него на поясе. «Ого! — сказал Борис сам себе. — А у Фёдора, оказывается и чернецы на службе водятся!»

Монах едва не столкнулся с юношей, и как-то странно взглянул на него, будто признал княжича, хотя сам Борис чем угодно мог поклясться, что видит чернеца впервые. Вряд ли бы он запамятовал такую любопытную личность, если бы довелось повстречаться прежде.

— Фёдор Глебович ждёт Константинова сына, — произнёс стражник, и остановил ладонью дёрнувшегося вслед за княжичем Румянца. — А ты, боярин, здесь обожди.

Борис, открывая полог, глазами показал спутникам на чернеца. Тимофей, хоть и находился в отдалении, заметил, кивнул, а Румянец отошёл чуть в сторону от шатра, словно отделяясь от окружения Фёдора, где стал прохаживаться, гордо подняв голову и выставив из-под плаща на показ свой богатый кафтан.

Проследить за монахом не удалось ни тому, ни другому. Румянец только и сумел, что проводить чернеца взглядом, пока тот, завернув за шатёр, не скрылся из глаз. Пойти следом молодой боярин не посмел и продолжил шагать взад-вперёд с безучастным видом, как бы давая понять наблюдателям, что оставлен здесь не своей волей и вообще его дело маленькое, служилое, а переговорами пусть князья занимаются.

Тимофею расхаживать по чужому стану тем паче не с руки было. Поэтому он, по-прежнему оставаясь в седле, занялся расспросами.

— Гляжу, у вас монахи с мечами хаживают? — обратился старый воин к одному из ближайших стражников.

— Один только… — ответил стражник и презрительно сплюнул, но дальнейшего разговора не поддержал.

Тем временем Борис оказался в шатре. Здесь было темно и чадно от коптящих светильников, тщетно пытающихся наполнить пространство светом. Посреди шатра на застеленном ковром стуле, восседал Фёдор Глебович. Рядом с ним стоял столик и скамейки, но Борису сесть князь не предложил.

Он произвёл на юношу неприятное впечатление. И вовсе не из-за того, что оказался врагом его друзей — всякое в жизни бывает и вполне приятные люди могут оказаться на другой стороне. Нет, сам его облик вызывал неприязнь. Весь грязный, косматый, с диким рыскающим взглядом. Был он больше похож не на князя, а на лесного бродягу. Собственно таковым он и являлся — самым настоящим лесным бродягой, но как-то плохо сочеталась внешность предводителя с образцовым порядком в лагере.

Фёдор в свою очередь тоже изучал гостя.

— Суздальскй княжич, — наконец проговорил он так, будто до сих пор сомневался в докладе стражника, и только теперь, увидев застёжку с белым соколом, уверовал, наконец, в действительность. Борис отметил, что голос у лесного князя и правда какой-то взвинченный.

— Зачем ты здесь, суздальский княжич? — спросил Фёдор.

— Князь Муромский Юрий Ярославич попросил меня выступить послом к тебе, — ответил Борис.

— Муромский? — раздражённо переспросил Фёдор. — Ну, это мы ещё поглядим, кто из нас Муромским будет зваться и как долго этот засранец титулом чужим прикрываться сможет.

Борис промолчал. Фёдор расценил его молчание по-своему. Кивнул на одну из скамеек и, подождав, пока гость усядется, налил в кружку вина. Протянул Борису, взял свою.

— Пустая затея, княжич, — сказал Фёдор, сделав глоток. — Мне не о чем говорить с Юрием.

Борис только губы смочил и кадыком двинул.

— Юрий хотел узнать, что тебе нужно? — сказал затем он. — Если откуп, то сколько?

Фёдор расхохотался, но так, зло, как будто силой выдавливал из себя смех. Потом вдруг резко оборвал хохот и, глядя в лицо юноше, бросил:

— Мне нужен Муром. И больше ничего. Неужто, Юрий настолько туп, чтобы не понять хоть этого?

«Чего же ты сам его не поставил?» — чуть не вырвалось у Бориса. Но сказал он иначе.

— Город ещё нужно взять, что будет непросто. А откуп можно получить сразу и без боя.

— Не зря ходят сплетни, что вы, суздальцы, торгаши великие, — с некоторой долей презрения заметил Фёдор. — Всё-то одними деньгами меряете. Земли, титулы, города. Но я не для того выжидал так долго, чтобы на серебро размениваться.

Он осушил махом кружку, поставил её с громким стуком.

— Нет, мне нужен не откуп, мне нужен Муром! — заявил князь. — И пусть Юрий, если живым остаться хочет, теперь же уходит. Так и быть, отпущу и его, и семью, препятствовать не стану. Пусть и бояр с собой забирает, не больно эти псы мне нужны. А нет, так пусть не жалеет потом.

Борис промолчал. Посольство не складывалось. Впрочем, на успех никто и не рассчитывал, отправляя его к врагам. Ему время бы потянуть, намерения прояснить. А как? Ничего в голову не приходило. Но Фёдор, успокоив себя вином, сам подбросил зацепку.

— Раз уж заговорили об этом, скажи, какая у тебя корысть в этом посольстве? — спросил он вполне добродушно. — Не всё ли тебе равно, кто будет сидеть в Муроме? Это наши семейные дела.

— Не у меня, — поправил Борис, выигрывая время. — У моего отца.

— Ну, пусть у отца, — легко согласился князь. — Что ему-то до наших дел?

Тут Борис и нашёл, чем собеседника заманить. Спасибо, Андрей научил его небылицы сходу выдумывать.

— Отец вёл переговоры с Юрием о купли Мещёрской Поросли, что с нашим Берёзопольем граничит, — сказал Борис. — Если князь на Муроме поменяется, придётся ему всё начинать сначала. А нам волость расширять надобно, людей расселять.

Строго говоря, Мещёрская Поросль не принадлежала ни Муромским князьям, ни Суздальским, ни Стародубским. Она вообще никому не принадлежала и с давних пор жила сама по себе. Но Фёдор, скрываясь в лесах, мог всего и не знать, а если и знал, то у Бориса имелось объяснение — пограничные земли всё одно межевать с соседями нужно.

— И всех дел-то? — неподдельно изумился князь. — Да на кой ляд она мне сдалась эта ваша Поросль? Дикие места, там и князей-то русских не признают. Скорее нож в спину сунут, чем дань платить станут. Да продам я её Константину Васильевичу, пусть не беспокоится.

Фёдор совсем подобрел, узнав, как он полагал, подлинную причину хлопот Бориса. Повеселел даже. Щенок за отца просит — дело законное.

— И сколько возьмёшь отступных? — тут же спросил Борис, взметнув глаза на князя.

Тот аж опешил. Но опять же по-доброму.

— Ну, вы суздальцы и крохоборы! — покачал князь головой. На сей раз, в его голосе прозвучало скорее восхищение, нежели презрение.

— Курочка по зёрнышку клюёт, — невозмутимо ответил Борис. — Москва вон целые города перекупает, а мы всего-то удел берёзопольский расширить хотим.

— А за сколько Юрий готов уступить землицу? — спросил Фёдор.

— За восемь сотен рублей серебром, — без раздумий, навскидку ответил Борис.

— Стало быть, тысяча, — подумал вслух Фёдор. — Так и скажи отцу, что, мол, за тысячу уступлю.

— Ты тоже, значит, торговле не чужд? — улыбнулся Борис. — За тысячу? Так и передам. Если, конечно, в Муроме сядешь.

— Ишь ты! — опять взвинтился Фёдор. — Сяду, можешь быть уверен! Ты вот скажи, сколько воинов город хранит?

— За кого ты меня принимаешь? — возмутился Борис. — Я не соглядатай какой-нибудь.

— Правда? — усмехнулся князь. — Однако мои силы ты наверняка уже пересчитал?

— Я сделал это ещё со стен Мурома, — возразил Борис. — И не один я. Могу сказать только, что в городе хватит воинов, чтобы выдержать приступ и хватит припасов, чтобы пересидеть осаду.

Он поднялся, чтобы уйти и Фёдор не стал возражать. Долил себе в кружку вина, выпил, равнодушно взирая на княжича.

— Юрию передай всё же, пусть уходит, преследовать не стану, — крикнул он вдогонку.

Когда посольство возвращалось обратно в город, Борис спросил у спутников:

— Ну что, удалось что-нибудь вызнать про этого монаха?

— Ничего, — сказал Румянец.

А Тимофей пожал плечами и ответил:

— Только то, что он здесь один. И судя по всему, простые воины его недолюбливают.

 

***

Демон в облике мужа стал приходить к ней почти каждый вечер. Но теперь Павел находился в городе. Некуда стало ездить — осада. Однако ночной гость, похоже, не опасался с ним встретиться. С тех пор как загудел набат, тот ни разу не ночевал в тереме. Пропадал на стенах, в конюшнях, гридницах и бог весть, где ещё.

Варвара места себе не находила. Душа разрывалась между долгом супругу, страхом и краткими мгновениями греховного плотского удовольствия. То есть если бы она могла выбирать, то без сомнений выбрала бы верность, мужа. Но она понимала, что не устоит перед соблазном и в следующий раз, какие бы клятвы себе не давала.

Весь город занимался подготовкой отпора врагу, готовился класть жизни и проливать кровь, а Варвара, ну полная дура, не могла разобраться в собственных чувствах. Даже злость взяла на самою себя. Эх, хоть бы кто-нибудь совет умный дал. Ведь должно же быть средство. Но нет у неё советчиков.

Павел готовился к войне, занимался с дружиной, пропадал на стенах и башнях, но она всё равно не посмела бы ему признаться. Сразу не призналась, а теперь и подавно. А больше спросить совета не у кого. Слишком уж щекотливое дело, чтобы посвящать в него даже близкую княжеской семье старуху-ведунью. Скорей уж старухе-то в первую очередь нельзя ни о чём говорить. А к кому ещё обратиться за помощью? Правда, была у княжны дальняя родственница, не чуждая ворожбе. Но она не только по крови дальняя, она и живёт бог знает где. К ней и в обычное-то время трудно добраться, а из осаждённого города и подавно.

Нет, нужно было что-то предпринимать самой. Варвара попыталась припомнить девичьи разговоры о колдовстве, слышанное когда-то про ворожбу и обереги, но ничего путного вспомнить так и не сумела. В голову ничего другого не пришло, как соорудить крестик из орехового дерева и припрятать его возле кровати. Средство больше на мертвецов рассчитано, да на нечисть лесную, а тот, кто к ней повадился на мертвеца или лешего походил мало.

Поначалу, когда незнакомец появился, про крестик она позабыла. Его взгляд немедленно проник в душу, разрывая на части и развеивая все замыслы, приготовления. Но когда мужчина подошёл ближе и собрался её обнять, Варвара почувствовала вдруг, что действие взгляда ослабло. Она вырвалась, метнулась к кровати и, выхватив оберег, выставила его перед собой.

Всё напрасно. Мужчина протянул руку и взял ореховый крест безо всякого страха. Он повертел его перед глазами, словно пытаясь разгадать, в чём тут подвох, затем улыбнулся и вернул Варваре.

— Опасаешься кого? — спросил он.

— Тебя опасаюсь, — набралась княжна смелости.

— Меня не надо опасаться, — сказал незнакомец.

Его голос казался таким убедительным, что Варвара сразу поверила — да, его опасаться не надо. Тогда он без грубости, но властно притянул женщину к себе и, наконец, обнял.

— Не меня ты боишься, а самой себя, — произнёс незнакомец ласково, будто говорил про любовь. — Зря боишься. Нет здесь никакого греха, если нравлюсь я тебе. Ведь нравлюсь?

Варвара вздрогнула, заливаясь краской.

— А почём я знаю, какой ты на самом деле? — тут же возразила княжна. — Ты мужем моим прикидываешься. В своём обличье не показался ни разу. Может ты дьявол?

Мужчина отпустил её, отошёл к окну и уселся на скамейку. Варвара осталась стоять посреди комнаты, готовая то ли бежать прочь, то ли броситься в объятия незнакомца. Её лицо горело, а перед глазами стояла туманная пелена. Сейчас, использовав всю свою смелость за несколько произнесённых слов, она с трудом понимала, что происходит вокруг.

— Значит, полагаешь, я дьявол? — спокойно спросил незнакомец. — А почему, в таком случае, крест твой мне никакого ущерба не причинил?

— От греха это, — выдавила из себя Варвара. — Бог грешникам не помощник.

— Хм, — буркнул под нос мужчина. — А праведникам его помощь не больно-то и нужна.

Он встал и подошёл к Варваре, которая продолжала стоять, сжав губы.

— Я не дьявол, — тихо сказал он, проводя рукой по волосам. — Поверь мне.

Мужчина нежно обнял её и прошептал на ухо:

— Я люблю тебя…

И Варвара опять поверила.