Едва зашло солнце, в стане противника завязалась какая-то подозрительная возня. Всю ночь оттуда доносились крики, лязг железа, стук топоров и защитники города, верно истолковав предупреждение, стали готовиться к решающему сражению. Хотя враг вряд ли бы решился напасть среди ночи, на стенах о сне не помышляли. Защитникам нашлось что подправить, доделать, чем запастись, а потому и крики, и лязг железа, и стук топоров поднялись и по эту сторону стен.

Горожане, слишком молодые или старые для ополчения, тоже не пожелали оставаться в стороне. Как только слух о скором приступе подтвердился, они приняли в подготовке обороны деятельное участие. У кого нашлось хоть какое-то оружие, приставали к ополчению. Но и безоружные дело себе нашли, и женщины с ребятишками. Под стенами заполыхали костры, куда уже стаскивали отовсюду всевозможных размеров котлы под смолу и кипяток. На стены поднимали камни и брёвна, все, что попадалось на недостроенных улицах города.

Посланные князем бояре и дружинники пытались упорядочить стихийное мировое движение. Но их усилия были тщетными, да и лишними — горожане и сами знали что делать. Всего лишь недавно поставив город, люди отнюдь не горели желанием потерять его. Кому же охота вновь скитаться по деревням и сёлам, не имея защиты, не зная покоя. Прятаться в лесах, у смрадных болот? Ведь только-только свежего ветра глотнули. И потому люди готовились к сражению с особым усердием.

— Велик ли остался запас в оружейной? — спросил князь у воеводы.

— Нет — покачал тот головой. — Почти всё раздали в первый же день. Больше полусотни не оборужим, да и то, какое там оружие — ржа одна. В курганах древних целее встречается.

— Раздай что есть! — приказал Юрий и Слепень отправился исполнять.

 

***

До поздней ночи тишина так и не опустилась на осаждённый город, а отблески костров и факелов рвали на клочки саму тьму. Хотя Павел которые уж сутки пропадал среди воинов, а таинственный соблазнитель приходил почти каждый вечер, Варвара не ожидала увидеть его среди эдакой суеты. Ей казалось, что тайные и постыдные дела, к каким безусловно относилось покушение на супружеское ложе, требуют особой обстановки — темноты, тишины, скрытности, чего-то скрадывающего измену.

Но он всё же пришёл. И сумел её удивить. На этот раз гость не торопился с объятиями, с поцелуями, не буравил взглядом, но лишь присел на краешек лавки и довольно долго молчал. Варвара даже засомневалась, не спутала ли она, не муж ли забежал попрощаться перед сражением? Сомнения развеялись, когда незнакомец, с какой-то усталой тоской глянул на княжну исподлобья, и вот эта вселенская тоска, в который раз пробудившая воспоминания о призрачном лесном взгляде, расставила всё по своим местам.

Явно случилось что-то такое, серьёзное, тревожащее даже демона, а всё что соблазнителю плохо ей могло пойти на корысть. Как бы то ни было, спрашивать о причинах печали Варвара не стала. Ещё не хватало с нечистой силой первой заговаривать.

— Завтра будет жарко, — сказал, наконец, он. — Возможно, мы с тобой больше не увидимся.

— Убиваться не стану, — бросила княжна не без вызова.

— Тебе будет о ком убиваться, — тут же осадил её демон.

Варвара вздрогнула. Намёк вышел более чем прозрачным. Неужели всё так плохо? И тут же она с грустью подумала, что вот незнакомец пришёл к ней накануне смертельной схватки, а муж проведать не догадался.

— Город падёт? — спросила она.

— Не знаю. Но люди погибнут многие.

— Ты можешь помочь?

— Кому?

— Городу.

— Как?

— Ты же колдун, демон! — вскипела Варвара. — Раз сумел княжну покорить, то и силы врага можешь ослабить.

— Мне нет дела до города.

— Но до меня тебе дело есть?

— Если ты попросишь, помогу, — сказал мужчина.

— Тебе важна именно моя просьба?

— Да.

— Хорошо. Я прошу тебя, кем бы ты ни был, помоги городу! Убереги князей и жителей его.

— Что взамен? — спросил он.

Варвара вновь вздрогнула. Сейчас он потребует отдать душу, а она согласится. Пожертвует собой ради других. И даже не из-за отваги собой пожертвует, а потому, что уж если на чистоту, свою душу она давно считала пропащей. Так что невелика цена за спасённый город.

Ночной гость будто прочитал её мысли. Поднялся с лавки.

— Мне не нужна душа, — сказал он. — Мне нужна только любовь.

Варвара едва сдержалась, чтобы не вздохнуть с облегчением. Хотя какое уж тут облегчение. Душа не товар, какой продают по собственной воле, душу теряют вне зависимости от того, пришли за ней или нет. И тут же сама себе возразила — а любовь? Разве её можно выменять?

Но незнакомец, похоже, прочитал и эти её мысли. Во всяком случае, он улыбнулся, а потом подошёл и обнял княжну.

 

***

Ранним утром Фёдор начал решающий приступ. На стенах Мурома к встрече врага уже подготовились. И всё же защитники ожидали пусть и сильного, но небольшого отряда, а когда рассвело, увидели, что в станах противника кишмя кишат вооружённые люди. Их насчитали около тысячи. Силы для приступа вполне достаточные.

Муром давно утратил славу, давно перестал быть тем знатным городом, ради взятия которого собиралось бесчисленное воинство, возводились сложные осадные сооружения, а сама осада продолжалась недели, а то и месяцы. И город ещё не достроен, и рвы сухие, и укрепления не те, что прежде, и защитников горстка. Впрочем, и покушающийся на Муром Фёдор не был ордынским ханом или великим князем с тугой мошной, обширными владениями, полнокровными полками и сильными союзниками. Хотя и последним голодранцем он тоже не был. Смог ведь собрать людей и поддержку кое-какую нашёл. Но всё же размах не тот, не былинный размах, и поэтому вражеское воинство ограничилось обычными подручными средствами — лестницами, веревками с крючьями, длинными жердями и прочими нехитрыми приспособлениями такого рода.

Надтреснутым словно простуженным голосом запел рог, и отряды пехоты пошли на приступ. Прошлое величие осталось прошлому. Ныне всё должно было решиться в один-единственный день.

Вражеский рог и разбудил Бориса. Он честно отстоял на стенах вчерашнюю смену, хотя никто не посмел бы упрекнуть суздальского княжича, вздумай он уклониться от чужой войны. Но Борис от войны не бегал, пусть и чужой — так он понимал славу и честь великих князей суздальских. И, кроме того, был он ещё слишком юн, чтобы прислушиваться к расчётливому голосу разума, а голос Тимофея он и вовсе не принял всерьёз. Тот будет опекать его и боятся даже при переправе через ручей.

— Васька! — позвал Борис.

Румянец возник перед ним уже одетый в броню. Возможно, боярский сын не снимал на ночь доспехов, а возможно и вовсе не спал. О том, что утром возможен приступ, знал весь город, и надлежало жить в ладах с собственной душой, и обладать нешуточной волей, чтобы уснуть накануне смертельной схватки, как это сделал Борис.

— Началось? — спросил он.

— Да, — подтвердил Румянец.

— Где Тимофей, остальные?

— Уже готовы. Внизу ждут.

— Спускайся, я сейчас подойду.

Прежде чем присоединиться к землякам, Борис решил подняться на дозорную площадку и прояснить обстановку — подходы к городу оттуда просматривались гораздо лучше, чем с любой из башен, а, кроме того, там же должно было находиться сейчас и начальство.

Однако наверху он застал только Юрия Ярославича с парой ветеранов и несколько мальчишек— посыльных, которые время от времени срывались с княжескими приказами в разные концы города и возвращались с донесениями. Все бояре, и Слепень, и Жёлудь, и оба княжеских сына давно пребывали в войсках.

Юрий только на миг отвлёкся при появлении суздальского княжича, поприветствовал сдержанно и тут же вернулся к наблюдению.

Сражение разгоралось. Нападающие с гиканьем и свистом неслись к городским стенам, таща на себе всё, что наготовили за ночь. Волна за волной накатывали они на город. Со стен врага посыпали стрелами, но не способны оказались стрелы сдержать порыв дикого воинства. И почти не сдержал его напора сухой бесполезный ров. Полилась со стен смола и кипяток, полетели брёвна и камни. Всё что успели наготовить за несколько дней осады, всё, что натаскали на стены в последнюю перед приступом ночь. Первая волна захлебнулась в крови, но на смену ей уже шла вторая. Взметнулись верёвки и упали на стены лестницы, и сотни похожих на разбойников людей карабкались по ним. Приступ вышел молниеносным, и скоро схватка завязалась уже на стенах и нижних ярусах башен. А рядом со ставкой Фёдора, вне досягаемости стрел защитников, собиралась конница. В нетерпеливом ожидании топтались лошади и люди держали их под уздцы, ожидая приказа.

— Фёдор пытается взять Большие Ворота, — решил Юрий. — Как только пешцы проложат путь.

Он разослал мальчишек с приказами. Ушёл и один из седых ветеранов — готовить к бою малую дружину Юрия, состоящую из таких же стариков, как и он сам.

Собственно торчать дальше на обзорной площадке не имело смысла. Противник даже не попытался скрыть замысел, возможно у него просто не оказалось достаточно сил, для того чтобы предпринять какую-нибудь хитрость с ложным ударом или обманным бегством. Таким образом обстановка стала предельно ясна с самого начала битвы: если ворота падут — тогда конец городу. Три сотни вражеских всадников ворвутся на его улицы, и перевес сил быстро решит дело в пользу проклятого родича. Ни ополченцам, ни ветеранам Юрия, ни Павлу с его неполной сотней конницы против Фёдора не выстоять. И потому требовалось удержать ворота любой ценой. Именно они становились сосредоточием всего сражения, ключом к победе одних и поражению других.

Это понимали и те и другие. И те и другие бросали в бой свежие силы, перебрасывали к воротам помощь, откуда только возможно, так что во многих других местах сражение вскоре стало вялым, а то и вовсе угасло.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Борис.

— Ты бы поберёгся, князь, — сказал Юрий хмуро.

— Поберегусь, — улыбнулся княжич.

Юрий отвлёкся от созерцания битвы, и некоторое время смотрел ему прямо в глаза.

— Спасибо тебе, Борис Константинович, — тихо сказал князь. — Поверь, не забуду.

Борис спустился вниз. Двор почти опустел. С одной стороны от крыльца кучковались ветераны Юрия, с другой собрались люди Бориса. Суздальцы дожидались княжича спокойно, без малейших признаков нетерпения. Тимофей так и вовсе дремал, прислонившись к срубу. Посреди охваченного сражением города это спокойствие выглядело нелепо, даже вызывающе. Но так оно и было. Его воины в равной степени были готовы вступить в схватку, пересидеть в сторонке, или, что называется, сделать из города ноги. Лишь Румянца выдавал блеск глаз, в котором угадывалась зарождающаяся горячка боя.

— Пошли, — широко улыбнулся Борис и, махнув рукой, зашагал через двор.

Люди подтянулись и, не задавая вопросов, двинулись следом.

Положение гостя позволяло княжичу самому выбирать участок сражения. Он и выбрал. Ту самую башню над Большими Воротами, через которую некогда вошёл в этот город, на которой отстоял вчерашнюю смену, и которая теперь стала ключом к Мурому.

На воротах распоряжался Слепень. Здесь же находились и Пётр, и десяток молодых дружинников, и небольшой отряд ополченцев под начальством Жёлудя. Воевода, получив приказ князя, стягивал сюда лучшие силы и не обращал внимания на опасность, грозящую примыкающим к башне стенам. Оставить без прикрытия стены — не велика беда. Перелезших через них врагов встречало на улицах города ополчение и небольшие конные разъезды Павла. Беда придёт, если окажутся во вражеских руках Большие Ворота.

Таким образом, отряд Бориса появился здесь весьма кстати. И своевременно — противник как раз выбил защитников с примыкающей стены и начал пробиваться по лестнице, ведущей на средний ярус башни. Искать воеводу, расспрашивать об обстановке и ждать приказов, времени не осталось.

— Руби! — заорал Борис, подменяя раненого ополченца, который уже заваливался на спину.

Тимофей мгновенно оказался рядом и даже чуть впереди. С другой стороны Бориса прикрывал Румянец. Ввиду нежелания суздальцев подвергать княжича излишней опасности, каждый его шаг навстречу врагу приводил в движение и весь отряд. А поскольку зашагал отдохнувший Борис резво, они быстро очистили от врага и лестницу, и довольно большой участок стены.

— С почином, — переводя дух, поздравил княжич соратников.

 

***

Жёлудь, спускаясь с верхней площадки, столкнулся нос к носу с Боюном

— Тебя кто к воротам прислал? — спросил начальник.

— Никто. Сам пришёл.

— Я же тебе тайник поручил сторожить! — заорал на ополченца Жёлудь. — Тут есть кому биться, а там кроме тебя никого не оставалось путных. Одни мальчишки! Отрежут вот нас от воды, как мы осаду высидим?

— Всё сегодня решится, — спокойно заметил Боюн. — Здесь решится. Нечего попусту воду стеречь.

Жёлудь сплюнул в сердцах. Тайник не только к воде выводил, но и путём ухода являлся. Но не будешь же с ополченцем о таких вещах спорить.

— К Петру иди, вниз, — распорядился старшина.

Петру, что защищал нижний ярус башни, пришлось значительно труднее, чем суздальцам. Во-первых, княжич не спал целые сутки, и к тому же накануне отстоял ночную смену, а, во-вторых, он очень скоро лишился всех своих людей, которых Слепень перебросил на соседнюю стену.

Взамен Пётр получил трёх ополченцев, которые мало на что годились, но потом Жёлудь прислал ещё одного и вот он-то, пожалуй, и делал погоду на их боевом участке. Им оказался тот самый Боюн, про которого и среди ополченцев, и среди дружинников ходили слухи, один другого невероятнее. Даже брат с отцом в разговорах пару раз необычного бойца помянули. Правда, с порядком у Боюна было туго. Приходил когда полагал нужным, уходил, когда считал дело сделанным. Вот и к воротам явился сам, без приказа, но такому своеволию ополченца Пётр сейчас даже обрадовался.

Теперь и он смог оценить бойца. И отметил не без удовольствия, что, по крайней мере, некоторые из слухов вполне подтвердились. Боюн работал клинком с большой сноровкой и упорством, хотя ему явно недоставало опыта и хорошего наставника — движения выглядели грубыми, простыми и Пётр мог бы, пожалуй, отыскать лазейку в его защите. Зато в нападении ополченцу не было равных. Иногда Боюн откладывал саблю и брал в руки сулицу или даже цеп, или что-нибудь ещё из оружейных запасов, собранных в башне в огромном числе и разнообразии. Ни дать ни взять, — краснодеревщик, что работает то одним, то другим резцом, смотря по тому, какой узор и на каком дереве он предполагает исполнить. Узорами Боюна являлись поверженные враги и Пётр, когда удавалось, с большим удовольствием созерцал это искусство.

Но даже с таким помощником им приходилось туго. Взобраться на нижний ярус врагу было проще простого. Сюда доставали обычные приставные лестницы, а в боковых стенах зияли внушительные проломы. По уму простенки следовало забивать камнем, но князья спешили, а камня на всё не хватало, и стены во многих местах остались пустотелыми или присыпанными наспех землёй, а теперь их легко разбивали, растаскивали крючьями, выламывали копьями и просто руками.

Враги иногда нападали сразу со всех сторон и даже сверху, когда им временно удавалось ворваться на средний ярус. Уложенные наспех мосты прогибались под тяжестью воинов, обрушившихся брёвен, расшатывались, расходились, и через открывшиеся щели можно было достать друг друга клинком или копьём. А ведь кроме обороны как таковой от защитников требовалось прикрывать спины лучников, а также охранять и мальчишек, подающих лучникам стрелы, и собственных раненых, которые перебирались под укрытие сами или сопровождаемые товарищами, и которых с каждым часом становилось всё больше.

Вот из-за раненых, Пётр чуть было и не схлопотал в спину железо. Спасло его чудо. То есть спас, конечно, Боюн, но помогло ополченцу не иначе как чудо. То ли вражеский воин притаился среди раненых, то ли засел где-то рядом с ними в тёмном углу, но Пётр его не заметил и повернулся спиной, встречая набегающего из пролома мечника. С этим пришлось повозиться, и пока он возился, тот второй, притаившийся, выскочил и напал на Петра со спины. Княжич почувствовал угрозу и даже начал движение в сторону, чтобы уйти от удара, но явно не успевал.

И тут Боюн совершил невозможное. С того места, где ополченец сражался, выручить Петра он не мог, слишком далеко для простого клинка, а именно клинок тогда оказался его очередным «резцом». И тогда Боюн прыгнул. Прыгнул, выставив ноги вперёд, и прыгнул не на врага, которого не доставал, а на столб, подпирающий перекладину и вместе с ней держащий настил среднего яруса. И вот ведь как удачно получилось — перекладина не задела Петра, но обрушилась как раз на голову противника и вражеский клинок, сломав полёт, лишь чиркнул княжича по доспеху.

Поблагодарить ополченца молодой князь не успел. Вновь пришлось отбивать нападение. При каждом новом наскоке десятки топоров и крючьев вонзались в плоть башни, выгрызая куски, ломая, расшатывая её. Створки ворот до сих пор составляли единое целое только благодаря толстым железным полосам, и раскачивались от ударов, словно лохмотья нищего на ветру. Башню попросту растаскивали по кусочкам. Когда проломы в стенах расширились до таких размеров, что могли пропускать через себя по несколько человек разом, а подошва была завалена обломками, трупами и землёй, так что нападающие без затруднений вбегали вверх по этому валу, с нижнего яруса пришлось отступить. Но и отступать следовало с умом, не забывая о беспомощных людях.

Слепень вовремя пришёл Петру на подмогу. Вместе они отчаянно сдерживали очередной, последний уже, по всей видимости натиск, дожидаясь пока вынесут в город раненых и поднимут наверх оружие с припасами, а потом поднялись на средний ярус и сами. Теперь защитники башни могли сообщаться с городом только с помощью верёвок и приставных лестниц и только вдоль узких опор внутренней стороны ворот.

Поражение становилось делом времени. Юрий уже привёл своих ветеранов, облачённых в такие же ветхие, как и они сами, кольчуги, остроконечные шлемы, вооружённых длинными копьями и старинными в рост человека щитами. Без спешки, суеты и криков, князь выставлял за воротами плотный строй, собираясь встретить конницу Фёдора и дать свой последний бой, потому что на успех при нынешних обстоятельствах рассчитывать не приходилось.

Но пока ворота держались. Владея средним ярусом, защитники могли, в крайнем случае, обрушить на врага самою башню. И Фёдор, понимая это, не спешил бросать конницу, а дожидался полной победы.

 

***

Враги перебирались на башню с обеих соседних стен, пытались пробиться наверх с нижнего яруса. Все переходы и лестницы были завалены трупами, но противник, несмотря на потери, шаг за шагом теснил защитников к верхней площадке. Биться всем сразу на узких проходах стало затруднительно. Слепень, поэтому, часто менял людей, давая то одним, то другим возможность передохнуть. Но воинов оставалось всё меньше, а воеводе не хотелось снимать с верхней площадки лучников из ополчения — толку от них с клинками всё одно получилось бы чуть, — и в дело всё чаще вступали молодые князья.

Пётр и Борис, наконец, встретились и сражались плечом к плечу, как мечтали совсем недавно в ночных разговорах, вот только сил, чтобы переброситься хотя бы словом у них не осталось. Они лишь улыбнулись друг другу при встрече.

Упоение боем давно прошло, наступила усталость. У Бориса понемногу слабела рука, пальцы становились непослушными и грозили разжаться, выпустить меч, а перед глазами от напряжения кружились вперемешку тёмные и светлые пятна. Он уже подумывал сменить руку, хотя левой действовал неумело, когда, наконец, пришла смена. Сам Слепень, двое суздальцев и Боюн вступили в бой, а молодые князья с Румянцем поднялись, помогая друг другу, на верхнюю площадку, там и улеглись, где попало, стараясь, однако, держаться подальше от края.

Повсюду лежали раненые и убитые, причём отделить первых от вторых получалось с большим трудом, так как площадка всё время сотрясалась от ударов топоров и барана по створкам ворот, от рывков, от беготни людей и мёртвые шевелились наравне с живыми, а живые, потеряв от боли сознание, давно перестали стонать.

К этому времени один из суздальцев погиб, а Тимофея подстрелили, причём серьёзно, и он лежал теперь среди мёртвых и раненых. Про остальных своих людей Борис ничего толком не знал, сражение и частые приказы воеводы разделили земляков, и кто-то наверное сражался на других участках, а может уже и погиб.

— Чёрт возьми! — ругнулся Борис, переведя дух. — Лезут и лезут, что твои вурды. Долго нам так не продержаться. Нужно в ответ ударить! Вылазку сделать.

— Нечем ударить, — сказал Пётр. — Сам же видел, какие у нас силы. Ворота бы удержать. А если не удержать, то обрушить им на головы. Всё время выиграем.

Неожиданно подал голос Тимофей. Говорил он тихо, почти шёпотом, так что Борису пришлось наклониться, чтобы расслышать. Несмотря на раны, слабым его голос не был. В нём содержалось столько твёрдости, сколько мог себе позволить простой воин в разговоре с князем.

— Тебе, князь, и вовсе здесь быть не следует, — сказал Тимофей. — Это не твоя война. Константин Васильевич тебя с посольством посылал, а не в помощь. Так, что лучше бы тебе в палаты вернуться. Тебя Фёдор тронуть не посмеет, даже если прорвётся.

— Я отсиживаться за чужими спинами не стану, — возмутился Борис. — И ждать врага сложа руки не собираюсь.

Тимофей попытался сесть повыше и скривился, подтягивая непослушное тело.

— Об отце подумай, — сказал он. — Об отце и о деле. О себе не думаешь — это понятно, это достойно сына Константина. Ты настоящий воин, князь. Но ты и князь, а не только воин. Нельзя тебе погибать. Сейчас в особенности нельзя.

— Ну, это ты брось, — отмахнулся Борис. — Я погибать погожу. А что до дела, то оно только выиграет, если мы вместе сражаться будем. Кровь скрепляет братство больше чем любые слова, чернила и печати на договоре.

— Вот именно что кровь, — Тимофей поморщился. — Я тебя не смогу прикрыть. Шевельнуться больно. Но ты и сам думать должен.

Тут на площадку поднялся Слепень и прервал неприятный для Бориса разговор. Правда и причина оказалась не более приятной. Воевода срочно поднял всех, способных ещё сражаться, и повёл отражать серьёзный прорыв врага на среднем ярусе.

Они ударили слаженно, яростно, понимая, что только быстрым натиском смогут восстановить положение, так как на длительный бой сил уже не осталось. И они справились, выбили врага с яруса, но это стало их последним успехом. Уже через четверть часа противник подбросил сюда свежие силы, а Слепню бросать было уже нечего и они постепенно отступили обратно на верхнюю площадку.

Последние защитники ворот оказались отрезаны и от города, и от сражающихся на стенах отрядов. Они больше не могли помешать ордынцам открыть ворота, и судьба города повисла на волоске.

Ворота медленно приоткрывались, задерживаемые лишь трупами людей и обломками, наваленными подле створ. И в ставке восставшего князя началось оживление. Люди садились на коней, сбивались в лаву, готовые рвануть вперёд, как только откроется путь и ворваться в город. И тогда городу конец. Враг мгновенно сметёт уличное сопротивление. Сметёт и небольшой конный полк Павла и ветеранов Юрия. И никто не будет способен задержать неприятеля хотя бы на мгновение, достаточное для бегства княжеской семьи и бояр. Но, правда, те вовсе и не помышляли о бегстве, они готовились к смерти.

Горстке защитников оставалось только обрушить башню, и погибнуть с ней вместе, и тем самым отсрочить неизбежный конец ровно настолько, сколько понадобится врагу, чтобы растащить завал.

Они сидели на площадке, так стоять не было уже сил, и смотрели друг на друга то ли прощаясь, то ли одалживая смелости.

— Дай мне саблю, князь, — неожиданно попросил Бориса Боюн.

— Тебе мало твоей?

— Мне нужны две.

— Что в них проку теперь?

— Дай, — повторил Боюн.

Борис протянул оружие. Ополченец поднялся на ноги и принял княжеский клинок, так как принимают помощь в бою, без излишнего почтения, как должное, но и без пренебрежения. Затем он подержал в разных руках обе сабли — собственную и княжескую, словно взвешивая, какая из них тяжелей, а потом неожиданно для товарищей вдруг сиганул через край площадки.

Высоты хватило бы с лихвой, чтобы разбиться в лепёшку, но сперва ополченца принял скат, а затем заваленное набок перекрытие смягчило удар, прогнулось и опустило человека к самой земле, словно божьи ладони.

Как раз в это мгновение створы поддались, развалились на куски и враги хлынули под башню. Толпа ворвалась и наткнулась на одинокого воина.

С верхней площадки было плохо видно, что происходит под самыми воротами. Сквозь щели настила, сквозь проломы нижних перекрытий они видели мельтешение вражеских клинков и сабель Боюна, скупые расчётливые движения ополченца, и внезапные разящие удары, каждый из которых настигал врага.

Пётр потянулся к толстой жерди, заклиненной под одним из углов.

— Не надо пока обваливать ворота, — предостерёг его Слепень. — Парень держит врага.

— Ненадолго, — бросил Жёлудь

— Сколько сможет, — сказал воевода. — А там…

Но прошло время, а Боюн всё держался и держался, выкрадывая у смерти мгновение за мгновением. И не просто держался, но усмирял вражеский натиск. Те из врагов, что перебирались прежним путём, через развалины нижнего яруса, натыкались на сомкнутый строй ветеранов, среди которых в таком же ветхом облачении стоял Юрий Ярославич. Лезть поодиночке на копья никто не решился, и они пытались открыть путь товарищам, напав на ополченца со спины.

Боюн бился в окружении. Но не сдавался и не падал. И даже будучи окружённым, он не оборонялся, а наступал, но его сносило понемногу назад подобно тому, как сносит пловца сильное течение.

— Нет, ну каков молодец! — не сдержался от похвалы Жёлудь.

— Может помочь ему? — спросил Борис, заглядывая через край и прикидывая высоту.

— Нет. — Слепень покачал головой. — Думаю, ты будешь только мешать.