Городец Мещёрский. Июнь 6860 года.

Полнолуния колдуны особенно ждали. В эту ночь многому предстояло решиться. На многие вопросы ответы найтись. Не просто так ждали — готовились. Беда могла нахлынуть не только на Псков. Подобные события без отголосков не проходят. Может нечисть из ямин попрёт, может зверьё ошалеет, а то бывает и среди колдовской братии кого зацепит.

Оберегов навешали на себя, что девицы праздничных ленточек. Дом Арамаса чертой обвели, заклятие мощное положили. Ждали полуночи, а неприятности раньше начались.

В полдень Мене стало плохо. В глазах потемнело, будто солнце с небес украли. Навалилась тяжесть небывалая. Увидела ведунья среди мрака-морока белого старца. Грудь тотчас сдавило: уж не с Соколом ли беда приключилась? Царапнули по сердцу холодные коготки беспокойства. Не просто опаска за товарища — что-то большее в душе пробудилось.

Старец сражался с невидимым Мене врагом. Словно с пустым местом сражался. Не поймёшь что в руках у него — то ли меч, то ли дубина. Что бы ни было, не справлялось оружие с призраком. Отступил старец, шагнул на миг из кромешной тьмы во тьму сумеречную, позволил Мене себя увидеть.

Нет, не Сокол в мороке объявился. Крест Мена разглядела и одежды церковные. Сперва просторными были одежды, развевались в потоке силищи небывалой. Затем, стиснув человека объятиями крепкими, саваном обернулись. Разглядела ведунья печать смерти. Даже не разглядела — кожей ощутила. Могильным холодом та печать морозила.

Не одолев врага оружием и почувствовав приближение смерти, старец принялся что-то шептать. Мена попыталась разобрать по губам, что именно, но несколько слов разобрала всего лишь. Однако достаточно, чтобы понять — не молитву шептал он, заговор читал странный.

Тут иссякло видение. Отпрянул мрак.

Долго Мена в себя приходила. Очнулась на лавке, окружённая колдунами. Увидев знакомые лица, улыбнулась. Не от радости улыбнулась, не от облегчения, а чтобы братию успокоить. Не с Той Ноги тут же метнулась с отваром, остальные вздохнули, но тревога во взглядах осталась.

Глотнув из чашки, Мена почувствовала как тепло сменило могильный холод. Умела Кавана отвары готовить, враз полегчало ведунье.

Выпив зелье до дна, она уже могла говорить.

— Что-то случилось во Пскове, что-то страшное. Хоть не с Соколом, но и ему беда грозит немалая, и всем прочим. Передайте Эрвеле, мол, выручать чародея надо.

Псков. Тот же день.

В храме было тихо. Только шелест одежд и гул шагов местного клира раздавался под его сводами. Монахи обходили людей с дубовой кадкой и поили их из ковша сильно разбавленным вином; другие промывали и перевязывали раны. Все, кто нашёл здесь убежище, раненные и измотанные боями люди, вповалку лежали на прохладных плитах, прислушиваясь к тому, что происходит за стенами храма. А там продолжалась отчаянная схватка, уже безо всякой надежды на победу. До тех, кто сумел укрыться в храме, доносились слабые отголоски криков, проклятий и стонов погибающих горожан. Обессилившие люди ждали скорого конца и себе, но твари пока не решались соваться в храм.

Сокол сидел подле Калики, пытаясь привести старика в чувство.

— Как он? — негромко спросил подошедший настоятель.

— Плох, — ответил чародей, — последние силы ушли на то, чтобы добраться сюда.

Потеребив бороду, священник сказал решительно:

— Мы должны спасти владыку. По крайней мере, попытаться.

— Как? — спросил Сокол. — Ему нужен хороший уход, нужны травы, настойки. Здесь врачевать нечем, во всяком случае, тело.

Настоятель рукой позвал чародея с собой. Привёл к широкой каменной плите и, показав на неё, заявил.

— За этим камнем тайник.

— Подземный ход? — удивился и обрадовался Сокол.

Тот, кивнув, пояснил:

— Заброшен он. Отрыли когда-то на случай бегства, но до сих пор врагам не удавалось дойти до Детинца. На моей памяти им никто не пользовался.

— А куда он ведёт? — спросил чародей.

Настоятель подозвал несколько монахов, и пока те спешили на зов, ответил:

— Ходов в городе много, а чертежи утеряны. Куда ведёт этот мне не ведомо, но он очень глубок и наверняка выведет вас за стены, а то и за реку.

Повинуясь приказу, монахи навалились на каменную плиту, сдвинули её в сторону, и перед ними открылся зев потайного хода. Сокол глянул в него, но кроме трёх-четырёх ступеней, ведущих вниз, ничего не увидел.

— Чуть дальше есть два ответвления, — предупредил настоятель. — Они вам не помогут, так как ведут в соседние башни. Вам следует, не сворачивая в отнорки, спускаться вниз до конца.

— Нам? — удивился чародей. — А вы и ваши люди?

— Мы слуги господа и мы останемся в храме, — спокойно ответил священник. — Возьмите с собой тех мирян, кто захочет уйти. Но клир не искушайте мнимым спасением. И, ради бога, спешите.

К большому удивлению чародея, беглецов набралось всего лишь около двадцати человек. Все остальные предпочли умирать. Сокол же умирать не собирался, он уходил из Пскова без душевных терзаний. Не его это бой, не его сражение. Он узнал почти всё, что нужно и теперь мог помочь другим. А здесь, при всём желании, большего ему не сделать. С Борисом вышло сложнее. Юноша втянулся в схватку, рвался вернуться в бой, а отступление называл не иначе как трусостью. Чародею стоило больших трудов убедить его в необходимости покинуть обречённый город, чтобы послужить собственной земле.

Пока он разговаривал с Борисом, все кто решил уйти, попрощались с товарищами и собрались возле тайника. Скоморох и монашек, единственный из духовенства, кому настоятель позволил нарушить запрет, привели еле живого Калику.

— Пора, — сказал священник и благословил беглецов скопом, не разбирая, кто из них добрый прихожанин, а кто поганый колдун.

Запалив факелы, люди по одному стали спускаться под землю. Когда голова последнего из них скрылась в тайнике, настоятель сделал знак монахам, и тяжёлая плита со скрежетом встала на место.

* * *

Возглавлял шествие псковский ополченец, который хоть ничего и не знал об этом ходе, зато в другие бывало, спускался. За ним следовали наиболее крепкие воины, среди которых и Сокол с Борисом. В середине отряда несли раненных и больных, здесь же шла единственная на весь отряд женщина. Ещё несколько ополченцев прикрывали тыл.

Поначалу, высеченные прямо в скале ступени вели вниз. Затем долгий спуск прекратился, а сплошная скала сменилась каменной кладкой. Ход выглядел очень древним. Ноги то и дело спотыкались об отвалившиеся от стен камни. За века, прошедшие со времени постройки, стены покрылись какой-то слизью, плесенью, а стыки между каменных плит заросли отвратительного вида грибами. На сводах собиралась влага. Капли часто срывались вниз, треща на факелах; падали на людей, отчего очень скоро вся их одежда насквозь промокла.

Четыре десятка ног шлёпали в разнобой по щиколотку в воде. Звуки шлепков, отражаясь многократно от стен, исчезали во тьме. Сокол опасался, что если ход опустится ещё глубже, то поднимется и вода, а значит, подземелье может оказаться полностью затопленным.

Через некоторое время они почувствовали нехватку воздуха. И без того затхлый и спёртый, он стал совсем непригодным для дыхания от чадящих факелов. Дым выедал глаза, раздирал горло и грудь.

— Нужно погасить все светцы кроме одного, — предложил проводник. — Остальные и в темноте смогут идти вслед за нами, а если что-то случиться пусть дадут знать.

Разумное предложение никто не оспорил. Факелы сунули в воду и дальше пошли осторожно, стараясь не наскочить на товарища, но и не отстать от него.

— Мы, верно, уже под руслом реки, — заметил проводник через сотню шагов. — Если так, то осталось…

Договорить он не успел. Раздался далёкий гул, земля содрогнулась. Многие, потеряв равновесие, попытались схватиться за стены, но руки скользили и люди с проклятиями падали в воду. Набежавший затем из-за спин мощный напор горячего воздуха ударил по ушам, сбил с ног тех, кто устоял мигом раньше. Единственный факел мигнул и погас, оставив беглецов в кромешной тьме. Проклятья и крики тотчас стихли, и только тяжёлое дыхание да плеск воды нарушали тишину. И теперь стали слышны далёкие раскаты грома и жуткий вой.

На людей накатил страх.

— Что это было? — спросил кто-то в хвосте отряда.

Никто не решился высказать догадку вслух, но каждый подумал об оставленном городе. Беглецы долго молчали, переживая окончательное падение Пскова. Уже утих гром, смолк пугающий вой, а они продолжали сидеть в оцепенении. Но вот проводник вновь зажёг светец. Тени заметались на влажных стенах, словно призывая людей продолжить путь. И они побрели дальше.

Через полчаса вода поднялась до колен и стала потихоньку отступать. Самое глубокое место они, похоже, миновали. По отряду прошёл ободряющий шёпот.

И тут они упёрлись в завал.

Рухнувший свод полностью перекрыл путь. Сперва даже испугались — не пробилась ли в тот конец подземелье река. Раздались голоса, что нужно бы вернуться, поискать другой ход, или даже подняться на поверхность и принять последний бой с чёрным воинством, что, мол, куда лучше, чем погибать просто так во тьме.

Однако, внимательно обследовав завал, ополченцы обнаружили, что камни прилегают друг к другу не слишком плотно, а огонь факела в ряде мест отклоняется.

— Завал невелик, — объявил отряду один из воинов. — По крайней мере, воды по ту сторону не больше чем здесь.

Те, у кого оставались силы, принялись растаскивать камни, передавая их из рук в руки в хвост отряда. Работа тяжёлая и опасная. В любой миг свод мог обрушиться вновь. Воздуха не хватало, люди падали в обморок, но дело понемногу двигалось.

Используя вынужденную остановку, чародей протиснулся назад, где занялся осмотром больных и раненых. Первым делом он склонился над Каликой. Сознание то пробуждалось на короткое время, то вновь покидало старика. Тело пылало, а кашель терзал архиепископа намного сильнее, чем прежде. Рядом с владыкой находились монах и Скоморох, которые упорно тащили его на себе всю дорогу, но оказались бессильны перед недугом.

— У кого-нибудь остался уксус? — громко спросил Сокол.

Из хвоста отозвался дружинник и передал по цепочке плошку. Чародей, смочив обрывок ткани, протёр Калике лицо.

— Держи тряпицу на лбу, — наказал он Скомороху. — Смачивай почаще и протирай виски, грудь и горло.

— Он выберется? — спросил монах.

— Как знать. Для лечения необходимы травы и коренья, которых у меня с собой нет. А ещё ему нужен воздух, хороший уход. И уж во всяком случае, что-нибудь посуше этого подземелья.

Оставив Калику, Сокол осмотрел других. Ещё двоих изводил похожий кашель. Оба бредили и горели. Жизни остальных пока ничего не угрожало.

Тем временем в завале проделали узкий проход. Всю груду, опасаясь повторного обрушения, расчищать не стали. Друг за другом люди переползали через дыру, перетаскивали раненых. После чего долго отдыхали, восстанавливая силы. Затем побрели дальше.

Когда беглецы почуяли слабенький поток свежего воздуха, они уже с трудом передвигали ноги. Ход закончился глубоким земляным колодцем. Со стороны он и выглядел как обычный колодец, даже ведро висело под воротом.

Они едва смогли подняться наверх по деревянной лестнице. Но выбрались, вытащили раненных. Повалились на землю. Промокшие, грязные, перемазавшиеся в слизи, глине и копоти факелов.

А город уже пылал. Молния из вновь поплотневшей тучи ударила в Троицу, и по храму прошли, видимые даже отсюда, трещины. Деревянная звонница завалилась и рухнула вниз. Последний раз коротко грохнул набатный колокол. Защитники храма видимо погибли. Их и так оставалось немного, когда каменная плита потайного входа захлопнулась за теми, кто решил уйти.

Теперь от сражения беглецов отделяла река, которую враг не мог или не желал преодолевать. Собственно сражения никакого уже и не шло. Кое-где, на Персях и на боковых стенах, возникали небольшие стычки, но и эти последние защитники были обречены. Возможно, кому-то удалось спастись вплавь, возможно, какая-то часть жителей укрылась в подвалах, или вот как они в многочисленных подземельях Пскова. Однако никто в отряде не сомневался — разгром вышел полный и доселе невиданный.

Сокол, правда, смотрел на вещи чуть шире.

— Разгром разгромом, но и урон Мстителю мы нанесли немалый. Вряд ли у него найдутся новые тысячи тварей взамен уничтоженных на улицах Пскова, что возможно спасёт другие города от подобной участи.

— Другие города? — переспросил Борис.

— Чёрный всадник бесплотен. Ему ни к чему обезлюдевший Псков. Он не может в нём властвовать. Он Мститель. А главное дело мстителя — мстить, но вовсе не захватывать земли. Он несёт смерть — это так. Но потом уходит дальше.

— Куда? — спросил княжич.

— Не имею ни малейшего понятия, — Сокол пожал плечами. — Возможно в Белозёрск или в Тверь. Или в Смоленск. Или обратно в Полоцк. Чего зря гадать? Скоро молва донесет, куда именно.

* * *

Не считая умерших уже в пути, из захваченного тварями города их вырвалось семнадцать человек. Они устало шагали никому неизвестной дорогой, петлявшей среди лесов и болот. Шагали с одним лишь желанием — оказаться подальше от города, скорее покинуть пределы страшной тучи, что до сих пор покрывала небо на многие вёрсты вокруг. Шли в тумане. Но то был обычный туман, и путники даже радовались ему, скрывающему отряд от врага.

Впрочем, за ними никто не гнался. Мститель позволил маленькому отряду уйти. Оставил в покое? А может быть, причиной тому служил змеевик чародея? То-то враг не смог причинить ему никакого вреда на Персях. И теперь, шагая среди выживших, Сокол думал — не вихрев ли змеевик удерживал врага от вторжения в храм? И если так, то может, ему надлежало остаться, спасти хотя бы тех, кто нашел убежище в Троице? Однако, — возражал себе чародей, — каждый имел возможность уйти вместе с ними. А у него есть собственное дело и собственный долг.

Они шли пешком, так как оставили коней в охваченном сражении городе. Только владыка лежал на возке, который, вместе со старой лошадью, им посчастливилось найти в одной из брошенных деревень. Владыка был плох, его скручивал сильный кашель и жар, но Сокол по-прежнему ничего не мог сделать.

* * *

На третий день отряд беглецов вышел к Шелони. Дорога, повернув круто на север, шла теперь вдоль реки. Страшная туча осталась позади. Здесь светило солнце и царил покой. Мрачная тишина уступила место птичьим голосам, рыбьему плеску, жужжанию шмелей… но людей они так и не повстречали. Договорились идти до первого обитаемого села, а там уж решать, как быть дальше.

Вместе с тучей за спиной остались и две свежие могилы. Туман не подумал выпускать добычи из своих ядовитых когтей. Каждый, кто хоть раз вдохнул его адской смеси, был обречён. Лишь Калика каким-то чудом держался, хотя чувствовал себя хуже и хуже. Временами он бредил и тогда стонал, сожалея о погибших ушкуйниках, воеводе, о священниках и простых горожанах. Он хрипел, что должен был спасти их, но вот не смог. Временами приходил в себя и разговаривал с чародеем, вспоминая давние странствия в поисках райских врат.

Сокол, как умел, облегчал страдания владыки, однако излечить недуг ему оказалось не по силам. Он лихорадочно ворошил память в надежде выудить верное средство, но ничего подходящего случаю припомнить так и не смог. Книги, с которыми он обычно советовался, остались далеко в Мещере, а снимающие воспаление травы, что ему удалось собрать по пути, лишь давали отсрочку.

Опасаясь распространения язвы, чародей никого к больному не подпускал. Только скоморох, не желая ничего слушать, просиживал подле владыки и день и ночь. Скол махнул рукой, тем более что иногда нуждался в подмене. Сам он заразы не боялся. Ещё в городе осаждённом заметил, что не липнет она к нему. Почему так, не разбирался, но на змеевик охранный пенял.

Калика пришёл в себя посреди ночи, когда все уже спали. Посмотрев тоскливо на звёзды, вдруг попросил скомороха оставить их с чародеем вдвоём. Тот возражать не стал. Забрав одеяло, отправился к угасающему костру.

— Непростой у тебя амулет, колдун, — сказал еле слышно священник. — Береги его.

— Ты это к чему? — не понял Сокол. Он недосыпал все последние дни и потому соображал не так шустро.

— Знаешь, тот чёрный демон связан с ним, — пояснил Василий.

— Я догадался. Только что в этом проку?

— Тугодум ты, колдун. Столько лет прожил, а умом по-прежнему ленив. Я тебе летописи давал читать? Рассказывал про Предславу, про деда её? А ты сложить одно с другим не можешь. Или не хочешь. Всё подвоха какого-то ищешь. Думаешь, будто тебя за нос водят, скрывают правду.

Примерно так чародей и думал, но перечить Василию не стал. Очень уж любопытный разговор тот затеял.

— Так слушай. Считается, что демоны, или боги, как упорно вы их называете, бессмертны. По крайней мере, пока существует их мир. Тем они собственно и отличаются от таких как ты или я. Ведь могущество можно приобрести, бессмертие же дано от природы. Я не имею в виду спасение души, там несколько другое дело. Перерождение полное и безвозвратное. А чем оно лучше небытия? Впрочем, скоро узнаю.

Калика махнул рукой и вернулся к разговору.

— Так вот. Даже лишённые силы, боги безвредные и бесполезные, всё же остаются бессмертными.

— Ну, этот предрассудок давно ждёт опровержения… — возразил было Сокол.

— Не перебивай, — Калика хлопнул себя по груди, давая понять, что говорит через силу. — И всё же бог может умереть, даже если с его собственным миром ничего не случится.

— Это другой разговор, — согласился чародей. — Рано или поздно найдётся тот, кто сумеет совладать и с богом.

— Я не об этом, — раздражённо отмахнулся Василий. — Война с богами ни к чему хорошему не приведёт. Тот, кто осмелится на это, может погубить всё мироздание. Я говорю о другом. Боги хоть и живут в своём мире, не могут существовать в отрыве от нашего. Они нуждаются в слугах, в тех, кто в них верит, как человек нуждается в пище или воде. И потому каждый из них имеет среди людей своих последователей, своих адептов.

— Я догадывался, — кивнул Сокол.

— Представь теперь, — продолжил Калика. — Что случится, если на земле не останется последователей у какого-нибудь из богов.

— И что тогда?

— Бог умирает. Несмотря на своё бессмертие. Он умирает вместе с последним человеком, что верит в него, вместе с последним адептом. Бог умирает, когда рвётся связь с нашим миром.

— Слишком всё просто, — заметил чародей. — Я уже слышал подобное утверждение. Но боги ведь принадлежат не только нашему миру, и даже не столько ему.

— Да, — кивнул архиепископ. — И даже вовсе ему не принадлежат. Именно поэтому бог всё же бессмертен. Даже когда умирает.

— Ты противоречишь сам себе, — буркнул Сокол. — У тебя, верно, вновь начался жар.

— Нет. Просто боги живут по иным законам. И людям их не постичь. Лишаясь последнего своего слуги среди смертных, бог не умирает совсем, он просто теряет сущность. И продолжает пребывать без оной, носясь по мирам, годами, веками, эпохами, пока какой-нибудь случай, подчас совершенно нелепый, не позволит обрести ему новую сущность. И какова она будет, не может предугадать никто.

— Это любопытно, но причём тут Чернобог?

— Слушай же, — рассердился Калика. — Бога, даже чёрного убить невозможно. Убить нет, а вот заключить вполне осуществимо… Ты ничего не знаешь о Чернобоге, потому что его пленили задолго до твоего рождения. А ты ведь не веришь в то, что тебе не удалось увидеть своими глазами, потрогать руками. Ты себе и представить не можешь, сколько ещё таких богов и демонов ждут своего часа. Ты и в Спасителя нашего не больно то веруешь? Так ведь? Признайся! Не встретился он тебе в странствиях, вот ты и не веруешь. Потому как самонадеян ты, колдун, словно бычок племенной.

— Про бога вашего разговор отдельный, — заметил Сокол, пропуская мимо ушей насмешку.

— Ладно, — просипел Калика. — Ну так вот. Жил когда-то на свете полоцкий князь Всеслав, прозванный чародеем. Он, хоть и принял христианство, колдовских замашек своих не оставил, с силами тёмными водиться не перестал, что и помогало ему до поры брать верх над соперниками. Науськивал он на них Чернобога, словно пса охотничьего. Не спрашивай как. Я не знаю.

Но Сокол больше не перебивал, слушал, запоминая каждое слово.

— А потом Всеслав помер. В больших муках помер, как и положено колдуну. А тайна вместе с ним ушла. Но не вовсе. Оставил он наследство мрачное — записи свои чернокнижные. Правда, никто в них разобраться не смог. Пока не взялась за это дело его внучка, Предслава. Умная была девочка, но такое учудила. Решила она силу Чернобога на благо веры использовать. Действуя по дедовым записям, она этого бога призвала, да и заточила в монастырском храме. А тайну никому не доверила, одному лишь патриарху цареградскому. Но как-то её рукописи и до киевского митрополита дошли, а вместе с ним и до Москвы добрались. Наложили на сокровенную тайну московские иерархи лапу. Силы им захотелось, чудес подавай. С тех пор и пошла Москва в гору. И продолжалось бы так до скончанья веков (заклятия крепкие Предслава наложила — не вырваться было богу), но не всё она предусмотрела.

Василий прокашлялся.

— Не предусмотрела, что бог умереть может. А со смертью своей и вериги сбросить, освободиться. Видимо так и случилось. Умер последний адепт и началась эта заварушка. А кем Чернобог стал теперь, не скажет никто. Тут уж соображай сам…

Калика замолчал. Потом открыл глаза и сказал:

— Вот тебе, колдун, и вся церковная тайна. Владей.

На сей раз молчание длилось долго. Пока не прогнали тишину утренние птицы. Светало.

— А как сладить с ним ты, конечно, не знаешь? — спросил после раздумий Сокол.

— Знал бы, сладил бы, — ответил Калика. — Думаю, этого и московские сановники не знают.

— Ну, хоть намёк, какой?

— Бог переродился. Чтобы с ним справиться, следует, прежде всего, понять его новую сущность. Ведь это уже не Чернобог. Даже если повезет, и добудешь ты записи Всеслава или внучки его — тебе они мало помогут.

— Этот, что на летучем коне спустился, назвался Мстителем… — вслух подумал Сокол. — Но что за Мститель, кому?… И где в таком случае сам Чернобог, или кто он теперь…

— Может и Мститель… — равнодушно заметил священник и вернулся к тому с чего начал разговор. — Знаешь, есть что-то в твоём змеевике такое, что способно помочь. Вспомни, как демон желал получить его. Они точно связаны между собой. Крепко связаны. Подумай над этим…

— Колдун, который мне змеевик передал, сказал, что он, мол, последний, — припомнил Сокол. — Последний адепт?

Но Калика больше не отвечал. Заснул или забылся.

* * *

Подобные продолжительные разговоры давались архиепископу нелегко. Кашель раздирал грудь, а кровавой мокроты на белом платке оставалось всё больше. Сокол часто останавливал возок, давая Василию отдохнуть от тряски. Но передышки уже не помогали.

— Эх, Гришка, — посетовал чародей, — не уберёг я тебя, не уберёг.

— Гришка, — священник, открыв глаза, улыбнулся. — Ты так впервые меня назвал, когда сам был уже стариком. И вот я умираю, а ты, вроде как, и не спешишь.

Сокол промолчал.

— Наверное, тяжело видеть, как старятся и умирают твои друзья, — продолжил Калика. — Не хотелось бы мне оказаться на твоём месте…

Сокол по-прежнему молчал.

— Ты вот что, колдун, — сквозь хрип и кашель сказал Василий, уже через силу проталкивая слова. — Позаботься о крестнике моём, о Михаиле Лексаныче. Молодой он ещё, а власти, те, что в Москве сидят, его не больно-то жалуют. Боюсь, как бы в беду князь не попал через это. Потому тебя и прошу. Тебе верю. Хоть и колдун ты поганый, и не встретиться нам на свете том никогда.

Василий и на пороге смерти взялся за старый спор.

— Не прорицай, — возразил Сокол, хотя не имел привычки перечить умирающим. — А насчёт Михаила, будь спокоен, помогу, если нужда случится. Слово даю.

— Ухожу я. Так хотел разыскать дорогу в рай в обход смерти. Не преуспел… Врата… Крестник мой… не оставь крестника…

* * *

Василий затих. Умер. Сокол окликнул монаха. Повозка встала. Вместе с ней остановился и весь отряд. Никому не потребовалось объяснять причину. Смерти владыки, видя пожирающую его болезнь, ожидали с часу на час. И всё же никто не хотел верить в случившееся, настолько несокрушимым казался людям новгородский владыка. Слишком великим он был, чтобы просто так умереть, слишком долго властвовал в этих краях.

Один за другим, люди подходили к повозке и, склонив головы, вставали вокруг. Скоморох, который и оставил-то хозяина ненадолго, растолкав народ, вскочил на повозку, обнял мертвого владыку. В душах людей лютовала тоска, многие почувствовали пустоту от потери пастыря. Никто не знал, что же им делать дальше.

Постояв с четверть часа, Сокол молча отошёл от повозки. Знаком подозвал к себе княжича.

— Пора уходить, — сказал он. — Здесь нам больше нечего делать.

— А как же архиепископ?

— Они позаботятся о достойном погребении владыки, а нам с тобой другой путь предначертан.

— Какой же? — спросил юноша. О поездке к невесте в Тракай он забыл и думать. Какая тут может быть невеста, когда такие дела открылись.

— Псков, это только начало, — пояснил чародей. — Нам нужно остановить Мстителя.

— Нам? — удивился Борис. — Что, и мне тоже?

— Он двинется дальше, — сказал Сокол. — Возможно, придёт и в твой город. Мы должны найти способ справиться с ним. Думаю, мне стоит переговорить об этом с твоим отцом, а лучшего поручителя, нежели ты, трудно сыскать.

* * *

Ни с кем не прощаясь, и даже не сообщив никому о странном решении, они направились в обратную сторону. За час до печальной остановки, отряд миновал развилку. Разыскав её, чародей намеревался повернуть на восток, на дорогу, что вела, по его мнению, в Великие Луки.

Однако покинуть тайком товарищей не удалось. Они успели сделать лишь несколько шагов, как со стороны Порхова появился конный отряд в дюжину воинов, возглавляемый двумя священниками. В один миг всадники оказались рядом и, ловко управляя конями, оттеснили людей на обочину. Лишь Скомороха, который бесшумно рыдал над телом владыки, пока не тронули.

Одним из священников оказался архимандрит Микифор, тот самый, что сопровождал Калику в Псков, но странным образом исчез в Порхове вместе с владычной свитой. Второй, хоть и держался всё время в тени, производил впечатление весьма влиятельной особы.

— Итак, — сказал Микифор насмешливо, и от этой насмешки многих пробрала дрожь. — Архиепископ умер. Не уберегли вы, значит, пастыря своего? Не уберегли.

— Убери своих людей, Микифор, — твёрдым, без капли страха голосом произнёс Сокол.

— Это кто? — дёрнулся священник. — А, колдун! Вот так встреча!

Ничуть не смущаясь свидетелей, он заявил:

— Очень большие люди жаждут увидеться с тобой. Очень большие.

Воинов, только недавно смотревших в глаза смерти, обычно мало что может испугать. Но псковичи сильно устали, многие остались без оружия, да к тому же налетевший на них отряд представлял власть. Поэтому люди молчали.

— Ты, колдун, отправишься с нами, — заявил Микифор. — Тебе честь особая выпала.

Несколько всадников двинулись к чародею.

— С чего это вдруг? — спросил Сокол, тронув рукоять меча, и сквозь зубы добавил. — Убери людей, от греха подальше.

Новгородцы приостановили движение, замялись.

— Здесь новгородская земля, — ответил архимандрит. — И я сделаю всё, что сочту нужным.

— Э, да ты, Микифор, как я погляжу, на место Калики метишь? — прищурился чародей. — Выходит, подставил владыку. Послал на верную смерть, а сам в Порхове отсиделся или ещё где. А может, ты знал? Всё знал, с самого начала?

— То не твоего ума дело, колдун, — ответил священник с раздражением и, повернувшись к всадникам, рявкнул. — Что встали? Вяжите его! Будет противиться — двиньте мечом в зубы. Да плашмя бейте, плашмя, он мне живым надобен.

Новгородцы бросились выполнять приказ, но тут в разговор неожиданно вмешался Борис.

— Ты, тварь трусливая, немедленно убери своих нукеров! Здесь люди прошедшие пекло, и не тебе, ободранной сбежавшей крысе, глумиться над ними.

Сокол едва заметно улыбнулся. Видимо жестокая битва и гибель друзей сильно повлияли на юношу. Сейчас он говорил как настоящий князь.

— Это ещё кто такой? — взвился Микифор. — Щенок колдунский? Взять и его!

— Тут ты Микифор дал маху, — спокойно сказал Сокол. — Тебе не стоит трогать этого юношу. Он не в твоей власти.

— Да? — усмехнулся священник. — Он что, ангел небесный?

— Не ангел, — по-прежнему спокойно ответил Сокол. — Но для тебя большого различия нет. Он сын Константина Васильевича, великого князя суздальского.

— Да? И что с того? — храбрился священник, но всё же было заметно, что он пребывает в смятении. Появления княжича в вышедшем из Пскова отряде Микифор, похоже, не предусмотрел.

— А то, — вступил опять Борис. — Ты, верно, не представляешь себе, что будет, когда мой отец узнает об этом. Я уж не говорю о союзе великого княжества с новгородской землёй. Как ты думаешь, что станет с ним после подобного вероломства? И как отнесутся к тебе те новгородцы, что затратили огромные силы и средства на его создание?

Поражённый красноречием юноши, Микифор промолчал, а Борис, подумав, добавил:

— И вот, что я тебе ещё скажу. Мне не составит труда донести до больших людей, кто действительно виновен в гибели Калики, кто бросил его в Порхове, обрёк на погибель. Ты надеялся занять его место? Можешь забыть об этом.

— Даже вот так? — прорычал Микифор. — Что ж, ты сам не оставил мне выбора.

Архимандрит махнул рукой, и новгородцы бросились вперёд. Сокола зажали меж двух коней, так что ему трудно стало дышать. Третий всадник спешился и осторожно вынул меч чародея из ножен. Ещё трое новгородцев направили лошадей к княжичу.

— Не стоит, князь! — с трудом выдавил из себя Сокол.

Но Борис слушать ничего не желал. Выхватил саблю и, отпрыгнув с дороги, прижался спиной к дереву, чтобы не позволить воинам себя обойти.

— Ну что, бродяги? — крикнул он. — Кто хочет первым выполнить приказ этого безумца?

Новгородцы спешились, осторожно пошли на княжича. Борис переводил остриё клинка с одного врага на другого и те нерешительно замялись в двух шагах от него.

— Что встали, уроды? — крикнул Микифор. — Рубите щенка, раз не сдаётся.

Скоморох, до сих пор оплакивающий владыку и на которого поэтому никто не обращал внимания, вдруг, оказался за спиной архимандрита. Тихо и незаметно вытащив нож, он приставил остриё к горлу Микифора.

— Останови людей, — очень спокойным голосом приказал Скоморох. — Скажи, пусть освободят чародея и княжича. И не дёргайся, а то горло порежу…

Второй священник, сообразив, в чём дело, кинулся было на помощь товарищу, но Скоморох, заметив это, слегка пошевелил ножом. На горле архимандрита выступила кровь.

— Стойте! — заорал Микифор. — Отпустите колдуна.

Наступавшие на Бориса воины вернулись к лошадям. Тиски вокруг Сокола также разжались.

— Пусть вернут меч, — громко, чтобы услышали все, произнёс Скоморох.

Микифор кивнул. Его воины поспешили вернуть чародею клинок.

— Теперь дайте им лошадей.

Борис не стал дожидаться. Быстрым взглядом оценив животных, он выбрал лучшую, по его мнению, пару.

— Беги чародей, спасайся, — сказал Скоморох. — Владыка считал тебя другом, а он разбирался в людях. Стало быть, ты неплохой человек.

Сокол взобрался в седло. Попробовав лошадь, крутанулся на месте, после чего спросил:

— А как же ты? Тебе нельзя оставаться с этой шайкой. Василий больше не защитит тебя. Давай с нами.

— Решайся! — поддержал Борис.

Скоморох отрицательно покачал головой и только сильнее прижал нож к горлу Микифора.

Больше не медля, они погнали лошадей вскачь. Новгородцы, опасаясь за жизнь своего предводителя, остались на месте.

Не зная, долго ли продержится Скоморох, беглецы сбавили ход, только проскакав вёрст десять в сторону Великих Лук.

— Ты понял, кто это был? — спросил, отдуваясь, Сокол.

— Крыса, этот Микифор, — ругнулся Борис. — Ну, попадись он мне, как-нибудь…

— Да нет, я про второго, — уточнил Сокол. — Похож он очень на тех монахов, что шастали по Мещере, а однажды чуть не прикончили меня с мещёрским княжичем в Червленом Яру. Да и в тебя, я помню, стреляли под Муромом. Напомнил он мне тех монахов, вот только не пойму чем. Лицо вроде бы незнакомо. Может быть, взглядом или невозмутимостью своей. Заметь, он не вмешивался ни в разговор, ни в драку. Просто наблюдал свысока за всей этой вознёй.

Борис пожал плечами. Зачарованную стрелу, что пробила его доспех, он не забывал, но с нынешней заварушкой сходства не находил.

— Жаль Скомороха, — сказал княжич. — Тяжело ему придётся теперь.

* * *

Многое случилось в пути. Они потеряли лошадей, добыли новых, и опять потеряли. Им приходилось биться с непонятными ватагами и явными разбойниками, ошибочно посчитавшими лёгкой добычей старка и юнца. Много дней спустя, когда они брели уже по родным краям, навстречу им выехал странный отряд.

— Смотри-ка, чародей, твой Игрец, — узнал издалека Борис. — А что за женщина в его седле?

— Это Эрвела, владычица овд, — ответил Сокол и уточнил. — Лесных дев по-вашему. Помнишь сражение у Сосновки? Она была там. А затем и на пиру у мещёрского князя.

— Да мне не до того было, — произнёс княжич, а разглядев других всадников изумился. — А те двое, вурды, чтоб мне лопнуть!

— Точно, вурды, — подтвердил чародей. — Мои приятели Быстроног и Власорук.

— Хороши же у тебя приятели…

— Тебе они понравятся, — улыбнулся Сокол. — Тот четвёртый Роман. Большущий пройдоха, но тоже мой товарищ. И судя по всему, они ищут меня.

Так и оказалось.

— Мы уже начали беспокоиться, чародей, — сказала Эрвела, как только они поравнялись. — У Мены руки волдырями покрылись, пока она разыскивала тебя ворожбой. Не вдруг удалось.

Сокол представил княжича, которого друзья тоже узнали не сразу — под Сосновкой тогда много всяких князей воевало.

— Ты всё-таки не послушал меня и ввязался в схватку, — продолжила владычица. — Чудо, что жив остался.

— Давай-ка прогуляемся, — предложил Сокол. — Есть о чём поговорить.

Оставив Бориса на вурдов и Рыжего, он прошёлся с Эрвелой вдоль дороги. Рассказал о том, что случилось в Пскове, выслушал, чем колдуны занимаются.

— Мститель? — задумалась овда. — И твой змеевик оказался с ним связан? Этого я и боялась.

— Калика мне кое-что разъяснил насчёт Чернобога.

— Поверил теперь? — усмехнулась Эрвела.

— Имею в виду, — отозвался Сокол. — Калика тоже не знал всего.

Он помолчал, помянув товарища.

— Надеюсь, ты передашь новости Мене и остальным.

— Ты не вернёшься? — нахмурилась владычица.

— Не теперь. В Мещере слишком мало сил, а я боюсь, что большой битвы не избежать. Князь же Константин может поднять несколько тысяч отборных бойцов. Хочу переговорить с ним. Его земель и людей напасть тоже касается.

— Значит в Угарман?

— Значит так.

— Не знаю, чародей, вольному воля. Но я бы на твоём месте поискала племянницу Вихря. Уверена, она сохранила связь с колдуном, а значит, сможет помочь.

— Елена? Что же мешает тебе самой её разыскать?

— Представь себе, мы не можем. Она по-прежнему укрыта от нашего взора. И не только от нашего. Даже Мена почти ничего не смогла сделать.

— А она хоть жива, Елена-то?

— Среди мёртвых её нет. Мена утверждает, что под чужим небом Елена бродит. А большего не знает и она.

Сокол задумался. Потом сказал:

— Даже если Вихрь с Мстителем связан был, то его племянница-то каким боком замешана? А пока её искать будем, время напрасно потеряем. Нет, я в Угарман.

Владычица хотела возразить, но только рукой раздражённо махнула.

Разговор увял, они вернулись к остальным.

Эрвела что-то сказала вурдам на незнакомом княжичу языке, и те бросились освобождать лошадей от поклажи.

— Без владычицы они вряд ли потерпят нас на своих спинах, — пояснил Борису Власорук.

Княжич расстроено взглянул на Эрвелу.

— Ты не поедешь с нами? — спросил он. — Жаль, мне страсть как охота расспросить тебя о твоём народе.

— У меня дела князь. В другой раз поговорим.

Вспрыгнув с седло, она погладила Игреца. Тот коротко всхрапнул, и через мгновение лишь дорожная пыль оседала в том месте, где только что стояли четыре коня.