Чёрная смерть добралась до Москвы на исходе осени. Но если в других городах с наступлением холодов мор пошёл на спад, то здесь разгорелся пуще прежнего. Всю зиму гробы на Божедомку свозили. Ожидали покойнички в Божьем Доме, когда земля помягчает, примет их грешных. Но не рассчитывали строители на такой наплыв усопших, пришлось гробы прямо под открытым небом ставить.

Масленица прошла, как будто её и не было вовсе. Никаких гуляний, веселий, никаких кулачных сшибок, ни блинов, ни пирогов. Самые разудалые парни вышли было на лёд, но, пересчитав себя по головам, тут же и разошлись — какой интерес малой ватажкой биться. Людям стало не до праздника — чёрная смерть вмешалась в обычный земной распорядок. Мор свирепствовал на Москве, какое уж тут веселье. Да и по погоде, судя, не всё шло ладно. Зима, будто почуяв слабину, ударила по городу мокрым снегом, метелью, а то и морозами.

Ко всему прочему поползли по Москве нехорошие слухи. Говорили, что объявилась в городе какая-то жуть. То ли тварь, то ли морок, никто толком сказать не мог. Первые весточки с окраин приходили. Дескать, находили по утру на улицах мертвецов обезображенных. Сперва грешным делом на волков подумали, на них извечно люди напраслину возводят. Но когда возле церкви след трёхпалый приметили, тут уж волкам оправдание вышло.

Москва. Весна 6861 года.

В первый день весны и нового года, четверо закутанных в плащи странников миновали заставу на Владимирской Дороге и нырнули в затихший, скрытый метелью город. Холодно не было — было противно. Шёл мокрый, липнущий к одежде, снег. Непогода затрудняла движение, однако давала путникам и некоторые преимущества: стражники возле рогаток не особо досматривали прохожих, спеша вернуться в теплые наметы.

Хотя четверо путников не имели при себе ничего противозаконного, лишнее внимание стражи их не прельщало. Не говоря ни слова, они прошагали через всю Москву и скоро достигли той части города, куда и в более хорошую погоду мало кто заходил. Это были московские трущобы — прибежище воров и разбойников, а так же всех тех, кто не ладил с законом и властью.

Добравшись до заведения Марии, путники позволили себе скинуть мокрые плащи и перевести дух. Не считая их, в корчемнице сидело всего человек шесть. По поведению — добропорядочные горожане, по рожам — сущие разбойники. Завсегдатаи на новых гостей поначалу косились, но скоро, признав в одном из них Рыжего, вернулись к прежним разговорам.

— Здесь мы в безопасности, — уверил спутников Рыжий, пытаясь счистить ногтями с плаща обледенелую корку. — Ни дружинники, ни стражники не смеют совать сюда нос. По крайней мере, малыми силами.

— А монахи? — спросил Сокол.

— Эти могут, — уважительно протянул Рыжий. — В прошлый-то раз еле ноги от них унёс.

Повесив одежду над очагом, четверо товарищей уселись за свободным столом. Борис тут же принялся рассматривать корчемницу, а владычный скоморох, сев поближе к огню, задремал.

Со своей половины вышла Мария. Увидев Рыжего, она улыбнулась, поздоровалась с давним приятелем, кивнула его товарищам. Затем принесла четыре кувшина с пивом.

— Как дело идёт? — спросил Рыжий.

— Поубавилось народу, — пожаловалась хозяйка. — Чёрная смерть и до вольных людей добралась. От купцов вместе с зипуном заразу похватали. Мало кто с летних промыслов вернулся.

Рыжий нерешительно помолчал, потом не выдержал и спросил:

— Не знаешь как там Настя?

— Спрашивала про тебя, — Мария как-то странно улыбнулась. — Да ты зайди к ней, проведай. Как ты пропал, она так одна и живёт.

Хозяйка вернулась к себе, а они, несмотря на усталость, принялись обсуждать дальнейшие действия.

Похитить викария предложил Константин Васильевич. После благополучного вызволения Бориса, он долго совещался в узком кругу, решая как поступить с новым врагом. Князь Волынский упорно настаивал на убийстве священника, но Дионисий заявил, что насильственную смерть духовного лица, церковь не благословит. Каким бы Алексий не был злодеем, он всё же заведовал церковным судом, а теперь ещё стал и владимирским епископом.

Тогда князь и придумал похищение. «Посидит несколько лет в порубе, может и образумится», — рассудил Константин. — «Во всяком случае, за это время все его монахи разбегутся, а тайная служба перестанет существовать или хотя бы ослабнет».

Ни Сокол, ни Рыжий, ни Скоморох не являлись поданными нижегородского князя, но каждый из них имел свой собственный зуб на Алексия. Поэтому они взялись сопровождать Бориса в Москву, тем более что Рыжий, прожив здесь почти полгода, приобрёл немало полезных связей, способных помочь в деле. Дабы не привлекать лишнего внимания, отправились малым числом, без оружия. Вурдов не взяли по той же причине — их появление на Москве не могло остаться незамеченным.

Почему Константин послал сына, а не воинов, которые лучше справились бы с подобной задачей? Скорее всего, потому, что считал Алексия достойным противником, а помимо этого, человеком знатным, высоким по занимаемому положению. Среди представлений великого князя о чести было и убеждение, что людям высших сословий негоже перекладывать дела семьи на плечи простолюдинов или наёмников. Этот предрассудок сейчас мало у кого сохранился, но Константин Васильевич принадлежал к людям старой закалки.

— Итак, нам нужно добраться до викария, — начал Сокол. — Мы не знаем, сколько у него сил и как его выловить, но зато знаем, где он обитает. От этого, правда, пока мало толку — не брать же приступом монастырь.

— Почему бы и нет? — спросил Рыжий. — Вон здесь, сколько народу без работы ошивается. Посулим добычу пожирнее…

— Устроим небольшую войну, — подражая ему, продолжил Сокол. — Может сразу и семью княжескую вырезать, чтоб под ногами не путалась? Дело верное — нас многие благодарить станут…

— Ладно, ладно, — сдался Рыжий. — Не будем войну устраивать.

— Серебро, — предложил Борис, оставаясь нижегородцем даже теперь

— Серебро? — переспросил чародей с любопытством.

— Вот именно! — кивнул Борис. — Подкупим, кого надо, доберёмся до предводителя шайки. А там пара пустяков останется. Скрутим негодяя и в Нижний утащим.

— Подкупать людей на Москве пустое дело, — махнул Рыжий рукой. — Я уже пытался. Можно подкупить мелочь, но не знатных людей. Те спят и видят, когда их хозяин наложит лапу на соседние владения, с которых они все мечтают урвать по куску. А от предательства выгоды для них немного, зато головы лишиться вполне можно.

Кое-какие замыслы у них возникли ещё до похода, так что разговоры нужны были лишь для самоуспокоения, ничего де важного не упустили. Говорили они втроём. Скомороха, казалось, нисколько не занимали разговоры спутников. Он дремал за столом, разморенный теплом и пивом, хотя его лицо оставалось решительным даже во сне. И это не предвещало викарию ничего доброго.

— Неплохо бы обзавестись хоть каким-то оружием, — заявил Борис. — Будем мы брать монастырь приступом, или нет, а с пустыми руками не очень уютно во вражеском стане орудовать.

Этот вопрос Рыжий разрешил быстро. Подошёл к тихо пьющим за соседним столом разбойникам, спросил:

— Парни, мне и моим друзьям нужно оружие. Сабли, кинжалы… мечи тоже сойдут.

Те подняли на Рыжего мутные глаза, в которых лишь на миг, при слове «оружие», промелькнул интерес.

— У Мерина спроси, — присоветовал один из них. — К нему такого рода товар несут, у него же и покупают.

Он вздохнул.

— Нынче дела у Мерина идут не так бойко как прежде. Так что много не возьмёт, договоритесь. На кой ляд оно теперь нужно это оружие…

— Мор, что б его! — посетовал второй разбойник, будучи уже изрядно выпимши. — Промысел воровской совсем захирел. Поверишь, даже детишек иной раз без гостинца оставлять приходится…

Рыжий посочувствовал ему, похлопав по спине, и вернулся к товарищам.

* * *

Кантарь и Хлыст добрались до монастыря посреди зимы обмороженные и полуживые. Уцелели они лишь чудом, — лишённых сил монахов подобрали на дороге селяне, которые частью из сердоболия, но больше поощряемые серебром, доставили их в Москву. Там оба монаха надолго слегли с сильным кашлем и жаром.

Известие о смерти Пахомия надолго привело Алексия в плохое расположение духа. Он понял, что в последние годы только и делал, что проигрывал мещёрскому колдуну одну схватку за другой. Но даже не гибель его лучшего воина, и не известие об очередном поражении, вызывало наибольшую досаду викария. Гораздо хуже, что он не сумел завладеть змеевиком.

Заразу Алексий подхватить не боялся. В его монастырь чёрная смерть не пробралась, а в городе викарий появлялся редко. В то же время он понимал, что мор лишь предвестие более серьёзных бедствий. И именно поэтому переживал, что остался без дополнительной защиты. Именно поэтому медлил.

* * *

Только с началом весны, Кантарь нашёл в себе силы вернуться к прежней работе — обучению новиков. Впрочем, оно уже подошло к концу. Его ученики готовились принять великую схиму, а вместе с ней стать частью отряда.

Схима не случайно называлась ещё ангельским чином. Считалось, что принявшие её становятся ангелами и принадлежат уже не столько земле, сколько небу. В своё время это навело викария на мысль создать боевой отряд, своего рода ангельское воинство, ведь и среди небесных созданий во множестве встречаются неплохие бойцы.

Обычно монахи, принимающие великую схиму, становились затворниками. Но Алексий ввёл в это дело некоторые новшества. Его схимники превращались в воинов веры. Им заранее отпускались возможные грехи, которые могли они совершить во благо церкви. Это, конечно, шло в разрез с каноном и потому оставалось в тайне даже от митрополита.

И вот торжества закончились. Схимонахи выстроились в том же дворике, в котором новиками учились весь год. Возмужавшие, готовые выполнить любой приказ викария. Одиннадцать человек. Свежая кровь, новые силы, которые пришлись весьма кстати изрядно потрёпанному отряду. Глядя на пополнение, священник с удовлетворением отметил, насколько прав оказался, приказав печатнику впредь бывших бояр набирать. Не оскудеет войско с таким подходом — много ещё по монастырям бояр скрывается. Он, Алексий, и сам из таких.

Хоть монахи и получили теперь новые ангельские имена, их прежние прозвища сохранились за ними. Сокровенные имена знал лишь викарий, от всех прочих людей, даже от товарищей по оружию, они были сокрыты.

Добавив к своему облачению куколь с крестами и серафимами и аналав, каждый из схимонахов получал на закрытом дворе монастыря собственную отдельную келью. Вот только появляться им здесь предстояло нечасто, как и надевать на себя ангельское облачение. Потому что после посвящения, монахам предстояло последнее испытание. Как правило, таковым являлись поиски, захват, или уничтожение, какого-либо из врагов церкви, сиречь личных врагов Алексия. Сейчас, в это лихое время, их расплодилось особенно много.

Здравый смысл остерёг священника от того, чтобы спустить молодняк на Сокола. И не прежние потери были тому причиной, не угроза потерять разом всё пополнение. Викарий понял, что чародею суждено принять участие в борьбе с Мстителем. Мало того, в нём росло убеждение, что именно мещёрскому колдуну предначертано остановить нашествие. Сам он до сих пор не мог понять до конца намерений чёрного демона. И не был уверен, что, не имея змеевика, сможет совладать с ним. Таким образом, уничтожив в лице Сокола врага, он мог лишиться и последней надежды.

Конечно, чародея лучше было бы захватить, да выпытать кое-какие недостающие сведения, но опасность ошибки или очередного поражения оставалась велика. Поэтому молодых воинов решили спустить на рязанского князя. Нашествие Мстителя не заставило викария забыть об Олеге, усиления которого он всерьёз опасался.

Сам Алексий не сказал перед строем ни слова, с напутствием выступил Кантарь.

— У каждого из вас своя голова на плечах, — ровным голосом вещал учитель, прохаживаясь вдоль строя. — Каждый может придумать свой способ, как справиться с делом. Вы можете объединиться по двое или трое, можете действовать в одиночку. Свои положительные и отрицательные стороны есть и в том, и в другом. Можете действовать нахрапом или же тайно, можете рядиться в любые одежды, выдавать себя за кого угодно. Важен лишь итог.

Кантарь на миг остановился, окинув строй взглядом, затем продолжил:

— Но куда более важно, чтобы ни у кого из посторонних даже мысль не возникла о том, кто за вами стоит. Ни малейшего подозрения! Если вас поймают, лучше умрите. Вам дозволяется самоубийство. Вам дозволяется всё! Вы — ангелы и не служите никому и ничему, кроме святой веры. Поэтому не задумывайтесь о каре небесной. Вы чисты перед богом сейчас и останетесь таковыми впредь, если только не предадите дело.

Поздней ночью молодые монахи покинули обитель и разошлись каждый своею дорогой. Лишь Пересвета, Алексий решил оставить при себе.

* * *

Бориса могли узнать московские бояре и священники из тех, что заезжали бывало в Нижний Новгород или Суздаль, а потому княжич предпочитал зря на Москве не мелькать. Не покидая трущоб, он занялся подготовкой отхода. Делом не менее важным, чем розыск викария. Как там сложится с Алексием неизвестно, а вот удирать рано или поздно придётся.

В меру разбрасывая серебро, Борис закупил у Мерина оружие и сколотил из оставшихся без работы лиходеев небольшую наёмную шайку. В случае необходимости отряд головорезов мог прикрыть их бегство из Москвы. К тому же, зная вполне местные ходы-выходы, разбойники брались вывести друзей из города и вовсе без сражения.

Сокол, тем временем, пропадал в городе, навещая одному ему известные места. Быть узнанным он не опасался. С помощью простейших вещей, вроде воска и шерсти, чародей так ловко менял облик, что товарищи отказывались верить, будто он обходился без колдовства. Сокол исчезал надолго, иногда на несколько дней, но возвращался всегда с ценными сведениями о московских делах.

А Рыжий со Скоморохом занялись поиском подходов к самому викарию.

* * *

Вельяминовского старшины Рыбы в городе не случилось. Тысяцкий забрал его с собой, когда отправился на очередную заварушку к границе. Потому приятели Рыбы остались на время без вожака. Но привычкам своим не изменили, и каждый вечер просиживали, угощаясь пивом, в корчме на Старой Владимирской Дороге. На подходе к заведению их и подловили охотники на викария.

— Вон они, — показал Рыжий издали. — Того, что покрупнее, с рубцом поперёк рожи, зовут Косым. Лучше говорить с ним. Крот, тот, что помельче, умишком больно обделён. Начнёт болтать, беды не оберёшься. На меня не ссылайся, они меня под другим именем знают. Да и, думаю, догадались, что я не тот за кого себя выдавал.

Рыжий, чтобы не попадаться бывшим знакомцам на глаза, поспешил вернуться в трущобы, а Скоморох, уяснив расклад, направился в корчму.

Как и в корчемнице Марии, здесь в эту пору людей собиралось меньше обычного. Повсюду стояли пустые столы, чего раньше за таким бойким местом не замечалось. Народ вёл себя значительно тише прежнего, не орал, не устраивал свар, но умудрялся напиваться при этом до чёртиков. Вельяминовские негромко беседовали, и Скоморох изрядно продрог у порога, дожидаясь удобного случая.

Наконец, Крот влил в себя достаточно пива, чтобы отойти по нужде, и новгородец, с кувшином в руке, присел на его место.

— Ты кто? — удивился Косой, не веря, что нашёлся человек, посмевший вот так вот запросто, без спроса, садиться возле вельяминовских людей.

— Тот, кто тебе нужен, — ответил Скоморох тихим, но вместе с тем твёрдым голосом. При этом он брезгливо отодвинул в сторону кувшин Крота.

Такая уверенность произвела на воина должное впечатление. Вместо того чтобы тут же отвесить незнакомцу плюху, Косой переспросил:

— Нужен?

— Я сказал, нужен? — делано удивился Скоморох.

— Да ты так сказал.

— Надо же, — ещё раз удивился тот. — Вырвалось, верно. Я хотел сказать, что у меня есть дело.

— Дело? Ко мне? — не поверил воин.

— Да, к тебе.

— И что же это за дело? — с вызовом спросил Косой, видимо, уже жалея, что не двинул проходимцу в репу с самого начала.

— Я ищу клад, — сказал новгородец с таким невозмутимым видом, будто искал заплутавшего пса.

— Вот как? — воин прищурился, отчего его знаменитый рубец, наводящий ужас на всякого собеседника, побелел.

— Вернее не ищу, — поправился Скоморох, не обратив внимания на уродство. — А уже нашёл. Знатный клад, гривен на сорок серебром потянет. Одна беда — я знаю, где он припрятан, но не могу туда проникнуть. Если ты мне поможешь, то получишь десятую часть.

— Чем помогу? — насторожился Косой.

— Сведи меня с надёжным человеком из Богоявленского монастыря. Нужно разузнать, что там, да как. А потом мы вместе туда наведаемся.

— Разбой в монастыре? — возмутился Косой. — Ты хоть знаешь, кому посмел предложить такое?

— Знаю, — осадил новгородец. — И это не разбой. Клад не принадлежит монастырю. Его зарыл один прежний монах, который теперь далеко. Это были его сбережения…

— Готов поставить тучные стада с райских пастбищ против твоей сломанной застёжки, что ты говоришь далеко не всё, — ухмыльнулся Косой. — Да, у меня есть надёжный человек. Как раз тот, что тебе нужен. Но пока ты не расскажешь мне всего остального, я и пальцем не шевельну.

— Как знаешь, — пожал плечами Скоморох. — Подумай, я найду тебя завтра…

— В кости играешь? — вместо ответа спросил Косой, гремя в воздухе глиняной плошкой.

— Нет, не играю.

— Жаль, — Косой положил кости на стол и потянулся к пиву.

Вернулся Крот. Не успел он раскрыть рта, как Скоморох поднялся, уступая место. Собираясь уйти, он, вдруг, взял плошку с костями, встряхнул и резким движением поставил донышком вверх.

— Подумай… — сказал новгородец и, оставив пиво на столе почти нетронутым, направился к выходу.

— Кто это был? — спросил Крот, провожая Скомороха взглядом.

— Не знаю… — ответил Косой, не сводя с плошки глаз.

Осторожно приподняв, он заглянул под неё и крякнул. У незнакомца выпало две шестёрки.

* * *

Оставив Скомороха в корчме, Рыжий, наконец-то, решил навестить Настю. Он был растерян и смущён, не зная, как встретит его женщина после столь длительной разлуки. Может быть, она охладела к нему, забыла, может быть, другого завела мужика? Хотя, вспомнил вовремя Рыжий, Мария вроде бы говорила, что одна Настя живёт.

Он перебрался через знакомый овраг, где в прошлом году увидел монахов, что и послужило причиной его поспешного бегства. Вышел к Курмышам, нашёл дом и робко постучался в дверь.

Дверь оказалась незапертой. В Курмышах, собственно, редко их запирали. Местные друг друга не трогали, а чужаки сюда забредали редко. Рыжий и теперь словно чувствовал на себе настороженные взгляды людей.

Постояв ради приличия некоторое время, но так и не дождавшись ни ответа, ни появления хозяйки, он набрался духу и вошёл.

Настю он нашёл в комнате. И не одну.

Младенец, сосредоточенно сосущий грудь, зыркнул сердито на вошедшего человека. Настя улыбнулась. Казалось, она вовсе не удивилась появлению Рыжего. Возможно Мария предупредила её, а быть может сама как-то почувствовала.

Женщина попыталась встать, но ребёнок вцепился в волосы, в руку и нахмурился ещё больше. При этом он принялся сосать с такой скоростью, словно заподозрил гостя в намерении отобрать у него материнскую титьку.

Как следствие, младенец поперхнулся, облив молоком всё вокруг, заорал. Настя, наконец, поднялась и, покачивая малыша, подошла к Рыжему. А на того будто столбняк напал. Схватился рукой за притолоку и ни с места.

Настя изменилась. Самую малость располнев, она, тем не менее, выглядела красивей, чем прежде. А может так просто показалось Рыжему.

— Чего стоишь, проходи, — сказала она тихо.

Рыжий вошёл в комнату и присел на краешек лавки. Настя уселась рядом. Они молчали пока малыш не уснул. И всё это время Рыжий размышлял, его ли это ребёнок. По всему выходило, что его.

Увидев, как он покраснел и поняв причину, Настя кивнула в подтверждение.

— Ах, ты! — только и смог произнести Рыжий. — Ну, Мария, не могла предупредить…

Он взъерошил голову и отчего-то набросился на Настю:

— А ты, чего весточку не подала?

— Ты ж убежал тогда со своим монахом, словно вам обоим пятки смазали, а где тебя искать, как найти, не сказал. Я уж и к Марии ходила спрашивала, но она не знала ничего. Правда нагадала, как-то, что ты объявишься ещё…

— Я же не знал… — виновато произнёс Рыжий.

— Не винись, — сказала Настя и, наконец, не выдержав, обняла.

Рыжий долго не выпускал женщину из объятий, целуя и вытирая ладонью слёзы с её лица. Потом вдруг спохватился, спросил:

— А как же ты одна с дитём?

— Здесь, в Курмышах, до этого никому нет дела, а на Москве никто и не выпытывает…

— Крестила?

— Крестила, — кивнула Настя. — Даниилом назвали, Данькой то есть. Мария крестницей была.

— Сын, — только теперь понял Рыжий. — Надо же…

Необычное, неведомое до сих пор счастье, переполняло его. Распирала гордость, хотя, по сути, его заслуга в рождении сына была не слишком значительной. Всю ночь он не спал, поднимаясь то и дело с кровати, чтобы взглянуть на Даньку.

А следующим вечером Рыжий устроил в корчемнице Марии славную попойку, угощая всех, даже случайно завернувших туда разбойников. Каждого заставлял выпить за здоровье сына, принимал поздравления и был по настоящему счастлив.

* * *

Неожиданно обретя семью, Рыжий разрывался теперь между хижиной в Курмышах и домом, где остановились заговорщики. Видя, что толку от товарища не густо, друзья оставили на него лишь мелкие хлопоты. Впрочем, дело, кажется, близилось к завершению. По крайней мере, Скоморох обещал вскоре узнать место и время их вылазки против Алексия.

Спустя неделю после разговора в корчме, в укромном домике на краю Москвы, он встретился с человеком, которого нашёл для него Косой. Вельяминовский воин тоже присутствовал при разговоре, не забывая об обещанной ему части добычи.

Человек совсем не походил на монаха, но его осведомлённость в делах викария не вызывала сомнений. Незнакомец не представился, но и сам не выпытывал, кому и для чего нужны его знания и связи. Косой также не называл человека по имени, видимо таков у них был уговор. Однако Скомороха это ничуть не тревожило. Меньше всего он задумывался, что за человек, да откуда он взялся. Его волновали лишь точные сведения.

— Алексий завтра к обеду отправится в кремль, на митрополичий двор, — доложил человек. — Вроде встреча у него там назначена с Феогностом. Встреча, по всей видимости, важная, касаемая каких-то моровых дел, так что продлится до вечера. Не меньше.

— Завтра, точно? — переспросил Скоморох.

— Точно. В обед, — подтвердил незнакомец.

— Сколько обычно людей его сопровождает?

— Это тебе зачем? — насторожился Косой. — Уедет, и ладно, сразу отправимся в монастырь.

Мечник перекрестился.

— Нет, — возразил новгородец. — Нужно, чтобы и печатник его уехал, не то не выгорит дело.

— Обычно с печатником он и ездит, да ещё с кем-нибудь из служек, — сообщил человек.

Скоморох протянул незнакомцу оговоренную плату и попрощался. Договорившись встретиться с Косым возле монастыря незадолго до обеда, он поспешил объявить новость товарищам.

* * *

Сон дурной Алексию снился. Будто приезжает он в Киев, а там мертвецов полный город. Но словно живые все, по улицам ходят, здороваются с ним, благословения просят, а за спиной ухмыляются. Страшно Алексию, пот прошибает, но он дальше идёт — куда же из сна-то денешься. Походит ко дворцу княжескому, а там его стража встречает — все, как один, мертвецы. Из-под шлемов — глазницы пустые смотрят. Глянул Алексий им в ноги — копыта козлиные. Совсем ему не по себе стало, но ничего не поделаешь, зашёл в ворота, поднялся по лестнице и очутился в палатах княжеских, в гриднице.

Посреди гридницы стол стоит длинный, весь яствами уставленный. Во главе стола князь сидит. В куньей шубе и соболиной шапке, камнями усыпанной. За столом по обе руки от князя бояре расселись и дружинники. Пир идёт.

Поклонился Алексий князю с боярами, крест святой положил, но не сказал ни слова.

«Гой еси, Алексий!» — говорит тогда князь и наливает огромную чашу вина — «Пей!»

Алексий подвох чувствует, отказывается выпить. Князь в гневе плещет вино под ноги и половицы будто кровью заливаются.

«В поруб собаку!» — кричит князь.

В и без того неспокойный сон ворвался тревожный голос Василия:

— … Кир Алексий, беда… — кричал печатник где-то за дверью, — владыка убит…

Стряхнув с себя остатки ночного кошмара, Алексий приподнялся и, упираясь локтем, судорожно глотнул из кубка, что всегда стоял наготове возле кровати. Затем медленно встал, накинул хитон и подошёл к окну. Отодвинув ставень, выглянул наружу. Раннее утро. Едва начало светать. Кругом ещё стояла зимняя темень, но заря уже рассеивала мглу на востоке. Викарий было подумал, что голос печатника ему примерещился, но тут тревожный крик повторился. Пришлось подойти к двери и отодвинуть засов, впуская Василия.

— Убит? — переспросил Алексий. — Где убит, кем?

— У себя, на дворе митрополичьем, прямо в постели. Гришка только что прибыл оттуда. Помилуй бог, что рассказывает.

Выпалив всё на одном дыхании, Василий затравленно посмотрел на хозяина.

— Зови! — коротко распорядился викарий. Заметив непонимание в глазах печатника, громко повторил: — Гришку зови.

До пострижения Гришка занимался в Сущевской слободе убогим промыслом, иными словами, нищенствовал. Он выглядел щуплым и нездоровым человеком, с вечно бледным лицом, за что неизменно имел кусок хлеба. Но при всём при этом, в монахах, он проявил себя редким живчиком, и потому, хоть и не посвящён был в тайные дела, использовался Алексием для небольших поручений. Только на днях викарий отправил его на митрополичий двор с тем, чтобы наблюдая за духовенством, он доносил об их настроениях, а в особенности о том, что касалось отношения к нему самому, наместнику Феогноста. И надо же, как вовремя отправил.

Гришка, крестясь и кланяясь, чуть ли не вполз в келью.

— Говори, — приказал Алексий.

Монах набрал побольше воздуха и начал рассказ:

— Вчера владыке нездоровилось что-то, шатало его. Поэтому спать он рано отправился, сразу, как отстоял вечернюю молитву. Так что и двор весь рано затих, чтобы сон его не тревожить. Я ещё прошёлся, послушал — может разговоры воровские кто ведёт, но нет, всё тихо было. А среди ночи послышались вопли из владычной опочивальни. Я перепугался сперва — жутко было одному-то идти, но потом побежал всё же. Возле самых дверей служку дворового встретил и одного из княжьих людей — они, услышав крики, тоже к опочивальне бежали. Втроём мы и вломились к митрополиту…

Стоящий рядом с Гришкой Василий побледнел, уже зная, что последует дальше, а Алексий нахмурив лоб, принялся щипать себя за ухо, что являлось признаком сильного волнения.

Монах между тем рассказывал дальше:

— А там… боже мой… — монах перекрестился, — кровищи, что на мясных рядах, аж ноги скользят. Кровь ещё тёплая — дымится. Сам Феогност к стене прибит гвоздями, в глазницах ножи торчат, а вместо брюха дыра зияет, да такая внушительная, что стену сквозь неё видно. Служка тот сразу без чувств свалился.

Гришка перевёл дух и продолжил:

— У нас оружие с собой только у кметя княжеского оказалось. Я ему говорю, так, мол, и так, пускать сюда никого нельзя, а надо послать за князем Семёном Ивановичем, да за епископом владимирским, за вами, то есть, кир Алексий. Так и решили. Кметь тот сторожить двери остался. Я к вам сразу бросился, а служка, стало быть, к князю побежит, как очухается…

— Молодец! — похвалил монаха Алексий. — Всё правильно сделал и решил правильно.

Тот, несмотря на серьёзные обстоятельства, не удержался от довольной улыбки — не часто простому монаху доводилось от Алексия похвалу слышать.

Викарий отослал его в церковь молиться, а печатнику приказал:

— Василий, седлай лошадей, поднимай Хлыста, Кантаря и… Пересвета возьми. Едем в Кремль. Сейчас же.

Пока печатник выполнял распоряжение, Алексий как раз успел собраться, и скоро пятеро всадников стрелами вынеслись из ворот обители, взяв направление на Кремль.

* * *

Четверо охотников на викария отправились к выбранному накануне месту засады ещё ранним утром. Однако, не успев одолеть и половины пути, они встретили несущихся на полном скаку всадников. Видев, до сих пор викария лишь однажды, да к тому же издали, они, тем не менее, сразу узнали его впереди небольшого отряда. В четвёрке сопровождающих Алексия всадников, легко угадывались знакомые монахи-воины.

Заговорщики сошли с дороги, прикрыв лица плащами. Будто бы опасаясь перемешанного с грязью снега, что летел из-под лошадиных копыт. А на самом деле они постарались остаться неузнанными. Но отряд проскакал мимо, не обратив на прохожих никакого внимания.

— Чёрт! — выругался Скоморох. — Он появился раньше, да ещё с целым отрядом. Всё сорвалось!

— Может быть, что-то случилось? — предположил Борис.

— Случилось, — с досадой сказал новгородец. — Теперь мне нужно будет как-то объясняться с Косым. Он ведь и вправду думает, что мы с ним полезем сегодня в монастырь. Может заподозрить подвох, и в таком случае через него больше ничего не узнаем. Если вообще не придётся уносить ноги.

— Нужно было отследить того человека из монастыря, — заметил Рыжий. — Мы могли бы его прижать и без Косого.

— Чего теперь зря терзаться? — произнёс задумчиво Сокол. — Узнать бы, что за дело подняло Алексия в такую рань. Как бы оно до нас касательства не имело.

Трое развернулись и пошли обратно к Москве, а Скоморох поплёлся к монастырю, придумывая на ходу, чего бы такого поувлекательнее наплести Косому.

* * *

Стоящий у двери митрополичьих покоев дружинник с трудом сдерживал напор монахов, дворни и священников. Последних удержать оказалось сложнее всего, они тыкали в воина кулаками, сыпали проклятия, брызгали слюной, требуя немедленно пропустить их к владыке. Дружинник весь бледный от свалившейся вдруг ответственности, пытался им объяснить, что до прихода князя и владимирского епископа никого допускать в покои митрополита не велено.

— Кем не велено? — чуть не визжал какой-то игумен, норовя ущипнуть воина за икру.

— Мною, — раздался за спинами тихий, но твёрдый голос викария.

Увидев Алексия, дружинник вздохнул с видимым облегчением. Все, кто столпился у двери, повернулись на голос и расступились, склонив головы.

— Помоги ему, — приказал Алексий Хлысту, кивнув на дружинника. — Кроме князя никого не впускать.

По клиру пронёсся недовольный шёпот.

— А кто будет упорствовать, — добавил викарий громче. — Лупи по хребту без оглядки.

Хлыст тут же взялся наводить порядок, оттесняя любопытных подальше. Дружинник, вытерши пот со лба, принялся помогать. С некоторым роптанием, духовенство вынуждено было подать назад.

Раскрыв дверь лишь настолько, чтобы протиснуться внутрь, Алексий вошёл в опочивальню. Следом просочились подручные.

Зрелище и впрямь оказалось жутким. Истерзанное тело Феогноста висело на стене, словно медвежья шкура. Внутренности валялись по всей комнате, кровь залила пол и постель. На лице старика замер предсмертный ужас.

Непривыкшего ещё к подобным зрелищам Пересвета вырвало. Молодой монах виновато потупился, но Алексий не пощадил его, заставив тщательно осматривать комнату вместе со всеми. На долю Василия и Кантаря достался альков, Пересвету поручили исследовать стены, сам же викарий занялся грамотами и свитками, что во множестве валялись повсюду. Он быстро просматривал содержимое, как будто старался успеть до появления князя. Натыкаясь на что-нибудь ценное, тут же припрятывал свиток за пазухой.

— Кир Алексий! — позвал Кантарь.

Присев на корточки возле кровати, Алексий разглядел на полу кровавый след. Сквозь пятна крови проступали царапины от мощных когтей. Измерив расстояние между ними, викарий нахмурился. Отпечаток явно не принадлежал человеку, не напоминал он и звериную лапу. Не водились на земле такие животные. С самого вселенского потопа не водились. Жуткая нездешняя тварь побывала в покоях митрополита.

Вбежал взволнованный князь.

— Что здесь… — начал он, но умолк, увидев пригвождённое тело митрополита.

Мельком взглянув на князя, монахи продолжили поиски.

— Кто его так? — спросил Семён, после того как пришёл в себя.

— Кто знает, всякое может быть, — неопределенно ответил Алексий.

— Всякое? — удивился князь.

— Думаю, без дьявола не обошлось. Достал он владыку, через тварей каких-то достал.

Алексий помолчал и продолжил:

— В любом случае никто, кроме тех, кто уже видел, не должен узнать об этом. Ни один человек. Это нанесёт ущерб церкви, а, кроме того, на Москве может подняться смута. Нельзя пугать людей дьяволом.

Князь кивнул.

— Пересвет, — распорядился Алексий, — принеси воды, побольше. Из дворни не зови никого. Сами замывать будем. И, смотри там, ни слова!

Монах обернулся быстро, притащив два ведра горячей воды. Они с Кантарём и Василием разодрали на тряпки бархатную занавесь и принялись отмывать кровь.

— А что людям расскажем? — спросил Семён.

— Скажем, что от чёрной владыка скончался, — предложил Алексий. — Чрево зашьём ему, чтобы в гробу не заметно было, глазницы прикроем.

— Добро, — согласился князь.

* * *

Завернув узлом снятую с митрополита окровавленную одежду, викарий наказал монахам стеречь комнату. Сам же, одолжив у Кантаря менее приметный плащ, отправился к Ледару.

Ледар был колдуном. Может быть последним на Москве. Тем, что его ещё не согнали с места, или тем паче не сожгли в срубе, он целиком был обязан Алексию. Позволил тому жить в городе, даже промышлять нехитрым ведовством, викарий получал взамен некоторого рода услуги, касающиеся тех вопросов, в которых церковь не желала быть запятнана. Пользуясь таким мощным прикрытием, как церковный суд, Ледар обзавёлся большим кругом постоянных посетителей, в который входило немало бояр и даже членов княжеской семьи. При всём при этом, колдун умудрялся жить скрытно и тихо, не желая лишиться милости своего попечителя.

Покинув митрополичий двор, Алексий миновал кремлёвские ворота и отправился в купеческую часть посада. День был уже в самом разгаре, солнце упрямо трудилось над уничтожением сугробов, а люди, несмотря на опасность мора, повылазили из домов, радуясь хорошей погоде. О жуткой смерти Феогноста народ ничего ещё не прознал. И Алексий надеялся, что и не узнает.

Приземистый, но вполне добротный и богатый на вид дом Ледара стоял в ряду десятка таких же хором, принадлежащих московскому купечеству. Мало кто из соседей догадывался, что под боком у них проживает самый настоящий колдун. Ледар выдавал себя за ушедшего на покой торговца, мирно проживающего свои сбережения, которые ему по бездетности некому было оставить. Действительно он обитал в доме один, и лишь добрая старушка приходила каждый день прибирать и готовить, получая за труд небольшую плату.

Внутреннее убранство дома не слишком отличалось от внешнего вида. Большой окованный железом сундук с хитрым замком занимал добрую половину комнаты и служил Ледару помимо прочего и кроватью. Обычный стол, лавки, икона в красном углу — обстановка, каких много.

Завидев нечастого здесь гостя, колдун резво соскочил с сундука и поклонился. Алексий чуть было не благословил хозяина по привычке, но, вспомнив, с кем дело имеет, лишь перекрестился на икону.

— Ты нарушаешь наш уговор, — начал с порога викарий. — По всей Москве про тебя ходят слухи…

— Какие же, господин? — с испугом спросил Ледар.

— Неважно какие, — строго отрезал Алексий. — Важно, что ходят.

Он прошёлся по комнате и уселся на лавку.

— Ты сколько раз клялся, что прекратишь чаровать в городе? Но вижу, за старое взялся. Что, по костру соскучился, старик? Это я мигом тебе устрою.

— Но все, кто ко мне обращается — люди из высшей московской знати. — возразил Ледар. — Бояре сами хвастают друг перед другом моей помощью, сами разносят небылицы о моих способностях. И когда ко мне, поверив слухам, обращаются другие вельможные господа, я не смею им отказать. Такой отказ неминуемо привёл бы к разоблачению, а это гораздо хуже каких-то там неясных слухов.

— Не лги, псина блохастая! — возмутился Алексий. — На прошлой неделе, я точно знаю, ты колдовал для купчишки завоженного. Не для боярина. Если так пойдёт дальше, скоро мужиков привечать станешь?

Ледар смутился, но всё же буркнул в ответ:

— За того купца просил младший Вельяминов. А просьба сына тысяцкого дорогого стоит. Да и дело-то было пустяковое, любовное. С таким делом любая старуха справится. Присушку купцу изготовил, велик ли грех?

— Всё, что от вас, поганых, исходит — грех! — отрезал Алексий и возмущённо добавил. — Любовь вам пустяковое дело, ишь ты!

Ледар всё же догадался — викарий явился к нему не для того, чтобы разнос учинять. Поэтому позволил себе оправдываться. Алексий и в самом деле недолго распекал колдуна. Сделав ещё несколько придирок, перешёл к делу.

— Этой ночью скончался Феогност.

— Да не молод уже был старик, — нисколько не удивился и тем более не расстроился Ледар. Находясь в зависимости лишь от викария, он не испытывал к митрополиту никакого почтения.

— Его убили, — уточнил Алексий.

— Убили? Но кто?

— За тем к тебе и пришёл.

— Но ты же не думаешь, господин мой, что это я убил митрополита? — испугался Ледар.

— Куда тебе… — презрительно хмыкнул Алексий. — Во всех ближайших краях есть только один колдун способный на такое. Но, полагаю, не его рук это дело.

— А чьих же?

— Вот ты мне об этом и расскажешь, — разозлился Алексий. — Причём незамедлительно!

Ледар икнул, но быстро сообразил, что из просьбы викария можно извлечь определенную выгоду. Он потёр лоб и деловито заявил.

— Мне нужно увидеть место убийства.

— Это исключено, — ответил Алексий. — К тому же покои уже прибрали, а следы замыли.

— Зря, — оценил Ледар непростительную, по его мнению, оплошность.

— Тебя, псину поганую, не спросили! — устало ругнулся Алексий.

Выложив на стол и развернув узелок, он показал колдуну окровавленные лохмотья.

— Вот тебе одежда, в которой нашли митрополита. По ней и выведай всё.

При виде митрополичьих лохмотьев всякие сомнения в своих способностях покинули Ледара и он, со знанием дела, взялся за изучение пропитанных кровью тряпок.

Осторожно разложив одежду, хозяин, словно жеребец перед молодой кобылой, стал крутиться вокруг стола. При этом он приговаривал какие-то слова, в которых Алексий не почуял ничего колдовского. Оттяпав от одежды несколько лоскутков, колдун затеплил свечку, достал чашку и, насадив один из обрывков на кончик ножа, принялся калить его над огнём. Дождавшись, пока от тряпицы не пойдёт вонючий дым, он опустил нож в чашку, наполненную бурой жидкостью. В чашке зашипело, взметнулся пар. Ледар в ожидании присел на лавку и решил пояснить свои действия викарию.

— Мой учитель говорил, что кровь, пролитая человеком перед смертью, сохраняет сведения, о его убийце. Вопрос только в том, как принудить её заговорить. Сейчас я освобождаю кровь от молчания, это займёт некоторое время.

Заполняя собой всю комнату, от чашки поднимался вонючий дым.

— Слишком мудрёно для деревенского колдуна говорил твой наставник, — заметил Алексий.

— О! Меня обучал не простой человек. Он читал книги и на греческом, и на латинском. Он прошёл многие земли и собрал мудрость многих народов…

— Ладно, оставь… — махнув рукой, Алексий поморщился то ли от запаха, то ли от восхвалений.

Дальше они сидели в полном молчании. Ожидание затянулось. Ледар несколько раз опускал в чашку палец, но тут же отдёргивал руку. Наконец, когда жидкость остыла, колдун приступил к дальнейшим чарам. Он что-то высматривал на дне посудины, принюхивался к запахам, перетирал между пальцами осадок. Это продолжалось долго и выглядело на взгляд Алексия весьма глупо. Но он терпел, зная, что колдун не посмеет обманывать.

— Феогноста убил не человек, — закончив ворожить, произнёс Ледар. — Вряд ли какая-то нежить, хотя умер он страшно. Скорее всего, это сделал неведомый мне демон или дух. Сильный дух, пришедший из далёкого мира. Настолько сильный, что смог преодолеть заступничество вашего бога.

— Может быть, это тоже был бог? — спросил Алексий, стараясь выглядеть невозмутимым.

Ледар посмотрел на него с опаской и ответил:

— Может быть бог. Даже больше похоже на бога. Вот только…

— Что?

— Мне никогда не доводилось слышать о таком боге. Если он всё ещё здесь, в нашем мире, то опасность нависла над всеми. Он одержим местью… Когда мстит дух, это понятно и одолимо. Но бог!

Викарий молча собрал окровавленные лохмотья, завернул их в тряпку и, ни словом не поблагодарив колдуна, направился к двери.

— И смотри! — предостерёг Алексий перед уходом. — Если хоть слово из глотки твоей вылетит, оловом её залью. Ты меня знаешь.

Теперь у викария не осталось сомнений, что за тварь такая наведалась ночью к Феогносту. Предчувствие не обмануло его — Мститель явился.

Он давно уже решил что делать. Долго сомневался, прикидывая то так, то эдак, но решился. Нужный заговор, способный если не остановить Мстителя, то направить его на других, выучен ещё осенью. И на какого врага направить восставшего бога, Алексий решил давно. На Сокола, на поганую Мещеру. Пусть его враги сойдутся между собой, пусть испробуют мощь друг на друге.

Но стоит ли спешить? Алексий решил, что не стоит. Зачем? Смерть Феогноста расчистила дорогу к митрополичьему сану ему самому. Кто будет следующей жертвой? Князь Семён? Его семья, дети? Превосходно. Это только ускорит выполнение давних замыслов викария. Следует только прикрыть от Мстителя Ивана и княжича Дмитрия. Ну и самого себя, разумеется. Тут очень кстати оказался бы змеевик, но добыть его не удалось. Даже ценой жизни лучшего из монахов.

* * *

Митрополита отпевали как положено и хоронили со всеми полагающимися почестями, но без обычного людского скопления — объяснили народу, мол, чёрную подхватить можно.

Теперь Алексий занял место Феогноста. Ну, то есть почти что занял. Ни у кого в Московских землях сомнений на этот счёт не возникало, однако немало нашлось и соперников-соседей, способных предложить на выгодную должность иного человека. И не только предложить, но и поддержать серебром, а если нужда возникнет, то и мечом. Нужно было срочно ехать в Константинополь, пока там не поставили на Русь кого-нибудь другого. Но Алексий не спешил. Он ждал. Ждал дальнейших действий Мстителя.

После жуткой смерти митрополита викарий перестал спать спокойно. Каждую ночь ему мерещилось чудовище, приходящее с требованием расплаты. Даже обладая знаниями Предславы, он не мог быть уверен до конца в собственной безопасности. И викарий всё больше сожалел о так и не обретённом змеевике, который, (теперь он не сомневался), оберегает владельца от Мстителя.

Алексий просыпался в холодном поту, а то и вовсе не спал по нескольку ночей кряду, но с наступлением дня всякий раз приходил в себя, вновь обретал способность чётко мыслить и действовать.

Первым делом, он отправил маленького Дмитрия, вместе с отцом и матерью за город, в одно из тихих княжеских владений, куда не только мору, но и Мстителю, добраться будет непросто. Обезопасив тех, на кого он рассчитывал в будущем, Алексий занялся настоящим.

Ему удалось убедить Семёна, что княжеской семье ничего не угрожает, что отъезд князя в такое сложное время может неправильно быть истолкован народом и боярами, что город после позорного бегства властителя может и вовсе остаться без жителей, а это смерти подобно для всего их дела.

Собственно, он и не слишком преувеличивал опасность, а потому убедил властителя без труда. Великий князь с детьми остался в Москве.

* * *

Семён проснулся среди ночи от малообъяснимого беспокойства. Ему не приснился какой-нибудь ужас, он не услышал никаких подозрительных звуков, лишь мерные шаги стражников, да далёкий стук колотушки, доносились в этот час до покоев. И всё-таки, ему стало страшно.

Он спал один. Мария по совету лекаря отправилась за город, а малолетние сыновья находились под присмотром нянек в соседних комнатах. Князь огляделся, но ничего странного не обнаружил. Даже в самых тёмных углах комнаты, куда не попадал отблеск горящих свечей, не таилось ровным счётом ничего страшного.

Пламя вдруг дрогнуло, как от короткого сквозняка. Семён насторожился. Несколько свечей уже догорало, остальных вполне хватило бы до рассвета. Тем не менее, он поднялся с кровати, чтобы заменить огарки. Князь никогда прежде не занимался чёрной работой, но слуг звать не захотел, и ему пришлось долго искать новые свечи.

В соседней комнате, где спал Ванюша, вдруг, гулко стукнуло, будто что-то упало на пол. Возможно, заснувшая нянька выпустила рукоделье. Семён прислушался, но стук больше не повторился. «Няньке бы надо устроить выволочку, чтоб не спала впредь, — подумал князь. — Только от сынишки в тайне. Слишком привязался мальчонка к деревенской бабе».

Мысль о наказании женщины неожиданно прогнала страх. Успокоив себя таким образом, князь налил в кубок вина. Выпил. Присев на кровать, уже собирался вернуться ко сну, как вдруг услышал шорох. Скорее всего, это просто скреблись мыши, которых в дворцовых палатах водилось изрядно.

Князь заставил себя лечь, и лежал с открытыми глазами, пытаясь думать о чём-нибудь стороннем. Но тревога всё больше охватывала его. Какая-то странность происходящего не давала заснуть.

И тут он понял, что вот уже некоторое время, не слышит шагов стражников. Не всех стражников. Те, что охраняли стены кремля, ворота, двор, топали по-прежнему, но вот шаги в крыле, где обитал князь, давно стихли. Страх вернулся. Комнаты во дворце были устроены так, что можно пройти из одной в другую несколькими путями. Стражники, хоть это явилось бы неслыханной дерзостью, вполне имели возможность миновать княжеские покои и присоединиться к своим товарищам, несущим службу во дворе. Для чего? Да мало ли? Выпить пива, поболтать, или просто пройтись, разминая затёкшие ноги.

Однако князю подобные причины показались сейчас надуманными. Набравшись решимости, Семён позвал постельничего. Ответа не последовало. Тогда он крикнул громче, призывая хотя бы кого-нибудь. Тишина.

Жутко ощущать себя единственным бодрствующим человеком в огромных палатах. Теперь князь встревожился по-настоящему. И, как подтверждение его страхов, из ванюшиной комнаты вдруг послышались мерзкие чавкающие звуки. Это уже точно были не мыши. Так чавкают свиньи, когда набивают утробу пищей. Но кого-кого, а свиней во дворце сроду не водилось. Вскочив на ноги, Семён сорвал со стены меч и бросился в комнату сына.

Вбежав, он едва не лишился рассудка. Жуткая мохнатая тварь в две сажени ростом, склонилась над качающейся колыбелью. Чавканье доносилось оттуда. Нянечка, раскинув в стороны руки, лежала на полу. Убитая, а быть может, при появлении чудовища у женщины просто не выдержало сердце? Сейчас князь не думал об этом.

Когда тварь повернула мерзкую, похожую на кабанью, морду в его сторону, он увидел капающую с клыков кровь. Это была кровь его сына. Его наследника!

Семён закричал, поднимая тревогу. Закричал с такой силой, что призыв смогли бы услышать на самых дальних кремлёвских башнях. Но он вдруг ощутил, что голос звучит не громче шелеста ночного мотылька, словно всё вокруг покрыла невидимая глазу плотная завеса.

Глаза князя налились кровью. Выставив перед собой меч, он с рёвом кинулся на мохнатое чудовище, но, наскочив на мощный удар когтистой лапы, был отброшен назад. Ударился теменем и почти сразу провалился в беспамятство. А перед этим услышал глухой рык:

— Твой черёд ещё не пришёл, князь.

* * *

Несмотря на полученную от викария выволочку, Ледар не прекратил оказывать знатным посетителям мелкие колдовские услуги — жить-то на что-то надо. Бояре чаще всего хотели двух вещей — перебраться на более близкое к князю место, оттеснив соперников, или же сломить сопротивление какой-нибудь неуступчивой красавицы, главным образом из купеческих дочерей. Все прочие и без присушки долго боярам не противились. Правда, иногда попадались и любопытные случаи. Как-то раз его привлекли к поискам клада. Он и в самом деле привёл жадного боярина к зарытому на пепелище возле Неглинки, схрону. Вот только цена тому кладу оказалась в итоге куда меньше платы, взятой за услуги Ледаром. А однажды, по воле самого князя, его подрядили выявить татей, что опередили коломенских даньщиков и собрали все сливки с двух десятков селений. Тогда, его попытки не увенчались успехом — след уводил вниз по Оке, а на воде, как известно, никакой чародей ничего прочитать не в силах. Но, по правде сказать, в тот раз ему и вовсе не заплатили. Сейчас-то больше от мора обереги спрашивают. Оно и понятно, не до девок теперь купеческих, да и места под князем нынче сами собой освобождаются — на погосты бояре съезжают. Там-то за места не больно дерутся.

Ожидая очередного посетителя, Ледар волновался. Не нравилось ему, что вновь приходиться принимать купца. Как бы опять Алексий не взбеленился. Но что поделать — за армянского гостя просил думный боярин Бяконтов, приходящийся, кстати сказать, тому же викарию родным братом. Тут куда ни кинь — всюду клин.

В назначенный час, стройный, седой армянский купец, вошёл в дом колдуна. Вошёл уверенно, не озираясь по сторонам, как это делали многие, даже самые уважаемые вельможи. По всему видно — человек суровый, шутить не любит.

Не успел Ледар поздороваться, предложить гостю квасу, как почуял неладное. Почуял, что не купец это вовсе. Затряслись поджилки. Кровь бросилась в лицо — свой брат, колдун, явился. Брат — это только так говорится. От таких братьёв подальше лучше держаться.

— Здравствуй, Ледар, — произнёс гость. — Меня Соколом зовут, слышал, небось?

Он слышал. Сел на лавку, раскрыв рот, да так и не смог ответить.

Сколько нижегородских денег потратил Сокол, чтобы добраться до Ледара, уму непостижимо. Москва только на эти средства смогла бы отстроить ещё один кремль. Бояре не гнушались принимать мзду, тем более, когда речь шла не о государственных делах, а всего-навсего о знаменитом московском колдуне. Прикидываясь то купцом, то иноземцем, то и тем и другим вместе, Сокол, в конце концов, добился своего. И теперь оставалось завершить начатое.

— Не стану попусту угрожать, Ледар, но если слышал обо мне, то знаешь — тебе против меня не выстоять и четверти часа. Заступников своих церковных тоже не надейся дождаться. Даже если и есть у вас какой знак, Алексий не успеет сюда раньше, чем я прихлопну тебя словно муху. Так что давай договоримся — ты мне выкладываешь всё, что знаешь о викарии и, в особенности о смерти Феогноста, а я, не причинив тебе ни малейшего вреда, ухожу. Серебро не предлагаю, его у тебя и без того в достатке.

Всё время пока гость говорил, хозяин лихорадочно искал выход. Положение, в которое он угодил, никак не радовало. Сокол и Алексий стоили один другого, и каждый из них, мог запросто стереть Ледара в муку. Попасть в подобные жернова не хотелось бы. И всё же колдун облегчённо перевёл дух. Сперва, когда чародей назвался, он уж было подумал, не Сокол ли Феогноста и растерзал. Но раз сам об этом спрашивает, значит не он.

Как только чародей закончил, Ледар, напустив на себя жалобный вид, взглянул гостю в глаза.

— Но я незнаком с Алексием, — ответил он. — И не знаю, что случилось с Феогностом. Говорят, он умер от мора.

— Так не пойдёт, — спокойно, без раздражения возразил Сокол. — Я ведь легко отличаю правду ото лжи. Легче чем ты читаешь по-гречески. Сейчас ты солгал. И про Алексия, и про Феогноста.

Ни малейшей надежды на успех в поединке с суровым гостем у Ледара не было. Тем не менее, он решился на отчаянную попытку и нанёс удар — так велик оказался страх перед местью викария.

Колдовство Ледара не отличалось изяществом. Он не мог, к примеру, остановить в жилах противника течение крови. Не умел прервать дыхание врага или как-то ещё уничтожить его жизненную силу. Но то, что умел, сделал молниеносно и сокрушительно.

Внезапно, в глазах Сокола появилась пелена. Даже не пелена, а как бы раздражающее глаза мельтешение. Сперва белое и ослепительное, словно свежий снег, оно стало постепенно краснеть, наливаясь, всё более мрачным оттенком. Все попытки Сокола разглядеть окружающее пространство вызывали непереносимую мучительную резь.

Пользуясь смятением гостя, Ледар метнулся к лавке. Достал из тайника кинжал и бесшумно направился к чародею, стараясь зайти сбоку.

Если бы Сокол вздумал бороться с чарами, то, вероятно, получил бы под рёбра несколько пядей зачарованного железа. Но он поступил иначе. Вовсе закрыл глаза, полностью отдаваясь внутреннему чутью. Это его и спасло. Осознав надвигающуюся угрозу, он выхватил из-под плаща саблю и выставил её навстречу колдуну. То был обычный, купленный Рыжим у Мерина, клинок. Но кинжал против него, то же самое, что Ледар против Сокола.

Убить противника при таком раскладе не составило бы чародею великого труда, но он пришёл не за жизнью, а за сведениями. Поэтому не ударил, а лишь удержал Ледара на расстоянии. Одолев, тем временем, с чужие чары, Сокол пустил в ход свои. Отбросив кинжал, колдун вдруг упал на колени, закрыл ладонями уши. Тот звук, что, терзая мозг, раздавался сейчас в его голове, слышал лишь он один. Ни Сокол, ни соседи или прохожие ровным счётом ничего не почувствовали.

Кстати говоря, это изощрённое волшебство на людей обыкновенных, не обладающих колдовской силой, не подействовало бы вовсе. Это оружие было придумано против врагов своего, чародейского, племени. И за всю жизнь Сокол лишь однажды пускал его в дело, поскольку не имел привычки ссориться с колдунами.

— Довольно! — произнёс Сокол также спокойно, как и в начале разговора, будто не кипела только что смертельная схватка. — Пусть твоя совесть теперь успокоится. Ты сделал всё, чтобы сохранить тайну.

— Совесть успокоится, это верно, — пробурчал колдун, поднимаясь с пола и потирая виски. — А вот Алексий, он вряд ли.

— Что касается меня, то я с ним не вожусь, — пожал Сокол плечами. — А ты легко можешь скрыть правду от священника, ты же колдун всё-таки.

— Священника? — взвопил Ледар. — Да он чародей почище твоего будет. А с такими как я, забавляется, точно кот с мышью.

— Что же он в таком случае за помощью к тебе приходил? — полюбопытствовал Сокол.

— Ты, небось, тоже не всё умеешь… — буркнул Ледар в ответ.

Спустя четверть часа (а больше находиться в столь опасном месте он не мог себе позволить), Сокол узнал всё, что хотел.

Итак, Мститель объявился на Москве… и мстит — чего же ему ещё делать… Алексию не позавидуешь. Кто знает, на ком остановится мщение. Может, восставший бог задумал и вовсе извести всё их церковное семя. Теперь Соколу стало понятно, почему викарий с таким упорством охотился за ним и змеевиком. Чуял Алексий опасность. Загодя чуял. Страховку себе искал.

Покинув дом Ледара, чародей свернул в ближайший закоулок и поспешил в безопасные московские трущобы.

* * *

Весна бушевала вовсю. Ей, весне, было невдомёк, что она больше не радует людей, как это бывало прежде. Потому, что весна означала жизнь, а сейчас люди думали только о смерти.

— Но дети, дети-то, в чём повинны? — спрашивал князь у Алексия.

— За твои грехи они отвечают, — довольно жёстко отвечал викарий. — Ты прогневил бога…

— Да чем же? — воскликнул князь.

— Чем? Да ты никогда и не был послушен церкви. Столько сколько ты нагрешил, твои бояре за всю жизнь скопом не натворили. Взять хотя бы женитьбу. Вопреки всем правилам, вопреки слову митрополита, ты женился в третий раз…

— Но ты же сам одобрил этот брак, — перебил возмущённо князь. — И ты, и Стефан…

— Мы пошли на поводу у твоей похоти (за что нам придётся ещё ответить), но бог не пошёл. Да и не единственный этот грех за тобой. Это ведь ты повинен в гибели великого князя Александра Михайловича. Ты повинен в гибели его сына Фёдора. Или тоже на церковь этот грех переложишь? И думаешь, я не догадываюсь, зачем ты взял в жёны Марию? Убийство её отца и брата хотел загладить. Она не согласилась идти за убийцу, так ты насильно её взял. Вот и прогневал господа, не раз прогневал.

Семён замолк, поражённый невиданной доселе грубой речью викария, но потом и сам взорвался:

— Господа?! — воскликнул он. — Да разве эта жуткая тварь имеет отношение к господу?

— А ты что же хотел, чтобы господь явился к тебе самолично? — крикнул в лицо князю Алексий. — Много чести, Семён Иванович! У него достаточно слуг для грязной работы…

Алексий так и не открыл князю, что за тварь расправилась с его сыном. Тем более не признал, что мог бы попытаться остановить чудовище. Он намерено говорил грубо, желая привести собеседника в смятение, заставить думать, что только он, Семён, сам и повинен во всём. Отчасти это Алексию удалось. Однако после столь жёсткого разговора, князь больше не желал видеть викария и общался впредь только со своим духовником Стефаном.

Но сейчас вся эта свара с викарием, казалась ему мелочью. Князь помнил последние слова твари, он понимал, что смерть не минует, в конце концов, и его. Подняв дружину, Семён наводнил дворец вооружёнными до зубов воинами. Толку от этого было мало, если учесть, что в ту страшную ночь, стражники попросту исчезли, и никаких их следов не найдено до сих пор. Но сдаваться без боя он не желал и хоть что-нибудь, а должен был предпринять.

Последовавшая вскоре гибель второго сына, последнего его наследника, лишила князя остатков воли. Семёну к счастью не пришлось стать свидетелем бойни, но вид растерзанного младенца, совсем доконал его. Он слёг и больше не поднимался с постели, пока смерть в своём жутком обличии не явилась однажды за ним.

* * *

Великий князь лежал окровавленный на постели в своих покоях. На первый взгляд могло показаться, будто он уже мёртв. Но Семён ещё дышал. На его побледневшем лице проступил пот, губы пересохли и потрескались. Вокруг князя суетились два священника и несколько служек из придворной церкви. Они стаскивали с Семёна пропитанную кровью мирскую одежду, облачая его в чистое монашеское одеяние. Рубаха не поддавалась, и тогда служки осторожно разрезали её ножами. Князь отвечал стоном на каждое движение, на каждое прикосновение к изувеченному телу, а когда священники или служки вынуждены были приподнимать его, князь, скрипя зубами, грязно ругался.

Семёна спешно готовили к принятию иноческого чина.

Так завелось давно — князья и бояре, в полной мере нагрешив за свою бурную жизнь (а творили зло они куда чаще простых людей), принимали предсмертный постриг. Обретая вместе с ним и новое имя, они пытались тем самым уйти от ответственности за совершённые злодеяния. Нередко случалось, что в иноки постригали уже мёртвого князя, павшего, к примеру, в бою и не успевшего, поэтому распорядиться перед смертью. Святые отцы закрывали на хитрость глаза. Лукавый расчёт был прост и наивен — подобно крещению, иночество, давая новое имя, как бы перечёркивало прежнюю жизнь, и души должны были предстать перед богом в ином, очищенном обличии. Одно название говорит за себя — иночество! Но разве бога обманешь?

Увидев вошедшего Алексия, Семён отпихнул священников и, совершив усилие, приподнялся на локтях.

— Ты? — изумлённо спросил он, сгорая от ненависти. — Посмел придти после всего того, что сделал со мной и всем моим родом? После лжи, которой ты кормил меня всё это время…

Слова давались князю с трудом. На его часто вздымающейся груди Алексий увидел глубокие борозды кровоточащих рубцов… Раны причиняли Семёну неимоверную боль, но сейчас он готов был вытерпеть всё что угодно, лишь бы выплеснуть викарию в лицо свою ненависть. Ненависть, рождённую внезапным прозрением.

Не желая становиться свидетелями крамолы, священники наперегонки со служками выскочили вон.

— Ты ещё не составил духовную, — напомнил Алексий с деланным равнодушием, как бы не замечая княжеского гнева. — Бояре за дверью собрались, ждут твоего слова…

Семён раздражённо отмахнулся от викария, но мысль о престолонаследии проникла в его мозг, и он ответил:

— Не надейся, что я передам власть Ивану. Ты ведь этого хочешь от меня? Я давно подметил, что тебе он ближе, что ты потворствуешь ему, оберегаешь от грязи. Ты всё это время готовил его на моё место? Я прав?

Алексий молчал. Князь, устав держаться на локтях откинулся на подушку, но взгляда с викария не сводил. С ещё большей злобой, но значительно тише он бросил:

— Так вот, выкуси! Не бывать тому…

— Неужели? — ухмыльнулся Алексий. — И кого же ты объявишь наследником?

— Сына объявлю…

— У тебя бред.

— Нет у меня никакого бреда. Сына объявлю, которого Мария под сердцем носит…

— Сына? — Алексий впервые усомнился в правильности своего расчёта. Если княжна действительно родит сына, то оспорить духовную грамоту князя будет непросто. То есть оспорить-то можно, но вот в какую распрю всё это выльется, к каким бедствиям приведёт? Не слишком ещё крепкому дому московских князей может хватить и малейшего толчка для начала многолетней свары. И уж тут соперники не упустят своего, вцепятся зубами со всех сторон. Пойдёт клочьями земля московская, пока на «нет» не сойдёт. Этого допустить было никак нельзя, но сообразить сразу, чем ответить на выходку князя, Алексий не смог. Заметив замешательство викария, Семён через силу усмехнулся, отчего перекошенное болью лицо стало ещё безобразнее.

— Что, Алексий, не учёл такой возможности? — злорадно произнёс Семён. — Думал все ниточки в руках держишь? Ан нет!

— Посмотрим, — пожал тот плечами и громко позвал ожидающих за дверью бояр.

Составлять духовную в любом случае следовало до пострижения. Не мог же монах распоряжаться делами государства. Как уж там сговорились бояре с князем неведомо, но в грамоте появились слова с завещанием слушать «отца нашего, владыки Алексия»…

Не рождённого сына в духовную грамоту вписать оказалось сложно. Не доставало имени, да и будет ли вообще сын, никто не мог сказать наверняка. Потому в завещании сделали вместо имени пропуск.

Маленькая месть Алексию свершилась, но всё же до рождения ребёнка власть пришлось передать Ивану. Эта мука отравила последние мгновения жизни новопостриженного монаха Созонта.

Великий князь умер, так и не ведая, что сгубило его семью и его самого. Случилось это 26 апреля и, разумеется, единственной причиной смерти государя объявили чёрную смерть.

* * *

На следующий день, Сокол и его товарищи устроили совещание.

— Закрывать надо лавочку, — предложил Рыжий. — Больше тут делать нечего. Викарий таким воинством себя окружил, не пробьёшься.

— Прежде всего, следует обезопасить от Мстителя Мещеру, — согласился Сокол. — Не много у него дел на Москве осталось, скоро к нам пожалует. Ты как княжич?

— В Переяславль поеду, — ответил Борис. — Олега предупредить на счёт схимников этих.

— Тоже верно, — вновь согласился Сокол. — Отец твой давно хотел с Рязанью дружбу свести. Вот и повод отменный.

— А ты, Ромка, что? — спросил Борис. — А то давай вместе махнём?

— У меня, князь, семья теперь, — расплылся в блаженной улыбке Рыжий. — Мне её защищать положено. Вон Скомороха бери с собой.

Оба посмотрели на новгородца.

— Я здесь остаюсь, — заявил тот. — Должок неоплаченный за Алексием…

— Не достать его, — покачал головой Рыжий.

— Попробую…

Борис быстренько распустил своих наёмников, которые, получив вознаграждение, остались, однако, недовольны тем, что не пришлось побузить. Но брать головорезов в Переяславль Борис не решился.

— Прощай князь, — сказал Сокол. — Знаю, свидимся ещё не раз. Наши с тобой пути, что косичка девичья. Как разбежались, так и сбегутся.

Пока чародей укладывал вещи, Рыжий отправился к Насте.

— В этот раз ты уедешь со мной, — заявил он, не терпящим возражений голосом. — Собирайся! Выходим прямо сейчас.

— А дом? — спросила Настя. — Жалко бросать.

— Дом у нас с тобой есть в Мещёрске.

Настя больше не возражала.

* * *

Последним погиб князь Андрей, младший из сыновей Калиты. Положа руку на сердце, его смерти Алексий вовсе не желал. Он начал ворожить сразу после похорон Семёна. Но что-то не так оказалось в заклинаниях, составленных Предславой, чего-то не хватило, и прежде чем Мститель покинул Москву, он, видимо уже на излёте, зацепил ни в чём неповинного брата великого князя.

Со смертью Андрея жуткие ночные убийства на Москве прекратились. Да и чёрная смерть вскоре, как-то сама собой, сошла на «нет».

Вызвав печатника, Алексий распорядился:

— Василий, немедля собирай монахов. Кто у нас в Нижнем, в Рязани, в Литве? Отзывай тоже. Мне нужны все.

Он прошёлся по келье.

— Впрочем, тех, что в Рязань ушли испытание держать, тех не трогай. Толку в них всё одно пока не много. Но остальных мигом сюда!

— Не соизволите ли сказать, что случилось? — спросил заискивающим голосом печатник.

— Мы покидаем Москву, — ответил Алексий.

— Куда же мы едем?

— В Константинополь, — заявил викарий. — В Царьград.