Имеет ли жизнь вообще смысл, и если да — то какой именно? В чем смысл жизни? Или жизнь есть просто бессмыслица, бессмысленный, никчемный процесс естественного рождения, расцветания, созревания, увядания и смерти человека, как всякого другого органического существа? Те мечты о добре и правде, о духовной значительности и осмысленности жизни, которые уже с отроческих лет волнуют нашу душу и заставляют нас думать, что мы родились не «даром», что мы призваны осуществить в мире что-то великое и решающее и тем самым осуществить и самих себя, дать творческий исход дремлющим в нас, скрытым от постороннего взора, но настойчиво требующим своего обнаружения духовным силам, образующим как бы истинное существо нашего «я», — эти мечты оправданы ли как-либо объективно, имеют ли какое-либо разумное основание, и если да — то какое? Или они просто — огоньки слепой страсти, вспыхивающие в живом существе по естественным законам его природы как стихийные влечения и томления, с помощью которых равнодушная природа совершает через наше посредство, обманывая и завлекая нас иллюзиями, свое бессмысленное, в вечном однообразии повторяющееся дело сохранения животной жизни в смене поколений? Человеческая жажда любви и счастья, слезы умиления перед красотой, — трепетная мысль о светлой радости, озаряющей и согревающей жизнь или, вернее, впервые осуществляющей подлинную жизнь, — есть ли для этого какая-либо твердая почва в бытии человека, или это — только отражение в воспаленном человеческом сознании той слепой и смутной страсти, которая владеет и насекомым, которая обманывает нас, употребляя как орудия для сохранения все той же бессмысленной прозы жизни животной и обрекая нас за краткую мечту о высшей радости и духовной полноте расплачиваться пошлостью, скукой и томительной нуждой узкого, будничного, обывательского существования? А жажда подвига, самоотверженного служения добру, жажда гибели во имя великого и светлого дела — есть ли это нечто большее и более осмысленное, чем таинственная, но бессмысленная сила, которая гонит бабочку в огонь?
Эти, как обычно говорится, «проклятые» вопросы или, вернее, этот единый вопрос «о смысле жизни» волнует и мучает в глубине души каждого человека. Человек может на время, и даже на очень долгое время, совсем забыть о нем, погрузиться с головой или в будничные интересы сегодняшнего дня, в материальные заботы о сохранении жизни, о богатстве, довольстве и земных успехах, или в какие-либо сверхличные страсти и «дела» — в политику, борьбу партий и т. п., — но жизнь уже так устроена, что совсем и навсегда отмахнуться от него не может и самый тупой, заплывший жиром или духовно спящий человек: неустранимый факт приближения смерти и неизбежных ее предвестников — старения и болезней, факт отмирания, скоропреходящего исчезновения, погружения в невозвратное прошлое всей нашей земной жизни со всей иллюзорной значительностью ее интересов — этот факт есть для всякого человека грозное и неотвязное напоминание нерешенного, отложенного в сторону вопроса о смысле жизни. Этот вопрос — не «теоретический вопрос», не предмет праздной умственной игры; этот вопрос есть вопрос самой жизни, он так же страшен — и, собственно говоря, еще гораздо более страшен, чем при тяжкой нужде вопрос о куске хлеба для утоления голода. Поистине, это есть вопрос о хлебе, который бы напитал нас, и воде, которая утолила бы нашу жажду. Чехов описывает где-то человека, который, всю жизнь, живя будничными интересами в провинциальном городе, как все другие люди, лгал и притворялся, «играл роль» в «обществе», был занят «делами», погружен в мелкие интриги и заботы — и вдруг, неожиданно, однажды ночью, просыпается с тяжелым сердцебиением и в холодном поту. Что случилось? Случилось что-то ужасное — жизнь прошла, и жизни не было, потому что не было и нет в ней смысла!
И все-таки огромное большинство людей считает нужным отмахиваться от этого вопроса, прятаться от него и находить величайшую жизненную мудрость в такой «страусовой политике». Они называют это «принципиальным отказом» от попытки разрешить «неразрешимые метафизические вопросы», и они так умело обманывают и всех других, и самих себя, что не только для постороннего взора, но и для них самих их мука и неизбывное томление остаются незамеченными, быть может, до самого смертного часа. Этот прием воспитывания в себе и других забвения к самому важному, в конечном счете, единственно важному вопросу жизни определен, однако, не одной только «страусовой политикой», желанием закрыть глаза, чтобы не видеть страшной истины. По-видимому, умение «устраиваться в жизни», добывать жизненные блага, утверждать и расширять свою позицию в жизненной борьбе обратно пропорционально вниманию, уделяемому вопросу о «смысле жизни». А так как это умение, в силу животном природы человека и определяемого им «здравого рассудка», представляется самым важным и первым по настоятельности делом, то в его интересах и совершается это задавливание в глубокие низины бессознательности тревожного недоумения о смысле жизни, И чем спокойнее, чем более размерена и упорядочена внешняя жизнь, чем более она занята текущими земными интересами и имеет удачу в их осуществлении, тем глубже та душевная могила, в которой похоронен вопрос о смысле жизни. Поэтому мы, например, видим, что средний европеец, типичный западноевропейский «буржуа» (не в экономическом, а в духовном смысле слова) как будто совсем не интересуется более этим вопросом, и потому перестал и нуждаться в религии, которая одна только дает на него ответ. Мы, русские, отчасти по своей натуре, отчасти, вероятно, по неустроенности и неналаженности нашей внешней, гражданской, бытовой и общественной жизни, и в прежние, «благополучные» времена отличались от западных европейцев тем, что больше мучились вопросом о смысле жизни, — или более открыто мучились им, более признавались в своих мучениях. Однако теперь, оглядываясь назад, на наше сталь недавнее и столь далекое от нас прошлое, мы должны сознаться, что и мы тогда в значительной мере «заплыли жиром» и не видели — не хотели или не могли видеть — истинного лица жизни и потому и мало заботились об его разгадке.
Постараемся, прежде всего, вдуматься, что это означает, «найти смысл жизни», — точнее, чего мы собственно ищем, какой смысл мы вкладываем в самое понятие «смысла жизни» и при каких условиях мы почитали бы его осуществленным?
Под «смыслом» мы подразумеваем примерно то же, что «разумность». «Разумным» же, в относительном смысле, мы называем все целесообразное, все правильно ведущее к цели или помогающее ее осуществить. Разумно то поведение, которое согласовано с поставленной целью и ведет к ее осуществлению, разумно или осмысленно пользование средством, которое помогает нам достигнуть цели. Но все это только относительно разумно — именно при условии, что сама цель бесспорно разумна или осмысленна. Мы можем назвать в относительном смысле «разумным», например, поведение человека, который умеет приспособиться к жизни, зарабатывать деньги, делать себе карьеру, — в предположении, что сам жизненный успех, богатство, высокое общественное положение мы признаем бесспорными и в этом смысле «разумными» благами. Если же мы, разочаровавшись в жизни, усмотрев ее «бессмысленность», хотя бы ввиду краткости, шаткости всех этих ее благ или ввиду того, что они не дают нашей душе истинного удовлетворения, признали спорной саму цель этих стремлений, то же поведение, будучи относительно, т. е. в отношении к своей цели, разумным и осмысленным, абсолютно представится нам неразумным и бессмысленным. Так ведь это и есть в отношении преобладающего содержания обычной человеческой жизни. Мы видим, что большинство людей посвящает большую часть своих сил и времени ряду вполне целесообразных действий, что они постоянно озабочены достижением каких-то целей и правильно действуют для их достижения, т. е. по большей части поступают вполне «разумно». И вместе с тем, так как либо сами цели эти «бессмысленны», либо, по крайней мере, остается нерешенным и спорным вопрос об их «осмысленности», — вся человеческая жизнь принимает характер бессмысленного кружения, наподобие кружения белки в колесе, набора бессмысленных действий, которые неожиданно, вне всякого отношения к этим целям, ставимым человеком, и потому тоже совершенно бессмысленно, обрываются смертью.
Мы возвращаемся, таким образом, назад к поставленному вопросу. Жизнь наша осмысленна, когда она служит какой-то разумной цели, содержанием которой никак не может быть просто сама эта эмпирическая жизнь. Но в чем же ее содержание, и, прежде всего, при каких условиях мы можем признать конечную цель «разумной»?
Если разумность ее состоит не в том, что она есть средство для чего-либо иного — иначе она не была бы подлинной, конечной целью, — то она может заключаться лишь в том, что эта цель есть такая бесспорная, самодовлеющая ценность, о которой уже бессмысленно ставить вопрос: «для чего?». Чтобы быть осмысленной, наша жизнь — вопреки уверениям поклонников «жизни для жизни» и в согласии с явным требованием нашей души — должна быть служением высшему и абсолютному благу.
Раз, поставив этот вопрос, мы тотчас же должны ответить на него отрицательно. Дело в том, что мы просто не можем удовлетвориться утверждением всеобщей бессмысленности жизни, не можем — независимо от всего прочего — уже потому, что оно заключает в себе внутреннее логическое противоречие. А именно, оно противоречит тому простому, очевидному и именно по своей очевидности обычно не замечаемому факту, что мы понимаем и разумно утверждаем эту бессмысленность. Раз мы понимаем и разумно утверждаем ее, значит, не все на свете и не всецело бессмысленно; есть, по крайней мере, осмысленное познание — хотя бы познание одной лишь бессмысленности мирового бытия. Раз мы ясно видим нашу слепоту, значит, мы все же не совсем слепы, но в то же время и зрячи. Существо, абсолютно и всецело лишенное смысла, не могло бы сознавать свою бессмысленность. Если бы мир и жизнь были сплошным хаосом слепых, бессмысленных сил, то в них не нашлось бы существа, которое это сознавало и высказывало бы. Как утверждение «истины не существует» бессмысленно, ибо противоречиво, так как утверждающий его считает свое утверждение истиной и тем самым сразу и признает, и отрицает наличие истины, так и утверждение совершенной и всеобщей бессмысленности жизни само бессмысленно, ибо, будучи само актом разумного познания, оно в своем собственном лице являет факт, опровергающий его содержание.
Но, конечно, и этого нам мало. То, что нам нужно для обретения подлинно существенного смысла жизни, есть, как мы знаем, во-первых, бытие Бога как абсолютной основы для силы добра, разума и вечности, как ручательства их торжества над силами зла, бессмыслия и тленности и, во-вторых, возможность для меня лично, в моей слабой и краткой жизни, приобщиться к Богу и заполнить свою жизнь им. Но именно эти два желания как будто абсолютно неосуществимы, ибо содержат в себе противоречие.
Бог есть единство всеблагости с всемогуществом. В Бога мы верим, поскольку мы верим, что добро есть не только вообще сущее начало, подлинная сверхмирная реальность, но и единственная истинная реальность, обладающая поэтому полнотой всемогущества. Бессильный бог не есть Бог; и мы поторопились выше назвать найденное нами сущее добро — Богом. Не заключается ли мучающая нас бессмысленность жизни именно в том, что лучи света и добра в ней так слабы, что лишь смутно и издалека пробиваются сквозь толщу тьмы и зла, что они лишь еле мерещатся нам, а господствуют и властвуют в жизни противоположные им начала. Пусть в бытии подлинно есть Правда; но она в нем затеряна и бессильна, пленена враждебными силами и на каждом шагу одолевается ими; мировая жизнь все-таки остается бессмысленной.
Если с существованием тонкой материи материалист согласится легко, стоит лишь показать ему результаты соответствующих научных исследований, а таких исследований в настоящее время существует много, то с существованием Бога ему согласиться значительно труднее, потому что Бог обладает целым рядом совершенно уникальных свойств. Наибольшая Его уникальность заключается, пожалуй, в том, что Бог существует вне пространства, вне времени и вне причинной зависимости от материального мира. Трудно представить? А как мы представляем себе гравитационное поле? Что это за «резинки», тянущиеся на триллионы километров, которыми каждый атом вселенной притягивается к каждому атому вселенной? Скажете эффект экранирования? Доказано, что нет А как представить себе отталкивание одноименных электрических зарядов? Какие «рычаги» их отталкивают? А как представить себе ядерные поля, где притяжение частиц описывается очень сложными законами? А как действует электромагнитное поле, выталкивая проводник с электрическим током в сторону? А почему 200 000 км в сек + 200 000 км в сек — 266 000 км в сек? Скажете, специальная теория относительности? Да, теория, но вы все-таки представьте себе это наглядно или представьте себе наглядно двенадцатимерное пространство из теории суперструн, претендующей на звание самой фундаментальной физической теории. Неполно и неверно даже наше представление о протонах и электронах, которые мы представляем себе чаще всего в виде неких летающих шариков. Что же говорить о более высоких реальностях — о духах сотворенных и о Духе Вечном — о Боге?
У тех, кто верит в Бога, есть какое-то представление о Нем. Правильным оно может быть только у правильно верующих. Безбожники же считают Его плодом человеческой фантазии. Давайте же для начала создадим себе эту «фантазию», но «фантазию» не произвольную, а правильную, т.е. создадим представление о Боге именно то, которое имеют о Нем православные христиане. Для облегчения этого процесса оттолкнемся от представлений о физических полях. Мы можем представлять их себе не наглядно, а только интуитивно-абстрактно, как некие носители законов, выраженных формулами. Попробуем аналогично представить себе и Бога. Заменим только физические формулы на те Его свойства, о которых Он нам Сам сообщил через первых людей, через Своих пророков и прозорливых святых и, наконец, лично через Свое земное Воплощение — Иисуса Христа.
Как было уже сказано, Бог существует вне времени, а значит, вечен и неизменяем. Бог существует вне пространства, но Он вездесущ, т. е. нет места, где бы не было Бога. Бог всемогущ. Он является Творцом, Первопричиной существования вселенной, которую Он сотворил из ничего. Другие свойства Бога: всеведение (всезнание, всепредвидение, всепредведение), вседовольность, троичность в Лицах (Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух Святой), абсолютная справедливость, всеблаженство, безмерная любовь к своим творениям, простота.
Откуда люди знают о Боге? Первые люди — Адам и Ева напрямую общались с Богом и передавали знания о Нем своим многочисленным потомкам.
23 ноября 1995 года газета «Нью-Йорк Таймс» опубликовала сообщение о том, что «ученые использовали некоторые специфические отрезки мужской Y-хромосомы, которая переходила от отца к сыну, и проследили ее до общего предка всех находящихся на земле мужчин». Анализ другой структуры ДНК, «которая переходит только от матери, указывает, что все люди происходят от одного общего предка — женщины».
Первый человек — Адам жил 930 лет. За это время появилось не одно поколение людей, воспринявших Перворелигию непосредственно от него. В последующие тысячелетия, когда эти знания стали постепенно утрачиваться и искажаться, Бог заявлял о Себе устами своих пророков, которые по чистоте своей жизни удостаивались Божественных откровений. Чтобы правильно понимать откровения надо изучать их. Это не развлекательное чтение. Кроме того, надо учитывать, что пророки излагали откровения на языке своего народа, своей культуры и своего времени.
Человек не может познать другого человека во всей его полноте. В данном случае дух не может познать дух. Дух Божий неизмеримо «больше» человеческого духа, а потому и познать Его человеку практически нельзя. Мы знаем о Боге лишь только то, что Он Сам являет нам Своими делами и Своими откровениями.
Чем подтверждаются откровения? Для получивших откровение — это вера в откровение, которое подтверждается в дальнейшем всей жизнью получивших его. Для других — это вера передающим откровение. Это исторические факты, подтверждающие предсказания прозорливцев. Это философские рассуждения и научные данные, подтверждающие как те или иные части откровения, так и само су-шествование Высшего Разума. По мере развития науки таких подтверждений становится все больше и больше. Доказательств же, отвергающих хотя бы какие-то части откровения, не существует вообще. Псевдодоказательства, претендующие на эту роль, рано или поздно опровергаются новыми научными исследованиями и фактами.
Если мы считаем, что кроме физической материи ничего больше нет, что нет духа, свободного от материальных причин, то мы со всей необходимостью должны признать, что человек не имеет свободы воли, что нет ни добра, ни зла, ни смысла жизни, ни долга, ни ответственности. Вот как это обосновывает священник Валентин Свенцицкий в своей книге «Диалоги». «Духовник. Теперь на время я становлюсь неверующим человеком и никакого иного мира, кроме материального не признаю. Начинаю рассуждать...
Перед нами вопрос о свободе воли. Что разумеется под этим понятием? Очевидно, такое начало, действия которого не определяются какой-то причиной, а которое само определяет эти действия, являясь их первопричиной. Воля человека начинает ряд причинно обусловленных явлений, сама, оставаясь свободною, то есть причинно необусловленною.
Можем ли мы признать существование такого начала? Разумеется, нет. Для нас, материалистов, понятие «свободы» — вопиющая бессмыслица, и наш разум никаких иных действий, кроме причинно обусловленных, представить себе не может. Ведь мир состоит из различных комбинаций атомов и электронов. Никакого иного бытия, кроме материального, нет. Человек не составляет исключения. И он своеобразная комбинация тех же атомов. Человеческое тело и человеческий мозг можно разложить на определенное количество химических веществ. В смысле вещественности нет никакого различия между живым организмом и так называемой неодушевленной вещью. А мир вещественный подчинен определенным законам, из которых один из основных — закон причинности. В этом вещественном мире нет никаких бессмысленных и нелепых понятий «свободных действий». Шар катится, когда мы его толкаем. И он не может катиться без этого толчка и не может не катиться, когда этот толчок дан. И он был смешон, если бы, имея сознание, стал бы уверять, что катится по своей свободной воле и что толчок — это его свободное желание. Он не более как шар, который катится в зависимости от тех или иных толчков, будучи вещью, напрасно воображает себя каким-то «свободным» существом.
Все сказанное может быть заключено в следующий логически неизбежный ряд: никакого иного бытия, кроме материального, не существует. Если это так, то и человек — только материальная частица. Если мир живет по законам причинности, то и человек, как частица вещества, живет по тем же законам. Если материальный мир не знает свободных, «беспричинных» явлений, то и воля человека не может быть свободной и сама должна быть причинно обусловленной. Итак, свободы воли не существует».
Подобным образом рассуждает Свенцицкий и о смысле жизни. В отсутствии свободы воли любые поступки лишь с трудом можно назвать имеющими смысл, ибо они в данном случае есть механическое действие автомата. При отрицании вечной жизни отрицается и цель самой жизни, ибо любая цель пресекается смертью человека.
Аналогичным образом исчезает мораль, стирается грань между добром и злом. Ведь если «один поступает возвышенно, а другой низко, — они поступают по-разному, но как два разных автомата, у которых разные пружины, обусловливающие разные автоматические действия». Подобным образом материализмом отрицается совесть, ответственность, долг. Только религия может наполнить эти слова действительным их содержанием.
Итак, если мы признаем существование совести, долга, смысла жизни, свободы воли, мы должны непременно признать и существование Духовной Реальности, не являющейся ни физической, ни тонкой материей, ни материей вообще в привычном для нас понимании этого слова.
Солнце скрылось за горизонт, погасла вечерняя заря. Но вот исчез мрак ночи и уже занимается заря утренняя... Человек угас и сошел во мрак могилы. Но только неверие видит один разлагающийся труп и землю, тяжело падающую на гробовую крышку, под которой скрыта добыча персти,— вера и надежда предвидят светлую зарю новой славной жизни после мрака смерти. Неверие, допускающее только то, что видит, издевается над этими мечтами и призраками. Так некогда насмехались над Колумбом его современники, видя в нем пустого мечтателя, забравшего себе в голову мысль о какой-то неоткрытой, еще неведомой стране. И что же? Фантазии мечтателя осуществились, а так называемые здравомыслящие люди на этот раз, против ожидания, ошиблись.
Да, мысли о бессмертии, о будущей жизни, действительно, кажутся призраками и грезами людям, все помышления и стремления которых поглощены будничной жизнью, заняты ее опьяняющими впечатлениями, не дающими одуматься и образумиться. Под влиянием этого несмолкающего, развлекающего шума жизни люди бродят точно во сне или в чаду, принимая призраки за действительность и мечты за истину. Пробуждающий и отрезвляющий голос веры обращается к ним с кротким увещеванием: «Любите настоящее, но ищите лучшего!».
«Каждую секунду умирает один из людей; каждый удар часового маятника должен напоминать нам, что в эту секунду умер человек. Едва секундная стрелка на часах успевает обежать свой круг, как шестидесяти человек уже не стало в мире. И если бы не признавать бессмертия души и вечности, то несправедливо ли было бы всю временную жизнь человека считать только непрерывной смертью, которая рано или поздно, перевесив силу рождения, поглотит все человечество и всякую жизнь в мире? И было бы последним словом человека на земле его самоотрицание.
«Я жил и мыслил, я чувствовал и действовал: но все это — ничто, потому что я умру и буду ничто». Горькие слова, которые придавали бы самый мрачный и безотрадный вид всей нашей жизни! Такое самоотрицание ставило нашу духовную жизнь даже ниже телесной, потому что и наше тело по смерти не уничтожается, а только разлагается и смешивается с другими элементами земли. Но мы верим в бессмертие и загробную жизнь. С точки зрения этой веры, что такое вся наша временная жизнь, как не прерывающееся ни на секунду откровение вечности?
Не тот ли конец ожидает весь мир, что вечность поглотит нашу земную жизнь и само время, уничтожит смерть и раскроется перед человечеством во всей своей полноте и беспредельности? Так действительно и будет».
Человек, ты непременно бессмертен, хотя бы ты о том не думал, хотя бы и не хотел того! Берегись забывать о своем бессмертии, чтобы это забвение не сделалось смертоносной отравой для земной жизни твоей и чтобы забытое тобой бессмертие не убило тебя навеки, если оно тебе, не ожидающему его и не готовому к нему, внезапно явится. Не говори отчаянно: Завтра умрем (1 Кор. 15, 32), — чтобы тем необузданнее устремляться за наслаждениями смертной жизни. Говори с надеждой и страхом: «Утром умрем на земле и родимся или на небесах, или в аде». Итак, надобно поспешать, надобно подвизаться, чтобы питаться и укреплять в себе начало к небесному, а не к адскому рождению».
«Как бы долго ни жила душа — хотя бы 80 миллионов лет — если ей суждено, наконец, погибнуть, этот срок будет только отсрочкой казни висельника», — говорит математик Гаусс.
Вопрос о конечной цели земного бытия — это первый и главный вопрос всей нашей жизни. Если мы не в состоянии отыскать для себя высшую цель существования, которая всегда и повсюду светила бы нам путеводной звездой или как попутный ветер двигала бы нас к пристани,— если мы не можем отыскать эту цель, то нам остается одна участь — носиться на судне разбитом, без руля и без паруса, по бурному и безбрежному морю, до тех пор, пока все мы, один за другим, погибнем в его волнах.
Едва ли стоит говорить о тех людях, которые столь «умны в своих глазах», что боятся даже произнести слово «бессмертие» как «несозвучное эпохе», как «пережиток суеверия». Мы знаем, с каким упорством люди часто отказывались и отказываются признать очевидные для всех истины. Очень полезно иногда усомниться в своих взглядах и пересмотреть их в свете Священного Писания, отбросить без всякого милосердия все то, что ложно, и принять то, что истинно.
Мы убеждены, что отрицание бессмертия души и существования загробной жизни основано не на выводах разума, не на достижениях и открытиях науки и знания, а на инертности всего умственного склада отрицателей, на их духовном невежестве. Люди отрицают предложенную им истину, чтобы успокоить свою совесть, оправдать свои поступки; отрицают — «по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения»... Но такой, например, ум, как Стюарт Милль, отдавшийся кропотливым размышлениям о столь высоком предмете, должен был признаться, что у науки нет ни одного положительного доказательства против бессмертия души.
Что страшнее для разумного существа, чем полное уничтожение? Представление о полном личном уничтожении так сильно противоречит всей нашей натуре, что мы совершенно не способны объять это понятие со всеми его ближайшими последствиями. А последствия эти лучшие мыслители суммировали так:
если нет бессмертия, тогда нет никакой возможности объяснить себе эту тягу нашей души к беспредельному;
если нет бессмертия, устои нравственности лишаются прочной основы и неизбежно рухнут, ибо подлинно нравственная жизнь неразрывно связана с идеей бессмертия;
если нет бессмертия, тогда всякая общественная моральная жизнь оказалась бы пустой утопией, лабиринтом одних лишь несообразностей и противоречий;
если нет бессмертия, тогда отсутствие совершенного порядка и абсолютной справедливости в этом мире не убеждали бы нас в том, что вместе с телесной смертью не кончается жизнь разумного существа и что каждому «воздается по делам его». Избежав суда людского, мы не уйдем от Божьего суда.
Но душа бессмертна! Наша телесная смерть — только перемена одежды Души; умирая, мы снимаем только платье.
Но душа бессмертна! Дух не умирает, он не разлагается, а поэтому и не может умереть. Прав был один ученый, сказав; «Без «нематериальных» сил мир не мог бы ни возникнуть, ни явить себя во всем раскрытии. Без души немыслим человек, как высшее, разумное существо в природе, а душа, как духовное начало, немыслима вне бессмертия». Жива будет душа моя!(Пс 118: 175).