1. Предварительные переговоры (декабрь 1919 — январь 1920 года)

Начало консультаций. Соглашение Гринвуда — Беранже

Переговоры между Ллойд Джорджем и Клемансо по основным параметрам будущего «турецкого» договора начались 11 декабря в Лондоне. К этому моменту Франция в значительной степени была лишена свободы маневра. В Киликии она приобрела общего с Англией врага в лице турецкого национализма. В Европе позиции Франции были сильно ослаблены отказом США ратифицировать Версальский договор и произошедшим из-за этого аннулированием гарантийного пакта. Для проведения в жизнь других положений Версаля, в частности разоружения Германии, Клемансо нуждался в поддержке Англии. Но в то же время твердая позиция по Германскому вопросу после победы на парламентских выборах в ноябре 1919 года правого Национального блока стала необходимым условием выживания любого французского правительства. Германия медлила с ратификацией договора, и лондонские переговоры были изначально организованы для согласования текста ноты союзников германскому правительству по этому поводу. Но на первый план быстро вышел Восточный вопрос.

Основные предложения Клемансо сводились к следующему: сохранение султана в Константинополе для управления Турцией через него, отказ от системы мандатов в Анатолии, вывод греческих войск из Малой Азии с целью побудить итальянцев также покинуть Турцию. Осуществление этого плана сделало бы французские войска в Киликии единственной иностранной военной силой в анатолийской Турции. При сохранении султана в Константинополе контроль над его правительством осуществлялся бы главным образом с помощью финансовых рычагов, которые также в основном находились во французских руках.

Ллойд Джордж и Керзон без возражений согласились на отказ от мандатов в Анатолии. Таким образом, союзники договорились о том, что судьба Анатолии будет решаться непосредственно на переговорах между странами Антанты без участия Лиги Наций. Но англичане твердо выступили за то, чтобы лишить Турцию Константинополя. По выражению Керзона, «кто контролирует Константинополь, контролирует Проливы», что особенно важно ввиду того, что будущая политика Турции станет националистической, в духе политики Мустафы Кемаля. Сохранение за турками Константинополя «приведет к неприятностям в Тунисе и Алжире, так же как и в Индии» (это было единственное упоминание о Кемале на протяжении переговоров). Ллойд Джордж добавил, что не забыл выступления индийской делегации в Париже, но, поскольку его главной целью остается спокойствие в Европе, он настаивает, чтобы она была избавлена от присутствия турок. В качестве компромисса со сторонниками халифата Ллойд Джордж предложил устроить в Константинополе нечто вроде мусульманского Ватикана, предоставив халифу небольшую резиденцию в городе (дворец Йилдыз), в то время как его основной столицей должна была стать Конья или Бруса. Сам же Константинополь вместе с зоной Проливов должен быть превращен в новое свободное государство под международным контролем.

Клемансо, бывший убежденным атеистом и антиклерикалом, заявил, что «с него хватит и одного Папы на Западе, чтобы заводить еще одного на Востоке». В остальном же он готов был согласиться с британским планом только для того, чтобы «избежать трений между союзниками», хотя он и не был убежден в его правоте. Константинополь вместе с Проливами должен был быть поставлен под контроль «межсоюзного европейского органа». Таким образом, Клемансо почти без борьбы отказался от предложения оставить султана в Константинополе. Он объяснил свою уступчивость: «При условии, что оба правительства договорятся об общей политике в Европе, вопросы Константинополя и Брусы будет решить легче. В противном случае трудности могут принять такой оборот, который может привести к ссоре между двумя странами, чего он хотел бы избежать любой ценой». Под «общей политикой в Европе» Клемансо, без сомнения, понимал в первую очередь Германский вопрос. Турецкое правительство, по мнению Клемансо, где бы оно ни находилось, должно было быть поставлено под европейский контроль, в первую очередь финансовый, что к тому же помогло бы предупреждать акты насилия против христианского населения. На отзыве греков из Смирны Клемансо также не настаивал, а лишь предложил, чтобы им был предоставлен некий официальный статус. В конечном итоге было решено поручить выработку основных положений договора Керзону от имени Великобритании и политическому секретарю МИД Ф. Бертело от имени Франции.

Одновременно в Париже были возобновлены переговоры по нефтяной проблеме. Как и в начале года, Великобританию на них представлял Джон Кадмэн, а Францию — Анри Беранже. Проблема транспортной связи между Месопотамией и Средиземным морем по-прежнему оставалась важнейшей для обеспечения британских «имперских коммуникаций», но после соглашения по Сирии эти коммуникации неизбежно должны были пересекать территорию французского мандата. Поэтому англо- французское соглашение в этой области было крайне необходимо для обеих сторон. Переговоры завершились 21 декабря, когда был согласован текст нового соглашения (Гринвуда — Беранже), которое должно было заменить отмененное после «сирийской» ссоры Клемансо и Ллойд Джорджа соглашение Лонга — Беранже. Согласно новому документу, Великобритания предоставляла Франции 25 % акций будущей нефтедобывающей компании. Франция же обязывалась оказать Великобритании помощь в строительстве не только двух нефтепроводов, но и двух железных дорог из Месопотамии к Средиземному морю. Кадмэн рассматривал включение в договор пункта о железных дорогах (чего не было в первом соглашении) как свой большой успех. Другое его достижение заключалось в отказе Франции от притязаний на долю в разработке персидской нефти.

После того как был принципиально решен вопрос о Сирии, в повестку дня англо-французских отношений снова вернулась палестинская проблема. Для Франции она четко разделялась на две части — будущее ее традиционного «католического протектората» и определение границ между английской и французской подмандатными территориями, иными словами, между Сирией и Ливаном, с одной стороны, и Палестиной — с другой. Последний вопрос был тесно связан с отношением Франции к сионистскому движению. Французское «общественное мнение» давно беспокоилось из-за возможного ущемления «старинных прав» Франции в Палестине в условиях британского мандата и активной деятельности сионистов.

По вопросу о границе существовало три точки зрения. Французы хотели провести ее по линии соглашения Сайкса — Пико, начинавшейся севернее Акры, затем поворачивавшей на юг до Тивериадского озера и далее следовавшей по течению реки Ярмук (левый приток Иордана с устьем южнее Тивериадского озера). Сионистская «программа максимум», представленная Вейцманом на Парижской конференции, доводила северную границу Палестины почти до Сидона (Сайды), а восточную проводила так, что долина реки Ярмук (включавшая и Голанские высоты), оказывалась в Палестине вместе с широкой полосой восточного берега Иордана. Англичан совершенно не устраивала «линия Сайкса — Пико», но определиться с собственными требованиями они смогли не сразу. Ллойд Джордж, чьи познания в географии были предметом многочисленных анекдотов, всякий раз повторял по этому поводу, что Палестина должна занимать свою «историческую» («библейскую») территорию — «от Дана до Беершебы». Именно так он обозначил ее в сентябрьской «памятной записке». Но в начале XX века на Ближнем Востоке не было населенного пункта под названием Дан. Местонахождение древнееврейского городка с таким названием, упомянутого в Библии, точно известно не было. Приблизительно его местонахождением считали окрестности города Банияс в верховьях Иордана. Но Банияс расположен довольно далеко от моря, и поэтому формула «от Дана до Беершебы» никак не облегчала определение границы, даже если бы французы на нее согласились. А они поначалу отказались и от этого. Клемансо в сентябре специально оговорил, что замена английских войск на французские в северной и западной оккупационных зонах вовсе не означает принятие им сопутствующих английских требований, в том числе и территориальных.

В итоге в основу британских предложений по вопросу о границах был положен меморандум, подготовленный 17 ноября полковником Р. Майнерцхагеном — главным политическим офицером Генерального штаба британских войск в Сирии и Палестине. Мейнерцхаген был горячим сторонником сионизма, поэтому его предложения основаны почти исключительно на экономических потребностях еврейского «национального очага» в плане обеспечения водой для ирригации и производства электроэнергии. «Линия Мейнерцхагена», по сути, мало отличалась от требований самих сионистов: граница должна была проходить по северному берегу реки Литани, затем вместе с рекой поворачивать на север до широты Сайды и Дамаска, затем пересекать хребет Антиливан и спускаться на юг по восточному берегу Иордана в 25–30 километрах от Хиджазской магистрали. Палестина должна была включать города Сафед (Цфат) и Тир (Сур) с округой, южную часть долины Бекаа, большую часть области Хауран (долина реки Ярмук, в том числе Голанские высоты) и широкую полосу к востоку от Иордана. «Линия Мейнерцхагена» проходила значительно севернее древнего Дана, но в дальнейшем именно она была использована англичанами как основа для переговоров. По сути, это был еще один пересмотр условий соглашения Сайкса — Пико в пользу Великобритании.

Согласование первого проекта договора

Переговоры между Керзоном и Бертело по турецкой проблеме происходили в Лондоне в конце декабря. Основой для дискуссии послужила нота, составленная Бертело, и письменные замечания к ней, составленные британской делегацией. Основные положения французского документа состояли в следующем: на допускать принципа мандатов или сфер влияния в неарабской Турции (англичане предлагали предоставить такую сферу Италии, чтобы добиться вывода ее войск из Анатолии); международная охрана Проливов, освобождение армян, «арабского и сирийского населения» от турецкого господства (с этим англичане соглашались); контроль над Проливами со стороны Франции, Великобритании и Италии с возможным участием Греции и Румынии (англичане не исключали участия США и России, а также Германии, Болгарии и Турции, когда последние войдут в Лигу Наций); председательство в Наблюдательном совете должно принадлежать поочередно Франции и Англии (англичане добавляли еще и США); Проливы должны быть нейтрализованы, и на их берегах должно быть создано небольшое новое государство «под гарантией» великих держав (англичане соглашались с этим, но предлагали ограничить территорию нового государства в Азии Исмидским полуостровом и демилитаризовать остальной азиатский берег). Новое государство, находясь под контролем Великобритании и Франции, должно было пользоваться внутренней автономией (на это британская делегация соглашалась, внося некоторые уточнения), турецкое правительство должно было покинуть Константинополь и переехать в Конью или Брусу. В Азии должно существовать турецкое государство под строгим финансовым и политическим контролем великих держав через реформированную Администрацию Оттоманского долга (англичане высказывались за еще более полный контроль над всеми турецкими министерствами). Французы предлагали вывести греческие войска из Малой Азии и сохранить Смирну за Турцией, обязав ее уважать права греков. Это объяснялось тем, что Малая Азия представляет собой для тех же греков обширное поле деятельности. Англичане настойчиво возражали против этого, так как «Верховный Совет в определенной степени связан с продолжением греческой оккупации. В любом случае оккупация уже продолжается в течение такого периода, что эвакуация греческих войск на данной стадии не может рассматриваться в отрыве от ее возможных политических последствий не только для теперешнего греческого правительства, но и для турецкого националистического движения». Зона Смирны, по мнению англичан, должна быть либо передана Греции, либо объявлена автономной при фактическом управлении администрации из местных греков. В последнем случае аналогичная система mutatis mutandis должна быть установлена в Адрианополе, переходящем под власть Греции. Англичане и французы соглашались с тем, что права меньшинств должны быть защищены особым соглашением. В вопросе о границах единой Армении между союзниками не было единодушия. Французы предлагали не включать в ее пределы Эрзурум и Трабзон, но присоединить к ней все спорные территории с Азербайджаном (Нагорный Карабах и Зангезур). С последними пунктами англичане соглашались, но настаивали на включение Эрзурума в армянское государство по стратегическим соображениям. Выход к морю для Армении они предлагали обеспечить, создав в Батуме некое новое свободное государство.

На трех заседаниях 22 и 23 декабря Керзон и Бертело составили предварительные условия мира с Турцией, причем во всех спорных вопросах Бертело без долгих колебаний соглашался с британской точкой зрения. На территории бывшей Османской империи помимо подмандатных арабских государств должны были возникнуть: новое государство в Константинополе и Проливах, управляемое великими державами; автономная греческая зона в Смирне; независимое армянское государство, включавшее Эрзурум; и, наконец, небольшое турецкое государство в Азии, подконтрольное великим державам. Керзон, однако, возражал против предложения Бертело осуществлять этот контроль через финансовую комиссию, в ведении которой должен был находиться весь турецкий бюджет. Вопрос о Курдистане был отложен до разрешения проблем, связанных с арабскими странами и Мосулом. Характерно, что, когда возник вопрос о том, кто же заставит турок принять подобные условия, Бертело заявил, что турецкое национальное движение во главе с Кемалем — не что иное, как «блеф», и что простой демонстрации силы будет достаточно, чтобы доказать это. Керзон не разделял его оптимизма, но счел, что заставить турок принять мир вполне возможно при условии единства союзников между собой.

На заседании 23 декабря обсуждался вопрос о границах английских и французских подмандатных владений. Англичане требовали низовья рек Литани и Ярмук, французы не хотели отступать от «линии Сайкса — Пико». Англичане вслед за сионистами настаивали на необходимости использования для нужд Палестины водных ресурсов названных рек, на стороне французов были юридические аргументы — соглашение 1916 года. «Линия Мейнерцхагена» была представлена англичанами как «более или менее идеальная с экономической и сионистской точки зрения», но в виде уступки был предложен компромиссный вариант — почти та же линия, но проходящая по течению, а не по правому берегу Литании и слегка сокращенная на северо-востоке (теперь она проходила к югу от города Хасбейя). Французов и это не устроило. Англичане предлагали передать вопрос на арбитраж президента США В.Вильсона, но французы и здесь отказали. Выявилось фундаментальное расхождение в британском и французском отношении к сионизму: Бертело соглашался снабжать сирийской и ливанской водой только уже существующие еврейские поселения, а Керзон говорил о будущей широкой еврейской иммиграции. Обсуждение пограничного вопроса было отложено до конференции глав правительств.

Одновременно в Париже шли и другие переговоры — между эмиром Фейсалом и французским МИД, который представлял тот же Бертело. Эмиру приходилось шаг за шагом сдавать свои позиции и соглашаться на французские условия, поскольку единственной альтернативой была война с Францией без всякой внешней поддержки. Однако, по признанию самого Клемансо, соглашение с эмиром было важно и для Франции, даже если бы оно не соблюдалось. Только такой документ мог дать Франции формальные основания для силового вмешательства во внутренних районах Сирии, прежде всего в Дамаске. В результате переговоров было выработано предварительное соглашение об основах отношений Франции и Сирии в рамках мандата, подписи под которым Фейсал и Клемансо поставили 6 января 1920 года.

По этому соглашению Франция признавала право «жителей, говорящих на арабском языке, проживающих на сирийской территории», на самоуправление в качестве «независимой нации» и гарантировала независимость Сирии от внешней агрессии. Взамен сирийское правительство обещало обращаться только к Франции за советниками, инструкторами и техническими специалистами. При этом финансовый советник должен был участвовать в составлении бюджета и управлять сирийской долей Оттоманского долга, а советник по общественным работам — управлять железными дорогами страны. Франция имела приоритет на получение концессий и размещение займов, а также обязалась помочь Сирии в организации армии, жандармерии и полиции. Сирия могла иметь дипломатического представителя только во Франции, в других странах ее интересы представляли французские посольства. Сирия признавала независимость и территориальную целостность Ливана под французским мандатом. Столицей Сирии объявлялся Дамаск, официальным языком — арабский. Резиденцией французского верховного комиссара становился Алеппо. Французский язык должен был изучаться как «обязательный и привилегированный». Ввиду предварительного характера соглашения его условия должны были держаться в секрете. Очевидно, что они были полностью продиктованы Францией. Договор фактически превращал Сирию во французский протекторат и открывал огромные возможности для вмешательства в ее внутренние дела. Поставив свою подпись, эмир отбыл в Дамаск. Стоит отметить, что генералу Гуро даже такое соглашение показалось слишком либеральным, поскольку «молодцы» («gaillards») из Дамаска, окружавшие Фейсала, могли интерпретировать его «в пользу арабской независимости против французского влияния».

Новые обстоятельства

С таким багажом пришли союзники к началу непосредственных переговоров между главами правительств по выработке условий мира с Турцией. Однако ряд обстоятельств существенно осложнил эту процедуру. В этот момент в самих странах Антанты не было единства во мнении относительно дальнейших действий.

Разногласия в английском правительстве по турецкому вопросу проявлялись, в первую очередь, в соперничестве между министерствами. Наиболее воинственную позицию занимал Форин Оффис во главе с Керзоном. В начале января 1920 года он выступил с меморандумом по вопросу о Константинополе, где настаивал на изгнании турецкого султана из Константинополя, который, будучи столицей Османской империи, являлся центром интриг и коррупции. Главным оппонентом Керзона был Эдвин Монтегю, министр по делам Индии, чье ведомство всегда занимало последовательно туркофильскую позицию, ссылаясь на сочувствие индийских мусульман судьбе турецкого султана-халифа. По мнению Монтегю и его сторонников в англо-индийском правительстве, «халифатское движение» могло привести к сближению на антианглийской платформе индуистских и мусульманских политиков в Индии, раскол между которыми был одним из необходимых условий британского господства в стране. В Индии еще с 1918 года действовал Халифатский комитет. Британские власти опасались, что лидеры этого движения могут перейти от слов к действиям вплоть до открытого восстания под лозунгами джихада. В свою очередь, Военное министерство в рамках политики демобилизации больше всего заботилось о сокращении английского военного присутствия на Востоке. Именно по его инициативе английские войска покинули Закавказье и оставили Анатолийскую железную дорогу. Эти разногласия в известной мере отражали и различные настроения в английском обществе, в котором были сильны как сочувствие к грекам и армянам, так и опасения за лояльность огромного числа мусульманских подданных империи (особенно в Индии), а также желание скорейшей демобилизации и сокращения военных расходов. 6 января британский кабинет, к великому раздражению Керзона и Ллойд Джорджа, внял аргументам Монтегю и Черчилля и высказался за сохранение султана в Константинополе, поставив Керзона и Ллойд Джорджа в весьма неловкое положение перед французами, которых они сами едва убедили изгнать турок из Европы. Впрочем, Керзона и Монтегю разделяли не цели, а выбранные средства. Оба министра по-своему заботились о престиже Британской империи в мусульманском мире, который один из них намеревался поддерживать демонстрацией силы, а другой — путем «умиротворения» мусульманского общественного мнения. Оба опасались распространения большевистского влияния на Востоке и оба не желали, чтобы другая держава, в частности Франция, использовала в своих интересах затруднения Великобритании.

23 января британский кабинет отказался утвердить соглашение Гринвуда — Беранже по нефтяным вопросам, аргументируя это тем, что «прибыль от эксплуатации нефтяных месторождений Месопотамии должна идти на пользу государства, а не акционерных компаний». Такая постановка вопроса устраняла от участия в нефтедобыче компанию Royal Dutch Shell, в лояльности голландских акционеров которой британское правительство, вероятно, не было абсолютно уверено, а также создавала препятствие для проникновения в Месопотамию американских нефтяных трестов. Урегулирование этого вопроса с Францией, таким образом, вновь откладывалось.

17—20 января 1920 года в Париже сменилось правительство, и на смену Клемансо пришел бывший социалист Мильеран, взявший на себя и обязанности министра иностранных дел. Мильеран в значительно большей степени, чем его предшественник, склонен был прислушиваться к мнению французской «колониальной партии». Правда, во Франции наибольшие страсти возбуждала по-прежнему германская проблема, и передовицы газет почти каждый день пестрели гневными статьями по поводу неисполнения немцами условий мира (речь шла о невыполненных поставках угля, разоружении и т. п.). Восточный вопрос занимал подчиненное положение, но Мильеран, говоря о Турции, заявлял 5 февраля в палате депутатов: «Наши моральные и материальные интересы в этой части света значительны. Они восходят к временам крестовых походов. Французское правительство не имеет права их забывать». Он не конкретизировал, как именно он собирается защищать эти интересы. Общественное мнение Франции в этот период еще следовало антитурецкой риторике, порожденной войной. В книге «Англия, Франция и проблема Константинополя» публицист С.Ж. Белло писал: «Турок никогда не собирался подчиняться какому-нибудь закону, а его единственное удовольствие состоит в том, чтобы составлять новые законы (legiferer) только для удовлетворения своей огромной жажды власти. Именно по этой причине подчинение законам и сохранение законов суть вещи невозможные в турецкой стране… Изгнание турок с европейских территорий (то есть из Константинополя и Западной Фракии — А.Ф.) находится в очевидной гармонии с интересами западных народов и человечества в целом». Но и туркофильские настроения уже пробивали себе дорогу. Влиятельнейшая газета Le Temps уверяла своих читателей, что единодушное желание французского общества состоит в том, чтобы оставить турок в Константинополе и сохранить «независимую и жизнеспособную» Турцию. Уже в середине января на ее страницах прозвучала мысль о возможности использовать турецких националистов в интересах Франции: «Не может ли этот турецкий национализм с его армией послужить для восстановления нормальной жизни в Турции, страны, кредиторами которой мы являемся? Не сможет ли это мусульманское чувство (ce sentiment musulman), которое является традиционалистским, стать нашим союзником против большевизма, врага как традиций, так и патриотизма?». В этой короткой цитате хорошо отражены основные задачи правящего класса Франции на Востоке: гарантировать получение доходов на вложенные капиталы и не допустить усиления там влияния Советской России и «большевизма». В дальнейшем борьба за влияние на кемалистов между Советской Россией и Францией, отношения между которыми были тогда крайне напряженными, стала одной из важнейших составляющих Восточного вопроса. Кемалисты же получили возможность использовать эту борьбу к своей выгоде.

В Константинополе тем временем собрался турецкий парламент (меджлис), который оказался под полным контролем сторонников Кемаля. В конце января меджлис принял составленный на основе резолюций Эрзурумского и Сивасского конгрессов так называемый Национальный обет, ставший основным программным документом турецкого освободительного движения. Согласно ему, судьба арабских земель, оккупированных союзниками до 30 октября 1918 года, должна была определяться «соответственно свободной воле местного населения». Судьба Карса, Ардагана и Батума, в конце войны присоединенных к Турции и занятых затем англичанами, должна была определяться путем плебисцита. То же касалось и Западной Фракии, еще в 1913 году уступленной Болгарии и теперь оккупированной Грецией. Безопасность Стамбула объявлялась неприкосновенной. Эти три условия позднее было принято истолковывать как «принцип этнических границ», хотя такого выражения в Национальном обете нет. В документе провозглашалась готовность заключить соглашение об открытии Проливов «для мировой торговли и международных отношений». Права меньшинств гарантировались на тех же основаниях, что и в странах Европы. Отвергалась возможность любых юридических и финансовых ограничений независимости Турции, и только при этом условии возможно было урегулирование проблемы внешнего долга. Таким образом, первостепенную роль для кемалистов играли территориальные вопросы и обеспечение неограниченного национального суверенитета. Пункт о Проливах был сформулирован достаточно туманно, чтобы допускать различные толкования. В Национальном обете, как и в других документах кемалистского движения, не была четко обозначена линия южной границы будущей Турции. Как мы уже отмечали, демаркационная линия не была оговорена и в Мудросском перемирии, на которое турецкие националисты обычно ссылались. Пожалуй, наиболее четко эта линия была обозначена М. Кемаль-пашой в речи перед нотаблями города Анкары еще 31 декабря 1919 года. Она определялась следующим образом: «Граница эта включает в свои пределы те территории, которые действительно находились во власти нашей армии в день заключения перемирия. Она начинается с пункта побережья к югу от залива Александретта, проходит затем через Антиохию, потом через Алеппо и через железнодорожную станцию Катма и доходит до Евфрата к югу от пункта Джераблус. Оттуда она спускается к Дейр Зор, затем идет на восток, включая в наши пределы Мосул, Киркук и Сулейманию. Эта граница не только фактически отстаивалась нашими вооруженными силами, но также включает в пределы нашей территории области, населенные турками или курдами. К югу от этой линии находятся наши единоверцы, говорящие на арабском языке. Мы признаем все части нашей территории, находящиеся внутри этой границы, единым целым, ни одна часть которого не может быть отчуждена». Хотя Национальный обет был опубликован и по-французски, страны Антанты предпочли его просто не замечать. Донесения из Константинополя сообщали, что уже не союзники, а националисты контролируют правительство (что было явным преувеличением), но в европейских столицах все еще мало беспокоились по этому поводу.

Как уже отмечалось, замена британских оккупационных войск на французские в «синей» зоне создала особенно сложное положение на севере этой зоны — в Киликии и Южной Анатолии, которые были ареной затяжного этнического конфликта между местными армянами, с одной стороны, и мусульманами (турками и курдами) — с другой. Армянские притязания на Киликию не были секретом для местных мусульман, и Франция, старавшаяся демонстрировать свой нейтралитет, даже вопреки собственному желанию воспринималась ими как сторонница армян. В Адане — административном центре Киликии — скопилось большое количество армянских беженцев, часть из которых постепенно возвращалась во внутренние районы страны. Армянские политические деятели поддерживали контакт с французским верховным комиссаром полковником Э. Бремоном, а Армянский легион был хоть и сильно сокращен, но все же не распущен. Наиболее взрывоопасная ситуация сложилась на востоке оккупированной территории, вокруг городов Мараш, Урфа и Айнтаб. До осени 1919 года эти места не входили во французскую Северную зону, а напрямую контролировались английскими войсками. Приход французов на смену англичанам здесь воспринимался особенно болезненно. В конце января в Мараше вспыхнуло восстание, которое носило одновременно антифранцузский и антиармянский характер. Восстание было поддержано турецкими националистами и сопровождалось значительными жертвами среди местных армян. Таким образом, начавшиеся еще в ноябре стычки французов с турками переросли в полномасштабную партизанскую войну, на которую Франции пришлось тратить значительные средства. Поскольку местные армяне воспринимались турками как главная опора французов, восстание сопровождалось турецко-армянским межэтническим конфликтом. После трех недель боев французы 10 февраля оставили Мараш, бросив на произвол судьбы большую часть армянского населения города. После этого даже армяне перестали считать их своими заступниками. Унизительное поражение под Марашем серьезно поколебало престиж Франции на Востоке и вместе с тем способствовало росту авторитета турецких националистов во главе с Кемалем.

Одна из причин тяжелого положения, в которое попали французы в Киликии, заключалась в нерешенности сирийского вопроса. Большая часть французских войск была сконцентрирована на сирийском побережье, а железная дорога в сторону Киликии (линия Райяк — Алеппо) контролировалась отрядами Фейсала. В самой Сирии также было неспокойно. Вернувшись в Дамаск, Фейсал застал Сирию в состоянии крайнего националистического возбуждения, вызванного уходом англичан и прибытием все новых и новых французских подкреплений. Радикально настроенные арабские лидеры готовы были сражаться против французского нашествия. Арабские отряды уже совершали нападения на французские войска на границе оккупационных зон. Чтобы не утратить окончательно своего авторитета, Фейсал должен был «плыть по течению». В этой ситуации не могло быть и речи о принятии заключенного в Париже соглашения. Даже намека на договоренность Фейсала с французами оказалось достаточно, чтобы некоторые националисты стали обвинять эмира или в предательстве, или в слабости. Таким образом, внутренние районы Сирии по-прежнему оставались вне французского контроля.

Итак, в начале 1920 года Франция оказалась втянутой в затяжную и дорогостоящую, по большей части партизанскую войну в Киликии, что не могло не отразиться на принятии решений в Париже. Правда, поначалу там еще недооценивали опасность. 1 февраля Мильеран, заверяя генерала Гуро в скором прибытии подкреплений, не склонен был принимать всерьез турецкую угрозу в Киликии, считая, что цель Кемаля ограничивается оказанием давления на Антанту ради смягчения условий будущего мира. Но уже 9 февраля Дефранс, верховный комиссар Франции в Константинополе, четко обозначил перед своим правительством альтернативные варианты «турецкой» политики: или курс на раздел Анатолии между Францией, Италией и Грецией и тогда — беспощадная борьба с турками (une lutte sans merci) с опорой на христианские, особенно армянские батальоны; или «более рациональная» политика — «оставить турецкие земли туркам», сохранив, однако, за собой контроль над их администрацией и обеспечив экономические привилегии для французского капитала в определенных районах. Во втором случае также возможны были две линии поведения: отыскать среди кемалистов «умеренные» элементы, убедить их «восстановить авторитет» константинопольского правительства и уже от него требовать «поддержания порядка» в ожидании условий мира; или же сделать ставку на открытых противников национализма во главе с самим султаном и организовать в стране широкое антикемалистское движение. В любом случае условия мира должны быть достаточно жесткими, чтобы значительно ослабить турецкое государство ввиду того влияния, которое оно традиционно имело на другие мусульманские страны и народы. Мильеран, однако, понимал, что Кемаль представляет собой гораздо большую угрозу, чем арабские националисты из Дамаска, для которых у генерала Гуро имелись «способы заставить уважать наши права». В отношении Кемаля он рекомендовал другую линию поведения: дать ему понять, что «французское правительство решило в целом поддержать сохранение за турками Константинополя и целостность Османской империи» за исключением арабских стран и Армении, которая должна была быть ограничена, помимо своей «русской» части, «историческими регионами на берегах озера Ван». В Киликии предполагалось сохранить «номинальный турецкий сюзеренитет» под французским контролем. Генералу Гуро поручалось установить контакт с Кемалем и довести до него эти предложения. Очевидно, французы, сохраняя установку на жесткие условия мира с Турцией, рассчитывали откупиться от Кемаля и его сторонников за счет незначительных уступок, что свидетельствует об их плохой осведомленности о подлинных целях кемалистского движения. Сам Гуро, следуя этой политике, направил в «неспокойные» районы своего подчиненного генерала де Ламота с особой миссией — найти такой modus vivendi с местным населением, который позволил бы французам поддерживать свое влияние с минимальным использованием военной силы. Для этой цели предполагалось сохранять в неприкосновенности османскую администрацию, проводить «лояльную, ясную и твердую» политику по отношению к туркам, не давая поводов для обвинений в религиозной нетерпимости и «экспансионизме». В армянском вопросе нужно было «воздержаться от политики возмездия, если бы армяне захотели нас в нее втянуть». Помощь армянскому населению нужно было продолжать, не придавая ей, по возможности, политического характера.

После Мараша в Англии стали раздаваться голоса сожаления по поводу преждевременной передачи Киликии французам, которая якобы находилась в полном спокойствии во время английской оккупации. Антитурецки настроенные «заднескамеечники» в парламенте не упустили случая покритиковать правительство по этому поводу. Турецкое национальное движение стало восприниматься в Англии как часть и, возможно, центр панисламистского движения на всем Ближнем Востоке, чрезвычайно опасного для Британской империи. Де Робек видел в киликийских событиях «начало осуществления согласованного плана, составленного руководителями, которые находятся в контакте со всеми элементами, открыто враждебными или потенциально изменническими по отношению к союзникам». В частности, он указывал на взаимодействие кемалистов с большевиками в попытках использовать против Англии «мусульманский фанатизм» по обе стороны Каспия, а также на сведения о попытках арабо-турецкого сближения при участии, возможно, самого Фейсала. Все это указывало на невозможность дальнейшего игнорирования турецкого национального движения, вопрос об отношении к которому неизбежно должен был возникнуть при обсуждении условий мирного договора с Турцией.

 

2. Лондонская конференция (февраль — март 1920 года)

12 февраля 1920 года открылась Лондонская конференция стран Антанты, которой предстояло выработать условия мирного договора с Турцией, а также обсудить некоторые текущие европейские проблемы (в частности, невыполнение Германией обязательств по поставкам угля во Францию, а также по разоружению). Конференция была естественным продолжением Парижской мирной конференции, завершившей свою работу в декабре 1919 года. Перенос ее заседаний из Парижа в Лондон произошел по настоятельному требованию англичан вопреки французским возражениям. Европейские державы представляли премьер-министры и министры иностранных дел: Ллойд Джордж, Керзон, Мильеран, Нитти. В отсутствие Мильерана интересы Франции защищали П. Камбон и Ф. Бертело. Японию представлял посол в Лондоне виконт Чинда, что, впрочем, было чистой формальностью. США на конференции представлены не были.

Границы и статус турецкого государства

Турецкие проблемы стали обсуждаться лишь 14 февраля. При этом результаты декабрьских переговоров Бертело и Керзона остались невостребованными, главным образом из-за пересмотра британским правительством решения о Константинополе. Именно этот вопрос встал на конференции в первую очередь. Мильеран заявил, что выступает за сохранение султана в Константинополе для избежания нежелательных осложнений с мусульманами Французской колониальной империи, и добавил, что то, что было возможно 15 месяцев назад, уже невозможно теперь. Мильеран, очевидно, имел в виду фактически сепаратное заключение англичанами перемирия с Турцией, поскольку, по распространенному во Франции мнению, именно недостаточное внимание англичан к разоружению турецкой армии в тот период и сделало возможным возникновение кемалистского движения. Нитти поддержал Мильерана, вспомнив о проблеме халифата, и выступил против создания второго Ватикана (Италии также хватало проблем с первым). Как видим, Мильеран и Нитти прямо позаимствовали аргументы у Монтегю. Ллойд Джордж прочел длинную речь о желательности изгнания турок из Константинополя (в основном он повторял аргументы Керзона), но в итоге заявил, что вынужден против воли согласиться со своими союзниками. Он присоединялся к их мнению «с большой неохотой», но оставался убежденным, что власть султана на европейском берегу должна быть ограничена «так жестко, как только возможно». Ллойд Джордж не стал упоминать о решении британского кабинета и, таким образом, превратил свое поражение в споре с собственными министрами в уступку пожеланиям союзников. 26 февраля в палате общин состоялись бурные дебаты по проблеме Константинополя. Выступавшие четко разделились на протурецкую и антитурецкую фракции. Во главе последней встал лишившийся министерского портфеля Роберт Сесиль, который резко выступал за изгнание турецкого правительства из Константинополя. Аргументы сторон во многом повторяли доводы, соответственно, Монтегю и Керзона. Ллойд Джорджу пришлось защищать принятое вопреки его воле решение, указывая на то, что в Константинополе турецкое правительство будет легче контролировать, чем в любом из городов Анатолии.

Керзон распорядился довести до сведения турецкого правительства решение о сохранении за ним Константинополя, предупредив, что нападения на армян или на союзные войска могут повлечь за собой изменение этого решения. Опубликование решения конференции вызвало новые трения между союзниками. В Константинополе де Робек сообщил правительству эту новость от имени британского верховного комиссара, не дожидаясь, пока Дефранс получит соответствующие инструкции он своего правительства, а Франше д’Эспре объявил в местных газетах, что «Лондонская конференция приняла французскую точку зрения». Вести об этом достигли Лондона и послужили причиной напряженного спора между Керзоном и Мильераном. Поведение Франше д’Эспре вполне укладывалось в общую политическую линию Парижа в этот момент: пытаться представить самые незначительные и притом своекорыстные нюансы своего подхода к турецким делам как защиту турецких интересов. Война в Киликии не только била по французскому престижу, она спутала карты в дипломатической игре Мильерана и Камбона в Лондоне, заставляла их следовать в фарватере жесткой английской политики. Желая подчеркнуть мнимое французское туркофильство, Мильеран дал указание Дефрансу сообщить и стамбульским министрам, и национальным лидерам, что «французские интересы более, чем какие-либо другие, согласуются с интересами Турции», а враждебные акции против Франции лишь мешают ей «защищать в Лондоне точку зрения, благоприятную как для турецких, так и для французских интересов».

Французский подход к турецкой проблеме действительно отличался от британского, но эти разногласия касались лишь вопроса о степени и форме контроля над турецким правительством. П. Камбон, выступавший на конференции от имени Франции, предложил целую программу руководства Турцией под прикрытием финансового контроля: «Турок можно легко направлять и контролировать, если делать это в деликатной манере. Наилучшим средством было бы сказать, что комиссия будет контролировать турецкие финансы, хотя реально ее полномочия будут предусматривать гораздо больший контроль». Основой для такой комиссии могла послужить Администрация Оттоманского долга. Ллойд Джордж категорически возражал против этого плана, заявляя, что он может потребовать военного вмешательства в случае неисполнения решений комиссии, а лишних сил на это союзники не имели. К тому же, потеряв так много, Турция должна была сохранить хотя бы право на самоуправление. По его мнению, наилучший контроль над Константинополем был возможен при помощи пушек мощного флота. Понятно, что «государство-рантье» Франция и «владычица морей» Британия предлагали способы контроля, удобные для каждой из них. Нитти, сначала поддерживавший Камбона, склонился затем к точке зрения Ллойд Джорджа. Французам пришлось уступить и в ноте, составленной Бертело, сообщить союзникам, что они лишь имели в виду несколько расширить полномочия комиссии Оттоманского долга, поручив ей взимание некоторых дополнительных налогов и сборов, а также создать небольшую межсоюзную комиссию, которая будет «изнутри» контролировать работу турецкого Министерства финансов.

Поскольку Франции не удалось сохранить свой главный (финансовый) рычаг влияния на турецкие дела, ее представители попытались сократить число таких рычагов и у Великобритании. При обсуждении вопроса о Смирне Мильеран «с сожалением» признал, что грекам скорее всего придется уйти оттуда, так как их присутствие порождает слишком много проблем и неблагоприятно сказывается на отношении турецкого общества к союзникам. Ллойд Джордж взял Венизелоса под защиту со всей присущей ему энергией. Перечислив его заслуги за время войны и вспомнив лишний раз, что высадка греков в Смирне произошла с разрешения союзников, он сказал, что нельзя «бросать друга, чтобы умилостивить врага». В качестве крайнего компромисса он предложил сохранить номинальную власть султана над Смирной при полной местной автономии. Через два дня на конференцию был приглашен Венизелос. Он обещал уступки любым пожеланиям союзников, лишь бы ему позволили закрепить за Грецией Смирну. От идей номинального турецкого суверенитета он был не в восторге, указывая, что это затруднит связи жителей региона с Грецией. О турецких националистах Венизелос говорил, что они не представляют большой угрозы. Греческая армия с успехом сможет и далее отражать их атаки, которые после подписания мира должны прекратиться.

Подобное легкомысленное отношение к националистам было свойственно не только Венизелосу. Когда речь зашла об Армении, определить границы которой было практически невозможно, не ставя под ее власть большие массивы мусульманского населения, Бертело упомянул о военных действиях, которые Франция вела в тот момент в Киликии против националистов. Он сообщил, что, по мнению французских военных экспертов, вся активность Кемаля — не более чем «блеф», который не представляет большой опасности. Ллойд Джордж так впоследствии писал об отношении конференции к Кемалю: «Мы ничего не знали о деятельности Мустафы Кемаля в Малой Азии, где он занялся организацией разбитых и истощенных турецких армий. Наша военная разведка еще никогда не была так плохо осведомлена. Мы впервые узнали о том, что Мустафе Кемалю удалось собрать грозные боевые силы, когда Совету в Лондоне стало известно о тяжелом поражении французов при Мараше в бою с тридцатитысячной регулярной армией турок. Французы, которым лорд Алленби передал охрану этой территории, были захвачены врасплох и оказались совершенно не подготовленными». Однако он, мягко говоря, лукавил. В Лондон сведения о деятельности Кемаля стали регулярно поступать еще в июле 1919 года.

Как бы то ни было, после событий в Мараше французское руководство начало понимать, что прямой контроль над всей Киликией для него будет невозможен, но по-прежнему хотело сохранить свое влияние в этой области. Это обстоятельство и привело к появлению документа, известного как Трехстороннее соглашение. 17 февраля Бертело выступил на конференции с заявлением о намерении Франции вывести войска из Киликии (имелась в виду ее северная часть), оставив там французских советников по финансовым и административным делам, а также местную жандармерию, организованную под контролем французских офицеров. Франция также рассматривала Киликию как сферу своей экономической активности. Керзон и Ллойд Джордж заметили, что это похоже на мандат, от чего союзники решили отказаться. Такое решение будет похоже на раздел Анатолии, который вызовет возражения США. Турки получат возможность играть на противоречиях США с европейскими державами. Бертело возразил, что предлагаемая им схема будет только частью союзного контроля над всей Турцией: иностранные советники и иностранные концессии будут по всей стране, но в Киликии они будут исключительно французскими. Тогда Керзон предположил, что единственной возможностью оформить французское экономическое и политическое влияние в Киликии, не вступая в противоречие с буквой Устава Лиги Наций, было заключение соглашения, подобного англо-русскому договору 1907 года по Персии.

Проблемы Палестины

Ллойд Джордж, очевидно, решил воспользоваться ситуацией, чтобы добиться от Франции уступок в некоторых спорных проблемах. По его предложению конференция перешла от обсуждения частного вопроса о ситуации в Киликии к разговору о судьбе всех нетурецких владений Османской империи, в том числе и Палестины. Бертело не дал Ллойд Джорджу вновь поднять сирийский вопрос, заявив о достигнутом соглашении с Фейсалом. По поводу Палестины он заявил, что эта страна должна быть «открыта для всех народов», а вопрос о Мосуле, по его мнению, оставался открытым, так как требовал согласования с арабами. Он также потребовал сохранения за Францией довоенных прав на защиту «Святых мест» в Палестине. Если Великобритания желала получить право на мандатное управление Палестиной, то Франция просит уважать ее традиционные права и принимать во внимание интересы местных католиков и католических миссий. Франция же готова была на основе четкого договора предоставить в распоряжение сионистов «излишки» водных ресурсов своей зоны. О границах Бертело не сказал ничего определенного, таким образом, отделив водный вопрос от территориального.

После этого Ллойд Джордж сразу согласился вынести вопрос о распределении мандатов за рамки мирного договора и перешел к обороне, отстаивая монопольные права Великобритании на Мосул и Палестину. После очередной тирады о необходимости дополнительной ирригации Палестины и напоминания о том, что Великобритания завоевала Палестину практически в одиночку, поставил под сомнение особые права Франции в отношении «Святых мест». По его словам, он получал множество протестов против возможной передачи Франции контроля над ними. Великобритания не католическая держава, но она всегда выступала за взвешенный и беспристрастный подход к религиозным вопросам. Ллойд Джорджа поддержал итальянский премьер-министр Нитти. Он потребовал «полного равенства» всех стран в отношении использования и охраны «Святых мест». В ответ П. Камбон, французский посол в Лондоне, заявил, что «Святые места находятся в руках Франции с XV века. Ватикан всегда признавал этот факт, и каждое французское правительство, даже если оно ссорилось с Римом, принимало на себя эту ответственность. Даже во время войны Ватикан признавал право Франции на протекторат над Святыми местами. Этот вопрос чрезвычайно важен для французских католиков. Следовательно, если мандат на Палестину будет предоставлен Великобритании, Франция будет обязана внести некоторые оговорки в отношении Святых мест. Иначе трудно будет убедить французский сенат принять такие условия».

Это заявление Камбона содержало квинтэссенцию взглядов французских католических и колониалистских кругов на роль Франции в палестинском вопросе. Но Нитти, представлявший другую католическую страну, возразил, что Италия никогда не признавала особых прав Франции на «Святые места» и в любом случае все французские привилегии в Палестине были оправданы лишь при мусульманском правлении. При британском мандате никакой физической защиты «Святых мест» не потребуется, и отныне «ни одна страна не должна иметь каких-либо привилегий в отношении «Святых мест» или религиозных сообществ и каждая страна должна защищать своих граждан независимо от их отношения к религии». Ллойд Джордж завершил разговор, фактически поддержав Нитти. Если Великобритания признавалась способной управлять всей Палестиной, не было смысла не доверять ей в деле охраны «Святых мест». Попытка поставить какую-либо религиозную организацию под защиту другой страны приведет к созданию «империи внутри империи», что для Великобритании недопустимо.

На следующий день Бертело представил своим коллегам текст французского соглашения с Фейсалом, что помогло ему окончательно исключить возможность использования сирийского вопроса для давления на Францию. Он также заверил англичан, что Франция не возражает против строительства англичанами железной дороги и нефтепровода из Месопотамии через Сирию. После 18 февраля сирийский вопрос более не поднимался, что говорит о том, что в принципе он давно был решен, однако проблема границ вновь дала о себе знать. В качестве последней уступки Бертело 18 февраля предложил закрепить в виде постоянной границы линию фактической дислокации английских войск, которая тогда проходила к северу от города Сафед (Цфат). Керзон отказался, повторив старую формулу Ллойд Джорджа — «от Дана до Беершебы». Ллойд Джордж посоветовал всем присутствующим ознакомиться с книгой шотландского профессора А. Смита «Историческая география Святой земли», с тем чтобы Бертело и Керзон смогли снова встретиться для обсуждения вопроса о границе, вооруженные историческими познаниями. Если такая встреча состоялась, то она имела незначительный успех. Бертело, очевидно, согласился на «библейскую» формулу Ллойд Джорджа, но никак ее не конкретизировал. Вопрос о принадлежности низовьев реки Литани оставался открытым. В то же время англичане, вероятно, согласились «отделить воду от земли» и решать ирригационные вопросы независимо от пограничных. Когда 20 февраля конференция рассматривала первый план мирного договора с Турцией, там снова говорилось о Палестине «от Дана до Беершебы» под британским мандатом. Ллойд Джордж еще раз подтвердил свое нежелание требовать любые земли севернее Дана, причем «жители Палестины» должны были решать ирригационные вопросы с Францией как мандатарием для Сирии. Чтобы окончательно убедить Бертело в справедливости «библейской» границы, британский премьер огласил адресованное ему послание от американского судьи Л. Брандейса, личного друга президента Вильсона и главы американских сионистов. Брандейс в резкой, почти ультимативной форме требовал включения в Палестину не только долины Литани, но и горного хребта Хермон, и Хауранской равнины к востоку от него (то есть Голанских высот). Это практически совпадало с «линией Мейнерцхагена», и на таком фоне «библейская» формула казалась вполне умеренной. Тон послания Брандейса, который «сильно преувеличил свою собственную значимость», возмутил Бертело, но он вполне готов был «либерально» подойти к вопросу о снабжении сирийской и ливанской водой Северной Палестины. Официальное обсуждение точных границ, как и вопроса с «католическим протекторатом», снова было отложено. 9 марта Керзон пригласил Камбона, чтобы обсудить пограничный вопрос один на один. Он снова вернулся к идее границы по реке Литани, то есть к «линии Мейнерцхагена». Камбон категорически отказался обсуждать это предложение. Когда Керзон упрекнул его, что французы вступают в препирательства из-за крохотных клочков земли, Камбон ответил: «Я не понимаю, почему мы должны все время уступать и сокращать свою часть мандата то для англичан, то для арабов, то для турок, то для сионистов».

Выработка Трехстороннего соглашения

После этого Ллойд Джордж снова поднял вопрос об экономических интересах Франции и Италии в Анатолии, но преподнес его так, чтобы увязать с условиями мандатов в арабских странах. По его словам, заинтересованность трех европейских держав в концессиях на Ближнем Востоке находилась в противоречии с Уставом Лиги Наций, а в случае с Сирией и Месопотамией — с условиями мандатов группы «А», предполагавшими принцип «открытых дверей». Поэтому он предложил прийти к «определенной договоренности» между собой. Тогда Бертело вспомнил об идее лорда Керзона о межсоюзном соглашении о сферах экономического влияния в Турции за рамками мирного договора. По словам Бертело, «одна из главных трудностей состоит в объяснении их (европейских союзников — А.Ф.) намерений Соединенным Штатам». Ему вторил Нитти: «К сожалению, союзники подписали текст Устава и вряд ли смогут от него отступиться». Тогда Керзон вызвался конкретизировать свою идею. Он предложил оформить Трехстороннее соглашение как «обязательство самоограничения» (self-denying ordinance), по которому каждая из держав обязывалась не искать концессий и не посылать советников на территории, признанные сферой влияния другой державы. Соглашение должно было охватить район Адалии, Киликию, Сирию, Месопотамию, то есть как подмандатные страны, так и районы, остававшиеся в составе Турции. На возражение Нитти о том, что такая схема не защитит указанные зоны от «внешнего проникновения» со стороны, например, США, Германии или России, Ллойд Джордж ответил, что от этого не смогут защитить никакие договоры. Включение же данных условий в текст мирного договора вызовет такое противодействие США, что турки смогут использовать его для обоснования своего отказа от подписания. В итоге предложенная Керзоном схема Трехстороннего соглашения была принята всеми союзниками. Выгоды Франции и Италии от нее вполне очевидны, но и мотивы Великобритании были не бескорыстны. Она старалась обезопасить себя от иностранной конкуренции в Месопотамии, чего условия мандата обеспечить не могли.

20 февраля условия Трехстороннего соглашения обсуждались на основе проекта, подготовленного Нитти с комментариями Бертело. Проект Нитти предусматривал выделение «экономических зон» для Франции и Италии на условиях добровольного отказа каждой из сторон от экономической деятельности в «чужих» зонах. «Вражеские» (то есть германские) концессии должны были быть переданы тем странам, в чьей зоне они находились. Турция обязывалась признать все эти договоренности. Бертело возражал только против желания Италии получить исключительное право на разработку всех новых угольных месторождений на Гераклейском полуострове, а в остальном французская и итальянская позиции совпадали. Но Ллойд Джордж и Керзон подвергли план резкой критике. Британская позиция заключалась в следующем: необходима полная свобода торговли на всей территории Турции, независимо от границ «сфер влияния»; Трехстороннее соглашение должно быть заключено исключительно между самими союзниками — турецкая подпись под ним не нужна; Франция и Италия должны взять обязательство защищать христианские меньшинства в своих зонах; все германские предприятия и акции должны поступить «в общий котел» и уж потом распределяться между союзниками. Англичане выступали против того, чтобы соглашение было похоже на прямой раздел, и предупреждали о возможном противодействии США. Керзона особенно беспокоила судьба Багдадской железной дороги, почти все действующие участки которой проходили через итальянскую и французскую зоны. В ответ П. Камбон предложил сделать Багдадскую магистраль «международной дорогой с разделением интересов, но с единым международным управлением». Беспокойство Керзона по этому поводу объяснялось желанием обеспечить надежность коммуникаций между фактически контролировавшимся англичанами Константинополем и британской Месопотамией. Желание англичан заставить французов защищать христиан в Киликии объяснялось опасениями франко-турецкого сговора в результате вывода французских войск из этой провинции.

К 26 февраля англичане подготовили собственный проект соглашения, который полностью учитывал их пожелания, изложенные выше. Англичане также заявили о своем желании получить небольшую сферу влияния к востоку от французской зоны в турецком Курдистане, к северу от границ Ирака. В ответ Бертело потребовал расширения французской зоны на северо-восток вплоть до озера Ван и армянской границы. Керзон выступил резко против этого, и никакого решения в итоге принято не было. Нитти снова выдвинул претензии на гераклейский уголь, что вызвало новый спор с Бертело. 3 марта Керзон опять поднял вопрос о Багдадской железной дороге, а Ллойд Джордж — о распространении принципа «самоограничения» на подмандатные территории. Бертело и Нитти благосклонно отнеслись к этим пожеланиям. После этого обсуждение Трехстороннего соглашения было надолго прервано из-за ситуации вокруг Константинополя и Киликии.

Оккупация Константинополя и ее первые последствия

События в Мараше заставили конференцию всерьез задуматься о положении дел на месте. В поисках выхода из трудного положения Гуро сразу после этого поражения предложил «ответить энергичной акцией союзников в Константинополе». Речь, очевидно, шла о какой-то форме ультиматума (mise en demeuré) турецкому правительству. Но межсоюзный военный комитет, заседавший в Версале под председательством маршала Фоша, отверг эту идею, так как счел ее несвоевременной в момент подготовки условий будущего договора. Гуро продолжал искать дипломатические пути разрешения конфликта с Кемалем и добился от Парижа разрешения вступить с ним в прямые переговоры. Дефранс, получивший копию этих инструкций, высказался резко против. Такие переговоры означали бы квазиофициальное признание Кемаля и осложнили бы отношения с англичанами. Переговоры так и не состоялись. Англичане же нашли способ использовать тяжелое положение французов в собственных целях. Их действительно беспокоило усиление Кемаля, и они действительно подозревали правительство Али Риза-паши в связях с ним и даже настояли на отставке военного министра Джемаль-паши, чьи контакты с националистами были несомненны. Хотя англичане и не располагали такой степенью влияния на правительство, как во времена Дамад Ферид-паши, но османские министры по-прежнему вынуждены были раскланиваться перед английским верховным комиссаром и униженно уверять его, что они не имеют враждебных намерений по отношению к Англии и не отвечают за действия Кемаля. Лондону, однако, нужно было гарантировать свой единоличный контроль над Турцией, подавить всякую попытку недовольства и связать Париж участием в непопулярных мерах, взвалив на него самые тяжелые их последствия.

На заседании 28 февраля представители великих держав обсуждали новости из Киликии. Бертело был вынужден признать неспособность французских войск в районе Мараша противостоять силам восставших турок. Он не сомневался в связях М. Кемаля с киликийскими повстанцами и «с Константинополем». После этого он предложил, чтобы верховные комиссары сделали совместное «представление» турецкому правительству. Керзон ответил, что этого будет недостаточно: «Турецкое правительство должно понести ответственность за резню. Мустафа Кемаль, несомненно, поддерживает близкие отношения с правительством в Константинополе и действует с его одобрения и при его поддержке. Следовательно, должна быть предпринята самая сильная акция в Константинополе. Союзники должны либо пригрозить удалить турок из Константинополя, либо предпринять другие действия, характер которых может быть определен премьер-министрами». Керзон также предложил послать французские корабли к берегам Киликии. Французы долго колебались и не соглашались с предложением Керзона. Бертело считал, что такая угроза не подействует на турок, а в случае активного сопротивления с их стороны, союзники окажутся перед угрозой новой войны, для которой они не располагали достаточными силами. Камбон вопреки общему мнению даже предположил, что Кемаль действовал независимо от правительства. Одним словом, французы не хотели усугублять свое и без того тяжелое положение в Турции участием в новых авантюрах. На вечернем заседании Керзон заявил, что Кемаль, как только что стало известно, назначен губернатором Эрзурума. Это была, как стало ясно позже, несомненная ложь. После этого Ллойд Джордж, упрекнув французов в неспособности защитить киликийских армян, заявил: «Что же касается Константинополя, то соображения, из которых исходил Верховный совет, решив оставить там турок, сводятся к тому, что, пока султан и его правительство находятся в Константинополе под дулами орудий союзников, последние до известной степени держат их в руках на случай каких-либо неожиданностей. Такая неожиданность произошла сейчас. Совет знает, что Мустафа Кемаль, отвечающий за ужасы в Киликии, является высшим должностным лицом константинопольского правительства и недавно назначен губернатором Эрзурума. Неужели союзники не примут мер? Предостерегать турок недостаточно». После таких аргументов было нетрудно убедить Камбона и Бертело «принять меры». В тот же день Керзоном была составлена нота, в которой союзники объявляли о намерении занять своими войсками какое-либо важное учреждение Константинополя (например, Военное министерство) и превратить Визиря или военного министра во временного заключенного (…and placing them in confinement). Также планировалось провести морскую демонстрацию у берегов Киликии.

П. Камбон прекрасно понимал, кому будет выгодна силовая акция в Константинополе, но не видел разумного выхода из положения. В частном письме к брату он писал: «Пятнадцать месяцев назад мы могли сделать все, что хотели, сейчас же слишком хорошо видно как союзникам, так и туркам, что мы не можем сделать ничего». Турецкие войска в Киликии в несколько раз превышали по численности силы генерала Гуро. Репрессивные меры в турецкой столице нанесли бы Франции непоправимый урон. «Но англичане уже там, у них есть силы, их мальтийская эскадра нацелена на Золотой Рог, и у них все еще есть люди в Малой Азии. Для турок они значат больше, чем мы. Нужно было создавать Турцию в Малой Азии, жизнеспособную Турцию, мы же приняли участие в ее растерзании на куски, которое подняло националистов. Мы дали Смирну грекам, Адалию итальянцам и, не говоря уже о Месопотамии, очень большую часть Курдистана под более или менее замаскированным прикрытием — англичанам. И все это для того, чтобы получить зону влияния в Киликии, откуда нас вышвырнут, если мы не пошлем никого на помощь Гуро. Это абсурд. Но нужно идти дальше еще более спешно, посылать людей Гуро, посылать один или два крейсера в Мерсину, куда англичане уже послали свои. Потом посмотрим». Камбон был не одинок в своих сомнениях. Секретарь французского МИД М. Палеолог, сообщая Дефрансу о принятом решении, выразил сомнение, должны ли такие меры применяться немедленно или же их нужно приберечь на будущее как крайнее средство давления.

Когда верховные комиссары в Константинополе получили депешу Керзона, они были удивлены полным незнанием ее авторами местной ситуации. Дефранс предостерег свое руководство от «объявления войны» всей националистической «партии». Он рекомендовал сколотить блок из «умеренных» националистов и их «умеренных» противников, чтобы нейтрализовать влияние экстремистских партий с обеих сторон. Дефранс подозревал, что англичане собираются сделать ставку на непримиримых противников Кемаля во главе с Дамад Феридом. Де Робек, в свою очередь, писал в Лондон, что предполагаемые акции не принесут ничего, кроме нового раздражения для турок, а суровые условия мира обязательно придется подкреплять силой, так как сопротивление им неизбежно. Если же союзники готовы к этому, то начать нужно было с оккупации Константинополя, то есть с занятия союзными войсками зданий министерств, почт, телеграфа и других важных учреждений. Де Робек получил инструкции действовать именно в этом духе.

В последний момент французы снова начали колебаться. Дефранс долго не получал инструкций от своего правительства. Хотя конкретный план действий был, по иронии судьбы, предложен самим Дефрансом и затем передан другим верховным комиссарам, во французском МИД стали опасаться последствий такой акции. Однако после совещания верховных комиссаров, на котором представитель Италии отказался присоединиться к своим союзникам, после прибытия генерала Франше д’Эспрэ в Константинополь, после нескольких поторапливающих телеграмм Керзона с инструкциями приступать к оккупации при необходимости, не дожидаясь согласия союзников, решено было действовать.

Утром 16 марта в Константинополе английские войска генерала Мильна заняли здания Военного министерства и Адмиралтейства, все телеграфные станции города. Были произведены аресты националистов, многие из которых были затем сосланы на Мальту. Меджлис был вынужден прекратить работу. В специальной ноте союзников было объявлено, что оккупация продлится до подписания и вступления в силу мирного договора. Против правительства репрессий не применялось, так как кабинет Али Риза-паши под давлением союзников ушел в отставку еще 3 марта, а новое министерство Салих-паши рассматривалось как временное.

Так страны Антанты, и в первую очередь Великобритания, совершили второй после захвата Смирны шаг, оказавший определяющее воздействие на все последующие события. Оккупацией Константинополя, осуществленной исключительно английскими войсками, Англия надеялась укрепить свои позиции на Босфоре. Эта акция была также рассчитана на то, чтобы нанести удар по кемалистскому движению. Как и в случае со Смирной, дипломатическое одобрение этого шага со стороны Франции и Италии было получено путем ловкой интриги, причем англичане не постеснялись и откровенной лжи. Хотя непосредственным поводом для оккупации послужили нападения националистов на французские войска и христианское население в Киликии, сама Франция не выиграла от этой акции ровным счетом ничего. Ее участие в этой акции, пусть даже пассивное, лишь продемонстрировало, как сильно ее политика теперь зависела от союзника.

Силовая акция в Константинополе, формально предпринятая для того, чтобы облегчить положение Франции в Киликии, на деле поставила Францию в весьма двусмысленное положение. Французские войска не приняли в ней участия во многом из-за того, что именно в этот момент до крайности обострился англо-французский конфликт вокруг командования союзными войсками в Константинополе, начавшийся более года назад. Дополнительную остроту этому спору придавала личная неприязнь генералов Мильна и Франше д’Эспре. Ситуация многократно обсуждалась на дипломатическом уровне, но положительных результатов это не дало. События 16 марта перевели эту проблему в более практическую плоскость. Теперь при всех важнейших турецких министерствах были созданы особые контрольные комиссии держав-победительниц, но на деле эти комиссии оказались почти везде (за исключением морского министерства) только английскими. Французы и итальянцы восприняли это очень болезненно — как попытку установления британской гегемонии на Босфоре — и предприняли ряд дипломатических демаршей с целью добиться «равноправия» в степени контроля над султанским правительством, которые, однако, не дали результата. В Париже этому вопросу придавалось очень большое значение. По словам Мильерана, «если мы позволим англичанам действовать в одиночку, мы, возможно, будем способствовать их тайным намерениям (desirs secrets), которые, кажется, состоят в том, чтобы обеспечить за собой военное руководство в Константинополе, чтобы создать там себе привилегированное положение. Неудобства в таком случае будут гораздо более серьезными, чем преимущества в глазах турок, которые нам могло бы принести невмешательство». Здесь, как и в Киликии, предельно обнажилось главное противоречие турецкой политики Франции — стремление не упустить своего при территориальном разделе Османской империи и окончательном подчинении ее остатков и желание выглядеть «другом Турции», чтобы обеспечить надежность своих концессий и финансовых вложений. Англичане были заинтересованы, чтобы Франция придерживалась первой линии поведения, несмотря на возникавшие при этом трения. Правительство Мильерана было вынуждено следовать в кильватере английской политики.

Вопрос о возможной оккупации Константинополя привлек большое внимание общественного мнения как в Англии и Франции, так и в Турции, еще до самой этой акции. Газета Le Temps 2 марта призывала союзников сделать все, чтобы восстановить авторитет султанского правительства по всей Турции. В отличие от заседавших в Лондоне политиков газета проводила четкую грань между Высокой Портой и националистами. Предполагаемая союзническая акция в турецкой столице рассматривалась как безусловно вредная для интересов Франции. «Пока не будет восстановлен авторитет центрального правительства во всей азиатской Турции, демонстрации, которые производятся на Босфоре, часто рискуют развить в Анатолии дух мятежа и насилия. На кого тогда обрушатся ответные удары? На французские войска, которые охраняют Киликию». 8 марта газета констатировала: «Константинопольское правительство потеряло все, что у него оставалось от доверия. Патриотичные и энергичные турки теперь находят себе место только в националистическом лагере». В английской прессе наблюдалась разноголосица. Газета Observer писала «Теория "залога", предложенная г. Ллойд Джорджем, должна быть подвергнута серьезному испытанию. Мы будем чрезвычайно счастливы, если сможем констатировать, что энергичная мера, которая скоро будет принята, заставила Мустафу Кемаля прислушаться к голосу разума». Газета Daily Telegraph сообщала: «Кажется, на этот раз наши союзники слегка изменили свои взгляды. Официальная Франция колеблется, общее мнение полностью изменилось, и туркофильские настроения подают признаки упадка. Если Франция хочет сохранить свой престиж на Востоке, нужно, чтобы она приняла активное участие в любой политической, морской или военной акции, которую предложит Великобритания». В то же время консервативная The Times сама проявляла сочувствие к «туркофильским настроениям»: «Мы не можем себе представить, чтобы наиболее рьяные любители политических трудностей в Европе когда-либо помышляли оккупировать Константинополь, послав туда исключительно британские силы, или чтобы такое решение могло бы быть принято без предварительной консультации с союзниками…Союзные страны не хотят приносить новые жертвы в золоте или в человеческих жизнях, если их честь не поставлена на карту. Они не согласятся сражаться, чтобы защитить интересы некоторых международных финансистов, которые намереваются расчленить азиатскую Турцию». В то же время поступали сообщения о сочувствии Турции из французского Туниса и английской Бенгалии, где в знак протеста был объявлен бойкот британских товаров.

Сразу после оккупации столицы турецкие националисты приступили к организации независимого центра власти в Анкаре, которая с конца осени была резиденцией Кемаль-паши. Депутаты разогнанного меджлиса, избежавшие ареста, приглашались прибыть в Анкару для того, чтобы войти во вновь создаваемое Великое национальное собрание Турции (BHCT). В регионах, чьи депутаты прибыть не могли, проводились довыборы. Стамбульский меджлис окончательно прекратил работу 12 апреля, а Национальное собрание в Анкаре открылось уже через 9 дней и сразу же сформировало новое правительство — Исполнительный комитет во главе с самим М. Кемаль-пашой. Теперь в Турции окончательно оформилось двоевластие. С одной стороны — марионеточное и бессильное, но официально признанное правительство великого визиря в Константинополе, с другой — никем пока не признанное, но независимое и достаточно эффективное правительство Кемаля в Анкаре. Полный разрыв отношений националистов с Константинополем был теперь несомненным.

Итак, военная акция в турецкой столице не привела к ожидаемым результатам. Война в Киликии продолжалась, но теперь турецкие националисты обрели более четко оформленный политический центр. Поскольку этот центр находился далеко от расположения войск Антанты, не могло быть и речи о его ликвидации их собственными силами, что ставило под угрозу не только французские, но и английские планы в отношении Малой Азии, Фракии и Проливов. В частности, под угрозой оказался проект Ллойд Джорджа по утверждению Греции в районе Смирны в качестве британского оплота в непосредственной близости от Проливов. Французы не прочь были смягчить те статьи будущего мирного договора, которые не затрагивали их интересов. В частности, как уже отмечалось, Мильеран всерьез рассматривал возможность эвакуации греческих войск из Смирны. Такая перспектива не могла не беспокоить греческое руководство, задача которого состояла в том, чтобы как можно прочнее привязать политику Антанты в отношении Турции к собственным территориальным амбициям. Понимая, что наибольшая угроза этим амбициям исходит со стороны Франции, греческий премьер-министр Э. Венизелос предпринял попытку привлечь французов на свою сторону, воспользовавшись их слабым местом — неудачами в Киликии. В разговоре с Ф. Бертело 19 марта Венизелос пожаловался на изменение французской позиции по вопросу о Смирне и указал, что он имеет первостепенное значение для греческого общественного мнения. Бертело, в свою очередь, сослался на французское общественное мнение, для которого неприемлема затяжная война с Турцией. Венизелос ответил, что Франции самой невыгодно препятствовать утверждению Греции в Смирне, поскольку «греческая поддержка на Востоке, и в частности в Турции, в будущем будет гарантирована Франции, и это представляет большую важность, поскольку уже сейчас греческая армия может предоставить в наше распоряжение против турецких националистов более 100 000 человек, хорошо организованных и обученных нами самими (французами — А.Ф.)». Иными словами, Венизелос откровенно предлагал свои услуги для расправы с кемалистским движением. В результате Венизелосу удалось добиться от Мильерана обещания не препятствовать закреплению Смирны за Грецией.

У нас нет сведений, был ли демарш Венизелоса предпринят по его собственной инициативе или же был инспирирован Ллойд Джорджем (что вполне вероятно). Но, во всяком случае, британский МИД решил использовать против кемалистов другое оружие. До Константинополя стали доходить сведения, что условия мирного договора будут крайне тяжелыми для Турции. Де Робек писал в Лондон, что добиться их выполнения можно будет только силой, которой у Антанты не было, и что ни один Великий визирь таких условий не примет, но если смягчение условий невозможно, лучше иметь визиря, открыто враждебного националистам. Очевидно, эта идея получила одобрение, тем более что у англичан была уже подходящая кандидатура. Под их давлением 5 апреля великим визирем вновь стал Дамад Ферид-паша. После своего вступления в должность он однозначно заявил де Робеку о готовности правительства бороться с кемалистами не только силой морального авторитета халифата, но и силой оружия, используя для этого как регулярные турецкие части, так и нерегулярные отряды повстанцев, поднявшихся против произвола националистов в Анатолии. Керзон дал согласие на этот план, но распорядился не обнадеживать Ферид-пашу смягчением условий мира. Подобного рода восстания действительно имели место, и Дамад Ферид просил у англичан поддержки для них. Де Робек и Мильн обещали всяческую поддержку оружием и боеприпасами. Де Робек предложил даже специальный план, который предполагал при помощи подобных движений отбросить националистов от южного берега Мраморного моря, изолировав их в Центральной Анатолии и на побережье Черного моря, которое можно было бы контролировать с помощью флота. Об этих операциях французов предполагалось только ставить в известность, не спрашивая их согласия. Таким образом, англичане теперь готовы были развязать гражданскую войну, лишь бы избавиться от кемалистов. Желая подтвердить свою преданность англичанам и вдохновить антикемалистские движения, шейх-уль-ислам (главный мусульманский законовед) нового правительства издал фетву, проклинающую националистическое движение. Однако эффективность таких действий была невелика. Уже 23 апреля заместитель де Робека адмирал Уэбб сообщил о разгроме под Пандермой крупнейшего антикемалистского движения во главе с черкесом Анзавуром и тут же предостерег от попыток использовать греческую армию, чтобы навязать туркам условия мира.

Завершение Лондонской конференции

Одновременно в Лондоне продолжала работу конференция. Уступчивость французского правительства во многих вопросах объяснялась обострением ситуации вокруг Германии. После Капповского путча, подавленного с помощью левых сил, во всей Германии начались выступления, организованные «спартакистами». Некоторые из них происходили в демилитаризованной прирейнской зоне (в Руре). Германское правительство обратилось к странам Антанты с просьбой разрешить ввести в эту зону войска для подавления волнений. Французское правительство нисколько не сочувствовало «спартакистам», но оно не могло допустить отступления от буквы Версаля, чтобы не создать прецедента. Мильеран, отсутствовавший в это время на конференции, предложил выход: разрешить немцам войти в Рур, одновременно введя франко-бельгийские войска во Франкфурт и Дармштадт в качестве гарантии своевременного вывода немецких войск из Рура. Британское правительство отвергло это предложение. Его обсуждение на конференции по времени совпало с обсуждением финансовых условий договора с Турцией. Франция к тому времени уже отказалась от планов полного контроля над экономической жизнью Турции, но многие финансовые статьи в первоначальном проекте договора казались ей неприемлемыми. Это касалось турецкой собственности, рассматриваемой как «залог» турецкого долга, на территориях, которые Турция теряла по договору, руководства финансовой комиссией при турецком Министерстве финансов (англичане старались не допустить французского контроля над ней), распределения доходов Администрации Оттоманского долга (французы считали, что все они могут уйти на оплату административных и оккупационных издержек, а на выплату процентов по долгу денег просто не хватит). На заседании 24 марта Керзон сначала противостоял требованиям Камбона по германской проблеме, а затем с таким же упорством спорил с Бертело по поводу турецких финансов, так и не уступив ни в одном из этих вопросов. Англия не была заинтересована ни в том, чтобы французская военная машина держала под прицелом еще не окрепшую Германию, ни чтобы французская финансовая удавка держала под контролем обанкротившуюся Турцию.

В итоге французское предложение по германскому вопросу принято не было, но французские войска вошли во Франкфурт и другие города на Рейне, невзирая на неодобрение англичан. Вместе с тем обсуждение финансовых проблем турецкого мирного договора было отложено. Газета Le Temps 16 апреля, вспоминая об оккупации Константинополя, писала, что оно было чисто английской акцией, поскольку многие действия англичан во время и после оккупации предпринимались единолично, без консультации с союзниками. Обращаясь к последним новостям, газета писала, что, оккупировав Константинополь, «британское правительство, как мы видели, отделило себя от своих союзников, в то время как французское правительство этого не делало, оккупируя города на Майне. Прежде чем послать свои войска во Франкфурт, Франция потребовала «эффективного содействия» (concours effectif) своих союзников. Требуя председательства и контроля в комиссиях, которые должны заседать в Константинополе, Англия, напротив, отказалась разделить со своими союзниками прерогативы, являющиеся результатом совместных действий». Последние недели работы конференции прошли в отсутствие глав правительств за обсуждением второстепенных вопросов турецкого мирного договора и ситуации вокруг Рейнской зоны. Конференция завершила свою работу 10 апреля 1920 года.

Фейсал — король Сирии

В последний месяц работы Лондонской конференции все более тревожные сведения приходили из Сирии. По требованию националистов Фейсал в марте вторично созвал Сирийский конгресс в прежнем составе. Еще 7 марта эмир в особой телеграмме к Алленби сообщал об обстановке и спрашивал совета. 8 марта из Лондона пришло приглашение для Фейсала на конференцию с предупреждением против любых «безответственных действий». Однако в этот же день конгресс провозгласил полную независимость Сирии, включая Палестину, а Фейсала — королем нового государства. Претензии сионистов в отношении Палестины полностью отвергались. Одновременно заседавший в Дамаске эмигрантский Иракский конгресс провозгласил независимость Месопотамии во главе с братом Фейсала Абдаллой и в союзе с Сирией. Это был уже прямой вызов Великобритании. Теперь Фейсал, возможно против своей воли, сжигал все мосты, связывавшие его правительство с Антантой.

И англичане, и французы предполагали такое развитие событий и неоднократно напоминали Фейсалу, что судьбу Сирии решает мирная конференция. И все же решение Сирийского конгресса вызвало некоторое замешательство, поскольку оно шло вразрез с планами как Лондона, так и Парижа. В каирском штабе британских войск поначалу заподозрили, что за этим скрывается французская интрига, направленная на установление мандата над «Единой Сирией» (включая Палестину и Заиорданье) под вывеской королевства Фейсала. Французы, однако, быстро дали понять, что для них такой поворот событий был еще большей неожиданностью. П. Камбон сначала в письме к Керзону, а затем и при личной встрече предложил считать решение Сирийского конгресса «совершенно ничтожным» (null and void). Керзон проявил здесь редкое единодушие с французами и без колебаний согласился направить Алленби и Гуро соответствующие телеграммы от имени двух правительств. Он, однако, не упустил случая напомнить о том, что англичане заранее предупреждали Францию о подобном развитии событий. По его словам, «нынешняя ситуация возникла не из-за какой-либо акции британского правительства, а исключительно из-за действий французского правительства и его чиновников». «Пока британцы оккупировали Киликию и Сирию, никаких неприятностей не происходило… Я убежден, что, если бы они там остались, последние события не случились бы». Не без злорадства Керзон указал Камбону, что появление французов вызывало серьезные проблемы практически везде — в Киликии, в долине Бекаа, в Сирии. Это явно опровергало их настойчивые утверждения, что население этих районов встретит французских солдат и чиновников с радостью.

Относительно дальнейшей линии поведения среди англичан существовали разные точки зрения. Алленби предлагал признать новый статус эмира Фейсала, поскольку альтернативой, по его мнению, была бы война с ним, в которую Великобритания была бы втянута французами, будучи абсолютно неподготовленной. Он предлагал признать новый режим и создать конфедерацию Сирии, Палестины и Месопотамии с сохранением британской и французской администрации. Эту точку зрения подержал полковник Мейнерцхаген, указав, что непризнание Фейсала будет на руку только французам. Он предложил признать за эмиром новый титул короля объединенной Сирии при условии, что Фейсал не будет вмешиваться в дела британской администрации в Палестине и французской — на побережье. Керзон, однако, решительно отверг подобные предложения. По его словам, британское руководство, разумеется, не допускало и мысли о возможности войны против Фейсала. Но оно не могло позволить, чтобы его ставили перед фактом свершившихся событий. Это было узурпацией полномочий мирной конференции, и признание такого решения создало бы опасный прецедент. Главный аргумент против признания заключался в том, что Сирийский конгресс, по мнению Керзона, был «самозваным» (self-appointed) органом, не имевшим никаких полномочий. В результате правительства Франции и Великобритании заявили Фейсалу решительный протест, отказались признать его новый титул, но повторили приглашение на конференцию.

Со временем, однако, акценты в британской позиции начали меняться. В самом начале апреля Керзон в беседе с Камбоном допустил возможность пообещать Фейсалу признание королевского титула, если его избрание произойдет «в более правильной форме». Желая перехватить инициативу, Мильеран предложил издать от имени французского правительства декларацию о будущем Сирии, в которой парадоксальным образом сочетались возвышенные фразы об «общих принципах освобождения народов», «самоуправлении» сирийских арабов с утверждением, что на французское правительство «история возложила долг принять мандат» на Сирию. Теперь Франция будет помогать сирийскому населению своей «помощью и советом» «организовать себя как нацию» (s’organiser en nation). Эта декларация, впрочем, так и не была опубликована, скорее всего из-за возражений Гуро, не любившего вильсонистской фразеологии.

Сам Фейсал в общении и переписке с английскими представителями и официальными лицами постоянно подчеркивал «вынужденный» характер решения от 8 марта, которое было вызвано несоблюдением союзниками ими же провозглашенных принципов. Такие же объяснения давали представители Фейсала в Париже. В Европу Фейсал соглашался приехать только после признания Антантой независимости Сирии, а также признания Палестины ее неотъемлемой частью. В последующие несколько месяцев продолжалась активная переписка между Дамаском и Лондоном, которая лишь повторяла прежние аргументы. Фейсала приглашали приехать в Лондон, а он требовал предварительного признания сирийской независимости. Фейсал, очевидно, рассчитывал, что рано или поздно Великобритания и Франция признают свершившийся факт. Англичане старались не допустить ситуации, при которой «хвост вертит собакой», и не дать Фейсалу диктовать им свои условия. Французы, со своей стороны, почувствовали, что, в связи с открытым нарушением Фейсалом январского соглашения, у них были полностью развязаны руки. Нужно было лишь подождать официального решения по вопросу о мандатах.

 

3. Конференция в Сан-Ремо (апрель 1920 года)

После Парижа и Лондона заседания Верховного Совета Антанты переместились в Сан-Ремо, где с 18 по 26 апреля проходила новая конференция. На ней почти в одинаковой мере внимание уделялось как Германскому, так и Восточному вопросам. Наиболее важными из турецких проблем были вопросы, связанные с распределением мандатов на арабские земли, будущим Курдистана, определением границ Армении и уточнением финансовых условий договора.

Гераклея, Палестина и нефть

Вопрос о мандатах не вызвал сколько-нибудь серьезных разногласий, поскольку был фактически давно решен. Споры возникли только по поводу статуса Палестины. Франция отстаивала права нееврейского населения этой страны, имея в виду местную католическую общину, которая с давних времен находились под французской защитой. Одновременно шло обсуждение Трехстороннего англо-франко-итальянского соглашения о разделе сфер влияния в Азиатской Турции. Англия уже не требовала для себя никаких сфер влияния в Анатолии, довольствуясь мандатом на Месопотамию и Мосул. Французские и итальянские представители согласились на английскую формулу соглашения. Его условия распространялись и на подмандатные территории, а в управлении бывшими германскими железными дорогами признавалось равенство прав между союзниками. Однако сохранялись франко-итальянские противоречия по гераклейскому вопросу. Ллойд Джордж, ранее хранивший молчание по этому поводу, 23 апреля предложил передать все шахты Италии за соответствующую компенсацию французским акционерам. Возможно, так он хотел обеспечить уступчивость французских представителей при новом обсуждении вопроса о мосульской нефти. 24–25 мая было утверждено новое (уже третье по счету) англо-французское нефтяное соглашение (Бертело — Кадмэна). Франция отказалась от выдвинутого ею после денонсации соглашения Гринвуда — Беранже требования 50 % от добытой нефти и согласилась на 25 %. Эта доля должна была выражаться либо в сырой нефти (если месторождения будут разрабатываться за счет государства), либо в акциях (если дело будет поручено частным компаниям). При этом любая частная компания, занимающаяся месопотамской нефтью, должна была быть под полным британским контролем. Несмотря на эту уступку, французская пресса комментировала нефтяное соглашение как победу Франции, так как она получила долю в предприятии, в котором до войны участвовали только англичане и немцы. Обоснованием французских прав была только необходимость компенсации за пересмотр соглашения Сайкса — Пико.

Нерешенность гераклейского вопроса, очевидно, вынудила Мильерана и Бертело к уступчивой позиции по вопросу о Палестине, который обсуждался 24 апреля. Традиционно считается, что именно в этот день было принято решение о распределении мандатов на Ближнем Востоке. На самом же деле вопрос о том, кому что достанется, был принципиально решен еще в сентябре 1919 года, а в Сан-Ремо дискуссии шли только вокруг деталей палестинского вопроса. Спор начался с возражений Бертело против включения декларации Бальфура в текст договора. По его мнению, это могло бы указывать на некий особый статус Палестины по сравнению с другими мандатными странами и вызвало бы «большие затруднения как в мусульманском, так и в христианском мире». К тому же, по его словам, союзники Великобритании по Антанте никогда официально не принимали эту декларацию. Напоминание Керзона о письме Пишона к Соколову не возымело действия: французы сочли этот документ слишком «неопределенным». Бертело даже назвал декларацию Бальфура «мертвой буквой» (dead letter в английском протоколе). Из выступления Мильерана стала понятна причина французской обеспокоенности: речь шла о сохранении в той или иной форме «католического протектората». Дальнейшая дискуссия во многом оказалась повторением февральских споров по этому поводу. Французы настаивали на соблюдении своих «традиционных прав», англичане и итальянцы возражали: то, что было уместно при турецком правлении, совершенно недопустимо при британском. Нитти предложил включить в договор следующий параграф: «Все привилегии и прерогативы по отношению к религиозным общинам упраздняются. Держава-мандатарий обязуется назначить в кратчайшие сроки специальную комиссию для изучения и урегулирования всех вопросов и всех претензий различных религиозных общин. При формировании этой комиссии будут учтены все существующие религиозные интересы. Председатель комиссии будет назначен Советом Лиги Наций».

Мильеран счел такую формулу неприемлемой и сослался на важность данного вопроса для общественного мнения его страны. Но все его усилия сохранить хоть какие-то следы французского политического присутствия в Палестине наталкивались на упорное сопротивление Ллойд Джорджа и Керзона. Они снова и снова указывали на невозможность существования двух мандатариев в одной стране. Ллойд Джордж применил и такой аргумент: «Необходимо помнить, что Православная церковь тоже имеет значительные интересы в Палестине. Сейчас Россия может быть на мели, но она может возродиться в недалеком будущем». Ллойд Джордж предвидел, «какие трагические последствия могут возникнуть, если Православную церковь не будут принимать во внимание».

Понимая бесполезность борьбы, Мильеран попытался сделать свое отступление не столь явным. Сначала он предложил сделать палестинскую комиссию по религиозным вопросам межсоюзной, включив туда и представителей всех заинтересованных религиозных общин. Ему возразили, что такой орган будет недееспособен. Столкнувшись с объединенным англо-итальянским фронтом, Мильеран снова уступил. Ему удалось добиться лишь изъятия первого предложения из предложенного Нитти текста. В итоге в статье 95 Севрского договора оговаривалось, что в Палестине будет установлено мандатное управление, мандатарий должен будет действовать в соответствии с Декларацией Бальфура (которая, по настоянию англичан, дословно воспроизводилась), а все религиозные вопросы решит специальная комиссия, главу которой назначит Совет Лиги Наций. Отказ Франции от традиционных привилегий был зафиксирован в отдельной резолюции, принятой в тот же день. Так французский «католический протекторат» в Палестине ушел в историю 24 апреля 1920 года.

Вопрос о границах был поднят на следующий день. По словам Бертело, здесь уже не было затруднений. Формула «от Дана до Беершебы» предполагала уступку в пользу Палестины Сафедского округа (казы), в остальном же граница должна была следовать «линии Сайкса — Пико». Керзон ответил, что судьба восточного участка палестино-сирийской границы (то есть Голанских высот) еще не была решена. Кроме того, вопрос о границах Сирии нельзя было решать без участия Фейсала, который, несмотря на нелояльное поведение, оставался фактическим главой сирийского правительства. Такая перспектива вовсе не устраивала Бертело, который подчеркивал важность единой позиции держав по отношению к Фейсалу. В отношении границ Бертело заметил, что, принимая «библейскую» формулу, французы рассчитывали, что англичане не будут выдвигать дальнейших претензий. Ллойд Джордж поддержал Керзона, но облек это в многословную и малопонятную тираду. Французы решили не продолжать пограничный спор и лишь настояли на том, чтобы в этот день было принято лишь формальное решение о распределении ближневосточных мандатов. Проблемы Палестины и соседних территорий на конференции не поднимались. Можно предположить, что французским представителям пришлось уступить перед давлением Керзона и Ллойд Джорджа, поскольку англичане могли применить свою излюбленную тактику «баланса сил», поддержать итальянские требования в Гераклее, и тогда французы могли лишиться своих прав в этом регионе. Когда гераклейский вопрос был вынесен на обсуждение уже после решения палестинского, англичане предпочли сохранить нейтралитет. В итоге была найдена компромиссная формула совместной разработки угольных копей Гераклеи.

Курдистан и границы Армении

В Сан-Ремо также обсуждался ряд вопросов, связанных с восточными вилайетами Турции. Ил важность определялась тем обстоятельством, что они лежали между Месопотамией и Закавказьем, то есть напрямую затрагивали и арабский, и русский вопросы. Будущее турецкого Курдистана было тесно связано с Мосульским вопросом, так как курды составляли значительную часть населения Мосульского вилайета. Ллойд Джордж был заинтересован в создании автономного Курдистана как буфера между Мосулом и собственно Турцией. Французы же в основном беспокоились о своих экономических правах в курдских районах, граничивших с Сирией. Финансовые круги Франции, чья последовательно туркофильская позиция не всегда полностью совпадала с мнением правительства, возражали против отделения Курдистана от Турции, так как это еще более ослабило бы их главного должника, но в случае неизбежности такого отделения требовали для себя доли во влиянии на курдские дела на основании соглашения Сайкса — Пико. В итоге было решено предоставить региону широкую автономию с правом отделения от Турции. Границы Курдистана должны были на западе проходить по Евфрату, на востоке — по границе с Персией, на юге — по границе с Сирией и Ираком, на севере они четко определены не были, так как одновременно являлись южными границами Армении.

22 и 23 апреля при обсуждении будущих границ Армении возникли большие споры. Французский премьер-министр А. Мильеран выступал за включение в них Эрзурума, в то время как Ллойд Джордж считал это нереальным. Хотя приглашенные на заседание армянские представители (все те же Богос Нубар-паша и А. Агаронян) уверяли, что армяне сами смогут завоевать эту крепость, у главного военного эксперта маршала Фоша это вызвало только недоумение. По мнению военных, у армян не было никаких шансов самостоятельно овладеть городом. Явный раскол наблюдался и внутри делегаций. Мильеран и Бертело не соглашались с Фошем, а Керзон присоединился к ним, возражая Ллойд Джорджу. Бертело был убежден, что кемалистское движение, в руках сторонников которого находился Эрзурум, рано или поздно исчезнет. Ллойд Джордж, аргументируя свою позицию, заявил, что, если конференция решит передать Армении Эрзурум, это решение останется лишь на бумаге, поскольку некому будет его выполнять. К тому же «территория вокруг Эрзурума — мусульманская земля. Жители будут считать, что ведут священную войну против христианских завоевателей, и любое армянское предприятие будет совершенно безнадежным. Если бы существовал американский мандат на Армению, все было бы возможно, поскольку такое сильное государство, как Америка, смогло бы защитить права мусульман. Без такого мандатария подчинение магометанского населения христианским соседям было бы большой ошибкой, которая отозвалась бы во всем мусульманском мире. Если нет армянских районов за пределами Ереванской республики, то Армения не должна иметь большей территории». После долгих дискуссий Ллойд Джордж предложил «поскорей избавиться» от этого вопроса. Было решено предоставить определение границ Армении президенту Вильсону. Английский премьер даже предположил, что, если Вильсон откажется от мандата на Армению, другой президент сможет его принять. Президенту США направили официальный запрос об отношении его страны к мандату.

Германский вопрос, обсуждавшийся одновременно, постоянно оказывал влияние на ход дискуссий по турецким проблемам. Если за год до этого Франции необходимо было сочувствие Англии при составлении Версальского договора, то теперь ей нужна была ее поддержка в том, чтобы заставить Германию его выполнять. И германский саботаж, и турецкий национализм показывали слабость еще недостроенного Версальского порядка. В Сан-Ремо к старому вопросу о разоружении Германии впервые после Версаля добавился репарационный вопрос. Но ни точная сумма репараций, ни их распределение между союзниками не были определены. Однако, пойдя навстречу пожеланиям Франции, Англия согласилась направить Германии грозную ноту с предупреждением о необходимости выполнять договор.

Как уже говорилось, именно в это время в Анкаре открылось Великое национальное собрание Турции (BHCT), которое избрало своим председателем Мустафу Кемаля. Кемаль в поисках внешней поддержки установил контакт с Советской Россией и обменялся дружественными письмами с Г.В. Чичериным. Как впоследствии признавался Чичерин, турецкие националисты значительно помогли в установлении советской власти в Азербайджане, где они пользовались большим влиянием. Но во французской печати сообщения подобного рода вызывали недоверие, так как предполагалось, что турецкий национализм не может быть союзником большевиков-интернационалистов. Например, известный публицист и востоковед Поль Гентинзон писал, что азербайджанцы более восприимчивы к идеям пантюркизма, чем большевизма, и что соперничество между Лениным и Кемалем на Кавказе неизбежно. Подобный взгляд объясняется своеобразной «ревностью» Франции по отношению к Советской России. Французы сами, несмотря на события в Киликии, не оставляли надежд на сближение с кемалистами. Вместе с тем их положение становилось все тяжелее. Французские войска вынуждены были оставить город Урфу, причем французский гарнизон был на обратном пути уничтожен турецкими или курдскими иррегулярными отрядами.

Конференция закончила работу 26 апреля. 11 мая условия мира были вручены делегации Высокой Порты, которая должна была принять их полностью или отвергнуть. Последний вариант был почти невероятен, так как, по словам А.Ф. Миллера, «державы-победительницы "договаривались", в сущности, с собственной марионеткой». В то же время картина послевоенного устройства Ближнего Востока была еще не полностью завершена даже на бумаге. Великобритании и Франции предстояло еще выработать юридические условия своих мандатов для последующего их утверждения Лигой Наций. Также необходимо было окончательно определить границы между британской и французской мандатными зонами.

Окончательную ясность в условия договора внес 30 мая отказ сената США от мандата на Армению. Американские сенаторы прекрасно понимали, что англичане предлагают им то, что самой Великобритании не нужно. Некоторые из них иронически предлагали «поменяться мандатами» — отдать Армению англичанам, а себе забрать Месопотамию. Но позиция Соединенных Штатов не означала полного самоустранения этой державы с Ближнего Востока. Для американцев была неприемлема лишь та форма, в которой европейцы, эксплуатируя идеализм президента Вильсона, предлагали им такое участие. Принятие мандата на любую из ближневосточных территорий, в особенности на Армению, не сулило ничего, кроме огромных расходов. Американский изоляционизм, как известно, ограничивал лишь политическую активность Вашингтона за рубежом, но в то же время предполагал и даже поощрял широчайшую экспансию американского капитала. Именно поэтому решения конференции в Сан-Ремо вызвали в Вашингтоне резкую критику. Особенно не устраивало американцев «нефтяное» соглашение Бертело — Кадмена, поскольку оно прямо противоречило принципу «открытых дверей» — одному из краеугольных камней внешней политики США. Англо-французская сделка устраняла американские компании от участия в дележе месопотамской нефти. Неудивительно поэтому, что Вашингтон ее не признал, заложив, таким образом, основы нового международного спора, который продолжался более десятилетия.

 

4. От Сан-Ремо до Севра (май — август 1920 года)

Условия мирного договора с Турцией, выработанные в Лондоне и Сан-Ремо, были чрезвычайно суровыми к самой отсталой из побежденных стран. В этом договоре европейский империализм, то есть стремление великих держав к территориальной и экономической экспансии, предстал в самом циничном и откровенном виде. Как в Англии, так и во Франции любому непредвзятому наблюдателю было видно, что добиться исполнения такого договора можно было только силой — события в Анатолии ни для кого не были тайной. Поэтому уже весной 1920 года в обеих странах оформилось противостояние между сторонниками и противниками договора. Одни готовы были применить силу для его осуществления, другие же считали, что выгоднее всего будет отказаться от этого договора и выработать более приемлемый документ.

Перспективы реализации договора: взгляды из Лондона и Парижа

В Великобритании главными противниками договора стали те, кому непосредственно пришлось бы навязывать его условия туркам, — военные. Еще 1 апреля, когда в Лондоне были выработаны только базовые условия договора, британский Генеральный штаб направил в Форин Оффис специальный меморандум. По мнению британских генералов, жесткие условия мира сделают военное столкновение между союзниками и турецкими националистами неизбежным. «Тот факт, что мы не можем рекомендовать крупномасштабных военных акций при тех союзных силах, которые в настоящее время находятся на Ближнем Востоке…. подтверждает наше мнение о том, что… еще не слишком поздно пересмотреть условия, которое предлагается навязать Турции, если только Правительство Его Величества не готово к проведению новой мобилизации. Сейчас нет никаких резервов, и наши военные ресурсы уже настолько напряжены, что это ставит под угрозу даже выполнение наших нынешних задач». Греческая армия не сможет бороться с турками без помощи союзников, но еще хуже было положение Армении. «Генеральный штаб не видит, как армянское государство, если оно будет включать какую-либо часть бывших турецких вилайетов, может быть создано без добровольного согласия Турции, которое вряд ли может быть получено, если следовать нынешним предложениям». Генштаб рекомендовал сохранение турецкого «сюзеренитета» в Смирне, во Фракии и в Армении. Однако Ллойд Джордж игнорировал подобные предостережения, истолковывая их в узкопартийном смысле. В июне 1920 года он говорил лорду Ридделу: «Конечно, военные против греков. Они всегда такими были. Военные являются убежденными тори, а поддержка турок — это торийская политика. Они ненавидят греков. Вот почему Генри Вильсон, который является самым закоренелым тори, настолько против того, что мы сделали». Однако «закоренелые тори» из Генштаба были не единственными противниками договора. Э. Монтегю, добившийся сохранения за Турцией Константинополя, теперь от имени «мусульманского мнения» выражал. недовольство передачей грекам Смирны и Восточной Фракии: «Плоды победы достанутся Греции, но обвинения и жгучая ненависть падут на Великобританию».

Возникновению кемалистского правительства в Анкаре в Лондоне не придали сколько-нибудь серьезного значения. Телеграмма М. Кемаль-паши, направленная Керзону, осталась без последствий. Но деятельность кемалистов все более раздражала англичан. Когда они начали переговоры с торговой делегацией Советской России во главе с Л.Б. Красиным (объясняя недовольным французам, что эти переговоры еще не являются юридическим признанием большевиков), одним из условий советско-английского сотрудничества они выдвинули отказ от поддержки кемалистов.

Гораздо более сильную критику текст договора вызывал во Франции. Об остроте ситуации красноречиво свидетельствует короткая записка британского посланника в Париже Дж. Грема Керзону от 15 июня: «В ходе сегодняшнего разговора генеральный секретарь Министерства иностранных дел выразил сильное сомнение в том, что турецкое правительство подпишет мирный договор. И он практически уверен, что французская палата не ратифицирует его в нынешнем виде». Трудности ведения войны против Кемаля внушили французам несколько большее чувство реальности, чем их английским партнерам. И если Бертело в Сан-Ремо еще мог надеяться на чудесное «исчезновение» кемализма после подписания договора, то французская пресса писала, что «настоящим вопросом является не подписание договора с новым правительством в Константинополе, а то, как заставить его исполнять договор в тех частях Фракии и Анатолии, где это правительство не имеет эффективного контроля».

В мае французы сделали последнюю попытку возродить хотя бы внешние воспоминания о «католическом протекторате» в Палестине, потребовав от Ватикана сохранения «литургических почестей» за французскими консулами в Иерусалиме. Ватиканские кардиналы предусмотрительно поинтересовались мнением британского правительства и получили ответ, что отказ французов от «протектората» должен рассматриваться как окончательный и сохранение даже его внешних проявлений недопустимо. Такой же неудачей закончилась попытка французов предложить Ватикану свои услуги как посредника, представляющего католические интересы в Палестине. В ответе Керзона, переданном в Ватикан, говорилось, что о французском присутствии в Палестине теперь будут напоминать только многочисленные религиозные здания (sanctuaries), принадлежащие Франции, а также религиозные и благотворительные учреждения, которые «хоть и не принадлежат Французской Республике, но являются французскими по национальному характеру».

Силовые меры

Конференция в Сан-Ремо окончательно развязала руки Франции в отношении Сирии. Прошедшие месяцы показали, что существование «шерифского» правительства в Дамаске абсолютно несовместимо с французским мандатом. Однако, пока военные действия в Киликии отвлекали на север французские силы, нельзя было и думать о серьезной акции против Фейсала. С другой стороны, отправка подкреплений на север крайне затруднялась тем, что правительство эмира контролировало единственную железную дорогу. Выйти из этого замкнутого круга можно было, лишь сделав окончательный выбор между Сирией и Киликией, и этот выбор был сделан в пользу Сирии, поскольку подготовленное только что Трехстороннее соглашение все равно оставляло Киликию в сфере французского экономического влияния. Пока шла конференция в Сан-Ремо, Мильеран пытался развеять любые сомнения англичан в способности Франции удержать Киликию. Но уже с начала мая французы тайно начали искать контакты с кемалистами на предмет возможного соглашения. Мильеран снова советовал генералу Гуро дать понять Кемалю, что Франция не будет возражать против сохранения турецкого суверенитета в этой провинции. С этой целью Гуро в середине мая направил в Анкару своего заместителя Р. де Кэ, который, правда, не имел полномочий обсуждать условия мирного договора, а лишь должен был убедить Кемаля, что Турции нет смысла воевать из-за территории, которая останется за ней и без войны.

Между тем объявление о передаче мандата на Сирию Франции вызвало бурю негодования в Дамаске. По указанию арабского правительства началась мобилизация. Фейсал отверг новое приглашение на конференцию, на сей раз потребовав гарантий единства Сирии и Палестины. Свой формальный протест против решения о мандатах со ссылкой на попранные «принципы самоопределения» Фейсал выразил в ноте от имени хиджазской делегации в Париже, которую он все еще «по совместительству» возглавлял. Между тем, поскольку нападения «шерифских» отрядов на французские войска не прекращались, а также ввиду тяжелого положения на северном фронте первоочередной задачей для французов в Сирии стало установление контроля над железной дорогой, которая находилась в «зоне ответственности» Фейсала. Однако планы Мильерана шли гораздо дальше. Железная дорога соединяла четыре важнейших города Сирии (Дамаск, Хаму, Хомс, Алеппо), к востоку от которых вплоть до Евфрата была лишь пустыня с редкими оазисами. Иными словами, контроль над дорогой означал контроль над всей Сирией. Мильеран дал поручение Камбону уведомить британский МИД о намерении французов занять дорогу, а заодно потребовать, чтобы все контакты между англичанами и эмиром впредь осуществлялись только через посредство французского Верховного комиссара. Кроме того, указывалось на аномальность ситуации, при которой Фейсал был одновременно правителем Сирии и представителем Хиджаза. Англичане оставили за собой право прямых контактов с Фейсалом до решения пограничных вопросов, но согласились с французским проектом ответа хиджазской делегации (то есть фактически Фейсалу), в котором решения, принятые в Сан-Ремо, оправдывались ссылкой на статью 22 Устава Лиги Наций. Керзон лишь попросил Мильерана отложить продвижение французских войск к железной дороге, чтобы послать Фейсалу последнее приглашение на конференцию, отказ от которого означал бы окончательный разрыв отношений. Французы согласились на такую небольшую уступку и одновременно стали готовить подкрепления для армии Гуро. Таким образом, по отношению к Фейсалу Антанта теперь выступала единым фронтом, французы получили от Лондона долгожданный карт-бланш. Эмиру еще несколько раз посылали приглашение прибыть в Париж для обсуждения ситуации, но он всякий раз находил поводы для отказа. Наконец в начале июня британский кабинет решил прекратить выплату субсидий всему хашимитскому семейству. Единственным влиятельным защитником «арабского дела» оставался фельдмаршал Алленби, который предупреждал свое правительство о возможности грандиозного арабского восстания в случае французского наступления в Сирии.

К этому моменту судьба дамасского правительства была уже решена в Париже. Проще было избавиться от него, чем тратить время на дипломатическое давление. Свой план Мильеран изложил в длинном меморандуме, суть которого сводилась к следующему. Главная причина всех французских неудач на Востоке — распыление сил. Французы должны защищать 400-километровый фронт в Киликии против турок и еще один 400-километровый фронт против «шерифских банд» в Сирии. Поэтому следовало оставить некоторые пункты на севере и сосредоточится там на обороне небольшого, но стратегически важного района по линии Мерсина — Килис. Затем следовало одним ударом захватить «линию четырех городов» в Сирии, ликвидировать правительство Фейсала и заняться обустройством страны по своему усмотрению. Впоследствии можно было подумать о повторной оккупации оставленных пунктов на севере. Окончательная развязка стала лишь вопросом времени.

Осуществлению этого плана весьма способствовали хорошие новости из Анкары. 28 мая де Кэ подписал перемирие с кемалистами сроком на 20 дней, которое предусматривало эвакуацию французских войск из районов Урфы и Айнтаба. Как признавал сам Кемаль, его сторонники восприняли это как большой успех, так как впервые представитель великой державы вел с ними непосредственные переговоры, минуя Константинополь. Это перемирие вызвало определенное недовольство в Лондоне. Французы оправдывались тем, что перемирие не означает юридического признания кемалистского правительства. Правда, сам Мильеран считал договоренность с кемалистами частью более широкой политической стратегии: «Части наших теперешних трудностей можно было бы избежать, если бы Мустафа Кефаль был своевременно информирован о доброжелательной политике французского правительства по отношению к Турции и о его намерении сохранить османский суверенитет в Киликии».

Однако Мильеран ни на минуту не подвергал сомнению положения мирного договора с Турцией, словно его исполнение националистами было автоматически гарантировано. Такое благодушие было совершенно неоправданно. По выражению Дефранса, теперь «все турки стали националистами». Никто иной, как Р. де Кэ, в беседе с Дефрансом (который с ним полностью согласился) выразил убеждение, что любые переговоры с националистами «не могут иметь шанса на успех, если в договор не будут внесены существенные изменения». Правда, оказавшись в Париже, он был вынужден признать, что «общая политика более важна, чем местная», но сути дела это не меняло. И во Франции, и в Великобритании люди, лучше всего знакомые с ситуацией на месте, видели неосуществимость договора еще до его подписания, но в столицах их не слышали. Когда срок перемирия стал подходить к концу, Мильеран распорядился направить в Анкару некоего майора Лабонна для переговоров о его продлении. В секретной депеше по этому поводу особо указывалось, что майор «ни в чем не должен затрагивать текста договора» и вообще должен понимать, что его главная задача — выиграть время для подготовки атаки на Сирию. Этот маневр не удался, поскольку и цели, и средства французской политики в Турции оставались абсолютно несовместимы с задачами кемалистского движения. В оккупированной французами Адане (главный город Киликии) как раз в это время был арестован турецкий губернатор. В это же время французский десант был высажен в черноморском порту Зонгулдак — центре гераклейского угольного бассейна. Кемалисты объявили о прекращении переговоров.

Если французы готовы были прибегнуть к открытому военному насилию, чтобы избавиться от Фейсала, то для англичан главным врагом оставался Кемаль. Некоторое время они надеялись расправиться с ним силами турок, верных султану. Генерал Мильн оказывал всяческое содействие Дамад Фериду в организации антинационалисгических сил. Французская печать с неодобрением относилась к таким действиям: «Политика генерала Мильна, насколько ее вообще можно понять, состоит в том, чтобы создать турецкое правительство, которое было бы достаточно сильным, чтобы подавить националистов, и в то же время достаточно послушным (docile), чтобы подписать договор, который был подготовлен в Лондоне и в Сан-Ремо». Но многочисленные восстания против националистов, прокатившиеся по Анатолии весной и летом 1920 года, были быстро подавлены силами Кемаля. Султанская армия, охранявшая Исмидский полуостров, отказалась сражаться против кемалистов. Это ставило под угрозу азиатский берег Босфора напротив Константинополя.

В Лондоне вскоре поняли, что справиться с Кемалем не смогут ни сами союзники, ни марионеточное правительство в Константинополе. Особое беспокойство возникло после того, как в середине июня британские войска в районе Исмида были вовлечены в прямое военное столкновение с турецкими националистами, и де Робек уже запрашивал в Лондоне подкрепления. 21 июня Керзон через своих послов стал добиваться содействия французских и итальянских войск в обороне Исмидского полуострова и призывать союзников «не показывать слабость» перед лицом националистов. Де Робек в этом вопросе добился поддержки двух других верховных комиссаров. В то же время он получал сведения о постоянных контактах французских и итальянских офицеров с кемалистами. Таким образом, если англичане не могли рассчитывать на поддержку союзников даже в обороне крохотного клочка земли в Азиатской Турции, любое их содействие в более широкомасштабных операциях было тем более сомнительным. Чтобы не вовлечь Великобританию в войну, необходимо было найти новое решение накануне подписания мира с Портой. Такое решение было принято на конференции в Хите 20 июня 1920 года и подтверждено на последовавшей за ней конференции в Булони. Свои «добрые услуги» опять предложил союзникам Э. Венизелос, и на сей раз у них не было выбора. Греческим войскам было разрешено начать наступление за «линию Мильна» для того, чтобы разгромить кемалистов. Мильеран, которому не удалось ценой небольших уступок договориться с Кемалем, сам заговорил об этом. Ллойд Джордж без колебаний согласился. Это был один из редких примеров англо-французского единодушия в ближневосточных делах. Вскоре греческая армия перешла в наступление в Малой Азии, одновременно осуществив высадку в Родосто (Текирдаге) и оккупировав всю Восточную Фракию, кроме Константинополя и Галлиполи, занятых союзниками.

С этого момента цели греческого присутствия в Малой Азии радикально изменились. Если раньше греческая армия использовалась лишь для подтверждения территориальных претензий самой Греции, то теперь она превратилась в орудие Антанты (в первую очередь Великобритании) против турецких националистов. Так как поначалу греческое наступление было успешным, союзники несколько успокоились и стали ждать, когда правительство Дамад Ферида, поначалу пытавшееся тянуть время, подпишет мирный договор.

Тем временем генерал Гуро закончил военные приготовления, доведя численность французских войск в Сирии до 50 000 человек (2/3 из них составляли колониальные войска). Но еще в течение месяца ситуация оставалась неопределенной. Фейсал предупреждал Алленби об опасности сговора французов с турецкими националистами, а англичане опасались «взаимопонимания» между Фейсалом и Мустафой Кемалем. Военные приготовления Гуро в британском военном ведомстве вызывали подозрения, что, изгнав Фейсала, французы начнут «создавать трудности» в англо-арабских отношениях, а арабы направят свою враждебность против сионистов в Палестине. В то же время прекращение перемирия с турецкими националистами заставляло французов торопиться с решительными действиями в Сирии. Правда, как указывал Мильеран, некоторые гарантии от возобновления активных боевых действий давали успехи греческого наступления. Но он уже начал торопить Гуро, указав, что дамасское правительство необходимо было ликвидировать независимо от того, приедет ли Фейсал на конференцию. Взаимосвязь различных проблем Ближнего Востока здесь проявилась как нельзя более четко. «Международные обстоятельства не позволили нам отказаться от предложенного г. Венизелосом использования греческих войск, чтобы дать Мустафе Кемалю урок, которого он заслуживает и который должен вынудить его быть более сговорчивым в отношениях с нами», — писал Мильеран в Бейрут. Догадываясь о французских планах, Фейсал выразил готовность поехать в Париж для разрешения спорных вопросов, но на Кэ д’Орсэ его посланцам заявили, что эмир должен общаться теперь только с генералом Гуро.

Вскоре Гуро счел момент подходящим для окончательной развязки. 14 июля он предъявил правительству Фейсала ультиматум с требованием признать французский мандат, передать французам железную дорогу, допустить хождение в Сирии выпущенных французами бумажных денег, распустить арабские вооруженные отряды и наказать виновных в нападениях на французов. Фейсалу эти условия показались неприемлемыми, и он в отчаянии слал в Лондон и в Каир одно послание за другим с просьбами вмешаться. Аналогичные письма слал из Мекки его отец король Хусейн. От англичан ответа не было. В последний момент, когда французская колонна уже двинулась на Дамаск, Фейсал принял все условия, но Гуро якобы не получил вовремя его ответа и отдал приказ о наступлении. 24 июля возле деревни Хан Майсалун под Дамаском произошло сражение между французскими войсками и арабскими силами (в основном плохо вооруженные добровольцы). К вечеру все было кончено. Несколько тысяч арабов погибли, остальные в беспорядке отступили. Французы потеряли чуть более 30 человек и на следующий день торжественно вступили в Дамаск. Фейсал бежал сначала в Дераа, потом в Хайфу. Французы сформировали в Дамаске новое, послушное себе правительство, и Сирия окончательно попала под французский мандат. Мильеран, поздравляя Гуро с победой, писал, что «все следы режима, импровизированного Фейсалом без всякого на то права, должны исчезнуть, и никакой законной силы не может быть признано за постановлениями этого псевдо-правительства, все органы которого вы должны распустить».

Реакция англичан была на удивление спокойной. Керзон лишь попросил Камбона, чтобы французы не заменяли Фейсала на сирийском троне каким-нибудь откровенным врагом Великобритании, на что тут же получил самые успокаивающие заверения. Такая «корректность» англичан, видимо, объяснялась тем, что как раз в это время поднялось широкомасштабное восстание против британского господства в Месопотамии, которое англичанам приходилось подавлять силой. Керзон, очевидно, не хотел неприятных сравнений. Распределение мандатов не обошлось без кровопролития как для Великобритании, так и для Франции.

Получив контроль над Сирией, французы приступили к организации управления на свой манер. Страна была разделена на несколько автономных провинций с чисто декоративными местными органами власти, а единственная связь между ними заключалась в персоне французского верховного комиссара. Спустя полтора месяца Гуро торжественно провозгласил в Бейруте создание независимого от Сирии государства Великий Ливан под французским мандатом в расширенных границах, которые можно видеть на карте и поныне. Сирийский вопрос был теперь исчерпан как международная проблема. Он стал внутренним делом Франции и в недалеком будущем причинил ей немало хлопот.

После окончания работы над текстом договора и англичанам, и французам было ясно, что его воплощение будет нелегким делом. Обе страны заранее приняли меры, чтобы обеспечить выполнение выгодных для себя условий договора военным путем. Французы после короткого броска на Дамаск избавились от Фейсала, а англичане послали греческие войска в глубь Анатолии. Союзники по Антанте нисколько не мешали друг другу в проведении этих акций, но их результаты были различны. Если французы смогли быстро установить контроль над всей Сирией, то греческое наступление не избавило англичан от кемалистов. Вместе с тем недовольство условиями договора и неудачи на киликийском фронте заставляли французов искать контактов с Анкарой, что выразилось в заключении 20-дневного перемирия и в частых визитах французских офицеров из Константинополя к кемалистам. И хотя летом 1920 года эти попытки не дали ощутимых результатов, они ставили под серьезный удар еще не подписанный договор.

 

5. Характеристика Севрского договора

Договор о мире между Османской империей и Союзными и присоединившимися державами был подписан в Севре 10 августа 1920 года. Одновременно были подписаны Трехстороннее англо- франко-итальянское соглашение о сферах влияния в Анатолии и Итало-греческий договор о передаче Греции Додеканезских островов (за исключением о. Родос). Помимо подписей трех стран «согласия», Греции и Турции, под документом стояла подпись представителя дашнакского правительства Армении, признанного союзниками лишь де-факто, но отсутствовала подпись представителя Хиджаза — одного из учредителей Лиги Наций. После событий в Дамаске король Хусейн фактически прервал отношения с Антантой.

По условиям Севрского договора Турция теряла все арабские земли, а также Армению. Сирия, Палестина и Месопотамия переходили под мандаты великих держав (воспроизводились формулировки статьи 22 Устава Лиги Наций), Хиджаз и Армения получали полную независимость. Армяно-турецкую границу должен был определить президент США. Она должна была пройти через вилайеты Эрзурума, Трабзона, Вана и Битлиса, и Армения должна была получить доступ к морю. Срок арбитража не оговаривался. Турция признавала британский протекторат над Египтом и аннексию Кипра. Восточная Фракия до линии Чаталджи передавалась Греции. Смирнский район в границах, близких к «линии Мильна», получал широкую автономию и оставался оккупированным греками до решения плебисцита через пять лет. Курдистан тоже получал широкую автономию с перспективой полной независимости в дальнейшем. Граница с Сирией проводилась таким образом, что в составе Сирии оказывалась и южная часть Киликии с городами Мардин, Урфа, Айнтаб. Вместе с тем за Турцией оставались Мараш, откуда французов к тому времени уже выбили кемалисты, и Адана. Северная граница Ирака мало отличалась от нынешней. Зона Проливов объявлялась демилитаризованной, а сами они — открытыми для торгового и военного судоходства и в мирное, и в военное время. Контроль над демилитаризацией поручался Англии, Франции и Италии. Они могли держать в зоне Проливов свои войска в любом количестве. Специальная комиссия назначалась для наблюдения за этим режимом. Она не зависела от местных властей и имела собственный флаг, бюджет и полицию. Султан оставался в Константинополе, но мог быть оттуда изгнан в случае невыполнения условий договора. Особая финансовая комиссия должна была контролировать все турецкие финансы за исключением доходов, находившихся в ведении Администрации долга. Финансовая комиссия утверждала бюджет и контролировала размещение займов. Турция лишалась права иметь военный флот и армию, которая заменялась небольшой жандармерией численностью не более 50 000 человек.

По Трехстороннему соглашению между Англией, Францией и Италией Франция получала экономическую сферу влияния в Южной и Центральной Анатолии, в границах бывшей «синей» зоны, обозначенной в соглашении Сайкса — Пико. Италия получала такую же сферу в юго-западной Анатолии. Багдадская железная дорога на всем протяжении переходила под совместный контроль союзников, но Франция могла выкупить права на монопольное управление ее киликийским участком за счет уменьшения своей доли в управлении остальными частями дороги.

Севрский договор и Трехстороннее соглашение были, по существу, смертным приговором турецкому государству. Даже те из сохраненных за ним территорий, которые не входили ни в какую автономию, сферу влияния или в зону Проливов, попадали под полный контроль держав-победительниц посредством долговой кабалы и контроля над финансами. Любое нарушение этого договора могло лишить турок единственной уступки со стороны союзников — Константинополя. Этот договор, который А.Ф. Миллер назвал «самым кабальным договором версальской системы», не мог быть одобрен ни одним турецким правительством, хоть сколько-нибудь свободным в принятии решений.

Выше уже говорилось, что французская пресса выражала сомнения в практической осуществимости Севрского договора. Схожие настроения наблюдались и в Великобритании. Газета The Times писала о необходимости «заставить Кемаля подчиниться», но не уточняла, кто это сможет сделать. Manchester Guardian (орган либералов Асквита) критиковала договор, утверждая, что в случае его реализации более «не будет независимой Турции». Начавшееся в августе восстание в Месопотамии дало той же газете повод заявить о порочности системы «национальных мандатов» и предложить передачу всех мандатных территорий под управление Лиги Наций. Леволейбористская газета Daily Herald обращала внимание на антисоветскую направленность Севрского договора, который ставил Проливы под контроль враждебных России государств. Британскую политику в Турции газета называла «бесстыдным империализмом».

Бесперспективность Севрского договора была очевидна многим внимательным наблюдателям в самих странах Антанты. Полковник Лоуренс, оказавшийся в этот момент не у дел и потому позволявший себе публичные высказывания, еще в мае 1920 года дал убийственную характеристику только что опубликованному тексту договора: «Условия Турецкого договора считаются неисполнимыми даже теми людьми, которые имели отношение к его подготовке. Абсолютно не принимались в расчет ни нынешнее состояние бывшей Турецкой империи, ни военные и финансовые возможности стран, которые стали ее наследниками. Каждая сторона, участвовавшая в выработке условий, учитывала только то, что она могла получить или, скорее, что ее соседям будет труднее всего у нее забрать или в чем труднее всего будет ей отказать. Сам документ это не план новой Азии, а выражение, почти что реклама алчности завоевателей. Ни одно из его положений не выдержит практического испытания за три года. Его судьба будет счастливее судьбы Версальского договора только в том, что он не будет пересмотрен, он будет забыт».

Если рассматривать Севрский договор с точки зрения англо-французских отношений, то можно прийти к следующим выводам. С формально-юридической точки зрения договор основывался на тезисе о единстве и равноправии союзных держав — Англии, Франции и Италии. Однако фактическое положение вещей, которое создалось бы в случае его вступления в силу, никак нельзя назвать равноправием между союзными державами. Связано это с тем, что Англия и Франция располагали различными рычагами давления на турецкое правительство, на которых они строили свои политические расчеты. Сила Англии была основана прежде всего на британском флоте, стоявшем в Босфоре, и на британской армии, контролировавшей берега Проливов. Реализация постановлений договора о международном режиме Проливов привела бы к тому, что Проливы, по существу, превратились бы в новый Суэц, где французы, как известно, тоже имели некоторые формальные права, но заправляли всеми делами англичане. Константинополь постоянно находился бы под дулами пушек британских кораблей, а территории, непосредственно граничившие с зоной Проливов, оказались под контролем верного союзника Англии — Греции. Все эти соображения быстро получили распространение во французском общественном мнении, причем для некоторых наблюдателей «даже восстановление неограниченного турецкого суверенитета в Проливах казалось предпочтительнее, чем закрепление британского господства». К этому следует добавить, что Трехстороннее соглашение также было выгодно англичанам. Оно обеспечило их участие в управлении турецкими железными дорогами и гарантировало от попыток Франции проникнуть в Месопотамию, что могло быть использовано основным конкурентом — США.

Сила Франции, с другой стороны, была основана на банкнотах и ценных бумагах. Франция рассчитывала руководить действиями турецкого правительства, держа на его шее финансовую удавку. Однако в Севрском договоре эти планы не осуществились. Французы еще в декабре 1919 года в Париже, а затем на конференции в Лондоне предлагали, чтобы финансовая комиссия, призванная контролировать турецкие финансы, представляла собой реорганизованную Администрацию Оттоманского долга. В этом случае влияние каждой из держав в этой комиссии было бы пропорционально доле принадлежащих ей турецких облигаций, что дало бы неоспоримые преимущества французам. Но в Севрском договоре финансовая комиссия и Администрация долга представляли собой два разных учреждения. Администрация долга лишь сохраняла свои довоенные права. Реальная же власть была в руках финансовой комиссии, где союзные державы находились в равном положении. Таким образом, в финансовой сфере права Франции приравнивались к правам Англии, тогда как в военной сфере Англия имела несомненное преимущество. Но французская «программа минимум» была все-таки выполнена. Франция получала Сирию, часть Киликии и обширную сферу влияния в Анатолии. Выделив Франции эти куски «турецкого пирога», англичане добились того, что, несмотря на все противоречия, Франция в целом проводила согласованную с Англией политику.

В рассмотренный выше период (декабрь 1919 — август 1920 года) действия стран Антанты в разных частях света во все меньшей степени определялись их собственными долгосрочными планами и все больше диктовались внешними обстоятельствами. Именно в это время англичане ясно увидели, что, например, палестинские арабы не в восторге от идеи создания на их земле еврейского «национального очага», а французы столкнулись с открытым противодействием своим планам в Сирии, что выразилось в провозглашении независимого сирийского королевства. Саботаж Версальского договора со стороны Германии впервые показал, что подписание мирного договора побежденной страной вовсе не обязательно влечет за собой его исполнение. Разгром основных сил белых армий в России показал безнадежность попыток свергнуть советскую власть силой. Одной из неожиданностей, с которыми пришлось столкнуться Антанте, стали первые военные успехи кемалистов в Киликии.

Острота англо-французских противоречий в этот период по сравнению с 1919 годом несколько ослабла. Это объяснялось тем, что старые противоречия вокруг границ на Рейне или Сирии были уже разрешены, а новые, связанные с воплощением в жизнь условий мирных договоров, еще не проявились достаточно явно. Вовлеченность Франции в открытый военный конфликт с турецкими националистами была очень выгодна англичанам, так как предотвращала возможное сближение между Парижем и Анкарой. Благодаря этому Мильеран и Бертело играли по одним правилам с Керзоном и Ллойд Джорджем, следуя установке на самые суровые условия мира. Противоречия, которые возникали между Францией и Великобританией в Лондоне и Сан-Ремо, не носили принципиального характера и легко разрешались (единственным исключением был вопрос о статусе финансовой комиссии). Во всяком случае, здесь не было таких столкновений между главами делегаций, которые случались в 1919 году в Париже. К тому же англичане умело использовали для давления на Францию третьего участника переговоров — Италию (как произошло, например, при обсуждении вопроса о Палестине и Гераклее). Но такое «сердечное согласие» между союзниками не ликвидировало фундаментального противоречия их интересов по отношению к Османской империи — военно-стратегического интереса Великобритании и финансово-экономического интереса Франции. Это противоречие неминуемо должно было проявиться, что и случилось еще до подписания договора. Критическое отношение к нему французской Палаты, новые попытки установления контактов с кемалистами на уровне офицеров и заключение перемирия в Киликии были первыми признаками той тенденции, которая в недалеком будущем станет определять французскую политику на Востоке.

Тяжелые поражения на киликийском фронте показали Франции всю ошибочность мнения Бертело о том, что кемалистское движение — не более чем «блеф». Вместе с тем кемалисты в Национальном обете не отказывались платить по счетам предшествующих правительств, что для Франции было главным. Но возможное сближение Кемаля с Советской Россией ставило под сомнение получение вложенных денег. Поэтому в мае 1920 года предпринимается новая попытка сближения с Анкарой, однако жажда территориальных захватов взяла верх, и военные действия возобновились. Англичане же с самого начала не находили никакого иного языка для разговора с Кемалем, кроме языка силы. Оккупация Константинополя была фактически исключительно английским делом. Но взгляды на методы борьбы с Кемалем у Лондона со временем менялись. Если изначально предполагалось, что достаточно простого устрашения, затем было решено оказать поддержку Дамад Фериду в разжигании в Турции гражданской войны, то накануне подписания Севрского договора для подавления кемалистского движения были брошены греческие войска.

Процесс выработки условий Севрского договора представлял собой дипломатический торг между союзниками по Антанте без особой оглядки на события, происходившие в Турции. Недооценка силы и потенциальных возможностей кемалистов приводила руководителей стран Антанты к мысли о возможности решить данную проблему исключительно путем репрессий или самых незначительных уступок. Именно это глубокое заблуждение союзников и предопределило дальнейшую судьбу Севрского мирного договора.