1. Первое столкновение с реальностью (сентябрь-декабрь 1920 года)

Перспективы ратификации

Подписание мирного договора в Севре должно было завершить создание системы договоров, закреплявших победу Антанты в Первой мировой войне. С его вступлением в силу должно было прекратиться состояние войны между странами Антанты и Османской империей. Но уже ратификация договора вызывала большие трудности. Согласно турецкой конституции, сделать это мог только меджлис. Но его созыв полностью исключался, так как было ясно, что ни один турок, хоть сколько-нибудь привязанный к своей стране, не проголосует за такой договор. К тому же реакция националистов последовала незамедлительно: ВНСТ сразу объявило, что считает Севрский договор несуществующим. Но это не было неожиданностью для англичан. В течение многих месяцев британские представители в Константинополе, а также специалисты Военного министерства буквально засыпали свое руководство предупреждениями о том, что суровые условия мира можно будет навязать туркам только силой — фактически только путем новой войны. Но ни Ллойд Джордж, ни Керзон как будто не слышали этих предупреждений. Очевидно, им внушали некоторые надежды успехи греческих войск в Малой Азии, которые 29 августа заняли крупный город Ушак и продвигались дальше в направлении Анатолийской железной дороги. Ллойд Джордж даже питал некоторые иллюзии, что с Кемалем скоро будет покончено. Во всяком случае, так он утверждал во время переговоров по разным международным проблемам с новым итальянским премьером Дж. Джолитти.

Появление и усиление в Анатолии независимого центра власти было опасно для англичан не только само по себе, но и ввиду возможности установления контактов между кемалистами и правительством Советской России. В Москве еще с середины июля находилась делегация BHCT, а 24 августа была завершена работа над текстом Советско-турецкого договора о дружбе. Но англичане имели мало сведений о реальных возможностях кемалистов и поначалу надеялись, что ратификация договора распоряжением константинопольского правительства поставит их перед свершившимся фактом и заставит подчиниться верховной власти страны. К этому времени сторонники Кемаля контролировали почти всю Анатолию, за исключением территорий, оккупированных странами Антанты и греками. Константинопольское правительство не имело практически никакой власти за пределами своей резиденции. Оно само хорошо понимало это, если судить по предложению Дамад Ферида ратифицировать договор указом султана. Де Робек писал по этому поводу в Лондон, что в случае отставки Дамад Ферида ни одно другое правительство на такую процедуру не согласится.

Помимо всего прочего, Высокая Порта оказалась на грани финансового краха, и спасти ее могла только помощь стран Антанты. Но, по убеждению англичан, такая помощь могла быть оказана только через посредство финансовой комиссии, предусмотренной договором. Де Робек предлагал назначить представителей держав в эту комиссию, не дожидаясь ратификации договора. Сам же турецкий султан готов был скорее отречься от престола, чем работать с пронационалистическим правительством. Все это свидетельствовало о глубоком кризисе константинопольского правительства. Керзон написал на донесении де Робека: «Мне не нравится, как идут дела в Константинополе, где французы получают преимущество. Чем скорее мы будем иметь там посла, тем лучше». Назначение посла было возможно только после ратификации договора. Нам трудно судить, в чем Керзон усмотрел «преимущества», которые получают французы от продления неопределенной ситуации. Однако уже к началу октября стали проявляться разногласия между англичанами и французами относительно дальнейшей линии поведения. Французский верховный комиссар Дефранс проявлял недовольство сохранением у власти проанглийского кабинета Дамад Ферид-паши, а французское правительство (как, впрочем, и итальянское) игнорировало просьбы англичан о назначении своего представителя в финансовую комиссию. Одним словом, французы были явно не расположены как-либо содействовать скорейшему вступлению договора в силу.

Во Франции были все основания для недовольства ситуацией. Севрский договор лишал Францию многих рычагов экономического господства в Турции. И хотя французские требования в Германском вопросе были частично удовлетворены на конференции в Спа, а события в Сирии избавили ее от давнего заклятого врага — Фейсала, даже эти успехи были весьма сомнительны. Обещание немцев, даже скрепленное подписями, не гарантировало от дальнейшего саботажа, а в Сирии англичане не дали Франции успокоиться. Уже 8 августа Керзон на короткой конференции в Хите заявил, что британское правительство собирается сделать Фейсала королем Месопотамии. Мильеран расценил это как желание Англии утвердить злейшего врага Франции рядом с ее владениями в Сирии. Французы к тому же были по-прежнему втянуты в затяжной конфликт с кемалистами в Киликии, причем положение на фронте складывалось не в их пользу. Французские войска оставили Айнтаб и вели тяжелые бои в окрестностях города. Линии коммуникаций французских войск во многих местах были перерезаны. Гуро запрашивал Мильерана о возможности полной эвакуации большей части Киликии с последующей передачей ее представителям султанского правительства в противовес националистам. Мильеран не одобрил этот план. Начинали раздаваться голоса, что французская политика на Ближнем Востоке не соответствует национальным интересам страны. Пьер Лоти — известный писатель, несколько раз побывавший в Турции, — убеждал соотечественников «не совершать такой глупости и такого преступления, как участие в уничтожении самого преданного нам народа (la race) Европы и нашего единственного друга (Турции — А.Ф.) в пользу нашего неизменного соперника (Англии — А.Ф.) и его презренной маленькой союзницы (Греции — А.Ф.)».

Британское руководство в августе-сентябре еще колебалось в выборе средств для выполнения условий мирного договора. Логика подсказывала два возможных решения: новое греческое наступление в глубь Анатолии с целью полного разгрома Кемаля или попытка навести мосты между Константинополем и Анкарой, чтобы установить контакт с «умеренными националистами», дав им понять, что договор допускает «вольное толкование». Венизелос в письме к Ллойд Джорджу настаивал на первом варианте, предлагая в качестве наказания за неисполнение договора изгнать турецкое правительство из Константинополя и создать на черноморском побережье греческую республику Понта. Французы устами Дефранса предлагали второй вариант, при этом оговариваясь, что его осуществление будет невозможно, если у власти в Константинополе останется Дамад Ферид-паша. Несмотря на критику договора общественным мнением, Мильеран не хотел отказываться от документа, соавтором которого он был. Надежду на его осуществление он связывал с отставкой кабинета Ферид-паши, личность которого представлялась ему главным раздражающим фактором для националистов. Дефранс писал в Париж, что отставка Ферида — дело решенное, но перед этим следует добиться от него ратификации договора указом султана. На случай неудачи Дефранс даже договорился с де Робеком произвести негласный зондаж среди турецких политических деятелей и сделать великим визирем любого из них, кто согласится ратифицировать договор. Сам Ферид продолжал настаивать на уничтожении кемализма силами, верными центральному правительству, несмотря на неудачу всех предыдущих попыток. А так как в финансовом отношении его правительство было близко к банкротству, то он просил у союзников финансовой помощи в виде новых займов. Особого энтузиазма эти предложения не вызывали ни в Лондоне, ни в Париже. Руководство британского Форин Оффиса склонялось к замене Ферида компромиссной фигурой и отправке от имени нового правительства в Анкару особой миссии, призванной убедить националистов в неизбежности принятия свершившегося факта. Де Робек писал в Лондон, что великий визирь, удобный французам, смог бы косвенно пригодиться Англии, так как французские банкиры взяли бы на себя оказание ему помощи и избавили бы от этой головной боли британское правительство.

Идея об отправке в Анатолию специальной миссии от константинопольского правительства была предложена верховными комиссарами союзных стран еще в начале августа, то есть до подписания договора. Тогда Форин Оффис полностью поддержал эту инициативу. Но задачи миссии должны были быть чисто информационными — она должна была убедить кемалистов в неизбежности принятия Севрского договора как свершившегося факта, а также попытаться отколоть от кемалистского лагеря «умеренных» и противопоставить их «экстремистам». Большие споры вызвал вопрос о том, должны ли представители великих держав сопровождать миссию. Французскому верховному комиссару Дефрансу не нравилась идея превращения миссии в официальную делегацию Антанты. Де Робек, напротив, считал, что присутствие союзных офицеров придаст миссии больший вес. Французское правительство к концу сентября согласилось с участием союзных офицеров в работе миссии, но настаивало на том, чтобы ее отправке предшествовала отставка англофильского кабинета Дамад Ферида. Сам Дамад Ферид-паша, ненавидевший кемалистов, настаивал на присутствии союзных офицеров с целью демонстрации силы и оказания давления на сторонников Кемаля. Британский Форин Оффис высказывал другое пожелание: ратификация договора турецким правительством должна предшествовать отправке миссии. Наконец, к 23 октября и британское правительство отказалось от посылки своих представителей с миссией, очевидно, не желая открыто участвовать в деле, успех которого был сомнителен.

Тем временем у французской стороны исчезли и чисто персональные мотивы для сохранения Севрского договора. 23 сентября 1920 года А. Мильеран, подписавший от имени Франции договор, был избран президентом республики и, таким образом, оставил пост премьер-министра. Через два дня главой правительства и одновременно главой МИД стал бывший морской министр Жорж Лейг. Он был глубоко заинтересован в колониальных и в особенности ближневосточных делах. Лейг был активнейшим сторонником французской «колониальной партии». В 1906 году Лейг недолгое время занимал пост министра колоний, а в конце 1918 года как морской министр весьма способствовал высадке французских войск в Бейруте, что создало для Франции первый плацдарм для экспансии в Сирии и Ливане.

Первоначально Ж. Лейг придерживался той же позиции, что и его предшественник, и был убежден в возможности «силового» исполнения Севрского договора. В частности, он не позволил Гуро сократить французское военное присутствие в Киликии, которая представлялась новому премьеру буферной зоной у сирийской границы: «Я ни в коей мере не допускаю возможности покинуть позиции, которые мы занимаем, и жителей, которых мы защищаем». Лейг надеялся, что Гуро сможет добиться успеха, комбинируя «военные и политические усилия», и сообщил ему, что «будет предпринята попытка убедить националистов Кемаля в бесполезности их сопротивления и необходимости принятия договора». В циркулярном письме французским представителям в Лондоне, Риме и Константинополе Лейг подчеркивал необходимость скорейшей ратификации договора султанским указом. Его план был таков: сначала ратификация, потом отставка Дамад Ферида, потом отправка миссии в Анатолию с целыо «убедить» кемалистов, одновременно финансовая помощь новому правительству в Константинополе и создание 15-тысячной вооруженной силы, подчиненной ему, формирование предусмотренных договором международных комиссий (финансовой, военной, морской, воздушной, по Проливам), «точная работа которых представляет одинаковый интерес как для союзников, так и для Турции».

Ж. Лейг не терял надежду на скорую ратификацию договора до самого конца октября. Он заранее подготовил декларацию о принципах французской политики на Востоке после ратификации. В ней провозглашалось, что Севрский договор «завершает серию международных актов, которые увековечивают в мире триумф права». Он «определяет и усиливает нашу позицию в Леванте», которая имеет для Франции «капитальное значение», поскольку позволяет «восстановить наше положение в Средиземноморье». Отказ от договора был бы «отречением» (abdication). В самых возвышенных выражениях от лица «французского народа» в документе выражалось «горячее желание видеть, как народы откажутся от старинных споров и кровавых столкновений, которые их истощают, и посвятить свои усилия, в очерченных договорами рамках, возрождению своих руин и восстановлению их былого процветания». Помощь Франции обещалась в равной степени и Армении, и Турции, и другим странам, как подмандатным, так и независимым. Особое увещевание адресовалось «туркам, которые, вдохновленные искренними чувствами, были вовлечены в безнадежную авантюру и до сих пор продолжают борьбу, которая может только увеличить их невзгоды и страдания». Победоносная Франция, «чуждая любому духу завоевания и подчинения», преследует единственную цель — «излечить вред, нанесенный войной, и возродить порядок, доверие и труд». Для нас в этой декларации интересно не столько ее безграничное лицемерие, сколько желание так примирить народы Османской империи, чтобы были «и волки сыты, и овцы целы». Франции, как известно, на собственном опыте в Киликии пришлось испытать всю сложность межнациональных отношений на Востоке. Впрочем, эта декларация так и осталась черновым проектом.

Дамад Ферид, очевидно, испугавшись ответственности, отказался ратифицировать договор в обход конституционных процедур. Это окончательно лишило смысла всякую его поддержку со стороны Антанты. 17 октября султан по рекомендации союзников отправил кабинет Дамад Ферида в отставку. Новый кабинет возглавил Тевфик-паша, большой авторитет которого в стране признавал даже Кемаль. Де Робек во время первой беседы с новым главой правительства настаивал на ратификации договора решением правительства, начале работы финансовой комиссии и начале применения финансовых статей договора еще до его ратификации союзными державами. Позиция правительства Тевфик-паши заключалась в необходимости соглашения с националистами, созыва меджлиса и ратификации договора конституционным путем. Правительство Тевфик-паши, оказавшись между «молотом» Антанты и «наковальней» кемалистского движения, стало использовать планируемую миссию в Анатолию для того, чтобы попросту тянуть время, постоянно откладывая ратификацию.

Судьба Армении и великие державы

Время, как показали события, работало на Турцию. Первые признаки развала Севрского договора проявились на Кавказе. В конце сентября началась война между дашнакской Арменией и кемалистской Турцией. Поводом послужил конфликт из-за приграничного городка Олты, но истинная причина была в территориальных претензиях Армении по Севрскому договору, с которыми Турция не могла мириться. Турки начали наступление, перейдя старую русско-турецкую границу 1914 года. 29 сентября был взят Сарыкамыш. После месячной задержки турецкое наступление было возобновлено. Дефранс писал в Париж, что от результатов войны будет зависеть дальнейшая политика Кемаля, в первую очередь его «сговорчивость» в отношении Севрского договора. Результаты не заставили себя ждать. 30 октября был занят Карс, 7 ноября — Александрополь (Гюмри). Наступление сопровождалось уже «традиционными» расправами с армянским населением. Британский представитель в Закавказье полковник Стокс в это время предлагал своему руководству в Лондоне самые фантастические планы «спасения» Армении: то высадить греческий или союзнический десант в Трабзоне, то спонсировать антибольшевистское восстание на Северном Кавказе. Как это могло повлиять на ход армяно-турецкой войны, оставалось загадкой. В Лондоне и Париже такие идеи были отвергнуты. Маршал Фош, глава союзного военного комитета в Версале, оценил, что экспедиция в Трабзон потребовала бы от союзников как минимум четырех дивизий, что было абсолютно немыслимо в тех условиях. Агонизирующее дашнакское правительство металось между турками, большевиками и тем же Стоксом, который рекомендовал армянам договориться с турками, так как союз с большевиками «был бы хуже». Большевики требовали полного разрыва с Антантой и немедленной советизации Армении. Турки выдвинули крайне жесткие условия перемирия, но армяне 17 ноября были вынуждены их принять. Мирные переговоры начались в Александрополе 26 ноября. Через три дня со стороны уже советского (с апреля месяца) Азербайджана в Армению вступили большевистские отряды, и сопровождавший их ревком провозгласил в стране советскую власть. Дашнакское правительство в Ереване само смотрело на Советскую Россию не как на нового врага, как на «последнюю соломинку». Красная Армия представлялась единственной силой, способной остановить турок. Поэтому передача власти прошла мирно и была оформлена особым соглашением от 2 декабря. В новое правительство вошли пять большевиков и два левых дашнака.

Между тем переговоры в Александрополе завершились 2 декабря подписанием мирного договора, по которому Турции передавались Карс и Сарыкамыш, в Нахичевани устанавливался временный турецкий протекторат. Турция брала Армению под свою «защиту», то есть получала право вмешиваться в ее дела. От Армении оставался небольшой кусок территорий вокруг Еревана и озера Севан, граница проводилась в основном по рекам Аракс и Арпачай. Турецкая оккупация Александрополя продлевалась на неопределенное время. Поскольку дашнакское правительство самораспустилось до подписания договора, глава армянской делегации А. Хатисян подписал его на свой страх и риск, чтобы не допустить нового турецкого наступления. Но независимого армянского государства больше не было. Оставшаяся за Арменией территория контролировалась советским правительством в Ереване, подвластные ему земли были вскоре заняты Красной Армией.

В этой ситуации как настоящее издевательство выглядели объявленные в конце ноября результаты американского «арбитража» по границам Армении. Предложенные границы включали огромные территории на востоке Анатолии с городами Эрзурум, Трабзон, Эрзинджан, Муш, Битлис и Ван. Армянофильство Вильсона далеко превысило самые смелые предположения англичан и французов, которые за полгода до этого горячо спорили в Сан-Ремо о способности армян присоединить к своему государству Эрзурум, а речь о более удаленных городах даже не шла. Нетрудно заметить, что Вильсон поступил в соответствии с рекомендацией комиссии Кинга— Крейна и провел границу примерно по линии русско-турецкого фронта 1916–1917 годов (добавив к ней еще и южный берег озера Ван). Но в конце 1920 года линия фронта проходила совсем в другом месте, и именно ее взял за основу турецкий генерал Кязым Карабекир-паша, диктуя армянам условия Александропольского мира. По выражению Лейга, вильсоновская граница «совершенно не принимала в расчет турок и реальное положение дел».

Печальная судьба Армении не внушила руководителям стран Антанты особой тревоги. Руководители Великобритании, Франции и Италии остались глухи к просьбам правительства Армении о помощи. В этот самый момент они дружно высказались против принятия Армении в Лигу Наций, отвергнув идею армянофильских кругов из женевской штаб-квартиры Лиги. Отказ объяснялся тем, что «Севрский договор, который превратил Армению в независимое государство, еще не ратифицирован», а державы — члены Лиги не могут гарантировать уважение границ Армении, предложенных Вильсоном. Заметным следствием поражения Армении было лишь письмо к Керзону от полковника Стокса от 6 ноября. Стокс предполагал возникновение конфликта между кемалистами и большевиками из-за контроля над Закавказьем и предлагал использовать это обстоятельство в интересах Великобритании, заручившись дружбой Кемаля ценой отказа от поддержки греков. «Это приведет на нашу сторону весь Ислам, а для дальнейшего существования нашей империи необходимо, чтобы Ислам был на нашей стороне». Стокс предлагал свои услуги в установлении контактов с Кемалем. Керзон никак не отреагировал на предложения Стокса. Он не собирался резко менять британскую политику и даже советовал своему представителю в Константинополе припугнуть великого визиря ужесточением договора в ответ на действия кемалистов в Армении.

Британский Генеральный штаб смотрел на вещи более реалистично. 22 ноября он направит Керзону меморандум прямо противоположного содержания. В этом документе выражалось мнение, что: 1) поскольку Армения разгромлена, нет смысла настаивать на севрских условиях в отношении ее; 2) после падения Венизелоса опора на греков более ненадежна; 3) прямое вмешательство союзников в широкомасштабный конфликт с кемалистами невозможно ввиду ограниченности сил союзников в Турции; 4) создается реальная угроза союза между большевиками и кемалистами, который будет угрожать всем британским владениям на Ближнем Востоке и в Индии; 5) наиболее разумно было бы попытаться договориться с кемалистами, уступив им Смирну, Карс и, возможно, Фракию. Это позволит использовать усилившуюся Турцию как буферное государство между владениями стран Антанты и Россией и ликвидировать одну из основных причин недовольства в Египте, Месопотамии и Индии. Последний пункт плана отводил кемалистской Турции ту же роль, которую раньше должна была выполнять Великая Армения. Несомненно, что на такую позицию английского Генштаба сильно повлиял окончательный разгром Красной Армией войск Врангеля (14 ноября) и заключение советско-польского перемирия (12 ноября). Англичане опасались, что Советская Россия использует освободившиеся силы для расширения своего влияния на Востоке. Таким образом, у определенной части британского руководства уже возникла мысль о необходимости пересмотра условий Севрского договора в пользу Турции и соглашения с кемалистами. Схожие идеи высказывал 27 ноября в своей телеграмме Керзону и новый верховный комиссар в Константинополе Г. Румбольд. Вице-король Индии лорд Ридинг в телеграмме на имя Э. Монтегю от 23 ноября подчеркивал пагубное воздействие Севрского договора на отношение индийских мусульман к Великобритании. Правда, такая точка зрения не находила поддержки в британском кабинете, пока сохранялась надежда на военную победу греков. Керзон и Ллойд Джордж оставались противниками любого изменения условий Севра, что наглядно подтвердилось в период кризиса в Греции.

Греция и Антанта: неугодный король и война в Малой Азии

Ставка на Грецию, сделанная союзниками накануне подписания Севрского договора, вызывала многочисленные сомнения как в Лондоне, так и в Париже. Греческая армия объективно была единственной силой, способной противостоять набирающему силу турецкому национализму. Вместе с тем было трудно предполагать, что она сможет добиться решительной победы в Анатолии (особенно после турецких побед над Арменией), учитывая значительные размеры театра военных действий и ограниченность греческих ресурсов. Как мы уже говорили, во Франции силен был голос сторонников решительной смены курса и поворота к союзу с турецким национализмом. Французское правительство колебалось. Де Флерио, временный поверенный Франции в Лондоне, в беседе с британским дипломатом Дж. Тилли прямо ставил вопрос: «Какую линию поведения два наших правительства выберут по отношению к националистам — жесткую манеру с использованием греческих войск или мягкую манеру с посылкой запланированной миссии?» Определенного ответа де Флерио не получил.

В самой Греции давно уже назревало недовольство политикой премьер-министра Э. Венизелоса, из-за которой страна все глубже втягивалась в войну, тогда как остальная Европа уже два года жила в мире. На следующий день после подписания Севрского договора на парижском вокзале на Венизелоса было совершено неудачное покушение, после чего в Греции начались репрессии против оппозиции. Большой популярностью в Греции пользовалась пропаганда роялистской партии, выступавшей за возвращение короля Константина, свергнутого Венизелосом при поддержке Антанты в 1917 году. Упорное нежелание Константина вступать в войну традиционно объяснялось его германофильством (он был женат на сестре Вильгельма II). Лишив власти Константина (который отказался отречься), Венизелос втянул страну в мировую войну, поэтому в сознании многих греков имя Константина ассоциировалось с миром, а имя Венизелоса — с войной. По той же причине имя Константина было настоящей анафемой в столицах стран Антанты, особенно в Париже. Еще в начале октября французы по запросу из Афин предлагали своим союзникам совместно потребовать от Швейцарии, где проживал бывший король, принять к нему «ограничительные меры». Однако события приняли неожиданный оборот.

25 октября в Афинах безвременно скончался молодой король Александр, возведенный некогда на престол Венизелосом. Сторонники Константина решили использовать этот момент для решительных действий. На парламентских выборах 14 ноября либеральная партия Венизелоса потерпела поражение, и сам он тут же ушел в отставку. В новый кабинет Д. Раллиса вошли многие «константинисты». 5 декабря должен был состояться референдум, на котором грекам предстояло сделать выбор между Константином и принцем Георгием. Последний вариант означал некоторую надежду для партии Венизелоса на возвращение к власти, но все наблюдатели предсказывали убедительную победу Константина. Перспектива возвращения бывшего короля не устраивала ни Англию, ни Францию. В Париже и Лондоне хорошо помнили о его прогерманской ориентации во время войны. К тому же личные заслуги Венизелоса перед союзниками были едва ли не самым важным аргументом Ллойд Джорджа для поддержки греческих притязаний в Малой Азии.

Падение Венизелоса оказало большое воздействие на политику великих держав на Ближнем Востоке. Можно сказать, что это событие заметно ускорило естественный процесс расхождения политических линий Великобритании и Франции и заставило их руководителей раскрыть истинные цели своей политики. Еще 13 ноября Лейг советовал Дефрансу продолжать требовать от Тевфик-паши скорейшей ратификации договора, еще 16 ноября, пока не были известны результаты выборов в Греции, он писал о невозможности сокращения греческого присутствия в Малой Азии. Все изменилось в считаные дни.

Политические круги Франции усмотрели в вероятном возвращении Константина на греческий трон удобный предлог для фактического отказа от базовых условий Севра. У. Черчилль, в то время военный министр Великобритании, впоследствии писал: «Возвращение к власти Константина уничтожило все симпатии союзников к Греции и свело на нет все обязательства этих последних, кроме тех, которые были юридически оформлены. В Англии событие это вызвало не раздражение, а полное исчезновение симпатий или даже простого интереса к Греции. Во Франции недовольство было более сильным ввиду целого ряда практических обстоятельств. Мы видели, что французы сражались с арабами в Сирии и с турками в Киликии. Ради Венизелоса они соглашались многое терпеть, но ради Константина не желали делать ничего. После того как прошел первый порыв изумления, правительственные сферы почувствовали даже некоторое облегчение. Теперь уже не было никакой нужды проводить антитурецкую политику; наоборот, хорошие отношения с Турцией более всего соответствовали бы французским интересам. Мир с Турцией облегчил бы положение французов в Леванте и сулил дать им целый ряд других положительных выгод».

Сразу по получении известий из Греции правительство Лейга заняло бескомпромиссную позицию. Уже 18 ноября Лейг заявил британскому послу лорду Дерби, что возвращение Константина совершенно неприемлемо для Франции, не забывшей враждебного поведения последнего во время войны. На следующий день схожие мысли были повторены французским послом в Лондоне П. Камбоном в беседе с Э. Кроу — постоянным заместителем Керзона. Французы предлагали издать от имени союзников грозную декларацию, предостерегавшую греков от возвращения Константина, а также провести скорейшую встречу глав правительств двух стран для обсуждения создавшегося положения. 23 ноября Лейг заявил в палате депутатов о крайнем недовольстве Франции событиями в Греции.

Англичане должны были в срочном порядке выработать свою позицию. Для них падение Венизелоса было, конечно, неприятным обстоятельством, но оно не могло повлиять на общее направление их политики. Гарольд Никольсон, один из самых одаренных экспертов Форин Оффиса, составил 20 ноября подробный меморандум с изложением преимуществ и недостатков каждого из возможных решений: полного невмешательства, отказа от всякой поддержки Греции, дипломатического давления, компромисса на основе передачи трона принцу Георгию, военного вторжения с целью возвращения Венизелоса. Любой из этих вариантов имел больше недостатков, чем преимуществ. Меморандум Никольсона содержал очевидную мысль, не высказанную, правда, прямо, что Великобритания оказалась перед выбором между серьезной ссорой с Францией и разрушением Севрского договора, которое неминуемо последует за применением санкций против Греции. И все же Никольсон предлагал широкий выбор различных средств «морального» (то есть дипломатического), финансового, экономического и политического давления на Грецию с целью недопущения возвращения Константина или в качестве наказания за это. Э. Кроу добавил к меморандуму Никольсона собственную памятную записку, из которой следовало, что возвращение Константина неизбежно, но его правительство будет вынуждено продолжать внешнюю политику Венизелоса ввиду полной зависимости Греции от западных держав, а также ради сохранения преимуществ, полученных по Севрскому договору. Поэтому Кроу считал «опасным и бессмысленным» выдвигать априорные возражения против реставрации Константина. Угроза прекращения помощи Греции могла вдохновить Турцию и, возможно, Болгарию на нарушение мирных договоров, что не отвечало целям Великобритании. Кроу предлагал ограничиться заявлением, что отношение стран Антанты к новому режиму в Греции будет всецело зависеть от его политики.

Керзон вполне разделял эти взгляды и повторил их во время новой беседы с П. Камбоном 22 ноября. Камбон от имени французского правительства предлагал сделать одновременное заявление в парламентах двух держав, что они не признают Константина королем, если он вернется в Грецию. Керзон заявил, что бесполезная ссора с новым греческим правительством покажет всему миру, что договор с Турцией отброшен и державы в нем более не заинтересованы. Камбон в ответ лишь указал на чрезвычайную сложность создавшегося положения.

Одновременно английское руководство начало готовиться к возвращению Константина. Британское посольство в Швейцарии, где бывший король жил в эмиграции, приложило немало усилий, чтобы убедить Константина и его окружение пойти на соглашение со сторонниками Венизелоса и, возможно, с ним самим. Такая постановка вопроса подразумевала и фактическое продолжение внешней политики Венизелоса. 24 ноября представитель Константна Г. Стрейт посетил британского посла в Берне Рассела и официально уведомил его, что новое греческое правительство будет лояльно сотрудничать со странами Антанты и не изменит внешнюю политику страны. Англичане выяснили и мнение самого Венизелоса. Британский консул в Ницце (где проживал опальный премьер) сообщил в Лондон его взгляды: утверждение на троне принца Георгия предпочтительнее, но в случае возвращения Константина его следует признать при условии продолжения прежней политики, так как «Севрский договор должен быть спасен любой ценой».

Таким образом, позиция Великобритании вполне прояснилась: важны не лица, а политика, которую они проводят. Пока Греция будет оставаться верным британским оплотом в регионе, она может рассчитывать на поддержку Лондона при любом правящем режиме. Оставалось уладить этот вопрос с Францией. Французы настаивали на скорейшей встрече глав двух правительств, не желая даже дождаться прибытия представителя Италии — третьего участника всех межсоюзных конференций (Италия в отличие от Франции и Великобритании не входила в число официальных «держав-покровительниц» Греции).

Переговоры в Лондоне: подготовка к неизбежному

26 ноября А. Франклен-Буйон, председатель комиссии по иностранным делам французской палаты депутатов, только что вернувшийся из поездки в Константинополь, представил свой доклад сначала этой комиссии, а затем и президенту А. Мильерану. Суть доклада сводилась к нескольким тезисам: сохранить Севрский договор абсолютно невозможно; необходимо немедленно вступить в прямые переговоры с кемалистами, единственными настоящими представителями Турции; эти переговоры Франция должна вести одна, поскольку в Турции «недоверие и озлобление против Англии распространены повсеместно». В качестве основы для переговоров Франклен-Буйон предложил следующие условия: эвакуация французами Киликии при условии «гарантий» армянскому населению, интернационализация Восточной Фракии и Смирны, отказ Турции от претензий на Батум и признание кавказских республик, отказ Турции от любого союза с большевиками, организация турецкой жандармерии под международным контролем, предложение будущего франко-турецкого союза. Опасность усиления большевистского влияния в Анкаре благодаря «золоту и офицерам из России» особенно подчеркивалась в докладе. Изложенные Франклен-Буйоном идеи были не только его личным мнением. Он утверждал, что «все французские деятели в Константинополе единодушны в этих пунктах». Хотя на этом этапе радикальные предложения Франклен-Буйона были отвергнуты, их значение трудно переоценить, учитывая огромную роль, которую этот человек сыграл в дальнейшем развитии франко-турецких отношений. Можно не сомневаться, что его аргументы оказали серьезное воздействие на позицию Ж. Лейга во время его переговоров с союзниками по поводу ситуации в Греции.

В тот же день, 26 ноября, в Лондоне открылась межсоюзническая конференция по этой проблеме. Лейг настаивал на жестких мерах по отношению к Греции в случае возвращения Константина: он предлагал отказ от признания нового короля, разрыв дипломатических отношений, прекращение финансовой помощи, лишение Греции прав на Фракию и Смирну. Главным аргументом французов была нежелательность передачи «ключей к Ближнему Востоку» недружественному государству, которое может в будущем попасть под германское влияние. Ллойд Джордж заявил, что пересмотр статуса Фракии и Смирны повлечет за собой уничтожение Севрского договора. Лейга такое предостережение не испугало, и он ответил, что передача стратегических территорий «врагу» (то есть Константину) — это еще большее зло, затрагивающее вопросы «международной морали». Ф. Бертело, генеральный секретарь французского МИД, добавил, что французское общественное мнение не потерпит, если союзники молча согласятся с возвращением Константина без самых серьезных гарантий. В ответ Керзон откровенно заявил, что в сложившейся обстановке Константин был единственным человеком в Греции, способным сохранить Севрский договор. Столкнувшись с такой твердой позицией, Лейг счел аргументы Керзона «самыми убедительными», и дальнейшее обсуждение было отложено.

Глава итальянского МИД Сфорца присоединился к работе конференции только 2 декабря, после перерыва в ее работе. По дороге в Лондон Сфорца нанес в Париже визит А. Мильерану, который высказал ему французскую позицию: после падения Венизелоса Греция не может больше служить опорой для политики Антанты на Востоке, а поскольку заменить ее некем, остается искать компромисс с кемалистами, прежде всего за счет изменения статуса Смирны. В противном случае неизбежен союз кемалистов с большевиками. Сфорца в целом поддержал Мильерана, но указал на то, что Константин пользуется поддержкой в Греции.

За время перерыва в работе конференции Лейг и Керзон подготовили свои письменные предложения. Лейг предложил проект декларации от имени трех держав, в которой возможное возвращение Константина объявлялось «недружественным актом» и выдвигалась угроза прекращения политической и финансовой помощи Греции. Керзон представил обширный меморандум, в котором все предложения Лейга критиковались как непрактичные или ведущие к разрушению Севрского договора. Основная идея Керзона повторяла мысль Кроу: отношение союзников к новому греческому правительству будет зависеть от конкретных действий последнего. Но пересмотр территориальных статей Севрского договора (о Смирне и Фракии) абсолютно неприемлем, так как это повлечет за собой полный отказ от всего договора. Керзон предлагал ограничиться контролем за внешними сношениями Греции и над предоставлением ей иностранных займов. Он не исключал пересмотра договора (например, в случае военного поражения Греции), но не хотел, чтобы инициатива исходила от союзников, и предлагал, придерживаясь договора и требуя его скорейшей ратификации от турок, занять выжидательную позицию.

К обсуждению греческого вопроса союзники вернулись 2 декабря, за три дня до референдума в Греции. Сначала обсуждался проект декларации, подготовленной Лейгом. По его словам, в этом документе он постарался максимально учесть британскую точку зрения. Но Керзон и Ллойд Джордж, не возражая в принципе против такой декларации, приложили все усилия, чтобы смягчить ее формулировки. Из документа было исключено все, что, по мнению англичан, могло намекать на возможность ревизии Севра. Им удалось заручиться поддержкой Сфорца, считавшего, что «Константин — это не более чем эпизод». В ходе обсуждения Лейг, увлекшись полемикой, обронил фразу, что возвращение Константина и возможный пересмотр Севра — два разных вопроса. Тогда Ллойд Джордж настоял на вынесении вопроса о Севрском договоре на отдельное заседание и затем добился принятия конференцией измененного варианта декларации, предложенного Керзоном. В документе заявлялось, что реставрация Константина будет рассматриваться как «оправдание Грецией его враждебных действий (во время войны — А.Ф.)», и в этом случае «три правительства оставляют за собой полную свободу действий в отношении создавшейся ситуации». Ни о каких конкретных санкциях не упоминалось.

Когда на следующий день союзники приступили к обсуждению возможных изменений в Севрском договоре, Лейг уже не мог использовать вопрос об отношении к Константину как прикрытие и вынужден был выложить все карты на стол. По его словам, «во влиятельных французских политических кругах существует сильное и растущее желание решительного пересмотра договора». Однако французское правительство не желает идти столь далеко и предлагает лишь «исправить» договор в некоторых отношениях, чтобы привести его в соответствие с «новой ситуацией, возникшей на Ближнем Востоке». По его мнению, «условия Севрского договора, который отнял у Турции некоторые из ее самых законных владений, глубоко ранили национальную гордость турок, и он был уверен, что, пока Смирна остается в руках греков, в Малой Азии не будет мира». Лейг предлагал восстановить над Смирной турецкий суверенитет, предоставив городу и прилегающему району права местной автономии. Подобные туркофильские заявления глубоко возмутили Ллойд Джорджа. Он настаивал, чтобы не предпринималось никаких действий по модификации договора, пока не прояснятся дальнейшие намерения Греции, а миссия константинопольского правительства не выяснит намерения Мустафы Кемаля. Тогда Лейг предупредил об опасности сближения кемалистов с большевиками. Предотвратить это могло только заключение «достойного мира» с турецкими националистами. У Ллойд Джорджа нашлись и здесь возражения. По его сведениям, отношения между большевиками и кемалистами обострились из-за соперничества на Кавказе, поэтому воинственный потенциал кемалистов направлен скорее на Восток, а не на Запад: «Турки гораздо больше думают о Батуме, чем о Смирне». Лейг, смягчив свою позицию, заявил, что он лишь хотел, чтобы союзники «были готовы ко всем неожиданностям», и предложил обсудить возможные меры против Греции на случай возвращения Константина. Ллойд Джордж ответил, что единственной мерой может быть отзыв послов из Афин.

В тот же день Керзон объявил конференции, что турецкое правительство обязалось ратифицировать договор в трехдневный срок после прибытия его миссии в Анкару. Такая новость несколько обескуражила Лейга, и он поинтересовался, что будет, если Турция ратифицирует договор, а Франция — нет. По его словам, ему будет трудно возвращаться во Францию, не добившись изменения договора, чего требовали общественное мнение, пресса и парламент страны. Он просил хотя бы оставить возможность для такого пересмотра в будущем. Ллойд Джордж напомнил ему, что договор являлся также и соглашением между союзниками, и если Франция его отвергнет, она окажется в очень затруднительном положении. Он не возражал против переговоров с М. Кемалем, но предложил дать ему возможность самому проявить инициативу. Лейг вынужден был согласиться, после чего был согласован проект новой декларации, из которой следовало, что союзники, прежде чем предпринимать какие-либо шаги на Востоке, предпочитают дождаться развития событий в Греции и Турции. После этого без особых затруднений был согласован план действий на случай возвращения Константина. Англичане, видимо удовлетворенные сохранением буквы Севрского договора, не стали возражать против угрозы оказания экономического давления на Грецию (ее финансовая система еще с 1897 года находилась под контролем западных держав) и прекращения всякой ее поддержки. Была выработана резолюция с протестом против новой эмиссии греческих бумажных денег. Ее нужно было передать греческому правительству в случае возвращения Константина. Все были согласны, что это вызовет разрушительные последствия для греческой экономики, но даже Ллойд Джордж здесь не возражал, вероятно, еще надеясь на благоприятный исход референдума. На последнем заседании было решено, что в случае возвращения Константина Греция будет лишена любой финансовой помощи со стороны союзников.

Мы столь подробно остановились на ходе Лондонской конференции ноября — декабря 1920 года потому, что на ней впервые после Севра отчетливо проявились глубокие расхождения в подходах к Восточному вопросу между Великобританией и Францией. Проблема «греческого наследства» послужила не причиной, а лишь катализатором этих разногласий. Греция была важнейшим элементом системы иностранного господства над Ближневосточным регионом, закрепленной в Севрском договоре и сопутствующих документах. Особенно важна была роль Греции для Великобритании, поскольку при сильнейшей зависимости Греции от этой державы греческое господство в Смирне и Фракии удачно дополняло и прикрывало фактическое британское господство в зоне Проливов. Именно это обстоятельство чрезвычайно раздражало французов, измотанных войной в Киликии, обеспокоенных судьбой своих капиталовложений в Турции, напуганных перспективой советско-турецкого альянса и поэтому готовых к примирению с кемалистами. Любые изменения «греческих» статей договора влекли за собой его всесторонний пересмотр. Это прекрасно понимали и англичане, и французы. Но если первые старались ни в коем случае этого не допустить, то вторые только к этому и стремились. Англичанам удалось отвергнуть наиболее радикальные французские предложения о полном непризнании Константина и лишении греков прав на Фракию и Смирну, но им пришлось пойти на компромисс и согласиться на прекращение помощи Греции со стороны Антанты. В условиях греко-турецкой войны, развязанной при непосредственном участии Антанты (в первую очередь — Великобритании), такое решение могло стать роковым для Греции, превратившейся в заложника англо-французских политических комбинаций.

Угрозы Антанты не повлияли на греческих избирателей. 5 декабря подавляющее большинство греков проголосовало за возвращение на престол короля Константина I. Союзники, фактически в наказание за это, выдвинули протест против греческой денежной эмиссии, а их представители в Афинах получили инструкции воздержаться от любых действий, способных создать впечатление, что они признают Константина королем. В то же время англичане отвергли французское предложение об отзыве из Греции союзных военных и морских миссий.

Начало конца Севра

В этой ситуации французское руководство не видело больше необходимости в маскировке своих взглядов. 8 декабря Лейг заявил в сенатской комиссии по иностранным делам о необходимости пересмотреть Севрский договор и заключить мир, который будет вполне учитывать чувствительные для мусульман обстоятельства. 12 декабря Лейг сказал британскому послу Гардингу, что «ничто не заставит французское правительство ратифицировать Севрский договор в нынешнем виде. Может смениться двадцать французских правительств, но ни одному из них Палата не позволит ратифицировать договор…. Он против ревизии, но выступает за адаптацию и модификацию договора». Лейг также считал, что компромисс с Кемалем — единственный способ предотвратить распространение большевистского влияния в Малой Азии. Схожие идеи весьма подробно развивал командующий французской эскадрой в Восточном Средиземноморье вице-адмирал де Бон. Сопоставив ряд недавних событий (падение Венизелоса, поражение Армении и ее советизация вслед за Азербайджаном, разгром Врангеля), вице-адмирал нарисовал пугающую картину распространения «германо-большевистского» влияния (большевики по уже устоявшейся традиции представлялись ему агентами Берлина). Поскольку при новом правительстве Греция тоже неизбежно попадет под немецкое влияние, могут реализоваться самые кошмарные предположения: «Зажатая между германской Грецией и столь же германским большевизмом, Турция неизбежно, и очень скоро, будет втянута в этот же огромный поток». Единственный способ избежать этого — немедленные прямые переговоры с Keмалем при полном отказе от Севрского договора. Турки «невосприимчивы» к большевистским теориям, и наилучшим вариантом было бы превратить их в «заслон против большевизма и германизма».

Одновременно заметно изменился тон публикаций французской прессы по ближневосточным проблемам. Так, если в первые месяцы после подписания договора влиятельнейшая газета Le Temps упорно воздерживалась от развернутых комментариев по этой проблеме, а немногочисленные сообщения с мест носили явно неприязненный характер по отношению к турецким националистам (в частности, обычным было выражение «кемалистские банды»), то в декабре одна за другой стали появляться редакционные статьи, направленные против реставрации Константина и агитирующие за пересмотр «греческих» статей договора. Одним словом, Франция взяла определенный курс на пересмотр Севрского договора, невзирая на все договоренности с англичанами. Очевидно, французы рассчитывали купить расположение кемалистов за счет греков.

Англичане между тем мучительно искали выход из создавшегося тупика. Они, очевидно, опасались, что французы попытаются договориться с Кемалем за их спиной. В начале декабря британская паспортная служба прямо на борту парохода арестовала ново- назначенного французского консула в Трабзоне (находившемся под контролем Кемаля) Леписье под предлогом отсутствия у него британской визы. После суток ареста неудавшегося консула вернули в Константинополь, что вызвало бурную реакцию Ж. Лейга. Англичане упорно продолжали добиваться от константинопольского правительства ратификации Севрского договора. Правительство Тевфик-паши по-прежнему затягивало этот вопрос, ссылаясь на необходимость установить контакт с Анкарой через давно задуманную миссию. На такое поведение турок указывал еще де Робек 10 ноября. Понимая невозможность принятия договора националистами после событий в Греции и Армении, он предлагал поторопить константинопольское правительство с ратификацией, не увязывая этого вопроса с отправкой миссии. Это позволило бы выйти хотя бы из чисто юридического тупика, когда Османская империя и страны Антанты находились в состоянии «ни войны, ни мира». Турки продолжали настаивать на своем, одновременно жалуясь на бедственное финансовое положение. 24 ноября три верховных комиссара представили султанскому правительству ноту с требованием немедленной ратификации (которая, в частности, должна была означать формальное осуждение турецким правительством действий кемалистов на армянском фронте). 27 ноября Румбольд писал, что события в Армении сделали, по крайней мере частичную, ревизию Севра неизбежной, и советовал своему правительству начать «долгий путь навстречу националистам», в то же время он старался использовать финансовый кризис в стране как рычаг для давления на стамбульское правительство, чтобы заставить его ратифицировать договор.

Миссия во главе с министром внутренних дел Иззет-пашой отбыла наконец в Анкару 3 декабря. Румбольд писал по этому поводу, что ее шансы договориться с националистами практически равны нулю. Не верил он и обещаниям султанского правительства ратифицировать договор вскоре по прибытии миссии в Анкару. Спустя две недели, когда миссия давно уже находилась в Анкаре (как выяснилось позже, фактически под арестом), Тевфик-паша ссылался на отсутствие информации от нее, а также на трудность ратификации после заявления Лейга в сенате. 21 декабря глава турецкого МИД нашел новый повод для отсрочки: немедленная ратификация могла якобы бросить националистов в объятия большевиков. Между тем Румбольд заметил, что «его французский коллега стал несколько равнодушен к этому вопросу». Наконец, 26 декабря Румбольд получил от Керзона короткую телеграмму: «До прояснения ситуации в Греции будет лучше не делать дальнейших представлений с требованием немедленной ратификации». Ситуация в Греции к тому времени уже вполне «прояснилась». Вероятно, Керзон не хотел раскрывать перед своим подчиненным другую причину — все более глубокие разногласия в стане союзников. Таким образом, последняя надежда даже на формальное вступление в силу Севрского договора в неизменном виде исчезла у главы британского МИД к концу 1920 года. Как подтверждение этого малоприятного обстоятельства в последние дни декабря пришли сообщения о полном провале миссии Иззет-паши.

В такой обстановке Ллойд Джордж предпочел публично заявить о принципах британской политики на Востоке. 22 декабря один из парламентариев (подполковник У. Гиннесс) упрекнул в палате общин британское правительство в негибкой политике по отношению к Турции. «Франция и Италия демонстрируют желание пересмотреть турецкую ситуацию в благоприятном для Турции ключе. Создается впечатление, верное или ложное, что мы являемся единственным препятствием для нахождения более благоприятных условий для Турции, и, таким образом, мы попадаем в ситуацию, которой наши враги не преминут воспользоваться». Эту точку зрения поддержал и другой известный «туркофил» генерал Таунсхенд, который был убежден в необходимости сближения с кемалистами и единства действий с Францией.

Ллойд Джордж дал резкую отповедь таким предложениям. По его словам, единственное законное правительство находилось в Константинополе, а Мустафа Кемаль был всего лишь «мятежным генералом, который сегодня есть, а завтра исчезнет». Восстановление турецкого суверенитета во Фракии и в Смирне приведет к полному уничтожению (tearing up) договора. Ллойд Джордж призывал не становиться по отношению к грекам «иудами Востока» и говорил: «Я целиком за мир в Малой Азии, за справедливое отношение к туркам. Если у них есть предложения для нас, я готов их обсуждать. Но лишь потому, что где-то возле Эрзурума произошли неприятности, лишь потому, что нам не нравятся результаты выборов в Греции, нельзя менять всю нашу политику на Востоке. Средиземноморье слишком важно для Британии». Далее Ллойд Джордж превозносил достоинства греческого народа, который, как и все прочие, может совершать ошибки, а также подчеркивал важность «дружбы» с Грецией для британских интересов в регионе. Он предлагал дождаться развития событий в Греции, поскольку, «если Греция не способна к самозащите, если она будет сдавать сильные крепости, как только Мустафа Кемаль появится у ворот (намек на сдачу Карса армянами — А.Ф.), о ней не стоит беспокоиться. Народ, который не может защитить свои права и свободы — это не тот народ, который сможет выжить в этом мире». Повторив свое предположение о возможной ссоре большевиков с кемалистами из-за Азербайджана, он закончил таким призывом: «Я прошу (I beg) палату общин и я прошу британскую публику не стремиться разрушать договоры, которые потребовали глубоких раздумий (a great deal of reflection), которые основаны на политических принципах, жизненно важных для Британской империи. Не будем же разрушать эти договоры и восстанавливать ситуацию, которая едва не оказалась фатальной для нас в великой войне, из которой мы только что вышли».

Это выступление Ллойд Джорджа было похоже на крик отчаяния. Он видел, как разрушается Севрский договор, но не хотел с этим смириться и готов был ухватиться за любую соломинку вроде предполагаемой ссоры кемалистов с большевиками. Но такая позиция британского премьера вызвала возмущение во Франции. Уже 24 декабря газета Le Temps писала, что «Англия защищает Константина против Франции. Она также защищает как против Франции, так и против Италии договор, который передает грекам Смирну, Галлиполи и Адрианополь». По мнению газеты, Великобритания преследовала цель установления полного контроля над Ближним и Средним Востоком. Предполагаемая британская программа описывалась так: «Протекторат над константиновской Грецией, господство в Восточном Средиземноморье и в Проливах, создание сионистского государства в Палестине, поддержка Фейсала и людей из Хиджаза, использование греков против турок, использование константинопольского правительства против анкарского, раздел мусульманской Азии с большевиками, оккупация Месопотамии, политическое и военное доминирование в Персии». Газета советовала французскому правительству заключить немедленное сепаратное соглашение с Анкарой, чтобы обеспечить эвакуацию Киликии, а затем усилить французский контингент в зоне Проливов.

Схожие статьи появились в газетах Echo de Paris, Action Française, Figaro. Английский посол в Париже Гардинг писал Керзону: «Основное настроение этих атак на премьер-министра — чувство разочарования из-за того, что британское правительство не намерено пересматривать Севрский договор, что рассматривается общественным мнением во Франции как единственная осуществимая мера, чтобы освободить Францию от давления тяжелых обязательств в Сирии и Киликии. Потеря Киликии рассматривается как "chose jugée", как и эвакуация французских войск, когда это будет возможно с военной точки зрения. Судьба армян, которые будут брошены, игнорируется. Такое общественное мнение, которое поддерживается и вдохновляется прессой, необходимо принимать во внимание».

К этому анализу французской прессы можно добавить еще несколько слов. Предложение о переброске войск из Киликии в зону Проливов имело целью создать противовес фактическому английскому господству над Константинополем и Проливами. Хорошо видно недовольство французской печати теми статьями договора, которые удовлетворяли территориальные претензии Греции. Например, католическая газета Croix еще летом 1920 года писала: «Отдать Греции Смирну — значит обокрасть Францию!» Очевидно, имелись в виду французские школы и религиозные миссии в Смирне, а также интересы французских акционеров железной дороги Смирна — Кассаба. К концу 1920 года эти настроения значительно усилились.

Перспективы Севрского договора и сопутствующих документов к концу 1920 года хорошо иллюстрируются следующим примером. Правительство Италии забеспокоилось о возможной потере выгод и привилегий, полученных по Трехстороннему соглашению. Глава итальянского МИД К. Сфорца во время визитов в Лондон и Париж в декабре 1920 года требовал от французского и британского правительств подтверждения действительности этого соглашения. Французы в связи с этим предлагали дать итальянцам письменное заверение от имени двух держав, но Керзон предпочел одностороннее устное объяснение с итальянцами. Вероятно, французы тоже опасались за судьбу Трехстороннего соглашения, и совместная декларация нужна была им как гарантия их собственных интересов в Анатолии. Но действительно надежные гарантии могла дать только кемалистская Турция. Возможно, уже тогда французы снова стали наводить с ней мосты. 17 декабря Румбольд писал в Лондон, что кемалисты, вероятно, «поддерживают связь с Европой» через верховного комиссара в Бейруте генерала Гуро. Во всяком случае, в середине января 1921 года Лейг фактически благословил Гуро на прямые переговоры с кемалистами относительно Киликии, хотя те требовали обсуждения всего турецкого вопроса в целом. Тогда же группа «оттоманских деятелей», проживавших в Риме, обратилась к французскому послу Барреру с предложением о посредничестве в переговорах с Анкарой, и Лейг был склонен это предложение принять при условии прекращения военных действий в Киликии.

Итак, Севрский договор с самого начала стал трещать по швам. Очевидная невозможность его ратификации в Турции конституционным путем вызвала первые сомнения в его прочности. Разгром Армении и смена власти в Греции были теми обстоятельствами, которые заставили руководителей стран Антанты по крайней мере задуматься о дальнейшей судьбе договора. Теперь выполнение севрских условий на Востоке Турции стало невозможным, а на Западе — чрезвычайно сомнительным. Взойдя на греческий престол, Константин быстро забыл о своих пацифистских обещаниях, наполнил армию своими сторонниками и начал готовиться к новым сражениям в Малой Азии. Антанте новое правительство заявило, что перемены в Афинах не повлияют на борьбу Греции за выполнение Севрского договора. 11 января 1921 года греческая армия потерпела первое поражение возле селения Иненю.

Но отношение двух ведущих держав Антанты к этой проблеме было различным. Если политика Великобритании еще некоторое время строилась на тезисе о незыблемости договора, Франция, по крайней мере с ноября, взяла определенный курс на его пересмотр и на достижение договоренности с кемалистами, видя в них твердую власть, способную гарантировать оплату всех довоенных «счетов». Непосредственными причинами поворота французской политики в сторону кемалистской Турции стали разгром Армении, смена власти в Греции и окончание гражданской войны в России. После установления советского контроля над черноморским побережьем и встречи советских и турецких войск на Кавказе французских политиков особенно сильно стали беспокоить перспективы сближения между Москвой и Анкарой, и они решили перехватить у большевиков инициативу.

Палестинский вопрос: в поисках границы

Между тем сохранялась необходимость урегулировать пограничные вопросы между британской и французской подмандатными зонами. Чтобы не поднимать эту проблему снова на конференциях глав правительств, еще в конце июня 1920 года в Париж был направлен специальный представитель британского Форин Оффиса Р.Г. Ванситтарт. Его партнером по переговорам был Ф. Бертело.

Французы вновь подняли вопрос о северной границе, но он был уже не главным. Англичане настаивали на проведении на французской подмандатной территории значительных ирригационных работ, которые бы направили часть вод из рек Литани, Ярмук и верховьев Иордана для нужд Северной Палестины. Серьезные противоречия возникали вокруг восточной границы Палестины с Сирией (правобережье реки Ярмук — Голанские высоты). Англичане тогда еще не определились, что же им делать со своими владениями к востоку от Иордана (планы создания Трансиорданского королевства еще не созрели). «Линия Мейнерцхагена» предполагала включение значительной части этих земель в состав Палестины. Англичане тогда не сомневались в правильности такого подхода и, естественно, хотели, чтобы эта линия продолжалась и к северу от реки Ярмук, за счет бывшей французской «сферы влияния». Сионисты всячески подталкивали англичан к жесткой позиции. В Палестине действовала сформированная ими комиссия во главе с инженером Рутенбургом, определявшая первоочередные меры по ирригации Северной Палестины. Естественно, что воды Литани, Ярмука и верхнего Иордана представлялись для этого жизненно необходимыми. В то же время парижские переговоры тормозил сирийский вопрос. До полной победы над Фейсалом французы вообще хотели отказаться от сделанных ранее уступок и начать весь процесс заново.

Реально переговоры начались лишь после того, как 25 июля войска генерала Гуро овладели Дамаском и изгнали Фейсала. Но и тогда переговоры шли трудно. Англичане переправляли французам сионистские требования о фактически неограниченном использовании вод Литани, Ярмука и верхнего Иордана для нужд Палестины. Для французов это было абсолютно неприемлемо. Более того, они приняли меры к укреплению своего контроля над южными районами Ливана и Сирии. Правый берег Ярмука был включен в проект сирийского мандата, а район Джебель Амель с городом Тир вместе со всем бассейном Литани и верховьями Иордана — в подмандатное государство Великий Ливан, провозглашенное 1 сентября 1920 года. Французы поначалу опасались, что англичане воспользуются антифранцузскими настроениями населявших эти места шиитов — метавилов. Но внимание англичан было в тот момент отвлечено подавлением восстания в Месопотамии (внешние границы которой тоже не были еще зафиксированы), а для метавилов французы были меньшим злом, чем действовавшие под защитой англичан сионисты.

Успеху переговоров мешало и то, что вскоре после бегства Фейсала из Дамаска у англичан возникла идея посадить его на трон в Багдаде. Французов такое соседство никак не устраивало. И эмиров Хашимитской династии, и сионистов они рассматривали как своих врагов. Естественно, они не хотели делать в их пользу какие-либо уступки. К тому же на их стороне было такое преимущество, как фактический контроль над спорными территориями и водными ресурсами. Неопределенность ситуации в Трансиордании тоже не способствовала переговорам. До 25 июля этот регион находился под юрисдикцией Фейсала как часть Восточной (арабской) оккупационной зоны. После падения эмира здесь образовался вакуум власти. Именно в Трансиорданию бежали многие сторонники Фейсала и развернули там антифранцузскую деятельность. Англичане опасались карательной французской экспедиции, а французы тщетно пытались убедить англичан направить в Трансиорданию войска. В довершение всего из-за решений конференции в Сан-Ремо (распределение мандатов) и июльских событий в Дамаске у англичан испортились отношения с отцом Фейсала — королем Хиджаза Хусейном. Считая себя как бы верховным сюзереном освобожденных от Турции арабских территорий, он не простил англичанам «предательской» пассивности в ходе июльских событий. В результате под Севрским договором, подписанным 10 августа, не было подписи хиджазского представителя. Это означало, что авторитет Хашимитской династии, до сих пор верно служивший англичанам, теперь может быть использован против них.

12 октября в Иерусалиме состоялась встреча двух колониальных администраторов — Г. Сэмюэля и Р. де Кэ, генерального секретаря французского верховного комиссариата в Сирии и Ливане. Де Кэ был обеспокоен антифранцузской активностью арабских шейхов Трансиордании, а также судьбой французских школ в Палестине. Хотя де Кэ и получил самые успокаивающие заверения, в донесении в Париж он подчеркнул важность все еще открытого пограничного вопроса, который следовало решить как можно скорее, но «без всякого намека на уступки».

В Лондоне тем временем на заседаниях специального междепартаментского комитета было решено отказаться от территориальных претензий на долину Литани, но усилить нажим по вопросам Ярмука и Верхнего Иордана. На севере англичане согласились на предложенную французами компромиссную линию (от м. Эн-Накура на Средиземном море на восток с выступом на север в долине Иордана), но требовали проведения северо-восточной границы по «линии Мейнерцхагена», то есть включения в Палестину Голанских высот. В случае отказа французов предлагалось выдвинуть ряд альтернативных условий: использование вод Ярмука и Литани для ирригации Палестины; удобный выход к Тивериадскому озеру для строительства на его берегу железнодорожной станции, право на использование в интересах британских территорий существующей (во французских владениях) железной дороги от Тивериадского озера до Дераа; подтверждение британских прав на строительство железной дороги из Палестины в Месопотамию через французские владения. Французы бесповоротно отвергли только первый пункт. Не возражая против строительства британской железной дороги на своей территории, они под разными предлогами отвергли все варианты ее трассы. Тогда англичане вообще отказались от этой идеи в обмен на право использовать существующую линию Тивериада — Дераа до строительства «чисто британской» дороги.

К 21 октября Ванситтарту удалось убедить французов в целом принять «железнодорожные» условия. Но французы по-прежнему отказывались поворачивать часть вод Литани в сторону Палестины или отдавать англичанам земли к северу от Ярмука (Голанские высоты). В начале ноября Керзон хотел вообще прервать переговоры и остаться без всякой пограничной конвенции. Ванситтарт уговаривал его не делать этого. Такое решение могло быть только на руку французам, поскольку ситуация вернулась бы к исходному пункту — соглашению Сайкса — Пико и были бы потеряны достигнутые результаты переговоров.

Ванситтарт считал, что британскому правительству предстояло выбрать, какой союзник для него важнее — Франция или сионисты. Сам он был убежден, что это была Франция. Примирить двух союзников было практически невозможно, так как Франция к этому времени заняла почти открытую антисионистскую позицию. Французы признавали, что согласились в свое время на еврейский «национальный очаг» в Палестине, но никак не на еврейское государство (а они были убеждены в намерении англичан превратить в него Палестину). И, разумеется, они не хотели делать никаких территориальных или экономических уступок этому государству. Обещания англичан на этот счет их не волновали: Ванситтарт резюмировал французскую позицию такой фразой: «Болтайте, если хотите, но только не за наш счет» (Vous barbotterez si vous voulez, mais vous ne barbotterez pas a nos frais). К тому же предполагаемое еврейское государство должно было в глазах французов вскоре превратиться в «большевистскую колонию» под боком Сирии и Ливана. По мнению Ванситтарта, следовало искать возможность для таких уступок французам, которые убедили бы их пойти навстречу английским требованиям. Например, можно было включить этот вопрос в общее колониальное соглашение, на возможность которого сами французы безуспешно намекали еще летом 1919 года. Французам можно было отдать Гамбию, а взамен получить не только их полную лояльность на Ближнем Востоке, но и французские анклавы в Индии. У Керзона эти идеи не встретили поддержки, хотя он и запросил Г.Сэмюэля о возможных «местных уступках» французам. В своем ответе от 22 ноября Сэмюэль не смог предложить ничего серьезного. Переговоры грозили окончательно сорваться.

Стала очевидна неспособность Форин Оффиса развязать этот «пограничный узел». Дело взял в свои руки Ллойд Джордж во время ноябрьской конференции в Лондоне. Вероятнее всего, палестинские противоречия были разрешены за кулисами этой конференции. 4 декабря, в последний день ее работы, состоялась официальная беседа Ллойд Джорджа с Бертело. Вопрос выглядел как уже решенный. Англичане окончательно отказывались от «линии Мейнерцхагена» к северу от Ярмука (то есть от Голанских высот), а французы согласились направлять в пользу Палестины «излишки» воды из Ярмука и верхнего Иордана, но не из Литани. Таким образом, в совместном пользовании оказались только те водные артерии, которые уже в силу своего географического положения были международными (по Ярмуку проходил участок новой границы, а Иордан пересекал ее). Река Литани, целиком лежавшая на ливанской территории, осталась недоступной для англичан и сионистов. По требованию французов сионистов не допустили к самостоятельному участию в будущей гидротехнической комиссии. Таким образом, Сионистской организации было отказано в самостоятельном международном статусе.

Окончательная конвенция была подписана в Париже премьер-министром и главой МИД Ж. Лейгом и британским послом Ч. Гардингом 23 декабря 1920 года. В историю она вошла как Конвенция Лейга — Гардинга, хотя ни тот, ни другой не принимали никакого участия в ее выработке (правильнее было бы назвать ее «Конвенцией Бертело — Ванситтарта»). Были закреплены границы между британскими и французскими подмандатными территориями на Ближнем Востоке. Проведенная тогда линия и сейчас отделяет Сирию и Ливан с одной стороны от Ирака, Иордании и Израиля — с другой (без учета израильских завоеваний 1967 года). В конвенции также решались транспортные и ирригационные вопросы на базе описанных выше условий. По настоянию французов статья 9 гарантировала сохранение в подмандатных странах иностранных школ, основанных до войны, но без права открывать новые школы. Так была обеспечена некоторая юридическая гарантия сохранения многочисленных французских школ в Палестине, которые были живым воспоминанием об утраченном «католическом протекторате».

 

2. Великобритания и Франция в поиске новых подходов (январь — май 1921 года)

Настроения в Лондоне и Париже

К началу 1921 года стало окончательно понятно, что дальше игнорировать турецкое национальное движение и надеяться только на его подавление силой было невозможно. 20 января Румбольд писал Керзону, что необходимо перестать воспринимать кемалистов только как «банду головорезов», что они уже создали свое правительство и вполне эффективно управляют страной, насколько это вообще было возможно в тех условиях. Румбольд фактически призывал признать кемалистов, по крайней мере де-факто. В середине февраля британский Генштаб в очередном длинном меморандуме выступил за радикальный пересмотр большинства статей Севрского договора, в первую очередь «греческих». После сражения при Иненю и в Лондоне, наконец, убедились в неизбежности пересмотра Севрского договора. Но для Керзона и Ллойд Джорджа значительные уступки кемалистам означали бы полный провал их прежней политики, поэтому, соглашаясь на переговоры с турками под давлением общественного мнения и обстоятельств, они не предполагали, что на этих переговорах возможно добиться успеха.

Во Франции туркофильские и антибританские настроения постепенно усиливались. Если раньше писатель Пьер Лоти, развернувший кампанию в поддержку Турции, был почти одинок, то с 1921 года число протурецких брошюр, книг и иных публикаций резко возросло. Таким настроениям как нельзя лучше соответствовала и новая смена кабинетов во Франции. В середине января 1921 года французский кабинет возглавил Аристид Бриан. Выступая 20 января в палате депутатов с изложением своей внешнеполитической доктрины, он уделил основное внимание Германскому вопросу, призывая депутатов сохранять чувство реальности в вопросе о репарациях. По Восточному вопросу, не желая заранее связывать себя конкретными заявлениями, Бриан ограничился коротким замечанием, что необходимо, «чтобы был достигнут мир с Турцией и чтобы, учитывая новые обстоятельства, произошли переговоры с нашими союзниками с целью решения Восточного вопроса». Такая формулировка содержит явный намек на ревизию Севра. Не жалея гневных слов по адресу Берлина, Бриан, однако, понимал, что интересы Франции лежат не только на Рейне. Война за Киликию, продолжавшаяся уже почти год и стоившая Франции многих миллионов франков и нескольких тысяч солдат, была совершенно бесперспективна. Франция, как и Греция, была вынуждена «таскать каштаны из огня» для англичан. Было очевидно, что даже если ценой новых жертв Франция сможет закрепиться в Киликии, спокойная экономическая деятельность там будет невозможна. Наилучшим вариантом представлялся уход из Киликии в обмен на экономические преимущества.

Первым внешнеполитическим испытанием нового кабинета стала межсоюзническая конференция по репарациям, состоявшаяся 24–30 января в Париже. Главным вопросом на ней было определение точной суммы репараций. Бриану удалось добиться определенного успеха: сумма, которую предполагалось взыскать с Германии, составляла 226 млрд золотых марок. Но нужно еще было заставить немцев согласиться с этим решением. Тогда же было решено созвать в Лондоне международную конференцию по Восточному вопросу с участием турок.

Когда необходимость пересмотра Севрского договора стала очевидной для обеих ведущих держав Антанты, неизбежно встал вопрос о форме и мере возможных уступок по отношению к Турции. Первые консультации между союзниками по этому поводу выявили, что англичане готовы пересмотреть лишь статьи о Курдистане и Армении, уже утратившие всякий практический смысл, но не о территориальных приобретениях Греции (Смирна и Восточная Фракия). Пока греческая армия сохраняла боеспособность, «Греции ничего нельзя будет навязать». Французское предложение о проведении в спорных районах плебисцитов осталось без определенного ответа. Поскольку англичане были хорошо осведомлены о требованиях турок, подобная позиция заранее делала успех конференции весьма сомнительным.

Несмотря на готовность Франции к переговорам с Анкарой, боевые действия в Киликии продолжались. Le Temps писала, что, «если против Франции ведут войну, она готова отвечать двумя ударами на один, но Франция не хочет войны. Она хочет мира на Востоке, как и в Европе. Такова же, без сомнения, и цель британского правительства…. Таково и желание Италии», и даже греки наверняка хотят освободиться от огромных военных расходов. За то время, пока Анатолия находится в руках националистов, «Администрация Оттоманского долга не получила ничего. По оценкам, иностранные кредиторы Турции потеряли со времени отделения Анатолии примерно 100 миллионов франков, из которых 70 миллионов должны были достаться французским держателям. Железные дороги Малой Азии, из которых одни принадлежат союзникам, а другие являются их залогом, не принесли ничего. Необходимо прекратить подобную ситуацию… Необходимо, чтобы Анатолия перестала сама собой большевизироваться (Il faut que I’Anatolie cesse se bolcheviser еп vase clos), необходимо, чтобы Греция уменьшила со временем нагрузку от своей мобилизации и (военных — А.Ф.) расходов. Но ничего из этого невозможно осуществить, если настаивать на Севрском договоре… Но важнее всего, чтобы союзники пришли к соглашению между собой на базе новой программы мира на Востоке, программы справедливой и реализуемой». Сразу после этой редакционной статьи следовала большая статья по Германскому вопросу, подписанная Р. Пуанкаре. Он доказывал, что Германия может платить репарации, но не желает этого делать. Настроения французских финансовых кругов были ясны: никакой пощады Германии, любые уступки Турции во всем, кроме финансов, недопущение распространения «большевистского» влияния. 12 января французский генерал де Бургонь писал в другой газете, что необходимо вернуть Кемалю Смирну и Фракию: «Я думаю, что это явилось бы не слишком дорогой платой за содействие единственной армии в мире, которая могла бы теперь выступить против большевиков».

5 февраля французские войска после девятимесячной осады взяли турецкий город Айнтаб, и в Париже опять зазвучали колониалистские голоса: «После взятия Айнтаба Франция может с легкостью отправиться на конференцию в Лондоне, чтобы обсуждать умиротворение Востока». Но поскольку греческие и турецкие требования абсолютно непримиримы, было бы лучше ограничить задачи конференции и передать вопрос о пересмотре Севрского договора постоянной комиссии, которая приводила бы условия договора в соответствие с пожеланиями населения и с силами сторон (puissance effective des Etats). Реализация этого предложения затянула бы решение вопроса на неопределенный срок и поставила его в прямую зависимость от военного счастья сторон. Это, с одной стороны, давало Франции призрачный шанс закрепиться в Киликии, а с другой — ставило Грецию, лишенную внешней поддержки, перед риском полного поражения в Малой Азии.

Британские политики хорошо видели, что протурецкие симпатии французов ставят под удар существование Антанты. Поэтому в недрах английского Форин Оффиса возникла идея заключения прямой сделки с Францией путем возрождения гарантийного пакта 1919 года. Эту мысль высказал Э. Кроу в меморандуме, направленном Керзону 12 февраля 1921 года. По словам самого Кроу, содержание меморандума было не только его личным мнением, а выражало определенную тенденцию в настроениях части британского дипломатического корпуса. Документ начинался с обоснования необходимости развивать хорошие отношения с Францией. По мнению его автора, «существуют некоторые важные указания на то, что основное направление французской политики состоит в предоставлении Великобритании ведущей и доминирующей роли в урегулировании восточных дел, если Франция сможет обрести ясную поддержку Англии в своих отношениях с Германией». Если «совместные англо-французские действия и политика в отношении Германии будут поставлены на прочное основание», это «сделает устойчивым отношение к нам французских правительств на долгие годы вперед» и «послужит миру и гармонии» между малыми странами. Англо-американские отношения только улучшатся, если США не смогут использовать англо-французские противоречия в своих интересах. «Решение Восточного вопроса в благоприятном для британских интересов и политических целей ключе прояснит обстановку во всех регионах от Балкан до Центральной Азии и Индии». Далее Кроу предлагал в обмен на предоставление Франции военных гарантий на условиях пакта 1919 года купить ее содействие в целом раде вопросов: Ближний Восток, отношения с США, отношения с «новыми государствами», германские репарации. Никакой реакции на это предложение тогда не последовало. Вероятно, Керзон счел момент неподходящим для таких инициатив и решил подождать результатов конференции.

Лондонская конференция: ожидаемый провал и неожиданные результаты

Конференция, на которой обсуждался возможный пересмотр Севра, проходила в Лондоне с 21 февраля по 14 марта 1921 года. Англичане как организаторы конференции попытались ослабить позиции турок, направив приглашение на конференцию в Константинополь великому визирю Тевфик-паше с условием, что в его делегацию должны обязательно входить и националисты. Но кемалисты считали себя единственным законным правительством Турции и потребовали, чтобы приглашение было направлено непосредственно в Анкару. В итоге в Лондон прибыли две делегации. Султанская делегация возглавлялась Тевфик-пашой, а кемалистская — Бекир Сами-беем, министром иностранных дел правительства BHCT. Тевфик-паша вскоре отказался от активного участия в переговорах.

Конференция во многом была заранее обречена на неудачу, поскольку представители Греции не были склонны к компромиссу. Практически все первые заседания были посвящены оценке сил греческой армии. Единственной целью греческих делегатов было получение от союзников «разрешения» на новое наступление в Малой Азии. Ллойд Джордж благосклонно отнесся к этому, заявив, что союзники поддержат ту из воюющих сторон, которая будет более склонна к компромиссу. Зная, что в вопросе о Смирне и о Фракии турки на компромисс не пойдут, Ллойд Джордж надеялся склонить конференцию к поддержке греков, сохранив при этом позу беспристрастного судьи.

Французы не разделяли филэллинских симпатий Ллойд Джорджа. Незадолго до прибытия в Лондон турецких делегатов генерал Гуро, ссылаясь на опыт киликийской кампании, говорил греческому военному представителю, что для оккупации Анатолии потребуется миллионная армия, которой у Греции нет. Бриан тоже не упускал случая подчеркнуть свое уважение к кемалистам. В разговоре с греческим делегатом он заявлял: «В Киликии Франция встретилась с хорошо обученной и вооруженной армией численностью 65 тыс. человек. Турецкие солдаты храбры, преданны своей родине и отважно дерутся за каждый вершок земли. Опыт, накопленный французской армией на этом участке в течение одного года боевых действий, дает мне основание относиться с должным уважением к тем, кого греческий премьер называет бандитами». Примерно то же самое он несколько позже говорил английскому представителю в Лиге Наций Р. Сесилю, назвавшему кемалистов «бандой разбойников». Франция сильно опасалась сотрудничества кемалистов с большевиками. Новый верховный комиссар Франции в Константинополе генерал Пелле писал в Париж, что, чтобы не толкать Турцию к «войне до последнего» и избежать ее превращения в «советскую республику», необходимо «реализовать соглашение, которое восстановит жизнеспособную Турцию и даст некоторое удовлетворение национальной гордости, но сохранит за нами реальный контроль». 21 февраля Бертело, говоря в Лондоне о возможных затруднениях греков в Малой Азии, предположил, что большевики могли бы высадить на побережье Черного моря десант в поддержку Кемаля или поставлять ему военное снаряжение морским путем. В ответ Ллойд Джордж сказал, что «до сих пор большевики не оказали никакой реальной поддержки Мустафе Кемалю. Фактически они не посылали ничего, кроме депеш. Большевистское пугало хорошо для использования в парламенте или на трибуне, но не является серьезной угрозой». Иными словами, британский премьер хотел сказать, что «большевистская опасность» не может быть основанием для пересмотра «греческих» статей договора.

23 февраля Бекир Сами-бей представил на рассмотрение конференции следующие турецкие требования: 1) возвращение Смирны и других оккупированных территорий в Малой Азии Турции; 2) во Фракии — граница 1913 года; 3) безопасность и суверенитет Турции при условии свободы Проливов; 4) уничтожение капитуляций; 5) право Турции на собственные военно-морские силы. Эти предложения далеко выходили за рамки максимальных уступок, на которые готовы были пойти страны Антанты. Они вызвали бурные споры. Если представители Италии и Франции склонялись к поддержке Анкары, то Ллойд Джордж не скрывал своих симпатий к грекам. Керзон в какой-то степени пытался поддерживать видимость межсоюзнического единства. После продолжительных дискуссий вокруг несопоставимых греческих и турецких статистических данных по спорным территориям, Бриан предложил направить на место специальную комиссию для статистического обследования населения. Ёго поддержал К. Сфорца, глава итальянской делегации. Ллойд Джордж заявил, что посылка комиссии посеет сомнение в компетентности союзников, принимавших решения в 1920 году. Бекир Сами-бей согласился на это предложение, считая, что результаты обследования будут в пользу турок, но греки категорически отвергли эту идею. Филипп Керр, действуя от имени Ллойд Джорджа, довел до их сведения, что они могут без колебаний отвергнуть предложение о комиссии, но будет лучше, если турки сделают это раньше. Это замечание особенно интересно в свете решения Ллойд Джорджа поддержать сторону, более склонную к компромиссам.

Вскоре были выработаны ответные предложения Антанты. Туркам предлагали облегчение процедуры вступления в Лигу Наций, гарантию вечного сохранения султаната в Константинополе, расширение турецкого участия в контроле над Проливами, некоторое увеличение численности турецких вооруженных сил, эвакуацию иностранных войск из Стамбула и зоны Проливов, замену капитуляций юридическими реформами в Турции, турецкий суверенитет над смирнской зоной, создание вместо независимой Армении армянского «национального очага» в рамках Турции. Это был максимум уступок, на которые мог пойти Ллойд Джордж, но для Бриана они были лишь первым шагом навстречу туркам. Но ни турки, ни греки не согласились с этим планом. Одни считали уступки мизерными, другие — чрезмерными. Греческий представитель Д. Гунарис, правда, готов был согласиться на этот план, но Керр конфиденциально сообщил ему, что Греция может не обращать особого внимания на ход переговоров, и если она захочет добиваться исполнения условий Севрского договора силой оружия, Англия возражать не будет. Таким образом, Лондонская конференция с самого начала рассматривалась Ллойд Джорджем как спектакль и полный разгром кемалистов кем бы то ни было (кроме самой Англии) его устроил бы больше, чем любые переговоры с ними.

Видя бесперспективность дальнейшей работы конференции, французская делегация начала сепаратные переговоры с турками об условиях прекращения киликийской войны. Переговоры вел руководитель Ближневосточного департамента французского МИД А. Каммерер. Французы довольно быстро согласились на пересмотр турецко-сирийской границы и передачу Турции Килиса, Айнтаба, Урфы и Мардина в обмен на признание Анкарой французских «прав» в отношении железных дорог Малой Азии и предоставление концессии в порту Мерсина. Однако переговоры едва не зашли в тупик, когда турки потребовали передачи им полотна Багдадской железной дороги и отказались четко определять территорию, на которой Франции будут предоставлены «экономические преимущества». По этому поводу Бриан запросил мнения председателей комиссий по иностранным делам и финансам обеих палат Национального собрания Франции. Ответ был категоричен: «Лучше не заключать соглашения и продолжать защищать нашу позицию силой, чем уступить в этом». Президент Мильеран согласился с этой точкой зрения, но Бриан не мог себе позволить такой роскоши уже потому, что само собрание отказывалось финансировать продолжение военных действий и войска из Киликии пришлось бы выводить даже без всяких договоров. Переговоры продолжались с большим трудом, но наконец увенчались успехом.

11 марта в Лондоне был подписан Франко-турецкий договор, предусматривавший вывод французских войск из Киликии в обмен на экономические преимущества в этом районе. Граница Сирии переносилась на юг, к Багдадской железной дороге, полотно которой сохранялось за Турцией. Гарантировались права меньшинств. Турецкие партизанские отряды распускались, и в Киликии создавалась особая полиция из местного населения под наблюдением французских офицеров. В Александретте, которая оставалась за Сирией, создавался особый административный режим. Участок Багдадской железной дороги от Тавра до сирийской границы передавался французской группе. Другой группе передавались медные рудники Эргани — Мадени. Оговаривалось будущее «экономическое сотрудничество» Франции и Турции в Киликии и других районах, эвакуированных французскими войсками, а также в вилайетах Мамурет-эль-Азиз, Диарбекир и Сивас. По мнению свидетеля этих переговоров турецкого журналиста Юнус Нади-бея, Бриан имел намерения включить Турцию в систему союзов, создававшуюся в это время Францией от Балтики до Средиземного моря. Аналогичное соглашение относительно района Адалии и Юго-западной Анатолии Бекир Сами-бей заключил с Италией.

Ллойд Джордж, несмотря на все свое презрение к туркам, счел необходимым произвести дипломатический зондаж на случай их победы. Он встретился с Бекир Сами-беем втайне от других турецких делегатов и попытался использовать Турцию в антисоветских целях, предлагая ей протекторат над Закавказьем. Никаких конкретных соглашений в этом духе заключено не было, был подписан только договор об обмене пленными. Ллойд Джордж продолжал делать ставку на Грецию, но в этом ему приходилось действовать более осторожно, так как в английском руководстве существовала сильная оппозиция открытой поддержке режима короля Константина. Перед отъездом в Афины Гунарис просил Ллойд Джорджа об английском займе для продолжения войны. Тот ответил, что подобный заем вполне возможен и что «Великобритания всегда находила место в своем сердце для греческого народа, желала ему добра и всегда ожидала успехов и возрожденной славы Греции».

Итоги провала конференции

Когда стал очевиден провал Лондонской конференции, греческие делегаты объявили о предстоящем наступлении. Поскольку об открытой поддержке греков Антантой не могло идти и речи, оптимальным выходом для Англии было провозглашение нейтралитета в греко-турецкой войне, что предотвратило бы поддержку кемалистов со стороны Италии и Франции. Нейтралитет был официально объявлен сразу после завершения конференции. Формально британское правительство не возражало против сепаратных соглашений своих союзников с Турцией, но многие чиновники Форин Оффиса (прежде всего временный поверенный в Афинах лорд Гренвилль и верховный комиссар в Константинополе Румбольд), считали, что эти договоры противоречили Севрскому договору. Правда, имелись значительные разногласия относительно дальнейшей политики. Румбольд настаивал на соблюдении строгого нейтралитета, а Гренвилль рекомендовал поддерживать Грецию. Лорд Керзон в основном соглашался с Румбольдом и считал, что главной задачей Великобритании должна быть нейтрализация Проливов и удержание их под союзным (то есть английским) контролем. Ввязываться в войну на стороне греков (даже просто поддерживая их деньгами и оружием) было слишком рисковано. Гораздо выгоднее было взять на себя роль беспристрастного арбитра. Но Ллойд Джордж и лорд Гренвилль считали, что Греция при любом правительстве будет следовать английским интересам, но не сможет самостоятельно победить Турцию. Поэтому следовало поддержать Афины, согласившись на размещение греческого займа в Англии.

Франция тоже заняла выжидательную позицию. Бриан считал, что ни греки, ни турки не обладали тогда достаточными силами для решающей победы.

Следовательно, неизбежна определенная «стабилизация», которая оставит последнее слово за странами Антанты и позволит им сыграть роль посредника. Одновременно с Лондонской конференцией в Москве происходили переговоры по заключению договора между Советской Россией и правительством ВНСТ «О дружбе и братстве», который был подписан 16 марта. К Турции отходили города Сарыкамыш, Карс, Ардаган, Артвин. Советской Армении возвращался Александрополь. Турция отказывалась от претензий на Батум, который становился порто-франко для турецкой транзитной торговли. Вопрос о Проливах должен был решаться на конференции причерноморских держав. Советское правительство признавало принципы турецкого Национального обета. Подписание этого договора разрушило надежды стран Антанты использовать кемалистскую Турцию против Советской России, и, уж конечно, не могло быть и речи о включении Турции во французский «санитарный кордон». Советская Россия начала оказывать Турции широкомасштабную материальную помощь. Британский Генштаб уже в мае всерьез опасался, что Красная армия может оказать поддержку туркам в операциях в Месопотамии или Северной Персии.

Главным итогом Лондонской конференции стало фактическое признание кемалистского правительства державами Антанты в качестве мощной и вполне самостоятельной силы, обладающей реальной властью на большей части территории страны. На Константинополь больше не возлагалась ответственность за действия Анкары, но Высокая Порта окончательно перестала восприниматься кем-либо всерьез. Контакты кемалистов с большевиками, которые не всегда проходили гладко, часто считались лишь тактическим маневром, так же как в Москве тактическим маневром считали лондонские переговоры. Кемалисты же использовали в своих интересах противоречия между заинтересованными странами, в том числе между Антантой и Советской Россией.

Фактически в Лондоне одновременно происходили две конференции. Одна из них (официальная) имела своей целью нахождение компромиссного решения турецкой проблемы и примирение Греции с турецким национальным движением. Эту конференцию можно считать провалившейся. Но одновременно с ней воюющие стороны вели неофициальные переговоры с целью обеспечения себе поддержки той или иной великой державы для продолжения войны. В свою очередь, великие державы искали себе опору на Ближнем Востоке, чтобы защищать там свои интересы в пику своим же союзникам. В этом смысле на конференции были достигнуты гораздо большие успехи. Греки получили со стороны Ллойд Джорджа выражение глубоких симпатий и сочувствия в их борьбе с турками (хотя и без формальных обязательств). Турки достигли соглашения с Францией, которое высвобождало значительные их силы с киликийского фронта и давало возможность направить их против греков. Характеризуя лондонское соглашение с представителями Анкары, Бриан писал; «Франко-турецкое соглашение было расценено французским парламентом и общественным мнением как вызванное финансовыми трудностями, которые довлеют над нашей страной, а также общими задачами нашей политики на Востоке, которые требуют от правительства добиваться восстановления и укрепления дружественных взаимоотношений и влияния Франции в Турции». Соглашение подводило черту под военными авантюрами в Киликии, которые, по почти всеобщему убеждению, не соответствовали национальным интересам Франции. Так, один из агентов французского МИД в марте 1921 года резко критиковал бывшую киликийскую оккупационную администрацию полковника Бремона за то, что она проводила политику «более армянскую, чем французскую», в то время как в первую очередь следовало завоевать симпатии турецкого населения. Тот же агент лаконично выразил и новый подход Парижа к экономическим отношениям с Турцией. Раз турки так плохо воспринимают понятия «мандат» и «сфера влияния», Франция сможет «получить эти вещи, не используя этих слов» (avoir la chose sans employer les mots). Сам Бриан признавался Керзону, что желаемые концессии можно получить от турок без упоминания «сфер влияния».

И снова арабские дела

Склонность Франции к сепаратной договоренности с кема- листами была не единственной причиной англо-французских трений на Ближнем Востоке весной 1921 года. Пока Бриан стремился ликвидировать все затруднения на северной границе Сирии, британская политика создавала новые трудности для французов на ее восточных и южных границах.

Как мы уже говорили, одним из последствий решения конференции в Сан-Ремо, окончательно распределившей ближневосточные мандаты, было антианглийское восстание в Месопотамии в августе — сентябре 1920 года. Другим последствием было резкое ухудшение отношений между англичанами и королем Хиджаза Хусейном, отцом эмира Фейсала. Попустительство англичан французскому захвату Дамаска окончательно оттолкнуло Хусейна от Антанты: он отказался ратифицировать Версальский договор и подписывать Севрский. По указанию Хусейна, его второй сын Абдалла в ноябре 1920 года с вооруженным отрядом прибыл в город Маан на северной границе Хиджаза и оттуда мог угрожать как английским позициям в Палестине, так и французским в Сирии. Абдалла стал созывать под свои знамена сирийцев, недовольных французским вторжением, и недвусмысленно готовился к походу на север. Такая перспектива очень беспокоила англичан, так как могла создать повод для прямого французского вмешательства в Трансиордании (этот термин имел тогда еще чисто географическое, а не политическое содержание). Урезонить фрондирующего эмира помог его брат Фейсал, находившийся к этому времени в Лондоне. Абдалла остался в Маане.

В британском руководстве в это время росло понимание необходимости консолидировать управление своими ближневосточными владениями. После перемирия дела Месопотамии находились в ведении Министерства по делам Индии, адела Палестины и Сирии (до конца 1919 года) — одновременно в ведении военного министерства и Форин Оффиса. Аравийский полуостров был «поделен» между ведомствами. Отношения с Хусейном поддерживались через Форин Оффис, а отношения с его главным соперником ибн Саудом — через Министерство по делам Индии. Несогласованность действий между различными ведомствами воспринималась как одна из главных причин британских неудач. Еще в мае 1920 года У. Черчилль, занимавший тогда пост военного министра, предложил передать все «мандатные» арабские дела в ведение Министерства колоний. Эта идея нашла поддержку у большинства членов кабинета, но только не у самого министра колоний лорда Милнера. Скептически относился ней и лорд Керзон. Междепартаментские согласования заняли более полугода. Наконец 31 декабря британский кабинет большинством голосов решил передать ближневосточные мандаты в ведение Министерства колоний, глава которого в знак несогласия сразу же подал в отставку. После этого Черчилль занял его место и с готовностью принялся за осуществление собственных инициатив. Внутри Министерства колоний был создан Ближневосточный департамент. Для определения главных направлений ближневосточной политики Великобритании новый министр решил незамедлительно созвать совещание британских колониальных деятелей и экспертов по Ближнему Востоку. Местом его проведения был избран Каир. Приглашения получили верховный комиссар в Палестине Г. Сэмюэль, бывший «гражданский комиссар» в Месопотамии А. Вильсон, его преемник П. Кокс, его помощница Гертруда Белл. Своим личным советником Черчилль назначил знаменитого полковника Лоуренса, не было недостатка в военных и политических экспертах. Каирская конференция открылась 12 марта, за два дня до бесславного окончания конференции по турецким делам в Лондоне.

Арабский вопрос для Великобритании в это время подразделялся на три главных проблемы: Месопотамия (Ирак), Палестина вместе с Заиорданьем и Аравийский полуостров. Прямая военная оккупация значительных территорий была слишком дорога, и на конференции был довольно быстро выработан план контроля над ними с помощью авиации. В Месопотамии методы прямого руководства в индийском стиле, горячим сторонником которых был А. Вильсон, себя не оправдали. Как мы уже говорили, еще летом 1920 года возникла идея сделать правителем Месопотамии эмира Фейсала, потерявшего сирийский трон. На Каирской конференции в пользу этого решения выступили П. Кокс и полковник Лоуренс, которым вскоре удалось убедить в своей правоте Черчилля. П. Кокс сам перечислил несколько альтернативных кандидатов, ни один из которых по тем или иным причинам не мог устроить англичан. Правда, еще с 1919 года претендентом на иракский трон был эмир Абдаллла, но он, по словам Лоуренса, был «слишком ленив», чтобы справиться с такой задачей. По мнению участников конференции, Абдалла должен был пока оставаться за Иорданом, и его дальнейшая судьба зависела от его поведения.

Незадолго до начала конференции Абдалла вместе со всеми своими спутниками перебрался из Маана в Амман. Таким образом, он пересек северную границу Хиджаза и оказался на территории британского мандата. В тот момент он совершенно не представлял, что небольшое селение, где он остановился, в дальнейшем станет столицей нового государства, созданного специально для него. Трансиордания, которая оставалась пока белым пятном на карте, представлялась Черчиллю как «арабская провинция» Палестины, закрытая для деятельности сионистов. Выжидательная линия поведения была принята на конференции и в отношении отца обоих эмиров короля Хусейна. Положенная ему субсидия приравнивалась к субсидии его противнику Ибн Сауду, которая резко возрастала. Это говорило о полном отказе англичан от идеи сделать фигуру Хусейна краеугольным камнем своей арабской политики. На Аравийском полуострове они теперь рассчитывали на своеобразный «баланс сил». Утверждение Фейсала в Ираке не должно было, однако, выглядеть как его прямое назначение из Лондона. Кокс советовал преподнести это как инициативу снизу, исходящую от населения страны.

В целом конференция одобрила курс на «шерифское» решение ближневосточных проблем: сделать Фейсала королем Ирака «согласно пожеланиям местного населения», Абдалле предоставить некий официальный статус в Трансиордании, а за Хусейном сохранить его прежнюю роль защитника «Святых мест Ислама» и короля Хиджаза. «Шерифское» решение, однако, имело один существенный изъян: против него резко выступала Франция, имевшая стойкую антипатию к хашимитскому семейству, представители которого теперь «окружали» Сирию с двух сторон. Участники Каирской конференции прекрасно отдавали себе в этом отчет, но сочли, что мнение французов не должно мешать политике Великобритании в ее собственной мандатной зоне. Однако сразу после окончания конференции Черчилль поспешил в Иерусалим, чтобы вместе с Г. Сэмюэлем и Лоуренсом убедить Абдаллу отказаться от любых антифранцузских действий. Черчилль хотел также встретиться с французским верховным комиссаром Гуро, но вместо него в Иерусалим приехал только Р. де Кэ.

Британские планы относительно Фейсала никогда не были для французов тайной. Еще в январе новый французский посол в Лондоне Сент-Олер пытался отговорить от этой идеи постоянного заместителя Керзона Э. Кроу. Британский дипломат отвечал, что Фейсал «не является кандидатом», но что Великобритания окажется «в трудном положении», если жители Месопотамии сами его выберут. Французы не верили в «добровольность» такого выбора и, желая дискредитировать Фейсала, напоминали союзникам о его прежних попытках интриговать против самих англичан. Первые сведения о решениях Каирской конференции обеспокоили французов. Бриан писал Гуро, что они могут вызвать у населения Сирии «усиление стремлений к арабскому единству» и «чувство недоверия к французской мандатной власти». Премьер-министр в связи с этим советовал генералу ускорить формирование мандатной администрации, которая должна была, по возможности, углубить различия между Сирией и Месопотамией.

После окончания Каирской конференции между французскими и английскими официальными лицами еще неоднократно возникали споры по поводу хашимитских эмиров. Содержание этих споров всегда было примерно одинаково: французы указывали, что утверждение Абдаллы и Фейсала по соседству с Сирией будет недружественным актом по отношению к ним, англичане отвечали, что лишь идут навстречу пожеланиям населения и к тому же вольны поступать в своих зонах по своему усмотрению. Французы в ответ повторяли, что никогда не поверят в истинность таких «пожеланий населения». Именно так проходили беседы Сент-Олера с Керзоном в Лондоне, Р. де Кэ с Черчиллем в Иерусалиме, Гуро с Г. Сэмюэлем в Бейруте. Впрочем, встречались и интересные нюансы. В середине марта британский консул в Дамаске намекнул французскому чиновнику, что для французов единственный способ избавиться от враждебных действий Абдаллы — сделать его королем Сирии. В то же время до французов дошли слухи, что англичане хотят создать еще одно хашимитское государство во главе со старшим сыном Хусейна эмиром Али в районе города Абу-Кемаль. Эти слухи и намеки, впрочем, вскоре были опровергнуты в Лондоне, но затем Г. Сэмюэль вновь предложил Гуро пригласить Абдаллу на трон в Дамаске.

Англичане всячески старались убедить французов, что сделают все возможное, чтобы пресечь любые интриги против французских властей в Сирии со стороны Трансиордании или Ирака. Сент-Олер склонен был отчасти верить английским заверениям. Он считал, что англичане «поддерживают кандидатуры Фейсала и Абдаллы, сожалея о нашей оппозиции, и не для того, чтобы их использовать против нас. Для английского правительства только эти персонажи представляют моральную силу, способную восполнить военную силу, которой ему не хватает». Гуро, напротив, не верил англичанам, указывал на активную антифранцузскую деятельность приближенных эмира Абдаллы и был убежден, что возврат англичан к «шерифской политике» специально нацелен на то, чтобы «создать нам трудности». Подозрения Гуро относительно Абдаллы не были лишены оснований. 23 июня недалеко от города Кунейтра на юге Сирии на самого генерала было совершено покушение. Был ранен водитель его машины, убит офицер-переводчик, сам Гуро чудом остался невредим. Нападавшие скрылись на территории Трансиордании. Со стороны Франции последовали резкие протесты. Англичане сразу выразили сожаление, но их неспособность помочь расследованию этого дела показала, что за Иорданом их власть весьма призрачна. Принятые в Каире решения стали быстро проводиться в жизнь. В июле 1921 года эмир Фейсал стал королем Ирака, несмотря на все французские возражения.

 

3. Франко-турецкое сближение и Анкарский договор (май — октябрь 1921 года)

Война в Малой Азии, интриги в Европе

Вскоре после окончания Лондонской конференции греческие войска начали новое наступление в Малой Азии. В связи с этим Керзон писал послу в Афинах Гренвиллю, что, пока не будет достигнуто соглашение о модификации Севра, «союзники не берут на себя какой-либо ответственности по удержанию любой из воюющих сторон от действий, которые они сочтут необходимыми для безопасности своих армий». Такая туманная формулировка давала понять, что при внешнем нейтралитете Великобритания не будет возражать против греческого наступления. Но 26 марта у селения Иненю турецкие войска во второй раз одержали победу над греками и заставили их отступить на исходные позиции. После этого военные действия в Малой Азии на некоторое время приняли позиционный характер, и все союзные державы предпочли занять выжидательную позицию. Соответствующее соглашение было в начале апреля достигнуто английским и французским верховными комиссарами в Константинополе.

В этот момент впервые создалась парадоксальная ситуация, когда страны, называвшие друг друга союзниками, морально и материально поддерживали двух врагов, готовых к кровавой схватке друг с другом. Все это делалось под вывеской общего нейтралитета. Франция и Италия постоянно получали сведения, что английские офицеры находятся при греческой армии, а английский МИД регулярно эти сведения опровергал. В свою очередь, англичане неоднократно пытались получить тексты соглашений, заключенных в Лондоне Италией и Францией с Бекир Сами-беем. Из Рима и Парижа отвечали, что не могут этого сделать до передачи этих соглашений на ратификацию в парламенты. После этого Форин Оффис стал протестовать против заключения секретных соглашений с общим врагом Антанты (Керзон направил соответствующие указания своим послам в этих странах). Бриан ответил британскому послу Гардингу, что он еще до начала конференции в Лондоне не делал секрета из своего намерения заключить соглашение с кемалистами, чтобы прекратить «маленькую разрушительную войну, которая происходила на границах сирийского мандата». Аналогичные объяснения Керзон выслушал в Лондоне от Сент-Олера и счел их «смесью прямоты и изобретательности». В итоге в Лондоне смогли ознакомиться с текстами этих соглашений только из газет. В то же время Гренвилль постоянно сообщал Керзону, что французы и итальянцы регулярно поставляли оружие туркам. В Рим и Париж направлялись соответствующие протесты, а обратно возвращались недоуменные опровержения. С другой стороны, французы получали сведения о присутствии английских и итальянских офицеров в греческой армии. Дальнейшее развитие англо-французских отношений на Востоке теперь во многом зависело от военного счастья греков и турок, которые в это время готовились к генеральным сражениям.

Поскольку исход предстоящей схватки не был ясен, союзники решили запретить военные поставки обеим сторонам, использование Константинополя как военной или военно-морской базы для одной из сторон, а также мобилизацию в Константинополе для любой из воюющих сторон. Проход военных кораблей через Проливы был, однако, разрешен. Это обстоятельство было выгодно только грекам, так как кемалисты флота не имели. В этой обстановке между англичанами и французами продолжался старый спор по поводу соподчинения союзных генералов в Константинополе. Хотя генерала Мильна сменил генерал Гарингтон, а Франше д’Эспре — генерал Шарпи, французы отказывались передавать свои части под английское командование. Теперь этот спор был не только вопросом престижа. Французы опасались, чтобы им не пришлось выполнять приказы английских генералов, если Великобритания захочет открыто поддержать Грецию.

Дипломатическое мастерство Бриана, казалось, начинало приносить свои плоды. Лондонское соглашение с кемалистами обеспечивало Франции не только достойный выход из киликийской авантюры, но и давало ряд существенных экономических и политических выгод. В то же время успех был достигнут и в репарационном вопросе в ходе межсоюзнических консультаций, продолжавшихся на нескольких конференциях в первой половине 1921 года. В начале мая немцы согласились на общую сумму репараций в 132 миллиарда золотых марок (вместо 226 миллиардов, согласованных союзниками в январе в Париже). Согласие было дано после предъявления немцам ультиматума союзников с угрозой оккупации Рура. Предложение об оккупации Рура было выдвинуто Брианом, и с этого момента потенциальная возможность такой акции в качестве санкции против Германии прочно утвердилась во французском общественном мнении. В то же время Бриан продолжал сколачивать «санитарный кордон» (Малую Антанту) на востоке Европы.

Однако политика Бриана потерпела первую неудачу именно на турецком направлении. Анкара явно не торопилась выполнять Лондонский договор. Долгое время вообще не поступало сведений об отношении кемалистского правительства к нему. В Киликии военные действия были прекращены, но формальное перемирие не было заключено. В Анкаре в это время шли бурные дебаты, и 8 мая Великое национальное собрание Турции отказалось ратифицировать договоры, подписанные Бекир Сами-беем с Францией и Италией, так как они фактически признавали совершенный в Севре раздел страны на сферы влияния. Их автору пришлось оправдываться за превышение полномочий и за тайные переговоры с Ллойд Джорджем. Вскоре Бекир Сами-бей лишился своего поста. В Париж были направлены турецкие контрпредложения по пересмотру Лондонского соглашения, которые сразу же были сочтены «неприемлемыми». Первая реакция Франции была явно вызвана чувством досады и раздражения. 12 мая правительство Бриана заявило, что не возражает против использования греками Константинопольской бухты. Румбольд писал Керзону, что французы, похоже, ради подстраховки не собираются полностью порывать с греками. После новой неудачи греков под Эскишехиром Бриан снова стал выражать надежду на «стабилизацию» фронта, поскольку оборонительные позиции греческой армии были достаточно сильны.

Но эта временная перемена настроения в Париже не могла обмануть внимательных наблюдателей по другую сторону Ла-Манша. Растущая самостоятельность французской внешней политики начинала беспокоить англичан. Острота репарационной проблемы и возможность нового сговора между французами и кемалистами заставила Э. Кроу представить 30 мая своему руководителю новый меморандум с предложением возобновить гарантийный пакт 1919 года в обмен на французскую поддержку на Востоке. Кроу исходил из тезиса о большой вероятности скорого поражения греческой армии и вступления турок не только в Смирну, но и в зону Проливов, а также на их европейский берег. Это могло серьезно повредить британским интересам во всей Азии. Поэтому Кроу предлагал оказать всемерную помощь Греции, а также заручиться поддержкой Франции. Кроу писал: «Поиск средств, естественно, предполагает вопрос, какое содействие мы можем получить от наших союзников. Италию можно исключить. Но как насчет Франции? Можно опасаться, что Франция будет смотреть с равнодушием, если не с удовлетворением, на полное восстановление турецкой империи. Если французские политики смогут по-прежнему запускать руки в турецкую кассу (to dip theirfingers into the Turkish tilh), они будут достаточно слепы, чтобы принять без больших сожалений разрушение нашей индийской империи и потерю Египта…. Можно, пожалуй, усомниться, будет ли одна только наша поддержка греков достаточной для удержания позиций в Константинополе. Французское сотрудничество станет необходимо с того момента, как мы должны будем решать проблему Константинополя, не имея даже греков, действующих с нами в полной гармонии. Я не вижу иного способа заручиться французской поддержкой, кроме как за определенную цену. Если мы хотим, чтобы Франция стояла рядом с нами и поддерживала нашу политику на Востоке, я боюсь, что нам придется торговаться и платить… Я думаю, что Франция заплатила бы высокую цену за союз, по которому мы предоставили бы ей безопасность против германского нападения на Рейне. Этот вопрос с Константинополем требует политики тесного взаимодействия между двумя странами на Востоке, которого, вероятно, не удастся добиться иным путем».

Керзон не стал как-либо реагировать и на этот меморандум, но использовал некоторые его положения на заседании кабинета на следующий день. Оно было в основном посвящено ситуации вокруг Константинополя, но, очевидно, произошла некая утечка информации относительно возможного возрождения гарантийного пакта. Во всяком случае, сведения об этом появились во французских газетах, причем инициатива приписывалась французскому послу в Лондоне Сент-Олеру. Сам он постоянно опровергал свою причастность. Если верить его воспоминаниям, инициатива целиком исходила от Англии. Английские политики в разговорах с ним постоянно говорили о «долге» Англии перед Францией, а едва ли не единственным английским политиком, который выступал резко против союза с Францией, был Ллойд Джордж. Сент-Олер считал главными противниками Франции лейбористов и либералов, а также и консерватора Керзона. Сторонниками союза с Францией были такие сотрудники Форин Оффиса, как Э. Кроу, У. Тирелл и Р. Ванситтарт. Этот список полностью совпадает с составом соавторов первого меморандума Кроу на эту тему, направленного Керзону в феврале. В ведомстве Керзона, таким образом, сложилась значительная группа сторонников возрождения пакта 1919 года. Но летом 1921 года эта идея официально не обсуждалась из-за слишком большого числа конкретных проблем, вызывавших разногласия между Англией и Францией. В первую очередь это были вопросы о Турции и Верхней Силезии. Очевидно, английские политики решили приберечь этот политический ход на будущее.

Между тем Бриан возобновил попытки наладить отношения с кемалистами. Он, в частности, писал Гуро, что сам Кемаль «ищет способов установить прямую связь с нами». Поскольку по политическим соображениям отправка в Анкару официального посланника была нежелательна, решено было ограничиться неофициальным агентом. В начале июня он направил в Анкару А. Франклен-Буйона, который должен был на месте выяснить намерения Кемаля и попытаться прийти к компромиссу. В ответ на английские протесты в Париже заявляли, что Франклен-Буйон поехал в Анкару «по частному делу». Итальянцы вскоре направили с аналогичной миссией своего посланника Туоцци. Английское Военное министерство тоже пыталось войти в контакт с Кемалем, но только ради зондажа обстановки. В конце июня планировалась личная встреча Кемаля с генералом Гарингтоном, но она не состоялась, поскольку англичане не планировали вести переговоров, а лишь хотели выслушать, что Кемаль имеет им сказать. В Анкаре сочли такую встречу бесполезной.

Если линия поведения Франции, направленная на сближение с кемалистами, была вполне ясна, то британское руководство лихорадочно пыталось выработать определенную позицию в турецком вопросе. Для этого в начале июня в загородной резиденции премьер-министра «Чекерс» был собран специальный комитет из «заинтересованных министров». В нем участвовали Ллойд Джордж, Керзон, Монтегю, Черчилль, новый военный министр Л. Уорингтон-Эванс, а также генералы Г. Вильсон и Гарингтон. Общее настроение было пессимистичным. Все опасались прямого столкновения с кемалистами после вероятного поражения греков, «большевистского» вмешательства в ситуацию и утраты позиций не только в Константинополе, но и в Палестине и Месопотамии, где англо-турецкая война непременно спровоцировала бы восстание. Позиция Керзона была неопределенной. Он не возражал против поддержки Греции, но испытывал явную антипатию к ее действующему правительству. Ллойд Джордж более решительно выступал за поддержку Греции при условии ее согласия на фактическое британское руководство над своей армией и внешней политикой. Гарингтон и Г. Вильсон сомневались в способности греческой армии устоять против кемалистов. По их мнению, Великобритания стояла перед выбором между войной с ними и полным отступлением. Черчилль, представивший длинный меморандум, также был убежден, что «мы неуклонно и быстро движемся к тому, что можно будет назвать поражением Великобритании от Турции». Он предлагал, чтобы Великобритания взяла на себя посредническую роль в греко-турецком конфликте на основе лондонских предложений Антанты, дополненных эвакуацией греческих войск из Смирны при гарантировании прав меньшинств. В случае отказа греков их следовало предоставить собственной судьбе, а в случае отказа турок — оказать всемерную помощь грекам. По его мнению, Франция присоединилась бы к этим предложениям ради сохранения хороших отношений с Англией. Британские министры решили подготовить план материальной и финансовой помощи Греции на случай отказа кемалистов от компромиссного плана превращения Смирны в автономную турецкую провинцию с христианским губернатором под защитой великих держав, но не связываться с греческим правительством до выяснения позиции Франции. На последнее заседание комитета в Чекерсе был приглашен Э. Венизелос (в тот момент политический эмигрант). Он поддержал идею посредничества Антанты в греко-турецком конфликте и добавил, что в случае отказа турецкой стороны союзникам останется только открыто поддержать Грецию. Иначе их ждала лишь «череда позорных отступлений». Своими силами Греция могла продолжать войну не более полугода.

14 июня Керзон через Гардинга предложил Бриану обсудить с ним в Париже эти инициативы. Бриан согласился, но выразил мнение, что на любых переговорах с турками нельзя будет избежать вопроса о Фракии. Переговоры Бриана и Керзона состоялись в Париже 18–19 июня. Было решено предложить воюющим сторонам посредничество на основе плана автономии Смирны и пересмотра остальных статей Севра в соответствии с предложениями, выдвинутыми Антантой на Лондонской конференции. Бриан в ходе переговоров отчасти выдал свой подход к отношениям с Турцией, заявив, что турки рассматривали практику «сфер влияния» как наихудшее посягательство на свой суверенитет, но готовы были добровольно предоставлять желаемые концессии. Следовательно, Бриан был убежден, что именно кемалистское правительство является гарантом экономических интересов Франции. Он также пытался добиться новых уступок в пользу Турции за счет греков (например, восстановить турецкий суверенитет во Фракии и создать там автономную провинцию под контролем союзников), но Керзон отверг эти предложения. На этих же переговорах был наконец урегулирован вопрос о верховном командовании союзными силами в Константинополе. Оно закреплялось за британским генералом Гарингтоном, а французы взамен получали председательство в некоторых контрольных комиссиях, руководивших деятельностью султанского правительства.

Греческое правительство не желало поступиться ни одной буквой Севрского договора и уже завершало подготовку к решающему броску на Анкару. Оно вежливо, но вполне определенно отвергло англо-французское предложение о посредничестве. В июле греки возобновили широкомасштабные боевые действия и овладели городами Эскишехиром и Кютахьей. Но остановиться на этом и принять предложенный Антантой компромисс они не пожелали. Это совершенно неоправданное «головокружение от успеха» передалось и Ллойд Джорджу, что вызвало настоящий раскол в британском кабинете. Секретарь Ллойд Джорджа Ф. Стивенсон писала в своем дневнике: «Д. очень заинтересован в греческом наступлении против турок. Защищая греков, он выдержал большое столкновение в Кабинете для того, чтобы поддержать их (не на поле сражения, а морально). Он и Бальфур — единственные, кто там настроен прогречески. Все остальные сделали все возможное для обструкции, и Военное министерство вело себя отвратительно. Однако Д. остался при своем мнении, но он очень боится, что греческая атака может кончиться неудачей и ему придется признать свою ошибку. Он говорит, что его политическая репутация во многом зависит от того, что происходит в Малой Азии, хотя я не думаю, что люди придают большое значение тому, что там происходит. Но Д. говорит, что, если греки достигнут успеха, Версальский договор будет подтвержден и турецкое правление придет к концу. Будет создана новая Греческая империя, дружественная Британии, и она будет содействовать всем нашим интересам на Востоке. Он абсолютно убежден, что он в этом прав, и он готов поставить на это все».

Керзон не разделял оптимизма Ллойд Джорджа и на переговорах с союзниками старался не связывать политику Великобритании с успехами греческого оружия. Ввиду отказа воюющих сторон от посредничества 10 августа Верховный совет Антанты официально объявил о своем строгом нейтралитете в греко-турецкой войне. Для Англии нейтралитет в войне, которую она же спровоцировала в 1919 году, выглядел несколько странно. Но при отсутствии единой точки зрения на проблему и небольших шансах Греции на победу это был единственный способ сохранить «хорошую мину при плохой игре». К тому же Ллойд Джордж настоял, чтобы этот нейтралитет не ограничивал права Греции закупать оружие и военные материалы у частных компаний в Европе. Для Франции решение о нейтралитете было чистой формальностью и не мешало ей проводить собственную политику. Сент-Олер, в частности, предлагал Бриану «еще раз подчеркнуть разницу в нашем отношении к двум воюющим сторонам, чтобы создать впечатление, благоприятное для турок». Франклен-Буйон вел в Анкаре активные консультации, изучал обстановку и искал пути компромисса. Он лишний раз убедился в неприемлемости Лондонского соглашения для националистов. Но эта его миссия оказалась неудачной, так как он не был готов вести переговоры на основе турецкого Национального обета. Главная трудность для Франклен-Буйона заключалась в том, что турки не хотели ограничиваться киликийским вопросом и стремились заключить с Францией общеполитическое соглашение. В частности, они настаивали на отмене капитуляций и иностранного финансового контроля. Бриан же, смирившись с территориальными потерями, ни в коем случае не хотел уступать ничего из привилегий, которые Франция имела в Османской империи до войны.

В этот момент греко-турецкая война подошла к своей кульминации. Бриан прямо признавал, что дальнейший ход переговоров с Кемалем будет зависеть от исхода сражений в Анатолии. В августе греки продолжили наступление и к концу месяца перешли реку Сакарья, на которой и состоялось главное сражение. Ко 2 сентября греческие войска приблизились к Анкаре на 50 километров, но на другой день турки перешли в наступление, которое смело потрепанные и уставшие греческие войска. К 13 сентября греки были отброшены на позиции, которые они занимали в июне. Сражение окончилось полной победой новой Турции. После Сакарьи весь мир увидел силу турецкого национально-освободительного движения. Кемаль получал множество поздравительных телеграмм, прежде всего из мусульманских стран и из Индии. Это еще не была победа Турции в войне, но о победе Греции речи уже быть не могло. По выражению Черчилля, в тот момент для греков «успехи, не приводившие к окончательной победе, были уже поражением», а для турок «отсутствие окончательного разгрома было уже победой». С точки зрения Великобритании это событие свидетельствовало о банкротстве прогреческой политики Ллойд Джорджа, что привело к заметному усилению роли лорда Керзона в принятии решений по ближневосточным проблемам.

Анкарский договор

Французское правительство теперь не сомневалось в необходимости соглашения с Кемалем. Франклен-Буйон уже в начале октября снова прибыл в Анкару и начал новые переговоры, ходом которых живо интересовался Бриан. Не желая затрагивать «общие вопросы» (капитуляции, долги), Бриан, чтобы ускорить подписание соглашения, готов был на новые территориальные уступки. По его указанию Франклен-Буйон пожертвовал в пользу Турции городом Джизре. Бриан был убежден, что турки сами нуждаются в соглашении, так как французская помощь им необходима после очень дорого доставшейся победы на подступах к Анкаре. Наконец после долгих переговоров 20 октября было подписано сепаратное франко-турецкое соглашение. Его территориальные положения почти совпадали с Лондонским соглашением (закреплялось окончательное возвращение Киликии Турции). Зато экономические положения сильно отличались от договора Бекир Сами-бея и предусматривали значительно меньше концессий и привилегий для французских групп (оговаривался только приоритет Франции в отношении киликийского участка Багдадской железной дороги от Бозанти до Нисбина). Франция также соглашалась в мирное время пропускать турецкие войска через сирийский участок Багдадской магистрали. Имелась и статья о защите национальных меньшинств в Турции, в целом повторявшая аналогичные обязательства ряда стран Центральной Европы. Турецкий министр иностранных дел Юсуф Кемаль-бей в особом письме Франклен-Буйону заявил, что турецкое правительство намерено предоставить Франции концессии на железные, хромовые и серебряные рудники в Харпутской долине сроком на 99 лет с 50-процентным турецким участием, а также пригласить французских специалистов и благосклонно рассмотреть другие запросы о концессиях. Такой подход вполне соответствовал взглядам Бриана. В текст договора эти обязательства не вошли, и Кемаль смог представить ВНСТ этот документ как полностью соответствующий Национальному обету. Анкарский договор вскоре был ратифицирован ВНСТ и вступил в силу.

Так, давно уже существовавший разрыв между Англией и Францией в их отношении к кемалистскому движению был закреплен юридически. При этом создалась очевидная сумятица в юридическом положении вещей. Англия по-прежнему находилась в состоянии войны с Турцией, и ее отношения с ней регулировались Мудросским перемирием. В то же время ее союзница Греция, в нарушение этого перемирия, вела против Турции военные действия, а другая ее союзница, Франция, из войны самостоятельно вышла и договорилась с Турцией о территориальном разграничении и экономическом сотрудничестве. В то же время и Англия, и Франция официально соблюдали нейтралитет в войне между Грецией и Турцией. Англия признавала правительство ВНСТ лишь де-факто, а Анкарский договор, по сути, свидетельствовал о его юридическом признании Францией.

Анкарский договор внес значительные осложнения в англо-французские отношения. Британское руководство пристально следило за ходом переговоров. 26 октября, еще до того, как их результаты были официально объявлены, У. Черчилль направил специальный меморандум кабинету с изложением секретного разведывательного донесения о ходе франко-турецких переговоров. Особое беспокойство Черчилля вызвали сведения о готовности французов пропускать турецкие войска в Курдистан, что могло пагубно сказаться на британской политике в этом регионе. Само это сообщение (на самом деле недалекое от истины) вызвало у Черчилля большие сомнения. Но он был убежден, что переговоры в Анкаре нацелены не просто на защиту французских интересов, а на достижение этой цели за счет интересов Великобритании. Черчилль писал: «Они определенно верят, что у нас есть схожие антифранцузские соглашения с греками. Они, конечно же, очень рассержены из-за короля Фейсала и были бы рады увидеть Ирак в состоянии такого беспорядка, чтобы и Фейсал, и британская политика, которая ассоциируется с ним, потерпели крах». В подтверждение своих слов он приложил длинный меморандум Восточного департамента Министерства колоний относительно враждебных действий франции на Востоке: от интриг французского консула в Багдаде против нового короля Фейсала и антибританской пропаганды во франко-сирийской прессе до фактического поощрения вооруженной борьбы против британского мандата в Северном Ираке и снабжения оружием кемалистов. Еще одно приложение к записке Черчилля содержало меморандум британского верховного комиссара в Ираке Перси Кокса, который был убежден, что «французы пытаются переключить турецкую враждебность с Сирии на Ирак». Уже гораздо позже, весной 1922 года, в Форин Оффис через британского консула в Алеппо поступило разведывательное донесение, согласно которому в момент заключения Анкарского договора французский верховный комиссариат в Бейруте разослал всем французским представителям на Востоке циркуляр о необходимости заключения антибританских союзов не только с кемалистами, но и с Афганистаном, Йеменом, Недждом, эмиратом Хаиль на севере Аравии и с курдскими племенами. Вряд ли эта информация заслуживает доверия, но она хорошо характеризует опасения, вызванные у англичан Анкарским договором.

Возможно, раздражение французов утверждением Фейсала в Ираке и оказало известное воздействие на их политику. Но после сообщения о заключении договора даже английская пресса признавала, что позиция Франции в определенной мере спровоцирована из Лондона. По мнению газеты Manchester Guardian, «если французы забыли о своей союзнической солидарности, то наше правительство несет ответственность за то, что не сдержало греческое наступление». Газета The Times сочувственно отнеслась к договору, выразив сожаление, что он не сопровождался общим мирным урегулированием. Однако большинство английских газет встретило договор в штыки. На страницах Observer и Daily Chronicle его заключение трактовалось ни много ни мало как конец Антанты.

Анкарский договор стал лишь отражением нежелания Франции следовать политической линии Лондона, которая приносила англичанам чувство относительной безопасности на берегах Проливов, а французам — многочисленные жертвы в горах Киликии и огромные военные расходы в сочетании с невозможностью возобновления экономической активности в Анатолии и получения доходов в счет Оттоманского долга. Но факт заключения этого соглашения можно рассматривать и под иным углом зрения. Американский историк Гарри Говард писал по этому поводу: «Франция и Британия, противостоявшие друг другу в вопросах рейнской политики, были на ножах (at sword’s point) и в Малой Азии. Нужно помнить, что в это время Англия предоставила Франции самой решать свои проблемы на Рейне и пыталась всеми морскими, военными и дипломатическими средствами завоевать господство не только над Месопотамией, Аравией и Палестиной, но и в районе Константинополя. В ответ французы, у которых были свои собственные цели и амбиции на Ближнем Востоке и которые были прекрасно осведомлены о британских устремлениях, порвали с Англией в Турции, заключили сепаратный мир с Кемалем и оказывали туркам скрытую поддержку в их борьбе с Грецией. И на Западе, и на Востоке Антанта, которая выстояла во всю Мировую войну, подошла к своему концу». Хотя последнее утверждение нам представляется несколько преждевременным, но в целом такой взгляд вполне оправдан. Под «рейнской политикой» Говард подразумевал, конечно же, вопрос о безопасности Франции.

В этот момент Франция добилась еще одного дипломатического успеха. В октябре 1921 года министр по делам пострадавших регионов Франции Лушер заключил с германским представителем Ратенау так называемое Висбаденское соглашение, предусматривающее непосредственное участие германских компаний в восстановлении разоренных войной районов Франции. В англичан это соглашение вселило некоторое беспокойство, так как любое сближение Франции и Германии противоречило планам Лондона постоянно играть на противоречиях между ними к собственной выгоде. Анкарский договор, Висбаденское соглашение, а также завершение летом 1921 года формирования Малой Антанты были в известном смысле звеньями одной цепи. Все эти события свидетельствовали о самостоятельной внешней политике Франции и ее стремлении сформировать некую систему своего политического влияния в Европе и на Ближнем Востоке. Все эти акции должны были стать и дополнительными козырями Бриана в любых переговорах с Великобританией. Таким образом, начиная с 1921 года Восточный вопрос оказался прочно вписанным в широкий контекст мировой политики.

Греция перед судом Антанты и англо-французская полемика

Обстановка в Малой Азии, казалось, благоприятствовала намерениям Керзона. После Сакарьи греко-турецкая война надолго приняла позиционный характер. Греки не могли предпринять нового наступления (ресурсы Греции были уже на исходе), но еще удерживали значительную часть Анатолии. Кемалистская Турция, одержав победу ценой невероятного напряжения сил, еще не могла развить успех. Такая ситуация многим казалась тупиковой, и предложение о посредничестве представлялось вполне разумным. Но было очевидно, что время работало на турок. Каждый месяц затишья увеличивал их силы и уменьшал греческие. Поэтому Керзон спешил не упустить свой шанс.

Для начала нужно было обеспечить полную покорность Греции. В июне 1921 года она отвергла предложение о посредничестве, но после Сакарьи вынуждена была смириться и униженно просить Антанту (а вернее, Великобританию) о дипломатической и финансовой поддержке. Зная об отношении Франции и Италии к тогдашнему греческому правительству, Керзон настоял, чтобы греческая делегация во главе с Гунарисом перед приездом в Лондон посетила Рим и Париж. Греки не ждали ничего хорошего от этих визитов, но вынуждены были подчиниться. Как и следовало ожидать, Бриан принял греков весьма холодно и отказал им в какой-либо поддержке. Когда делегация прибыла в Лондон, глава Форин Оффиса принял ее почти столь же неприветливо, как и Бриан. Он заявил, что турки теперь не согласны ни на какое урегулирование, которое лишало бы их Смирны, а единственно возможным решением могли быть июньские предложения союзников, при условии, что Греция полностью доверит свою судьбу заботам стран Антанты. Глава греческого МИД Балтаццис сделал оговорку, что Греция готова довериться Великобритании, но Керзон ответил, что его страна во всем едина со своими союзниками. Греческий министр вспомнил об Анкарском договоре, но получил резкую отповедь, что Франция вольна заключать договоры с турками относительно военнопленных и границ Сирии, что вовсе не затрагивает англо-французских отношений. Керзон также заметил, что в случае отказа турок принять союзническое посредничество позиции стран Антанты изменятся не в их пользу. Через два дня греческие представители согласились доверить защиту своих интересов странам Антанты, а 2 ноября было получено известие, что это решение одобрено кабинетом в Афинах. Теперь Греция официально отказывалась от проведения сколько-нибудь самостоятельной политики в турецком вопросе. Керзон, не испытывавший в отличие от Ллойд Джорджа особых симпатий к грекам, мог теперь использовать их по своему усмотрению.

Уже на следующий день, 3 ноября 1921 года, Керзон выразил французскому послу Сент-Олеру свое возмущение условиями Анкарского договора: «Только на прошлой неделе я вел переговоры с греческими министрами и, несмотря на их давление, настаивал на своем долге действовать только в согласии с союзниками. Я лишь вчера успешно убедил греков безоговорочно передать свою судьбу в руки союзников. Ободренный этим удачным усилием во имя общих интересов союзников, которое, как я думаю, сулит столь многое в будущем, я с чувством удивления и почти с тревогой прочел условия договора, заключенного г. Франклен-Буйоном, по которому я не могу не задать множества вопросов». Далее Керзон перечислил свои претензии к Анкарскому договору: это соглашение является сепаратным мирным договором с врагом; оно является признанием анкарского правительства, в то время как законное правительство Турции находится в Константинополе; Франция фактически отказалась от своего обязательства по защите христианских меньшинств в Киликии; Франция не имела права распоряжаться судьбой этой области, завоеванной английским солдатами; новая граница, передающая туркам участок Багдадской железной дороги, ставит под угрозу британские позиции в Месопотамии и т. п. Все эти претензии были подробно изложены в письме Керзона на имя посла. В нем указывалось, что многие статьи франко-турецкого соглашения противоречат Севрскому договору и Трехстороннему соглашению. Главу Форин Оффиса также серьезно беспокоили сообщения прессы о существовании секретных статей договора, предусматривавших предоставление Турции французского военного займа, поставки оружия кемалистам и организацию турецкой жандармерии с французской помощью. В конце письма Керзон выражал надежду, что «это соглашение в той окончательной форме, в которой оно будет принято французским правительством, будет очищено от многих двусмысленных и спорных положений», на которые он указал. Это означало прямое требование скорейшего пересмотра договора. Керзон, разумеется, был и раньше осведомлен об условиях франко-турецкого соглашения. Его полный текст был передан в британский Форин Оффис уже 1 ноября. Весь маневр с греческой делегацией был представлен Керзоном как шаг к поддержанию единства Антанты с явным намерением склонить Францию к занятой им позиции третейского судьи в греко-турецком конфликте, а значит, к отказу от особых отношений с кемалистами, установившихся после Анкарского договора.

Все дальнейшее развитие событий было в значительной мере связано с последствиями Анкарского договора. Его неблагоприятные последствия для английской политики были очевидны. Г. Румбольд писал Керзону, что сепаратные действия французов и итальянцев вдохновляют националистов. Генерал Гарингтон считал, что теперь использование французских войск против националистов в случае необходимости будет невозможно. Между тем ответ французского посольства на письмо Керзона представлял все случившееся как досадное недоразумение. Во французском ответе (письмо было подписано сотрудником посольства де Монтиллем) с юридической дотошностью доказывалось, что ни одна из статей Анкарского договора не противоречила союзным обязательствам Франции, тем более что ни Севрский договор, ни Трехстороннее соглашение не были ратифицированы. Статья Анкарского договора о защите меньшинств вообще была единственным документом, налагавшим на кемалистов какие-либо обязательства в этой области. Существование секретных статей договора полностью отрицалось. Французы фактически отказались от любой ревизии договора, заявив, что это возможно лишь при заключении общего мирного договора с Турцией. Было, однако, очевидно, что самое сильное раздражение Керзона вызывали не отдельные статьи договора, а сам факт его заключения и перспектива утраты контроля над французской политикой на Ближнем Востоке.

В новом письме Керзона от 25 ноября заострялось внимание на вопросе о Багдадской магистрали и о гарантиях для национальных меньшинств. Уверения де Монтилля, что сирийский участок дороги никогда не будет использован для любых действий, направленных против Великобритании, Керзону показались недостаточными, как и гарантии для национальных меньшинств, позаимствованные из договоров, подписанных некоторыми центральноевропейскими странами. По мнению Керзона, для Турции могли подойти только условия Севрского договора, предусматривавшие реституцию утраченной в годы войны собственности представителей национальных меньшинств и гораздо более жесткий контроль за их положением со стороны Лиги Наций. Замысел Керзона был очевиден: выдвижение со стороны Франции этих требований, абсолютно неприемлемых для кемалистов, разрушило бы весь Анкарский договор и снова поставило бы Францию и Великобританию в равное положение по отношению к Анкаре. Во французском ответе снова повторялась мысль о том, что Анкарский договор предоставляет максимально возможные гарантии меньшинствам и никоим образом не ущемляет прав третьих стран в отношении Багдадской железной дороги. Однако, несмотря на все эти разногласия, Форин Оффис всячески старался не делать их достоянием гласности. Попытка нескольких антитурецки настроенных депутатов устроить в палате общин специальные дебаты по этому вопросу была от имени правительства резко пресечена лордом-хранителем печати О. Чемберленом.

Для Франции Анкарский договор был не сиюминутным тактическим маневром, а продуманным актом трезвой долгосрочной политики. Отказ от него означал бы неоправданное изменение политической линии и потому был невозможен. Бриан тщательно следил за процессом его исполнения, в особенности за процессом мирной передачи территорий турецким властям. Понимая неоднозначность этого договора в глазах союзников и части европейского общественного мнения, Бриан следил, чтобы туркам не достались французское оружие и боеприпасы, а также чтобы эвакуация французских войск из Киликии не сопровождалась массовым исходом местных армян в Сирию. Этого, впрочем, избежать не удалось.

Заключение этого договора было встречено во Франции с одобрением. Известный публицист Морис Перно писал: «Соглашение 20 октября есть посредственное воплощение прекрасного принципа. В тот час, когда анатолийские националисты, представляющие собой наиболее жизнеспособный и наиболее деятельный элемент турецкой нации, колебались между Европой и Азией и когда их приверженность азиатской системе, созданной Берлином и Москвой, подвергла многие европейские державы очень серьезным опасностям, долг этих держав состоял в том, чтобы использовать по отношению к туркам умеренность, чтобы удержать их от крайних намерений, которые вызовут отвращение и отчаяние. Первой встав на разумный путь, Франция вдохновлялась не только своими собственными интересами, она послужила делу всей Европы и всего мира». Далее Перно излагал свой взгляд на сущность англо-французских противоречий: «Для наших союзников было совершенно безразличным, что борьба продолжалась в Анатолии, где у них нет интересов. Для нас, напротив, каждый день войны между эллинами и турками приносил какой-то новый убыток. Железные дороги, разрушаемые воюющими сторонами, мосты и произведения искусства, которые они уничтожали, — все это было в большей своей части собственностью Франции и в остальном — залог долга, который немцы перед ней имели (то есть репараций — А.Ф.). Эти огромные сельскохозяйственные владения, на которых война не могла не уничтожить результаты многолетнего труда, представляли собой залог тех займов, на большую часть которых подписывались наши граждане. Одним словом, Англия проводила в Турции политику державы, которой нечего терять. Более того, она и нас заставляла делать это вместе с ней, не желая признать, что наши обстоятельства и наши самые элементарные и самые справедливые интересы нам указывали на иное».

Взгляд из Москвы

Хотя Анкарский договор и сопровождавшие его письма не содержали упоминаний о третьих странах, подписание этого документа вызвало серьезное беспокойство не только в Лондоне, но и в Москве. Как мы уже говорили, одной из причин решительного поворота Франции к протурецкой политике было опасение углубления сотрудничества между Анкарой и Москвой, что трактовалось в Париже как «большевизация» Анатолии, ее попадание в советскую сферу влияния. При откровенно враждебном характере франко-советских отношений это считалось для Франции неприемлемым. В международных отношениях этого периода появилась новая тенденция — борьба Советской России и Франции за влияние в Анкаре.

На деле же советско-турецкие отношения развивались далеко не гладко. Много спорных вопросов возникло в ходе «раздела» Закавказья в результате армяно-турецкой войны 1920 года и «советизации» Армении и Грузии в конце 1920 — начале 1921 года. После заключения Московского договора от 16 марта 1921 года Советская Россия начала поставлять в Турцию оружие, деньги и военное снаряжение, которые сыграли значительную роль в обеспечении победы на Сакарье. Эта помощь оказывалась не только из альтруистических побуждений. С советской точки зрения поражение Турции было бы крайне невыгодно, поскольку оно закрепило бы господство Антанты в Проливах и распространило ее влияние вплоть до границ на Кавказе. В то же время вскоре началось заметное охлаждение отношений, вызванное несколькими причинами. Со стороны советского руководства была предпринята явно неуместная попытка увязать предоставление обещанной помощи Турции с получением концессии на медные рудники на реке Чорох, расположенные на территории, переходившей к Турции по Московскому договору. Это давало повод обвинить Москву в возвращении к «империалистическим» методам. К тому же советская помощь Турции оказывалась с перебоями и не в таких объемах, как было первоначально заявлено (Россия сама страдала от голода). Наметившееся сближение между Советской Россией и Англией (торговый договор, подписанный в один день с договором с Турцией) воспринималось турками как сделка с общим врагом. Наконец, в Анкаре крайне негативно смотрели на заигрывание советского руководства с бывшим лидером младотурок Энвер-пашой, который находился в это время на советской территории. Москва смотрела на Энвера как на «запасной вариант», через которого можно было бы осуществлять свое влияние в Турции, где еще имелись группы «энверистов». Между тем М. Кемаль видел в Энвере личного врага. Советские интриги с ним никак не могли способствовать укреплению дружбы. Наиболее сложным периодом в советско-турецких отношениях было время пребывания в Анкаре полномочного представителя РСФСР С.П. Нацаренуса (май — ноябрь 1921 года). Сближение с Францией рассматривалось в Анкаре как альтернатива односторонне промосковскому курсу, а соперничество Москвы и Парижа позволяло шантажировать ту и другую сторону.

Заключение франко-турецкого договора было воспринято советской стороной как смена курса и поворот к сотрудничеству с Парижем. Подобно тому, как англичане подозревали существование секретных антибританских статей в договоре, российские представители подозревали существование антисоветских. Еще в ходе переговоров Нацаренус писал в Москву об условиях соглашения: «Турки приняли обязательство вести агитацию против Англии в Месопотамии, равно как и прекращение каких бы то ни было национальных движений в сфере влияния Франции. По вопросу о России принято секретное соглашение, по которому турки обязаны искать поводов к разрыву договора, формально оставляя его в силе. По Кавказу турки обязались поддерживать прежние правительства в их борьбе с советскими правительствами закавказских республик, в связи — стоит решение Туркпра (Турецкого правительства — А.Ф.) из присланных нами пяти миллионов (золотых рублей — А.Ф.) оставить у Кара-Бекира один миллион рублей». Нацаренус предлагал оказать давление на Турцию, в частности «принять меры, чтобы Англия не признала этого соглашения… произвести маневры на Кавказе… а также вернуть Греции ее военноспособных граждан, которых мы теперь задерживаем в России». После подписания договора Нацаренус ставил себе в заслугу, что «удалось заставить М. Кемаля отвергнуть статьи франко-турецкого соглашения, направленные против нас», но он был убежден, что «замечается крутой перелом политического настроения турецких общественных кругов в сторону большего сближения и больших уступок Западу». Соглашение с Францией, по мнению этих кругов, следовало как можно скорее дополнить соглашениями с Италией и Англией. Еще более категоричен был советский поверенный в делах (то есть помощник Нацаренуса) В. Михайлов: «Турция быстрым темпом скатывается в объятия союзников». Договор с Францией быстро превратит ее в «самую жалкую колонию». «Армия устала, воевать не может и хочет одного: мира». М. Кемаль «силен более, чем когда-либо», но связан с Францией в том числе и личными денежными интересами. Единственной, и то не очень надежной опорой в Турции для Москвы могли быть «энверисты». С характерным классовым подходом Нацаренус так описывал настроения турецкой торговой буржуазии: «Прекращение войны, финансовая помощь Западной Европы, возможность при помощи ее упорядочить подобную систему, наконец, соблазнительная перспектива проникновения в Месопотамию, на которую указывают им французы, все это толкает сейчас турецкого торгового «середняка» в ряды блока, ориентирующегося на Запад». Об остроте проблем говорит то обстоятельство, что штаб Красной Армии не исключал начала военных действий на советско-турецкой границе весной 1922 года.

Итак, по свидетельству самих советских представителей, Франция благодаря Анкарскому договору сумела достичь одной из главных своих целей — ослабить связь кемалистской Турции с Советской Россией, вбить клин между Москвой и Анкарой. Однако в самом конце 1921 года эту неблагоприятную для России тенденцию удалось переломить благодаря нескольким факторам. В это время Анкару посетил M.B. Фрунзе, формально представлявший Украину, но на деле действовавший в интересах Москвы. Он сделал все возможное, чтобы убедить турецкое руководство в дружественном отношении к нему советского правительства, и пообещал самую широкую помощь Турции. В это же время Энвер-паша, посланный из Москвы в Среднюю Азию, неожиданно «переменил фронт», сбежал в Афганистан, чтобы вскоре возглавить поход отрядов басмачей против советской власти. Теперь Энвер из «запасного варианта» для интриг в Турции превратился в общего врага для советского руководства и Кемаля, что немало способствовало их сближению. В феврале 1922 года, вскоре после отъезда Фрунзе, в Анкару прибыл новый советский полпред С.И. Аралов, который принялся планомерно укреплять советское влияние в Турции, иногда вопреки пассивности и прямому противодействию крайне подозрительных руководителей в Москве.

 

4. Восточный вопрос и конференции в Вашингтоне, Каннах и Генуе (ноябрь 1921 — апрель 1922 года)

Вашингтонское эхо в Старом Свете

Дальнейшее развитие англо-французских противоречий вокруг турецкой проблемы будет сложно понять, если не учитывать их международного контекста, важнейшим элементом которого стала Вашингтонская конференция, открывшаяся 12 ноября 1921 года. Ее официальной целью было ограничение морских вооружений, а также согласование политики великих держав на Дальнем Востоке. Международное значение Вашингтонской конференции заключалось прежде всего в упорядочении системы международных отношений в Тихоокеанском регионе, и в этом смысле она была известным продолжением Версаля, но в то же время знаменовала собой возвращение США в мировую политику после неудачи деятельности Вильсона на этом поприще. Это не могло не повлиять на послевоенный баланс сил в мире, и в этом смысле Вашингтон представлял собой определенную ревизию только что созданного Версальского порядка. На конференции быстро выявились многие противоречия между державами. Интересы США, Великобритании, Франции, Японии, Италии и некоторых других стран переплетались самым тесным образом, порождая множество линий противостояния и, как следствие, множество попыток найти общий язык между одними державами для противодействия другим.

Заметное место среди этих дипломатических интриг принадлежало англо-французским отношениям. Для Франции Вашингтонская конференция была моментом стратегического выбора. Будучи сильнейшей державой континента, она обладала и огромной колониальной империей, для охраны которой требовались значительные военно-морские силы. Во Франции существовала амбициозная программа морского строительства с особым вниманием к подводному флоту. Но ее выполнение при сохранении большой армии неминуемо вызвало бы протест других держав, прежде всего Англии. Выдержать их давление, не поступившись ничем, Франция не могла. Таким образом, ей предстояло выбрать между уже имевшимся положением самой сильной страны континента и попытками войти в число крупнейших морских держав. Эта ситуация нашла отражение во французской печати. До начала конференции французское «общественное мнение» рассчитывало сыграть роль посредника между США и Великобританией в случае жестких разногласий между ними. Но когда это не удалось, во французской печати стали появляться опасения возможной изоляции Франции, что толкало ее к максимальному сохранению и наращиванию своих вооружений (как морских, так и сухопутных) перед лицом германского реваншизма. Газета Le Temps прямо указывала, что согласие Франции на разоружение должно быть увязано с общим обязательством других стран прийти ей на помощь, если она столкнется с опасностями, для преодоления которых недостаточно будет сил, оставленных ей после разоружения.

Бриан свою главную задачу в Вашингтоне видел в том, чтобы избежать любого упоминания о сухопутных вооружениях, так как он прекрасно знал об английских опасениях по этому поводу. 21 ноября он красноречиво изложил французскую позицию. По его мнению, существовало «две Германии», одна из которых готова к искреннему примирению со странами Антанты и выполнению версальских условий, а другая постоянно жаждет реванша. Именно опасения этой «второй» Германии и заставляли Францию содержать большие армии. Возможная альтернатива такому положению вещей состояла в том, чтобы Великобритания и США отважились «сказать Франции: "Мы объединяем наши усилия, вот наша подпись"». Фактически Бриан соглашался рассмотреть вопрос о сокращении сухопутных вооружений в обмен на восстановление англо-американских гарантий военной безопасности Франции.

В Англии эта речь вызвала большое беспокойство. Там сначала обратили внимание лишь на нежелание Франции сокращать сухопутные вооружения. В этот момент Великобритании приходилось уступать американским требованиям равенства военно-морских сил. Это больно било по престижу недавней полновластной «владычицы морей», и возможное усиление Франции вызывало большие опасения в Лондоне. Согласно инструкциям кабинета и Комитета имперской обороны главе британской делегации Баль- ФУРУ, сложившаяся ситуация могла привести к тому, что «через несколько лет Великобритания будет отдана на милость Франции, если нынешние добрые отношения ухудшаться», а французские воинства на континенте могли послужить дурным примером для малых стран Европы: Польши, Чехословакии, Румынии и Югославии (то есть стран «санитарного кордона»). Но Бальфур счел, что главная задача состоит в ограничении французской морской программы, а пререкаться из-за сухопутных вооружений нет смысла.

Бриан покинул Вашингтон 25 ноября, а оставшиеся там французские представители вскоре должны были примириться с закрепленным в Договоре пяти держав приниженным положением Франции в морских вооружениях. Такова была цена за желание иметь сильную армию на суше. В Европе Бриана ждал неприятный сюрприз. Министр иностранных дел Германии Ратенау в конце ноября посетил Лондон и просил англичан предоставить Германии мораторий на уплату репараций в связи с ее тяжелым экономическим положением. Напомним, что это происходило спустя только 6 месяцев после согласия Германии на уплату общей суммы репараций в 132 млрд золотых марок. Определенного ответа Ратенау не получил, но Ллойд Джордж в целом благосклонно отнесся к его предложениям. Во Франции известия об этих переговорах вызвали тревогу.

Благосклонное отношение Лондона к германским просьбам объяснялось заинтересованностью Англии в определенном экономическом оздоровлении Германии, а вместе с ней и многих других стран континентальной Европы. Значительную экономическую выгоду могло принести и возобновление хозяйственных связей с Россией. Улучшение конъюнктуры на континенте дало бы Великобритании широкое поле деятельности для развития собственной экономики, что смогло бы ослабить проблему межсоюзнических долгов. Никаких послаблений в этом отношении от США в тот момент не удавалось добиться, не приходилось также и рассчитывать на американскую помощь в стабилизации европейской экономики. В этих обстоятельствах в правящих кругах Великобритании постепенно начинает созревать идея комплексного подхода к экономическим проблемам Европы с привлечением к их решению России и Германии. Но позиция Франции, в которой центральное место занимали проблемы безопасности, репараций и «царских» долгов, была серьезным препятствием для реализации этих идей. Другие политические разногласия (ситуация на Востоке, подводные лодки и т. п.) также не способствовали взаимопониманию между Лондоном и Парижем.

В разгар переговоров в Вашингтоне и одновременно с новым поворотом репарационной проблемы в настроениях английского руководства происходит перемена взглядов на тактику англо-французских отношений. Не уставая осуждать французский милитаризм, англичане постепенно приходят к мысли использовать «пряник» вместо «кнута», для того чтобы добиться желаемых уступок. 28 ноября Черчилль писал Ллойд Джорджу о недопустимости явного ухудшения отношений с Францией. Он считал желательным согласование британской и французской политики по отношению к Турции и достижение взаимопонимания между Великобританией, Францией и Германией по вопросам экономического возрождения Европы. Но согласование позиций по турецкому вопросу затруднялось существованием Анкарского договора. Привязать Францию к поддержке греков было невозможно, требовалось хотя бы ослабить ее связь с кемалистской Турцией, которую англичане воспринимали как врага. Сделать это можно было только через привлечение Франции к совместному посредничеству между воюющими сторонами (разумеется, на английских условиях). За осуществление этой нелегкой задачи и принялся Керзон вскоре после возвращения Бриана из Вашингтона. Для этого он готов был использовать обеспокоенность Франции безопасностью своих западных границ, хотя и не был сторонником возрождения гарантийного пакта.

Новое «сердечное согласие»: английский и французский взгляд

Английские чиновники «на месте» хорошо видели бесперспективность антианкарской политики своего правительства. Г. Румбольд писал Керзону, что было бы неразумно оставлять связь с Анкарой только в руках французов и итальянцев или же использовать неофициальных агентов. Для связи с кемалистами он предлагал использовать Хамид-бея, одного из агентов Кемаля в Константинополе, или бывшего министра иностранных дел анкарского правительства Бекир Сами-бея. Но Лондон, вместо того чтобы последовать примеру Франции, начал плести интриги, направленные на ее изоляцию. Итало-турецкие переговоры в Анкаре неожиданно зашли в тупик, так как Туоцци заявил, что не уполномочен заключать договоры, а может лишь направить в Рим турецкие предложения. Турецкий посланник в Риме сообщил в Анкару, что за таким поворотом событий, безусловно, стоит Великобритания, которая пытается изолировать Францию и оказать влияние на Италию. Великобритания старалась не допустить дальнейших сепаратных действий своих партнеров по Антанте, так как вкупе с вашингтонскими событиями они угрожали изоляцией ей самой, и притом вовсе не «блестящей». Чтобы избежать этого, Лондону необходима была выработка общей с союзниками политической линии на Востоке. А поскольку Восток был не единственным узлом англо-французских противоречий, англичане предприняли попытку добиться уступок по всему фронту, использовав больное место Франции — ее страх перед германским реваншем.

22 ноября британское правительство обратилось к правительствам Италии и Франции с предложением созвать в начале следующего года еще одну конференцию по турецкому вопросу с участием представителей Анкары. В связи с этим 1 декабря Керзон заявил французскому послу Сент-Олеру, что сначала союзники должны прийти к согласию об общей позиции на такой конференции. Это было возможно лишь в том случае, если Франция избавит своих союзников от возможных неприятных последствий соглашения в Анкаре. Он также разъяснил английскую позицию по морским вооружениям, сокращение которых для Англии было невозможным, пока Европа оставалась «военным лагерем». 5 декабря состоялся новый разговор Керзона с Сент-Олером. Керзон конкретизировал свою позицию, заговорив о возможности заключения англо-французского союзного договора. Сент-Олер говорил, что идея возрождения гарантийного договора 1919 года никогда не найдет поддержки у французского правительства, рассматривавшего этот пакт как «унизительный по форме и бесполезный, даже опасный по своей сути». Германия не станет в точности копировать свои действия 1914 года, прямо вторгаясь на территорию Франции или Бельгии. Вероятнее всего, она спровоцирует Францию к войне, напав на Польшу, с которой Францию связывали гарантийные обязательства. Такая «непрямая» агрессия также должна быть оговорена в договоре. Керзон ответил, что британское общественное мнение не готово к столь широким обязательствам, и повторил, что заключению подобного договора должно предшествовать разрешение всех спорных вопросов. Хотя французский посол говорил от собственного имени, есть сведения, что он действовал по прямому указанию Бриана.

В декабре Бриан сам отправился в Лондон. Перед этим он, идя навстречу пожеланиям Керзона, пообещал показать английскому послу Гардингу переписку Франклен-Буйона с Юсуф Keмаль-беем и «выбросить за борт» все, что не устраивало англичан. 14 декабря Бриан обсуждал возможность англо-французского союза с Керзоном, но подробности этой беседы не отражены в доступных источниках. 19 декабря начались его переговоры с Ллойд Джорджем. Они были посвящены вопросам репараций, экономического положения Германии и всей Европы, а также отношениям стран Антанты и Советской России. Ллойд Джордж отстаивал необходимость их нормализации и был убежден в невозможности полного выполнения Германией репарационных обязательств. Он также предложил созвать общеевропейскую конференцию по экономическим проблемам с участием России и Германии. Бриан не давал прямых ответов на эти предложения, но относился к ним благосклонно.

Только 21 декабря, накануне отъезда из Лондона, французский премьер-министр выдвинул идею всеобъемлющего англо-французского соглашения. Две державы должны были «гарантировать интересы друг друга во всех частях света, тесно сотрудничать во всем и приходить на помощь друг другу, где бы ни подвергались опасности эти интересы». В этом случае возможно будет сокращение «военного бремени» Франции. Далее Бриан высказал неожиданную мысль, что, вероятно, «и другие страны присоединятся к этому соглашению, включая саму Германию». Он считал возможным достичь договоренности, схожей с тихоокеанским Договором четырех держав, недавно подписанным в Вашингтоне. Такое соглашение не будет ни на кого накладывать слишком жестких военных обязательств, но даст странам возможность согласовывать свои действия в случае угрозы существующему status quo. Оно может включать три или четыре державы, но его ядром должен быть крепкий союз между Великобританией и Францией. Бриан предлагал создать вокруг англо-французской комбинации общую организацию по охране мира во всей Европе. По его словам, если остальные страны почувствуют, что две державы объединились для поддержания мира и порядка, новой военной угрозы не возникнет и Германия сочтет за лучшее присоединиться к ним. Ллойд Джордж возражал, что Великобритания не готова к чему-либо большему, чем гарантия помощи Франции на случай прямого германского вторжения. В планах Бриана он видел желание Франции привязать Великобританию к охране границ Польши и Чехословакии, на что она согласиться не могла. Напоследок он высказал пожелание о нормализации отношений с Россией, чтобы не допустить ее сближения с Германией, и заручился согласием Бриана на созыв европейской экономической конференции. Разговор был отложен до намечавшейся межсоюзнической конференции в Каннах, куда руководители Франции и Великобритании решили прибыть заранее.

Объяснение позиций двух ведущих европейских держав в этот период, на наш взгляд, заключается в следующем. В Вашингтоне они почувствовали сильное давление со стороны США, поэтому и Бриан, и Ллойд Джордж стали задумываться о путях самостоятельного оздоровления Европы. Планы Ллойд Джорджа носили, в первую очередь, экономический характер и предполагали восстановление условий для развития европейской торговли с участием Германии и России. Связанные с этим спорные вопросы предполагалось разрешить на специальной экономической конференции. Планы Бриана, напротив, были скорее политическими и предполагали формальное закрепление доминирующего положения Франции на континенте. Такая система требовала сдерживания реваншизма побежденных стран (Германии в первую очередь, но также Венгрии и, возможно, Болгарии). С этой целью создавалась французская система «восточных союзов» к известному участию в которой Бриан хотел привлечь и Великобританию. Форма, в которую облекались эти планы (многостороннее общеевропейское соглашение вокруг двустороннего англо-французского союза), была, по существу, первой из тех общеевропейских и пацифистских инициатив, которые будут связаны с именем Бриана в последующие годы. Но ситуация в Малой Азии была диаметрально противоположна. Здесь Францией двигал в основном экономический интерес, а Великобританией — военно-стратегический. Франция оказалась здесь фактическим союзником побежденной страны — Турции, в то время как Великобритания всячески пыталась сдержать ее «реваншизм». Но при всем этом как европейские, так и азиатские планы каждой из двух держав нуждались хотя бы в одобрении другой стороны. Поэтому для рубежа 1921–1922 годов характерны поиски путей сглаживания англо-французских противоречий при сохранении твердых позиций каждой из стран по фундаментальным вопросам.

Канны и «Каносса» Аристида Бриана

Несомненным признаком того, что Франция не собиралась пересматривать в угоду англичанам Анкарский договор, стало начало его практического осуществления. К концудекабря французские войска покинули Киликию, несмотря на протесты армянофилов всех стран. В Форин Оффис постоянно поступали сведения, что уходящая французская армия оставляла большое количество военных материалов кемалистам, а также перевозила к ним новые партии вооружений морем. Косвенным подтверждением могло служить то, что Франция (как и Италия) вопреки настояниям Англии упорно отказывалась разрешить Греции досмотр своих кораблей, идущих в порты, контролируемые турецкими националистами.

В этой ситуации перед британским руководством вновь встал вопрос об отношении к событиям в Анатолии. В «среднем звене» сотрудников Форин Оффиса четко обозначились две точки зрения на эту проблему. Г. Румбольд видел английские интересы в регионе в следующем: Турция не должна была быть центром панисламской пропаганды; Турция не должна иметь возможности легко атаковать Месопотамию; Проливы должны оставаться открытыми; свобода деловой активности британских подданных в Турции должна быть гарантирована. Никакого упоминания о Греции в этой программе нет.

В то же время Р. Ванситтарт писал Керзону, что сохранение греческой армии на занимаемых ею позициях было бы выгодно для Англии, так как греки прикрывали расположение английских войск в зоне Проливов. Пребывание греков в Малой Азии могло также быть использовано как рычаг давления во время переговоров с кемалистами. В связи с этим Ванситтарт предлагал разрешить Греции разместить в Англии заем, но при этом попытаться не вызвать подозрений в нарушении нейтралитета. Остававшиеся в Лондоне греческие министры действительно добивались английского займа. Очевидно, им удалось наладить контакт с некоторыми членами правительства. 21 декабря британский министр образования Г. Фишер на заседании кабинета указал на неудовлетворительное состояние греческой армии, которая «в интересах союзников должна продолжать свое существование, пока не завершатся переговоры с турками». По его предложению кабинет согласится на размещение греческого займа в лондонском Сити. 40 % полученных денег Греция должна была истратить в Англии. На следующий день Д. Гунарис подписал с канцлером казначейства Р. Хорном соглашение о займе на сумму 15 миллионов ф. ст. Впоследствии, правда, оно не было реализовано.

Все это указывало на новое изменение роли Греции в политике Великобритании. Она была уже не орудием борьбы с кемалистами, а только лишним козырем Англии на предстоящих переговорах с ними.

О разногласиях и колебаниях в британском руководстве свидетельствует и история попыток установления контактов с Анкарой, возобновленных осенью 1921 года. Румбольд поддерживал постоянный контакт с кемалистским агентом в Стамбуле Хамид-беем, но использовал он этот канал в основном для получения информации о происходящем в Анатолии. Более серьезные усилия были предприняты генералом Гарингтоном. В начале декабря он послал нескольких офицеров во главе с полковником Генри в городе Треболи на черноморском побережье для встречи с представителями кемалистов и передачи им предложения о перемирии с греками, но никаких полномочий на ведение переговоров эта миссия не имела. И военное министерство, и сам Гарингтон выступали за скорейшее соглашение с кемалистами для предотвращения прямого военного столкновения с ними, но Форин Оффис во главе с Керзоном надеялся извлечь максимальные политические выгоды из существующей ситуации до примирения с Анкарой, а премьер-министр вообще скептически оценивал саму возможность диалога со сторонниками Кемаля. Итак, накануне Каннской конференции Ближний Восток оставался слабым местом британской внешней политики, что усугублялось отсутствием четкой политической линии в этом регионе.

Конференция в Каннах открылась в начале января 1922 года. Ллойд Джордж и Бриан встретились за два дня до ее официального открытия. Их первый разговор был фактическим продолжением лондонских переговоров. Речь сразу зашла о предполагаемом союзе или гарантийном договоре. Бриан снова предлагал формирование вокруг англо-французской Антанты новой организации по поддержанию мира ввиду неэффективности в этом вопросе Лиги Наций. Ллойд Джордж отвергал эту идею, ссылаясь на британское общественное мнение и позицию доминионов. Он понимал, что Бриан в завуалированной форме предлагает Англии защищать интересы Польши и Чехословакии, и заявлял, что максимум, на что может пойти Великобритания, — это простая гарантия территории Франции от вторжения Германии. Она может быть оформлена как «Антанта», но, как и в 1904 году, ей должно предшествовать урегулирование всех спорных вопросов. Затем Ллойд Джордж выдвинул четыре условия для достижения согласия: Франция должна найти общий с Англией подход по отношению к Турции, статусу Танжера, пересмотреть свою программу строительства подводных лодок и согласиться на созыв общеевропейской экономической конференции с участием Советской России. Аргументы Ллойд Джорджа были просты: Франция хочет репараций и гарантий безопасности, Англия хочет экономического восстановления Европы. Если Франция хочет добиться своих целей, она должна помочь Англии добиться своих. Свои условия Ллойд Джордж изложил в письменном меморандуме.

На следующий день Бриан снова согласился на созыв экономической конференции и выразил желание обсудить вопросы Турции и Танжера с лордом Керзоном. О планах возможного союза Бриан говорил, что слишком четкая привязка гарантийного пакта к четырем английским условиям произведет неприятное впечатление на французское общественное мнение. Ллойд Джордж пошел ему навстречу, заявив, что принципиальное значение имеет лишь вопрос о подводных лодках. Договорились включить в будущий договор пункт о консультациях между адмиралтействами для приведения в соответствие морских программ. Был подготовлен новый проект английского меморандума, где единственным условием для гарантий оставался вопрос о подводных лодках. Но Бриан скорее всего не успел прочитать этот документ.

11 января он покинул Канны для консультаций со своим правительством, пообещав вернуться через день. По приезде в Париж он смог убедиться, насколько далеко зашло недовольство его политикой (прежде всего в Германском вопросе) в палате депутатов и в его собственном кабинете. 12 января он выступил перед палатой с защитой своей позиции. Ему практически удалось склонить палату в свою пользу, но в конце речи он объявил о своей отставке, мотивируя это тем, что он не может продолжать дипломатические переговоры, не имея надежных тылов в собственной столице. Из-за отставки французского правительства работа конференции была прекращена. Единственным решением, которое она успела принять, был созыв в ближайшем будущем общеевропейской экономической конференции в Генуе.

Несмотря на неудачу Каннской конференции, она сыграла большую роль в прояснении подхода сторон к ряду международных проблем. Объединение в рамках «четырех условий» Ллойд Джорджа самых разнородных вопросов, в том числе и Восточного, указывает на их несомненную взаимосвязь. Такая позиция Ллойд Джорджа была полностью поддержана, например, влиятельным журналом Economist. «Что бы ни произошло в Париже, Каннская конференция остается важным рубежом из-за ясного обещания Великобритании поддержать Францию своими морскими, военными и воздушными силами в случае германской агрессии. Это предложение должно положить конец англо-французским пререканиям вокруг деталей и вернуть нас к фундаментальным основам. Взаимопонимание между союзниками и Германией по экономическим и политическим вопросам необходимо, но для Великобритании единственная дорога в Берлин лежит через Париж. Однако соглашение между Англией и Францией с ограниченными целями вызывает у нас подозрение. «Сердечное согласие» 1904 года базировалось на договоренности по тем вопросам в Азии, Африке и Америке, по которым было возможно расхождение интересов между Великобританией и Францией. Схожее соглашение, которое будет охватывать не только европейские дела, но также турецкие и прочие проблемы Ближнего Востока, является в 1922 году необходимостью, без которой военный пакт будет пустой претензией и источником слабости для обеих сторон». Итак, в Каннах англичане выработали свой ответ на инициативу Бриана по созданию европейской системы безопасности на базе англо-французского союза. Английский план состоял в заключении с Францией двух соглашений: гарантийного пакта на самых ограниченных условиях, и «Антанты», схожей с соглашением 1904 года, которое обеспечило бы французское содействие в целом ряде важных вопросов.

Пуанкаре тянет время

Новым премьер-министром Франции стал главный противник Бриана Р. Пуанкаре. В вопросах внешней политики он занимал бескомпромиссную позицию, особенно когда дело касалось Германии иди иностранных кредиторов Франции. Он давно уже упрекал Бриана в том, что тот идет на слишком большие уступки англичанам в вопросе репараций и одновременно излишне их раздражает сотрудничеством с кемалистами, в частности Анкарским договором. Но сам Пуанкаре, выдвигая гораздо более жесткие требования в Германском вопросе, на Востоке в основном следовал политике своего предшественника. Ллойд Джордж имел возможность встретиться с Пуанкаре на обратном пути из Канн. Говоря о возможном гарантийном пакте, Пуанкаре, как и Бриан, согласился на необходимость предварительного согласования позиций по спорным вопросам, но добавил, что ему потребуется время для того, чтобы как следует разобраться в проблемах Турции и Танжера. При этом он выдвинул совершенно новое условие: будущий англо-французский договор должен обязательно сопровождаться военной конвенцией. Для Ллойд Джорджа это было абсолютно неприемлемо.

Через несколько дней Керзон специально приехал в Париж, чтобы обсудить с Пуанкаре турецкие проблемы. Керзон предложил как можно быстрее собрать Верховный Совет Антанты, на что уже было получено согласие Бриана. Пуанкаре ответил, что державы сначала должны прийти к полному согласию путем обмена нотами. Керзон возразил, что «обмен нотами может длиться неделями, а ситуация очень серьезна… В марте или апреле погодные условия снова станут благоприятны для военных действий. Если они начнутся снова, шанс для мирного урегулирования, возможно, будет упущен и державы будут выглядеть чрезвычайно глупо (extremely foolish)». Пуанкаре, видимо, желая любой ценой оттянуть решение вопроса, сказал, что британские условия скорее всего не удовлетворят турок, что он готов к посредничеству между греками и турками, но требуется согласие палаты депутатов, которая не примет никакого принуждения по отношению к туркам, поскольку «нигде во Франции нет симпатии к Греции». Керзон заметил, что речь идет не о посредничестве, а о выработке союзниками нового мирного договора с Турцией. Независимо от взглядов французской публики или парламента решения должен принимать Верховный Совет. Пуанкаре еще раз упрекнул Англию в излишнем филэллинстве: «Дело было бы менее сложным, если бы мы действовали в интересах Великобритании, Франции и Италии, но… все, что делается для греков, будет плохо принято во Франции, где они уже рассматриваются не как союзники, а почти как враги». Видя такое упрямство, Керзон применил последний аргумент: «Французское правительство часто просило нас помочь ему в проведении в жизнь Версальского договора и само применяло меры принуждения. Несомненно, нет никакой разницы между случаями с Германией и с Турцией. Если вы составляете договор, вы должны быть готовы заставить его выполнять». Но Пуанкаре ответил, что Франция готова к санкциям против Турции за нарушение договора, но договора еще нет. Лишь когда Керзон заговорил о Танжере, Пуанкаре сменил тон. Он вдруг заявил, что Франция желает ликвидировать все вопросы, которые разделяют две страны, а британское правительство «может всегда рассчитывать, что он приложит все усилия, чтобы сотрудничать преданно и честно с Великобританией, и что он сожалеет о defaut de methode и о беспорядочности (irregularity) Анкарского договора, что было «ошибкой, а не преднамеренной акцией». Согласно воспоминаниям Гардинга, который был переводчиком при этом разговоре, Пуанкаре в конце беседы сказал, что он вовсе не торопится подписывать гарантийный пакт, который может подождать, пока не будут разрешены марокканские и турецкие проблемы, но в опубликованном протоколе этих слов нет. При обсуждении этих переговоров в британском кабинете спустя два дня Керзон сказал, что Пуанкаре, похоже, специально затягивает вопрос, чтобы дать туркам время разгромить греков.

Итак, Пуанкаре оказался еще большим туркофилом, чем Бриан. В Анкарском договоре его не устраивала форма, а не суть. Его тактика заключалась в том, чтобы затянуть время и отсрочить выработку новых предложений по турецкому вопросу (новым поводом вскоре стал очередной правительственный кризис в Италии). Всего за год Франция и Англия поменялись местами. В начале 1921 года Англия (и в особенности Ллойд Джордж) при внешней готовности к переговорам заранее рассчитывала на их затяжку и провал, теперь же такую позицию заняла Франция. Причина в том, что если в 1921 году была надежда на победу греков, то теперь время работало на турок, которых французы неофициально подталкивали к началу наступления. Очевидно, выгоды от вероятной турецкой победы Пуанкаре ценил выше, чем предлагавшийся англичанами гарантийный пакт. По крайней мере он не собирался жертвовать французской позицией в турецком вопросе ради заключения пакта, хотя Керзон считал, что пакт является вопросом выживания для французского кабинета (об этом он откровенно писал Гардингу). Это не означало, что Турция для Пуанкаре значила больше, чем Германия. Как уроженец Лотарингии он был яростным германофобом и даже заслужил прозвище «Пуанкаре-война». Он был не прочь использовать ситуацию на Востоке для решения европейских проблем, но только на выгодных для Франции условиях. Французская позиция была еще раз подробно изложена в официальной ноте Сент-Олера Керзону. Французский посол откровенно писал, что если британские предложения «принимают во внимание» позицию Греции, то французские должны учитывать требования турецкой стороны. Предложенный им план предполагал широкие уступки туркам по всем статьям договора, за исключением финансовых и экономических. В частности, французы резко возражали против выделения любых особых административных единиц для армян (в Киликии) и греков (в Смирне), что предусматривалось британскими проектами.

В Англии ход переговоров с Францией вызывал живейший интерес. 8 февраля в английском парламенте обсуждение традиционной речи короля превратилось в широкую дискуссию по вопросам внешней политики. На первом плане стоял предполагаемый англо-французский гарантийный пакт. В одних выступлениях (Г. Барнс) звучала мысль о возможности нового раскола Европы в случае заключения пакта и ненадежности Франции как партнера: «Наш опыт французской политики в прошлом и наш опыт, связанный с Анкарским договором и ближневосточной проблемой, не таков, чтобы заключать пакты с Францией или с любой другой страной». Другие парламентарии (например, генерал Таунсхенд, побывавший в турецком плену и известный как наиболее последовательный английский туркофил) говорили о необходимости тесного союза с Францией на Ближнем Востоке и в Европе. Но во всех, даже противоположных по смыслу, выступлениях одинаково признавалась тесная связь Германского и Восточного вопросов. Выступавший от имени правительства О. Чемберлен лишь подчеркнул важность дружественных отношений с Францией «с договором или без него».

Сохранявшиеся расхождения во взглядах двух правительств на турецкую проблему еще раз проявились во время поездки в Европу министра иностранных дел анкарского правительства Юсуф Кемаль-бея. Он отправился в это путешествие по личному приглашению Франклен-Буйона. По словам самого министра, цель поездки заключалась в «основательной разведке Запада, возможности нащупать пути заключения мира с Грецией, получения Константинополя и Проливов, выяснения позиций Франции, Италии и, главное, Англии». И в Лондоне, и в Париже Юсуф Кемаль-бей главным условием перемирия выставлял предварительную эвакуацию Анатолии греческими войсками, а единственно возможными условиями окончательного примирения называл Национальный обет. После встреч с Франклен-Буйоном в Марселе и с Пуанкаре в Париже Юсуф Кемаль-бей утвердился во мнении, что Франция намерена поддерживать все устремления националистов. Он смог собственными глазами увидеть партию военного снаряжения, предназначенную для отправки туркам в Анатолию. Однако Керзон не соглашался с турецкими предложениями и выдвигал свои условия: защита национальных меньшинств, нейтрализация Проливов, признание довоенных долгов.

Индийский аспект турецких проблем

Долгая затяжка решения Восточного вопроса вызывала в Великобритании сильное беспокойство. Керзон, пытавшийся проводить политику нейтралитета и арбитража, сталкивался с противодействием не только со стороны континентальных союзников, но и со стороны своих коллег. В Англии к этому времени уже четко оформились «протурецкая» и «прогреческая» группировки, каждая из которых имела основания для недовольства политикой Керзона. Ллойд Джордж сохранял свои филэллинские симпатии, хотя и несколько устранился от прямого вмешательства в восточные дела. «Протурецкая» группировка была в основном связана с Военным министерством и с англо-индийскими кругами. «Турецкая дилемма» приобрела особенно драматичный характер в связи с плачевным положением греческой армии и истощением собственных ресурсов Греции, которая отчаянно добивалась английского займа, а также в связи с обострением индийского вопроса.

Эта ситуация нашла отражение в прессе и публицистике. Журнал Economist в статье, сочувственной к грекам, писал, что в случае победы Кемаля, который получал помощь от Франции, «Греция, которая служила орудием против турецких националистов, будет принесена державами в жертву необходимости умиротворения их мусульманских подданных путем подпирания (bolstering up) дряхлой турецкой империи». В то же время имам крупнейшей лондонской мечети Хваджа Камаль Уд-Дин писал в своей злободневной брошюре: «Само распределение турецких территорий сделало очевидным религиозный характер, который придавался борьбе. Христианские меньшинства под турецкой властью стали только предлогом для раздела и внешней интервенции… Греко-турецкая война только подтвердила это мнение. В то время, как индийский мусульманин посылает помощь анкарскому правительству, он видит, как британское правительство облегчает оказание такой помощи его врагам — грекам».

Пожалуй, никогда еще мусульманский фактор в британской политике не заявлял о себе столь явно, как в начале 1922 года. В Форин Оффис только в январе было направлено два меморандума Лондонской мусульманской лиги с протестами против прогреческой политики Великобритании. В Индии антибританские волнения не прекращались с 1919 года. Британские власти по старой традиции стремились опереться на мусульман, которых считали лояльными, но в начале 1920-х годов возникла реальная возможность объединения индусских и мусульманских сил в борьбе против английского господства. Большую роль в этом играла деятельность Халифатского комитета, поддержанная Индийским национальным конгрессом. В августе-декабре 1921 года на Малабарском берегу в Индии произошло восстание мусульман Мопла под халифатскими лозунгами. Зимой 1921–1922 года началась широкая кампания гражданского неповиновения (хатрал), ответом на которую стал арест М. Ганди. Перспектива присоединения 70 миллионов мусульман к этой кампании серьезно беспокоила английские власти. Между тем английская политика по отношению к Турции (длительная оккупация Константинополя и фактическая поддержка Греции) была сильнейшим раздражителем для мусульман, и «англо-индийцы» всеми силами старались обратить на это внимание правительства.

В начале марта Э. Монтегю опубликовал свою переписку с вице-королем Индии лордом Ридингом, в которой излагались требования индийских мусульман о передаче Турции Константинополя, Адрианополя и Смирны, отмене капитуляций, сохранении верховной власти халифа над «Святыми местами» в Аравии и свободы арабских стран Азии от немусульманского господства или контроля. Такое поведение Монтегю означало полный разрыв с политикой коалиционного правительства, и он покинул пост министра по делам Индии. По словам турецкого историка, это лишило националистов услуг очень важного союзника в Лондоне. Правда, туркофильство Монтегю вовсе не означало его симпатий к кемалистам, которых он (наряду с египетскими и индийскими националистами, а также панисламистами) считал одним из звеньев гигантской политической кампании против Британской империи, руководимой из Советской России. Именно в таком свете ситуация на Ближнем Востоке изображалась в письме, направленном Министерством по делам Индии в Форин Оффис еще в декабре 1921 года. Программа главы индийского ведомства заключалась во всемерной поддержке авторитета турецкого султана-халифа с целью фактического управления через него всем мусульманским миром. В статье журнала Economist по поводу действий Монтегю говорилось, что выполнение индо-мусульманских требований было бы неоправданным отступлением для Великобритании. «Турецкая империя была ведущим фактором большинства европейских войн прошлого века, и сейчас она грозит стать ведущим фактором в Индии на критическом этапе движения к самоуправлению… Последствия нынешнего кризиса, хотя и затруднят задачу лорда Керзона, смогут, мы надеемся, заставить правительство вернуться к фундаментальным основам и строить свою политику на четко обозначенных принципах, а не на оппортунизме».

И снова конференции

После долгих задержек в Париже наконец открылась межсоюзническая конференция по Турции. Незадолго до этого тот же Economist поместил большую статью, посвященную анализу англо-французских взаимоотношений на Востоке. В ней содержался открытый упрек в адрес Франции за сепаратные действия, в особенности за Анкарский договор, и выражалось мнение, что, если на конференции созданный этим договором раскол между союзниками не будет ликвидирован, он перерастет рамки локального скандала и станет влиять на англо-французские отношения в целом. Вместе с тем автор статьи показал глубокое понимание французской позиции. По его мнению, Анкарский договор был «разрывом с единой англо-французской политической линией, которая устраивала британское правительство, но которая становилась все более затруднительной для Франции».

В ходе четырех дней переговоров (22–26 марта) англо-французские противоречия проявились с новой силой. Позицию Пуанкаре в ходе обсуждения можно охарактеризовать как «политику авансов» по отношению к Турции. По словам Керзона, «подход господина Пуанкаре заключался в уступках туркам по всем пунктам». И действительно, Пуанкаре, например, настаивал, чтобы эвакуация греческих войск началась сразу после перемирия, еще до начала переговоров об окончательном мире. Керзон же считал целесообразным сохранять во время переговоров греческую армию в Анатолии, чтобы иметь дополнительный рычаг давления на Анкару. В итоге конференция выработала новые мирные предложения, включавшие защиту прав меньшинств при участии Лиги Наций, создание с ее помощью «армянского очага», установление демилитаризованной зоны в районе Проливов, европейскую границу по линии Родосто — Мидия, передачу Смирны Турции, а Адрианополя Греции при условии участия в управлении этими городами, соответственно, их греческого и турецкого населения, установление численности турецкой добровольной армии в 85 тыс. человек (по Севрскому договору — 50 тыс.), создание экономической системы, совместимой с турецким суверенитетом, для охраны интересов держав в Турции и обеспечения платежей по Оттоманскому долгу, учреждение комиссий для пересмотра режима капитуляций. Предлагалось созвать конференцию для выработки договора на основе этих предложений, которые были в основном творением Керзона. Все важнейшие уступки делались за счет Греции, а статьи Севрского договора, наиболее выгодные Великобритании, оставались практически неизменными. В частности, сохранялась возможность для фактического английского господства над Проливами. Пуанкаре в ходе переговоров предпочитал не спорить с Керзоном, так как понимал, что реальный исход событий решается вовсе не в Париже. Его отношение к итогам конференции хорошо видно из его комментария, сделанного сразу после ее закрытия. Он сказал, что решения конференции — не более чем «предложение о посредничестве, а ни в коем случае не ультиматум. Если Турция считает, что предложенная граница во Фракии не соответствует ее надеждам, мы не окажемся в тупике, и всегда можно будет снова начать переговоры на другой основе». Такое заявление было почти открытым подстрекательством турок к дальнейшему сопротивлению.

Мартовские предложения хотя и предполагали существенный пересмотр почти всех статей Севрского договора, но были недостаточны для кемалистов, так как во многом расходились с Национальным обетом. С.И. Аралов так передавал первую реакцию анкарского правительства: «Предложение это является ловким ходом Англии, желающей показать перед всем миром, и главным образом мусульманским миром и Индией, свои миролюбивые якобы намерения, и всей Антанты, и что если военные действия не прекратятся, то они не прекратятся по вине Ангорского правительства, и тем самым Ангорское правительство будет дискредитировано в глазах мусульманского мира, а также будет дискредитировано и в глазах анатолийских крестьян и всего населения, уставшего от многочисленных войн». В своем официальном ответе Анкара соглашалась лишь на перемирие при условии немедленного вывода греческих войск из Анатолии, после чего возможны были бы переговоры о мире. Антанта ответила отказом. Греки тоже были разочарованы и считали, что от них требуют слишком больших уступок. Чтобы не вступать в конфликт с Антантой, греческое правительство заявило, что не будет отвечать на предложение о перемирии, пока турки его не примут.

Таким образом, новые парижские предложения не разрешили Восточного вопроса, который продолжал оставаться «зияющей дырой» в созданной Антантой системе мирных договоров. Не лучше обстояло дело и в Европе, экономическое восстановление которой было не менее необходимо Великобритании, чем «замирение» Турции на выгодных условиях. С 10 апреля по 19 мая в Генуе проходила экономическая конференция, задуманная Ллойд Джорджем еще осенью 1921 года. Главным вопросом на конференции были отношения с Россией, крупнейшим кредитором которой была Франция. Пуанкаре нуждался в поддержке Ллойд Джорджа и болезненно воспринимал всякий намек на двусторонние контакты англичан с советскими представителями (очевидно, опасаясь, что Ллойд Джордж последует примеру Бриана и заключит с Россией сепаратный договор), хотя ничего подобного не входило в планы Ллойд Джорджа. Благодаря усилиям Англии турецкие проблемы на конференции не обсуждались. Советская делегация сначала требовала приглашения в Геную представителей Анкары, однако получила однозначный отказ. Франция же сделала все возможное, чтобы вынести за рамки конференции Германский вопрос, который все же постоянно витал в воздухе. Рапалльский договор, заключенный 16 апреля, еще больше подлил масла в огонь, так как возможное русско-германское сближение давно было одним из худших опасений Лондона и Парижа. В разгар конференции Ллойд Джордж предложил ее участникам принять общую декларацию о ненападении друг на друга, надеясь таким образом помочь возрождению европейской торговли, но после этого сразу всплыли многочисленные территориальные проблемы, оставшиеся в наследство от Парижской мирной конференции 1919 года, и стало ясно, что эта инициатива обречена на неудачу. В отношениях с Россией также никакого прогресса достигнуто не было.

Неудача Генуэзской конференции, которая должна была стать кульминационным моментом в превращении Версальской системы в «подлинный мир», отсутствие сдвигов в Восточном вопросе выглядели как серьезное поражение всей внешнеполитической линии Великобритании. К тому же вскоре после окончания конференции произошло новое обострение репарационной проблемы. Пуанкаре прямо заговорил о возможности односторонних силовых акций со стороны Франции. В «среднем звене» руководителей Форин Оффиса снова стали возникать предложения заключить гарантийный пакт с Францией в обмен на сотрудничество Франции в других вопросах (Турция, репарации, подводные лодки), но Керзон с порога отметал все подобные идеи. После долгих проволочек англо-французский договор так и не был подписан.

В течение семи месяцев — с ноября 1921 по май 1922 года — почти вся международная политика была так или иначе связана с тремя конференциями — в Вашингтоне, Каннах и Генуе. Ни одна из них не затрагивала Восточный вопрос напрямую, но он неизменно присутствовал во всех политических расчетах и комбинациях. Вашингтонская конференция в известной мере толкала Англию и Францию к сближению под общим давлением США, и обе страны строили планы «Европы для европейцев». Во французской интерпретации они выглядели как система общеевропейской безопасности, основанная на союзе двух великих держав, а в британской — как органическая система торговых связей с участием России и Германии. Оба плана обсуждались на конференции в Каннах. Реализация любого из них требовала сотрудничества двух держав. Для того чтобы подтолкнуть Францию к участию в британском плане, англичане пытались использовать обещание возобновления гарантийного пакта 1919 года. Но сближению двух стран препятствовали разногласия по двум принципиальным вопросам — репарационному и турецкому. Проблему репараций новый французский премьер-министр Пуанкаре готов был использовать для утверждения господствующей роли Франции на континенте, что не могло понравиться англичанам. Но наиболее явным было противостояние двух держав на Востоке, где при общем внешнем нейтралитете они негласно поддерживали разные воюющие стороны. Хотя политическая линия Керзона имела вид излюбленной английской тактики «третейского судьи», присутствие греческих войск в Малой Азии было его главным козырем. Парижские предложения, выработанные в марте под руководством Керзона, в случае их принятия и при успешном окончании Генуэзской конференции создали бы ситуацию, когда военно-политическое господство Великобритании в Bocточном Средиземноморье сочеталось бы с ее торговым могуществом на континенте. Но этим планам не суждено было сбыться вследствие провала Генуэзской конференции и отказа Анкары от парижских предложений. Немаловажную роль в этом сыграло скрытое и явное противодействие Франции, по-прежнему стремившейся к соединению военно-политического господства в Европе с экономическим доминированием в Турции.

 

5. «Патовая ситуация» (май — август 1922 года)

Когда Генуэзская конференция уже подходила к бесславному концу, становилось ясно, что парижские усилия союзников тоже не дали результата, и Анкара отказалась их признать. В Лондоне возникло мнение, что здесь не обошлось без попустительства Франции. Пуанкаре решительно выступал против любых «ультиматумов» по отношению к туркам, поскольку «это только даст экстремистам предлог для продолжения борьбы». Французское правительство с энтузиазмом согласилось на предложение Анкары организовать встречу представителей Антанты и Турции на военном корабле в Мраморном море недалеко от города Исмид (Измит). Принятие этого предложения означало бы вступление в переговоры с кемалистами до принятия ими парижских решений и отказ от тезиса об их неизменности как основы мирного урегулирования. Это было бы равносильно признанию неудачи посреднической миссии, а значит, и всей восточной политики Керзона. Идея такой конференции в корне противоречила роли «посредника», которую Керзон хотел возложить на Антанту. По его словам, на предполагаемой исмидской встрече «одна из заинтересованных сторон будет иметь конференцию, созванную только ради нее, у которой не может быть другого результата, кроме оттягивания той конференции, которая была предложена по общему согласию в Париже, и обреченную в любом случае на фиаско, которое будет не только унизительным, но и катастрофическим». Гардингу было поручено передать французскому правительству, что в случае отклонения парижских предложений Великобритания будет действовать самостоятельно и в первую очередь опубликует всю корреспонденцию по данному вопросу. Румбольд высказал мнение, что на любых переговорах с кемалистами французы будут идти на постоянные уступки, что особенно опасно, так как неудача Генуэзской конференции еще более сблизила турецких националистов с большевиками. И все же принятие французских предложений было бы лучше, чем разрыв с союзником, после которого вся ответственность за конфликт с Кемалем падет на Англию. Однако 7 июня Гардинг сообщил французскому правительству британскую точку зрения: парижские предложения должны быть полностью приняты или полностью отвергнуты. В последнем случае британское правительство оставляло за собой полную свободу действий. Затея с исмидскими переговорами не удалась, но еще неоднократно выдвигались предложения о созыве прелиминарной конференции в Бейкосе, Константинополе, Венеции и т. п. Англичане даже вынуждены были вслед за французами отказаться от обязательного соблюдения парижских условий. Но все эти попытки не принесли результата.

Между тем Франция продолжала укреплять свои позиции в Турции. Не дожидаясь полного урегулирования Восточного вопроса, французские предприниматели спешили пожинать плоды Анкарского договора. Французская компания «Гроеланд» еще в марте начала переговоры с Анкарским правительством о концессии на постройку порта в Мерсине, который стал для Анатолии «широким и светлым окном на Запад» после ухода оттуда французских войск. Другая французская компания, «Уннен», начала зондировать почву в Анкаре на предмет концессии на разработку нефтяных источников в районах Терджана и Вана. По выражению С.И. Аралова, «французы шныряют по всем углам Анатолии, ведут пропаганду, завязывают связи, заигрывают». В то же время своей выгоды не упускали и итальянцы. Анатолийские порты обслуживались преимущественно пароходами компании «Ллойд- Триестино» Та же компания занималась распространением итальянских товаров во внутренних районах страны и заключила с Анкарским правительством соглашение о поставке грузовых автомобилей. Но все эти инициативы по размаху не шли ни в какое сравнение с грандиозными планами американцев. Представитель фирмы «Фаундейшн Компани» приехал в Анкару, чтобы вести переговоры о концессии на строительство железных дорог, портов, фабрик и эксплуатацию рудников. На эти цели компания ассигновала 100 млн. долларов. В планы американцев входило строительство железной дороги Самсун — Сивас — Эрзурум — Ван и далее на соединение с персидскими дорогами, а также с ветками через Анкару к Александретте и Мерсине. В компании участвовали капиталы треста «Стандарт Ойл». С.И. Аралов констатировал: «В Анатолии уже завязывается узел международных экономических отношений, и здесь возможна взаимная конкуренция иностранцев». Анкарское правительство благосклонно смотрело на все эти предложения, но выдвигало жесткие условия возможных концессий — 50-процентное турецкое участие и наем только турецкого административного персонала.

В политической сфере из западных держав наибольшим влиянием пользовалась Франция. В этом смысле наиболее примечательна была деятельность французского полковника Мужена, одного из ближайших сотрудников Франклен-Буйона. Он прибыл в Анкару в начале июня в качестве представителя Франции. Его миссия возбудила некоторые подозрения в Лондоне, но французы снова заверили союзников, что их контакты с кемалистами не принесут вреда общесоюзническому делу. В своем первом интервью турецкой прессе Мужен заявил, что Франция желает мира, который бы учитывал национальные устремления Турции. Кроу расценил эти слова как «поистине чудовищную (monstrous) речь, произнесенную союзником по отношению к нашему общему врагу». Но если слова Мужена и противоречили устремлениям Англии, главным соперником он считал другую страну. Сразу по прибытии в Анкару Мужен начал посылать в Париж телеграмму за телеграммой, в которых настаивал на необходимости самой дружественной политики по отношению к турецким националистам. Главным его аргументом было то, что в противном случае Анатолия окажется в объятиях большевистской России, так как в случае продолжения войны советская помощь будет жизненно необходима туркам. Одна из главных задач Мужена состояла в том, чтобы противопоставить свое влияние деятельности советского полпреда Аралова, снискавшего себе большую популярность в кемалистских политических кругах. Аралов же старался «доказать различие между дружбой и помощью туркам со стороны Сов. России и капиталистической державой». Таким образом, начался новый виток франко-советского соперничества за влияние в Анкаре. Французский посланник, превышая свои полномочия, даже предлагал Кемалю заключение франко-турецкого военного союза и компромиссный мир с Англией, но Кемаль отверг эти предложения. Активность полковника Мужена совпала по времени с мощной антисоветской кампанией, начатой во Франции в связи с неуступчивостью России в вопросе о царских долгах.

Миссия Мужена еще раз показала Кемалю, насколько сильны протурецкие настроения во Франции. Надо сказать, что французы не ограничивались словами. К середине июля в Турцию из Франции через Мерсину и Александретту поступило 40 тыс. винтовок, 4 тыс. пулеметов, 120 автомобилей, 28 аэропланов. По словам Аралова, «Франция стала помогать туркам оружием, стала сближаться в противовес Англии». В то же время греческая армия снабжалась английским оружием. Во всяком случае, трофеи, доставшиеся туркам в ходе начавшегося вскоре наступления, были «английского происхождения». Из-за французских интриг Аралову несколько месяцев не удавалось добиться открытия советского консульства в Мерсине. Французы опасались распространения советского влияния в Сирии.

Вскоре Кемаль смог убедиться и в том, что в стане его главного противника — Англии — тоже нет единства. В июле в Анатолию прибыл уже упоминавшийся генерал Таунсхенд. И хотя его поездка носила частный характер, кемалисты приняли его с воинскими почестями и устроили самый радушный прием. В Конье Таунсхенд беседовал с Кемалем, а затем посетил Анкару. Советскому представителю, несмотря на дружественные с ним отношения, Мустафа Кемаль предпочел не пересказывать содержание своих бесед с Таунсхендом.

Летом 1922 года становилось ясно, что очередная попытка великих держав предложить компромиссные условия мира провалилась. Кемалисты последний раз испробовали дипломатические средства, когда в середине июля в Европу отправился министр внутренних дел анкарского правительства Али Фетхи, формально — для поправки здоровья, а на деле — с секретной миссией от самого Кемаля. В беседах с несколькими сотрудниками Форин Оффиса он изложил максимально возможные уступки со стороны националистов (при условии полного восстановления суверенитета Турции в Малой Азии и Восточной Фракии до реки Марица): демилитаризация Проливов и создание системы защиты меньшинств, аналогичной тем, которые предусматривались для стран Центральной Европы. В Лондоне Али Фетхи встретил весьма холодный прием (Керзон не поверил, что он имеет достаточно полномочий), а в Париже ему недвусмысленно указали, что главное препятствие для мира заключается в позиции Великобритании.

Ситуация на фронте некоторое время казалась тупиковой. Греческая и турецкая армия противостояли друг другу в глубине Малой Азии, не ведя активных действий и, как многим казалось, без реальной надежды на скорую победу одной из сторон. Греция, не имея возможности возобновить атаку на суше, начала систематический обстрел турецких городов с моря. Союзники, контролировавшие Проливы, без препятствий пропускали через них греческие корабли. Кемалисты теперь всю надежду возлагали не на дипломатическое искусство, а на силу оружия. По их убеждению, только решительная победа над греками могла сдвинуть Восточный вопрос с мертвой точки и обеспечить выполнение требований Национального обета. В этом они оказались правы.

Помимо обстрелов турецких городов, Греция решила прибегнуть к крайней мере давления на Турцию. В конце июля греки стали концентрировать свои войска на подступах к Константинополю. Более того, значительные силы были переброшены во Фракию из Малой Азии, что с чисто военной точки зрения было полным нонсенсом (греки сами лишали свои войска поддержки с тыла). Появились сведения, что они намерены оккупировать город. Гендерсон, временно исполнявший обязанности английского верховного комиссара, вынужден был успокоить своих коллег, что греки лишь распускают слухи, чтобы припугнуть кемалистов. Но 29 июля греческое правительство официально уведомило союзные державы о своем намерении оккупировать Константинополь, так как это якобы было единственной возможностью заставить турок согласиться на мир. Есть сведения, что к такому шагу греков неофициально подталкивал не кто иной, как Ллойд Джордж. Правда, в тот же день греческий МВД заверил английского посла Бентника, что греки и шагу не сделают без согласия союзников, но шума эта история наделала много. Гарингтон уже готовился к обороне султанской столицы от греческих войск, а Румбольд запрашивал Лондон, следует ли интернировать греческие корабли, стоящие в Босфоре и Золотом Роге. 31 июля послы трех союзных держав в Афинах, получив соответствующие указания, уведомили греческое руководство, что Антанта будет всеми силами противостоять любому вторжению в «нейтральную зону». Но греческое правительство, надеясь на поддержку Англии, пошло на еще одну авантюру. В оккупированной Смирне было провозглашено создание «автономной Ионии». Французский и итальянский представители направили греческому правительству формальные протесты, чуть позже к ним присоединился и их английский коллега.

Пожалуй, одним из самых ярких последствий этих греческих инициатив было выступление Ллойд Джорджа в парламенте 4 августа. После резко антигреческого выступления одного из депутатов (подпоручика Кентворти), призывавшего премьер-министра к смене политического курса в пользу Турции, Ллойд Джордж взял слово и произнес одну из своих красноречивых антитурецких речей, начав с «неблагодарности» Турции, вступившей в 1914 году в войну против Великобритании, которой она была обязана самим своим существованием. Затем он указал на неуступчивость турок, которым неоднократно предлагали компромиссные условия мира. О текущем моменте он сказал: «Между Турцией и Грецией идет война. Мы защищаем столицу одной страны от другой…. Если бы нас там не было, нет абсолютно никаких сомнений, что греки заняли бы эту столицу за несколько часов и это привело бы к решению вопроса. Есть только один способ, которым греки могут добиться решения, — наступая через почти непроходимую местность в глубь страны на сотни миль. Я не знаю ни одной армии, которая могла бы пройти так далеко, как прошли греки. Это было очень дорогое и очень опасное военное предприятие…. Существуют предположения, возможно, не лишенные основания, что кемалистские силы перевооружаются из Европы (намек на Францию — А.Ф.). Грекам при других условиях могло бы быть дано право на блокаду побережья Малой Азии». Хотя речь была составлена в туманных выражениях и скорее подчеркивала роль Великобритании как посредника в конфликте, и в Афинах, и в Анкаре ее восприняли как призыв к Греции возобновить борьбу. Речь Ллойд Джорджа оказала большое влияние на решение Кемаля не откладывать далее генеральное наступление против греков. Антифранцузская направленность речи также была очевидна. Ллойд Джордж избегал публичных высказываний по турецкой проблеме со времен Сакарьи, фактически отдав Ближний Восток на откуп Керзону, но, когда «умеренная» политика последнего стала терпеть неудачу, премьер-министр счел возможным вновь высказать свою позицию, почти не изменившуюся с 1919 года.

Резкий тон Ллойд Джорджа по отношению к Франции станет более понятным, если учитывать общий контекст англо-французских отношений в тот момент. Пуанкаре пошел на новое обострение репарационного вопроса, что объяснялось продолжавшимися германскими просьбами о моратории, которые встречали сочувственное отношение англичан. На проходившей в Лондоне конференции в ответ на английское предложение об отсрочке репарационных платежей он потребовал от Германии «продуктивных залогов» — передачи союзникам (прежде всего Франции) во владение государственных шахт Рура и лесов Рейнской области, а также установления таможенных границ на Рейне, сборы от которых поступали бы в счет репараций. Ллойд Джордж выступил категорически против этого плана, который привел бы к установлению французского контроля над значительными секторами германской экономики, но в британском кабинете мнения разделились. На заседании кабинета 10 августа Керзон выступил против излишнего обострения отношений, поскольку, «если произойдет разрыв, Великобритания должна будет столкнуться с Францией жестко и открыто враждебно во всех частях света, в особенности на Ближнем Востоке». Перспектива оказаться один на один с кемалистами серьезно настораживала Керзона. Но Ллойд Джордж готов был даже к разрыву, лишь бы не допустить французской гегемонии в Европе. Лондонская конференция по репарациям закончилась безрезультатно. С нее берет свое начало цепь событий, которые непосредственно привели к франко-бельгийской оккупации Рура в 1923 году. В то же время английская политика на Востоке к августу 1922 года оказалась в полном тупике. То же можно сказать о французской политике в отношении Германии. Выход из этих тупиков возможен был только в результате резкого изменения международной обстановки по воле самих стран Антанты или вопреки ей.

 

6. Разгром Греции и Чанакский кризис (сентябрь — октябрь 1922 года)

Пока союзники обменивались депешами по поводу очередной предполагаемой конференции (на сей раз в Венеции), затишье на анатолийском фронте было внезапно нарушено. 26 августа у Афьон Карагиссара турецкие армии под личным руководством Мустафы Кемаль-паши начали широкомасштабное наступление. Греки, застигнутые врасплох, были наголову разбиты. В последующие две недели отступление греческой армии по всему фронту превратилось во всеобщее бегство. 8 сентября ее остатки погрузились на суда в Смирне и покинули Малую Азию. Вместе с ними на Эгейские острова начали бежать тысячи местных жителей — греков. 9 сентября передовые турецкие отряды вошли в Смирну. 10 сентября туда прибыл Кемаль. В войне против Греции новая Турция одержала полную победу, своеобразным символом которой стал грандиозный пожар в христианских кварталах Смирны.

Военный разгром привел к государственному перевороту в Афинах. Король Константин был свергнут и бежал, а шесть его министров и генералов во главе с Гунарисом были преданы суду и впоследствии казнены. Власть снова перешла к партии Венизелоса.

Победа Турции нашла широкий отклик во многих колониальных и зависимых странах, что не могло не беспокоить страны Антанты, прежде всего Англию. Достаточно сказать, что борцы за независимость Индии встретили это известие с большой радостью. Вот что писал потом Джавахарлал Неру: «Я хорошо помню, как радовались мы великой победе Мустафы Кемаля над греками почти одиннадцать лет назад… Многие из нас находились в то время в тюрьме в Лакхнау, и мы отпраздновали победу турок, украсив наши камеры тем, что могли достать, а вечером попытались устроить иллюминацию, хотя и очень слабую». Вице-король Индии, чувствуя подобные настроения, писал в Лондон: «С индийской точки зрения является необходимым восстановление старинных добрых отношений между Великобританией и Турцией». Нельзя было позволить Франции и Италии первыми пожинать плоды от признания произошедших изменений. Восстановление отношений с Турцией могло способствовать успеху британской политики в Индии и Афганистане, а также отделить Турцию от большевистской России. С другой стороны, «любая попытка лишить турок законных плодов победы вызовет бурю гораздо большую, чем раньше, во всем исламском мире и может повлечь серьезные последствия для Индии».

Обстановка на Востоке коренным образом изменилась. Теперь союзники, которые располагали лишь очень небольшими силами в зоне Проливов, лицом к лицу встретились с кемалистским войском, от которого их до сих пор прикрывали греческие солдаты. Разгром греков означал прежде всего полный крах английской политики. В то же время журнал Economist писал, что «Франция в значительной степени выиграет от турецкой победы, и не только потому, что выплата турецкого долга начнется тем быстрее, чем скорее Турция вернет все или часть потерянных территорий». Но для Великобритании — великой мировой державы, управлявшей огромной империей и выигравшей мировую войну, признать себя побежденной мятежным турецким генералом означало пережить самое позорное из всех возможных унижений. Как писал впоследствии Черчилль, «союзные армии одержали над Турцией абсолютную и бесспорную победу. Прошли четыре года — и болтуны превратили победу в поражение». Нежелание правительства Ллойд Джорджа мириться с этим привело к событиям, вошедшим в историю как Чанакский кризис.

После провала Лондонской конференции 1921 года и объявления Антантой формального нейтралитета в греко-турецкой войне союзники произвольно определили в районах, прилегающих к Проливам, так называемую нейтральную зону, контролируемую английскими, французскими и итальянскими войсками. В Европе она включала Константинополь, прилегающий к нему район до линии Чаталджи (граница Турции по Севрскому договору) и полуостров Галлиполи; в Азии — Исмидский полуостров и район, прилегающий к Дарданеллам с крепостью Чанак. Восточная Фракия к Северу от этой зоны была оккупирована Грецией еще осенью 1920 года. После падения Смирны греческое присутствие во Фракии сохранялось. В районе Исмида нейтральная зона с 1921 года соседствовала с территорией, контролируемой националистами, но последние не предпринимали никаких враждебных действий по отношению к союзникам. В районе Чанака с 1920 года позиции союзников находились в глубоком тылу греческих войск.

Изгнание греческой армии из Малой Азии неизбежно ставило вопрос о дальнейших намерениях Кемаля. Победоносная турецкая армия имела подавляющее численное преимущество над небольшими англо-франко-итальянскими силами в нейтральной зоне. В первое время вполне вероятным казалось турецкое наступление в сторону Проливов, тем более что в разговоре с английским консулом в Смирне Кемаль (случайно или намеренно) обронил фразу, что Турция все еще находится в состоянии войны с Великобританией. Затем, правда, он дал письменное разъяснение, что не намерен атаковать союзников. 11 сентября Румбольд получил депешу, что британское правительство готово оставить Чанак и Исмид, чтобы сосредоточиться на обороне Константинополя и Галлиполи, для чего туда направляются британские подкрепления, несмотря на отказ французов и итальянцев последовать английскому примеру. В своем ответе Румбольд настаивал на том, что удержание Чанака и Исмида чрезвычайно важно для престижа союзников, а удержание Константинополя и Галлиполи будет невозможно в случае потери смежных пунктов на азиатском берегу. В тот же день новая депеша от Керзона уведомляла Румбольда, что союзные войска не должны оставлять Чанак, если не будет серьезного военного риска, так как союзникам необходимы были козыри в будущих переговорах с Мустафой Кемалем.

11 сентября в Анкару была направлена коллективная нота трех союзных правительств с требованием, чтобы турецкие войска не вступали в нейтральную зону. Турки ответили, что не признают никаких нейтральных зон на своей территории. Франция и Италия в тот момент поддерживали английскую позицию. 12 сентября в Чанак прибыли французские и итальянские подкрепления. 14 сентября Пуанкаре заверил Лондон в своей полной поддержке и дал соответствующие указания верховному комиссару Пелле. Однако такое единодушие продлилось недолго.

В самом британском правительстве не было единства. Ллойд Джордж и Черчилль были настроены воинственно, в то время как Керзон хотел любой ценой предотвратить военное столкновение. 15 сентября британский кабинет министров под давлением Ллойд Джорджа и Черчилля принял решение направить новые подкрепления в Турцию и обратиться к британским доминионам, а также к Югославии и Румынии с просьбой послать свои войска в зону Проливов для защиты Европы от турецкого вторжения. Керзону предстояло отправиться в Париж обсудить дальнейший план действий с Пуанкаре. Но 17 сентября, еще до того, как он пересек Ла-Манш, Черчилль без его ведома опубликовал пресс-коммюнике, в котором говорилось, что британское правительство сделает все возможное, чтобы не допустить турок в Европу, и призывает доминионы и Балканские страны помочь ему. Прочитав это коммюнике, Керзон назвал его «поджигательским манифестом». Английская пресса начала мощную антиправительственную кампанию. Эти действия знаменовали собой пик Чанакского кризиса. Ллойд Джордж и Черчилль фактически вели дело к новой войне, которая могла продлиться неопределенно долго и привести к непредсказуемым последствиям. В доминионах английское требование вызвало неоднозначную реакцию. Только Австралия и Новая Зеландия согласились помочь метрополии. Остальные доминионы, в первую очередь Канада, отказались это сделать. В этих далеких заморских странах, формально находившихся под британским суверенитетом, Чанакский кризис дал мощный толчок требованиям большей независимости от Лондона.

Реакция Франции не заставила себя ждать. 18 сентября Пуанкаре телеграфировал в Лондон, что «французское правительство глубоко удивлено столь серьезной инициативой британского кабинета по поводу дел на Востоке, публично объявленной до какого-либо соглашения с союзниками, в частности с Францией». Правда, Франция «абсолютно согласна с необходимостью обеспечить свободу Проливов», но она расходится с Лондоном относительно «наилучших способов осуществления этого» и серьезно опасается последствий британской политики во всем мусульманском мире. В тот же день французский гарнизон покинул Чанак. Затем то же самое сделали и итальянцы.

На следующий день, 19 сентября, лорд Гардинг имел по этому поводу беседу с Пуанкаре. В своем донесении в Лондон он так передавал этот разговор: «Я сказал, что выводить французские войска, которые были посланы как подтверждение солидарности, оставляя британские войска открытыми для любой атаки, было, по моему мнению, наилучшим способом спровоцировать войну, вдохновляя Кемаля демонстрацией того, что эта солидарность более не существует. Председатель совета министров очень возбудился и в длинной тираде неоднократно повторил, что правительство его величества проводит политику войны… Он заверил, что французские войска будут выведены только по согласованию с генералом Гарингтоном, но что по этому вопросу не будет никакого компромисса, так как общественное мнение во Франции не позволит подвергать жизнь даже одного французского солдата риску атаки со стороны турецких войск или турецких партизан». Пуанкаре согласился с необходимостью скорейшего созыва мирной конференции, но он был убежден, что «абсолютно безнадежно думать, что делегаты Анкары приедут на конференцию, если им не дать ясно понять, что их территориальные требования будут выполнены». Пуанкаре имел в виду Восточную Фракию. В этом случае турки будут более сговорчивы в других вопросах.

Ту же позицию Пуанкаре отстаивал во время переговоров с Керзоном 20–23 сентября, срочно прибывшим в Париж. В ответ на возражения Керзона, что предлагаемые Францией уступки сделают конференцию бесполезной, так как турки заранее получат все, что желают, французский премьер отвечал, что останутся еще вопросы статуса Проливов, охраны национальных меньшинств, Оттоманского долга и т. п. Иногда разговор велся на повышенных тонах, Пуанкаре «терял терпение», а Керзон требовал извинений. Керзон заявлял, что, если Франция будет настаивать на своей позиции, Антанту можно будет считать несуществующей, и Великобритания будет вынуждена к самостоятельным действиям. Черчилль впоследствии писал, что «в этот период отношения между англичанами и французами были наихудшими, какие только существовали за все беспокойное двадцатое столетие, а в эти дни обострение дошло до наивысшей точки. Суть споров сводилась, в общем, к тому, что французы говорили: «Мы сдержим турок дипломатическими средствами воздействия», а англичане отвечали: «Ваша дипломатия не имеет никакой цены без штыков. Эти штыки мы привинтили к ружьям сами». Наконец, 23 сентября удалось прийти к соглашению. Была составлена совместная нота, направленная в Анкару. От кемалистов требовали не входить в «нейтральную зону» до заключения мира и введения международного контроля над Проливами. Взамен союзники обещали возвращение туркам Восточной Фракии до реки Марицы и эвакуацию Константинополя после вступления в силу мирного договора. Керзон настоял на том, чтобы Национальный обет в ноте не упоминался. Предлагалось провести встречу уполномоченных для обсуждения условий перемирия в Исмиде или Мудании, а затем мирную конференцию в Венеции.

Франция уже пустила в ход свои «дипломатические методы». Еще 18 сентября генерал Пелле лично прибыл в Смирну для переговоров с Кемалем. Он требовал от Кемаля не посылать войска в нейтральную зону, на что Кемаль ответил, что он не может отказаться от освобождения Восточной Фракии от греческой оккупации и никаких нейтральных зон не признает. Тогда Пелле счел, что есть люди, более него искушенные в переговорах с турками, и предложил Кемалю встретиться с Франклен-Буйоном. Кемаль согласился. Франклен-Буйон прибыл в Смирну на борту французского военного корабля и отрекомендовался Кемалю как уполномоченный трех союзных правительств. Вслед за ним прибыла союзная нота от 23 сентября. Франклен-Буйону удалось убедить Кемаля согласиться на предложения союзников, намекая, что от англичан, не желающих воевать, можно будет добиться и большего.

Между тем, получив сведения о сосредоточении турецкой кавалерии в районе Чанака, британский кабинет стал всерьез готовиться к военному столкновению, на сей раз только собственными силами. От Кемаля долго не поступало ответа на приглашение на конференцию. В связи с этим был отдан приказ о немедленной переброске в зону Проливов нескольких батальонов из Гибралтара и с Мальты. Из Египта перебрасывалась авиация. В дальнейшем предполагалось направить в зону кризиса две дивизии, хотя они, по словам военного министра, не могли быть полностью укомплектованными. В связи с нехваткой сил приходилось выбирать приоритеты. Генералу Гарингтону разрешили даже эвакуировать Константинополь и Исмид, если бы это потребовалось для защиты Дарданелл. В инструкции генералу говорилось: «Наша политика состоит в том, чтобы удержать Галлиполи любой ценой и удерживать Чанак, пока это будет возможно без неоправданного военного риска». Наконец 29 сентября кабинет принял еще одно чрезвычайно опасное решение. Генерал Гаринггон получил распоряжение предъявить туркам ультиматум с требованием покинуть «нейтральную зону» под угрозой применения силы. Керзон в последний момент пытался задержать исполнение этого решения, уповая на спешно проведенные им переговоры с неофициальным кемалистским эмиссаром в Лондоне Нихадом Решадом. Однако посылать генералу «вдогонку» новое распоряжение оказалось не только политически нежелательно, но и технически невозможно. Керзон, понимая, что Англия вновь оказалась на волосок от войны, сказал, что «остается лишь надеяться на лучшее». От трагической развязки спасли только выдержка и самообладание Гарингтона, так и не передавшего ультиматум туркам. Вскоре было получено сообщение, что турки согласились на конференцию по выработке условий перемирия. Войны удалось избежать.

3 октября 1922 года в городе Мудании на южном берегу Мраморного моря началась конференция военных представителей Турции, Великобритании, Франции, Италии и Греции. Английский представитель Гарингтон, следуя полученным инструкциям, упорно не соглашался на немедленную уступку Восточной Фракии туркам. Но французский представитель генерал Шарпи от имени своего правительства заверял Исмет-пашу, представлявшего Турцию, что Франция согласна со всеми турецкими требованиями. Вдохновленный этим Исмет стал угрожать началом наступления. 6 октября конференция была прервана. Потребовалось еще одно совещание министров иностранных дел в Париже для выработки компромиссных предложений. Франция и Италия не соглашались воевать с турками ни при каких обстоятельствах, и Керзону пришлось пойти на уступки. 8 октября переговоры были возобновлены на основе новых предложений. Турки на них согласились, понимая, что страна, которая почти непрерывно воевала на протяжении 11 лет, не может втягиваться в новый конфликт.

11 октября в Мудании было подписано перемирие между турецкими националистами и представителями стран Антанты и Греции. Союзные войска оставались в Чанаке и Исмиде, а также в Константинополе и Галлиполи. Они также временно занимали Восточную Фракию до реки Марицы, из которой выводились греческие войска. Одновременно в Константинополь и Фракию вводилась турецкая (националистическая) жандармерия и там устанавливалась гражданская власть турецкой администрации. Союзные войска должны были покинуть турецкую территорию сразу после вступления в силу мирного договора, для выработки условий которого предполагалось немедленно созвать международную конференцию с участием всех заинтересованных сторон. Чанакский кризис, поставивший Европу и Турцию на грань новой войны, закончился.

Провал ближневосточной авантюры лишил власти не только короля Константина. Хрупкая либерально-консервативная коалиция, на которую опиралось правительство Ллойд Джорджа, развалилась. Чанакский кризис стал последней каплей, переполнившей чашу терпения его оппонентов. 19 октября, после выхода консерваторов из коалиции, правительство Ллойд Джорджа пало. К власти пришли тори во главе с Э. Бонар Лоу. Внешняя политика всецело оказалась в руках Керзона.

Разгром Греции и Чанакский кризис стали, пожалуй, самыми драматическими событиями всей ближневосточной эпопеи начала 20-х годов. Но они вовсе не были неожиданными. Это был закономерный итог политики, которую Великобритания проводила с 1919 года и к которой она хотела привязать свою главную союзницу. То, что произошло в августе-сентябре 1922 года, было подготовлено авантюрной идеей Ллойд Джорджа об отправке греческих войск в Смирну и драконовскими условиями Севрского договора. С мая 1919 года английская политика вольно или невольно была связана с военным счастьем греческих армий, и поэтому поражение Греции стало и крупнейшим поражением Великобритании. С другой стороны, события, казалось, подтверждали правоту Франции, которая накануне конференции в Мудании благодаря ловкости Франклен-Буйона и туркофильству Пуанкаре даже перехватила дипломатическую инициативу, оставив Англию в одиночестве перед лицом победоносных турецких армий. Но Англия, проявив настойчивость, смогла сохранить в своих руках важные козыри для будущих дипломатических баталий — присутствие союзных (прежде всего английских) войск в районе Проливов и в Константинополе. Франции же предстояло проверить, насколько благодарными окажутся кемалисты, когда речь зайдет об Оттоманском долге, капитуляциях и других интересующих Францию вопросах.

В период между подписанием Севрского договора и конференцией в Мудании страны Антанты окончательно утратили инициативу на Ближнем Востоке, и развитие событий теперь определялось не зависящими от них обстоятельствами. Великим державам оставалось только определять свое отношение к ним. Данный период стал временем размежевания английской и французской политики в турецком вопросе, что выразилось в росте самостоятельности внешней политики Франции и привело к известному расшатыванию устоев Антанты.

Главным внешним обстоятельством были успехи кемалистского движения в Турции. Если Великобритания старалась всеми силами противодействовать ему, то Франция попыталась использовать Кемаля в своих целях. Великобритания больше всего боялась восстановления турецкого контроля над Проливами, а Франция видела в Кемале человека, который сможет восстановить эффективное управление турецким государством и тем самым обеспечить выплату турецких долгов. Помимо этого, обе страны опасались сближения Турции с Советской Россией, но противодействовали этому по-разному. Великобритания надеялась либо разгромить Кемаля силами Греции, либо заставить его принять модифицированные условия Севрского мира. Франция же пыталась отвлечь Кемаля от России дипломатическим путем с помощью испытанных методов борьбы за влияние.

Средства, которыми две державы старались осуществить свои намерения, со временем изменялись. В первые месяцы после подписания Севрского договора Великобритания старалась добиться его исполнения с помощью угроз и попыток расколоть кемалистский лагерь. В это же время руководство Франции убеждалось в невыгодности для себя Севрского договора. События в Армении и в Греции дали французам возможность впервые поставить вопрос о его пересмотре, но Великобритания не была к этому готова. Однако после первой турецкой победы при Иненю англичане вынуждены были признать в кемалистах серьезную силу и согласиться на частичный пересмотр Севра, для чего была созвана конференция в Лондоне. Вследствие непримиримых позиций воюющих сторон она была обречена на провал, но Бриан сумел ее использовать для заключения сепаратного договора с кемалистами. В свою очередь, Ллойд Джордж фактически благословил греков на новое наступление. В это время отчетливо проявилась двойственность британской политики — Ллойд Джордж возлагал все надежды на Грецию, а Керзон старался не связывать себе руки поддержкой столь малого союзника.

После конференции обе державы заняли выжидательную позицию, наблюдая за схваткой в Анатолии. Сражение на Сакарье подтолкнуло Францию к заключению с кемалистами Анкарского договора взамен отвергнутого ими Лондонского, а для Великобритании оно означало провал политической линии Ллойд Джорджа. Восточную политику Великобритании взял на себя Керзон, который действовал по строгому плану: объявление нейтралитета по отношению к грекам и туркам, выработка компромиссных условий мира, навязывание этих условий воюющим сторонам и обеспечение, таким образом, основных интересов Великобритании. Керзон старался не демонстрировать сочувствия к грекам, но объективно он был заинтересован в их присутствии в Малой Азии. Позиция Франции, и в особенности Анкарский договор, стала серьезной помехой для этого плана. Франция негласно помогала Кемалю готовиться к решающему наступлению, всячески уклонялась от участия в выработке нового мирного плана, а когда он был готов, поспешила указать кемалистам на возможность дальнейших уступок. Разница в интересах двух союзников была столь очевидна, что многие наблюдатели тогда называли Грецию и Турцию «пешками» в большой игре двух держав. В сочетании с длительным затишьем на фронте это создало тупиковую ситуацию, которая продолжалась до решительной победы кемалистов в августе — сентябре 1922 года. Чанакский кризис не только стал концом политической карьеры Ллойд Джорджа, но и грозил стать концом Антанты.

В 1921–1922 годах, когда провал Севрского договора превратил турецкий вопрос в долгосрочный фактор, стала ясно проявляться его глубинная связь с другими международными проблемами. Эту связь хорошо понимали и в Лондоне, и в Париже, но везде старались использовать по-своему. Если англичане хотели посулами возрождения гарантийного пакта вернуть Францию в орбиту своей политики на Востоке (равно как и в Европе), то французы (помимо соблюдения своих денежных интересов) стремились обеспечить спокойный южный фланг своей системе «восточных союзов», а также избежать распыления своих военных и материальных сил, которые необходимы были для удержания превосходства над Германией. Иногда они могли намекать англичанам на возможность пересмотра Анкарского договора с целью включения Великобритании в систему «окружения» Германии под видом системы общеевропейской безопасности или гарантийного договора, но реально они не были готовы пересматривать ради этого основы своей восточной политики.