1. Предварительные переговоры: иллюзия согласия (октябрь — ноябрь 1922 года)

После того как смолкли пушки и была ликвидирована опасность прямого вооруженного конфликта между кемалистской Турцией и странами Антанты, решение турецкого вопроса было окончательно переведено в дипломатическую плоскость. На мирной конференции, которую решено было созвать в Лозанне, предстояло наконец найти решение тех проблем, которые вот уже четыре года препятствовали заключению мира с одной из побежденных стран. Приглашая в Лозанну турецкую делегацию, Керзон пробовал настоять на посылке единой делегации от Анкары и Константинополя. Очевидно, он надеялся «разбавить» турецкую делегацию представителями султанского правительства, еще влачившего жалкое существование, чтобы иметь больше возможностей для маневра. Но 1 ноября Великое национальное собрание Турции отделило халифат от султаната и упразднило султанат. Султан Мехмед VI был низложен. Новым халифом собрание избрало престолонаследника Абдулмедждида. Константинопольское правительство во главе с Тевфик-пашой ушло в отставку, а последний султан покинул Константинополь на борту английского корабля. Затем в Константинополь прибыл кемалистский губернатор Рефет-паша. Точного наименования государственному устройству Турции дано не было, но по сути оно приняло республиканский характер. Вскоре была сформирована турецкая делегация во главе с новым министром иностранных дел Исмет- пашой.

Британскую делегацию Керзон решил возглавить лично. Перед началом работы конференции главную свою задачу он видел в том, чтобы обеспечить «единый фронт» союзников перед лицом турецких требований, иными словами — добиться фактического контроля над поведением Франции и Италии. Позиция Италии была некоторое время довольно неопределенной ввиду политического кризиса. После знаменитого «похода на Рим» 30 октября итальянское правительство возглавил Б. Муссолини. Внешнеполитические лозунги фашистов звучали очень радикально. Так, например, Муссолини публично упрекал предыдущие правительства в слепом подчинении требованиям Англии и Франции и призывал изгнать «паразитов» из Средиземноморья (имелись в виду государства, не имевшие выхода к этому морю, прежде всего Англия). Но дальнейшие события показали, что реальные намерения Муссолини сильно расходятся с его публичными декларациями, а международные позиции Италии при фашистах столь же слабы, как и при парламентских правительствах. Уже 3 ноября английский посол в Риме Грэм получил заверение Муссолини о готовности к сотрудничеству с союзниками и что он в отличие от своих предшественников не будет стремиться к заключению сепаратных соглашений с Анкарой. Можно сказать, что турецкий вопрос был первой международной проблемой, к которой новое правительство Муссолини должно было выработать свое отношение. В обмен на участие Италии в «едином фронте» союзников в Лозанне Муссолини требовал безусловного сохранения за Италией Додеканезских островов, юридическое положение которых оставалось неясным со времени окончания итало-турецкой войны 1911–1912 годов. В 1920 году, одновременно с подписанием Севрского договора, Италия обязалось передать их Греции. Поскольку Севрский договор так и не вступил в силу, Италия считала себя свободной и от договора с Грецией.

Для Керзона гораздо важнее была позиция Франции. Глава Форин Оффиса приступил к ее зондажу сразу после подписания перемирия в Мудании. Уже 12 октября 1922 года он поручил Гардингу выяснить отношение Пуанкаре к своим предложениям по составу участников конференции. По мнению Керзона, представители России, Украины, Грузии и Болгарии должны были принимать участие только в обсуждении вопроса о Проливах. Британскую империю, кроме собственно Великобритании, должны были представлять также доминионы и Индия. Пуанкаре принял предложения, касавшиеся советских республик и Болгарии, но заявил, что, если в заседаниях будут участвовать представители британских доминионов и Индии, туда же должны быть допущены представители Марокко и Туниса. Керзон в личном письме Пуанкаре отверг это предложение, но в дальнейшем и сам отказался от представительства Индии и доминионов. Серьезное беспокойство Керзона вызвали сведения, что французским представителем на конференции будет Франклен-Буйон. В этом случае не могло быть и речи о «едином фронте», так как туркофильская позиция Франклен-Буйона была общеизвестна. Но 22 октября телеграмма Гардинга успокоила его, что кандидатура бывшего посланника в Анкаре никогда серьезно не рассматривалась французским премьер-министром. К этому времени французское «туркофильство» уже подвергалось серьезным испытаниям. Так, по свидетельству итальянского посла в Париже Сфорца, «Пуанкаре очень обеспокоен неизбежной турецкой наглостью (inevitabile tracotanza turca), трудностью иметь дело с турками в Лозанне и необходимостью вмешаться, если продолжатся турецкие жестокости, недавно начатые в Анатолии против христиан, которые высылаются массами».

Отношения Великобритании с Францией в этот момент были сложными. Их недавнее обострение во время Чанакского кризиса не прошло бесследно, а в репарационном вопросе позиции двух держав с августа так и не сблизились. Пуанкаре по-прежнему требовал от Германии предоставления «продуктивных залогов» в обмен на отсрочку репарационных платежей. В случае несогласия он угрожал оккупацией Рура и уже начал переговоры по этому поводу с Италией и Бельгией. Между тем новое консервативное правительство Великобритании начало свою деятельность с примирительного жеста по отношению к Франции. 20 октября издатель газеты The Times В. Стид направил французскому послу Сент-Олеру письмо, которое, по словам автора, было полностью одобрено Бонар Лoy и Керзоном. По словам Стида, новое британское правительство «будет честно стремиться к реальному сотрудничеству с французским правительством, в особенности по вопросам Ближнего Востока и репараций. Его желание состоит в том, чтобы избавиться от взаимного недоверия и подозрительности, накопившихся со времени перемирия». Но никаких конкретных предложений в письме не было. За эти туманные обещания англичане, очевидно, хотели добиться вполне реальной поддержки со стороны Франции в ближневосточном вопросе. 7 ноября The Times писала: «В настоящее время первым долгом правительств Великобритании, Франции и Италии является сдерживание этой новой силы (кемалистов — А.Ф.) и поддержание условий, при которых мирная конференция будет возможна. Более не должно быть даже предположения о несогласии между союзными державами, никакого разрыва в союзном фронте, который мог бы быть использован кемалистским экстремизмом для того, чтобы разрушить мир. Ставки слишком высоки. Мы надеемся, угроза войны не возникнет, если только союзные правительства будут тверды в своем сопротивлении очевидно необоснованным требованиям. Нет места взаимному соперничеству и недоразумениям в момент, когда существует настоятельная необходимость поддержания морального авторитета западной цивилизации на Востоке и, следовательно, нахождения средств для того, чтобы направить новую Турцию по безопасному и мирному пути».

И туманные предложения о сотрудничестве в Европе и на Востоке, и публичные декларации о святости общесоюзного дела преследовали одну цель — добиться французского содействия на предстоящей конференции в Лозанне. Единый союзный фронт был необходим англичанам больше, чем когда бы то ни было, так как события в Турции, Италии и в самой Англии (где происходили всеобщие выборы) вносили новые коррективы в расстановку сил. Поэтому Керзон хотел явиться на конференцию во всеоружии, заручившись поддержкой союзников и малых держав.

Через послов в Париже и Риме глава Форин Оффиса запросил Пуанкаре и Муссолини о возможной отсрочке открытия конференции, первоначально намечавшегося на начало ноября. Он указывал на необходимость предварительного обмена мнениями между союзниками. Пуанкаре сначала ответил, что задержка с началом работы конференции крайне нежелательна, но 8 ноября Гардинг передал ему, что предварительное согласование позиций необходимо ввиду непомерных требований Анкары. Пуанкаре с этим согласился и через несколько дней получил из Лондона меморандум со списком вопросов, по которым необходимо было найти общую позицию. Список включал практически все проблемы, подлежавшие обсуждению на конференции. Керзон разбил эти проблемы на две группы. В первую (группа «А») входили вопросы, по которым предлагал настаивать на самой жесткой позиции. Это касалось, например, территориальных проблем (во Фракии — граница 1915, а не 1913 года, то есть передача Греции области Димотики и Карагача, передача Греции спорных островов Эгейского моря, в том числе Имброса и Тенедоса, контролировавших вход в Проливы). Керзон также настаивал на демилитаризации и полной свободе Проливов, то есть открытии их для торговых военных судов всех стран и в мирное, и в военное время. Менее важные вопросы были включены в группу «В». Так, согласие союзников по финансовым и экономическим статьям будущего договора с Турцией он считал всего лишь «желательным».

Пуанкаре истолковал английские предложения о сотрудничестве в Европе и на Востоке довольно прямолинейно и, очевидно, рассчитывал использовать предстоящую встречу с Керзоном для откровенного торга. 11 ноября он писал Сент-Олеру: «Мы имеем очень искренние намерения оставаться в согласии с британским кабинетом относительно Ближнего Востока. Мы, конечно же, надеемся, что взамен оно более не будет противостоять единодушным устремлениям Франции в репарационном вопросе и постарается лучше понять наши интересы в Тунисских и Марокканских делах». Успех в переговорах с Бельгией и Италией воодушевил Пуанкаре, и далее он писал уже в ином тоне: «Теперь мы сможем разговаривать с Англией так же, как лорд Дерби разговаривал с нами: "или вы будете следовать за нами, или мы будем вынуждены распустить Антанту"». Разницу между подходами В. Стида и Пуанкаре заметить нетрудно. Стид лишь выражал надежду на сближение позиций двух держав в репарационном и Восточном вопросах, не уточняя, кто будет делать уступки, а Пуанкаре предлагал откровенный дипломатический торг. Керзон в беседе с Сент-Олером отверг такую сделку, назвав ее «итальянской дипломатией». Очевидно, он рассчитывал добиться французской подцержки на Востоке без каких-либо конкретных обязательств в Европе. В то же время итальянский посол в Лондоне отметил, что Керзон «постоянно питает некоторую подозрительность относительно взглядов французского правительства и всегда боится, что за ними может скрываться сговор с турками».

Переговоры между Пуанкаре и Керзоном происходили в Париже 18 и 19 ноября 1922 года. Начались они не с рассмотрения меморандума Керзона, а с обсуждения военной ситуации в Константинополе. Фактически речь шла о необходимости удерживать контроль над Проливами в период работы конференции. Сразу же выяснилось, что сведения, которыми располагали на этот счет Керзон и Пуанкаре, оказались диаметрально противоположны. Согласно донесению французского генерала Шарпи, зачитанного Пуанкаре, дела в Константинополе шли самым лучшим образом и союзные генералы нашли общий язык с турецкой гражданской властью. Керзон ответил, что, по сведениям генерала Гарингтона, все обстояло иначе. Кемалисты под носом у союзников устанавливали полный контроль над городом и постепенно под видом жандармерии переправляли на европейский берег своих солдат. Ситуация казалась Керзону столь опасной, что необходимо было прислать подкрепления в зону Проливов. «Британские силы господствуют во всем районе. Из общего числа союзных войск в 16 000 человек Британия предоставила 11 000. Поэтому на данном этапе не Британия должна посылать подкрепления. Я бы хотел спросить своих коллег, смогут ли они увеличить число своих войск на этой территории?» Керзон также осведомился о возможных действиях своих союзников в случае возникновения опасности со стороны турок. Будут ли их войска сражаться или будут отступать? И если отступать, то в каком направлении? «Если быть кратким, должен ли единый фронт в Лозанне быть дополнен единым фронтом в Константинополе на протяжении всей конференции?» — прямо спросил Керзон.

Пуанкаре ответил, что «Франция не может посылать подкреплений как по материальным, так и по моральным соображениям. Положение Великобритании может быть иным, но французская палата депутатов раз и навсегда решила не посылать ни одного солдата». Если войска Антанты в Константинополе будут атакованы турками, то французы, безусловно, должны будут вместе со своими союзниками ответить силой на силу или отступить опять же вместе с ними. Но это произойдет только в случае турецкой атаки, а не в случае «опасности». Пуанкаре заявил, что он «не готов использовать угрозы или ультиматумы и опасается, что превентивные меры могут быть истолкованы как провокационные, особенно в том состоянии перевозбуждения (overexcitement — в английском протоколе), в котором в данный момент находятся турки». Керзону пришлось отступить и довольствоваться тем, что французы по крайней мере не собирались отзывать уже имеющиеся у них силы из Турции. Он лишь настаивал на том, чтобы союзные войска не покидали турецкую территорию до ратификации нового мирного договора с Турцией, против чего Пуанкаре, впрочем, и не возражал. Он лишь добавил, что если в случае чего для защиты Константинополя потребуется использовать пушки, то он «сомневается, будет ли это хорошим прецедентом для Востока». Керзон признал, что в случае массированной атаки турок союзники вынуждены будут уйти. Пуанкаре предположил, что, «если такая ситуация возникнет, это уже не будет только вопросом о Константинополе. Союзникам придется вступить в новую войну с Турцией, и необходимо будет защищать Сирию и Ирак. Франция отозвала большую часть войск из Сирии, и Британия, насколько я знаю, сделала то же самое в Ираке. Всегда существует возможность выступления России против Польши и Румынии. Если Польша окажет помощь Румынии, Германия нападет на нее, и союзники снова столкнутся со всеобщей европейской войной». Керзон предпочел проигнорировать это предостережение Пуанкаре и решил закончить дискуссию по военным вопросам в примирительном духе: «В любом случае генерал Гарингтон имеет разрешение отступить тем способом и в том направлении, в котором он сочтет нужным».

После этого решено было перейти непосредственно к условиям мира. По вопросу о Западной Фракии Пуанкаре согласился с Керзоном, что она должна отойти к Греции без всякого плебисцита. Пуанкаре, правда, предположил, что, возможно, нужно будет передать туркам Карагач — пригород Адрианополя на правом берегу Марицы. Керзон категорически возражал против этого. Также он был против передачи туркам Имброса и Тенедоса, на что Пуанкаре готов был пойти. В вопросе о Проливах разногласий не возникло, и Керзон согласился с предложенной Пуанкаре формулой, выработанной секретарем Кэ д’Орсэ Фромажо: Проливы должны быть открыты и в мирное, и в военное время для военных и коммерческих судов всех стран. Тоннаж военных кораблей подлежал ограничению. В случае, если Турция сама участвует в войне, эти правила сохраняли силу по отношению к нейтральным державам. Берега Проливов должны были быть демилитаризованы под наблюдением специальной комиссии Лиги Наций. По вопросу о капитуляциях, особенно важном для Франции по соображениям престижа, Пуанкаре предложил ловкий маневр — привлечь нейтральные государства, имевшие с Османской империей капитуляционные договоры (Испания, Голландия, Швеция, Норвегия). Пуанкаре включал в этот список также и Польшу, но Керзон возразил ему, что у Польши не было капитуляционных договоров с Турцией. По вопросу о меньшинствах Пуанкаре лишь констатировал, что вряд ли удастся добиться больших гарантий, чем те, которые существуют в отношении ряда европейских стран (например, Польши, Венгрии, Греции). Вопрос о финансовых условиях мира не затрагивался. После переговоров Керзон и Пуанкаре подписали коммюнике для прессы, где заявили о полном согласии по всем вопросам, хотя для обоих было очевидно, что они выдают желаемое за действительное.

В связи с «невозможностью» для Муссолини покидать территорию Италии Пуанкаре и Керзон в одном поезде отправились в Швейцарию для встречи с ним. Встреча состоялась в Территете, в итальянских Альпах у самой границы. Уговорить Муссолини присоединиться к англо-французскому «фронту» оказалось довольно просто. Из восточных проблем Италию в этот момент более всего интересовало сохранение за собой Додеканезских островов, а также «проблема мандатов» и «равенства держав в Восточном Средиземноморье», то есть подтверждение в какой-либо форме условий Трехстороннего соглашения 1920 года. Оба эти вопроса во время встречи были отложены для дальнейших переговоров. По остальным вопросам Муссолини ничего не добавил к результатам двусторонних переговоров Пуанкаре и Керзона. После свидания в Территете Пуанкаре вернулся в Париж, а Керзон отправился в Лозанну, куда на несколько дней приехал и Муссолини. 21 ноября ему удалось договориться с Керзоном, что вопрос о Додеканезских островах «не может стать предметом обсуждения без участия Италии и вопреки ее пожеланиям». Керзон также согласился, что в вопросе о мандатах Италия формально имеет те же права, что и остальные союзники. Английскую поддержку в этих вопросах Муссолини представил как обязательное условие итальянского участия в «едином фронте». Керзона такие заверения, в общем, ни к чему не обязывали, но Муссолини счел их своей дипломатической победой. Муссолини оставался в Лозанне до 23 ноября и, таким образом, принял участие в первых заседаниях конференции.

Как видим, Керзону удалось накануне конференции создать нечто вроде «единого фронта» союзных держав. Но из самого хода переговоров явствует, насколько он был непрочен. Пуанкаре готов был на совместную дипломатическую игру с Керзоном в Лозанне, поскольку Франция сама была заинтересована во многих статьях будущего договора. Возможно, Пуанкаре все еще надеялся на английскую поддержку в репарационном вопросе, несмотря на отказ Керзона от прямой сделки. Но французский премьер-министр категорически отказывался подкреплять свою решимость французскими штыками. Если бы турки оказались несговорчивы, Франция не сделала бы ничего, чтобы заставить их прислушаться к мнению союзников. «Единый фронт в Лозанне» Керзон сумел обеспечить по крайней мере на первое время, «единый фронт в Константинополе» мог существовать лишь в форме совместной эвакуации из Турции. В этой ситуации Керзону нужно было вести себя по отношению к туркам крайне осторожно, чтобы не допустить возобновления конфликта, в котором Англия осталась бы в одиночестве.

 

2. Первая сессия (ноябрь 1922 — январь 1923 года)

Лозаннская конференция официально открылась 20 ноября 1922 года. Великобританию представляли Керзон и Румбольд, Францию — Баррер и Бомпар, Италию — Гаррони и Монтанья, Грецию — Венизелос и Какламанос, Турцию — Исмет-паша и Риза Нур-бей. Своих делегатов прислали также Югославия, Румыния и Япония. Болгария и Советская Россия были приглашены только для участия в рассмотрения вопросов о Проливах. В советскую делегацию, которую возглавлял Чичерин, входили также представители Украины и Грузии. США прислали группу наблюдателей во главе с Чайльдом.

На конференции предполагалось обсудить все проблемы, связанные с Восточным вопросом. Они, однако, имели разное значение для Лондона и Парижа. Если для Керзона важнее всего была судьба Проливов и Мосула, то для французских представителей на первом месте стояли финансовые и экономические стороны дела, а также вопрос о режиме капитуляций. Подробное изучение заседаний конференции не входит в задачу настоящего исследования, поэтому мы ограничимся рассмотрением только тех моментов, которые связаны с англо-французскими отношениями, кратко обрисовав все остальные вопросы.

Проливы, капитуляции, меньшинства

На первых заседаниях конференции предстояло утвердить ее регламент. Керзон предложил разделить работу по трем комиссиям: территориальной и военной, которую возглавил он сам, финансовой во главе с Баррером и юридической (по проблемам капитуляций и меньшинств) во главе с Гаррони. Поскольку главы делегаций должны были присутствовать при обсуждении всех важнейших вопросов, Керзон предложил, чтобы финансовая и юридическая комиссии собрались уже после разрешения всех основных проблем в территориальной комиссии. Эти предложения не встретили возражений. В дальнейшем территориальная комиссия провела 26 заседаний, финансовая — 6, юридическая — только 5. Таким путем Керзон обеспечил себе председательское кресло на большей части заседаний конференции и возможность дирижировать всем ее ходом.

После утверждения регламента конференция приступила к территориальным вопросам. Керзон как председатель соответствующего комитета решил начать с вопроса о Фракии, в котором он мог рассчитывать на поддержку всех остальных участников. Исмет-паша в соответствии с Национальным обетом потребовал границы 1913 года и плебисцита в Западной Фракии. Такая перспектива не устраивала ни одно из балканских государств, в том числе и Болгарию. Все однозначно высказались против любой возможности возвращения Турции земель, потерянных ею в результате Балканских войн. Югославский делегат Ничич заявил, что плебисцит «может поставить под угрозу мир на Балканах». Эту позицию поддержали также Франция и Италия. Керзон, таким образом, смог продемонстрировать солидарность союзников и Балканских стран. Аналогичная ситуация повторилась и в вопросе об Эгейских островах. Греция, разгромленная на суше, все еще чувствовала себя вполне уверенно на море, где располагала достаточно сильным флотом. Турки, которые требовали не только Имброс и Тенедос, но и Самофракию, встретили единодушный отпор остальных участников конференции.

Лишь наглядно продемонстрировав единство союзников в этих сравнительно второстепенных вопросах, Керзон счел возможным перейти к одной из главных тем повестки дня — проблеме Проливов. Первое заседание по этому вопросу состоялось 4 декабря. Керзон, по своему обыкновению, попросил Исмет-пашу высказать турецкую точку зрения на проблему, и тот попросту прочитал соответствующую статью Национального обета, которая сводилась к тому, что при условии гарантии безопасности Константинополя Турция готова рассматривать любые предложения по режиму Проливов. На просьбу Керзона разъяснить, что под этим имеется в виду, Исмет ответил, что он предпочел бы сначала выслушать мнения представителей других государств. Тогда Керзон предоставил слово Чичерину, который изложил точку зрения советской делегации. Она сводилась к тому, что Проливы должны быть всегда открыты для торговых судов всех стран без различия флага и всегда закрыты для военных кораблей всех стран, кроме Турции, которая должна иметь право укреплять их по своему усмотрению. Такой порядок, по мнению Чичерина, более всего соответствовал бы интересам всех черноморских стран и самой Турции. Однако Дука, представитель другой черноморской страны — Румынии — выступил за интернационализацию Проливов и открытие их для военных кораблей всех стран. Керзон упрекнул Чичерина в узурпации права говорить от имени Турции, делегация которой еще не представила своей развернутой программы, и в желании превратить Черное море в «русское озеро» под турецкой охраной. Исмет поспешил зажить, что именно русская программа более всего соответствует взглядам Турции. Тогда Керзон спросил его, можно ли считать турецкий взгляд идентичным русскому? Исмет после некоторого колебания ответил отрицательно и пожелал выслушать предложения союзников. Это было большой победой Керзона и поражением Чичерина. Керзону удалось вбить клин между Россией и Турцией. 6 декабря он представил союзный план решения проблемы Проливов (открытие их в мирное и военное время для всех торговых и военных судов без различия флага, кроме стран, воюющих с Турцией). Через два дня Исмет представил свой проект, допускавший пропуск небольшого числа военных кораблей для охраны торговых судов.

Французские делегаты долгое время молча выслушивали все споры вокруг данной проблемы. Баррер выступил только 6 декабря: «Я позволю себе здесь утверждать, что Франция, столь глубоко привязанная к принципу свободы, желает, чтобы он был обеспечен для разных наций и чтобы они имели право без угрозы для него защищать свои законные интересы. Она считает, что это право можно согласовать с интересами всех прибрежных стран Черного моря и в особенности с интересами той из них, которая имеет суверенитет над двумя берегами Проливов. Предложения, которые были вам изложены от имени союзников моим выдающимся (eminenf) коллегой лордом Керзоном, полностью отвечают этим взглядам. Они включают полную свободу торгового мореплавания, которому они гарантируют защиту при помощи права прохода в необходимых количествах военным кораблям с целью обеспечения при случае этой защиты. Можно предвидеть возражения, которые поднимет Турция, владеющая берегами Проливов, по поводу возможных злоупотреблений этим правом прохода. Интересы прибрежных стран охраняются ограничениями, наложенными на использование этого права. В этих условиях оно не может представлять для прибрежных стран ни угрозы, ни покушения на их суверенитет. Оно содержит, напротив, прекрасную гарантию против политики гегемонии, которая угрожает безопасности некоторых прибрежных стран и в особенности Турции». Иными словами, Баррер во всем был согласен с Керзоном и пытался убедить турецких делегатов принять его предложения «по-дружески», тем более что они будут выгодны самим туркам, так как оградят их от угрозы иностранной гегемонии в Черном море (явный намек на Россию). Баррер должен был следовать политике «единого фронта» и вместе с тем пытался не испортить отношения с турками накануне обсуждения экономических и финансовых вопросов.

Вопрос о Проливах был передан на рассмотрение комитета экспертов, в котором советские представители не участвовали. К 18 декабря он представил проект конвенции о Проливах, разработанный на основе англо-французских предложений. Чичерин заявил, что не подпишет эту конвенцию, так как считает, что она направлена против России. Бомпар и Гаррони убедили Керзона несколько изменить представленный проект в пользу турок. В дальнейшем все споры вокруг Проливов сводились к словесным дуэлям между Керзоном и Чичериным. Исмет-паша довольно охотно шел на уступки (туманная формулировка Национального обета давала ему такую возможность), чтобы иметь возможность твердо настаивать на своем мнении в других вопросах. В итоге Россия осталась единственной страной, которая оказалась недовольной решением этой проблемы. Проект конвенции, разработанный комиссией экспертов, в дальнейшем подвергался лишь незначительным редакционным изменениям.

Вопрос о капитуляциях впервые рассматривался 2 декабря на заседании конференции под председательством Гаррони. Исмет-паша настаивал на полной отмене всех капитуляционных обязательств и заявлял о готовности турецкого правительства уладить вопрос о статусе иностранцев на основе взаимности и следования общепринятым нормам международного права. Керзон и Гаррони соглашались на отмену термина «капитуляции» и замену их строго оговоренной системой гарантий. По существу, они предлагали лишь реформу и унификацию капитуляционной системы. Французский делегат Баррер поддержал эти предложения, стараясь доказать выгодность системы капитуляций (хотя бы в форме гарантий) для привлечения иностранного капитала в Турцию. Самую непримиримую позицию занял американский наблюдатель Чайльд, потребовавший сохранения всех капитуляций в неприкосновенности. В отличие от проблемы Проливов в этом вопросе турки проявили настойчивость и не шли ни на какие уступки. Решение этого вопроса затянулось до самого окончания конференции.

Не менее принципиальными турки оказались и при обсуждении вопроса о положении национальных меньшинств. Они рассматривали любые попытки установления международного контроля в этой области как покушение на национальный суверенитет. Идея Чайльда, поддержанная Керзоном, о создании в Турции «национального очага» для армян была с порога отвергнута турецкой делегацией. Турки соглашались только на те. условия, которые уже были зафиксированы в договорах с рядом стран Центральной и Восточной Европы. Баррер снова попытался угодить всем, заявив 12 декабря, что «Франции всегда удавалось сочетать усилия, прилагавшиеся ею в течение веков в целях улучшения положения всех народов Востока, с дружественным отношением к оттоманскому правительству» и присоединился к предложениям Керзона. Вопрос о меньшинствах был для союзников скорее вопросом престижа, а не реальной политики. Союзникам пришлось пойти на уступки Исмету и согласиться с тем, что христиане в Турции не будут иметь больших прав, чем, например, венгры в Чехословакии. Особо сложную проблему представляли малоазиатские греки. Исмет настаивал на обязательном обмене населением между Турцией и Грецией по религиозному признаку. На это пришлось в конце концов согласиться и Венизелосу. Никакие гарантии мусульманским меньшинствам (в первую очередь курдам) вообще не обсуждались.

Франция пытается «стричь купоны»

Как видим, во всех перечисленных выше моментах Англия и Франция демонстрировали редкое единство точек зрения. Однако Баррер всегда старался не испортить отношения с турками, преподнося предложения Антанты как максимально выгодные для самой Турции (открытые Проливы — для защиты от иностранной гегемонии на Черном море, фактическое сохранение капитуляций — для привлечения иностранного капитала и пр.). Барреру необходима была и поддержка англичан, и доброжелательное отношение со стороны турок, когда дело дойдет до экономических и финансовых вопросов. Керзона раздражало такое подчеркнуто обходительное отношение к туркам (и лично к Исмету) со стороны Баррера и Гаррони. Гарольд Никольсон цитирует запись в дневнике «члена команды» Керзона на Лозаннской конференции (вероятнее всего — в своем собственном) от 22 декабря: «Сегодня Керзон в странном, почти истерическом расположении духа. Вчера у него был разговор с Исметом, Баррером и Гаррони. Двое последних льстят Исмету, называя его "Превосходительством" в каждой фразе, выкрикивая "ami et cher collegue". У Керзона это вызывает досаду и отвращение».

Соответствующую комиссию на конференции возглавлял сам Баррер. Ей предстояло рассмотреть несколько групп вопросов об Оттоманском государственном долге, военных издержках, репарациях, транспорте, таможне и торговом режиме. Было создано несколько подкомиссий. Главнейшая из них занималась финансовыми вопросами под председательством второго французского представителя Бомпара.

Вопрос о «купонах» имел для такого государства-рантье, как Франция, первостепенное значение. Главнейшей причиной резко отрицательного отношения Франции к Советской России был отказ последней возвращать дореволюционные долги. После России именно Турция была крупнейшим должником Франции, и поэтому, потеряв свои деньги в одном месте, французские рантье не могли себе позволить того же и в другом. Неудивительно, что и дипломат, которого французское правительство направило представлять свои интересы в Лозанне (Баррер), был тесно связан с банковским капиталом. На него как на компетентного специалиста и в дипломатии, и в финансах французские банкиры возлагали свои надежды. Они рассчитывали, что три года заигрывания и уступок будут наконец вознаграждены примирительным отношением турок к проблеме долгов.

Турецкий государственный долг состоял к моменту конференции из трех частей: довоенного долга, долга военного времени (обязательства по отношению к Германии и Австро-Венгрии, отказавшихся от своих прав в пользу стран Антанты), а также послевоенного долга (издержки на содержание оккупационных войск, а также неоплаченные проценты по довоенным долгам).

Довоенный долг Турции, по вычислениям экспертов, составлял 140 миллионов турецких фунтов (лир). Он состоял из долга по Мухарремскому декрету (то есть долгов на 1881 год, находившихся в ведении Администрации Оттоманского долга, — 47,5 млн. т. ф.), займов вне декрета в Германии и Франции, а также различных более мелких займов. Значительная доля доходов турецкого бюджета служила обеспечением этого долга. Военные долги состояли из займов и военных поставок, предоставленных Турции германским и австро-венгерским правительствами, а также из семи эмиссий бумажных денег, обеспеченных германским и австро-венгерским золотом и германскими казначейскими обязательствами. Согласно статьям 259 Версальского и 21 °Cен-Жерменского договоров все права на турецкие долги Германии и Австро-Венгрии переходили к союзным державам. Послевоенный долг Турции составлял, по данным Баррера, 25 млн. турецких фунтов. Порядок консолидации и оплаты этих долгов Турции и предстояло теперь определить.

Довольно быстро было достигнуто соглашение, что внешний долг Османской империи должен быть поделен между новой Турцией и государствами, образованными на территории Османской империи, а также странами, приобретшими ту или иную часть ее территории. Разногласия возникли по поводу того, с какого момента проводить такое разделение — с 1914 года (предложение союзников) или с 1918-го (турецкое предложение). Суть этого спора сводилась к тому, будет ли оплачивать военные долги одна только Турция или также и отделившиеся от нее арабские страны. Было также неясно, с какого момента Турция должна оплачивать оккупационные издержки союзников — с Мудросского перемирия или с перемирия в Мудании (на последнем варианте настаивали турки). Турецкая сторона имела свои контрпретензии к союзникам — оплата убытков, понесенных турецкими гражданами в результате союзной оккупации, и выплата Грецией репараций за нанесенный в ходе греко-турецкой войны ущерб (4 млн. т. ф.). Достичь согласия по этим вопросам не удавалось, так как ни Исмет-паша, ни Баррер не собирались сдавать своих позиций. Определенный прогресс был достигнут только в отношении оккупационных издержек (причитавшихся в отличие от прочих долгов в основном Англии). Они были сначала сокращены вдвое, а потом и вовсе списаны (точнее, зачтены в счет вывезенного союзниками из Берлина и Вены турецкого золота, а также крейсера «Гебен», удержанного Англией). По остальным пунктам достичь согласия не удавалось.

И снова Мосул

Пока Баррер прилагал все усилия, чтобы заставить турок платить по счетам, Керзон, добившись от них серьезных уступок в вопросе о Проливах, готовился к открытому сражению за другой принципиально важный для Великобритании пункт будущего мирного договора — о принадлежности нефтеносного района Мосула, населенного в основном курдами и отчасти арабами с небольшими вкраплениями христианских элементов (главным образом ассирийцев). Франция еще в 1919 году отказалась от своих «прав» на этот район, так что теперь вопрос о Мосуле становился, по существу, двусторонним вопросом между Турцией, включавшей регион в свои «национальные границы», и Великобритании, желавшей присоединить его к подмандатному Ираку.

В самом начале конференции этот вопрос по просьбе Исмет-паши был отложен и фактически перенесен на уровень двусторонних англо-турецких переговоров и обмена письменными меморандумами, что не принесло, однако, ощутимых результатов. В начале работы конференции турки придавали Мосулу очень большое значение. Керзон в письме Кроу, исполнявшему в его отсутствие обязанности министра иностранных дел, рассказывал о своем разговоре со вторым турецким делегатом Ризой Нур-беем, который уверял Керзона, что турки готовы пойти на любые уступки, если англичане уступят им Мосул. Неизвестно, имел ли Риза Нур достаточные полномочия, чтобы делать столь далекоидущие заявления. 12 декабря Исмет заявил Керзону, что не вернется в Анкару без Мосула. Керзона, разумеется, такой подход устроить не мог. Во время следующей встречи Керзон предостерег турок от «враждебных движений» на границе с Ираком. Фактически это была угроза. Присутствовавшие здесь же Бомпар и Гаррони поддержали Керзона. Но и в этот раз Керзону ничего не удалось добиться.

После нескольких бесплодных попыток в этом роде Керзон решил вынести вопрос о южной границе Турции на пленарное заседание территориальной комиссии. 21 января Чичерин писал по этому поводу Литвинову, исполнявшему в Москве обязанности наркома иностранных дел: «Вся Лозанна была поражена известием о том, что Керзон предложил Исмет-паше поставить вопрос о южной границе Турции перед конференцией во вторник. Керзон при этом говорит о сирийской границе, как будто при этом ссылаясь на Исмет-пашу. В своем ответе Исмет-паша принимает предложение Керзона, но говорит, что инициатива постановки вопроса о сирийской границе исходит не от него. В кулуарах турки говорят, что Керзон, очевидно, хотел вбить клин между турками и французами упоминанием о сирийской границе. Действительно, в меджлисе многие весьма бурно требовали возвращения Александретты туркам. Теперь Исмет-паша требует уточнения пункта франко-турецкого соглашения об особом административном режиме для Александретты. Под этим соусом будет проводиться какая-нибудь английская интрига, ибо там кончается нефтепровод. Вся английская печать трубит в самых громких тонах о необходимости ускорения конца конференции. Письмо Керзона истолковывается в том смысле, что он хочет резко ускорить решение главнейших вопросов». Очевидно, суть всей интриги заключалась в стремлении Керзона заинтересовать французов в успешном решении Мосульского вопроса, искусственно объединив его с вопросом об Александретте.

В самом английском правительстве не было единства по проблеме Мосула. Перспектива прекращения конференции из-за этой проблемы была очень непопулярна в обществе и прессе. Бонар Лoy, который лично вел с французами переговоры по вопросу о репарациях, настаивая даже на более жестких позициях, чем Ллойд Джордж, был готов на любые уступки туркам, в том числе и в вопросе о Мосуле, лишь бы не дать Франции играть на англо-турецких противоречиях. 27 декабря он распорядился, чтобы Форин Оффис выяснил, присоединятся ли французы к Великобритании, если придется применить силу для навязывания туркам союзнических условий мира. В случае несогласия французов Бонар Лоу был готов к отступлению. Кроу, прежде чем отправить соответствующее письмо Пуанкаре, осведомился о мнении Керзона. Тот, очевидно, понимая всю серьезность положения, посоветовал не беспокоить лишний раз Пуанкаре, который уже дал Барреру инструкции вести дела в полном согласии с союзниками. Керзон, видимо, считал, что столь откровенный запрос убедит главу французского правительства в слабости английских позиций и нарушит все его дипломатические комбинации в Лозанне. Глава Форин Оффиса явно опасался утраты контроля над поведением союзников. Баррер уже предлагал послать в Анкару генерала Пелле, который смог бы от имени союзников уладить там все разногласия по финансовым вопросам. Керзон и Гаррони отказались от этого, поскольку такие действия лишь убедили бы турок в слабости Антанты. Бомпар также провел несколько секретных встреч с турецкими делегатами, не принесших, однако, никаких результатов, но сильно обеспокоивших Керзона. 30 декабря он писал Кроу, что французы собираются «частным образом» договориться с турками по финансовым вопросам.

Мысль о возможном дипломатическом отступлении перед турками с оставлением им Мосула премьер-министр высказывал Керзону и 31 декабря, во время встречи с ним в Париже, куда Бонар Лoy приехал, чтобы попытаться отговорить Пуанкаре от оккупации Рура. 2 января 1923 года Керзон вернулся в Лозанну, а 8 января получил от Бонар Лоу послание, где, в частности, говорилось: «Я снова должен повторить, что есть два обстоятельства, которые представляются жизненно важными. Первое состоит в том, что мы не должны вступать в войну из-за Мосула; второе — в том, что если французы не присоединятся к нам, а мы знаем, что так и случится, мы не будем бороться с турками одни за то, что осталось от Севрского договора». Премьер-министру вторила печать. Daily Express писала, что «Мосул не стоит костей одного английского солдата. Наши интересы в Мосуле несущественны».

Подобные настроения, широко распространенные в Англии, с готовностью подхватывались и по другую сторону Ла-Манша. В эти дни в Лозанну прибыл генерал Таунсхенд. По возвращении оттуда он дал интервью французской газете Le Temps. Вопреки мнению министра иностранных дел своей страны британский генерал утверждал, что «Мосул находится в Анатолии, а не в Месопотамии. Он находился в момент перемирия в руках Турции, а не Англии. Урегулирование с Турцией является сейчас наиболее неотложной проблемой, которую английское правительство должно разрешить, поскольку от нее зависит всеобщий мир. Относитесь к туркам с доверием, как к джентльменам, и вам не придется об этом жалеть. Нет ни одного турка, который не уважал бы глубоко Англию. Но турки хотят, чтобы и их, в свою очередь, тоже уважали». В следующем номере та же газета откровенно признавала, что «два фактора оказывают сегодня влияние на ход ближневосточной мирной конференции и заставляют ее останавливаться в нерешительности — это ход конференции в Париже и решения Национального собрания в Анкаре». Несколькими днями позже, уже после неудачи Парижской конференции по репарациям (2–4 января), она призывала к большей самостоятельности французской внешней политики: «Среди интересов, которые Франция имеет на Востоке, некоторые близки интересам Англии. В других вопросах, напротив, у Англии есть интересы, которые не имеют ничего общего с французскими. Там, где наши интересы совпадают, нет никаких препятствий к тому, чтобы их и далее защищать совместно. Но там, где интересы Англии ни в чем не соприкасаются с интересами Франции, нет никакого смысла в том, чтобы Франция вставала на английскую сторону». Еще через несколько дней французская газета писала, что «в любом случае мы можем с гордостью думать, что Франция никогда не обещала участвовать в ссоре, вызванной притязаниями другой державы» (имелись в виду притязания Англии на Мосул).

Отзвуки англо-французских противоречий докатились и до Константинополя. 7 января Гендерсон, английский поверенный в делах, писал в Форин Оффис, что турки считают «единый фронт» союзников разрушенным, что вселяет в них больший оптимизм относительно перспектив Лозаннской конференции. После провала конференции по репарациям французы в какой-то момент готовы были пойти на мир с турками любой ценой. Бомпар объяснял Керзону, что Пуанкаре был готов к безусловному отступлению по любому из пунктов, на которых союзники еще в ноябре договорились жестко настаивать, и снова предлагал послать в Анкару генерала Пелле. Керзон резко возражал против любых подобных предложений.

Пленарное заседание территориальной комиссии по вопросу о Мосуле состоялось только 23 января. К этому моменту в результате провала Парижской конференции по репарациям и ввода франко-бельгийских войск в Рур англо-французские отношения снова испортились, и само существование Антанты снова было поставлено под вопрос. Со стороны Керзона было в определенной степени рискованно передавать вопрос о Мосуле на обсуждение всей конференции, так как существовала опасность, что Франция, оставленная один на один с Германией, попытается отплатить Англии той же монетой и вернуться к старой политике попустительства туркам. Но Керзон прекрасно понимал, насколько важна для Франции английская поддержка в вопросе о турецких долгах и о капитуляциях.

Большая часть заседания ушла на чтение турецкой декларации по мосульскому вопросу и на ответ Керзона на нее. И Исмет, и Керзон сыпали множеством этнических, экономических и стратегических аргументов, призывая на помощь едва ли не все достижения гуманитарных и естественных наук того времени. Однако все их речи лишь отражали и без того уже очевидный факт: «Позиции сторон ясны и полярны, то есть несовместимы в принципе: турки требуют Мосул, англичане не хотят его отдавать». В качестве возможного решения проблемы Керзон предлагал арбитраж Лиги Наций. Исмет не соглашался и предлагал плебисцит. Керзон настаивал на своем и между прочим сказал: «После войны я очень много занимался плебисцитами по границам и твердо решил никогда больше не связываться еще с одним». По мнению Керзона, плебисцит на территории с неграмотным и этнически пестрым населением, значительная часть которого вела кочевой образ жизни, был совершенно невозможен. В заключение Керзон добавил, что если турки пойдут на разрыв из-за Мосула, то он поставит вопрос перед Лигой Наций, которая в случае угрозы войны должна, согласно своему Уставу, «принять меры, способные действительным образом оградить мир Наций» (ст. 11). Никакого соглашения, однако, в этот день достигнуто не было.

Керзон провоцирует разрыв

Керзон понимал, что из-за Мосула, который уже находился в британских руках, турки войну не начнут и так или иначе вынуждены будут уступить. Между тем Мосул оставался единственной неразрешенной проблемой, принципиально важной для Великобритании. В то же время споры вокруг капитуляций и финансовых вопросов не двигались с мертвой точки. Керзон поэтому решил пойти ва-банк, приступив к разработке прелиминарного мирного договора, который мог быть предложен туркам в порядке ультиматума для подписания или отклонения. Такие действия Керзона мало совпадали с намерениями его союзников. Г. Никольсон хорошо уловил суть ситуации: «Когда дело дошло до нанесения на бумагу пунктов, которые уже были согласованы, и тех, которые еще были предметом споров, оказалось, что специфически британские desiderata (или, в общем, те вопросы, которые обсуждались на конференции под председательством Керзона) почти все были согласованы, в то время как финансовые, экономические и капитуляционные вопросы, в которых французы и итальянцы были заинтересованы больше нас, все еще были предметом острых противоречий. Наши союзники, таким образом, столкнулись с пугающим пониманием того, что хотя они приехали в Лозанну, полагая, что Турция рассматривала Великобританию как своего врага, а Францию и Италию как своих друзей, именно этот враг достиг выполнения своих желаний, а эти друзья совершенно не сумели добиться каких-либо уступок от турок. Теперь стало понятно, что вопрос стоял не столько о том, что Франция и Италия могут бросить Великобританию, а о соблазне для Керзона оставить своих союзников. Оставался только Мосул. Если бы британцы пришли к сепаратному соглашению с турками по этому вопросу, французы действительно оказались бы в опасной ситуации. Керзон хорошо знал, что они это понимают». Керзон давно уже готовил «ультимативный» проект мирного договора, однако подозревал, что Бомпар и Гаррони повернут дело так, чтобы намекнуть туркам на возможность дальнейших уступок. Об этом он еще 22 января писал Кроу. Тактику Бомпара, сменившего заболевшего Баррера, он описывал следующим образом: «Заседания комиссий и подкомиссий, за которые он отвечает, отменяются или откладываются под разными предлогами… Тем временем французы и турки, которые живут в одном отеле, братаются fraternize)».

24 января Керзон прямо заявил Бомпару и Гаррони, что только чувство союзнической солидарности удерживает его от заключения сепаратного мира с турками, и предложил вручить им 31 января подготовленный под его руководством проект мирного договора. Договор должен был быть подписан до 4 февраля. В случае отказа конференция должна быть прервана. По этому поводу Керзон писал в Форин Оффис: «Договор, который, таким образом, будет представлен, будет содержать по крайней мере 20 условий, затрагивающих Францию и Италию в равной, если не в большей степени с нами, которые турки, насколько можно судить из их протестов, откажутся принять. Мосульский вопрос появится только в форме условия, по которому установление этой части турецкой границы будет передано Лиге Наций. Таким образом, я думаю сдержать мое обещание премьер-министру, что если мы и споткнемся, то не об этот камень в первую очередь и не одни. Что касается турок, то я считаю немедленное или скорое подписание практически невозможным. Но совершенно точно, что до следующей среды французы и итальянцы будут всячески убеждать их, чтобы предотвратить однозначный отказ». О возможном возобновлении военных действий Керзон думал, что «все указывает на то, что этого не произойдет, поскольку французы сделают все возможное (will strain every nerve), чтобы успокоить их (турок — А.Ф.), зная, что франко-британский конфликт на Востоке будет означать исчезновение последних остатков нашего терпения в Руре». Свежая греческая армия к западу от Марицы была еще одной гарантией против турок. Таким образом, поставив французов и итальянцев в ситуацию цейтнота, Керзон хотел использовать их для того, чтобы заставить турок подписать мирный договор на британских условиях. Именно так он представлял себе «единый фронт» союзников. Без его согласия французы не могли изменять текст готового договора в пользу Турции, следовательно, всякая возможность сепаратного франко-турецкого соглашения исключалась.

Бомпару оставалось только согласиться с планом Керзона и доложить об этом в Париж. 30 января, за день до вручения туркам проекта договора, Пуанкаре заявил информационному агентству Havas, что французское правительство рассматривает предложенный проект не как окончательный документ, а как базу для дальнейших переговоров. В британском Форин Оффисе еще 29 января были получены сведения от Гендерсона, что Пуанкаре направил Мустафе Кемалю личную телеграмму аналогичного содержания. Такой шаг Пуанкаре представлял собой открытый разрыв с политикой Англии на Востоке. Теперь дипломатический конфликт между союзниками в Европе из-за проблем репараций и Рура дополнялся несогласием и в Азии. И хотя Пуанкаре после телефонного разговора с Бомпаром заявил, что прежнее сообщение было неправомочно, оно уже произвело свой эффект. Весь мир, в том числе и турки, понял, что «единый фронт» союзников на самом деле фикция.

В тот же день (30 января) Le Temps разразилась большой передовой статьей, озаглавленный «Против войны на Востоке». В ней, в частности, говорилось: «Франция сошлась в жестокой схватке с Германией. Руководители Германии рассчитывают на всеобщий конфликт, в котором Россия выступит на их стороне. Подобное столь нелепое построение помогает вдохновлять саботаж в Руре и сопротивление в остальном Рейхе. А война на Востоке не сможет оставить Россию безучастной. Немцы это знают, как и все остальные. Увидев, что военные действия на Востоке возобновились, немецкая публика неизбежно подумает, что пожар будет разгораться и что тем или иным образом он вызовет ослабление Франции и вмешательство России. Кого волнует, что такие предположения химеричны? Немецкие реакционеры извлекут из них выгоду для своей пропаганды в соответствии с рецептами, которые им хорошо известны… Будут ли говорить, что Англия заинтересована в возобновлении войны на Востоке и что Франция для того, чтобы получить поддержку от англичан на Рейне, должна их вдохновлять сражаться возле Проливов? Мы не знаем, грешат ли эти рассуждения наивностью или макиавеллизмом, но мы уверены, что они противоречат истине». Иными словами, французская газета хотела представить срыв конференции как результат англо-турецких разногласий из-за Мосула, тогда как Франция не могла возобновлять войну на Востоке, чтобы не ослаблять своих позиций в отношениях с Германией. Такая война лишь подстегнула бы Германию к дальнейшему сопротивлению и саботажу.

И Исмет, и Кемаль, читавшие французскую прессу, были, разумеется, осведомлены о подобных настроениях в обществе и во французских правящих кругах. Поэтому не приходится удивляться, что, когда 31 января союзные представители вручили Исмету проект мирного договора, он сначала попросил 8 дней на «частные переговоры», а затем отверг его как противоречивший Национальному обету. Статьи этого документа, касавшиеся режима Проливов, границ Турции и национальных меньшинств, представляли собой плод договоренности между союзниками и турками. Те статьи, которые касались финансовых вопросов и капитуляций, представляли собой лишь англо-французские требования, отклоненные турками. Статья о турецко-иракской границе предлагала передать вопрос на рассмотрение Лиги Наций. Нетрудно догадаться, что именно экономические, финансовые и капитуляционные положения договора вызвали наибольшее недовольство турок. Исмет заявил, что их осуществление поставило бы Турцию в положение «экономического рабства». В самый день вручения договора туркам во время перерыва в заседании состоялось англо-франко-итальянское совещание, полное, по выражению Керзона, «яростных раздоров и даже взаимных обвинений». Бомпар и Гаррони вопреки прежней договоренности с Керзоном хотели дать Исмету возможность и дальше обсуждать спорные вопросы, меняя отдельные статьи договора. Керзон категорически отказался. Он не верил, что турки готовы возобновить войну, и писал в Лондон, что «враги, с которыми мне приходится бороться до победы, находятся не в Анкаре, а в Париже и в Риме».

4 февраля было назначено как окончательный срок для ответа со стороны турок. На протяжении этих четырех дней шли активные консультации между участниками конференции. Союзники пошли на некоторые новые незначительные уступки. Англичане, например, согласились передать мосульский вопрос в Лигу Наций только в случае неудачи прямых переговоров с турками на протяжении 6 месяцев. 5 февраля Исмет направил союзникам свои контрпредложения. Они состояли в том, чтобы подписать мирный договор, включавший уже согласованные требования, оставив все остальное для дальнейших переговоров. Из союзников от такого варианта могла выиграть только Англия, уже добившаяся своих основных целей. Но Керзон потребовал подписания или отказа от подписания договора в том виде, в каком он был представлен Исмету. Глава турецкой делегации отказался подписать мир. Тогда Керзон покинул зал заседаний и дал распоряжение своей делегации готовиться к отъезду. Бомпар в своем письме Пуанкаре так излагал дальнейшие события: «В то время как британская делегация делала последние приготовления к отъезду, я и г. Монтанья отправились к Исмет-паше, чтобы еще раз объяснить ему всю серьезность ситуации, которую создавал его отказ. Он не хотел ничего слушать, наши попытки примирения оказались тщетными». В последний момент Пуанкаре, очевидно, желая развязать себе руки в отношении Рура, по телефону распорядился о принятии турецкого предложения о выделении из договора экономических условий. Монтанья и Гаррони пытались найти компромиссную формулу решения капитуляционной проблемы. Но британская делегация уже покинула Лозанну, и работа конференции была прервана без подписания мирного договора. Раздосадованный Пуанкаре сообщил итальянскому послу неизвестно откуда взятые сведения, что Великобритания еще до разрыва переговоров начала готовиться к войне с Турцией и что английские войска, предназначенные для этой цели, уже отбыли из Египта.

О причинах отказа Турции подписать договор Мустафа Кемаль впоследствии говорил: «Этот проект содержал условия, которые по своему смыслу и духу находились в противоречии с принципом нашей независимости. Неприемлемыми были главным образом постановления юридического, финансового и экономического характера», то есть те, в которых более всего была заинтересована Франция. Турецкая пресса обвиняла в срыве переговоров Францию, а не Великобританию. Таким образом, намерение Керзона спровоцировать разрыв, свалив всю вину на французов и итальянцев, полностью осуществилось.

Единственным положительным результатом конференции стала подписанная 30 января греко-турецкая конвенция об обязательном обмене населением по религиозному принципу. Еще одно важное соглашение, относившееся к Восточному вопросу, было достигнуто вне рамок конференции. Италия, чувствовавшая себя обделенной при послевоенном разделе территорий и привилегий между странами Антанты, особое значение придавала сохранению за ней экономических преимуществ, закрепленных в Трехстороннем соглашении 1920 года. Итало-турецкий договор, подписанный в Лондоне в марте 1921 года, был отвергнут ВНСТ вместе с аналогичным договором с Францией. Однако в отличие от французов, итальянцы не смогли выработать новое соглашение с Анкарой, и их позиции на Востоке оставались в подвешенном состоянии. В самом начале Лозаннской конференции известный итальянский финансист Б. Ногара предложил союзникам проект соглашения, которое могло заменить Трехсторонний пакт. По этому документу должен был быть создан международный синдикат из заинтересованных финансовых групп, призванный координировать экономическую деятельность трех союзных держав в Турции. По сути, речь шла о создании гигантской монополии по эксплуатации турецкой экономики в интересах союзников, которая лишила бы Анкару возможности выбора между конкурирующими предложениями инвестиций. Англичане отказались участвовать в этом предприятии, но в Париже оно вызвало интерес. После интенсивных закулисных переговоров 3 февраля 1923 года было заключено франко-итальянское соглашение о создании такого синдиката, закрепленное в форме обмена нотами между Пуанкаре и итальянским послом в Париже Р. Авеццаной. В ведение нового синдиката (холдинга) передавались концессии на железные дороги, портовые сооружения, месторождения угля и нефти на территории Турции. Особое письмо Пуанкаре изымало из действия этого соглашения киликийский участок Багдадской железной дороги (статус которого был определен в Анкарском договоре 1921 года) и нефтяные месторождения Мосула (их принадлежность к Ираку для французов и итальянцев, таким образом, была вовсе не очевидна). Практическая значимость этого соглашения, однако, всецело зависела от хода дальнейших переговоров с Турцией.

 

3. Перерыв и вторая сессия (февраль — июль 1923 года)

«Единый фронт» — новое издание

После неудачи первого этапа конференции никто не думал серьезно о возобновлении войны. Перед отъездом из Лозанны турецкие делегаты заявили Гаррони, что конвенция, подписанная в Мудании, остается в силе. Как только Исмет-паша по дороге в Анкару прибыл в Константинополь, к нему по очереди явились представители всех трех союзных держав, а затем и генерал Гарингтон. Все они выражали надежду на скорое подписание мира, несмотря на недавнюю неудачу, с чем Исмет полностью соглашался. Турецкое национальное собрание отклонило предложенный союзниками проект мирного договора и выработало турецкие контрпредложения. Из первоначального проекта договора 47 статей были перестроены, другие 47 изменены, 22 исключены и 77 оставлены без изменений. Турки требовали остров Кастеллориццо (один из Додеканезских островов, оккупированных Италией в 1912 году); полной отмены капитуляций (под любым названием) при сохранении за иностранцами лишь права на жалобу в случае осуждения их турецкими судами; турки хотели оградить собственную промышленность от иностранной конкуренции высокими таможенными и фискальными барьерами, а также лишить иностранцев права распоряжаться некоторыми монополиями в Турции. Османский долг турки соглашались выплачивать в бумажной, а не в золотой валюте. Экономические вопросы по предложению турок должны были быть выделены из мирного договора и составить предмет особых переговоров. Все эти предложения были изложены в специальной ноте Исмет-паши странам Антанты.

21 марта в Лондоне собрались главы делегаций союзников для обсуждения турецких предложений. Керзон на общем заседании еще раз подчеркнул важность «единого фронта»: «В Лозанне турки всегда думали, что они смогут добиться лучших условий от французов во вторник, от итальянцев — в среду и от британцев — в четверг, таким образом создавая замкнутый круг интриг». На новых переговорах это не должно было повториться. Он предложил поручить составление детального ответа на турецкие предложения трем комиссиям экспертов — общей, финансовой и экономической. Бомпар согласился с Керзоном и представил свой план решения экономических вопросов. По его мнению, от турок следовало добиться только формального признания действенности всех довоенных концессий. После этого делегация главных концессионеров должна была отправиться в Турцию для обсуждения экономических условий мирного урегулирования. Итоги этих переговоров должны быть оформлены в виде особой конвенции, которая должна быть подписана одновременно с мирным договором. Такой план несколько исправлял эффект от поспешного согласия французов на вычленение экономических вопросов из договора, поскольку не допускал чрезмерной затяжки экономических переговоров. К тому же следует помнить, что экономические вопросы при всей их важности для Франции касались только сравнительно узкого круга акционеров компаний, владевших концессиями. Первостепенное значение для Парижа имел другой блок вопросов — финансовый, а на него план Бомпара не распространялся. Вопросы Оттоманского долга предстояло решать главам официальных делегаций. Керзон и Кроу одобрили план Бомпара.

К сожалению, мы не имеем возможности изучить детали заседаний экспертных комиссий. Керзон специально настоял, чтобы они не вели никаких протоколов во избежание утечки информации. По мнению одного из британских наблюдателей, «наиболее туркофобской» была французская делегация: «Французы поняли, насколько ошибочно было оставлять своих союзников, чтобы следовать за призрачными миражами г. Франклен-Буйона». Анализ окончательных отчетов комиссий подтверждает эти сведения. В принципиально важных для Франции вопросах они рекомендуют союзным делегациям настаивать на самых жестких позициях. В частности, абсолютно неприемлемым объявлялось турецкое предложение об оплате долга в бумажной валюте.

Лондонское совещание закончилось 27 марта. Возобновление мирных переговоров в Лозанне было назначено на 23 апреля 1923 года. В последний день совещания возник примечательный спор между Керзоном и Бомпаром, который хорошо иллюстрирует подход Франции к финансовым проблемам. Еще во время первой сессии конференции союзники согласились не взимать с Турции репараций. Турция, в свою очередь, отказалась от требования к Великобритании возместить ей сумму в 5 миллионов турецких лир, которые перед войной османское правительство уплатило за постройку в Англии двух военных кораблей для турецкого флота (с началом войны недостроенные корабли были конфискованы англичанами). Великобритания согласилась перечислить требуемую сумму в фонд турецких репараций, из которого должны будут выплачиваться компенсации частным лицам, понесшим убытки из-за участия Турции в войне. Но такой план вызвал резкое противодействие британского канцлера казначейства С. Болдуина, считавшего, что вся схема является уступкой не туркам, а французам, которые «этого не заслуживают». Ведь большинство «пострадавших» лиц были французами. Поскольку получение репараций с самой Турции было нереально, Болдуин считал, что «господин Бомпар не должен пытаться получить из карманов британского налогоплательщика то, что он не может получить от Турции». Керзон внял этим аргументам и отказался от оплаты турецких репараций. 27 марта Бомпар не мог скрыть своего возмущения таким шагом. Он потребовал возродить требование получения репараций непосредственно с Турции, а когда Керзон указал на невозможность отзыва уже сделанной уступки, Бомпар предложил, чтобы требуемая сумма была взыскана как уплата долга Турции по отношению к Германии, который союзники раньше также решили аннулировать. Керзон усомнился в возможности такого маневра.

Во время перерыва в работе Лозаннской конференции Турция предприняла еще один принципиально важный шаг для того, чтобы сделать союзников (главным образом французов) более сговорчивыми. Турки установили контакт с главным конкурентом европейских держав. К началу апреля были закончены переговоры между правительством ВНСТ и американо-канадской группой Честера — Кеннеди на предоставление концессии на строительство сети железных дорог, портов, телеграфных линий в Восточной Анатолии и Северном Ираке. 9 апреля ВНСТ одобрило договор о концессии. Это соглашение прямо било по интересам Великобритании, так как в нем речь шла о Мосульском вилайете. Французы тоже протестовали против него, так как оно нарушало франко-турецкие договоренности 1914 года, когда Турция в обмен на очередной заем обещала предоставить соответствующие концессии французской группе. Со стороны турок это был чисто дипломатический маневр. Уже в 1924 году концессия была аннулирована.

Англичане, разделявшие французское недовольство «концессией Честера», сами последовали американскому примеру. Английские акционеры железной дороги Смирна — Айдын начали с турками переговоры о ее дальнейшей судьбе, не согласовывая свои действия с французскими концессионерами, что противоречило плану Бомпара. Одновременно англичане вели переговоры со швейцарским банком, который был держателем акций Анатолийской железной дороги, принадлежавших ранее Германии. В результате английскому капиталу досталась большая часть этих акций.

Последние дипломатические баталии

23 апреля Лозаннская конференция возобновила работу. Состав участников несколько изменился. Турецкая делегация осталась прежней, но британскую делегацию возглавлял уже не Керзон, а Румбольд, верховный комиссар Великобритании в Константинополе, а французскую — его коллега Пелле. Италию представлял Монтанья. За плечами у них уже был большой опыт совместной работы в османской столице (не всегда, правда, гладкой), что позволяло надеяться на успешное сотрудничество между ними и в Лозанне. Американским наблюдателем был Грю. Советские представители на конференцию допущены не были под предлогом того, что вопрос о Проливах был уже решен. 10 мая 1923 года глава советской делегации B.B. Воровский был убит белоэмигрантом в лозаннской гостинице.

Турецкая делегация с самого начала пыталась привлечь на свою сторону американских наблюдателей, чтобы таким образом ослабить давление со стороны англо-французского «единого фронта». Уже 22 апреля Грю писал в Вашингтон: «Исмет демонстрирует сильное желание начать переговоры с целью заключить договор с Соединенными Штатами. Он считает, что быстрая договоренность с союзниками будет ускорена предварительным соглашением с нами.

Основными вопросами, которые предстояло обсудить на конференции, были капитуляции, долги и экономические проблемы. Разногласия по мосульскому вопросу утратили принципиальный характер и свелись к спору о том, какой срок должен быть отпущен для прямых англо-турецких переговоров перед передачей вопроса на арбитраж Лиги Наций (6 месяцев или год). В конце концов согласились на 9 месяцев. Вопрос о плебисците в спорном районе вообще не поднимался.

Работа конференции продвигалась медленно. 26 мая Турция отказалась от требования репараций с Греции в обмен на уступку Карагача — предместья Адрианополя на правом берегу реки Maрицы, с потерей которого Анкара ранее уже примирилась. Прилегающая область Димотика при этом осталась за Грецией. Интересны аргументы, которые Исмет-паша выдвигал противникам такого решения в Анкаре: «Как мы можем настаивать на платеже репараций, если у нас не имеется принудительных мер, чтобы реально получить деньги? Другие страны уже делали в этом отношении попытки, и здесь имеется кое-какой опыт». Исмет не хотел, чтобы Турция оказалась в том же положении по отношению к Греции, что и Франция по отношению к Германии. Решение вопроса о Карагаче и репарациях позволило Греции и Турции к середине июня выработать прелиминарные условия мира между собой. Это, в частности, означало, что Греция могла приступить к демобилизации своей армии, сконцентрированной вдоль реки Марицы. Существование этой армии с самого начала конференции считалось одним из главных аргументов стран Антанты в споре с Турцией. Теперь они должны были продолжать переговоры, практически не имея реальных рычагов давления на турецкую сторону. Оправдывая свои сепаратные действия, Венизелос в специальной ноте заявлял, что Греция не может больше ждать заключения общего мира, оставаясь вооруженной, и нуждается в демобилизации. Итальянский делегат Монтанья в связи с этим писал в Рим: «У меня возникает сомнение, что греческий шаг скрывает английский маневр, чтобы заставить Францию быть более сговорчивой в вопросах, которые все еще дебатируются и которые являются ее преимущественным интересом». Итальянская дипломатия могла праздновать победу, когда в начале июня Турция после долгих споров отказалась в пользу Италии от острова Кастеллориццо. По словам Монтаньи, теперь все интересующие Италию вопросы, рассматривавшиеся конференцией, «были разрешены положительно наилучшим возможным образом».

Наибольшие разногласия в ходе конференции возникли между Турцией и Францией. Былое французское туркофильство словно испарилось. Британская позиция в этой ситуации была хорошо описана Г.В. Чичериным, пристально следившим за ходом конференции: «Тактика Англии была сложна в своем исполнении и проста в своем существе. Англия постаралась прежде всего выторговать у Турции, что нужно было ей. После этого она предоставила Франции барахтаться в дальнейших переговорах, то искусно обостряя положение, то разыгрывая между Францией и Турцией роль миротворца». Дипломатические баталии в Лозанне сопровождались ростом напряженности на турецко-сирийской границе, где отмечалась концентрация турецких войск. Французы послали в Сирию подкрепления под командованием генерала Вейгана, заподозрив Кемаля в намерении силой возвратить Турции Александреттский санджак. Но Кемаль заверил французов, что перемещения турецких войск вдоль границы были связаны с обычными маневрами и не имели враждебных намерений. Инцидент был исчерпан.

4 июня Турция наконец добилась своей цели в вопросе о капитуляциях — союзники согласились считать их полностью отмененными. Французские и итальянские представители попытались вновь поднять вопрос о турецких репарациях. Румбольд старался уговорить их отказаться от этих требований, ссылаясь на то, что именно этот безнадежный спор тормозит ход конференций. В конце концов Румбольду это удалось. После этого ход переговоров надолго застопорился. Главной причиной был спор между Исметом и Пелле относительно формы выплаты процентов по долгам. Французы хотели получать проценты в золоте, согласно изначальным контрактам о займах, а турки соглашались платить только бумажными франками, как поступала сама Франция со своими долгами. Это означало разницу примерно в 120 миллионов франков. Пуанкаре даже давал указания Пелле предъявить туркам окончательную схему платежей в ультимативной форме, но Румбольд убедил французов оставить эту идею. После долгих прений вопрос так и не был решен. Его согласились передать для непосредственных переговоров между Турцией и держателями облигаций турецкого долга. Турки также отказались подтвердить Мухарремский декрет, на основании которого действовала Администрация Оттоманского долга. Однако существование Администрации косвенным образом признавалось в статье 56 будущего договора, где говорилось об исключении из нее немецких, австрийских и венгерских представителей.

Ко времени этих переговоров англо-французские противоречия в Европе зашли столь далеко, что, как тогда говорили, «entente cordiale» превратилось в «rupture cordiale». Отстаивая экономические интересы Франции, Пелле фактически приходилось иметь дело с Исмет-пашой один на один. Румбольд, в соответствии с получаемыми им из Лондона инструкциями, убеждал Пелле идти на все новые и новые уступки туркам в финансовых и экономических вопросах. Франция оказалась в очень сложном положении. Многократно провозгласив, что она не желает возобновления войны, она вынуждена была искать мира любой ценой и идти на постоянные уступки. Продолжать конференцию бесконечно она тоже не могла ввиду напряженной ситуации в Европе. Сколь важно было в тот момент дипломатическое сотрудничество между союзниками, показывает тот факт, что в тех случаях, когда экономические требования союзников совпадали, Исмет вынужден был уступать. Так произошло, например, с торговой конвенцией. Под давлением Великобритании Исмет согласился на сохранение в течение 5 лет таможенного тарифа 1916 года.

Тем временем, согласно плану Бомпара, в Турцию отправилась совместная делегация французских и бельгийских концессионеров (их английские коллеги, как уже говорилось, предпочли сепаратный торг с турками). Еще в конце апреля генерал Пелле собрал их на совещание в Константинополе перед собственным отъездом в Лозанну. На этом совещании была выработана единая позиция для переговоров с турецкими властями. Она включала полное сохранение в силе всех довоенных контрактов, их продление на срок, равный длительности военных действий, возмещение концессионерам всех военных убытков. Посланцам франко-бельгийского капитала хватило цинизма добавить, что эти условия должны исполняться, исходя из «принципа справедливости» и с учетом «глубоких изменений», которые произошли в Турции с 1914 года. О том, насколько оторванными от времени были представители деловых кругов Франции и Бельгии, говорит тот факт, что они отказались вести переговоры в Анкаре, предпочитая Константинополь. Только настоятельные рекомендации Пуанкаре и Пелле заставили их сесть в поезд, уходивший в Анатолию. Как и следовало ожидать, «Константинопольская программа» встретила полное неприятие Анкары. И поскольку концессионеры не имели на руках существенных козырей, они вынуждены были идти на уступки. Переговоры завершились к 1 июля, когда был согласован «Протокол о некоторых концессиях», который предполагалось подписать вместе с договором о мире. Его текст давал известное удовлетворение концессионерам, но в то же время открывал для Турции путь к скорой ликвидации всех следов экономического неравноправия страны.

К моменту последнего пленарного заседания конференции многие экономические вопросы оставались нерешенными — форма выплаты процентов по долгам, статус и привилегии Турецкой нефтяной компании и Оттоманского банка, принадлежавших иностранному капиталу. Было принято решение подписать договор, а все спорные вопросы отложить для дальнейших переговоров между заинтересованными сторонами. Подписание договора состоялось 24 июля 1923 года. 24 августа Великое национальное собрание Турции ратифицировало договор, который, таким образом, вступал в силу. 6 октября турецкие войска вошли в Константинополь, оставленный перед этим силами Антанты, а 29 октября Турция была провозглашена республикой.

 

4. Характеристика Лозаннского договора

Согласно Лозаннскому договору, сухопутные границы Турции с Грецией и Болгарией устанавливались там, где они проходят и поныне. Граница с Сирией устанавливалась в соответствии с Анкарским договором 1921 года. Граница с Ираком должна была быть определена на двусторонних англо-турецких переговорах в течение 9 месяцев. В случае их неудачи вопрос передавался на рассмотрение Лиги Наций. Турция полностью отказывалась от всех прав в отношении территорий, лежащих вне этих границ. Отменялся всякий иностранный контроль над финансами и экономикой Турции. Концессионные договоры, заключенные до войны, восстанавливались, но Турция сохраняла за собой право на их пересмотр. Окончательное соглашение о форме выплаты турецкой части Оттоманского долга должно было быть достигнуто на переговорах между Турцией и держателями облигаций. Деловая активность иностранцев на территории Турции подчинялась тем же правилам и законам, которые действовали в отношении турецких граждан. Иностранные общества по своему юридическому положению приравнивались к турецким.

Согласно подписанной в тот же день Конвенции о Проливах, они открывались для прохода как торговых, так и военных судов всех держав как в мирное, так и в военное время (разумеется, кроме врагов Турции во время войны). Берега Проливов демилитаризовывались. В Константинополе можно было держать лишь гарнизон в 12 тыс. солдат. Для контроля над соблюдением режима Проливов создавалась специальная международная комиссия.

Большое значение имел также Протокол о концессиях, предоставленных османским правительством до войны. Согласно этому документу все эти концессии, кроме некоторых специально оговоренных^ восстанавливались, но должны были быть «приведены в соответствие с новыми экономическими условиями», то есть пересмотрены на основе равноправия концессионера и турецкого правительства. С этой целью создавались согласительные комиссии из представителей турецкого государства и фирмы-концессионера. В случае их несогласия вопрос решался путем нейтрального арбитража. В протоколе предусматривалось продление только тех концессий, которые уже начали реальную деятельность. Остальным концессионерам просто выплачивалась компенсация за проведение исследовательских работ. Это положение вело к аннулированию многих контрактов. В частности, ликвидировалась французская концессия на строительство железных дорог на севере Анатолии.

В Лозанне были также подписаны Конвенция о поселении и судебной ответственности и Торговая конвенция. Согласно этим документам все капитуляции, как юридические, так и экономические (в области фискальных и таможенных сборов), полностью отменялись. Были подписаны также Конвенция о режиме границ во Фракии и ряд менее важных документов. К числу итоговых документов конференции принадлежали и греко-турецкие конвенции по обмену военнопленными и населением, заключенные еще в январе. Там же, в Лозанне, 6 августа был подписан турецко-американский договор «О дружбе и торговле», впоследствии, правда, не ратифицированный Соединенными Штатами.

Для Турции Лозаннские соглашения были безусловной дипломатической победой. Новому турецкому государству удалось юридически закрепить результаты четырехлетней победоносной вооруженной борьбы. В этих документах были воплощены почти все принципы Национального обета. Турция пошла на уступки лишь в тех вопросах, в которых она была заранее к ним готова. К их числу следует отнести мосульский вопрос и проблему Проливов, то есть вопросы, имевшие первостепенное значение для Великобритании. Совсем по-иному были решены в итоговых документах вопросы, имевшие первостепенное значение для Франции. В споре о капитуляциях Турция добилась полного признания своих требований, а решение проблемы долгов было отложено на неопределенное будущее. Таким образом, французские расчеты на благодарность турок за поддержку в период вооруженной борьбы в 1921–1922 годах не оправдались.

Лозаннская конференция стала завершающим этапом тех событий, которые были порождены желанием стран Антанты навязать свой диктат побежденной Османской империи и борьбой турецкого народа против этого диктата. Как и на предыдущих этапах Восточного кризиса, в Лозанне отчетливо проявились противоречия между самими странами Антанты. Хотя Керзону и удалось перед открытием конференции воскресить «единый фронт» союзников, он на поверку оказался весьма непрочным. Покуда на конференции обсуждались вопросы, не затрагивавшие серьезно интересов Франции, последняя во всем следовала за своим союзником, стараясь, правда, хотя бы на словах демонстрировать свое по-прежнему дружественное отношение к туркам. Но когда англичане, разрешив наиболее важные для себя вопросы, решили выставить туркам ультимативные требования в тот момент, когда многие важные для Франции вопросы еще висели в воздухе, Пуанкаре публично отмежевался от английской политики. Во время второй сессии конференции «единый фронт» существовал уже в новой форме: Франция полностью зависела от британской поддержки, без которой она не могла добиться ничего.

Метаморфозы англо-французских отношений в период конференции имеют и другое объяснение. Пожалуй, никогда ранее Восточный вопрос не был так тесно связан с событиями в Европе, как в это время. Пока Франция надеялась на английскую поддержку для нажима на Германию, она предпочитала не противоречить Лондону в Восточном вопросе. В ноябре Пуанкаре даже предлагал Керзону откровенную сделку по этим вопросам. Англия отвергла эти предложения, но она опасалась, что, не получив поддержки в Европе, Франция снова использует турок, чтобы расстроить британские планы. Именно поэтому Бонар Лоу торопил Керзона с заключением мира. Но когда Пуанкаре принял решение послать войска в Рур, не дожидаясь английского согласия, он не счел нужным рисковать новым обострением на Востоке ради межсоюзнической солидарности. Во время второй сессии конференции, когда стало ясно, что и рурская авантюра не привела к желаемым результатам, Франции требовалось развязать себе руки на Востоке, чтобы иметь возможность вплотную заняться германскими делами. Поэтому ради заключения скорейшего мира ей приходилось идти на постоянные уступки туркам в столь важных для нее экономических и финансовых вопросах. В итоге если после подписания договора турки могли праздновать победу, а англичане могли гордиться, что им, по выражению Никольсона, удалось хотя бы частично «восстановить свой престиж на Востоке», то французам оставалось только признать свое поражение.