Изучение политики Великобритании и Франции на Ближнем Востоке в начале межвоенного периода и их взаимоотношений вокруг ближневосточных проблем позволяет сделать некоторые выводы как о характере и динамике англо-французских отношений в данный период, так и о ряде общих характеристик данного этапа в развитии международных отношений: роли Восточного вопроса в процессе создания Версальско-Вашингтонской модели и его месте во внешней политике двух великих держав. Изученный материал также дает возможность охарактеризовать взгляды правящих кругов Великобритании и Франции на государственные интересы своих стран, механизмы принятия внешнеполитических решений и методы осуществления внешней политики.

Рассматривая взаимосвязь англо-французских отношений с послевоенной судьбой Османской империи и отдельных ее частей, весь изучаемый период можно разделить на два больших этапа. В качестве первого следует выделить отрезок времени с октября 1918 года по август 1920 — то есть от Мудросского перемирия до подписания Севрского договора. Второй этап начинается со второй половины 1920 года и завершается подписанием Лозаннских соглашений 24 июля 1923 года.

Главными признаками первого этапа можно назвать следующие факторы:

1. В англо-французских отношениях объективно преобладало стремление к сотрудничеству и нахождению компромиссов, что диктовалось необходимостью скорейшей выработки мирного договора с Германией, поддержания «единого фронта» в борьбе против разного рода революционных движений (в первую очередь русского «большевизма») и общей заинтересованностью в стабилизации обстановки в Центральной Европе после распада Австро- Венгрии. Это не исключало возможности резких дипломатических столкновений, подобных тем, что были вызваны рейнской проблемой и ситуацией вокруг Сирии. Но и в этих случаях ссоры политиков и дипломатов не выходили за пределы рабочих кабинетов и достаточно быстро улаживались. На Востоке в тот период главные споры вызывал раздел арабских земель бывшей Османской империи с их нефтяными и прочими богатствами. Камнем преткновения до сентября 1919 года было упорное желание англичан обеспечить удобный транзит мосульской нефти к Средиземному морю по «чисто британской» территории и для этого соответствующим образом пересмотреть границы. Однако, несмотря на все трения и разногласия, здесь было возможно достаточно безболезненное размежевание интересов двух стран, которые взаимно признавались обеими державами.

2. При принятии всех важных решений в Восточном вопросе инициатива принадлежала Великобритании , которая стремилась к укреплению своих позиций на Востоке в противовес Франции. Благодаря военному господству на Востоке и зависимости Франции от английской поддержки в Германском вопросе англичане добивались пересмотра в свою пользу соглашения Сайкса — Пико, прежде всего в вопросе о Мосуле и Палестине. Формально признавая «права» Франции на Сирию и Киликию, Великобритания задерживала их передачу под французский контроль, а сделав это, пыталась сыграть на трудностях, с которыми французы столкнулись в этих землях. Англия разжигала конфликт между Францией и эмиром Фейсалом в Сирии и публично упрекала Францию в неспособности управлять Киликией, ситуация в которой послужила поводом для оккупации Константинополя. Если в зоне Проливов с Константинополем Великобритания опиралась на собственные силы, то в Анатолии она использовала Грецию, поощряя ее к захвату Смирны, а затем и Италию, фактически признав ее самовольные захваты в Малой Азии. В 1919 году Англия фактически использовала в своих интересах позицию США, ставя с их помощью под сомнение «права» Франции на Сирию и Киликию, а также правительство эмира Фейсала в Дамаске. Доминирующему влиянию Англии в Восточном вопросе способствовало и то, что в 1919 году принципиальная разница в интересах Англии и Франции еще не проявилась достаточно отчетливо. Клемансо старался обеспечить лишь выполнение минимальных французских требований — получения Сирии и Киликии. Интересы французских рантье не оказывали сильного влияния на его политику, и он достаточно легко соглашался со многими действиями Ллойд Джорджа, даже если они в долгосрочном плане оказывались невыгодными для Франции. При подготовке Севрского договора Мильеран и Бертело пытались использовать сильные позиции французского финансового капитала для установления полного контроля союзников (а фактически Франции) над турецким государством, но под давлением Англии, которая привлекла на свою сторону Италию, вынуждены были отступить.

3. В этот период как Англия, так и Франция стремились решать судьбу стран Ближнего Востока, практически не считаясь с мнением большинства их населения , а лишь иногда прикрываясь им для оправдания своих планов и действий. Продолжительное заигрывание англичан с Фейсалом не помешало им вскоре «сдать» Сирию французам вопреки очевидному противодействию большинства жителей. Англия и Франция не придавали должного значения первым очагам турецкого сопротивления в районе Смирны и возникновению организованного центра турецкого национального движения в Центральной Анатолии, затягивали начало выработки мирного договора с Турцией, а затем составили такой кабальный текст, словно вовсе не существовало турок как народа, имеющего определенные политические права и возможность их защищать. Когда же игнорировать кемалистский фактор становилось все труднее, державы попытались подавить его военной силой (с помощью антикемалистских восстаний, греческой армии, а также открытых военных действий между Францией и кемалистами в Киликии). Франция, правда, пыталась купить расположение кемалистов ценой минимальных уступок, но первые попытки Парижа установить контакт с ними еще не оказывали серьезного воздействия на общий ход решения Восточного вопроса.

4. На первом этапе решения Восточного вопроса его связь с другими международными проблемами была не столь явной , как в последующие годы. Конечно, Англия использовала первоочередную заинтересованность Франции в Германском вопросе, чтобы добиться уступок на Востоке. Особенно заметным это было, когда Ллойд Джордж использовал увлеченность Клемансо рейнской проблемой и скандальное поведение итальянцев, вызванное спором о Фиуме, для протаскивания решения о греческом десанте в Смирне и попытки дальнейшего пересмотра соглашения Сайкса — Пико. Однако уже то обстоятельство, что мирные договоры с Германией и Османской империей готовились в разное время, препятствовало прямому дипломатическому торгу. Вместе с тем мирный договор с Германией оставлял некоторые важнейшие для Франции вопросы открытыми (репарации и разоружение Германии), что открывало возможность для такого торга в будущем. Гораздо очевиднее была связь Восточного и Русского вопросов ввиду расположения Турции «в подбрюшье» Советской России. Но эта ситуация тогда не вызывала серьезных разногласий между странами Антанты.

Все эти факторы претерпели существенные изменения на втором этапе решения турецкой проблемы. Эти изменения были связаны с крахом Севрского договора и происходили следующим образом:

1. Проблемы арабских стран Ближнего Востока практически утратили международный характер после окончательного распределения мандатов в 1920 году. Оставшиеся вопросы вытекали из факта соседства британских и французских подмандатных владений. Суть Восточного вопроса теперь в основном сводилась к выработке отношения великих держав к турецкому национализму. Военные успехи кемалистов в Киликии, на Кавказе и их первая победа над греками при Иненю заставили Англию и Францию признать ошибочность его недооценки на предыдущем этапе. Таким образом, теперь решение проблем Ближнего Востока было невозможно без учета интересов самой Турции , которая из объекта дележа превращается в самостоятельный субъект международных отношений.

2. Как показывал опыт, по отношению к кемалистам великие державы могли использовать либо «кнут», либо «пряник». Выбор того или иного «орудия» зависел от многих факторов: степени опасности кемалистского движения для каждой из держав; их оценки ситуации на Востоке; выгод, которые могла получить та или иная держава от победы или поражения Кемаля; и, наконец, хода решения других проблем, в интересах которого можно было использовать ситуацию в Турции. Поскольку все эти факторы для Англии и Франции были неодинаковы, то и отношение их к кемалистской революции было различным. Главной целью Англии сначала было уничтожение кемалистского движения, а затем его принуждение к частичному признанию Севрского договора с незначительными изменениями за счет Греции. Сражение на Сакарье сильно осложнило выполнение этой задачи, а окончательный разгром греков выглядел как поражение всей британской политики на Востоке. Но на Лозаннской конференции Керзон смог добиться определенных успехов, поскольку Англия должна была отстаивать только свои непосредственные интересы, а не интересы своей средиземноморской союзницы.

В то же время в политике Франции во все большей мере проявляется стремление к самостоятельности . На Востоке оно проявилось в ясно выраженной и последовательной линии на ревизию, если не полную отмену Севрского договора и в стремлении к сепаратному соглашению с кемалистами. Первые явные признаки новой ориентации французской политики проявились в ноябре 1920 года, когда Лейг попытался использовать возвращение к власти в Афинах короля Константина как предлог для ревизии Севра. Более ясно эта тенденция проявилась при Бриане, который во время Лондонской конференции в апреле — мае 1921 года заключил с представителем Анкары сепаратный мирный договор, передававший Турции Киликию (таким образом, пересматривалась севрская граница) в обмен на некоторые привилегии для Франции в этом районе. Отказ Анкары ратифицировать этот договор не изменил политики Франции, которая не остановилась перед дальнейшими уступками ради заключения в октябре 1921 года нового, приемлемого для кемалистов договора в Анкаре, что вызвало бурное негодование англичан. После этого Франция стала негласно снабжать кемалистов оружием и всячески способствовать их успехам. При Пуанкаре протурецкая направленность французской политики только усилилась. Кульминацией англо-французских разногласий в турецком вопросе стало поведение Франции во время Чанакского кризиса и переговоров в Мудании, когда французы сначала вывели свои войска из Чанака, оставив англичан один на один с кемалистами, а потом проявили неприемлемую для англичан уступчивость в территориальных вопросах, надеясь заранее расположить к себе турок перед тем, как на мирной конференции речь зайдет о финансах и концессиях. «Единый фронт» Англии и Франции, созданный накануне Лозанны, был весьма непрочен. Своим появлением он был обязан необходимости английской поддержки в важных для Франции финансовых и экономических вопросах, а также в германской проблеме. Но реально Лозаннская конференция оказалась для Франции своеобразным «дипломатическим Чанаком». Франция должна была один на один почти безуспешно добиваться от турок выполнения своих требований, а Англия, добившись желаемых результатов в вопросе о Проливах и выведя мосульский вопрос за рамки конференции, не оказала французам почти никакой дипломатической поддержки в единоборстве с турками. Таким образом, стремление Франции к внешнеполитической самостоятельности не принесло ей ощутимых выгод.

3. Именно в это время ярко проявилась черта, свойственная международным отношениям межвоенного периода. Отношения между великими державами в заморских странах (будь то на Тихом океане, в Китае, Африке или на Ближнем Востоке) теперь были непосредственно связаны с проблемами Европы . В Европе же главной международной проблемой, определявшей отношения между Англией и Францией, была германская. Нерешенность таких вопросов, как германские репарации и безопасность западных границ Франции, давала Великобритании дополнительный рычаг давления на Францию, в том числе и в Восточном вопросе. Связь между этими проблемами стала особенно видна, когда в 1921–1922 годах обсуждались планы широкомасштабного англо-французского союза и Великобритания одним из главных условий выдвигала пересмотр Анкарского соглашения. При Пуанкаре эта связь стала еще крепче, в особенности при обострении репарационной проблемы в августе 1922 года и спустя несколько месяцев, когда проблема репараций была использована консервативным правительством Великобритании для создания «единого фронта» союзников накануне Лозаннской конференции, хотя открытая сделка, которую предлагал Пуанкаре, была отвергнута. Провал Парижской конференции по репарациям в начале января 1923 года вскоре повлек за собой и временный распад «единого фронта» союзников в Лозанне, и, наконец, «увязание» в рурской авантюре сделало Францию почти полностью беспомощной на завершающем этапе Лозаннской конференции. Таким образом, Восточный вопрос стал зеркальным отражением Германского. И в Европе, и на Востоке одна из держав настаивала на наиболее полном исполнении мирного договора, а другая фактически поощряла реваншизм побежденной страны. Только в Европе первую роль играла Франция, а вторую — Великобритания, а в Азии все было наоборот.

Эти факты доказывают, что в межвоенный период международные отношения, в том числе и отношения между Великобританией и Францией, приобрели действительно глобальный характер и разные их региональные аспекты были теснейшим образом взаимосвязаны. Ослабление, а затем и распад англо-французской Антанты в Европе сопровождался углублением противоречий между ними на Ближнем Востоке. Ни одно временное сближение их позиций, вроде создания «единого фронта» на конференции в Лозанне, не могло существенно изменить этой ситуации. В то же время при изучении англо-французских отношений бросается в глаза очевидная слабость французских позиций по сравнению с английскими. Французам все время приходилось идти на большие уступки, чем они первоначально рассчитывали, англичане же от Мудроса до Севра владели инициативой, а после Севра им всегда удавалось минимизировать свои потери даже в самых неблагоприятных обстоятельствах и делать уступки в основном за чужой счет. В Лозанне это проявилось со всей очевидностью.

Различие подходов Великобритании и Франции к ближневосточным проблемам определялось принципиально разной ролью этих проблем во внешней политике и государственных интересах двух держав. Внешняя политика Великобритании в рассматриваемое время в целом следовала традиционной «двуединой» линии на поддержание баланса сил в Европе и охрану имперских коммуникаций. Если позиция Великобритании в германском вопросе хорошо вписывается в первую составляющую этой политической линии, то ее действия на Востоке целиком связаны со второй. Определенный нюанс заключался в том, что речь здесь шла о расширении британских владений и сфер влияния, а не об охране старых, а также в том, что к морским коммуникациям теперь добавились сухопутные. Подконтрольная Англии Турция наряду с Палестиной и Ираком должна была стать одним из главных звеньев британских колоний и полуколоний от Кейптауна до Индии. Основной задачей британской политики в начале изучаемого периода было максимальное расчленение Османской империи с низведением ее остатков на положение довоенного Египта. Преобладание стратегических соображений в британской политике усиливалось тем обстоятельством, что многие ее руководители никогда не оставляли мысль о возможности новой большой войны. Поэтому обеспечение контроля над Черноморскими проливами и возможности свободного прохода через них военных кораблей превратилось для британских политиков почти в навязчивую идею, которая осенью 1922 года сама едва не толкнула Великобританию к новой войне. Но никто не мог сказать точно, кто будет следующим противником Англии. Некоторые политики не исключали возможности, что это будет Франция. Именно этим отчасти объяснялось стремление обеспечить «чисто британский» транзит нефти из Месопотамии к Средиземному морю, а обеспокоенность англичан французской программой строительства подводных лодок в 1921–1922 годах еще раз подтверждает этот тезис. Экономические соображения, безусловно, присутствовали в мотивации действий британских политиков, но напрямую они касались в основном Месопотамии. Из-за огромного значения Ближнего Востока для охраны империи Восточный вопрос играл первостепенную роль во внешней политике Великобритании, нисколько не уступая европейским проблемам.

Совсем иные соображения определяли французскую политику. Франция, несмотря на наличие у нее второй по размерам и населению колониальной империи, все же в первую очередь оставалась европейской страной. Политика Франции в Европе после Первой мировой войны была вполне традиционной и нацеленной на закрепление победы над Германией. В сравнении с этим ближневосточная проблематика неизбежно играла подчиненную роль. Территориальные интересы Франции на Ближнем Востоке были сравнительно невелики и в основном ограничивались Сирией, Ливаном и Киликией. Зато ее финансово-экономические интересы диктовали линию поведения, принципиально отличную от английской, и требовали обеспечения исправного получения процентов с предоставленных турецкому правительству займов, а также создания наилучших условий для французской деловой активности в Турции (получения концессий, сохранения капитуляций и т. п.). Поэтому, когда Франция вынуждена была отказаться от планов прямого финансового контроля над Турцией, ее интересам более всего стало отвечать создание в Турции стабильного политического режима. Именно этим и объяснялось благосклонное отношение Франции к кемалистам. Таким образом, позиция Франции на Ближнем Востоке в начале межвоенного периода может служить самой яркой иллюстрацией тезиса о том, что «политика есть концентрированное выражение экономики». Стратегические соображения, столь важные для европейской политики Франции, на Востоке большого значения не имели.

Идеологический аспект не мог оказывать большого влияния на политику в странах, принадлежавших к числу парламентских демократий. Однако известное влияние имели различные варианты идеологического оправдания колониальной экспансии, а также «фашодизм» — давнее чувство недоверия англичан и французов друг к другу, иногда граничившее с явной враждебностью. Эти идеи и эмоции, разумеется, не могли напрямую определять политику великих держав, но при оценке действий политиков и дипломатов того времени следует учитывать, что они сами часто разделяли подобные представления.

Таким образом, проблемы Ближнего Востока занимали вполне определенное место в комплексе осознанных государственных интересов Великобритании и Франции. Однако относительно четкими были только общие принципы их политики. Изученный материал позволяет сделать некоторые выводы о механизме принятия конкретных политических решений. Во Франции этот механизм характеризовался, с одной стороны, высокой концентрацией власти (начиная с Мильерана, все премьер-министры одновременно возглавляли и МИД), а с другой — большой зависимостью от общественного мнения и расклада сил в палате депутатов. Над каждым французским кабинетом постоянно висел дамоклов меч вотума недоверия, и французские политики часто ссылались на эту опасность во время переговоров с англичанами (например, именно так поступил Лейг, говоря о невозможности ратификации Севрского договора). Но палата депутатов в тот период надежно контролировалась правыми силами, что исключало возможность резких колебаний внешнеполитической линии, несмотря на министерскую чехарду. При отсутствии четко структурированной партийно-политической системы во Франции большое влияние приобрели неофициальные «группы давления». Восточная политика страны сначала находилась под сильным воздействием «колониальной партии», стремившейся к захвату Сирии и Киликии; а потом — концессионеров, банкиров и рантье, готовых уступить Киликию ради экономических выгод в Турции. Так произошла определенная смена приоритетов французской внешней политики.

В Великобритании при коалиционном правительстве реальная внешнеполитическая власть сосредоточилась у Керзона и Ллойд Джорджа. При общности взглядов на основные задачи британской политики на Востоке они расходились во мнениях по поводу средств их выполнения. Ллойд Джордж делал ставку на успехи греческого оружия, а Керзон предпочитал опираться на собственные силы Англии и дипломатические методы. По сути дела, греко-турецкую войну можно назвать «войной мистера Ллойд Джорджа», поскольку именно британский премьер-министр стоял у ее истоков (высадка в Смирне в мае 1919 года) и он же публично поддержал Грецию накануне ее разгрома (речь в парламенте в июле 1922 года). На Парижской конференции британский премьер фактически монополизировал право принятия решений, затем довольно долго английская политика характеризовалась очевидной двойственностью. После сражения на Сакарье линия Ллойд Джорджа потеряла шансы на успех, и ближневосточные проблемы стали прерогативой Керзона, который в Лозанне действовал уже совершенно самостоятельно.

Другие разногласия внутри британского кабинета оказывали значительно меньшее влияние на политические решения. Так, явно протурецкая позиция Генерального штаба и Министерства по делам Индии никак не изменила общей политической линии. Мнение всего кабинета приобретало решающее значение лишь при принятии наиболее ответственных решений, как произошло с вопросом о Константинополе в январе 1920 года. Так что мы можем говорить лишь о «корректирующем» воздействии британского кабинета на внешнюю политику. Парламентский контроль над внешней политикой в Великобритании был слаб, а общественное мнение существенно повлияло на нее только во время Чанакского кризиса. В Великобритании не было столь четко различимых «групп давления», как во Франции. Неофициальные каналы воздействия на политику существовали, но, например, «англо-индийская» группировка была расколота (достаточно вспомнить разногласия Керзона и Монтегю).

Следует выделить и общую черту в политике двух держав Антанты на Востоке. Для них абсолютно недопустимо было прямое вовлечение в затяжной военный конфликт даже с относительно слабым в сравнении с ними противником, каким была кемалистская Турция. В обеих державах слишком сильна была «усталость от войны» и слишком тяжела была экономическая ситуация. Даже самые воинственные колониальные деятели понимали, что длительная война на Востоке неизбежно приведет к внутриполитическому кризису. Великобритания начала широкомасштабную демобилизацию уже в 1919 году и вскоре должна была «без боя» покинуть Закавказье, Анатолию, Сирию. Франция отложила демобилизацию на год и поэтому могла себе позволить направить в распоряжение генерала Гуро военную группировку, достаточно сильную, чтобы изгнать Фейсала из Дамаска, но неспособную удержать под французским контролем Киликию. Впоследствии именно невозможность продолжать киликийскую войну толкнула Париж к сближению с кемалистами и заключению Анкарского договора 1921 года, в то время как англичане оставались защищенными от столкновения с турками благодаря «добрым услугам» Греции. Возникшая в ходе Чанакского кризиса угроза военного столкновения с Турцией стала для британских политиков «моментом истины». Отставка не в меру воинственных Ллойд Джорджа и Черчилля наглядно показала, что для Великобритании, как и для Франции, в этот момент война была абсолютно неприемлемым способом достижения политических целей.

Механизм согласования решений между союзниками несколько отличался от ранее принятого в дипломатической практике. Данный период был расцветом «дипломатии конференций». Для принятия решений проводились очень частые встречи премьер-министров или министров иностранных дел (для Франции здесь не было различия) стран Антанты. Традиционная практика обмена нотами была почти забыта (Пуанкаре однажды предлагал возродить ее с явной целью затянуть время). «Дипломатия конференций» ускоряла обмен мнениями, но долгое время не избавляла политику великих держав, и в особенности Великобритании, от сильнейшего порока — оторванности от реальных событий на месте. Вплоть до 1921 года информация, получаемая от верховных комиссаров и экспертов, использовалась не как пища для размышления, а как набор козырей для переговоров и часто вовсе игнорировалась. Английской политике был свойственен «беспредельный оптимизм и нежелание предвидеть неприятные возможности». Плодом именно такой политики стал Севрский договор. Во Франции из-за ее прямой вовлеченности в конфликт с кемалистами с января 1920 года временной разрыв между осознанием существующих проблем представителями на месте и их адекватным восприятием в столице был значительно меньшим.

Как уже отмечалось, англо-французские отношения в этот период не были чисто двусторонними. На них влияла как политика других великих держав, так и действия малых стран и национально-освободительных движений.

США на Парижской мирной конференции пытались играть активную роль как в европейской, так и в ближневосточной политике. Но Вильсон, образно говоря, использовал не ту карту. Вместо того чтобы воспользоваться действительным преимуществом своей страны — ее экономической мощью, он сделал ставку на идеологию («вильсонизм»), с помощью которой надеялся изменить всю систему международных отношений. Этот расчет был по меньшей мере наивен. Предложение мандатов на Константинополь и Армению поставило Вильсона в тупик, и в итоге позиция США незаметно превратилась в инструмент давления Великобритании на Францию. Именно таким образом англичане использовали комиссию Кинга — Крейна. Сами же англичане опасались сделки французов с американскими нефтяными трестами. В 1921 году, при новом президенте У. Гардинге, американское давление на европейские державы на Вашингтонской конференции заставило их искать комплексное решение проблем Старого Света (правда, безуспешно), но Восточный вопрос и далее решался без участия США. К концу изучаемого периода можно видеть первые шаги американской «дипломатии доллара» на Ближнем Востоке (например, концессия Честера).

Италия формально принимала участие в разрешении Восточного вопроса на равных с Францией и Великобританией. Однако реальный вес этой страны был несравненно меньшим, и итальянцы, как обычно, старались «путем переговоров приобрести большее значение, чем это соответствует их собственным силам». На практике итальянская политика выглядела как скверное подражание французской, и англичане были практически уверены, что, если Франция сделала некий самостоятельный шаг, Италия его непременно повторит. Так случилось, например, на Лондонской конференции 1921 года. Но когда французы были вынуждены идти на уступки англичанам, итальянцы и думать не могли о самостоятельных действиях. Англичане же умели ловко использовать зигзаги итальянской политики в своих целях. Так произошло с высадкой греческого десанта в Смирне, так же англичане действовали при подготовке Севрского договора. На Ближнем Востоке, как и в других регионах, Италия чувствовала себя «обделенной» плодами победы. Тайные соглашения военного времени имели для нее, пожалуй, еще большее значение, чем для Франции. С середины 1920 года эту роль стало выполнять Трехстороннее соглашение. Стремление Италии сохранить в силе его основные принципы сохранялось вплоть до Лозаннской конференции.

Россия в 1919 году рассматривалась странами Антанты не как субъект международных отношений, а скорее как объект их политических акций, направленных на утверждение на территории бывшей Российской империи дружественного себе правительства. Для осуществления этих задач территория Турции имела огромное стратегическое значение. Именно в этом контексте следует рассматривать британское предложение передать США мандаты на Константинополь и Турецкую Армению. После разгрома основных сил белых армий страны Антанты видели свою задачу в недопущении проникновения «большевизма» на Ближний Восток. Обе державы опасались сближения кемалистов с большевиками, но если англичане для предотвращения этого стремились ликвидировать турецкое национальное движение, то французы видели в нем возможную опору против большевиков. Заключение Советско-турецкого договора в марте 1921 года, казалось, подтверждало опасения Антанты. Советская материальная помощь сыграла значительную роль в военных успехах кемалистов. Теперь страны Антанты, убедившись в неизбежности фактического признания кемалистского и большевистского правительств, стали прилагать все усилия, чтобы не иметь с ними дел одновременно (отказ от приглашения кемалистов в Геную, ограничение советского участия в Лозаннской конференции). Французы фактически вступили с московским правительством в дипломатическую борьбу за влияние в Анкаре, которую кемалисты использовали в собственных интересах. Наличие серьезных разногласий между Москвой и Анкарой отдаляло два революционных правительства друг от друга, что в конечном итоге позволило странам Антанты (в первую очередь Великобритании) фактически нейтрализовать влияние Советской России на Восточный вопрос.

История Восточного вопроса после Первой мировой войны наглядно демонстрирует влияние фактора национализма на международные отношения.

Как уже отмечалось, главными проводниками британской политики на Ближнем Востоке выступали Греция и арабское правительство Фейсала. При этом Фейсал играл роль препятствия, призванного затруднить утверждение французов в Сирии, а Греция — роль наемного солдата, призванного выполнить наиболее грязную и тяжелую работу. Франция в своей политике пыталась опираться на некоторые христианские общины Сирии и, отчасти, на киликийских армян, но подобная практика создавала больше проблем, чем решала. Еще в конце 1919 года французы стали присматриваться к кемалистам как к возможной опоре, а в 1921 году окончательно сделали на них ставку. Однако использовать кемалистов так же, как англичане использовали греков, было невозможно. Кемаль охотно принимал французскую помощь, но не считал себя обязанным как-то благодарить французов. Если киликийские армяне были слишком слабы, чтобы стать проводниками французской политики, то турецкие националисты оказались для этого слишком сильными. В итоге единственной опорой Франции оказались облигации Оттоманского долга и довоенные концессионные контракты. Отношения Франции с кемалистами являются примером неудачной попытки создания великой державой сферы влияния в Ближневосточном регионе.

Взаимоотношения ведущих держав Антанты с национальными движениями народов Османской империи после окончания Первой мировой войны имели достаточно сложный характер. Их нельзя однозначно охарактеризовать ни как отношения угнетателей и борцов с угнетением, ни как отношения кукловодов и марионеток. Объективно Лондон и Париж, с одной стороны, национальные лидеры — с другой преследовали совершенно разные цели. Первые стремились к контролю над экономической жизнью, природными ресурсами и стратегическими пунктами побежденной Османской империи и отдельных ее частей, вторые — к созданию национальных государств или по меньшей мере автономий. Однако на определенном этапе тактические цели двух европейских правительств и некоторых национальных лидеров оказались совпадающими. Великая война сделала невозможным неприкрытый захват ближневосточных территорий по праву сильного. После деклараций Вильсона подобные действия должны были опираться хотя бы на видимость «согласия управляемых», для чего лояльно настроенные национальные лидеры вроде Фейсала или Венизелоса были незаменимы. Сами же эти лидеры понимали, что в тех условиях добиться создания или расширения национальных государств можно было только с помощью держав-победительниц.

В результате в определенный момент сложился некий симбиоз между европейскими правительствами и отдельными национальными движениями. Такую форму сотрудничества, безусловно, неравноправного, точнее всего можно охарактеризовать как отношения «патрон — клиент». «Клиент» (малая держава, национальное движение) предоставляет в распоряжение «патрона» (великой державы) свои ресурсы (человеческие и политические), а «патрон» оказывает «клиенту» материальную помощь, отстаивает его интересы в международных делах в той мере, насколько они не противоречат его собственным. Провозглашение «принципа национального самоопределения» сначала Соединенными Штатами, а потом и европейскими державами Антанты, очевидно, было рассчитано на то, чтобы повысить свою привлекательность для потенциальных «клиентов». Малая держава вроде Греции или национальный лидер вроде Фейсала до определенного момента могли, субъективно стремясь к достижению собственных целей, на практике способствовать успеху великой державы. Степень зависимости «клиента» от «патрона» могла быть различной. Даже Кемаль понимал, что без внешней поддержки его цели будут труднодостижимы, но ему удалось избежать зависимости от своих зарубежных друзей, главным образом за счет умелой игры на противоречиях между ними (в первую очередь — между Советской Россией и Францией). Со стороны национальных лидеров были попытки сделать эту зависимость двусторонней — заставить «покровителя» идти в отстаивании интересов «клиента» дальше, чем этого требовали его собственные интересы. Такие попытки были чаще всего неудачными. Проведение внешней политики с опорой на таких «клиентов» требовало от великой державы большого дипломатического мастерства и выгодных стартовых позиций. Тем и другим Великобритания обладала в значительно большей степени, чем Франция. Сказалось и ее доминирующее положение на Ближнем Востоке к концу войны, и многолетний опыт «косвенного управления» в колониях, который в новых условиях был гораздо более пригоден, чем жесткие французские методы.

Чтобы оценить значение ближневосточного направления в англо-французских отношениях для формирования Версальско-Вашингтонской модели международных отношений, необходимо точно определиться, какой смысл вкладывается в понятия «система», «порядок» или «модель» международных отношений. Если следовать распространенному пониманию Версальской системы как особого порядка, основанного на совокупности договоров с пятью побежденными странами, отражавших согласованную волю победителей и закреплявших их победу, то следует признать, что события 1918–1923 годов на Ближнем Востоке пробили в ней первую крупную брешь, а в дальнейшем Турция оказалась за ее рамками. Но если говорить о системе реальных, а не только формально-юридических взаимоотношений между государствами, то изученные события предстают в ином свете.

Реальная Версальская система сильно отличалась от того, какой ее хотели видеть политики и дипломаты Лондона и Парижа. Реваншизм побежденных стран (в том числе Германии и Турции); «пробуждение Азии»; «европейский хаос», вызванный ростом национализма и социального протеста; действия исключенных из Версальского порядка стран (Советской России и США) и другие объективные факторы существенно корректировали изначальные планы его архитекторов. Отношения между Великобританией и Францией оставались одним из основных системообразующих факторов, но в течение 1919–1923 годов они постепенно утрачивали характер «сердечного согласия», хотя в общении с третьими странами две державы-победительницы продолжали выступать как союзницы вплоть до оккупации Рура. Результаты нашего исследования показывают, что распад Антанты происходил одновременно и в Европе, и на Ближнем Востоке. Причина этого заключалась в различных подходах держав к международным проблемам, диктовавшихся объективными экономическими и стратегическими интересами двух стран. Ближневосточные проблемы, содействуя размыванию англо-французской Антанты, тем самым существенно тормозили формирование новой модели международных отношений. Однако конечный результат был настолько прочен, что «Лозаннская подсистема» оказалась самым крепким звеном сложившейся тогда модели международных отношений вплоть до Второй мировой войны, поскольку «лозаннское урегулирование» базировалось на объективном балансе сил его участников, а не на принуждении, основанном на временном превосходстве одних стран над другими.