Колодец был глубокий, локтей в пятнадцать. Облицованный кирпичом, с вбитыми в него скобами, уходящими вверх, к решетке из толстых прутьев, закрывающей колодец сверху. Сквозь крупную клетку решетки виднелось высокое звездное небо, подсвеченное понизу тусклым желтым светом уличного фонаря. У Адаша не было с собой клепсидры, но он отлично чувствовал время и без часов. Государь его в сопровождении пяти казаков и грека-проводника ушел почти час назад. Ушел, а его, как старого сторожевого пса, оставил охранять пути отхода. Все бы ничего, но уж больно смердело в этом колодце.

Адаш по скобам поднялся наверх, через решетку постарался, насколько возможно, обозреть окрестности. Нигде никого. Все окна в окружающих зданиях черны, горят только два уличных фонаря. Тишина и спокойствие. Это хорошо, что ребята уже час во дворце, а шума никто так и не поднял. Но все равно тревожно. Уж больно долго их нет.

На войне всегда так. Даже если тебе удалось пристроиться на тихую тыловую должность, и все сражения гремят где-то в стороне, далеко от тебя, не обольщайся. Значит, положенную тебе порцию смертельной опасности ты получишь неожиданно и всю разом. А если уж тебе написано на роду пасть смертью храбрых на этой войне, то, как ты ни старайся спрятаться в глухом тылу, судьба тебя все равно найдет. Только вместо смерти героя подавишься хлебной корочкой или рыбной костью, например. Так что, по разумению Адаша, получилось куда как справедливо. Уж слишком спокойно и вольготно жили они последние несколько недель. Да и войну с подачи старой чернильницы Безуглого пытались завершить при помощи золота (виданное ли дело?), а не за счет доблести и воинского искусства.

Расплата за тихую, безопасную жизнь последовала незамедлительно. И появилась она в лице старого знакомца Епифания. Пока Тимофей Васильевич с великим князем пировали, празднуя принятие в подданство ромейских турок, Адаш продолжал нести службу. Даже на всеобщем празднике должен же кто-то сохранять ясную голову. Война все ж таки. Обходя в очередной раз караулы, он подошел к главным воротам лагеря. Не успел он задать свой обычный вопрос караульным: «Все ли спокойно, сынки?» – как раздался истошный вопль:

– Адаш Арцыбашевич! Адаш Арцыбашевич! Выручай, а то твои убивцы не хотят меня внутрь пускать!

– Епифаний? Ты! – изумился Адаш. – Каким ветром тебя сюда занесло?

И тут старый дворецкий, до того, видимо, крепившийся, разрыдался в голос как баба.

– Боярыню-то нашу, лебедь белую, укра-а-а-ли…

– Кто украл? Зачем украл? Что ты несешь, Епифаний? Пропустите его, – приказал бойцам Адаш.

Епифаний вытащил из-за пазухи и протянул ему бумагу.

– Ты же грамотный… Сам читай, Адаш Арцыбашевич.

Письмо, переданное ему дворецким, было сложено каким-то странным образом – вчетверо. На одной стороне его значилось: «Великому воеводе окольничему Тимофею Вельяминову». Адаш развернул листок, но прочитать то, что было там написано, не смог. Вроде и по-русски писано и в то же время не по-русски. Да и почерк такой, что черт ногу сломит.

– Епифаний, – Адаш ухватил его за плечо и легонечко встряхнул, – хватит реветь. Рассказывай толком, что произошло.

И дворецкий принялся рассказывать. Жила себе тушинская усадьба боярыни Ольги привычной размеренной жизнью. Вот только боярыня часто грустила. Как, видать, сокола своего ясного вспомнит, так и загрустит. Пару раз в Путилки ездила, Адашевых жену с дочерью навещала. Да и те заезжали в Тушино не раз. И все бы хорошо, но однажды ночью проснулся Епифаний. Крик женский ему вроде почудился. Прислушался – тишина. Встал воды напиться, и вот тут кто-то удавку ему на шею и накинул. В рот кляп воткнули, руки-ноги завязали, на голову мешок надели и понесли. А там в ящик какой-то кинули и повезли. Куда везли, зачем – неизвестно. Сколько везли – неизвестно, ибо сбился Епифаний со счету дней. Иногда выпускали его из ящика – попить да нужду справить. Иногда днем, иногда ночью. Из похитителей видел он всегда только одного, да и тот был в маске, когда выпускал Епифания из ящика. А ящик тот или сундук был приторочен к повозке, которую тянула четверка лошадей. Больше ничего он и не видел. А три дня назад увидел он свою госпожу, боярыню Ольгу. Она, оказывается, в той повозке ехала. Была она живая, но странная какая-то. Как в полусне. То ли пьяная, то ли больная. Боярыню ему показали, а потом опять его в ящик засунули. Еще везли куда-то. А сегодня выпустили из ящика, развязали глаза, руки и говорят: «Вот дорога. Через десять верст будет деревня. Там спросишь, где находится русский лагерь. Вот тебе письмо. Отдашь его великому воеводе». А через несколько часов Епифаний уже стоял перед воротами лагеря.

Сашка, вкратце выслушав рассказ Адаша, быстро окинул взглядом гуляющую толпу, отыскивая Дмитрия. Тот, на равных со всеми, искренне выражая свое боление громкими возгласами, переживал за борющихся на одной из полян, образованных вставшими в круг зрителями-болельщиками.

– Встань у моего шатра и не пускай никого, – попросил он Адаша, направившись к Дмитрию.

Разговор великого воеводы с великим князем и царем протекал поначалу спокойно, во всяком случае, до Адаша, вставшего на часы у входа в шатер, не долетало ни звука. Но чем дальше, тем больше разговор, видимо, начал приобретать все более резкий оборот, и вскоре до Адаша стали долетать не только отдельные звуки и реплики, но весь спор разгорячившихся родственников.

– Послушай, брат, – кричал великий воевода, – не надо никакого штурма! Михаил не сегодня-завтра сдастся сам. Девять из десяти его холопов напрямую присягнули тебе. Война уже почти окончена! Отпусти же меня!

– В том-то и дело, что почти, – так же криком отвечал великий князь. – А как не сдастся?! Что тогда?!

– Слушай, ну будь человеком, отпусти меня. Любимая моя в шаге от смерти. Если не поспешу, то… В ней вся моя жизнь. Без нее и мне жить незачем. Ну не жалко тебе меня, так хоть Ольгу Тютчеву пожалей! По-братски прошу тебя. Никогда ни о чем не просил. Мне ничего не надо. А тут вот прошу, ибо в этой любви весь смысл моей жизни.

Но эти слова, которые наверняка разжалобили бы большинство мужчин и заставили бы прослезиться всех без исключения женщин, только взъярили Дмитрия.

– Ага, – вскричал он, – в том-то и дело, что ничего тебе не надо! А о государстве, о Руси пусть один Дмитрий думает! Да?! Ты хоть подумал о том; кто и зачем моего великого воеводу в самый решающий момент из лагеря хочет выдернуть да к черту на кулички отправить?

– Ты не веришь мне? На, прочитай сам…

В ответ на эту реплику последовал новый взрыв ярости.

– Издеваешься?! Будто не знаешь, что я неграмотный… Я, сирота, с младенчества вынужден был сесть на коня и отстаивать свое право на трон в лютой борьбе с алчными соседями! Не то что некоторые, которых холили и лелеяли до восемнадцати лет… И грамоте и другим наукам обучали…

Тут уж взорвался и великий воевода:

– Это ты надо мной издеваешься! Знаешь же, что до восемнадцати лет я полным дураком был! И грамоте обучался спехом, в добавку к воинским наукам. И о государстве не меньше твоего думал! Так упорно думал, что против брата своего родного пошел и твою сторону принял! А то, что в младенчестве один ты остался, то врешь бессовестно! Отец мой тебя опекал и холил, и лелеял не меньше, чем своих родных детей. И великим князем Владимирским ты стал не потому, что в младенчестве на коня сел, а потому, что отец мой о том позаботился.

К шатру великого воеводы подошел Боброк, как бы невзначай поинтересовавшись у Адаша:

– Ну что они там?

– Не ходи туда, князь, – остановил его Адаш, сурово глядя прямо в глаза. – Не надо.

– Так ведь кричат… Как бы чего не вышло…

– Ничего не случится, не бойся. То – братская беседа. Договорятся.

А Сашка меж тем продолжал разговор на повышенных тонах, не давая Дмитрию вставить ни слова.

– Говоришь, что нужен я тебе? С самого начала этой войны был я тебе так нужен, что более подходящего места, чем обозом командовать, ты мне не нашел.

Дмитрий, оправдываясь, ответил уже чуть потише:

– Не мог я тебя поставить над теми, кто еще помнит брата и отца твоего. Двусмысленно это. Потому и держал тебя на удалении от всех темников. – Потом последовала некоторая пауза, во время которой за пределы шатра не доносилось никаких членораздельных звуков, а только низкое «бу-бу-бу…». – Ну почему так? Почему? Почему все, что дается мне через пот, слезы и кровь, тебе достается играючи? – Эти слова, полные горечи, были сказаны уже не столь громко, и Адашу с Боброком, чтобы расслышать их, пришлось напрягать слух. – И царем ты быть не хотел, а мог бы им стать, но сделал царем меня, и Михаила, шутя, в сторону отодвинул, сделав меня базилевсом и султаном турок. И даже та же Ольга Тютчева, лишь завидев тебя, прыгнула к тебе в объятия. А ведь я ее больше года обхаживал; и мужа ее возвысил и всю его родню подле себя пригрел… А она – ничего…

– Отпусти меня, Дмитрий, – вновь попросил Сашка.

– Да не могу я тебя отпустить, пока Михаил своего поражения не признает, пока силой я крепость не возьму. А ты у меня вроде оберега; пока ты со мной, и меня везение не оставляет.

– Отпусти, брат, Христом Богом молю.

– Как только война закончится, и мгновения не задержу. Бросай войско, забирай своих холопов и ступай на все четыре стороны.

– Ладно. – В Сашкином голосе зазвенел металл. – Приезжай тогда завтра, как солнце взойдет. В этом шатре тебя будет ждать Михаил Тверской.

Послышался короткий смешок Дмитрия:

– Что ж… Коли так будет, то завтра утром и поедешь куда душе твоей угодно.

Великий воевода выскочил из шатра красный как рак и, метнув быстрый взгляд на Боброка, приказал Адашу:

– Найди Безуглого и вместе с ним возвращайся.

Не желая, видимо, вновь сталкиваться с Дмитрием, великий воевода сделал несколько шагов в сторону, заходя за шатер. Боброк последовал за ним.

– Что, Тимофей Васильевич? Может, помощь моя нужна?

– Нет, – ответил великий воевода. – Об одном прошу: если слышал что, забудь. Это личное. А сейчас, Дмитрий Михайлович, будь с великим князем. Пейте, развлекайтесь, гуляйте, а на меня не обращайте внимания. Мне необходимо кое-какие свои делишки в порядок привести.

Боброк ушел догонять великого князя, а вскорости и Адаш с Безуглым появились.

– Гаврила Иванович, ты сможешь найти того грека-золотаря, что в крепость обещался провести? – спросил Сашка, лишь только они уединились в шатре.

– И искать не надо, – ответил Безуглый. – Я его из лагеря и не выпускал никуда. Он у меня под охраной сидит.

– Что б я делал без тебя! – вздохнул великий воевода. – Давай его сюда. А ты, Адаш, выстави у шатра караул надежный. На таком расстоянии, чтобы ни одна сволочь ничего подслушать не могла. Да… И чтоб особо не светились. Не надо доспехов, оружия напоказ… Наверняка за нами наблюдают…

– Понял, государь. Можешь не продолжать.

Адаш с Безуглым ушли, а Сашка остался в шатре – дожидаться их возвращения. Через двадцать минут совещание продолжилось, но уже с участием грека-проводника. Началось оно с возмущенных восклицаний грека, но всего лишь несколько слов по-гречески, сказанных Безуглым, сразу же его успокоили.

– Что это он? – спросил Сашка.

– Жалуется на меня вашему высочеству, что я его свободы лишил, – пояснил Безуглый.

– А-а… Спроси у него, каким образом он собирался провести нас во дворец базилевса?

Безуглый перевел. Грек, энергично жестикулируя, принялся долго и, видимо, подробно что-то объяснять. Безуглый задал несколько уточняющих вопросов, грек ответил.

– Он работал золотарем во дворце. Но там у них нет выгребных ям, а стоят специальные посудины и к ним трубы глиняные подведены. В эти посудины нужду и справляют, после чего водой все смывают. Идут эти трубы по всему дворцу – сверху вниз. И вода та с нечистотами по трубам вниз уходит и попадает в сточную канаву. Канава та находится под землей, и куда она ведет и где наружу выходит, никто из горожан уже и не помнит. И он бы не знал, если б не случай. В его обязанности, – Безуглый кивнул на грека, – входило, чтобы посудины с трубами работали безукоризненно. А тут случилась непогода великая, буря страшная на море почти неделю бушевала. Волны по нему гуляли… О-го-го… И тут вода с нечистотами перестала из дворца уходить. Она стала накапливаться в колодце, что в хозяйственном дворе находится, а потом и наружу полезла, весь двор залила.

– Вот уж хитромудрые греки… – презрительно хмыкнул Адаш. – Весь дворец в дерьме плавает… Это им в наказание за хитрость.

Безуглый, не обращая внимания на Адашеву сентенцию, лишь перевел дух и продолжил рассказывать:

– Погода наладилась, море успокоилось, и вода стала уходить со двора. Со двора ушла, а в колодце стоит под самый верх. Дворецкий ругается, грозится золотаря на восемьдесят восемь кусков рассечь, если тот сток не наладит. Ну, ему делать нечего. – Безуглый кивнул на грека. – Полез в колодец. Плавает он, как сам говорит, очень хорошо. Нырнул. Смотрит, а у самого дна – лаз в сторону. Лаз такой величины, что только человеку пролезть. И весь тот лаз забит песком, тряпьем каким-то, ну и… Сами понимаете. Вынырнул он, взял лопату подходящую и снова нырнул.

– Тьфу, гадость какая… – в сердцах прокомментировал Адаш.

– Нырнул, значит, поковырял лопатой, очистил этот лаз, и стала вода из колодца уходить. Быстро так. Грек же наш – работник добросовестный.

– Что-то уж больно подозрительно глазки у него бегают, у этого добросовестного, – вновь влез со своим комментарием Адаш.

– …добросовестный. Подумал он, что засор может быть и дальше, и полез в лаз.

– Велик ли лаз? Он пролезет? – поинтересовался великий воевода, указывая на Адаша.

Грек, выслушав Безуглого и оценив взглядом, богатырские размеры Адаша, утвердительно кивнул.

– Там самое узкое место длиной не более локтя, – пояснил Безуглый. – Дальше лаз расширяется. Сначала можно на четвереньках идти, а потом уж согнувшись, а еще дале – в полный рост. И так – шагов двести-триста. И приводит этот ход в большой зал. В этот же зал еще много других ходов выходит. Это, он так понимает, ходы от других колодцев, из других частей города. Все отверстия большие, одно только – опять маленькое. И оно оказалось тоже забитым. Хорошо еще, что вода не успела набраться и затопить зал. Тогда бы потоп был во всем городе. Отметил он ход, из которого пришел, очистил лаз от засора и полез в него. Узкая часть примерно такая же, как и у того, что в колодце. Дальше – шире. Шел он по этому ходу примерно еще тысячу шагов, пока не пришел к воде. Весь подземный ход уходил в воду. Он поставил фонарь… Да забыл сказать. В этом ходе воздух от смрада такой, что открытым огнем пользоваться нельзя. Воздух может загореться. Значит, поставил фонарь и нырнул. Проплыл немного и вынырнул в пещере. В пещере достаточно светло. В дальнем конце над водой проем виднеется.

– Большой проем? – уточнил Сашка.

– Проем велик, но над водой лишь небольшая часть. Едва-едва лодка пройдет. А если ветер воды нагонит, то и вовсе проем закроется. Нырять придется.

– Размер пещеры?

– Шагов сто. Ну вот. Переплыл наш грек пещеру и выплыл из нее в море, а место то заметил. Обратно вернулся во дворец тем же путем. Про найденный ход никому не успел рассказать, потому что вместо чаемой награды получил он во дворце за свою работу добрую порцию розог.

– Понятно. Пещеру ту ночью, с моря, найти сможет?

Безуглый перевел греку. Тот закивал головой как китайский болванчик.

– Сможет, сможет…

– Где находится тот самый колодец?

– В хозяйственном дворе. Вокруг кладовые, мастерские, конюшня, каретный двор, жилье для прислуги и дворцовая кухня. Дворцовая стража в этот двор никогда не заходит. А через кухню можно пройти во внутренние дворцовые покои.

– Далеко ли от кухни до спальни базилевса?

Безуглый перевел греку вопрос, на что тот достал из-за пазухи бумажный рулончик.

– Здесь чертеж, – пояснил Безуглый.

Сашка развернул бумагу. Схема, в принципе, вопросов не вызывала. Крестики, обведенные кружочками, стоящие у каждого прохода, это, судя по всему, охрана. Не бог весть что. Всего лишь восемь постов по два человека.

Безуглый указал на один из крестиков.

– Это – стражник в полном вооружении. Он, – Безуглый кивнул на грека, – проводит нас в колодец. Дальше придется действовать самим. Там же в колодце он хочет получить свои сто золотых.

– Хорошо, – сказал Сашка. – Переведи ему, Гаврила Иванович. Я дам ему сто золотых, но он будет идти рядом со мной. Я привяжу его веревкой, и даже под водой он будет со мной связан. Если мы где-то натыкаемся на засаду, он умирает первым. Ну и, конечно, деньги он получит не раньше, чем мы вернемся из дворца.

Безуглый принялся переводить, грек стал говорить ему что-то в ответ.

– Государь. – Адаш постучал указательным пальцем по развернутой схеме. – Кухня – это такое место, где наткнуться на что-то и устроить целый тарарам ничего не стоит. Особенно если ты там никогда раньше не бывал. Нельзя без проводника идти через кухню. Да и я чего-то не понял. Ты действительно хочешь оставить его в колодце? – Сашка лишь пожал плечами. – Да кто его спрашивает, государь… Кинжал под ребро и пойдет как миленький.

Сашка на это лишь усмехнулся.

– Гаврила Иванович, скажи ему, что я дам еще пятьдесят золотых, чтобы он пошел с нами до спальни базилевса. Но у него есть выбор. – Он вновь усмехнулся. – Адаш Арцыбашевич ему кинжал под ребро предлагает.

– Он просит сто, – перевел через несколько мгновений Безуглый ответ грека.

– Черт с ним, я согласен. Но он их получит, когда мы будем уже на европейской стороне Босфора.

На этом торг был закончен, а грек выпровожен из шатра.

В лагере еще продолжалась гулянка, но гости потихоньку уже начали разъезжаться. Уплыл на своем струге на азиатскую сторону Босфора великий князь, турки выходили из главных ворот, разбредаясь по своим шатрам, стоящим за лагерными стенами. Они собирались переправляться через Босфор завтра, посветлу. Среди всей этой кутерьмы из ворот выехали десять всадников и направились в сторону Черного моря. Берега моря они достигли, когда совсем уже стемнело. С полчаса двигались вдоль берега, пока не добрались до рыбацкой деревушки. Еще через полчаса восемь человек вышли в море на рыбацкой лодке.

Вход в нужную пещеру на азиатском берегу Черного моря обнаружили не сразу. Даже когда проводник окончательно определился и твердо заявил, что это то самое место, все равно вход обнаружили лишь с третьего захода. Вода стояла высоко и лодка в пещеру не проходила. Пришлось ее притопить, начерпав в нее воды, и только после этого удалось протиснуть ее в пещеру. В пещере царил кромешный мрак, но в том, что это именно та самая, нужная им пещера, сомнений не оставалось – запашок в ней был тот еще.

Перед погружением все привязались к единой веревке, вытравив конец подлиннее. Первым нырнул проводник, за ним – великий воевода. Адаш был последним. Нырнув, он почувствовал, что его тянут вперед, и ему лишь оставалось покрепче ухватиться за веревку. Уже через несколько мгновений он оказался на поверхности и смог свободно вздохнуть. Хотя слово «свободно» здесь вряд ли подходит. Этим зараженным миазмами воздухом нельзя было дышать свободно. Едва лишь вдыхая его, хотелось тут же выдохнуть обратно.

Проводник подал сигнал, и семь человек, растянувшись цепочкой вдоль связывающей их веревки, последовали за ним. Весь дальнейший путь до колодца оказался именно таким, как и описывал его грек-проводник. В колодце они разделились. Шесть человек ушли вместе с проводником, Адаша же великий воевода оставил в колодце.

Слегка приподняв решетку, закрывающую вход в колодец, Адаш посмотрел в сторону кухни. Никого. В конюшне коротко, но громко заржала лошадь. И вновь тишина. Здесь у поверхности дышалось полегче. «Подожду их так», – решил Адаш, но тут сзади раздался звук, который он отличил бы от любого другого даже во сне. Такой характерный лязгающий, жестяной звук издают трущиеся друг о друга части воинского доспеха.

Удерживая над головой тяжелую решетку, он развернулся на 180 градусов. Так и есть, караул. Впереди разводящий, за ним – еще четверо. Они пока еще в самом дальнем углу двора. «Какого черта их сюда занесло? Проводник же говорил, что в этом дворе никогда не бывало постов!» – удивился Адаш. И все с луками, даже разводящий. Разве в караул ходят с луками? Идут медленно, ступают осторожно. Лязгающий звук, донесшийся до него, – это случайная оплошность. «Нет, не караул это. Это засада!» – наконец-то сообразил Адаш, глядя, как осторожно, растянувшись цепочкой, движутся по-над стеночкой ромейские воины.

Похоже, во дворце о похищении базилевса уже знают, но шума не поднимают. Боятся, что похитители прикончат базилевса в случае тревоги. Толковый все-таки парень – начальник дворцовой стражи. В принципе Адаш на его месте действовал бы так же – скрытно послал бы лучников к каждому, обычно не охраняемому выходу из дворца. Ведь он не знает, кто украл базилевса, зачем украл и где его в настоящий момент держит.

«Разводящий» жестами указал каждому лучнику его позицию. Один из них спрятался за толстым стволом старого ореха, всего лишь в десяти шагах от Адаша. Еще один в конюшне, двое – на каретном дворе, сам же «разводящий» вошел в дом для прислуги.

Одна стена, образующая двор, глухая, три другие образованы одно– и двухэтажными флигелями. Арка входа – на дальней стороне. У входа во двор висит фонарь. Второй фонарь – у входа в дворцовую кухню. Лучники заняли прекрасную позицию. Самый дальний из них, тот, что за орехом, от кухонной двери находится не далее пятидесяти шагов. Похитители под фонарем будут прекрасной мишенью. Лучники в таких условиях перещелкают их как тетеревов. А базилевс, если он до сих пор жив, останется цел и невредим. Да. Пожалуй, Адаш поступил бы так же. Плюс к этому устроил бы секреты из лучников на стене, окружающей дворец. Либо те, либо эти обязательно подстрелят похитителей.

Ближний к Адашу лучник встал на одно колено, прислонившись плечом к дереву. Лук с наложенной на него стрелой он так и не выпустил из левой руки, уперев его одним концом в землю. Держа над головой решетку, Адаш выбрался из колодца по пояс. Слава богу, он находится у лучников за спиной, и остается только надеяться, что они не разгильдяи какие-нибудь, постоянно крутящие головами из стороны в сторону, а добросовестные воины, честно выполняющие поставленную перед ними задачу – держать под прицелом выход из кухни. Во дворе, конечно, темновато, но не настолько, чтобы не разглядеть столь крупную фигуру. Нежненько, как спящего младенца, Адаш положил решетку на землю и вылез наружу.

Давно, конечно, миновали те времена, когда он был лучшим пластуном в своей сотне и на спор мог даже подползти вплотную, на бросок аркана, к пасущемуся стаду сайгаков. Ползти теперь пришлось как-то полубоком (пузо мешало), но ничего, бедняга-лучник даже не шелохнулся. Одним броском Адаш вскочил на ноги и, зажав ладонью рот своей жертвы, потянул ее на себя. Валясь на спину, чикнул кинжалом по открытому горлу лучника, ловя в то же время ногой его лук, чтоб не стукнул об землю. Какое-то время полежал, прикрываясь телом врага. Ни одной стрелы, хвала всевышнему, к нему не прилетело, а это значило, что проделанный им трюк не привлек внимания потенциальных зрителей.

Усадив зарезанного лучника спиной к дереву, Адаш пополз к стене конюшни. Спрятавшегося там лучника он не видел, лишь чернел перед ним проем распахнутой настежь калитки. В это время вновь заржал конь, встревоженный, видимо, присутствием постороннего. Адаш подполз ближе и услышал негромкий голос. Лучник пытался успокоить коня, но тот испугался еще больше, принявшись бить копытом в стенку денника. Лучшего момента и желать было нельзя. Адаш ящерицей юркнул в уютную, пахнущую родным домом темноту и, наткнувшись на чужака, молниеносным движением снизу вверх всадил ему кинжал в низ живота, под панцирь. Тот хрипло потянул в себя воздух, но Адаш уже был на ногах и, зажав ему рот, перерезал горло. Конь, почуяв запах крови, взбесился пуще прежнего, вовсю молотя по стенке копытами задних ног. Беспокойному животному стали отвечать и другие лошади, и такая поднялась какофония, что Адаш только и успел, что подумать: «Сейчас сюда кто-нибудь явится», – а подумав, прижаться спиной к воротам. И точно. В проеме калитки возникла голова и что-то сказала. Рассмотреть говорящий ничего не успел, ибо был тут же схвачен могучей рукой за загривок, втащен внутрь и угощен метким ударом кинжала.

Адаш сорвал со спины арбалет и выглянул наружу. Четвертый лучник стоял от него шагах в пятнадцати, прячась за приоткрытой створкой ворот каретного двора. Но прятался он от тех, кто должен был появиться из кухни, у Адаша же он был как на ладони. Впрочем и Адаш был у него как на ладони. С одной только поправкой. Он обладал преимуществом внезапности. Лучник не успел ни крикнуть, ни поднять свое оружие, как арбалетный болт пригвоздил его к створке ворот, войдя прямо в горло.

Оставался еще «разводящий», спрятавшийся во флигеле прислуги. Уже не особо стараясь прятаться, Адаш в два прыжка преодолел расстояние от ворот каретного двора до входа во флигель и влетел внутрь, держа перед собой кинжал. Несмотря на темноту, почувствовал – никого. Прямо перед ним угадывалась лестница, в два марша уходящая на второй этаж.

– Исидор? – послышался голос сверху.

«Черт, он поднялся на второй этаж, – сообразил Адаш. – Отличная позиция. Как он меня, старого дурака, сверху не снял…»

– Кхе-кхе… – ответил он.

«Разводящий» что-то опять спросил по-гречески.

– Кхе-кхе… – вновь откашлялся Адаш, втискиваясь под лестницу.

«Разводящий», что-то злобно бурча, устремился вниз. На площадке остановился, судя по всему присматриваясь. Никого не обнаружив, спустился к самому входу. Теперь между ступеней лестницы Адашу прекрасно был виден его темный силуэт на фоне дверного проема.

И вот тут-то, кого-то, видимо, заметив, «разводящий» вскинул свой лук. «Государь», – еще успел подумать Адаш, прежде чем нажать на спуск. Арбалетный болт, пущенный с трех шагов, вошел ромейскому воину как раз между лопатками, заставив упасть вниз лицом. Адаш кряхтя выбрался из-под лестницы, оттащил в сторону убитого противника и выглянул наружу. Рахман и Каверга, взвалив на плечо длинный сверток, как бревно, бегут по двору, направляясь к колодцу. За ними замыкают процессию Сапрык и великий воевода. Остальные, следовательно, уже в колодце. Адаш забросил арбалет за спину и припустил догонять своих.

– Адаш? – удивился великий воевода, уже собравшийся задвигать за собой решетку колодца. – Ты где был?

– Свежим воздухом дышал, – буркнул запыхавшийся Адаш. – Быстрее, государь, базилевса уже давно хватились.

Обратная дорога прошла без особых приключений, если не считать того, что во время нырка базилевс нахлебался воды, и в пещере, перед выходом в море, пришлось его откачивать. Но, к счастью, все обошлось, и едва край неба на востоке окрасился розовым цветом, как отряд из десяти человек уже въезжал в свой укрепленный лагерь, названный деспотом Никифором Константинополисом. Одиннадцатым, лежа поперек седла, в лагерь въехал плененный базилевс.

До приезда Дмитрия Сашка даже успел не один раз помыться, тщательно выскребая кожу. И хотя Безуглый заверял его и Адаша, что ничем от них уже не пахнет, все равно через несколько минут после купания отвратительная вонь сточной канавы вновь возвращалась то ли на самом деле, то ли в воображении.

Во всяком случае, встречая Дмитрия, Сашка старался держаться от него на расстоянии.

– Ну что, Тимофей Васильевич, солнце взошло, и я приехал, – хитро улыбаясь, заявил великий князь, выходя из струга на берег. – Выполнил ли ты свое обещание?

Сашка лишь поклонился в пояс и указал обеими руками дорогу к своему шатру.

Перед самым входом в шатер Дмитрий внезапно остановился и обернулся к Сашке. Тот от неожиданности не удержал дистанцию и почти уткнулся в великого князя.

– Будет тебе, брат, – продолжая улыбаться, по-доброму сказал тот. – Ну что мы дурочку валяем… Я совсем не хочу позорить тебя перед всеми.

Многочисленная свита застыла шагах в пяти от них, пристально следя за тем, что же будет. Великий воевода лишь вновь сделал приглашающий жест рукой. Дмитрий откинул полог, сделал шаг внутрь шатра и тут же вышел обратно, опустив полог. Глаза у него округлились, став каждое величиной с добрую плошку.

– Так это правда? – только и смог произнести он.

– Я сдержал свое слово, брат, – шепнул ему Сашка. – Так сдержи же и ты свое.