Матери своей Веда не помнила, проведя все детство с бабкой. Это она ее так называла – бабушка, а на самом деле та была и не бабкой вовсе, а прабабкой или, может быть, и прапрабабкой. Веда никогда не играла с другими детьми, не бегала с ними пасти гусей, а, став постарше, не ходила в лес с крикливой, хохочущей, аукающей на все лады девчачьей стайкой по грибы и по ягоды. Все свое время проводила она с бабкой. И в лес они ходили вместе – собирать ведомые одной лишь бабке травы, и дома были все время вместе. Хозяйства у бабки никакого не было, но хлопот от этого ни у бабки, ни у маленькой Веды меньше не становилось. Собрать траву, разобрать, развесить ее сушиться. А потом ту траву надо было истолочь в порошок; какую-то – мешать с воском и делать свечи, другую же – настаивать или делать отвары. А еще собирать жаб, желуди и дубовую кору, ходить в лес за поганками и мухоморами… Да много всяких занятий находила бабка для маленькой Веды. А кроме всякого рода хлопот приходилось еще и учиться. Вернее, сами хлопоты тоже были учебой, когда Веде приходилось запоминать – что, для чего и с какой целью. Но помимо этого лет с пяти ей пришлось учиться читать толстенную бабкину книгу. Да еще и не по-русски, а на особом колдовском языке. И не просто читать, а изучать то, что написано в этой книге. А еще молитвы… Бабка была светлой колдуньей и все делала с именем Божьим на устах. Исусу молилась и старых родовых богов не забывала.

К своей семнадцатой весне Веда, можно сказать, овладела всеми бабкиными знаниями, как по знахарской, так и по колдовской части. Хотя разве отделишь одно от другого, когда переплелись они тесно, как в природе, так и в сущности человеческой? А вскорости бабка умерла. Отдала Богу душу тихо и спокойно, не мучаясь страшными предсмертными муками, как темные ведьмы. Лежа на смертном одре, взяла она Веду за руку и еле слышно молвила: «Прими дар мой, Ведушка. А я ухожу…» И – ушла.

Община позаботилась о сиротке, решив выдать ее замуж за домовитого и хозяйственного крестьянина средних лет, недавно оставшегося вдовцом. А избушку, где жили Веда с бабкой, передать какой-то молодой семье. Такой расклад пришелся Веде не по душе, и она, собрав необходимое в узелок, покинула родное село, отправившись странствовать по белу свету. То наймется к кому-нибудь на работу, а то пристанет к компании богомолок и ходит с ними из монастыря в монастырь, от одной святыни к другой. Чаще же всего просто шла от города к городу, от села к селу, от деревни к деревне. На ее искусство и умение спрос был везде и всегда. Кому-то зуб больной заговорить, а кому-то и женишка приворожить. Так к двадцати своим годам добрела Веда до Тушина, а местный староста возьми да и предложи ей здесь поселиться. И даже новую избу поставили ей тушинские мужики. Так и стала Веда тушинской знахаркой.

А когда в Тушине поселилась боярыня Тютчева, то у Веды появилась и подруга. Не сразу, конечно, но подружились они крепко и по-настоящему. Виделись ежедневно, за исключением того времени, когда в Тушине жил великий воевода. Тогда уж в боярскую усадьбу Веда по своей воле и носа не казала.

Об исчезновении из усадьбы боярыни Ольги вместе с дворецким Епифанием Веда узнала лишь через несколько дней. Занята была своими делами – лисий коготок зацвел. Надо было его постараться собрать как можно больше – уж больно незаменимая травка, этот лисий коготок. А вечерами надо было еще разбирать да обрабатывать собранное, вот и не оставалось у Веды ни одной свободной минутки в эти дни.

А как освободилась, так и решила в боярскую усадьбу забежать, справиться, что да как. Услышанное от дворовых девок: «А боярыня уж третий день как с Епифанием куда-то уехала», – повергло Веду в состояние искреннего изумления.

– Что значит «куда-то»? – попробовала она уточнить. – И на сколько уехала боярыня? Когда ждать-то ее?

– Кто ж их знает… Ихнее дело хозяйское, – был ответ. – Никому они ничего не говорили. А уехали просто, и все.

Подобное объяснение, может быть, и могло кого-нибудь удовлетворить, но только не Веду.

– Да вы, девки, вконец одурели, что ли? – возмутилась она. – Кто видел, как уезжала боярыня?

Оказалось, что при отъезде боярыни Ольги и Епифания никто из дворни не присутствовал. Более того, и боярынин возок, и кони все на месте оказались.

– Ах, дурищи вы бестолковые! – бушевала Веда, устроив разнос тютчевской дворне. – Это что ж получается? Боярыня пешком ушла вдвоем с Епифанием незнамо куда и никого об этом не предупредила? Быть того не может! Лахудры толстомясые! Боярыня уже несколько дней как из дому исчезла, а они и не чешутся!

– Да что ты, Ведушка, бог с тобой, – пробовали оправдываться девицы. – Куда ж ей, боярыне-то деться? Ушла куда, уж найдется небось. А кому мы пожалиться можем? Нам и пожалиться некому.

– А губной староста на что? Дуры! – обругала их напоследок Веда.

В Ольгиной спальне она взяла гребень с остатками ее волос, а в комнате Епифания – тонкий сыромятный ремешок, которым он имел обыкновение подвязывать волосы на манер ремесленников. И к губному старосте, и к общинному Веда сходила сама. Те тотчас организовали поиски, разослав людей верхами в разные стороны. Губной староста осмотрел боярскую усадьбу. Хотя похитители и старались не оставить следов, но от внимательного глаза не могло укрыться, что боярыня Ольга и Епифаний были увезены против своей воли. Вечером вернулись те, кто уезжал на поиски. Проехав по 25–30 верст, они не обнаружили ни боярыни Ольги, ни ее следов.

Впрочем, Веда не особенно на них и надеялась. Действовать она решила своими методами, в чем ей должны были помочь Ольгин гребень и ремешок Епифания. Сначала она увидела Ольгу. Та сидела в крытом возке рядом с каким-то незнакомым мужиком, купцом по виду, а в открытые окна возка сквозь тонкую завесу пыли, поднятую в воздух лошадиным копытами, виднелась бескрайняя степь. Ольга была какая-то странная. Вроде бы бодрствовала, а в то же время была как бы и не в себе. «Опоили», – догадалась Веда. Епифаний тоже был жив-здоров и находился где-то рядом с Ольгой, но разглядеть его Веда не смогла, ибо лежал он в каком-то темном ящике, как в гробу.

Увидев их живыми, Веда несколько успокоилась. Теперь она направила свои усилия на то, чтобы определить, в каком направлении следует искать похищенную боярыню. Получилось, что Ольга с Епифанием в той стороне, где солнце в полдень стоит. Чуть-чуть правее. С этой информацией Веда вновь пошла к губному старосте.

– Степь, говоришь, кругом… Гм-м, – хмыкнул он. – Это они далеко отсюда уже. Три дня, почитай, уже прошло. Ежели лошадей на каждом яме меняли, да еще и ночью с факелами ехали, то они, знаешь, сколько уже проехали… – Он почесал лоб, видимо пытаясь подсчитать длину проделанного похитителями пути. – Много проехали. Степь – это далеко. Даже будь у нас настоящие кони, а не крестьянские клячи, и то не достали бы. Далеко.

Веда и сама поняла уже, что далеко. Вернувшись домой, она вновь попыталась увидеть Ольгу, но в этот раз у нее ничего не получилось, как она ни билась. Как будто кто-то повесил перед ней толстый занавес, сквозь который ее взгляду ну никак не пробиться. Веда поняла, что ее предыдущий контакт с Ольгой не остался незамеченным, и теперь ей противодействуют самым серьезным образом. На такой случай у нее имелось свое секретное оружие – бабушка. К ее помощи Веда прибегала лишь в тех случаях, когда сама не могла добиться необходимого результата. Вот и сейчас.

Она зажгла специальную «бабушкину» свечу с густым цветочным ароматом и, дав ей разгореться, негромко позвала:

– Бабушка… Приди, мне нужна твоя помощь.

И та пришла, Веда сразу ощутила легкий холодок у правого плеча.

– Здесь я, Ведушка. Чего тебе надобно?

– Бабушка, кто-то украл подругу мою – боярыню Ольгу. Хочу увидеть ее сейчас, а они не дают. Помоги мне, бабушка.

Бабушка ответила не сразу, а спустя некоторое время:

– Не могу, Веда. Большая сила. Темная сила. Не лезь к ним, Веда. А то можешь не только дара, но и жизни лишиться. Они у тебя под боком, в Сходненском овраге обитают. Очень уж вы их встревожили тем, что хотели к ним проникнуть. Потому и подругу твою похитили. Будешь им мешаться, и тебе несдобровать.

Такое, чтобы бабушка отказала ей в просьбе, было у Веды впервые. Другая на ее месте на этом бы и успокоилась. И действительно, ну что она может сделать, чем помочь? Похитители уже далеко, достать их нет никакой возможности…

Другая точно успокоилась бы, а то и позабыла бы о своей подруге. Но не Веда. Каждый божий день, как только выдавалась у нее свободная минутка, доставала она из своего сундука Ольгин гребень и ремешок ее дворецкого и пыталась увидеть горемычных пленников. И каждый раз пресловутое одеяло не давало ей к ним пробиться. Но однажды ее усилия были вознаграждены. Она увидела Епифания. Старик сидел у костра и что-то ел, черпая ложкой из котелка. А вокруг него тоже орудовали ложками бравые вояки-усачи. «Эге, – подумала Веда. – Далеко ж они забрались. Епифаний-то, похоже, уже находится среди воинов великого воеводы. Эдак, Бог даст, и Ольга скоро будет на свободе». А через несколько дней пала и плотная пелена, установленная чьей-то злой волей вокруг боярыни Ольги. Увидела Веда ее на сеновале, сидящей в обнимочку со своим миленочком Тимошей.

Прошло какое-то время, и вновь Веде захотелось взглянуть, как там Ольга. А она опять с Тимофеем, счастливая, смеется… Конечно, хорошо, когда друг рядом, но знать, что у твоего друга все хорошо, что он счастлив, – это тоже неплохо.

Хотя Ольга теперь была и свободна, мысль о тех, кто посмел ее похитить, не давала Веде покоя. Получается, что похитили боярыню Ольгу для того, чтобы таким образом повлиять на великого воеводу.

Ведь бабушка, отказавшись помогать ей, одну важную вещь для Веды все-таки сказала: похищение вызвано попыткой открыть «чертово окно». Здорово, выходит, перепугались темные силы. Что же там такое важное находится за этим «окном»? Может, как в сказке, игла запрятана, на кончике которой Кощеево бессмертие подвешено? Веда вспомнила, как держались они за руки с Ириноем и Бормотуном, удерживая открытым «чертово окно», и поняла, что ей сейчас надо делать.

До Бормотуна было верст тридцать, Ириной жил поближе, но Веде нужен был именно Бормотун. Отправляться на ночь глядя в столь дальний путь было неразумно, поэтому она спокойно легла спать, а чуть свет поднялась и направила свои стопы к коллеге-колдуну.

Бормотун был мельником и жил там же, при своей мельнице. Всем известно, что все мельники – колдуны. Правда, был он совсем непохож на настоящего мельника, ибо как известно, мельник должен быть стар, неразговорчив и зловеще-мрачен, носить бородищу по пояс и длинные седые волосы. Бормотун же был молод (чуть старше двадцати лет), румян, весел и общителен.

Еще подходя к плотине, Веда заметила Бормотуна, помогающего разгрузить подъехавшую к мельнице подводу. «Вот принесла их нелегкая, – подумала Веда о приехавших крестьянах. – Скоро уж новый урожай подоспеет, а эти все старое зерно никак не смелют». Перейдя по плотине реку, Веда вышла к мельнице.

– Здравствуйте, люди добрые. Где ж сам мельник-то? – поинтересовалась она.

– Тама… – мотнул кудлатой башкой один из мужиков, и не думая отвечать на ее приветствие.

Тут заскрипела поднимаемая задвижка, вода с шумом хлынула в лоток, и колесо, мерно постукивая, начало набирать свой ход, на что в мельнице шершавым скрежетом тут же отозвались жернова.

– Эй, чего стоите-то? – раздалось изнутри мельницы. – А мешки вместо вас я подставлять буду?

Мужики тут же заспешили внутрь. Ждать Веде пришлось недолго. Видимо, зерна на помол привезли они совсем немного. Вскорости оба мужика с мешками на горбу вышли из мельницы, сгрузили мешки на подводу и, усевшись на нее, отправились восвояси. Бормотун вышел вслед за ними и буквально наткнулся на Веду.

– Веда? Кой черт тебя принес? – Судя по его реакции, он от этого визита не ожидал для себя ничего хорошего.

– Здравствуй, Бормотуша, – елейным голосом поздоровалась она. – Здоров ли ты? Как твои ладони поживают?

– Ничего поживают, – буркнул он, пряча руки за спину. – Зачем пожаловала?

– Проведать тебя захотела. На руки твои поглядеть… Может, помощь моя требуется? Ты-то не силен в знахарстве да лекарстве. Некогда ведь мельнику этими делами заниматься. У мельника и своих дел хватает. Вот…

– Ты тут мне голову не морочь, старая ведьма. Если пришла опять звать в Сходненский овраг, не пойду. Хватит мне и одного раза.

– Какая ж я старая, Бормотуша? Да и не ведьма я вовсе… Скажи, Бормотуша, раз уж ты помянул Сходненский овраг… Чего это дед Ириной тогда на тебя взъелся? С нечистым, говорил, будто ты знаешься?

– Дурак твой Ириной, – пробурчал Бормотун. – Темный я. И что с того?

– Понятное дело, – охотно согласилась с ним Веда. – Без тьмы не было бы света. Разве ж мы выбираем, какими нам стать? А без нечистой силы, поговаривают, и плотины не возведешь.

– Вот-вот, – радостно поддержал ее Бормотун. – Мельники все испокон века темные. А Ириной, старый дурак, не понимает…

– Дурак, дурак, – поддержала его Веда.

– Я ж тогда какие муки мученические принял через того Ириноя… У меня ладони горят, а он меня держит! – При воспоминании о столь неприятном для себя событии Бормотун аж зубами заскрежетал от злости. – И ради чего? Чтоб на пустыню ту лишний раз поглазеть да великана того несчастного обманом выманить?

При последних словах Бормотуна Веда навострила уши. Собственно, чего-то подобного она и ожидала. Ради такой проговорки и был затеян весь этот разговор.

– Лишний раз? Ты сказал «лишний раз», Бормотуша, да? Я не ослышалась?

– Ну, сказал… Чего привязалась… – Бормотун, кажется, понял, что сболтнул лишнее.

– Так ты бывал там, Бормотуша? Да? Расскажи… Страсть как интересно! Расскажи, будь душкой, – заныла Веда. – Нам-то, светлым, туда путь заказан.

Пока Веда продолжала канючить, упрашивая его рассказать о том мире, что находится за «чертовым окном», Бормотун, отвернувшись от нее, усиленно размышлял над тем, как ему поступить. С одной стороны, не к лицу представителю темных сил делиться своими знаниями, умениями и прочим с представителем светлых. Не принято это. А с другой… Ну, погонит он ее сейчас от себя и останется на своей мельнице один-одинешенек. И для того, чтобы переброситься хоть с кем-то парой ничего не значащих фраз, придется неизвестно сколько дожидаться каких-нибудь залетных мужичков вроде сегодняшних. И те норовят смыться поскорее. И – тишина, лишь вода шумит в колесе.

В конце концов, природная словоохотливость взяла верх над всеми остальными чувствами и резонами, и Бормотун, вновь обернувшись к Веде, изрек с самым наиважнецким видом, который только смог на себя напустить:

– Ладно. Только не здесь, пойдем к колесу.

Обойдя мельницу, они спустились к реке и остановились под самым мельничным колесом, на которое так и продолжала падать вода из лотка.

– Присядем. – Бормотун указал на лавку, стоящую у стены. Шум здесь был такой, что, для того чтобы услышать друг друга, надо было либо кричать, либо говорить в самое ухо. Если это была мера предосторожности, то самая смешная из всех, что довелось Веде увидеть за всю свою жизнь. Однако Бормотун действительно принялся шептать ей на ухо:

– Мне его еще в детстве дед показал. Смотри, говорит, Бормотуша, сюда душа твоя переселится.

– Так это что? Ад? – резво отреагировала Веда.

– Зачем ад? – обиженно надув губы, переспросил Бормотун. – Темные в ад не попадают. Перекресток это. На него ворота со всех миров открываются. А охраняют ворота великаны, навроде того, что тогда господа заарканили.

– Говоришь, дед тебе показал? А ты сможешь мне показать?

– А чего? Знамо дело, смогу.

– Так души, значит, на Перекресток через эти самые ворота попадают?

– Нет. Души туда идут своим чередом. Ворота не для них.

– И моя душа тоже, значит, туда попадет?

– Нет. Перекресток только для нас, для темных. Так мне дед говорил.

– Слушай, Бормотуша, дружок, для чего ж тогда ворота, если души не через них идут?

– Для чего ж обычно ворота делаются? Чтобы ходить через них туда-сюда. А души-то сами по себе летают.

– И кто через них ходит?

– Кому надо, тот и ходит.

– А вот ты, к примеру, смог бы? Или я? Ну, ежели рядом с воротами оказаться, когда те откроются?

– А охранник там для чего стоит, думаешь?

– А-а… Понятно. Слушай… А вот, скажем, для чего тот великан, ну, когда мы с тобой да с Ириноем ворота те открывали… Зачем тот великан разголышился, прежде чем в окно лезть?

– Так ворота те, Веда, непростые. Туда можешь идти, как хочешь и с чем хочешь. Хоть в одеже и на бревне верхом. А обратно, к нам, то есть ворота только живую плоть выпускают, а боле – ничего. Вернее, выпустить, может, они и выпустят, но от этого сила их сильно уменьшается, и в следующий раз они могут вообще не открыться.

– Ни для кого?

– Ни для кого.

– Значит, от нас они, которые шастают туда-сюда, могут идти, с чем хочешь, а к нам ничего пронести не могут. Так?

– Так. Потому великан и снимал с себя все неплотское, прежде чем к нам сунуться.

– Ишь как хитро все устроено, – искренне восхитилась Веда. – А скажи-ка, Бормотуша… Мы вот старались ворота эти самые открыть и удержать открытыми, а они все закрыться хотели… Вон у тебя даже руки загорелись. Это кто же их закрыть пытался? Не в обиду тебе будет сказано, нечистый, что ли?

– Бестолковая ты, Веда. Ворота те темной силой управляются. И открываются, и закрываются. А так как мы их силком открыли, темная сила старалась их закрыть. Для того ей круг наш надо было разорвать. Вы ей противостоите и отбрасываете ее, а я темный, я ее вбираю. Вот ладони у меня и загорелись. А этот старый дурень Ириной болтает, будто я нарочно…

– Точно, – согласилась с ним Веда. – Дурень и есть. Но ты, Бормотуша, обещался мне показать Перекресток тот самый.

– Нет ничего проще. – Бормотун поднялся со скамьи и прошел к водяному колесу. – Иди сюда, – позвал он Веду. – Смотри на воду, под колесо.

Как ни всматривалась Веда, но поначалу, несмотря на повторяемые нараспев Бормотуном заклятия, ничего, кроме бурлящей под колесом воды, не видела. Но постепенно над поверхностью воды, в водяных брызгах начала появляться, все четче и четче проясняясь, картинка – безжизненная земля, словно опаленная солнцем, от края до края перерезана широкой белой дорогой. Несмотря на прохладу, идущую от воды, Веда почувствовала, что картинка эта буквально пышет жаром.

– Уф-ф, ну и жара, – невольно вырвалось из ее уст.

Она вытащила из рукава платочек и отерла пот, разом проступивший на лбу.

– Точно, – подтвердил Бормотун, на мгновение прервавший чтение магических формул. – На Перекрестке всегда, как в печи. Я ж тебе говорил – ничего интересного.

Но тут с самого краю картинки на дороге появилась черная… Конечно, это могло быть что угодно (кто их разберет, этих дьявольских отродий, что обитают на этом темном Перекрестке), но Веда почему-то это самое черное нечто про себя окрестила словом «повозка». Да, в нее не были впряжены ни лошади, ни быки, ни иная какая тягловая скотина, но она двигалась по дороге. И у нее были колеса. И колеса эти быстро-быстро вращались. Рассматривая ее, Веда прицепилась взглядом к необычной повозке и через какое-то время вдруг сообразила, что если раньше картинка была неподвижна, а черная повозка двигалась по дороге, то теперь для нее неподвижна повозка, а ровная, непривычно гладкая, словно залитая затвердевшим сахарным сиропом, дорога движется вместе со всей картинкой ей навстречу. Веда подалась чуть вперед, и повозка сразу увеличилась в размерах, отклонилась назад, и повозка вновь уменьшилась. «Ого, – сообразила Веда, – так этой картинкой можно управлять!»

Бормотун уже закончил читать заклинания и теперь, громко сопя, из-за Вединого плеча с интересом пялился на картинку.

На дороге стали появляться встречные повозки, несущиеся с умопомрачительной скоростью, казалось бы, прямо в лоб «их» повозке, но в последний момент, слава богу, пролетавшие мимо. Вдали, справа от дороги показалась лежащая на земле кверху дном огромная миска. Чем ближе, тем больше она становилась, заслонив, в конце концов, собою весь горизонт, когда повозка свернула направо, на другую дорогу. Теперь она неслась прямо к этой опрокинутой миске. Хотя называть это миской было не совсем правильно. По форме похоже, но миска – глиняная, непрозрачная. А это… Сквозь стенки явно проглядывали очертания… домов? Похоже, что домов. Но таких громадных, что даже те строения, что довелось видеть Веде в Ярославле, выглядели перед этими, как мышь перед лосем.

Повозка подъехала вплотную к этой громаднющей, полупрозрачной миске, и теперь перед ней выросла каменная стена, а в ней – ворота. Странные такие ворота… Вместо того чтобы раскрыться, они поползли вверх, и повозка въехала внутрь. Ворота следом за ней закрылись. Какое-то время повозка стояла на месте, и на картинке ничего не происходило. Сзади закрытые ворота и спереди тоже. Сначала Веда не сообразила, что же здесь происходит, пока не почувствовала, что жар, исходящий от картинки, сходит на нет. «Так это они туда холоду напускают, – смекнула Веда. – Ишь ты, как хитро!» Вторые ворота открылись перед повозкой, и та выехала на… улицу. Конечно, это была очень необычная улица очень необычного города. Но все же Веду не покидала уверенность, что это городская улица, а не что-то иное. Та же мостовая для проезда, по краям ее мостки подняты, по которым народ ходит, а прямо к мосткам дома примыкают. Огромные дома, каменные, а то и вообще не поймешь какие. Дома непривычные, народ одет непривычно, да и народ сам непривычный – здоровяки все, великаны. Ликом страшные, некрасивые, но на людей все ж таки похожие. Теперь бы Веда не взялась утверждать, что пойманный великим воеводой и Адашем великан – черт.

Повозка свернула в переулок и остановилась. С двух сторон ее открылись двери и наружу выбрались два великана, а точнее, великанши, ибо без всякого сомнения это были существа женского пола. Пока повозка ехала по улице, у Веды не было возможности рассмотреть одежду идущих по мосткам великанов. Теперь же такая возможность у нее появилась. Одна из них была одета в такие коротюсенькие портки, открывающие чужому взору все ноги, что у Веды от столь явного бесстыдства аж дыхание перехватило. Довершала сверхоткровенный костюм рубашечка с низким вырезом и коротенькими рукавчиками. Другая же, наоборот, была затянута блестящей серебристой тканью с головы до пят так, что открытыми оставались только кисти рук и лицо. Но по степени бесстыдства этот костюм, пожалуй, превосходил предыдущий, так как, туго обтягивая тело своей хозяйки, выставлял напоказ все его выпуклости и впадины. Даже маленькие рожки на голове взбугривали серебристую шапочку.

– Эка… вона… – жарко дыша, пробормотал молодой мельник над самым плечом у Веды и громко сглотнул слюну.

Великанши вышли из переулка на улицу и, явно никуда не торопясь, спокойно зашагали по ней. Теперь Веда могла рассмотреть одежду и других прохожих. У большинства она была поскромнее, но не намного. А в принципе не очень-то они и отличались от людей. Даже это хождение напоминало Веде прогулки ярославских горожан по главной улице после посещения знаменитого торжища.

Неизвестно, сколько бы Веда продолжала следить за этими великаншами, если бы ее взгляд не зацепился за…

– Человек! – воскликнула Веда.

Он вышел из повозки, остановившейся у края мостовой, и теперь входил в какой-то дом. Веда успела зацепиться за него взглядом, и теперь картинка показывала какое-то просторное помещение. Там сидели, стояли или прохаживались великаны, то ли чего-то ожидая, то ли просто убивая время. Но их там было не много. Человек же и вовсе был один. Одет он был непривычно, но это был человек, вне всяких сомнений. Теперь он стоял перед рядом близко расположенных дверей и ждал. Одна из дверей вдруг открылась, расползшись половинками в разные стороны, и человек шагнул внутрь. Это была небольшая, ярко освещенная камора, с льющимся с потолка светом. Дверь затворилась, а человек продолжал спокойно стоять, скрестив руки на груди. Через короткое время дверь вновь разъехалась в разные стороны, и человек вышел наружу. Это был небольшой коридор, с каждой стороны которого было по три двери. Человек сделал несколько шагов по коридору и открыл одну из дверей.

– Это я, Величайший. Разрешите? – сказал человек.

Рыжий, гладковыбритый тип, сидевший за столом, к которому обращался вошедший, тоже был человеком.

– Заходи, дружище Кнопфель.

Только теперь, услышав это «дружище Кнопфель», сказанное по-русски, Веда сообразила, что все остальное было произнесено на языке, которым написана бабушкина магическая книга. Веда сразу же вспомнила бабушкины слова: «Это язык высших сил. На всем белом свете его знают не боле двух десятков человек».

– Величайший, его люди возвращаются домой, но ни его, ни ее среди них нет.

– Ищите! – Казалось, тот, кого назвали Величайшим, был раздражен.

– Мы ищем, Величайший.

– И помните, мне он нужен живым.

– Это практически невозможно. С тамошним оружием…

– Еще раз повторяю, мне он нужен живым. Любой ценой. Привлеките этих болванов с Перекрестка. В конце концов, можете даже перебросить их туда с оружием.

– Но портал, Величайший… Мы потеряем портал в Москве.

– Я готов на это пойти. Главное – взять его живым и выяснить все о тех, кто послал его в прошлое. Как продвигаются дела в Москве?

– Городской голова, можно считать, наш. Кремль под полным моим контролем. Мы им такую войнушку устроим, что предыдущая покажется сущей забавой.

– Это все неплохо, но главная задача на сегодня – он! – Хозяин комнаты вдруг прервал свою речь и, полуприкрыв глаза, повел головой из стороны в сторону. – Ты ничего не чувствуешь, Кнопфель?

– Все… Хорош, – тут же обронил мельник и вполголоса пробормотал короткое заклинание.

Картинка разом исчезла, как будто ее и не было над водой, кипящей брызгами.

– Ой, и правда хорош, – согласилась с ним Веда. – Мне-то еще домой дотемна успеть надо.

Попрощались они с Бормотуном вполне себе душевненько. Он даже проводил Веду через плотину, до самой дороги.

– Ой, спасибо тебе, Бормотуша! – сердечно поблагодарила она его. – Вот развлек так уж развлек.

– И сам не думал не гадал, – поддержал ее он. – Один раз дед мне ту пустыню показал, когда я еще сопливым был. Да пару раз сам смотрел. Все пустыня да пустыня. Ну, один раз охранника-великана видел. А у тебя вишь как получилось…

– Ох, хорошо тут у тебя, Бормотуша. Красота! – Веда обвела вкруг себя рукой, показывая на действительно живописные окрестности. – Да и мельница доходец небось неплохой дает. Во жисть! А? Молодой, красивый… Девки небось со всех окрестных деревень к тебе ночью табунами бегают.

Последняя фраза Бормотуна явно расстроила. Он лишь скривился и махнул с досады рукой.

– А-а… Как бы не так. Дуры девки. Болтают, что мельник – колдун, мол, девок заговаривает и в русалок превращает. Дуры…

– Эх, кабы знать, я б с собой прихватила…

– Что, Ведушка?

– Зелье у меня есть приворотное, особое.

– Э-э… Так это им еще надо умудриться опоить кого-то.

– Нет, Бормотуша. У меня не такое. Сам выпьешь, а после на бабу аль на девку глянешь – сразу твоя будет.

– Да ну? Эх, нельзя мне добровольно мельницу оставить, я б с тобой пошел. – Бормотун, казалось, был готов расплакаться с досады.

– Да ништо, касатик. Я завтра тебе с мальчонкой соседским посылочку пришлю. Но пей только по ложке, не больше.

– Ой, спасибо, Ведушка. Век тебе благодарен буду.

– Ништо. А… скажи-ка, Бормотуша, что за людей мы сегодня с тобой видели? На Перекрестке-то этом самом?

От этого вопроса у Бормотуна аж спина зачесалась. И говорить вроде нельзя, и Веду отказом обидеть не хочется.

– Не знаю, Веда, – соврал он.

– Ну ладно. Бывай здоров, Бормотуша. Пошла я.

– Посылочку не забудь! – крикнул Бормотун, когда она отошла уже на несколько шагов.

Веда остановилась, вновь сделала несколько шагов ему навстречу.

– Уж не знаю, согласится ли мальчонка в такую даль бежать?..

– Веда, – чуть не плача сказал Бормотун. – То не люди были. То – Черные Ангелы.

– А тебе-то откуда знать, если ты их на картинке, говоришь, ни разу не видел?

– Я одного из них, что Кнопфелем зовется, вживую видел. У него мой отец двадцать лет в услужении был, пока не помер в позапрошлом годе.

– Будет тебе посылочка, – обнадежила она его. – Жди завтра к полудню.