Дмитрий слушал невнимательно, в обсуждении не участвовал и, похоже, вообще взирал на эту возню вокруг кремлевского чертежа, устроенную Боброком и Тимофеем, с нескрываемым раздражением. В усталом взоре плохо выспавшегося после ночного пиршества великого князя легко читалось невысказанное: «Устал я от этих Вельяминовых. Столько дополнительных забот на мою голову… Вечно впутают в какую-нибудь дрянь! Из-за этого сумасшедшего Остея пришлось в осаду садиться, почитай, у самого порога родного дома. Теперь, видишь ли, у Тимофея жену выкрали. Вместо того чтобы войска дожидаться, придется нынче еще и штурм устраивать. А я, между прочим, со своей княгиней еще и не виделся! – С поляны перед шатром, на которой стоял стул великого князя, сквозь зелень окружавших ее деревьев была видна не только река Москва, но и стена Кремля, осажденного его дружиной. Но любоваться окрестностями у Дмитрия не было никакого настроения. Голова гудела, как пустой походный котел, кости ломило, а в животе – будто две кошки устроили потасовку друг с другом. – В баньку бы сейчас… Предлагала ведь тетка у нее остаться… И чего не согласился?»

Великий воевода, Боброк и Адаш расположились вокруг большого барабана, на котором был расстелен чертеж осажденной крепости. Говорил великий воевода:

– Мои люди по окрестным селам подмогу собрали. Пятьсот человек я вооружил и сразу же направил вместе со своими парнями прочесывать город и прилегающие к городу рощи. Гонец, который ночью ко мне ехал, попал в засаду на окраине города. Пора с этими разбойниками кончать. После того, как селяне закончат зачистку, поступят в твое распоряжение. А еще пятьсот мужичков подойдут сейчас или подошли уже. Можно их на разборке изб использовать. Будем делать вид, что материал готовим – ров забрасывать. Да штурмовые лестницы пусть колотят у противника на виду. Половину своих воинов с других укреплений сюда переведи. Пусть идут не скрываясь, чтоб противник уверился, что мы здесь собираемся стену штурмовать. Пусть перебросит сюда сил побольше. Мы же с Адашем пройдем через подземный ход и ударим вот здесь. – Великий воевода ткнул пальцем в чертеж. – У бывшего военного приказа. И захватываем его. Если там будут Остей и Кнопфель, то на этом, думаю, и битве всей конец. Но на всякий случай часть людей я отправляю вот к этим воротам и захватываю их. Вам остается…

– Понятно… – оборвал его Боброк. – Кони у нас будут наготове. Со всем согласен, кроме одного. Бери с собой не двести человек, а пятьсот.

– Гм, гм, – прокашлялся Адаш. – Да там и двухсот многовато. Мы ж из двери, которой подземный ход заканчивается, считай, по одному будем выскакивать. Пока пятисотый из двери той наружу выйдет, первые двести должны уже всю работу выполнить. Рассусоливать там нельзя. Действовать надо быстро.

– Эти триста человек и тебе, Дмитрий Михайлович, понадобятся, – дополнил Адаша великий воевода. – Нам и все остальные ворота без пригляда оставлять нельзя. Среди осажденных опытных воинов, считай, нет вовсе. Скорее всего, после первого сильного удара они все ворота раскроют и дунут в разные стороны. Нам же никого упустить нельзя. Всех придется ловить и вязать, чтоб потом среди пленных Некоматовых людей отыскать.

– Добро, – сказал Боброк. – Я со всем согласен. – Он возвысил голос, чтобы его услышал и Дмитрий. – Великий князь, не желаешь ли…

Дмитрий лишь равнодушно махнул рукой.

– Смотри сам… – Великий князь поднялся с походного раскладного стула, на котором до сих пор сидел, забросив ногу на ногу и скрестив руки на груди. – Ванька!

Тут же на его зов подскочил денщик – смазливый молодой человек лет семнадцати.

– Чего изволите?

– Обед готов?

– Давно уже все готово. Ждут распоряжения, как подавать. На всех?

Великий князь глянул в сторону Боброка с Тимофеем и ответил денщику:

– Нет. Им некогда. Сегодня один обедать буду. – Приняв это непростое решение, великий князь направился в свой шатер, но перед самым шатром, когда услужливые рынды уже распахнули перед ним полог, вдруг остановился и сказал: – Нет. Не буду обедать. Ванька, коня! Едем к тетушке, в Воронцово!

Не успел еще денщик даже пошевелиться, как раздался такой грохот, будто совсем рядом разразилась тысяча гроз одновременно. Вся Ивановская горка содрогнулась под ногами, как внезапно очнувшееся ото сна мифическое чудовище.

Над Кремлем поднимался огромный черный гриб, подсвеченный снизу всполохами пламени.

– Коня! – заорал Дмитрий.

– Коня! – одновременно заорали Боброк и Сашка. Лишь Адашу было орать не по чину, да и среагировал он на этот страшный сигнал на долю секунды раньше остальных, ринувшись туда, где они с великим воеводой оставили своих коней.

От Ивановской горки до кремлевской стены – рукой подать, и вскоре вся царская свита уже спешивалась с коней у укрепления, стоящего напротив ближних кремлевских ворот. Бойцы, оглохшие от взрыва, взирали на прибывшее начальство осоловевшими глазами.

– Что? Что здесь случилось? – тормошил Боброк командующего здесь сотника.

Черный гриб, выросший над Кремлем, уже поднялся высоко в небо, превратившись в грязное мохнатое облако. Кремль же теперь накрывала клубящаяся грязно-серая шапка пыли, смешавшаяся с дымом пожаров. Она лезла из-за стен во все стороны, как лезет из квашни перестоявшая опара.

– Оставь его, Дмитрий Михайлович. Это пороховой погреб рванул. – Великий воевода с трудом отцепил Боброка от сотника. – Очумевший, он, видишь, ничего не соображает. – Сашка бросил взгляд на стену. Обычно маячивших меж зубцов часовых не было видно. – Подводу надо крепкую, Дмитрий Михайлович. Есть здесь?

– Зачем?

– Мы ее бревнами нагрузим, таран получится – ворота вышибать.

Но Боброк даже не успел ничего ответить.

– Государь! – Впрягшийся в телегу Адаш уже выкатил ее на ровное место. – Бревна сложим – таран будет!

Старому вояке пришла в голову та же мысль, что и Сашке. Не дожидаясь, пока придут в себя очумевшие от взрыва кметы, великий воевода бросился помогать Адашу загружать телегу. А следом за ним и бояре из Дмитриевой свиты подключились. Так же гурьбой катили к воротам сооруженный из подручных средств таран. Тут уж стали и кметы приходить в себя и к боярам подключаться. Защитники Кремля никак не реагировали на столь откровенную попытку вломиться в ворота.

Первый удар тарана даже не сотряс массивные железные ворота. Таран откатили, разогнали и вновь ударили им неподатливые ворота. Но те лишь отозвались гулким звоном на эту попытку. Неизвестно, сколько пришлось бы мучиться в подобных безуспешных попытках, если бы не несколько проявивших сметку воинов. Они набросили арканы на зубцы стены и уже карабкались по стене наверх. Через несколько минут они открыли ворота изнутри.

Едва только створки ворот поползли в стороны, Сашка протиснулся в образовавшуюся щель и бросился вперед. Картина, представшая перед ним, ужаснула и заставила остановиться.

В середине кремлевского двора зияла огромная воронка. Деревянные строения разметало до основания, будто сложены они были из соломы. Лежащие там и здесь беспорядочные нагромождения бревен уже вовсю лизали языки жадного пламени. Единственный каменный дом, сохранивший свой остов, стоял без крыши, зияя провалами окон. И везде, куда только доставал взгляд – неподвижно лежащие люди. Нет, не все неподвижны. Вот кто-то, пошатываясь, спускается со стены. Но вот он запнулся, зашатался и, свалившись с ног, покатился вниз по лестнице, гремя доспехами. А вот еще кто-то ползет по земле, оставляя за собой широкий кровавый след.

«Должны, должны оставаться живые. Раненые, контуженые, но живые. Надо искать… Искать Ольгу… Она не могла погибнуть. Нет… – Сзади что-то командовал Боброк, что-то кричали другие. Сашка ничего не слышал, сосредоточившись только на одной мысли: – Искать… Искать Ольгу».

– Адаш – хриплым, внезапно севшим голосом промолвил он. – Надо искать… Искать Ольгу…

Уже второй час метались они от одного распростертого на земле тела к другому. Ольги нигде не было. Внизу, у подножия кремлевского холма, осталось много выживших (взрывная волна прошла выше), но и среди них Ольги не оказалось. Наконец, стараясь быть последовательными и систематичными в своих поисках, они приблизились к чудовищной воронке. К самому ее краю примыкал подклет бывшего воинского приказа. Само здание приказа было сметено с каменного основания. Более того, когда Сашка с Адашем приблизились к подклету, они увидели, что от него остались лишь невысокие стены да колонны. Сводчатое перекрытие исчезло, разрушенное взрывом.

Первым на груду битого известняка спрыгнул великий воевода, за ним Адаш.

– Я пойду по той стене, а ты – по этой, и постепенно будем сходиться к центру, – предложил Сашка.

Они разошлись в разные стороны, потеряв друг друга из виду, но уже вскоре раздался громкий призыв Адаша:

– Сюда, государь!

Стремглав Сашка бросился на зов, едва не ломая ноги в каменных обломках, устлавших пол толстым слоем. Адаш стоял у одной из колонн, пристально глядя на привалившегося спиной к колонне мужичка, густо обсыпанного известкой и пылью.

– Безуглый… – указал Адаш на сидящего подошедшему Сашке. Встав на четвереньки, он приложился ухом к груди этого человека. – Бьется! – радостно констатировал он. – Тихо, но бьется! Живой он, государь! – Адаш откупорил баклажку с водой и, поливая сверху, омыл лицо отставного дьяка.

– Он, государь… Живой…

Теперь уже и Сашка, несмотря на уродливый клык, торчащий изо рта, видел, что это – Гаврила Иванович.

– Пи… ить… – еле слышно, не открывая глаз, попросил он.

Адаш поднес баклажку к его губам, вода хлынула струей, моча сомкнутые губы и сбегая струйками вниз по бороде.

– Не напился он, – подытожил попытку Адаша напоить раненого великий воевода. – Все мимо. Вон опять просит – губами задвигал.

Адаш склонил ухо к самым губам раненого.

– Нет, не пить. Что-то другое говорит. Не разберу.

– Дай-ка я… – Теперь великий воевода приблизил свое ухо к устам Безуглого.

Сначала он ничего не мог разобрать – только какой-то свист и шипение, но вот ему показалось, что тот позвал его:

– Тимо-фей… Василь-евич…

– Да, да! – заорал Сашка. – Гаврила Иванович, это я…

– Это… она…

– Что она? Где она?

– Она… тебя… спасла…

Народ, в большом количестве собравшийся вокруг эшафота, установленного на большой поляне за северной окраиной города, волновался. Уж и палач поднялся на эшафот, и дьяк со свитком в руках, и два трубача с турьими рогами наготове, а самого преступника все не было и не было.

– Ну что они там копаются? – раздраженно спросил Боброк у подскакавшего боярина.

– Уже выехали, государь. Скоро будут, – ответил тот.

Боброк и великий воевода в сопровождении десятка бояр взирали на происходящее, не слезая с седел. Затянувшееся ожидание, похоже, утомило и их тоже.

После «взятия» Кремля великим князем и царем Тохтамышем прошло четыре дня. Все это время хоронили погибших и разбирались с выжившими. Среди раненых Некоматовых людей не могло быть по определению, а таких, что совсем не пострадали от взрыва, было немного. Всем им по подсказке Адаша прописали по десять плетей. С одной стороны, наказание за бунт и государственную измену, а с другой – отличное средство для определения чертовых слуг – «рыбасоидов». Но среди наказанных таковых не оказалось. Получается, что все Некоматовы прислужники, включая Кнопфеля, были уничтожены взрывом. Был ли среди них Некомат, так и осталось загадкой.

Остей же был найден на кремлевской стене живым и здоровым, лишь слегка оглохшим после взрыва. Схвачен он был почти сразу же, как воины великого князя вошли в Кремль. Механизм правосудия действовал неумолимо и молниеносно – трех дней хватило и на следствие, и на суд. После вынесения приговора Дмитрий, и минуты лишней не задержавшись, уехал с дружиной в милую его сердцу Кострому. Довершение же начатого оставил на Боброка и великого воеводу.

Все прошедшие дни Сашка продолжал искать Ольгу, несмотря на то что Безуглый (у него были сломаны обе ноги, не считая многочисленных ушибов по всему телу), доставленный в Воронцово, на второй день пришел в себя и поведал ему всю их с Ольгой эпопею. Поверить в ее смерть Сашка не хотел, не мог и продолжал искать свою жену. Но ни среди мертвых, ни среди живых ее не было.

Народ московский, во множестве погибший в Кремле, не исчез, однако, совсем, как того, может быть, желали некоторые. Как только завершились боевые действия, откуда ни возьмись (а если быть точным, то из окрестных лесов, из ближних и дальних сел и деревень) потянулись москвичи в родной город. Кто-то возвращался в одной рубахе, а кто-то вез свое имущество на нескольких подводах. На пятый же день по «взятии» Кремля была назначена казнь государственного преступника, бывшего московского городского головы Ивана Остея Воронца-Вельяминова. Торжественное событие – первая прилюдная казнь в городе. Народу собралось – тьма-тьмущая. И кто только говорил, что все москвичи с Остеем в Кремле заперлись? А может, просто-напросто Москва такой город, что, назло всем невзгодам, только лишь растет и растет?

Из улицы на поляну выехала повозка с государственным преступником, сопровождаемая конной охраной. Десять всадников ехали впереди нее, десять позади. Повозке были приделаны высокие ребристые борта, и Иван Остей, несмотря на связанные за спиной руки, ехал стоя, опершись плечами об эти борта.

Народ радостно зашумел и заволновался, завидев главное действующее лицо сегодняшнего представления. Воины Боброка и великого воеводы, исполнявшие роль живого ограждения, с трудом сдерживали враз возбудившуюся толпу.

– Государь, – шепнул на ухо великому воеводе новоиспеченный боярин Адаш Арцыбашевич, – может, поедем отсюда? Не большой любитель я подобных зрелищ.

Великий воевода согласно кивнул и, в свою очередь склонившись к уху князя Боброка, шепнул:

– Дмитрий Михайлович, избавь меня от этого зрелища. Поеду я…

– Погоди чуток, Тимофей Васильевич. – Боброк был напряжен. Черт его знает, что означает это неожиданное возбуждение толпы. А ну как кинутся выручать своего любимца Остея? Дмитрий же, уехав в Кострому вместе с дружиной, оставил ему всего лишь две сотни воинов. Да еще полсотни великого воеводы. Негусто. А народу собралось – несколько тысяч. Повозка с Остеем в сопровождении охраны проехала через толпу, остановившись у помоста. Два воина, спешившись, помогли Остею взойти на помост да так и остались стоять по обе стороны от него. Трубачи три раза протрубили в свои огромные рога, и дьяк, развернув грамоту, принялся зачитывать решение великокняжеского суда. Боброк заметно расслабился, даже резкие черты его мужественного лица стали вроде бы мягче. – Что ж, поезжай, Тимофей Васильевич. До моего отъезда, полагаю, уже не увидимся? – Великий воевода согласно кивнул. – Ну, до встречи. Ждем тебя в столице. – Они обменялись рукопожатием.

Не мешкая, великий воевода с верным своим слугой боярином Адашем развернули коней и пустились вскачь от этого места. Ехали, не задумываясь куда, лишь бы подальше. Проскакав полверсты, остановились.

– В Воронцово? В Кремль – боярыню Ольгу искать? – спросил Адаш.

– Нет, Адаш, – качая головой, ответил великий воевода. – Ты же все эти дни так и не был дома?

– Не был.

– Ну, поедем, я тебя до дому провожу.

Они тронули коней, неспешно направившись в сторону Волоколамского тракта, а за их спинами вдруг возник, разносясь по окрестностям, многотысячеголосый радостный рев.

– Ну что за люди собрались в этом городе? Не понимаю я их, – посетовал Адаш. – Еще несколько дней назад готовы были своего городского голову на руках носить, жизни за него свои жертвовать, а сегодня… Радуются его обезглавливанию. Не понимаю.

– Москвичи, – ответил ему Сашка так же, как отвечал уже однажды, но в этот раз – без тени иронии.

Так, не торопясь, то шагом, то переходя на легкую рысь, доехали они до Тушина.

– Заедем? – спросил великий воевода.

Адаш лишь кивнул в ответ. Сашка не стал сворачивать к сгоревшей усадьбе, а, съехав с тракта, повернул в село. Знахарку Веду они застали во дворе.

– Здравствуйте, гости дорогие, – спокойно, без каких-либо эмоций приветствовала она их. – Пожалуйте в дом.

Оказавшись в горнице, вызвавшей целый сонм тягостных воспоминаний, Сашка угрюмо молвил:

– Нет больше моей Оли.

Адаш удивленно глянул на него. До сих пор великий воевода даже мысли не допускал такой, считая, что еще не все закоулки в Кремле они облазили, что где-то, в чудом уцелевшей части кремлевского подземелья, продолжает ждать его любимая женушка.

– Я знаю, – ответила Веда.

– Что же ты… – не сдержавшись, укорил он ее. – Обещала вечную любовь, а тут…

– Вечную не обещала, говорила, что любовь ваша продлится долгие-долгие годы, до конца дней ваших. Ольга погибла, но тебе, знать, на роду написан Мафусаилов век. Тебе и хранить вашу любовь.

– Ну да, – вяло обронил Сашка. – Как минимум еще шестьсот тридцать лет.

На какое-то время в горнице повисла тягостная тишина, которую Веда нарушила вопросом:

– А Черные Ангелы? Всех истребили?

– Не мы, – ответил Адаш. – То боярыня Ольга. А Бормотун… Знакомец-то твой. Мы ж тогда за ним людей посылали. Так не нашли они ни Бормотуна, ни мельницы его. Крестьян окрестных расспросили, так те говорят, что еще в прошлом году и мельница сгорела, и мельник сам исчез.

Веда, словно вспомнив о чем-то, метнулась к сундуку и, покопавшись в нем, вернулась к гостям.

– Возьми на память о ней. – Она протянула великому воеводе костяной гребень. – На нем еще сохранились ее волосы.

Сашка, мельком глянув на гребень, на диковинных зверей, вырезанных на нем, обернул его в платок и спрятал за пазуху.

– Спасибо.

– Это очень древний гребень, – пояснила знахарка. – Ольге он достался от матери, а той – от ее матери, и так дальше.

Великий воевода достал гребень, вновь осмотрел его, спросил у Веды:

– Ларец есть? Короб какой-нибудь… Только не берестяной.

– Есть, – обрадовавшись чему-то, объявила знахарка. – Тоже костяной.

Она достала из сундука небольшой ларчик, высыпала из него свои побрякушки и протянула его великому воеводе. Тот положил гребень в ларчик и, закрыв его на костяную же задвижку, попросил:

– А теперь давай свечей и нутряного сала.

Получив требуемое, Сашка принялся заливать горячим воском швы, но делал это так медленно и неумело, что Веда остановила его:

– Давай-ка я… У меня быстрей получится.

Через пару минут ларчик был залит воском и густо обмазан салом, после чего Веда тщательно обернула его в несколько слоев полотном и протянула Сашке.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Мы у тебя заступ возьмем, Адаш завезет тебе его как-нибудь. Либо сама за ним сходишь…

– Бери, конечно, – разрешила знахарка.

Выехав из Тушина, они направились не напрямик в Путилки, а свернули в Сходненский овраг. Найдя, как ему показалось, подходящее место, Сашка спрыгнул с коня. Вынув из-за пазухи ларец, пояснил Адашу:

– Похоронить хочу. Пусть от нее хоть что-то останется.

– Понятное дело…

Взяв заступ, Сашка принялся ковырять заболоченную низинку.

– Зачем же в болоте-то? – удивился Адаш.

– Говорят, в болоте дольше сохраняется.

– Разве что так…

Зарыв ларчик, великий воевода, омыв руки в речке, вновь вскочил в седло:

– Поехали, Адаш.

– Помянуть бы надо… Помянем у меня? – полувопросительно-полуутвердительно сказал старый воин.

– У тебя, – согласился великий воевода.

Уже в виду Адашевой усадьбы Сашка остановил своего коня.

– Стой, Адаш. Не могу я к тебе… Не смогу на Куницу, на малыша вашего смотреть… Извини…

Старому воину не надо было ничего объяснять. Он и так все понял. Адаш снял флягу с пояса, откупорил ее, протянул Сашке.

– Помяни.

Сашка сделал глоток и, ничего не сказав, вернул флягу Адашу.

– Да будет земля ей пухом… – Адаш приложился к фляге, после чего закрыл и вновь пристроил ее на пояс.

– Золото то, что хранишь, раздели с Гаврилой Ивановичем. Вельяминовым оно без надобности. И Ольгиным сироткам, когда время придет, выдели на приданое. Боярыня Марья Ивановна, уверен, в обиду их не даст, но и она не вечна. Присмотри за ними, Адаш.

– А ты? – глядя прямо Сашке в глаза, спросил он.

– Завтра Тимофей Вельяминов проснется… больным человеком. Того Тимофея, который сейчас с тобой говорит, с которым ты прошел не одно испытание, уже не будет. Никогда. – Сашка замолчал, но молчал и Адаш, продолжая строго глядеть на него. – Понимаешь… Тимофей, которого ты знаешь, и Тимофей, который проснется завтра в своей постели, в Воронцове, это не совсем один и тот же человек. Нет… Человек-то один и тот же… – Сашка тягостно вздохнул. – Ох, до чего тяжело это объяснить… – Несколько мгновений он держал паузу. – Я из будущего, Адаш. Ты, наверное, слышал, когда Веда сказала… Прости меня, если сможешь. Я не хотел тебя обманывать.

– Не тебе у меня просить прощения, государь. Я горд, что служил тебе. И… что был твоим другом. А что Веда сказала… Я догадывался, государь. С тех самых пор, как мы были с тобой у Вещей Готы.

– Спасибо, Адаш. Да какой я тебе государь… – Сашка протянул ему руку, и тот крепко пожал ее.

– Это вот там, где я тогда побывал… Это оттуда ты? – осторожно поинтересовался он.

– Да. Ты тогда увидел Москву, какой она будет через шестьсот с лишним лет.

– Да-а… – Адаш неодобрительно покрутил головой. – Не зря я невзлюбил этот город с первого его дня. Мне-то показалось, что хреновато там у вас.

– Ничего, жить можно. «Рыбасоиды» только достали. Русскому человеку уж и вздохнуть свободно нельзя. Но теперь, надеюсь, полегче станет. Я должен был здесь покончить с ними. Но я не смог. А она смогла…

– Не вини себя, государь. Она любила тебя и сделала это ради тебя. Сознательно сделала.

– Ладно. Прости, брат Адаш, если что… И… прощай!

Перегнувшись с коней навстречу друг другу, они обнялись, после чего Сашка поднял своего коня на дыбы и ожег его плеткой, бросив галопом вниз по дороге. Адаш затуманенным взором смотрел ему в спину до тех пор, пока тот не пропал за поворотом. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, старый воин развернул коня и неспешно затрусил к своему дому.