Если кто-то надеялся, что Тимофей Вельяминов, заняв пост великого воеводы, в силу своей молодости будет лишь церемониальной фигурой, то он жестоко просчитался. Приняв из рук великого князя титул окольничего и пост великого воеводы, Сашка развернул такую бурную деятельность, что даже сам диву давался. Еще никогда за свою недолгую жизнь ему не доводилось заниматься административными вопросами (если, конечно, не считать за таковые командование отделением спецназовцев). А тут, можно сказать, он просто-таки впал в раж. Для начала организовал воинский приказ, укомплектовав его штатом дьяков и подьячих. Эдакое компактное министерство обороны. С утра до вечера скрипели перьями его чиновники, подсчитывая необходимое количество оружия, брони, кожи, провианта, фуража, гужевого транспорта. Другие учитывали количество и возможности производственных мощностей, калькулировали и планировали размещение заказов. Третьи разъезжали по стране, заключая договора с производителями и размещая заказы. Сашка крутился с утра до ночи как юла, то совещаясь со своими дьяками, то встречаясь со старшинами ремесленных цехов, то выколачивая из Дмитриевой мошны очередную порцию золота. К счастью, Дмитрий, в отличие от ученых историков, понимал, что основой мощной армии является мощная экономика. У отсталого народа не может быть мощной, победоносной армии. А сейчас армия восстала на собственную страну, и стране приходилось срочно создавать новую армию. Благо еще, что за последние годы Дмитрий, не отсылая десятину в Орду, скопил золота изрядно. И вот теперь-то оно пригодилось. Сашку не раз так и подмывало уколоть великого князя: «Ну что, братец, дореформировался? Хотел иметь армию маленькую и дешевую? А теперь вот приходится в срочном порядке создавать новую — огромную и супердорогущую. Да еще предстоит усмирить ту армию, которую ты кормить не хотел».

Сашка с Дмитрием исходили из того, что нынешняя Орда без помощи яицкого, семиреченского и сибирского казачества сможет выставить лишь стотысячное войско. Значит, им предстояло подготовить и вооружить сто пятьдесят тысяч. Дружины всех удельных князей вместе составляют тысяч пятьдесят. Следовательно, сто тысяч бойцов предстояло снабдить всем необходимым. А это — только одних древков для копий двести тысяч. Попробуйте подыскать соответствующее количество подходящих деревьев да довести их до ума. А одних только подвод для обоза нужно пятнадцать тысяч! Это пятнадцать тысяч возниц, тридцать тысяч лошадей. А упряжь?

Всего нужно было много и сразу. Сашка столкнулся с тем, что пришлось проводить мероприятие, на современном языке называемое мобилизацией промышленности. Где-то помогало золото, где-то уговоры, а где-то жесткий указ, грозящий нерадивым всевозможными карами.

Адаш, назначенный Сашкой главным воинским проверщиком, разъезжал по владениям удельных князей, инспектируя княжеские дружины и выявляя мобилизационные возможности каждого княжества. Ведь предстояло еще созвать стотысячное ополчение и хотя бы мало-мальски обучить его. А в столице шел набор в великокняжескую дружину. Дружина Дмитрия после позорного поражения на реке Пьяне, когда нетрезвые, расхристанные, расхлябанные дружинники были окружены пятью колоннами ордынцев, представляла собой жалкое зрелище. Спастись бегством тогда сумела только половина бойцов, да и то лишь благодаря тому, что побросали оружие, доспехи и пустились вплавь.

К заботам по созданию армии добавлялись еще и хлопоты по розыску Некомата. В кремлевском остроге сидели люди из его костромского дома. В столицу начали прибывать по этапу первые арестованные по Некоматову делу. С ними надо было работать. Плюс организация разведывательной деятельности на территории противника. Поначалу Сашка повесил все эти заботы на воинский приказ, но вскорости сообразил, что непрофильная нагрузка лишь тормозит работу его первого министерства. Пришлось создавать второе — приказ тайных дел.

Матушке Тимофея Марье Ивановне Сашка написал пространнейшее письмо с подробным описанием всего, что случилось с ним и Адашем с той самой минуты, как они выехали за ворота Воронцова. Даже про Вещую Готу и пропавших два года написал, хотя и побаивался, что его сочтут бесстыжим вруном. Своему нынешнему выбору и отказу от миротворческой миссии Сашка уделил достаточно много места, и все-таки, несмотря на это, надежд, что его поймут в Воронцове, было у него немного. Единственное, о чем он не писал в этом письме, — о чувствах к Ольге Тютчевой и своей связи с ней.

Костромское имение Тютчевых он посетил сразу же, как только смог вырваться из города. Печальный, постаревший Епифаний с неизбывной тоскою в голосе поведал новоиспеченному великому воеводе, что Ольга получила от Дмитрия в кормление большое село Тушино и, покинув великокняжеский двор, уехала туда. «Где-то там, — махнул рукой на юг Епифаний, там еще дон такой… Москва называется».

Ответ от Марьи Ивановны Вельяминовой не заставил себя долго ждать. К Сашкиному удивлению, мать не только не корила Тимофея за бездарно растраченное время, за отказ от миротворческой миссии, но и поддержала его решение принять пост великого воеводы, то есть стать прямым противником родного брата. Матушка писала, что очень соскучилась по своему младшенькому, ждет не дождется возможности увидеть его воочию, повзрослевшего, возмужавшего, ставшего большим сановником, как и положено истинному представителю древнейшего рода Воронцовых-Вельяминовых.

Как бы ни был занят Сашка государственными делами, а выкроить время для посещения родового гнезда Вельяминовых посчитал необходимым. Тем более что и Ольга Тютчева обреталась теперь в тех краях. Благо повод подоспел. Адаш собрался туда с инспекционной поездкой. Поехали вдвоем, что называется, частным образом — без сопровождения, без охраны. Теперь, в отличие от своего зимнего пути в Кострому, Сашка с Адашем торопились, да и нынешнее их положение людей чрезвычайно важных для государства обеспечило им зеленую улицу. Лошадей меняли каждые двадцать пять верст, на каждой станции. Причем получали самых свежих и резвых. Обедали еще в Костроме, а утром следующего дня уже подъезжали к ямской станции в большом придорожном селе Мытищи.

— Ну что, государь, здесь перекусим или до дома потерпим? — поинтересовался Адаш, завидев строение ямской станции и трактир при ней. Он зевнул, потянулся до хруста в костях и пошевелил затекшими ногами, пытаясь найти им более удобное положение.

— Да я, видишь ли… К Ольге я хотел сначала заехать в Тушино. Давай возьмем что-нибудь с собой и в дороге перекусим.

— А-а… — понимающе протянул Адаш. — Ну, это дело святое. А где это Тушино? Знаешь?

Сам он отказался ехать к своей Кунице, когда Сашка, став великим воеводой, предложил отпустить его. Сказал: «Вот закончим войну… Годы, правда, бегут, да еще чертова ведьма целых два года из жизни украла…»

— Разберусь, — заверил его Сашка.

Новому ямщику он дал вводную, едва они только выехали со станции:

— Милейший, нам бы надо свернуть с этой дороги. Мы сначала хотели бы заехать в Тушино. Знаешь такое село?

— Ничего не знаю! — завопил ямщик. — У меня следующая станция в Семеновском! Что я вам… Я только в Семеновское и обратно до Мытищ!

Не успел Сашка и рта раскрыть, чтобы пообещать строптивому ямщику щедрую оплату, как раздался спокойный, почти нежный голос Адаша:

— Тебя как зовут, дружок?

— Ну Свибл…

— А бричка эта, стало быть, твоя, Свибл?

— Ну моя…

— А ты, Свибл, только до Семеновского, да?

— Ну да…

— Ты бы, дорогой мой Свибл, хотя бы поинтересовался у смотрителя, кого везти предстоит. Я вот сейчас тебя, Свибл, и бричку твою мобилизую на воинскую службу, и будешь ты у меня не то что в Тушино, а к черту на кулички ездить забесплатно все лето, до самых белых мух.

И хотя в голосе главного воинского проверщика не было и намека на угрозу, но горластый ямщик почему-то сразу же поверил в реальность обещанной ему перспективы.

— Да что вы, ваши светлости, о чем речь… — сразу же засуетился он. — Да я для вас не то что в Тушино, а хоть в самый Можай… — И ямщик задорно хлестнул вожжами лошадей, сворачивая направо, на Можайский тракт.

Хорошо отдохнувшие лошадки бежали весело, и меньше чем через пару часов путники узрели высокую колокольню.

— Спас… — ткнул в ее сторону кнутом ямщик. — Счас за поворотом и Тушино ваше увидите.

Боярскую усадьбу нашли без особых хлопот. Дворня, встревоженная неожиданным появлением двух высокопоставленных (по всему видно) господ, испуганно глазела на незнакомцев, на расспросы отвечала, не запираясь. Боярыня Тютчева была в поместье, но не дома — вышла распорядиться по хозяйству. А хозяйство немаленькое. Сашке с Адашем пришлось поколесить от службы к службе, пока не нашли боярыню в саду. Увидев Ольгу, Сашка на ходу выпрыгнул из экипажа и понесся к ней с раскрытыми объятиями.

— О-ля!

— Здравствуйте, Тимофей Васильевич, — обожгла его боярыня ледяным взглядом.

Ольга стояла в окружении нескольких слуг, с любопытством взиравших на молодого респектабельного господина, столь бурно приветствовавшего их госпожу. Остановленный этим взглядом, как ударом копья в грудь, Сашка замер в нескольких шагах от нее и медленно опустил руки.

— 3-здравствуйте…

— Пройдемте, Тимофей Васильевич. Поговорим.

Ольга сошла с дорожки и пошла меж яблонь в глубь сада. Сашка, как побитая собака, опустившая голову и поджавшая хвост, поплелся за ней. Через полсотни шагов она, видимо сочтя, что они ушли достаточно далеко, чтобы их никто не услышал, остановилась и повернулась к нему.

— Тимофей Васильевич, — грозным шепотом остановила она его, не давая приблизиться к себе, — то, что у нас с вами было, — это великий грех. Я большая грешница и уже наказана Господом за свои грехи. Я бы давно ушла в черницы, если б не дети, коих, кроме меня, некому вырастить и поставить на ноги. Я за свой грех не понесла кары от людей, но несу ее от Господа…

— Оля, о чем ты? — жалостно простонал Сашка. — Я люблю тебя. И ты любишь меня. Опомнись…

— Это и есть грех. Грешно любить мужнюю жену, а мужней жене любить чужого человека — тройной грех.

— Оля, теперь-то нам никто не мешает! Ты вдова, я тоже свободен…

— Спасибо, что напомнил, Тимофей Васильевич. Господь мне жизнь сохранил, а вот у мужа моего забрал. Теперь его смерть на моей совести, и не отмолить мне этого до конца жизни. — Из ее глаз не выбежало ни одной слезинки, ее прекрасное лицо оставалось неподвижным, словно мраморным. — Прощайте, Тимофей Васильевич!

Сашка повернулся и пошел к своему экипажу, так ни разу и не оглянувшись. Глядя ему в спину, Ольга вытащила из широкого рукава платок и закрыла им лицо, пряча от всего мира покатившиеся из глаз горючие слезы.

Подуставшие лошадки невольно сбавили ход, перейдя с бодрой рыси на слегка ускоренный шаг, но Сашка, погруженный в печальные мысли о превратностях любви, не обращал никакого внимания ни на снизившийся темп передвижения, ни на своих спутников, ни на красоты окружавшей его природы. Адаш, уже пару раз пытавшийся разговорить своего господина и тем самым отвлечь его от мрачных дум, оставил эти попытки и тоже замолчал. И так продолжалось до тех пор, пока их экипаж, следуя по Волоколамскому шляху, не миновал село Святые Отцы.

— Так куда мне ваших светлостей доставлять? — поинтересовался ямщик, обернувшись к своим пассажирам. — Вам до Семеновского? Или, может, я вас до самого дому?

— Да езжай уж в Семеновское, — махнул рукой Адаш. — Все одно тебе на станцию надо. А там мы других лошадок возьмем.

— Как скажете, конечно, ваша светлость, но я бы мог вас и до дома. А на станцию я и потом успею, — настаивал услужливый ямщик.

И так они препирались, состязаясь в любезности, до тех пор, пока суть этого идиотского, лишенного всякого смысла спора не дошла до Сашки.

— Да будет вам! — очнулся он наконец от своих печальных раздумий. — Едем же, конечно, домой. На кой черт нам еще переться в Семеновское!

— Как скажешь, государь! — обрадованно ответил Адаш и скомандовал ямщику: — Держи все прямо! Воронцово знаешь?

— Как не знать, ваша светлость! Я в наших местах каждый закоулок знаю, — ответил довольный ямщик.

— Слушай, государь. — Адаш тронул Сашку за рукав. — Ты только посмотри, сколько огромных сел мы проехали. Я, грешным делом, как-то об этом и подзабыл, сколько народу в наших краях живет. Вот где надо нам ополчение собирать, где армию-то готовить. А я-то, понимаешь, разъезжаю по северным лесам да дебрям, трясу этих удельных князишек, каждую годную к делу душу из них выколачиваю. А нам бы здесь сейчас выгрести всю молодежь да поработать с ней основательно. А что? Отсеяться — они уже отсеялись. До уборки у нас есть два месяца. За это время их можно будет хоть чему-то научить.

— И там будем собирать, и здесь… — рассеянно ответил Сашка.

— Собирать народ надо, конечно, везде, — вновь дернул его Адаш. — Я не о том. Зачем же мы будем складировать оружие, запасы и прочее в Костроме, если основная часть войска у нас собирается здесь? Здесь надо и склады устраивать, и нам сюда переезжать!

Наконец-то до Сашки дошло в полной мере то, о чем ему толковал Адаш.

— А что… Пожалуй, ты прав. Дмитрий только испугается.

— С чего бы это?

— Подумает, что выскользнуть из-под его контроля хочу.

— Так пусть и он переезжает. Война ведь… Давно пора дворец на походный шатер сменить.

— Ладно, посмотрим…

Дома Тимофея с Адашем встретили самым торжественным образом. Оказывается, уже неделю матушка высылала вперед дозор, ожидая дорогих гостей. В доме поднялась радостная кутерьма, как это обычно бывает, когда наконец-то приезжают долгожданные гости. От торжественной встречи с объятиями и поцелуями почти сразу же перешли к парадному обеду, на котором присутствовало не только все семейство, но и вся дружина и даже кое-кто из соседей.

Но Сашке, прежде чем сесть за стол, все-таки удалось уединиться на несколько минут с Марьей Ивановной и потолковать о делах.

— Сыночек! Любимый! — роняя слезы радости, вновь обняла она его. — Уж и не чаяла тебя увидеть.

— Вы простите меня, матушка, за неловкость да бестолковость мою, — начал оправдываться Сашка. — Мало что у меня получилось… И письма эти украденные, и отношение Дмитрия враждебное, и вообще… Некомат этот, вражина, вредил постоянно… Убить я его хотел — не получилось… Хорошо хоть колдунья подсказала, где у него слабое место найти и как его вину Дмитрию показать.

— Ничего, сыночек, все, что ни делается, все к лучшему.

— Матушка, а с этим саном великого воеводы так получилось… Мне ведь толком и посоветоваться там не с кем было. Разве что с Адашем…

— Ты все правильно сделал, сынок. Не получится никакого мира сейчас. Ты ведь помнишь, средь Мамаевых ближних мой человек есть. Так вот, пишет он, что Мамай старался войны, по крайней мере большой войны, избежать. Повоевать окраинные княжества, Дмитрия попугать и на том с ним договориться. Да Некомат не дает. Подбил он всю ордынскую старшину, наобещал им денег, власти и почестей. Хотят Дмитрия и удельных князей истребить и на их место самим сесть. Мамай пока сдерживает их как может. Он бы и рад все назад вернуть, да уж не может. Даст бог, тебе теперь удастся и войну малой кровью закончить, и Ивана нашего из-под удара вывести.

— Будем стараться и надеяться, матушка…

— Пойдем за стол, сынок, а то все уж, наверное, заждались.

Пир только начинался, была провозглашена лишь первая здравица и выпита только первая чаша, и женщины еще не покинули застолье, когда в зале появилась Манефа-ключница и, подойдя к Марье Ивановне, что-то прошептала ей на ухо. Та встала и незаметно для остальных сделала знак младшему сыну. Сашка тоже выбрался из-за стола, стараясь не обращать на себя излишнего внимания окружающих, и последовал за матушкой.

В ее комнате их ждало письмо.

— Гонец из Орды прибыл, — пояснила Манефа. — Я его отдохнуть пока устроила. Все равно ему ответа дожидаться.

Марья Ивановна вскрыла письмо и, проглядев его, отдала Сашке. В письме сообщалось, что ордынская старшина постановила не ждать, пока появится возможность собрать большое войско, а готовить имеющиеся под рукой силы (а это около тридцати тысяч) и этим летом идти на Кострому, хотя Мамай предлагал опять ограничиться нападением на Нижний Новгород.

Вернувшись в пиршественный зал, Сашка отвел в сторону брата Микулу и Адаша.

— Новости из Орды. Там готовят войско для похода на Кострому. Сегодня уж отгуляем, а завтра примемся за работу. Николай, ты как, не против помочь мне?

Микула крепко обнял младшего брата.

— Я с тобой брат. Располагай мною, как знаешь.

— Хорошо. Быть тогда тебе московским воеводою. Со всех поместий, что по реке Москве и ее притокам располагаются, соберешь всех бояр, детей боярских и дворян, способных сесть на коня, вместе с их дружинниками, холопами и дворовыми. Будут отлынивать, сопротивляться, куй в железа, бей батогами, делай, что хочешь, но выгони их в поле. Соответствующие полномочия у тебя будут. Сегодня вечером я подготовлю бумаги. Адаш, тебе — организовать мало-мальски возможное обучение всей этой толпы. Ориентировочная дата сбора — на день Елисея-пророка. Я, со своей стороны, вернусь в Кострому, чтобы организовать поставку сюда оружия и всех необходимых запасов. Ну и… подогнать дружины удельных князей. А сейчас давайте вернемся за стол.

Пир продолжался. Но, видимо, не суждено было Тимофею Воронцову-Вельяминову сегодня сполна насладиться хлебосольством и радушием родного дома. Не прошло и часа, как они с Микулой и Адашем вновь сели за стол, как в зал вошел казак, из тех, что стерегли въезд в поместье. Он шепнул что-то Адашу, а уж тот подошел к великому воеводе.

— Государь, гонец из Костромы во дворе дожидается.

Сашка в сопровождении Адаша вышел во двор. Солнце уже спряталось за горизонтом, оставив после себя лишь узкую мутно-желтую полоску, а с востока, сгущаясь, наползали темно-синие сумерки. Гонец передал Сашке письмо:

— Донесение от дьяка Безуглого.

Сашка взял письмо, поднялся к себе и, достав специальную тайнописную книгу, принялся разбирать донесение главы приказа тайных дел. После того как он подставил вместо значков тайнописи обычные русские буквы, перед ним появился текст: «Великий воевода! Получено донесение от нашего лазутчика из Орды. Он сообщает, что в Сарае состоялось совещание ордынской старшины. Старшина, недовольная промедлением Мамая, потребовала от него определить цели и сроки нынешней летней кампании. Мамай вновь предложил ударить на Нижний Новгород и Рязань. Старшина с ним не согласилась и постановила идти на Кострому — уничтожить Дмитрия и этим закончить войну. В условиях смуты и шатания в казачестве количество воинов, которыми они могут располагать на сегодняшний день, не превышает тридцати-сорока тысяч. Командовать этими силами назначен мурза Бегич. Выступление планируется на преподобного Антония Печерского. Мамай не контролирует ситуацию. Он на грани свержения и полной потери власти. Дьяк Безуглый».

Сашка вновь вышел к гонцу.

— Ответа не будет. Передашь дьяку, что завтра я возвращаюсь в Кострому.