Ужас, ужас, что творится…

Говорят, они савватеевский особняк выбрали за то, что под ним подвалы огромные – арестованных держать. Еще прадед нынешнего Савватеева, когда строился, якобы, нашел подземный ход, существующий со времен Разина. И ведет тот ход к Волге. Они сейчас этим ходом выводят по ночам людей, сажают на баржи и топят, топят…

Ну, зачем же вы говорите, если ничего не знаете? Никто никого не топит. Расстреливают там же, в подвалах.

Жидкая толпа измученных страхом и неизвестностью женщин испуганно жалась к чугунной решетке, окружающей особняк. Над воротами, причудливо изукрашенными литыми цветами, завитушками и узорами, развевался красный флаг. Женщины, стоящие вдоль забора, постепенно подтягиваются к воротам, собираясь в тесную группу, и тогда их разгоняют грозными окриками двое часовых-красноармейцев, стоящих у ворот:

У вор-рот не собираться!

Осади назад!

Анна уже не первый раз в этой печальной толпе, среди женщин, чьих судеб уже коснулась своим черным крылом мерзкая старуха-смерть. Но тогда, в марте было как-то попроще, понятнее. Часовые стояли не у ворот, а у входа в здание. Она показала повестку часовому, и тот мотнул головой: «В третий кабинет». В кабинете Анна увидела молодого человека в солдатской гимнастерке с голым, бритым черепом и каким-то скользким извилистым ртом.

Нам стало известно, что вы утаили во время обыска часть ценностей… – выдавил он из себя.

Что с моим мужем? – Анна схватилась обеими руками за осипшее от волнения горло.

Вот, вот, – он стрельнул жадными глазами на колечко с бриллиантом – подарок Арсения. «Боже, какая же я дура», – подумала она. – Короче, тащи все драгоценности – получишь мужа обратно.

Она выгребла дома то немногое, что у них оставалось (правда, колечко, подаренное Арсением в день помолвки, она утаила) и отнесла в ЧК. И Арсения действительно выпустили.

Нынче же никто ничего ей не присылал, никто ничего от нее не требовал. Она стояла у этой решетки уже пятый день в надежде получить хоть какую-то информацию о муже. Она приходила сюда с рассветом, как на работу, и выстаивала у забора до позднего вечера, когда онемевшие ноги уже отказывались держать ее.

Снова и снова, раз за разом Анна прокручивала в голове свой бесконечный спор с Арсением, как будто пластинку с любимым романсом, мучительно-сладостные звуки которого одновременно врачуют и рвут душу в ошметки. Этот болезненный и бессмысленный в своей бесплодности разговор у них повторялся почти каждодневно в различных вариациях на протяжении многих месяцев и, в конце концов, запечатлелся в ее мозгу как нечто цельное, большое и значительное, вобравшее в себя все их чувства, мысли, надежды, страхи и сомнения.

Милый, ну надо же что-то делать. Это становится невозможным – сидеть и трястись от страха, что за тобой придут. Это не жизнь, это даже не существование, это… Милый, ну давай уедем отсюда, – начинала давить на мужа Анна.

Куда? – Обычно Арсений предпочитал отмалчиваться или отделываться короткими репликами и односложными фразами в надежде, что сегодня пронесет, и супруге не удастся втянуть его в этот бессмысленный спор.

Как куда? – изумилась Анна. – А куда едут остальные? Куда уехали Савватеевы, Потаповы? Куда едут все остальные? За границу, конечно. Да, я тоже надеюсь, что это безумие скоро закончится. А если нет? В любом случае, лучше переждать за границей, в безопасном месте.

Да, – скептически усмехнулся Арсений, – за границей нас так и ждут.

Я понимаю, что будет нелегко, – горячилась Анна, – но мы будем работать; и я, и ты. Пусть мы будем жить скромно, но будем живы и сумеем вырастить детей.

Нюта, ты сама не понимаешь, что говоришь. Ну куда мы поедем? И на что? Мы же нищие. А теперь товарищи выгребли у нас последнее. Даже твои украшения. Дома у нас, по крайней мере, есть крыша над головой. Савватеевы… Нашла с кем сравнивать. Да они уже в течение нескольких поколений копят свое золотишко в швейцарских банках.

Советская власть в Самаре объявилась 27 октября, сразу же вслед за переворотом в столице. Никто и почесаться не успел. Улицы города мгновенно наполнились неизвестно откуда взявшимися вооруженными людьми с красными повязками на рукавах. Над казенными учреждениями заколосились на холодном осеннем ветру красные флаги.

Арсений вел дела широко, с размахом, напористо. Активно пользовался банковским кредитом, и банкиры всегда охотно имели с ним дело. Надежным человеком был Арсений, и дело у него было надежным. Дело его росло и крепло с каждым днем, каждой лишней копейке находилось применение. Поэтому и образ жизни Арсений с Нютой вели достаточно скромный на фоне, конечно, остального самарского купечества.

Когда большевиками были арестованы счета, национализированы банки, заводы и коммерческий флот, они обнаружили, что остались практически без средств. Правда, на одном из заводов Арсения, на снарядном, рабочие проголосовали за то, чтобы оставить его директором, но большевики немедленно пресекли эту самодеятельность. Не хватало еще недобитых буржуев среди красных директоров!

В городе начались обыски и реквизиции. Побывали и у них. Анне удалось припрятать кое-что из семейных ценностей. А потом Арсения взяли, и ей пришлось его выкупать. Дом у них отобрали, и они поселились во флигельке, вместе со своей бывшей кухаркой и горничной. Благо, людьми те оказались порядочными.

Нет, Сеня, все, что угодно, только не сидеть на месте. Бежать, бежать… Ну, почему, почему?.. – причитала Анна. – Почему мы не смотрели хотя бы на день вперед? Ведь та же самая «Анна» была в Самаре, когда объявились большевики. Могли бы бежать в Персию…

Нюта, не говори ерунды. Не суди по своему прошлому опыту. Между положением обеспеченной путешественницы и бесправной беженки без гроша в кармане – огромная разница. Ты еще не знаешь, что значит быть человеком третьего сорта. И вообще… Все случилось так… как случилось.

Мы и здесь – третьего сорта! – в сердцах выкрикнула Анна.

Ну, хорошо. Если ты настаиваешь, давай говорить серьезно. Единственный выход – тебе с детьми и с матерью уехать к ней, в Кинешму.

Опять ты об этом… – поморщилась Анна.

Да, да. Там весь город состоит из таких, как она – полумещан-полупролетариев. Там на вас никто не навесит ярлыка классовых врагов.

Я без тебя никуда не поеду.

Ну вот… Снова здорово… – Арсений раздраженно всплеснул руками. – Да пойми же ты, я, как клеймо на вас. Рожа, что ль, у меня такая… Да нет… Серьезно. Во-первых, меня там опознают. Найдутся люди. Во-вторых… Да о чем речь, нельзя мне с вами ехать!

Я без тебя…

Постой, Нюточка. Погоди, выслушай до конца. Матушка твоя, Арина Ивановна, женщина весьма разумная и практичная. Как показывает жизнь, гораздо практичнее нас с тобой. Как-то в один из моих приездов в Кинешму… Помнится, в пятнадцатом году. Кто тогда и помыслить мог? Короче говоря, твоя матушка предложила устроить в подвале ее дома небольшой тайничок. На мои уговоры она не поддалась. Никакие счета ни в каких банках ее не устраивали. Пришлось мне браться самому за мастерок. Признаться, я отнесся к этому делу несерьезно. Засунул в тайник то, что оказалось под рукой: ассигнации, кое-что из ценных бумаг, сколько-то там британских фунтов и немного золотишка. Если бы я тогда мог знать… Нюта, там конечно немного, но при скромном образе жизни хватит на годы.

Я без тебя никуда не поеду.

А со мной это лишено всякого смысла! – рассердился Арсений. – Вот и поговорили.

И ничего и не поговорили. – Анна надулась, а немного погодя, снова взялась за свое. – Мы можем уехать в Сибирь. Поезда покуда еще ходят. А оттуда перебраться в Китай. Люди так делают. В Китае, говорят, все так дешево, что нам и денег почти не нужно будет…

В конце мая Арсения снова забрали. На этот раз – рыть окопы. Против Советской власти взбунтовался чехословацкий легион. Но никакие окопы красным не помогли. Не успело начаться лето, как братья-славяне уже взяли город. Самарское купечество встречало освободителей хлебом-солью. Арсений вернулся домой только через два дня – черный от солнца и пыли, голодный, злой.

Ему вернули оба самарских завода, но работал только один из них – тот, что делал боеприпасы. Да и то – в четверть силы. Сказывалось отсутствие сырья. Суда Арсения, оказавшиеся в Самаре, были тут же реквизированы чехословаками – «для военных нужд». Эти, правда, в отличие от большевиков, составили соответствующую бумагу… Все честь по чести.

Когда на одном из банкетов, данных самарским купечеством в честь воинов-освободителей и вновь образованного Комуча, присутствующие, повинуясь патриотическому призыву: «Как предки наши, как Минин с Пожарским…», – пустили по кругу шапку, Арсений бросил в нее эту пресловутую расписку.

Арсений, я не понимаю, теперь-то что нам мешает ехать? – Анна сердилась, совершенно не понимая мотивов, которыми руководствовался муж. – Или ты полагаешь, что Комуч – это…

Менее всего я намерен полагаться на деятелей из Комуча, – перебил ее муж. – Ты только посмотри на них, да они же все…

Тогда я тем более тебя не понимаю. У нас появились кое-какие деньги. Всего неделя, и мы в Харбине. Я уже все разузнала. Мы сможем прекрасно там устроиться. Ты начнешь там новое дело…

Нет. – Арсений покачал головой. – Я на это уже не способен. Я уже старик. Я очень устал. Безумно устал. Я способен вести только жизнь человека, вышедшего на покой. А на это нам денег не хватит.

Не клевещи на себя, – возмутилась Анна. – Тоже мне, старик в сорок три года…

У меня нет сил. Видимо, слишком много душевной энергии было растрачено, как оказалось, впустую. Поверь, я нисколько перед тобой не рисуюсь. Ведь я работал не только для себя, не только для своей семьи, но, как это ни выспренно звучит, и для родины. А выяснилось, что я… паразит. А я-то думал, что делаю нужное и важное дело для России, для русского народа. – Арсений горько улыбнулся собственной наивности. – Черты, характерные для времен экономического бума: предприимчивость, трудолюбие, добросовестность, склонность к творчеству я принял за черты национального характера. – Он снова усмехнулся. – Перепутал обстоятельства времени и обстоятельства места. Главная наша черта – зависть. Вот она-то и движет нынче русскую историю. Горько на пятом десятке лет вдруг обнаружить себя паразитом. Значит, всякие там деятели, за всю свою жизнь палец о палец не ударившие, ни одной материальной ценности не создавшие, не паразиты, а я, работая с двенадцати лет, умудрился стать паразитом. Нет… После такого удара я никогда уже не смогу вновь встать на ноги. Да и не хочу. Тем более в чужой стране. Нет…

Черт возьми, Арсений! – взъярилась Анна. – Да нельзя же так раскисать! Если не хочешь бежать, борись! Запишись в Добрармию, к Деникину, займись еще каким-нибудь делом, только не кисни! И если тебе ради этого надо будет оставить нас, я тебя пойму. Это совсем не то же самое, что отправить нас в Кинешму, а самому сидеть здесь и дожидаться смерти. Делай же что-нибудь, в конце концов!

Видишь ли, Нюта… По моему твердому убеждению участие в гражданской войне безнравственно. Да и бесполезно. Исход борьбы заранее предрешен. Красные одержат верх в самом ближайшем будущем, как минимум по двум причинам. Первая: красные представляют государство, а белые – общество, отдельных граждан, во всем причудливом, порой взаимоисключающем переплетении их частных и групповых интересов. Большевики, захватив власть в столице, тут же продублировали свою жесткую партийную вертикаль в управлении страной. И пусть им нанесли поражение на окраинах. Главное – они держат в своих руках центр. А воссоздать местные органы власти при такой жесткой иерархической структуре они могут в течение пяти минут после военной победы. Такая организация дает им высочайшую дисциплину, подкрепленную невиданным в истории применением насилия. И даже насилие у них системно и организованно, в отличие от белых. Там, где сообщество граждан теряет время на увязку и согласование интересов своих членов, где оно ищет взаимоприемлемое решение, государство действует и одерживает победу. Вспомни историю. Вначале наши предки существовали в рамках, так называемого, родоплеменного строя. Что это такое? Это самоуправление в чистом виде. Перманентный, освященный обычаем, демократический процесс, регулирующий все стороны жизни племени и каждого его члена. И вот появляется некий бандит; барон или князь, а с ним кучка вооруженных соратников, и заявляет: «С этого дня вы будете отдавать мне десятую часть всего, что у вас есть. За это я буду защищать вас от других бандитов, таких же, как я». Обществу нужно собраться, обсудить проблему, выработать решение, наконец, организовать отпор. Но у них нет на это времени. Бандит скор на расправу. И им приходится соглашаться на его условия. Так возникает государство. И заметь, везде это подается как прогресс. Примерно такая же картина в белом движении. Мало того, что там нет единого гражданского (в смысле штатского) руководящего центра, но у них нет и единого военного командования. Этот сонм генералов, ненавидящих друг друга и соблюдающих воинскую дисциплину хуже необученных новобранцев… Эти бесчисленные группы и партийки, ставящие подножку друг другу… Следуя примеру большевиков, они пытаются тоже быть жестокими и беспощадными. Но даже применение насилия у них поставлено по-дилетантски. Итак, государство (красные) – более эффективный и подходящий инструмент для ведения войны, чем сообщество граждан (белые). Или же, если преобразовать вышесказанное в метафизическую формулу… Государство непобедимо, ибо являясь порождением зла, лучше всех умеет им пользоваться. И вторая причина, вполне земная. Белое движение базируется на окраинах, богатых только одним ресурсом – хлебом. Красные же, удерживая центральные губернии, в которых гораздо выше плотность населения, обладают несравнимо большим мобилизационным резервом. Плюс вся наша основная промышленность сосредоточена в центре. Плюс им достались все склады и резервы царской армии: оружие, боеприпасы, обмундирование и т. д. Нынешние успехи белых временны. Как только красные отмобилизуются, от белого движения останется только печальное воспоминание. Военная сила, грубая военная сила, а не соревнование политических программ, определит конечный результат. Я призываю тебя вновь обратиться к истории. Ведь все уже когда-то было на белом свете. Еще Юлием Цезарем и его современниками было подмечено, что побеждает в гражданской войне не тот, у кого лучше и справедливее идеи и лозунги, а тот, у кого сильнее армия. Так вот, у большевиков армия лучше и больше. Если это не так еще сегодня, то будет так завтра. Вот и все.

Какую ты подвел теоретическую базу под свое… – Анна запнулась, стараясь подыскать подходящее слово. – Ладно. – Она махнула рукой и перебросилась на другую тему, пытаясь противоречить Арсению. – Но картина не так однозначна, как ты ее обрисовал. Ты посмотри, там и тут, по всей стране возникают местные народные движения, выступающие и против красных, и против белых. Может быть, в конце концов, они преобразуются, сольются в единое общенародное движение, которое сможет сказать «нет» и тем и другим. Ведь против народа не попрешь.

Ошибаешься, милая, – с жаром возразил Арсений, увлекшись спором. – Конечно, нынешняя русская революция имеет нормальную антифеодальную направленность. В этом смысле она не уникальна. Выражаясь языком господ марксистов, наша революция – буржуазно-демократическая. Но уж слишком тонка прослойка буржуазии в нашем народе. Нас просто физически мало. Ничтожно мало. Мы ничего не определяли в этом государстве до революции, тем более не можем никак влиять на ситуацию сейчас. Русская буржуазия никак не представлена в политическом спектре. К чему это привело? К тому, что антиаристократическую, антифеодальную по своей сути революцию оседлали крикливые леваки. Все эти анархисты, эсэры, эсдэки, меньшевики, большевики и иже с ними. Естественно, что в соревновании левых экстремистов верх одержали самые левые и самые экстремистски настроенные, то есть большевики.

Но ведь большевики все сплошь инородцы. Посмотри, среди них нет ни одного русского человека. Да и опираются они, в смысле военной силы, на эти… как их, интернациональные батальоны. Кого там только нет; и латыши, и мадьяры, и австрияки, и китайцы… В один прекрасный момент русский народ от них просто отвернется, и все. В этом их слабость.

Ничего подобного, к сожалению. В этом не слабость их, а сила. Они могут позволить себе то, что тебе даже в голову не придет. Потому что им ни России, ни русского народа не жаль. Вон, Брестский мир… Отвалили немцам полстраны, и хоть бы хны. А русский человек… Наше национальное самосознание (в европейском смысле этого слова) весьма аморфно. Можно сказать, что ему еще предстоит сформироваться. А пока что русский человек охотнее объединяется по социальному признаку, чем по национальному. И если где пограбить можно, он хоть с чертом готов объединиться.

Опять ты меня заболтал. – В голосе Анны зазвучало разочарование. – Опять ни о чем мы так и не договорились.

Мы уедем, уедем, Нюта. Дай только мне дождаться «Святую Анну». Рано или поздно, при белых или при красных, но она придет в Самару.

Причем здесь «Святая Анна»? – удивилась она.

Вдохновившись примером твоей матушки, в том же пятнадцатом году я спрятал на «Анне»… клад. Пятьдесят фунтов чистого золота. В каюте второго помощника капитана.

Но пароход «Св. Анна» так и не появился в Самаре. А двадцать пятого сентября город взяли красные. На следующий день Арсения арестовали и увезли в ЧК.

В случившемся Анна винила в первую очередь себя. «Да, он сильнее, умнее, старше и опытнее меня, – твердила она себе, – но я обязана была заставить его уехать. Я не должна была слушать его сказки и позволять ему вертеть собой. Какой-то клад… Какой еще клад! Зачем он нам? Да я готова до конца жизни делать любую черную работу, лишь бы Арсений был жив. Я даже согласна на то, чтобы он не был со мной, куда-нибудь исчез, спрятался на долгие годы, лишь бы знать, что он жив и здоров».

Анютка! Ты?!

Анна, погрузившись в свои тягостные думы, никак не прореагировала на оклик и только когда ее дернули за локоть, оторвалась от чугунной решетки. Перед ней стояла женщина в кожаной тужурке, с маузером на поясном ремне и в красном платке, завязанном на затылке. Анна с недоумением разглядывала незнакомое лицо. Острый подбородок, ввалившиеся щеки и огромные глазищи в пол-лица.

Анюта! Не узнаешь? Это же я, Сима! – радостно завопила женщина, но, не обнаружив в глазах собеседницы искорки узнавания, добавила: – Петербург, Мариинские курсы. Помнишь? Сима, Серафима я. Вспомнила?

«Боже мой! Симочка Богуславская! Да разве можно признать в этой старухе прежнюю прелестную белокурую Симочку. – Анна бросилась ей на грудь и разрыдалась, уткнувшись лицом в жесткую кожу тужурки. – Боже мой, как жестоко обошлась с нами жизнь».

Не мудрено, что ты меня не признала, – бубнила Симочка, обняв Анну и гладя ее по плечу, как маленькую. – Я сама себя не признала, как первый раз в зеркало глянула. После тифа я. Только-только поднялась. – Пояснила она и вдруг спохватилась: – А ты что здесь делаешь? У тебя что, кто-то здесь? – Она кивнула в сторону савватеевского особняка.

Анна подняла голову и слегка отстранилась от Симочки.

Муж, там мой муж. Уже пятый день.

Как же тебя угораздило за буржуя замуж выскочить? А? Ведь такая девка боевая была… И дети есть?

Двое. – Анна смахнула с ресниц слезы. – А ты что… Здесь работаешь?

Да, работаю, – сурово глядя на Анну, подтвердила Симочка.

Мимолетное очарование встречи двух старинных подруг вдруг испарилось, уступив место напряженному, подозрительному ожиданию.

Симочка, помоги мне, умоляю тебя, заклинаю нашей прежней дружбой, помоги мне, – униженно попросила Анна, и голос ее предательски дрогнул.

Она была уже готова пасть на колени, обхватить Симочкины ноги и целовать ее грязные солдатские башмаки, но Симочка, как будто предчувствуя намерение Анны, сделала шаг назад и жестким голосом заявила:

Ничего не обещаю. Могу только узнать и то, ради нашей прежней дружбы.

Симочка, – залепетала Анна, – он никакой не враг вам. Он ни капелечки белым не помогал и не сочувствовал даже. Он просто мирно сидел дома. И он не буржуй. У него ничего уже нет. Все отобрали. Симочка…

Ладно. – Симочка помялась, видно прикидывая, как ей быть. – Пошли со мной.

Они прошли в ворота мимо часовых, которым Симочка показала какую-то бумажку и кивнула на Анну: «Со мной». Не колеблясь, она толкнула плечом массивную дверь особняка и, не оглядываясь на Анну, деловито, широким мужским шагом зашагала по загаженному, затоптанному паркету. Анна не отставала от нее и, когда Симочка, решительно растворив дверь, шагнула внутрь какого-то кабинета, она смело последовала за ней.

Товарищ Суркин, – Симочка обратилась к человеку, который продолжал что-то писать, не замечая вошедшую. Он поднял голову и посмотрел на них воспаленными, красными глазами давно не спавшего человека. – Товарищ Суркин, надо узнать об одном арестованном. Его фамилия… – Она обернулась к Анне.

Анна назвала фамилию и добавила:

Арсений Захарович. 1875 года рождения.

Человек с красными глазами вышел из-за стола, прошел к книжному шкафу и достал из него папку. Полистав, переспросил:

Арсений Захарович? Семьдесят пятого года? – Он закрыл папку и поставил ее на место. – Расстрелян. Вчера.

В глазах у Анны потемнело, голова закружилась и, привалившись спиной к дверному косяку, она мягким кулем съехала на пол.

Анна открыла глаза. Какая-то чужая комната. Тщательно задернутые, плотные шторы. Полумрак. Тусклый свет настольной лампы. За столом сидит какой-то мужчина и, обернувшись вполоборота к ней, пристально разглядывает ее. А она почему-то сидит на полу, прислонившись к стенке. «Ах, какие мы нежные, – доносится до нее, как сквозь толстое ватное одеяло, замедленно-искаженный женский голос. – Ничего, ничего, время сейчас такое… – В поле ее зрения вплыло женское лицо. – Ага, уже глаза открыла». «Где я? – подумала Анна. – Что это за люди? Почему я сижу на полу? – Она опустила глаза и увидела свои ноги, не прикрытые юбкой, сбившейся вверх. – Ах, как неудобно». Анна попробовала подняться, и женщина, ухватив ее под руку, принялась активно помогать ей.

Анна попробовала шагнуть – получилось. В ушах немного шумело, а голова слегка кружилась, ноги казались ватными и не очень уверенно держали ее. Женщина вывела ее за ворота, на улицу, и оставила одну. Анна покачнулась и, чтобы не упасть, ухватилась рукой за решетку. Она так и двинулась вдоль забора, придерживаясь одной рукой. Скоро забор закончился, и она, пошатываясь, как пьяная, побрела по улице.

Она не отдавала себе отчета куда идет и зачем и, лишь услышав чей-то голос, настойчиво выкликавший женское имя, она вспомнила, что так зовут ее, и остановилась, с удивлением озираясь по сторонам.

Анна Андреевна! Анна Андреевна! – Немолодой мужчина спорым шагом, почти бегом, приближался к ней.

Черная шинель, фуражка с якорьками, седая бородка, подстриженная по-шкиперски…

Петр Иванович… Капитан Морозов… – И тут же в голове у нее вспыхнул яркий свет, как будто кто-то повернул выключатель, и она вспомнила все; и савватеевский особняк, и себя, стоявшую у забора, и Симочку, и полутемную комнату, и человека с красными глазами, и… – Петр Иванович, Арсения… Сеню убили… – Пролепетала она и вновь потеряла сознание в руках у капитана, едва успевшего поддержать ее.

Анна Андреевна, голубушка, что с вами? – Обескураженный капитан попробовал ее растормошить, но голова ее лишь безжизненно моталась из стороны в сторону, пугая его белками закатившихся глаз, видневшихся из-под полуприкрытых век.

Подхватив ее на руки, он остановил проходившего мимо красноармейца:

Товарищ! Товарищ! Помогите женщину донести, женщине плохо.

Тот смерил капитана изучающим взглядом и взял у него из рук Анну, отвергнув попытку помочь ему:

Не надо. Я один. Куда нести-то?

Да вот же. Здесь двадцать шагов нести, – засуетился капитан. – Пароход. «Святая Анна», видите?