Сюда, товарищ предвоенсовета, – двухметровый серб Джурович в последний момент обогнал их и, пробежав вперед несколько метров, застыл у трапа по стойке «смирно».

Председатель военного совета, за ним командарм поднялись по шаткому, скрипучему трапу на борт. Наверху их встретил немолодой человек с аккуратной седой бородкой, одетый в черную форменную шинель и фуражку с не по-русски высокой тульей, на околыше которой вместо кокарды красовались перекрещенные якоря.

Капитан Морозов, – представился он, по-военному подбросив сжатую ладонь к виску.

Из бывших? – процедил сквозь зубы командарм.

Капитан парохода «Святая Анна» с 1913 года. С момента спуска, – по-прежнему держа руку у виска, ответил капитан.

Предвоенсовета, потеряв всякий интерес к капитану, кивнул Джуровичу, уже взбежавшему по трапу:

Показывай.

Джурович, проскользнув мимо них ужом, раскрыл дверь и, неуклюже, как цапля, перешагнув через высокий порог, исчез в темном брюхе парохода. Предвоенсовета и командарм двинулись за ним. Коридор освещался плохо, только аварийным освещением, но тут Джурович, убежавший вперед, толкнул какую-то дверь и в коридор полился дневной свет.

Предвоенсовета и командарм двинулись на свет.

Годится, товарищ предвоенсовета? – с надеждой в голосе спросил Джурович, когда они перешагнули порог большого светлого зала. – Мы тут собрали мебель, какая осталась: столы, стулья… Карты можно расстелить…

По-моему ничего, – кивнул головой командарм. – Как считаешь, Сосо? – Cпросил он, обращаясь к предвоенсовета.

Это что? – предвоенсовета указал пальцем в угол, где, словно гигантская камбала, на паркетном полу плашмя лежал белый рояль без ножек.

Джурович замялся, пожал плечами.

А куда его? Его отсюда можно только через окно – за борт. Вроде жалко…

Здесь раньше был музыкальный салон, – пояснил появившийся в дверях капитан.

Музыкальный салон… – презрительно хмыкнул предвоенсовета. – Связь обеспечил? – Без всякого перехода задал он вопрос Джуровичу.

Так точно. Вестовыми.

А телефон?

Не… Не успели еще, товарищ предвоенсовета. – Вытянувшись по стойке «смирно» во весь свой гигантский рост, серб виновато смотрел на начальство.

Сосо, зачем нам телефон? – зашептал на ухо председателю военного совета командарм. – Нам здесь осталось, может быть, меньше суток…

Предвоенсовета резко обернулся и глянул в упор на командарма своими желтыми тигриными глазами, отчего тот съежился и даже, как будто, стал ниже ростом.

Даю час. Чтобы связь была.

Есть! – Отсалютовал Джурович и бегом бросился исполнять приказ.

Предвоенсовета покачал головой, коротко бросил:

Нет. Это помещение не подойдет. – Он вышел в коридор и двинулся по нему, раскрывая подряд все двери. – Почему везде такая грязь, капитан? – Брезгливо морщась, спросил он.

Видите ли, мы только что из рейса. Туда везли зерно, обратно боеприпасы, – спокойным голосом пояснил капитан. – Судно не приспособлено для перевозки грузов. Это пассажирский пароход, круизный лайнер. Экипаж чрезвычайно мал. Стюардов нет. Успели прибраться только вот в музыкальном салоне.

Лайнер… Стюардов… – все так же брезгливо морщась, повторил предвоенсовета. – Нам нужно помещение для работы. Не очень большое, но удобное. Желательно, чтобы рядом были спальные места.

Я понял, что вам требуется, – сказал капитан. – Пойдемте за мной.

Они двинулись вслед за капитаном по коридору, потом по бесконечным лестницам на самую верхнюю палубу.

Прошу вас, – открыв дверь ключом, пригласил капитан. – Это каюта второго помощника. Второго помощника у нас сейчас нет, но каюту я отстоял, не дал разграбить. Вот помещение для работы, а вот – для отдыха… – Пояснил он. – Здесь, правда, только одно спальное место… Но в соседней…

Подойдет, – оборвал его предвоенсовета. – Вы свободны.

Капитан удалился, аккуратно притворив за собой дверь.

Клим, найди Джуровича, распорядись, чтобы везде выставили охрану, – скомандовал предвоенсовета.

Командарм согласно кивнул и поспешно выскочил за дверь. В коридоре он быстро нагнал капитана и, тронув его за плечо, грозным тоном потребовал:

Экипаж с корабля не отпускать. Быть готовым по моей команде отплыть в любую секунду. Через час подать в каюту обед на двоих.

Хорошо, – совсем не по-военному ответил капитан. – Как вам будет угодно.

Командарм развернулся и зашагал в обратную сторону – разыскивать Джуровича.

Велько Джурович (вернее, Велимир. Велько – это так, для друзей) был командиром сербского батальона, приданного Царицынской ЧК. А до Царицына батальон под его командованием сумел неплохо зарекомендовать себя в Москве. В Царицыне же сербы показали всем, что такое настоящая революционная работа.

Местная ЧК, страдавшая до того нерешительностью и половинчатостью, после прибытия из Москвы продовольственного комиссара, ставшего впоследствии председателем военного совета фронта, просто-таки преобразилась. И сербы этому немало поспособствовали. Город от всякой там белогвардейщины, офицерья и прочего буржуазно-паразитического элемента был очищен в два счета. Уж и стреляли, и топили… В основном, конечно, топили. Боеприпасы следовало беречь. Со снабжением было не очень… В летнее наступление, предпринятое предвоенсовета с целью прорыва фронта, батальон оказался на передовой. Белоказаков тогда основательно отбросили от Царицына. В решающий момент, когда казалось – ткни пальцем, и фронт расползется, как ветхая, прогнившая тряпка, предвоенсовета бросил в бой свой последний резерв – личную гвардию, сербский батальон. Но то ли братушки за полгода службы карателями и палачами подрастеряли боевые навыки, подзабыв, что такое фронт, то ли командование недооценило казаков генерала Краснова, как бы то ни было, а фронт прорвать не удалось. Батальон тогда уполовинился в личном составе. Пришлось доукомплектовывать его русскими. Брали только проверенных бойцов, желательно из рабочих.

После этого прискорбного случая батальон на фронт больше не попадал, занимаясь своей прямой работой – охраной предвоенсовета и помощью ЧК.

Да, тогда летом удалось отодвинуть фронт на приличное расстояние от Царицына. А сегодня… Фронт огненной подковой охватил город. На севере бои шли за станцию Гумрак, на юге белые штурмовали Сарепту и Чапурники. Казалось, еще немного, и красные будут сброшены в Волгу. Командарм отдавал себе отчет в том, что продержаться они могут еще день, максимум два. В этих условиях ему удалось убедить председателя военного совета перебраться из салон-вагона на пароход «Св. Анна».

Очень удачно прибыл этот пароход. Во-первых, боеприпасы подвез, а во-вторых… Все суда из Царицына были заблаговременно отправлены, лишь только началось наступление генерала Краснова. Это, чтобы личный состав знал – удрать из города не удастся никому. Отстоять город или умереть. Другой возможности не дано. Но вчера в город пришла «Св. Анна». Весь вечер и всю ночь шла разгрузка. А утром…

Командарм вышел на палубу. Резкий холодный ветер гнал с севера пузатые, фиолетово-черные тучи, из которых то и дело, зарядами, сыпала снежная крупа. Волга, взъерошенная крупной рябью, потемнела так, что казалось, будто в ней вместо воды текут чернила, вязкие и черные. «Бодрит погодка-то», – подумал командарм, поеживаясь от холода.

Где-то, совсем рядом, разносился зычный бас Джуровича, который мешая русские и сербские слова, матерно лаял кого-то. Командарм посмотрел вправо и влево вдоль борта, потом бросил взгляд на берег. Караулы у трапа, на пристани и вдоль набережной были уже расставлены, а двухметровый комбат распекал двух парней, судя по всему, связистов. В руках они держали деревянный брус, на котором висела катушка с телефонным проводом.

Джурович! – крикнул командарм и поднял вверх руку.

Серб обернулся на голос. Дав знак связистам, он рысцой направился к начальству.

Товарищ командарм, есть телефон, – доложил он, поднявшись вместе со связистами на борт. – Вам не понравилась комната?

Мы на верхней палубе, Джурович. Пойдем со мной, покажу. В коридорах, на лестницах, у входа – везде выставишь часовых.

Так точно. Есть! – Взял под козырек серб.

Сосо, есть телефонная связь, – сообщил командарм, поднявшись к предвоенсовета. – Проходите, товарищи. – Он впустил в каюту связистов.

А, связь – это хорошо. – Предвоенсовета с удовольствием потянулся, не вставая с диванчика.

Связисты установили на стол аппарат, выбросили провод в окно и ушли. Через пару минут телефон, видимо, подключенный к сети, ожил, коротко тренькнув. И тут же раздался продолжительный, требовательный звонок.

Возьми… – Кивком головы Сосо указал на аппарат.

Командарм поднял трубку, хмуро, сосредоточенно выслушал говорившего. Сказал только одно слово:

Держитесь.

В следующие полчаса звонок раздавался за звонком, и всем звонившим командарм мог сказать только одно:

Держитесь.

Без него было спокойнее. А, Клим? – Предвоенсовета усмехнулся в свои пышные, черные усы. Он так и сидел, не раздеваясь (в каюте было холодно), в длинной, до пят, кавалерийской шинели и кожаной фуражке с пятиконечной пурпурной звездочкой. Правую руку он спрятал за полу шинели, а в левой держал короткую трубку.

Белые жмут изо всех сил. Теперь уже не только на флангах, но и в центре. Особенно тяжелое положение под Сарептой. Резервов у нас больше нет, а фронт белые могут прорвать в любую минуту, на любом участке, – выпалив эту паническую, но весьма близкую к истине фразу, Клим с напряжением ожидал ответа своего могущественного друга и покровителя. То, что он услышал, повергло его в шок.

Клим, сходи-ка за чаем. Замерз совсем на этом чертовом пароходе. – Сощурившись, Сосо хитро улыбался. – Послушал я тебя… Сидели бы сейчас у себя в вагоне. Угольку подбросишь – тепло-о…

А-а… Я-а… Я велел капитану обед… Через час… Сосо, ты не понял? Белые могут в любую минуту прорваться к Волге. Поставят орудия на прямую наводку и… Тогда не уйти.

Предвоенсовета перестал улыбаться. Он был абсолютно серьезен.

Удрать никогда не поздно, Клим. А как ты думаешь, что на это скажет председатель реввоенсовета республики, а? Твой любимый Левушка-Лейба, а? Скажет: «Это они виноваты. Это они сдали Царицын. Сосо виноват. Клим виноват. Это они меня не слушали, все по-своему делали. Какой из Клима командарм? Никакой не командарм. Да я ему свой сортир драить не доверю, не то, что армией командовать». Вот, что он скажет, дорогой Клим. Ничего, не расстраивайся, – успокоил он друга. – Иди, чаю принеси. Кипятку погорячее и побольше.

Ошарашенный Клим, пятясь, как рак, вывалился в коридор и аккуратно закрыл за собой дверь. Положив погасшую трубку на стол, Сосо засунул руки в рукава шинели, как в муфту, и привалился спиной к упругим подушкам дивана, пытаясь сохранить тепло. Фуражка съехала вперед и налезла ему на глаза. Он было хотел поправить ее, но кисти рук уже пригрелись в рукавах шинели. «Пусть так», – решил он и смежил веки.

Сосо вовсе не бравировал своей прирожденной храбростью перед трусоватым Климом. Он действительно верил в то, что удрать всегда успеет. Но пуще всего он верил в свою удачу. Что-то должно было произойти. Что-то, что нельзя учесть и предусмотреть ни в каких штабах. Что-то такое, что в один миг превращает уже свершившееся, казалось бы, поражение в безоговорочную победу.

Можно было, конечно, развернуть бурную деятельность, дергать людей, взывать к их революционной сознательности, стращать всевозможными карами… Но зачем? Народ весь – не единожды проверенный. Кому положено дело делать, делает. Кому положено над головой с палкой стоять, стоит. «Разве что, еще Клима отправить, – подумал Сосо. – Так здесь от него больше проку. Хоть за чаем можно послать». Так что, оставалось одно – ждать. А уж чему-чему, а этому жизнь Сосо научила.

Кхе, кхе… – Чье-то аккуратное покашливание вывело Сосо из раздумий. Он было подумал, что это Клим вернулся, но следующая фраза невидимого собеседника опровергла его предположение: – Гамарджобат, пативцемуло Сосо.

Предвоенсовета мгновенно выпрямился и, выпростав руку из рукава шинели, резким движением взбил фуражку кверху. Так и есть, это он. Как ни крепился Сосо, но скрыть своей радости ему не удалось. Губы его расплылись в широчайшей улыбке, а желтые глаза голодного тигра потеплели, полуприкрывшись веками, как у сытого, мурлыкающего от удовольствия кота.

Гамарджобат, батоно Пантелеймон. Давненько вас не было видно. Манкируете своими обязанностями, – шутливо пожурил его Сосо.

Пантелеймон всплеснул руками, одновременно состроив гримасу, долженствующую, наверное, означать: «Что ж поделаешь!»

У меня для вас есть новость, уважаемый Сосо. Э-э… Может быть… Не совсем приятного свойства. Тем не менее… Я обязан поставить вас в известность. Да-с. Обязан! – Он принялся нервно потирать руки. – Принято решение сместить Старика с поста избранника…

Правильно! – перебил его Сосо, пристукнув кулаком себя по колену.

Он, конечно же… – продолжал Пантелеймон. – Но несколько легковесен. Да-с. Легковесен. Опять же, здоровье… Итак, принято решение о назначении нового избранника.

Кто-о? – хрипло выдохнул Сосо. Только теперь он заметил, что Пантелеймон сменил штатский костюм на полувоенный френч с накладными карманами. Его бородка и усы приняли несколько иную форму, чем обычно, и… Прическа. Он изменил прическу. Теперь его рыжая шевелюра была не аккуратно прилизана на косой пробор, а неукротимым костром вздымалась вверх в полном художественном беспорядке, как… Как… Как… Как у ненавистного Левки-Лейбы! – О-о-он?!!

Прикрыв глаза и печально опустив книзу уголки рта, Пантелеймон кивнул.

Я протестовал. Но голосование было не в мою пользу. Перевес в один голос.

Вы решаете такие вопросы голосованием? – Лицо Сосо перекосила гримаса презрения. – Неважно, кто как голосует, важно, кто считает. – С трудом выговорил он дрожащими от негодования губами.

Весьма, весьма прискорбный факт. – Пантелеймон развел руками. – Но у меня не хватило аргументов в вашу пользу.

Эх, ты… – только и смог вымолвить Сосо. – А со мной не мог посоветоваться предварительно?

Дверь в каюту широко распахнулась, и в проеме показалась сутулая спина невысокого Клима.

А вот и чай прибыл, – радостно воскликнул он, входя в каюту задом наперед. В одной руке он держал большой, тяжелый чайник с кипятком, а в другой, на растопыренных пальцах, поднос с заваркой, стаканами и сахарницей. – А вот и чай… – Повторил он, обернувшись и оторвав взгляд от подноса. – Лев Давыд… – Да так и застыл с открытым ртом.

Нет, это не он, – постарался успокоить его Сосо. – Поставь чайник на стол, а то обваришься. – Клим, как завороженный, не отводя испуганных глаз от гостя, сделал несколько шагов и поставил на стол чайник и поднос. – Это мой старый товарищ, Клим. Еще с Батума. Пантелеймоном его зовут. Да сядь же ты, не стой истуканом.

Клим, как болванчик, послушно закивал головой и, видимо, все еще не веря Сосо, попятился в самый дальний угол каюты и плюхнулся там на стул.

Увиденное несколько позабавило Сосо, угрюмое выражение на его лице сменилось улыбкой.

Вот видишь, до чего ты человека довел, – криво улыбаясь, обратился он к Пантелеймону. – Ему тоже не нравится твоя новость. Правда, Клим? – Клим угодливо затряс головой. Сейчас бы он подтвердил любые слова Сосо, зная, что защитить его от могущественного председателя реввоенсовета республики может только он. – Послушай, Пантелеймон… – Сосо принялся раскуривать свою трубку. – Мне нужно встретиться с твоим руководством.

Так я и есть руководство. Вернее часть руководства. У нас коллективное руководство, – заегозил Пантелеймон. – Если вы думаете, что я намерен вас оставить, то вот-с, извольте… – Растопыренной пятерней он указал на телефонный аппарат.

Телефон тут же громко зазвонил, заставив всех вздрогнуть от неожиданности.

Возьми, – строго глянув на Клима, приказал Сосо.

Клим подскочил к столу и, сорвав трубку с аппарата, приложил ее к уху. С каждым новым услышанным словом щеки его все сильнее покрывались румянцем, а губы растягивались в улыбке, больше похожей на оскал овчарки.

Молодцы, так держать! – радостно воскликнул он, выслушав доклад, и с чувством шмякнул трубку об рога жалобно звякнувшего аппарата. – Из Сарепты звонили. В тылу у белых появилась какая-то неизвестная часть и с боем прорывается к нам на соединение. У белых паника. Наши ударили навстречу.

Это подошла отступающая Стальная дивизия бывшей одиннадцатой армии, – охотно пояснил Пантелеймон.

Хорошо, – удовлетворенно кивнул Сосо. – Клим, налей-ка чаю.

Клим засуетился, принялся разливать чай, потом бросился к двери, раскрыв ее, крикнул кому-то: – Принеси еще один стакан, – и вернулся к столу.

Хорошо, – повторил Сосо. – Но этого мало. Какое положение на остальных участках фронта? Клим, позвони. Выясни.

Клим было схватился за трубку, но тут в дверь постучали, и ему пришлось, оставив трубку, метнуться к двери, а оттуда, уже со стаканом в руке вернуться к столу. Он наполнил кипятком третий стакан и принялся крутить ручку аппарата, вызывая телефониста.

Алло, алло, дежурный? Дай северный участок.

В результате длительных и подробнейших переговоров с командирами обороняющихся частей картина обрисовалась весьма нерадужная. И хотя под Сарептой с помощью Стальной дивизии удалось немного потеснить противника, все свидетельствовало о близкой катастрофе.

Видишь, Пантелеймон, как погано у нас обстоят дела, – нажимая на слово «погано», вымолвил Сосо. За то время, пока Клим выяснял обстановку, он успел выпить два стакана чаю, согрелся и теперь, не торопясь, обстоятельно размешивал ложечкой сахар уже в третьем по счету стакане. – Все-таки мне необходимо побеседовать с твоим руководством, уважаемый товарищ. Вы там… Не понимаете, какое значение имеет Царицын. Вроде, городишко – тьфу, дрянь… Но место… Место… Здесь была Золотая Орда, Разин здесь был, Пугачев был… А теперь я здесь. – Он поднял указательный палец, как бы призывая к всеобщему вниманию. – Место тут особое. Мис-ти-чес-кое. Кто тут сражение выигрывает, потом всю войну выигрывает. Понимаешь, дорогой товарищ Пантелеймон?

В дверь постучали. Клим открыл и, выглянув в коридор, доложил:

Обед принесли. Заказать еще одну порцию? Для товарища Пантелеймона, а?

Нет, нет, что вы… – воспротивился Пантелеймон. – Э-э… Да я и вам не советовал бы обедать.

Почему? – изумился Сосо.

Видите ли, уважаемый Сосо… Кухаркой на этом достопочтенном судне состоит его бывшая владелица. Некая Анна. Анна на «Анне». Смешно-с, не правда ли? – Пантелеймон коротко хихикнул. – Она, естественным образом, не питает благорасположения к новой власти. К тому же, мечтает отомстить за убитого мужа. Сегодня ей представилась такая прекрасная возможность… Она не могла ею не воспользоваться. Пища отравлена.

Ах, мерзавка! – возмутился Клим. – Да я ее…

Капитан не мог не знать об этом, – подправил его Сосо. – Пойди, Клим, разберись. Капитана – в расход, а бабу эту давай сюда. Поглядим на нее.

Клим ужом выскользнул за дверь.

Сосо поднялся с дивана и принялся расхаживать по каюте – правая рука за спиной, в левой – трубка.

И все-таки ты должен мне помочь, Пантелеймон, – прервал он затянувшееся молчание. – Как-никак, я для тебя не совсем чужой человек. Нет? – Повернувшись, он уперся в Пантелеймона тяжелым взглядом своих желтых глаз.

Пантелеймон заерзал на стуле, суетливо принялся двигать по столу стаканы, потом схватился за чайник, видимо, собираясь налить чаю, но, обжегшись, ойкнул и схватился обожженными пальцами за мочку уха.

Ну, не могу, не могу я пойти против воли избранника! – в сердцах воскликнул он. – Ну, не любит он вас, уважаемый Сосо! Уж чем-то вы ему сильно насолили.

Ва-ах, тоже мне… Нашел избранника… – возмутился Сосо. – Разве это избранник? Павлин… Наплачетесь вы с ним. Ничем для дела не пожертвует. Только собой интересуется. Ладно… – Сосо снова начал мерить каюту своими неслышными, кошачьими шагами. – Слушай, Пантелеймон… Я тебе сделку предлагаю. Ты меня делаешь избранником, а я тебе за это Россию отдам.

То есть, как это? – удивился Пантелеймон.

Все люди, что здесь живут, что когда-нибудь здесь родятся… Все души их, все тебе достанутся, – спокойно пояснил Сосо. – На веки вечные.

Так не бывает, – ошалевший Пантелеймон помотал головой из стороны в сторону.

А я сделаю, чтобы было, – уверенно сказал Сосо и глянул на Пантелеймона. Тот продолжал мотать из стороны в сторону своей рыжей башкой и что-то шептал себе под нос, беззвучно шевеля губами. – Я людей знаю, этих людей знаю. – Сосо притопнул ногой по ковру. – Всю натуру их вот до такой малюсенькой черточки изучил. – Большим и указательным пальцем он показал размер этой самой черточки. – Я знаю, как с этими людьми обращаться, что с ними делать нужно.

Нет, нет… Это невозможно-с… – растерянно забормотал Пантелеймон. – Ну, нынешние… Ладно. Допустим. Но говорить о тех, кто еще не родился… Нет. Невозможно.

А я говорю – возможно! – Сосо снова топнул ногой. – Ты только правильно посчитай, когда вы там голосовать будете. – В конце концов, чем ты рискуешь? Дай мне десять-пятнадцать лет. Не понравится, снова Лейбу избранником сделаешь. Или Старика.

Но как?! Как вы этого добьетесь?! Не понимаю. – Пантелеймон втянул голову в плечи и развел руки в стороны. – Вы просто-таки обязаны объяснить, каким образом собираетесь добиться столь невероятного результата.

Ва, – криво ухмыльнулся Сосо. – Фома неверующий… А скажи-ка, уважаемый Пантелеймон, где это ты видел, при каком таком голосовании, чтобы объясняли как и что делаться будет? У нас так не принято. Сказали – коммунизм будем строить, но как – этого никто не говорил. Может быть, у вас по-другому? – Хитро улыбнувшись, он подкрутил пышный ус, глянувшись в большое зеркало, укрепленное на стене. – Может быть, Лейба вам все объяснил, когда вы его избранником выбирали?

Нет, конечно, – вынужден был согласиться Пантелеймон.

Правильно, – торжествующе подтвердил Сосо. – Только так и бывает. И у вас, и у нас. Голосуют везде за обещания. По-другому не бывает. Ладно. – Ему захотелось подбодрить явно растерявшегося собеседника. – Не расстраивайся, Пантелеймон. Мы с тобой еще таких дел наделаем… Меньше слов, больше дела, дружище. Пора перестать тебе строить из себя неумеху-неудачника. Ты только вспомни, что ты плел при нашей первой встрече. Зло, творящее добро. Каково, а? Бред, чистый бред. Что за бессмысленная игра в слова! Зло, добро… Дело надо делать! Дело-о!

Ну, хорошо, – тихим, спокойным голосом перебил его взявший себя в руки Пантелеймон. – Предположим, я соглашусь на ваше предложение. Но, в таком случае, надобно составить контракт-с.

А я тебе что говорил?! – обрадовался Сосо. – Еще при первой встрече.

Решительным движением Пантелеймон сгреб в сторону стоящие перед ним стаканы, освобождая место, взял в руки карту, покрутил ее и аккуратно, по сгибам, выдрал из нее кусок. Образовавшийся лист он положил на стол перед собой чистой стороной вверх. Потом полез в один из карманов френча и извлек оттуда вечное перо. Раскрутил его, глянул резервуар на свет.

Пуста-с, – констатировал он, оборотившись к Сосо. – Надобно крови – контракт писать.

Сосо не успел и рта раскрыть, как дверь каюты распахнулась и внутрь ввалились трое: Клим с Джуровичем и молодая бабенка в белом переднике и белой же косынке, скрывающей уши и волосы, но оставляющей открытой длинную, белую шею.

Вот она, сука, – радостно выкрикнул Клим. – Созналась. Она яду подсыпала.

Тебя как зовут? – строго спросил ее Сосо.

Анна.

Зачем отравить меня хотела?

Бабенка стояла молча, вызывающе вздернув точеный носик кверху и выпятив грудь вперед, словно на параде, и только быстро пульсирующая под тонкой кожей шеи набухшая синяя жила выдавала ее страх и отчаяние.

Замечательно-с. Какая прелесть! – обрадовался Пантелеймон и, подскочив к ней, молниеносным движением воткнул в шею, прямо в пульсирующую жилу, вечное перо.

Бабенка дернулась, но Клим и Джурович удержали ее, схватив за руки, связанные за спиной.

Замечательно, – приговаривал Пантелеймон, наполняя молодой, алой кровью резервуар вечного пера. – Ну вот, не так уж и больно, милочка. – Он выдернул перо из вены, и по белой коже тут же побежала красная струйка.

Что капитан? – спросил Сосо.

Все знал подлец, – возмутился Клим.

Ему к ногам железяку привязали и за борт отправили. Пусть поплавает, – осклабился Джурович.

Хорошо, – кивнул головой Сосо.

Что с ней делать? – осведомился Джурович, кивнув подбородком на неудачливую отравительницу.

Ее ни в коем случае нельзя оставлять в живых. Ни-ни. – Пантелеймон, протестуя, так энергично замахал руками, как будто кто-то, из присутствующих здесь, предлагал отпустить ее на волю.

Все трое посмотрели на него, как на сумасшедшего.

Она же не только меня отравить хотела, – осуждающе покачал головой предвоенсовета, – она бойцов Красной армии отравить хотела. Судить ее показательным народным судом и расстрелять. Есть другие предложения, товарищи?

Нет, – коротко за всех ответил командарм.

Есть расстрелять, – обрадовался серб. – Разрешите идти?

Иди. – Сосо небрежно махнул рукой. – Да, Клим… Ты тоже пойди, погуляй. – Они подхватили бабенку под руки с двух сторон и поволокли к выходу, когда Сосо остановил их окриком: – Эй, Велько!

Слушаю, товарищ предвоенсовета.

Достань краску, напишешь новое название. «Святая Анна». Что за название для парохода? Неправильное название. Напишешь… – Он покрутил ус, слегка задумавшись. – Напишешь «Товарищ Пантелеймон». Понятно?

Так точно, товарищ предвоенсовета! – Держа левой рукой пленницу, откозырял правой Велько.

Хорошо, идите.

Он дождался, пока захлопнется дверь каюты, развернувшись, прошел к столу и стал за спиной Пантелеймона, старательно выводящего текст контракта. Буковки у него получались округлые, красивые, как в прописях. Алая кровь на плотной бумаге карты тут же высыхала, постепенно меняя цвет. Сначала буквы багровели, становились темно-коричневыми, а потом уж и вовсе черными.

Так, так, правильно, – одобрил текст контракта Сосо, читая его через плечо Пантелеймона. – Вот здесь только припиши. – Он протянул руку и ткнул пальцем в бумагу. – Контракт вступает в силу немедленно.

Но мне же еще необходимо поставить вопрос на голосование… – Пантелеймон оборотился к Сосо, задрав вверх голову.

Я тебя умоляю, Пантелеймон. К чему такие формальности между друзьями. Задним числом все оформишь. – Сосо по-дружески похлопал его по плечу.

Пантелеймон сделал требуемую приписку и протянул ручку Сосо – для подписи. Тот крупными буквами написал «Согласен» и подписался, после чего, не отдавая пера Пантелеймону, расстегнул шинель, достал из нагрудного кармана часы и, глянув на них, проставил под своей подписью число и время. Вернул перо Пантелеймону со словами:

Подписывай.

Он длинно и замысловато, со множеством кудряшек и завитушек расписался и, дав крови просохнуть, аккуратно, приглаживая сгибы большим пальцем, свернул лист вчетверо, потом вынул из кармана портсигар и вложил в него свернутый контракт.

С собой заберешь? – поинтересовался Сосо.

Что вы, как можно, – непритворно удивился столь наивному вопросу Пантелеймон. – Положено надежно припрятать. Чтобы никто не мог найти. – Пояснил он. – Иначе…

И где прятать будешь? – Сосо улыбался. Эта глупая возня с какой-то бумажкой, пусть и писаной кровью, его забавляла.

У пиратов южных морей… Тоже, кстати, от-тличные были ребята. Так вот, у пиратов было правило: если хочешь что-то надежно спрятать, прячь вместе с золотом. А золотишко то необходимо было сбрызнуть свежепролитой кровью. Вот поэтому, когда какой-нибудь пират отправлялся прятать клад, он брал с собой одного-двух подручных. Кончал их на месте, а их кровушкой окроплял свое золото. В этом случае клад никто найти не мог. – Пантелеймон ненадолго задумался, словно бы что-то прикидывая и высчитывая в уме.

Ну-ну, – подстегнул его заинтересовавшийся рассказом Сосо.

Да… Никому золото не давалось. Кроме того, кто его спрятал, естественно. Да и тех, чей кровью оно было полито. Но они, как говорится, уже переселились в мир иной. – Пантелеймон вдруг рассмеялся. – Хотя бывали случаи… – Он покрутил головой – это ж надо… Вот умора. Какой-нибудь чересчур самоуверенный деятель не добьет до конца подельника, зароет золотишко… А потом возвращается за кладом, а клада-то уже и нет-с.

Но какое отношение эта история имеет к нам? И к нашему контракту?

А-а… – Физиономия у Пантелеймона стала хитрющая-прехитрющая. – Самое прямое-с. Муж сей дамочки, да, да, той самой, которая собиралась вас отравить, спрятал на этом пароходе немножко золота-с. Так сказать, на черный день. Небольшой ящичек, – Пантелеймон руками показал его размеры, – с золотыми империалами. Но воспользоваться им не успел. Самарская ЧК не так давно его, как у вас замечательно выражаются, шлепнула. О наличии клада на корабле был осведомлен капитан. Хотя, признаться, он не ведал точного места. Но и его уже шлепнули. – Он захихикал. – И дамочка… Ее, я полагаю, шлепнут с минуты на минуту-с. Вот ее-то кровью мы золотишко и смочим. – Пантелеймон раскрутил вечное перо и продемонстрировал Сосо, что резервуар еще полон крови. – А заодно спрячем там и наш контракт. – Он покрутил в руке портсигар, как фокусник, демонстрирующий ловкость пальцев.

Ох, – тяжело вздохнул Сосо. – Легенды, предания, клады, заклятья… Чушь какая-то идеалистическая. А не проще ли его утопить? – Он кивнул на портсигар. – Вода контракта не попортит?

Вода крови не помеха. Утопить – это замечательно. Но лучше вместе с пароходом. И вместе с золотом.

И где же оно?

Здесь, – Пантелеймон ткнул пальцем в стенку каюты. – Если снять дубовую панель, – он принялся вытаскивать из своих бездонных карманов инструменты и раскладывать их на столе, – обнажится металлическая переборка. За ней-то и находится ящик с золотом. Там мы и спрячем наш контракт.

– … именем мировой революции к расстрелу!

Приговор огласил судья, он же прокурор, он же все судебное заседание в одном лице – командир одного из взводов батальона Джуровича. Комбат передал ему с рук на руки арестованную и приказал: «Чухлинцев, возьми трех бойцов и проведи суд над отравительницей. Предвоенсовета и командарма хотела отравить. Ну и шлепнешь, понятно. Не затягивай только». Приказал и убежал куда-то по своим делам.

Комвзвода Чухлинцев так все и сделал, как начальство приказало: взял трех бойцов, свободных от караула, отвел арестованную на нос и устроил короткое дознание. Как, что и почему? Арестованная молчала. Ну и ладно, морда буржуйская. Видали мы вас таковских. «А где-то я ее действительно видел», – подумал комвзвода. Почему-то ему показалось очень важным вспомнить, кто она такая, и где он ее мог видеть, прежде чем отправить на тот свет. Огласив приговор, он вместо того, чтобы отойти в сторону и коротко скомандовать: «Пли!», – шагнул к осужденной и резкими, нервными движениями руки стал рвать узел ее платка. Бойцы равнодушно взирали на происходящее. Конечно, комвзвода повел себя немного странно. Но при их-то работе… Станешь странным.

Наконец Чухлинцев справился с узлом и сорвал платок. Роскошные каштановые волосы волной легли на ее плечи. «Она! – тотчас же вспомнил он. – Та женщина, в честь которой назван корабль. Это ж надо, встретить в один день корабль, который ты своими руками строил и спускал на воду, и эту женщину». Тот июньский день тринадцатого года он запомнил на всю оставшуюся жизнь. И вовсе не потому, что это был день спуска «Св. Анны», и не потому, что он разбил тогда в кровь голову Митьке Алексееву, и, конечно же, не потому, что он напился тогда вдрызг пьяным. В тот день он увидел ее. Ее трудно было не заметить. Она была единственной женщиной среди сотен мужчин. И дело вовсе не в том, что она была красива и элегантна, а он захотел ее, захотел по-звериному. Именно в тот день он понял, что готов рвать зубами глотки, готов лить без счета кровь человеческую, только б не было так, что что-то ему недоступно лишь потому, что он, Герка Чухлинцев – работяга с сормовской верфи.

Свободны, – скомандовал комвзвода своим бойцам, – я приговор сам исполню.

Красноармейцы, нисколько не удивившись, взяли винтовки на ремень и, нестройно стуча подкованными башмаками по палубе, отправились в караулку.

Анна стояла, привалившись к фальшборту, опираясь на него связанными за спиной руками. Металл глубоко впился ей в кожу, но боли она не чувствовала – руки одеревенели.

Точно так же одеревенела, занемела ее душа после того, как узнала она о гибели мужа, а когда ее схватили, скрутив телефонным проводом заведенные назад руки, она и вовсе впала в какое-то сомнамбулическое состояние. Она невпопад отвечала, а то и просто игнорировала задаваемые ей вопросы, с полнейшим безразличием выслушала приговор. Она не боялась смерти, она ждала ее все последние дни. Ждала, как возможность вновь соединиться с любимым человеком.

«Жить… Жить хочешь? Пойдем, пойдем со мной. Я тебя спрячу, – чье-то жаркое дыхание согрело ей ухо, горячечный, бредовый шепот пробрался ей в мозг, коля его, как иголками, и заставляя его пробудиться, – будешь моей, только моей. Никто не узнает. Пойдем… Моей… Жить… Моей… Будешь жить…» – Какой-то здоровый, мордатый мужик навалился на нее, притиснул к борту и жадно шарил своими лапищами по телу, больно тиская ее плоть.

Анна почувствовала его мокрые губы у себя на шее, на лице… Не в силах оттолкнуть его, она отвела назад голову и резко бросила ее вперед, угодив лбом прямо ему в нос. От неожиданности он выпустил Анну из рук и отскочил на полшага. Она подалась назад, перегнувшись через борт, изловчившись, толкнула его в живот ногами и полетела вниз, в воду.

Все произошло так быстро, что комвзвода на мгновение застыл от неожиданности, а, сообразив, наконец, что преступница ушла, сбежала от него, ринулся к борту, выхватив из кобуры наган.

Сука, сука, сука… – вторил он яростным воплем каждой пуле, всаженной в воду.

Эта женщина так и осталась недоступной для него, Герки Чухлинцева – работяги с сормовской верфи.

Ну вот, и с дамочкой покончено, – сытым, довольным голосом произнес Пантелеймон, когда один за другим прозвучало несколько выстрелов.

Он только что закончил работу, поставив на место дубовую панель обшивки, и теперь собирал со стола инструменты, распихивая их по карманам. Сосо, скептически сощурившись, наблюдал за этой возней, посасывая трубочку и время от времени выпуская изо рта и ноздрей клубы сизого табачного дыма. Ящик с золотыми монетами действительно оказался за переборкой. Пантелеймон вскрыл его, вылил на монеты из вечного пера кровь той бабенки, потом засунул в тайник портсигар с контрактом, привалил его ящиком с золотом и вернул панели на место.

Замечательно-с, – резюмировал Пантелеймон, усаживаясь за стол и удовлетворенно потирая руки.

А теперь, дружище Пантелеймон, если не возражаешь, к делу, – вернул его на грешную землю Сосо. – У меня белые город с минуты на минуту взять могут, а я тут с тобой в игрушки играюсь.

Помилуйте, какие игрушки… – возмутился рыжий черт.

Сосо выставил руку ладонью вперед, призывая его остановиться и не цепляться к словам.

Пантелеймон, мне мало их остановить, мне необходимо их разбить в пух и прах. В пух и прах, – повторил он.

Ну, хорошо. Как скажете. – Все еще дуясь, согласился Пантелеймон. Он расстелил на столе карту. Центральный участок фронта на ней отсутствовал, вместо него зияла дыра. Это была как раз та осьмушка, которую он выдрал, чтобы написать контракт. Но это нисколько не смутило его. – Я соберу их здесь, в районе станции Воропоново. Место удобное. Балочка. – Пояснил он, тыча пальцем в дыру на карте. – А вы, уважаемый Сосо, за ночь подтянете туда всю свою артиллерию. И утром ка-ак… Понятно?

Снарядов у нас маловато, – пожаловался Сосо.

Ладно. Подброшу. – Он достал из кармана огрызок карандаша, малюсенький блокнотик и что-то черкнул в нем.

А если белые не будут ждать до утра и прорвутся сегодня, сейчас?

Все. Сегодня боев больше не будет, – успокоил его Пантелеймон.

Ну что ж, тогда… – Сосо, довольный состоявшейся беседой, принялся подкручивать кончики своих усов.

Что ж… Пойду. – Пантелеймон встал из-за стола, намереваясь попрощаться.

За дело, за дело, дорогой товарищ. – Сосо пожал ему руку, похлопал по плечу и, приобняв, проводил до двери.

Оставшись один, он крутанул ручку телефонного аппарата, снял трубку и очень спокойно, тихим голосом попросил: – Соедините меня с Куликом. – Через пару минут ожидания, когда в трубке, наконец раздался прерывающийся голос запыхавшегося Кулика, промолвил: – Товарищ Кулик, подъезжайте ко мне. Да, через полчаса. Да, у себя в салон-вагоне.

Командарм стоял у трапа, облокотившись о перила, и тупо, с тоской в глазах смотрел на берег. Все складывалось куда как скверно. Проклятый городишко! «Одно из двух, – думалось командарму. – Либо жизни здесь лишишься, либо с карьерой распрощаешься. Неизвестно, что хуже. – Он внутренне усмехнулся. – В первом случае придется отвечать перед Господом Богом, а во втором – перед самим Львом Давыдовичем. Это все Сосо… Он виноват. Втянул меня. Да если б не он, разве б я посмел Льву Давыдовичу перечить… А теперь отвечать придется».

Кто-то хлопнул его по плечу. Командарм резко обернулся, намереваясь обругать наглеца. Сосо. Веселый, глаза лучатся, широкая улыбка встопорщила холеные усищи.

Пойдем, Клим. – Он ступил на трап и потянул за собой командарма.

Куда? – изумился Клим.

Домой, домой. – Он снова потянул его за рукав. – В родной вагон.

Не в силах сопротивляться, недоумевающий, павший духом командарм последовал за ним. Едва они сошли с трапа, как к ним подлетел Джурович.

Товарищ предвоенсовета, ваши приказания выполнены. Преступница осуждена и расстреляна. Название… Дописывают. Слово больно длинное, товарищ предвоенсовета.

Сосо повернулся и глянул на нос парохода. Бронзовые буквы названия «Св. Анна» были уже сорваны, а на их месте красовалась кривая надпись «Товарищ П», сделанная ржаво-рыжей охрой.

Сойдет и так, – предвоенсовета небрежно махнул рукой. – Мы отправляемся домой, в салон-вагон. Обеспечишь безопасный переезд.

Есть обеспечить безопасный переезд! – Неизвестно чему обрадовался Джурович.

И еще. Пароход этот отведешь на глубину и затопишь. Немедленно. В моем присутствии.

Есть затопить немедленно! – Отрапортовал комбат и бросился исполнять приказание.

За ночь вся артиллерия красных была собрана на центральном участке фронта, а поутру белые, словно лишившись разума, вместо того, чтобы продолжить осуществлять стратегию, до сих пор приносившую им успех, собрали все свои силы в районе станции Воропоново, и парадными колоннами торжественным маршем двинулись на город. Артиллерия красных била в упор, наверняка. Снарядов не жалели. Армия генерала Краснова перестала существовать в считанные минуты. Ее жалкие остатки в панике бежали прочь от Царицына.

* * *

Конрад Баумайстер открыл глаза и прислушался. Тихо. Хорошо. Только Герти мирно сопит рядом. Он осторожно, чтобы не побеспокоить жену, выбрался из-под перины, нащупал босыми ногами домашние туфли, снял с головы ночной колпак, бросив его на подушку, и пригладил обеими руками волосы. Он встал с кровати, не зажигая света, наощупь, нашел свою одежду и, неслышно ступая, крадучись, выбрался в соседнюю комнату. Вчера, болтали, красные сильно побили казаков. Благодарение Господу, у них в Сарепте вчера уже не стреляли. Бой шел где-то севернее. Канонада была – ой-ой-ой. А сейчас хорошо. Тихо. Конрад зажег керосиновую лампу, поставил на место колбу, прикрутил фитиль, добившись ровного, без копоти, горения. Принялся одеваться.

Вчера по многодневной привычке они еще затемно забрались всей семьей в подвал. А сегодня… «Пусть поспят сегодня подольше, – решил он. – Похоже, не врут люди». Во всяком случае, вчера в Сарепте было тихо, и они, просидев несколько часов в подвале, решились подняться наверх, в дом. Но на улицу – ни-ни. Только поздно вечером, в темноте, Конрад пробежался по соседям – обменяться мнениями. В этом беспросветном кошмаре, в который нежданно-негаданно превратилась его жизнь, радовало только одно – у него было четыре дочери и ни одного сына.

Одевшись, он вышел во двор. Заря уже выжелтила небо на востоке. Иней, покрывший землю и черепицу крыш в молочно-сером, еще неверном свете, казался седым, как пепел. Конрад глубоко вздохнул, набрав в легкие вкусного, пахнущего легким морозцем осеннего воздуха. Хорошо. Тихо.

Конрад открыл мастерскую и в полутьме заученными, доведенными за десятилетия до автоматизма движениями принялся готовить к работе инструмент, доставать из сушилки и выкладывать рядом с верстаком доски. Материала было явно маловато, а заказов в ближайшие дни Конрад ожидал немало. Ему захотелось забраться повыше и поглазеть, как там обстоят дела у соседей.

Солнце уже взошло, залив окрестности розоватым светом. Конрад приставил лестницу к крыше мастерской и вскарабкался на самый верх, усевшись на конек. Вон, у Майснеров всю крышу разворотило снарядом. Да… А у Шахтов дед преставился. Старый был, а может, со страху… Да… Гробы понадобятся. Обозрев дома соседей, Конрад оборотился в сторону Волги. Могучая река и узенькая полоска берега, над которым повис оранжевый шар солнца. На песчаной косе, отделяющей сарептский затон от основного течения реки, что-то чернело. «Бревна», – мелькнула догадка. Время от времени река преподносила подобные приятные сюрпризы, но следовало поторопиться, пока бревна не углядел кто-нибудь еще.

Дом Баумайстеров стоял на самом берегу сарептского затона. Конрад слез с крыши и заторопился на берег – к лодке, но, выходя со двора, притормозил и вернулся в мастерскую за инструментом.

Это были три хороших, длинных бревна. Где-то выше течением их оторвало от большого плота, и теперь река принесла их и выбросила на песок сарептской косы. Одним концом они зацепились за дно и осели на мелководье, второй же конец, где они были скреплены стальной проволокой, плескался на глубине. Конрад привязал к проволоке веревку и закрепил ее на корме своей лодки. Сел за весла, поднатужился, и бревна, нехотя, медленно поползли по грунту. Главное было – стронуть их с места. Дальше пошло легче.

Еще один ответственный момент – на входе в затон. Бревна все никак не хотели поворачивать за лодкой, а течение грозило выбросить их на мель. Но Конрад выгреб, справился и, не торопясь, размеренно погреб к своему лодочному сарайчику. Бросив весла, он решил немного передохнуть после тяжелой работы. Обернувшись назад, нашел глазами дом своего конкурента Кугеля. С радостью подумал: «Глупый, ленивый, толстый Кугель еще спит, а я уже бревна везу».

Уже недалеко от берега его бревна, видимо, зацепившись за что-то, встали на месте и никак не хотели двигаться за лодкой Конрада. «Там внизу, наверное, есть еще одно бревно-топляк, – догадался он. – Оно-то и зацепилось за дно. Хорошо, инструменты с собой. Надо разрезать проволоку, – сообразил Конрад, похвалив себя за предусмотрительность, – а потом перевезти бревна поодиночке».

Он перепилил проволоку и толкнул веслом бревна – чтобы расплылись в стороны и дали всплыть топляку. Но четвертое бревно все никак не хотело всплывать. Тогда Конрад опустил весло за корму и пошурудил им вправо-влево, всматриваясь в воду. Там вдруг что-то забелелось, и пока он соображал, что к чему, на поверхности показалось женское лицо, а потом и все тело утопленницы.

«Мой Бог!» – воскликнул Конрад, похолодев от ужаса. Вода еще не испортила лица этой молодой женщины, лишь кожа приобрела голубой оттенок.

Первый страх прошел, и он, преодолев отвращение, всмотрелся в ее черты. «Нет, это не из наших», – решил он и оттолкнул утопленницу веслом. Тело медленно погрузилось в глубину, скрывшись из виду.

Конрад торопливо перекрестился и принялся связывать свои бревна.