Чмоки, чмоки, чмоки. Ба-ба-ай… – Выйдя из машины, Ирка с преувеличенной старательностью исполнила обряд прощания гламурных барышень.

Кривляка… Пока. Дверь захлопни, – ухмыльнулась Анна.

Нежненько притворив дверцу (эти владельцы автомобилей вечно вопят по поводу своих дверей), Ирка, нагруженная пакетами, направилась в сторону своего подъезда. Анна дождалась, пока она скроется за дверью, и двинула «Жука» в сторону кольцевой дороги.

Иркины «чмоки» предназначались не столько Анне, сколько ее вполне гламурному автомобилю. В свое время, когда Анна покупала его, отец и Ирка помогали ей сделать выбор. Этого «Жука» кислотно-розового цвета выбрала именно Ирка.

Может быть, вон ту? – усомнился в Иркином выборе отец, указывая на такой же «Фольксваген», но только темно-синего цвета. – Она как-то посерьезнее выглядит…

Надоело мне быть серьезной. И так я у вас сама серьезность… Начиная с детского сада, – возмутилась Анна. – Жаль, что нет с ромашками… Придется брать вот этот – розовый.

Так что ее «Жук», можно сказать, Иркин крестник. Анна выехала на кольцо и разогналась до разрешенных ста километров в час. Правда, на электронных табло, расположенных над дорогой горела надпись: «Осторожно, мокрая дорога. Максимальная скорость – 80 км/ч». Сегодня целый день лил, то останавливаясь, то принимаясь вновь, вполне основательный, но от того не менее нудный дождь. Солнцу за весь день так и не удалось, хоть на минутку, пробиться сквозь плотную пелену свинцово-серых облаков, еще с ночи накрывших город.

Но путь от Конькова до Измайлова неблизкий, время уже позднее, так что приходилось поторапливаться. Сегодняшний длинный день несколько утомил Анну. Дождь заставил ее утром сделать выбор в пользу автомобиля и, отправившись к десяти часам в риэлторскую контору, она начала день с выматывающей душу езды по московским улицам, забитым в этот час многочисленными заторами и пробками. Разговор с риэлторами также получился непростым.

Чем больше проходило времени с того дня, когда ей довелось убедиться в измене любимого человека, тем менее острым становилось желание отомстить. Да и сам способ мести, выбранный ею, уже не казался столь удачным и правильным, как ранее. Конечно, выкинуть Вадю из квартиры, в которую он после многолетнего бытового неустройства был буквально влюблен, это – сильный ход. Но Эдя-то здесь причем? Он никогда ничего плохого ей не делал. Можно даже сказать, наоборот. Поэтому Анна, занявшая было поначалу жесткую позицию по отношению к компаньонам, смягчилась и решила не продавать принадлежащую фирме квартиру.

Наверное, Анне нужно было бы сообщить риэлторам о своем решении по телефону или электронной почте, но она предпочла поступить иначе. Риэлторы, узнав о ее решении, сразу же набились в комнату для переговоров в количестве четырех человек и принялись прессовать Анну по полной программе. Уж больно им не хотелось упускать столь заманчивый кусок. Они и уговаривали, и цену повышали каждые полчаса, и условия оплаты предлагали самые-пресамые, но Анна упорно стояла на своем. Тогда они поменяли тактику и стали говорить о затратах, уже сделанных ими, об огромном количестве проделанной работы по подбору клиентов, стали грозить санкциями и судебным разбирательством. Строго говоря, они, конечно же, были правы, и Анна не могла не признать этого. Пришлось пойти им навстречу. Договорились контракт не разрывать, но его выполнение заморозить на два месяца. «Ну что ж, – подумала она, уже выйдя из офиса и направляясь к своему веселенькому «Жуку», – вопрос подвешен… А что будет через два месяца?.. Там посмотрим».

Разговор с риэлторами был долгим, трудным, и ей захотелось снять напряжение, расслабиться, просто поболтать ни о чем и в то же время обо всем. Может быть, даже поплакаться в жилетку…

А дождь все лил и лил…

Привет, подружка. Что-то мы давно с тобой не виделись. Давай встретимся. Прямо сейчас. Потреплемся, по магазинам прошвырнемся… – деланно бодрым голосом предложила Анна, прижимая телефон к уху. – Ты с работы удрать сможешь?

Ирка, единственная подруга еще со студенческих лет, работала главбухом в какой-то фирмочке.

Ask… – заверила она. – Ты сейчас где находишься?

Я? – переспросила Анна. – На Лесной.

Сейчас скажу шефу, что меня срочно в налоговую вызывают… Слушай, Ань, а давай в Охотный мотнемся, а потом можно в ГУМ… – Иркин энтузиазм клокотал и пузырился, как кипяток.

Только не туда, – испугалась Анна. – Я сегодня на машине. Парковаться замучаюсь. Лучше я подхвачу тебя на Ленинградке, как обычно, и поедем в Стокманн или в Крокус…

Ладно, – не раздумывая, согласилась Ирка. – Через пятнадцать минут у часового завода.

Девушки разгуливали по гипермаркету, переходя из бутика в бутик. Выбирали, примеряли, оценивали, потом снова выбирали, примеряли… Изредка что-то покупали. Без умолку болтали о моделях, фасонах, сезонных тенденциях и прочих важных и интересных вещах, потом устроили себе перерыв, отдохнув в кинотеатре. После этого опять бродили по магазинам и только вечером вспомнили, что у них сегодня во рту маковой росинки не было.

Нет, но туфли я просто шикарные отхватила, – с восторгом сказала Ирка, вертя в руках туфельку, когда они устроились за столиком псевдояпонского ресторанчика. – На осень…

Знаешь, а я от своего Вади ушла, – перебила ее Анна.

Да ты что? – искренне испугалась Ирка. – Совсем сдурела, подруга? Такой красавчик, вылитый Леонардо ди Каприо… Какого тебе еще рожна нужно?

Понимаешь… – Анна залилась краской. Даже теперь она испытывала неловкость и стыд за ту ситуацию, в которой ей довелось побывать. – Я его застала… с другой женщиной.

Кошмар! Это когда ты в командировку в Германию летала? Ну, прям как в анекдоте; возвращается муж из командировки… А у тебя все наоборот… Ой, извини меня, дуру набитую… – Ирка только сейчас заметила пламенеющий румянец, пятнами покрывший лицо Анны. – Я и не думала, что ты так серьезно к этому относишься. Считала, что у вас так… Просто…

Анна пожала плечами. Она уже снова овладела собой и могла говорить спокойно, не опасаясь, что непрошеные слезы вдруг покатятся из глаз, а к горлу подкатит мягкий, душащий ком:

Я любила его, и мне казалось, что он тоже любит меня… Замуж за него собиралась… Не знаю… Наверное, я все себе напридумывала.

Мерзавец. – Ирка сделала глоток и поставила бокал на стол. Двумя длинными ногтями выудила сигарету из пачки, прикурила и глубоко затянувшись, медленно выпустила к потолку струйку сизого дыма. – Все они такие… Скоты. – Она взяла бокал с вином, сделала еще один глоток. – Ну, любовь – это еще туда-сюда… Это я могу понять и даже представить. Но замужество… Зачем тебе это нужно? Ты еще скажи, что ребеночка хочешь завести.

Да, хочу, – с вызовом ответила Анна. – Если не сейчас, то когда же? Ну, не в сорок же лет…

Не знаю, не знаю… – Ирка состроила физиономию, долженствующую изобразить, по ее мнению, крайнюю степень сомнения. – Все эти памперсы-шмамперсы, пеленки-распашонки… Все это меня как-то не вдохновляет. Не знаю… Ведь это на несколько лет превращает тебя в опустившуюся, прикованную к дому дуру. А им только этого и нужно. Они спят и видят, как превратить тебя в бессловесную машину по производству детей и ведению домашнего хозяйства. А они тем временем будут других баб обслуживать… Нет, это не для меня. Все эти замужества… Знаешь, я теперь даже просто пожить гражданским браком не соглашаюсь. Хватит, пару раз напоролась уже… Раз предлагает, значит, у него куча грязного белья накопилась и гора немытой посуды в мойке.

Анна пожала плечами, ничего не ответив.

Женщина должна быть свободной. Подожди, тебя еще разок чухнут таким вот образом, будешь думать так же, как я, – уверенно заявила Ирка. – Нет, я, естественно, за монашеский образ жизни не агитирую. Если попадется достойный кадр… то можно его и полюбить немножко. И то, нужно еще проверить, достоин ли он того. А то ведь они все надуваются, а на поверку – пшик…

Цинизм, Ирка, это конечно здорово, но хочется иногда все-таки расслабиться…

Вот ты и расслабилась, – поставила жирную точку Ирка.

Я ей, понимаешь, в жилетку собиралась поплакаться, а она, вместо утешения, воспитывать меня взялась, – возмутилась Анна.

Ирка загасила сигарету в пепельнице и, широко расставив руки, с чувством продекламировала:

О, несчастное дитя мое! Приди, приди ко мне! Прильни к груди моей! Ороси ее своими горючими слезами!

Анна рассмеялась, а следом за ней – и Ирка. А сразу после ужина Анна отвезла подругу домой.

Дождь прекратился, но видимость от этого стала только хуже. Взвесь жидкой грязи, рассеивающая яркий свет ядовито-желтых уличных фонарей, повисла над дорогой, облепляя машину со всех сторон. Анна сбросила скорость и включила противотуманные фары, но помогло это мало. «Ничего, – решила она, – поеду потихонечку. Ну, подумаешь, приеду на двадцать минут позже… Все равно сразу лягу спать. Может быть, Нюточка сегодня приснится». – Подумала она с надеждой.

Чудесная, непостижимо правдоподобная, удивительная Нюточка являлась ей во сне всего лишь дважды. В тот самый день, когда Анна вернулась в Москву из командировки. Она, удивленная и заинтригованная этими удивительными снами, вернее обилием фактов и мелких бытовых деталей, в них присутствовавших, долго приставала к матери, заставив вспомнить все, что ей известно о предках. Но известно было не так уж много.

Прадед Арсений был богатым человеком, но за годы гражданской все состояние было потеряно. Когда красные окончательно взяли Самару, Арсения арестовали. Видимо, требовали выдать золото и другие ценности. Но у него ничего уже не было, кроме старенького пароходика, который ему до поры до времени удавалось спасать от всевозможных реквизиций на нужды воюющих сторон. Но пароходик этот и так, и так достался большевикам. Недели через две Арсения расстреляли. Прабабка Анна, получив это известие, ушла из дому и пропала без вести. А мать ее, прождав еще какое-то время в Самаре, забрала детей и уехала к себе на родину, в Кинешму. Жить им в Самаре было уже негде. Из собственного дома их выкинули практически сразу же после взятия города красными. Какое-то время они ютились во флигелечке вместе с бывшей прислугой. А потом их выбросили и оттуда. Да и слишком прочно в Самаре к ним приклеился ярлык буржуев-мироедов. А в Кинешме у нее оставался собственный домишко, знали ее там как человека маленького, незаметного, вдову то ли аптекаря, то ли краснодеревщика.

Но видимо, кой-какое золотишко все-таки оставалось, поскольку немолодая уже женщина в одиночку сумела в очень непростое время поднять и поставить на ноги двух ребятишек. И даже дать им высшее образование. А может быть и не оставалось ничего… Все это так… Домыслы. Главным в этой истории для Анны было то, что в ней фигурировал какой-то пароходишко, так же как и во сне.

Осталась от прадеда Арсения и прабабки Анны та самая фотография, которая висит теперь у них в гостиной. Анна нашла потом хорошего фотографа и попросила ее увеличить так, чтобы лицо прабабки было видно во всех деталях. Анна действительно оказалась похожа на свою прабабку, как две капли воды.

А далее последовал рассказ о бабушке, о ее непростой судьбе, так тесно переплетенной с судьбой ее страны, которую она пережила всего лишь на восемь лет. О войне, эвакогоспитале, о санитарном поезде, которым командовала бабушка, о ее любви к женатому человеку и их фронтовой семье. После войны он вернулся к семье, и бабушка осталась одна. А в сорок девятом они случайно встретились на какой-то медицинской конференции. И снова вспыхнула их любовь. И снова бабушке пришлось мириться с ролью любовницы женатого человека. В пятьдесят втором она, уже будучи в зрелом возрасте и окончательно отчаявшись завести нормальную семью, решилась родить себе ребенка. А это было тогда непростым решением. В том же году ее любимого посадили. Оттуда он уже не вернулся.

Анна никогда не задумывалась, почему у нее нет дедушки по материнской линии. Ну, одна бабушка, и одна… Это воспринималось, как данность. Анна удивилась собственной нелюбознательности и … наверное, глупости. Ведь когда ушла бабушка, Анне было уже двадцать лет. А она так никогда и не удосужилась поговорить с ней по душам… Странно… Милая, добрая, привычная домашняя бабушка и такая трудная, трагическая любовь…

После этого Анна не могла не задать себе вопрос: «А я? Люблю ли я Вадю? Или любила? Или…» И как она в поисках положительного ответа ни пыталась анализировать себя и свои чувства, припоминая малейшие детали их отношений, по всему получалось, что не было никакой любви. Ни с его, ни с ее стороны. А что было? Конечно, ей польстило, что такой красавчик как Вадя стал оказывать ей знаки внимания. А как красиво он ухаживал… Каким заботливым, тонким и чувственным умел быть. Конечно, это не могло не вызвать ответной реакции с ее стороны. Но… во-первых, она и сама не уродина, а во-вторых, теперь-то ей совершенно ясно, что такое поведение Вади не исключение, а норма. Он так ухаживает за любой женщиной до тех пор, пока она не становится его. Он не способен искренне любить какую-то одну женщину. Он любит их всех и никого. А она, глупышка, приняла это чучело птицы счастья за настоящее, живое чувство.

Чем больше она думала о произошедшем, чем тщательнее анализировала последние два года своей жизни, тем яснее ей становилась собственная ошибка. Галантный кавалер и фат Вадя, невзрачный хитрован и трудяга Эдя… Эти парни, к которым она пришла работать, мгновенно создали вокруг нее атмосферу восторженного обожания и уважительного преклонения. Поначалу Анна и воспринимала их, не разделяя, как единое человеческое существо, только имеющее два лица. Эдакий Вадя-Эдя. А потом она купилась на Вадины штучки. И мстить за измену, она решила им обоим, как единому целому. Но влюблен-то в нее был именно Эдя. Теперь она это отчетливо видела. «Да, у него некрасивое лицо, у него лысина и торчащий животик… Но он надежный, честный, целеустремленный и работящий. И… он любит меня», – сделала окончательный вывод Анна.

Теперь она испытывала стыд за свой последний разговор с Эдей и желание присвоить себе общую квартиру. Право слово, мелкий негодяй Вадя был не достоин таких радикальных решений. А Эдя… А Эдю она обидела совершенно незаслуженно. Правда, сегодня ей удалось заморозить процесс продажи этой треклятой квартиры, но предстоит сделать еще самое трудное – извиниться перед Эдей и попытаться как-то найти общий язык.

Тогда, готовясь к разговору с Эдей, она мучительно изобретала причину, заставляющую ее покинуть фирму. И тут как нельзя кстати пришелся мамин рассказ про пароход, так удивительно подтвердивший то, что поведала ей приснившаяся прабабка. Анна понимала, что причина эта слишком легковесна и несерьезна, но она решилась мстить, и никакие сомнения уже не могли остановить ее. Эдя тогда буквально умолял ее не покидать фирму, он даже от Вади был готов избавиться, лишь бы Анна осталась. Но она была непреклонна.

Эдя сидел перед ней расстроенный до чрезвычайности.

Ань, я тебя прошу, подумай еще, не торопись, – он поскреб гладко выбритую щеку короткопалой пятерней. – Съезди в отпуск, к теплому морю куда-нибудь. Отдохни месячишко, погрей кости. За мой счет, разумеется. А тем временем ты все спокойно обдумаешь. Знаешь, как бывает; эмоции уйдут, останется трезвая оценка ситуации и здравый расчет. Вернешься, вынесешь свой вердикт. Я тебя уверяю, какое бы ты решение ни приняла, все будет по-твоему.

Нет, Эдя, нет. – Она отрицательно покачала головой. – Нет никаких эмоций. Я просто ухожу по семейным обстоятельствам. Я тебе уже говорила. Предание, все такое… У моих стариков блажь. А я, как послушная дочь, волей-неволей должна поучаствовать в этом мероприятии. Так что, извини…

Эдя поцокал языком, потом криво ухмыльнулся.

Неделю думала, а лучше этой абракадабры ничего не придумала. – Он тяжело вздохнул. – Ань, я все понимаю. Ты решила нас наказать: меня и Вадьку. – Анна хотела что-то возразить, но Эдя жестом остановил ее. – Не перебивай. Дай сказать. Я признаю, что мы это заслужили. Нет, нет, ты послушай. Я говорю это искренне, без всякой рисовки. О Ваде не будем. С ним все ясно, растленный тип. Непонятно только, как ты этого раньше не поняла… Я обязан был тебя предупредить сразу же, как только ты к нам пришла. Но… мне было неудобно говорить с тобой на эти темы. А потом… Я и не знал, что у вас… отношения. – Эдя заметил, как сначала побагровели ее уши, а потом румянец начал переползать на щеки. – Я узнал только где-то около года назад. Вадька пришел и заявил, что вы будете жить в нашей квартире. Я, честно тебе скажу, был потрясен. Ну, я же знаю… какой Вадька на самом деле. И я его попросил тогда, извини, не морочить тебе голову. А он засмеялся и ответил, что вы собираетесь пожениться, а мне… не стоит лезть в чужие дела. Я виноват перед тобой, Ань. Именно тогда я обязан был поговорить с тобой. И рассказать тебе всю правду об этом человеке. Нет, ты не думай, я не собираюсь хулить его. Просто он ищет в женщинах то, чего в них, наверное, нет. И вот он все ищет, ищет… И будет искать всю жизнь. Я мог тебя защитить. Но не сделал этого…

Эдя, мы – деловые люди. Так что давай без этого… Без розовых соплей, – жестко оборвала его Анна. – Что было, то было. Прошлого уже не вернешь и ничего в нем не исправишь. Решение принято, и менять я его не собираюсь. Нам остается только нормально, сохранив человеческое лицо, расстаться. Я… Я честно и добросовестно трудилась, и, считаю, есть и моя доля в достижениях фирмы.

Эдя поднял руки ладонями вперед, как бы сдаваясь в плен.

Кто бы возражал…

Так вот… Я обеспечила тебе немецкий заказ. Его стоимость – три миллиона евро. Это хорошая цена. Ты это прекрасно знаешь. Затрат по этой работе будет на восемьсот-девятьсот тысяч. Максимум – миллион. Два миллиона чистого навара. Да, там будут определенные бухгалтерские проблемы, но это все решаемо. Итак, два миллиона… Грубо говоря, на мою долю приходится шестьсот пятьдесят тысяч. Возражения есть? – Чуть-чуть склонив голову влево, Анна буровила его испытывающим взглядом.

Эдя снова поднял руки вверх.

Кто бы возражал…

Замечательно. В ближайшую неделю-две, три от силы, придет аванс – миллион. Сто двадцать пять тысяч из него надо будет отдать Ольге, Куртовой жене. Если из оставшихся ты выплатишь мою долю, то у тебя еще останется приличная сумма для того, чтобы запустить работу. – Анна взяла небольшую паузу, чтобы перевести дух. – Ты был прав, когда говорил, что нам вместе работалось хорошо. И прав в том, что никогда не пытался меня надуть. Не думай… Я ценю это. И доверяю тебе. Если ты пообещаешь, что из аванса, как только он придет, ты выплатишь мою долю, то… Мне достаточно твоего слова.

Аня… – Эдя поднялся на ноги, порыскал взглядом по кабинету и, обнаружив тарелку с круассанами, направился к рабочему столу. Анна напряженно следила за его эволюциями. – Ешь. – Эдя притащил круассаны и поставил их на столик перед Анной. – Кофе холодный… И только одна чашка. Давай, по чашечке закажем. Ты не против? Это единственное, что она умеет хорошо делать. – Сказал он, имея в виду Ниночку.

Не хочу, спасибо.

Ладно, а я обойдусь холодным. – Эдя снова поднялся с кресла и сходил за чашечкой кофе, стоявшей у него на столе. Он с хрустом заглотил круассан и одним глотком запил его холодным кофе. Потянувшись, взял с тарелки еще один. – Извини, голод замучал… – Он виновато улыбнулся и запихнул в рот круассан. Прожевав, сказал: – Извини, я когда волнуюсь, всегда жрать хочу. А сейчас я сильно волнуюсь… Ань, спору нет, ты должна получить свою долю. Но… Ты правильно сказала, мы с тобой – деловые люди. И я тебе делаю деловое предложение. Об этом никто не должен знать. Даже Вадька. Да, да. Я его кидаю. Не смотри на меня так. Он к этому делу вообще никаким боком… А с тобой не хочу так… Ань, это абсолютная тайна. Кроме меня об этом знает только мой человек в мэрии, ну и на самом верху кое-кто, кто все это дело заварил. Понимаешь, есть решение о сносе одного крупного объекта в центре и строительстве на этом месте отеля. Тендер будет, якобы, открытый. Участниками будут несколько московских компаний и транснациональная корпорация. Серьезная контора. У них гостиничный бизнес по всему миру. Но им ничего не светит. И они знают об этом. Выиграет наша московская фирма. Начнет работать, в смысле, разбирать объект. Все тип-топ. А потом транснационалы купят эту самую московскую фирму. Въезжаешь?

Анна утвердительно кивнула.

А ты-то здесь при чем? – поинтересовалась она.

Мне нужно четыре миллиона, чтобы приобрести долю в этой самой московской компании. Два-два двести даст немецкий заказ. Это ты правильно посчитала. Миллион-миллион двести – квартира на Жукова. Тысяч триста-четыреста я у себя по сусекам наскребу. Что-то ты подбросишь. Недостающее – пробегусь по знакомым, соберу. А может быть, заказик какой-нибудь неожиданный прорежется… Но сроку на это дело – полгода за все про все. Транснационалам этот же пакет обойдется раз в десять-двенадцать дороже. Половину получает мой человек в мэрии. Значит, на нашу долю придется двадцать-двадцать четыре миллиона. Ну, как тебе, а? – Он посмотрел на нее испытывающим взглядом. Так смотрит пятилетний мальчуган, разложивший разноцветные фантики и прочие свои сокровища перед чрезвычайно симпатичной ему сверстницей. Оценит ли? – Двадцать миллионов евро! Это уже что-то. На эти деньги можно заводишко какой-никакой прикупить. Я, честно говоря, уже присмотрел один. В Калужской губернии… Конечно… Я понимаю… Этих денег маловато, но ничего… Для начала хватит. А дальше мы раскрутимся…

Анна улыбалась.

Зачем тебе завод, Эдя? Тем более в Калужской области.

Ну, понимаешь… Мы имеем дело с новейшими технологиями. И постоянно есть соблазн что-то запустить в производство, выбросить на рынок… Когда у тебя нет своих производственных возможностей, это так обременительно. Надо кого-то убеждать, упрашивать… И потом… Это совершенно иное мироощущение, иная жизненная философия! – Видя, что Анна внимательно слушает его, Эдя вдохновился необычайно. – Быть производителем…

Эдя… – перебила она его. – Это же азбука. Производственные инвестиции относятся к разряду наиболее долго окупающихся и наименее рентабельных. И… У нас это… немодно. Так что… Зачем тебе завод, Эдя? У тебя есть какое-нибудь рациональное объяснение?

Он бросил взгляд на пустую тарелку, потом порыскал взглядом по кабинету, как бы ища там ответа на заданный вопрос, и, не найдя искомого, как-то сразу погрустнел и стушевался.

Знаешь, – начал Эдя, – мы с Вадькой с рождения жили в одном доме. Дом этот – ведомственный, заводской. И его, и мои родители работали на этом заводе. И в садик мы ходили в ведомственный. И школа, считай, тоже была ведомственной. Девяносто процентов учеников были наши, заводские. Нас частенько водили на завод на экскурсии, не реже раза в год. И разговоры дома… В институтские годы все производственные практики мы также провели на нашем заводе. До сих пор лучший запах для меня – это запах металлической стружки и разогретого масла. Мне как-то довелось увидеть, как директор идет по центральному проходу сборочного корпуса. Люди с ним здороваются, он отвечает кивком головы. Подошел к какому-то рабочему, обменялся рукопожатием. Тот стал ему что-то рассказывать, жестикулировать, на что-то указывать рукой. Они вместе прошли к какой-то железке, стали там что-то рассматривать. Потом туда прибежало еще несколько человек, расстелили чертежи… Знаешь, длинные такие синие простыни. Директор и все остальные склонились над ними, потом опять смотрели железки… Директор что-то говорил подошедшим, тыкал пальцем в чертежи, указывал на рабочего, потом опять на чертежи… И я представил, что когда-нибудь я тоже вот так вот пойду по проходу… В 94-м, когда мы поступали в вуз, завод еще жил полнокровной жизнью, а в 99-м – это был почти труп. Идти туда уже не было никакого смысла. Но я решил для себя, что я еще вернусь туда. И вернусь хозяином, и пройду все-таки… В конце концов, не важно, этот ли завод или какой-нибудь другой… А тем более, если он не один, если это целая корпорация… Но это в любом случае настоящее, большое дело, нужное людям. Тысячам, которые там работают, десяткам и сотням тысяч, которые приобретают эту продукцию… – Он остановился и с надеждой посмотрел на Анну. – Понимаешь?

Улыбаясь, она поднялась с кресла и подошла к Эде. Наклонившись, слегка коснулась губами его щеки, а ладошкой взъерошила ему редкие волосы, прикрывающие лысину.

Ты, оказывается, романтик, Эдя, – продолжая улыбаться, констатировала Анна. – Таким ты мне нравишься гораздо больше, чем сухарем-занудой, которым ты, оказывается, стараешься притворяться. Ты сейчас так увлеченно рассказывал, а я сидела и слушала. И неожиданно для себя вдруг поняла, что я по натуре не собственница. – Она обошла кресло и встала позади него, облокотившись на спинку. – Меня совсем не привлекает, вот как тебя, обладание капиталом, активами… Еще менее для меня привлекательны заботы и проблемы, с этим связанные. Я не гожусь в совладелицы каких-либо производственных активов. Меня это не интересует. Меня интересует всего лишь стабильная, приличная заработная плата. И все. Я поняла тебя, Эдя. Постарайся и ты понять меня. Итак, что ты думаешь по поводу моих шестисот пятидесяти тысяч? – Заметив, что он порывается встать, она удержала его в кресле, положив ладонь на его плечо.

Аня, через год отдам с процентами. С превеликим удовольствием, а сейчас, не обессудь, не могу.

Ну что ж, тогда и ты не обессудь. На такой случай я приготовила запасной вариант. Не хотелось к нему прибегать, но ты сам меня вынуждаешь. Придется продать нашу квартиру. У меня есть предварительная договоренность с риэлторами. Они сходу дают мне семьсот тысяч. А вы; ты и Вадя, если у вас совсем нет совести, можете потом подавать на меня в суд.

Я тебя умоляю, только не делай этого, – простонал Эдя.

Алые стоп—сигналы огромного, как грузовик, внедорожника неожиданно возникли перед самым носом. Анна ударила по педали тормоза, даже не успев бросить взгляд в зеркало заднего вида. К счастью, удара сзади не последовало. Джип снова набрал скорость и быстро удалялся от нее, растворяясь в грязно-желтой пелене. Только сейчас Анна глянула в зеркало. Слава богу, расстояние до идущей сзади машины было значительным. «Черт, – выругалась она, – продают права всяким придуркам!» Она было засомневалась, не подрезала ли она, задумавшись, ненароком этот джип, но тщательно проанализировав свое поведение на дороге, вспомнила, что уже давно едет в среднем ряду, никуда не перестраиваясь и никого не обгоняя.

Этот огромный джип возник перед ней снова уже через несколько минут. На этот раз слева, опережая ее на полкорпуса. С упорством, достойным лучшего применения, он постепенно сокращал расстояние между ними, словно стараясь притереться к «Жуку». Анна внимательно осмотрелась и аккуратно перестроилась вправо. Она нажала на клаксон и, опустив стекло, энергично принялась делать знаки водителю джипа. «Может быть, он заснул», – подумала она. Неожиданно притормозив, джип исчез из поля ее зрения, но через несколько секунд появился вновь, пытаясь повторить тот же трюк. Анна уже не на шутку испугалась. Теперь ни о какой случайности не могло быть и речи. Но страх не парализовал ее волю, а наоборот, заставил собраться и принимать решения быстро и без колебаний.

Не дожидаясь, пока джип приблизится к ее машине, Анна вдавила газ в пол и, рискуя ободрать борта, смело бросила своего «Жука» между джипом и идущей перед ним машиной. Подобной лихости от нее явно не ожидали, потому что, оглядевшись вокруг себя через несколько минут бешеной гонки, сумасшедшего внедорожника она нигде не обнаружила. «Может быть, съехать с кольца и поехать через город? – задала себе вопрос Анна и тут же решительно ответила на него: – Ерунда. Доеду до своего поворота, уже немного осталось. Этот сумасшедший меня потерял».

Но на всякий случай решила принять меры предосторожности. Съехала в крайний правый, технический, не предназначенный для движения ряд (но кто ж в Москве обращает внимание на подобного рода пустяки) и, спрятавшись за длиннющей фурой, продолжила движение.

Стоящая впереди машина возникла вдруг, внезапно, словно выкристаллизовавшись из грязевой взвеси, повисшей над дорогой. Уходить некуда. Справа – стальной отбойник, слева – фура. Анна затормозила, и машина пошла юзом. Сначала она ударилась об отбойник и отлетела от него влево, прямо в колеса фуры. Удар о колеса был такой силы, что «Жук» взмыл в воздух и вылетел с дороги.

Анна сидела придушенная подушками и не могла вздохнуть. Она почувствовала, что «Жук» летит куда-то вверх и вбок, норовя при этом еще и перевернуться вверх колесами. Секундочки почему-то вдруг стали тянуться долго-долго. «Ну, вот и все», – подумала она. Анна пошарила правой рукой, пытаясь дотянуться до замка ремня безопасности. Но вместо холодных металла и пластмассы она ощутила тепло человеческой плоти. Она скосила глаза и увидела рядом с собой Нюточку. Шапочки с вуалью на этот раз на ней не было, каштановые волосы были распущены. Одной рукой она пыталась отстегнуть ремень, а второй, в которой были зажаты две огромные шпильки, тянулась к воздушной подушке. Нюточка ткнула несколько раз в подушку, и из нее с шумом начал выходить воздух. Анна наконец-то смогла свободно вздохнуть. Щелкнул замок, и отлетел ремень.

Открыв дверь, Нюточка потянула Анну на себя, и они вдвоем рухнули вниз.

Анна с трудом разлепила глаза. «Жук», весь помятый, как скомканная промокашка, лежал вверх колесами метрах в пятнадцати-двадцати от нее.

О-о-о, – простонала Анна. Казалось, что вся правая сторона ее тела превратилась в одну большую рану.

Вставай, вставай, сейчас взорвется. – Нюточка резко дернула ее за руку.

А-а-ай, больно, – заорала Анна.

Не слушая ее, Нюточка снова потянула за руку, пытаясь поставить ее на ноги. Совместными усилиями они справились, и Анна, поддерживаемая Нюточкой, заковыляла прочь от машины.

Взрывная волна дохнула на них жаром, заставив повалиться на землю.

Вставай, вставай, надо уходить, – тормошила ее Нюточка. – Быстрее же, он уже здесь…

Не могу, больно, – простонала Анна.

Она обернулась назад. «Фольксваген» горел огромным, страшным кострищем. Вдруг на фоне костра прорисовался, как будто возник из пламени, черный силуэт человека. Он двигался по направлению к Анне.

Беги, Аннушка, беги, – зашептала ей в ухо Нюточка. – Беги через лесок. Здесь недалеко заправка. А я постараюсь задержать его.

Превозмогая боль, сначала на четвереньках, а потом, поднявшись во весь рост, сильно прихрамывая, Анна бросилась прочь.