— Ты уже уходишь?
— Надо идти.
— Ты знаешь, теперь я стала бояться этих слов: «надо идти». Если услышу их от кого-нибудь, вздрагиваю, как от удара.
* * *
— Когда я шел, я все думал о тебе, представлял, как приду, тихонько поднимусь по лестнице, подойду. Ты меня заметишь, и даже не обрадуешься, только немного улыбнешься…
— А я бросилась тебе на шею.
— Да.
— Ты что-то ищешь?
— Одежду.
— Опять уходишь?
— Опять.
— Неужели ты не можешь остаться? Ты же знаешь, здесь у тебя будут все условия, все возможности. И, в конце концов, ты мог бы остаться здесь ради меня!
— Я же уже говорил тебе…
— Что тебе душно в городе?..
— Да…
— Что тебе нечем здесь дышать?..
— Угу…
— Но это же чушь!
— Ага…
— Ну что ты все заладил — «ага» да «ага»!
— Ага…
— Скажи…
— Что?
— Там, в дороге, у тебя ведь есть другие женщины?
— Да… ты ревнуешь?
— Нет. Не к ним.
— А к кому?
— К дороге.
— Извини…
— Возвращайся…
— Эй! Красавица! Нет ли у вас воды, напиться?
— А шо же вам в колодце?!. Ой! Це ж ты!
Любый ты мой! То така радость, така радость! Ай! А чого же ты не упредил, за то, шо приходишь? А у меня же все не прибрано! Ой! Ты же, наверное, йисты хочешь?
— Как стадо волков.
— А у меня ничого не готово! Ну, проходи скорее в хату! Шо же ты так?!
— Да ладно тебе, не суетись.
— Ну, как это не суетись? Как не суетись?! Тебе же вон, и баньку истопить треба. Хочешь же попариться с дороженьки-то?
— Ой, а я так ждала тебя, так ждала. Мэне уж и все говорят: брось ты его, вин тэбе не дело.
Выходи замуж вон, хоть за Петро, давно ужо сватается. А я все не могу! Уж соберусь будто, но вдруг как вот здесь что-то сожмет, и все!
Не могу! А тут ужо ты знаешь, яка у нас картошка, да огурцы зараз народились. Я уже с ног сбилась закатывать их!
— Картошку?
— Да ни… ха-ха… огурцы. Да ты ешь, ешь. Исхудал то как, любый ты мой, дролечка.
— А ты это куда пошел?!
— Мне уже пора.
— Ой! Как же ты это, ужо не останешься?!
Ну, хоть на месяц-другой.
— Не могу…
— Ты мэне не любишь!..
— Ну, подойди сюда…
— Чого?
— Вот. И стоило обижаться?
— Не любишь ты мэне, остался бы.
Обвенчались бы ужо… Жили б, как люди… А ты уходишь!..
— Плачь, плачь… боль, она со слезами выходит.
— А горюшко-то?.. Горюшко-то… остается!..
* * *
— А я что-то весь день провела в огороде, смотрю — солнце уже к закату, и человек стоит какой-то, руку на забор положил, голову ею подпер и смотрит. И тут я как обмерла вся. Лица-то не видно — солнце-то прямо на меня светит, но внутри все как перевернулось.
— Бросилась ты ко мне.
— Обвила тебя, прижалась и хорошо-то как стало. Мне всегда с тобой хорошо. Чего смеешься? Приятно, небось.
Идешь, знаешь, что тебя ждут… мучаешь ты меня. А теперь, вот, опять уходишь.
— Мне пора.
— Уходишь. И ведь уйдешь, я знаю. Не остановишь. И чего тебя только тянет в дорогу эту, проклятую!
— Пойми, я и сам не знаю. Порой идешь целыми днями, а последнее время я и ночую под крышей все реже, то в чистом поле, то в салоне машины, под крылом самолета, за штурвалом.
Иду, мечтаю о горячем супе. От меня разит, как от коня, так, что птицы с деревьев падают. Только и вижу, что горячая вода, да кусок мыла. А вот с тобой лежу, а вижу дорогу, серое полотно под ногами…
— Обними меня, милый мой… крепче… вот так. А теперь иди.
— Я вернусь.
— Я знаю…