После неожиданного и почти случайного эпизода близости между Пушкиным и Анной возникла необременительная любовная связь, вскоре прекратившаяся безболезненно для обеих сторон. Они вновь вернулись к приятельским отношениям, которые вполне устраивали как поэта, так и Керн. О том периоде их общения сохранилось много документальных свидетельств: мемуары Анны Петровны, упоминания ее имени в переписке Пушкина, стихи, вписанные его рукой в ее альбом, томик «Цыган» с автографом «Ее Превосходительству А. П. Керн от господина Пушкина, усердного ее почитателя» и надпись, сделанная Пушкиным на подаренном Керн двухтомнике римского поэта Стация во французском переводе.
«…он приехал ко мне вечером, – вспоминает Керн, – и, усевшись на маленькой скамеечке (которая хранится у меня как святыня), написал на какой-то записке:
Писавши эти строки и напевая их своим звучным голосом, он при стихе «И месяц с левой стороны / Сопровождал меня уныло!» – заметил, смеясь: «Разумеется, с левой, потому что ехал назад».
Это посещение, как и многие другие, полно было шуток и поэтических разговоров».
О том, кому именно посвящено данное стихотворение, до сих пор ведутся споры. Но вряд ли Керн, она и сама в этом сомневается:
«В это время он очень усердно ухаживал за одной особой, к которой были написаны стихи: «Город пышный, город бедный…» и «Пред ней, задумавшись, стою…». Несмотря, однако, на чувство, которое проглядывает в этих прелестных стихах, он никогда не говорил об ней с нежностию и однажды, рассуждая о маленьких ножках, сказал: «Вот, например, у ней вот какие маленькие ножки, да черт ли в них?» В другой раз, разговаривая со мною, он сказал: «Сегодня Крылов просил, чтобы я написал что-нибудь в ее альбом». – «А вы что сказали?» – спросила я. «А я сказал: ого!» В таком роде он часто выражался о предмете своих воздыханий…»
Возможно, в этих словах и можно уловить нотки легкой женской ревности. Но именно только легкой, потому что в тот период жизнь Анны Петровны и без Пушкина была очень насыщенной. Ее по-прежнему не принимали в свете, и двери многих петербургских домов были для Анны закрыты. Керн прекрасно понимала шаткость и двусмысленность своего положения замужней женщины, которая не только живет отдельно от супруга, но и не чурается романов с другими мужчинами. Она не представляла, что случится с ней уже завтра, и потому старалась жить сегодняшним днем, причем так, словно каждый из этих дней был последним.
Исследователи упоминают о романе Анны Петровны с Алексеем Илличевским, случившемся как раз в это время.
А. П. Керн и А. С. Пушкин.
«Илличевский написал мне, – вспоминала Анна Петровна, – следующее послание:
Стихотворение, безусловно, шуточное, но в словах «ни вдова ты, ни девица» очень точно отражена вся двусмысленность положения Анны Керн…
О другом романе, продолжавшемся около двух лет, с 1830 по 1832 г., по-видимому, имевшем очень большое значение для Анны Петровны, упоминает в своем дневнике Алексей Вульф: «Анна Петровна все еще в любовном бреду, и до того, что хотела бы обвенчаться со своим любовником. Дивлюсь ей!..»; «С Анной Петровной я говорю об ее страсти, чрезвычайно замечательной не столько потому, что она уже не в летах пламенных восторгов, сколько по многолетней ее опытности и числу предметов ее любви». Героем этого романа был некто Флоранский, о котором исследователям неизвестно почти ничего, кроме того, что он был незаконнорожденным сыном одного из родственников поэта Е. А. Баратынского. Вульф пишет, что от этой связи у Анны Петровны даже родился ребенок: она «чрезвычайно счастлива тем, что родила себе сына…». Однако если это действительно и было так, то младенец, судя по всему, прожил недолго и скоро умер. Мечтам о венчании, разумеется, так и суждено было остаться мечтами. Да и о каком венчании могла идти речь, если официально Анна Петровна все еще считалась женой Е. Ф. Керна?
При знакомстве с бурной личной жизнью Анны Петровны может сложиться мнение, что в то время ее вообще больше ничего не занимало, кроме романов. Но это совсем не так. Ее общение с интересными людьми, которых в окружении Дельвигов было целое созвездие, отнюдь не сводилось к одному лишь флирту. Под их влиянием Анна Петровна постоянно развивалась, занималась самообразованием, очень много читала, пробовала сама писать и делать переводы. В числе ее литературных опытов было, в частности, описание поездки в Финляндию на водопад Иматру (на реке Вуоксе), которую Анна совершила вместе с Дельвигами. Впоследствии эта зарисовка стала частью ее мемуаров. «Мудрено было придумать для приятного путешествия условия лучше тех, в каких мы его совершили: прекрасная погода, согласное, симпатичное общество и экипаж, как будто нарочно приспособленный к необыкновенно быстрой езде по каменистой гладкой дороге, живописно извивающейся по горам, над пропастями, озерами и лесами вплоть до Иматры, делали всех нас чрезвычайно веселыми и до крайности довольными». В тот момент Анна Петровна еще не представляла, что скоро наступит конец как ее дружбе с Дельвигами, так и связанному с этой семьей счастливому периоду ее жизни.
Бенкендорф [62] потребовал к себе Дельвига, – писал в своих мемуарах Андрей Иванович Дельвиг, – который введен был к нему в кабинет в присутствии жандармов. Бенкендорф самым грубым образом обратился к Дельвигу с вопросом: «Что ты опять печатаешь недозволенное?» Выражение «ты» вместо общеупотребительного «вы» не могло с самого начала этой сцены не подействовать весьма неприятно на Дельвига. Последний отвечал, что о сделанном распоряжении не печатать ничего относящегося до последней французской революции он не знал и что в напечатанном четверостишии, за которое он подвергся гневу, нет ничего недозволительного для печати.