Разошлись по домам принаряженные москвичи. Кончился праздник, но надолго остался он в Ваниной душе. В короткой жизни его было так мало радостей, что он цеплялся даже за воспоминания о них. Во время игр и занятий, в библиотеке нет-нет да и вставали перед мысленным взором картины встречи с воинами. Под любым предлогом мальчик старался выйти из дворца, чтобы убедиться: его узнают, его любят москвичи.

Иван Бельский и митрополит приметили тягу юного государя быть на людях и часто сами гуляли с ним по Москве. Наставники радовались тому, что в будущем государе бурно прорастают зароненные ими зерна добра и справедливости и вместе с тем приходит уверенность, столь необходимая самодержцу.

Однако, довольные достигнутым, они потеряли бдительность. Оба были мягки и доверчивы. В награду за одержанные победы над Саиб-Гиреем направо и налево раздавали села на кормленье, иных назначали на более высокие должности, а это порождало недовольство и зависть: кто-то непременно оказывался в невыгодном положении и затаивал злобу. Сами того не замечая, они во многом повторяли Шуйских, а те уже привлекали недовольных на свою сторону.

В своем благодушии Бельские дошли до того, что от имени государя оставили Ивана Шуйского на посту главного воеводы Владимира, опорного города в северных войнах.

— С глаз долой — из сердца вон! — смеялись они, надеясь тем самым отлучить Ивана Шуйского не только от дворцовых дел, но и от Москвы. Но братья забыли другую народную мудрость: «Выть тебе волком за твою овечью простоту».

В Москву Иван Шуйский, и верно, перестал ездить, зато во Владимире развернулся вовсю: с первых дней своего воеводства вербовал сторонников, одних запугивая, других подкупая и всех заставляя письменно свидетельствовать верность себе, чтобы не было пути к отступлению.

Племянник Андрей Шуйский не пропускал ни одного заседания думских бояр, а поздними вечерами на его подворье, как прежде у дяди, горланило пьяное застолье, бряцало оружие, наезжали в гости ратники из Новгорода и Владимира, челноками сновали гонцы от дяди к племяннику и обратно, уточняя план скорого и тайного захвата власти.

Иван Бельский тоже стремился укрепить свое влияние, но иным путем: сидя рядом с троном государя, он во всем потворствовал ему и тоже кое-чего добился. Сначала упросил Ваню простить младшего брата Семена, заблудшего «по младости лет», а потом, узнав о его гибели под Пронском, умолил митрополита позволить перевезти убиенного в Москву и предать земле с почестями, как мученика, в фамильной княжеской церкви. Наконец-то будет тогда смыто пятно изменничества с рода Бельских! Правда, брат Дмитрий отказался участвовать в этой комедии, но Иван вопреки его воле стал готовить траурный поезд в Пронск, а сам упивался своим положением в Думе, лестью бояр и даже не подозревал того, что за ней скрывается.

А митрополит Иоасаф занимался воспитанием государя, беседовал с ним, отбирал для него книги. Псалтырь, более понятную для отрока священную книгу, мальчик помнил почти наизусть. Пора было и за Библию браться, да и Апостол уже по плечу.

Недавно между старцем и Ваней завязался интересный разговор, который еще больше их сблизил.

— Владыко, а где бы я мог побольше прочитать про царей? — спросил мальчик.

— А что тебя прежде всего интересует?

— Все! Как жили, как воевали, как судили, как карали за непокорство, за невежество, за измену. Почему слушались их люди и за что уважали… Ну все, все, что только написано про них, я хочу прочитать!

Болью сжалось сердце Иоасафа: преемники государственной власти узнают все это от своих отцов, впитывают незаметно и естественно, как солнечный свет. А этот пытается все постигнуть сам, почерпнуть советы из книг, не ведая, как дьяки-летописцы порой искажают факты. И долг его, первого наставника, очистить зерна истины от плевел.

— Вот, читай прежде всего Книгу Царств. Это священное писание, в нем всякое слово правда. Есть еще перетолкованные на наш язык истории мудрецов глубокой древности — про Юлия Цезаря, про Августа, про Тита Ливия… А вот летописи — царственные и родословные — не всегда правдивы, ведь составлялись дьяками-писарями, подчиненными царям и князьям. Про то скверное, что у них было, боялись упоминать. Зато их недостойные дела старались описать дьяки супротивников, но часто сгущали краски. Поэтому, читая летописи, надо держать ухо востро. Все проверять, чтобы правду не смешать с кривдой. Понял ли, дитятко? Не слишком ли я мудрено толкую?

— Все понял, владыко!

Эллинскую историю митрополит молча спрятал в ларце — уж очень много в ней непотребного.

А Ваня положил отобранные святым отцом книги на столик, пододвинул к нему свое любимое кресло и углубился в чтение. И так продолжалось каждый день. Иной раз заглянет Иоасаф в библиотеку, а мальчишку почти не видать: утонул в глубоком кресле, среди стопок книг одна макушка торчит.

— Поди побегай, дитятко, — скажет Иоасаф, жалея мальчика, как собственного сына. — Нельзя же все время сидеть над писаниями, с братцем Георгием поиграй или с двоюродной сестрицей Дуняшей.

— Скучно мне с ними, владыко.

— Ну, а сверстники твои, боярские сыновья? Ведь раньше они к тебе ходили, ты с ними в войну играл…

— Теперь не ходят, говорят — отцы им не велят.

Тут бы Иоасафу и задуматься: почему не велят? Ведь всякому боярину почетно, если его наследник приближен к юному государю. Но Иоасафу и в голову не приходило, что в этом кроется недоброе. Его мысли текли в другом направлении: тяга венценосного отрока к книгам, недетская основательность его знаний отпугивают мальчишек.

Иоасаф влюбленно смотрел на Ваню, гордясь тем, что здесь есть доля и его воспитательного труда. Знать бы ему настоящую причину: бояре вновь почувствовали былую силу Шуйских, а те не любят, когда кто-то кроме них и их детей приближается к государю — как бы не стал любимчиком. А посему лучше от греха подальше: улыбаться царственному отроку, но лишь на расстоянии.

В таком же приятном неведении пребывал и Иван Бельский. Он также не замечал постепенного отдаления вчерашних союзников, и когда они ссылались на вечные дела или домашние неурядицы, безоговорочно верил им: самого заедали заботы. Находились смельчаки, которые пытались приоткрыть ему завесу над реальностью, но он поднимал их на смех или стыдил за излишнюю подозрительность. Впрочем, на собственном подворье он держал отряд ратников и телохранителей.

— Что поделаешь, приходится много ездить, а на дорогах полно разбойников, — объяснял он. — Нахлебники дороги, а собственная голова дороже!

А Ваня все больше углублялся в книги. Это не значило, что его не тянуло к сверстникам — со стен Кремля он часто наблюдал, как маленькие москвичи играют на речке Неглинной. Даже трескучие рождественские морозы не могли загнать их домой. Мальчишки понастроили крепостей на берегах и с гиканьем скатывались на салазках вниз по крутым склонам. Ваня с завистью наблюдал за ними издалека. Ему тоже соорудили ледяную горку в саду, да разве сравнишь ее с настоящей!

А что, если выйти за ворота, перебраться через ров и сбегать на Неглинку, где мальчишки затевают настоящие бои у стен снежных крепостей? Вот было бы здорово! Но тут же сникал: ребята из простонародья бросят катанье, перестрелку снежными снарядами и по примеру старших начнут здравствовать государя.

Кажется, впервые Ваня пожалел о своем великокняжеском происхождении и с печалью смотрел на шумные игры детей ремесленников и торговцев. Вот бы вместе с ними мчаться по синему льду и приступом брать снежные крепости! Ваня даже зажмурился, представив, как ведет в наступление дружину краснощеких мальчишек, но тут позвали обедать, и Ваня поплелся в палаты.

Зимний день короток, обедали уже при свечах. Ваня выполнил заданные уроки и лег спать.

Знал бы он, что ждет его всего через несколько часов!..