Детство. Захарово. Пушкин-ребёнок…
Детство. Захарово. Пушкин-ребёнок…
Вот он, зажмурившись крепко спросонок
От ярких лучей восходящего солнца,
Вскочит сейчас – и скорее к оконцу.
Там всё знакомо, так радостно, мило,
Няня, наверно, варенье сварила.
Съесть бы скорей её мягонькой булки
И с братом, сестрою – бегом на прогулку!
«Буду сегодня я с маленьким братцем
В нашем пруду непременно купаться:
Плавать я Лёвушку буду учить,
Только вот кудри бы не замочить!
Маменька будет, наверно, не рада:
Лёвушка – он её жизни отрада!
Мне за него, как всегда, попадёт,
Если она нас у пруда найдёт!
Что ж, ну и пусть! Только где же рубаха?»
«Ах, Александр, ну какой вы неряха:
Кудри не чёсаны – увалень, право», —
Вряд ли maman это будет по нраву!
«Что вы, madame, не неряха я вовсе!
Вот, поглядите: умыт и причёсан!
Сколько хотите, браните меня:
Я – маленький Пушкин! Но вырасту я»!
Пушкин. Из детства
Он был для маменьки позор.
Он портил Йогелю узор
В движеньях строгих менуэта,
И запах старого паркета
Возненавидел навсегда,
И пары в строгих два ряда.
А дома гувернёр Русло…
Он делал всё тому назло,
Кто его детские стихи,
Украв, осмеивал: «Хи-хи»!
Такого мальчик не стерпел:
В Русло однажды полетел
Обломок стула, и с тех пор
Он стал давать Русло отпор!
Был сад с их домом совсем рядом,
И когда слёзы лили градом,
Он пробирался в сад тайком
Несчастным, загнанным зверьком.
«Юсуповский», – так звался он,
И был чудес для него полн:
Там барельефы в вышине
К богам взывали в тишине.
Он убегал в тенистый сад,
И плакал там среди наяд,
И в рифмы складывал слова —
В кудрях «горела» голова!
Он остужал её в фонтане
И о своей великой тайне
Не мог поведать никому:
Там Муза встретилась ему!
Он ощутил прикосновенье,
Восторг божественного пенья!
И, сердце опалив огнём,
Душа затрепетала в нём!
В саду, меж нимф и купидонов,
Меж львов с крылами и грифонов,
Он знал, что будет за грехи прощён,
И своей Музой защищён.
Так вскоре подленький француз,
Хулитель и насмешник муз,
Весною раннею, как стриж,
Летел с позором в свой Париж!
…Промчатся многие года,
Но в его сердце навсегда
Останется тот чудный миг,
Что в том саду его настиг!
Всегда один среди людей,
Их разговоров и идей,
Искать он будет встречи с Нею
И ждать таинственную Фею!
Пушкин и дядька Никита
Из гувернёров, мамок, нянь,
Он дядьку жаловал – Никиту.
И когда дело было дрянь,
Лишь у него искал защиты.
На балалайке тот играл:
Так «выводил коленца» —
Восторгов было не унять
Чувствительному сердцу!
И сам Никита прикипел
К кудрявому мальчишке:
Прав заступиться не имел,
Брал на себя все «шишки».
То старая была Москва.
Дворы, что побогаче,
Держали выезд, а то два,
Кто победней – лишь клячу.
На деревянных мостовых
Пылищи – по колено,
И от проезжих ездовых
Не видно было неба!
Так, за ворота шли вдвоём,
Куда, не зная сами,
Когда же сыпал снег зимой,
Сажал он Сашку в сани
И мчал его, аж до самой
До площади до Красной:
Сиял там купол золотой,
Как в настоящей сказке!
Влезал Никита с барчуком
Туда, где колокол Великий
Гремел огромным «языком» —
Народ он звоном кликал!
Однажды, стоя на верхушке,
Он, что есть силы, крикнул: «Пушкин»!
И гулким эхом, громче пушки,
Гудел Великий: «Пу-ушкин! Пу-ушкин»!
Маменька
Papa с mama спешат на бал.
А здесь, на полке, Ювенал,
Ещё запретный Апулей…
Ему туда бы поскорей!
В их доме часто были гости:
Цилиндры, шляпы их и трости…
Он знал владельцев их в лицо,
Лишь те всходили на крыльцо.
Забившись в угол кабинета,
Он узнавал про то, про это;
Не понимал – листал тома,
Что не для детского ума…
Вольтер, Камоэнс и Дидро
Сплетались тесно и остро,
В головке детской спор вели,
Но объяснить всё не могли.
И вновь туда он пробирался,
Где взрослый мир приоткрывался:
Он так хотел его познать,
Хотел читать, читать, читать…
Сегодня видел он Царь-пушку!
А ведь он, Саша, – тоже Пушкин!
А значит, быть ему царём
Или, как в сказке, королём!
Тогда издал бы он указ:
Чтобы стреляла каждый раз,
Когда на площадь выйдет он
Под колокольный перезвон!
Тогда узнают все о нём!
А так, опять, сегодня днём
Довёл он маменьку до слёз
И разозлил её всерьёз.
Но нет, ведь он совсем не глуп,
Поэму пишет! Вот же, тут!
Он так хотел её прочесть:
Там про отвагу и про честь…
Нет, не простит она его,
Оставит снова одного.
А может быть, она придёт,
Рукой по кудрям проведёт…
Вот слышен шелест её платья,
Вот она в комнате, у братьев…
Приди же, маменька! Ну, где ты?
Но… дверца хлопнула кареты…
Открытие маленького Пушкина
Он слова русского не знал
До лет шести от роду:
Французским заменяли всё:
И жизнь саму, и моду.
Она прервала эту нить —
Седые букли, шляпа…
И странно стала говорить
Про дедушку-арапа.
Тут Александр узнал её,
Марию Алексевну,
Почуял кровное, своё,
И полюбил безмерно.
Он от неё узнал о том,
Что прадед был арапом,
И почему-то зарыдал,
И спрятался за шкапом…
Вот отчего он слёзы лил:
Что дразнят обезьянкой,
Что он – посмешище семьи
И матери-дворянки!
И что спасенье было в них —
Лишь в бабушке да няне!
Как не остаться вновь без них,
Хоть их бы не отняли!
Язык! Язык совсем другой!
Не тот, гнусавый и картавый,
К какому с детства он привык.
А новый, величавый!
Слова совсем были не те,
И в их чудесной простоте
Таилось что-то дорогое,
Иное, чистое, родное…
Вдруг захотелось всех любить,
Со всеми разом говорить,
Всем рассказать что-то такое,
Но он не знал ещё, какое,
То, что никто ещё не знал,
И то, что от себя скрывал…
Знал, что расскажет, но потом…
Но отчего-то в горле ком…
Вот оттого он и молчит…
Ведь в них же музыка звучит!
Ужель её никто не слышит?!
Вот отчего он часто дышит!
Ну разве раньше на ночь пели?
Вот так, как нянюшка поёт?!
«Dormir!» – приказом лишь велели,
Что душу сковывал, как лёд.
Наверное, он заболел,
И отчего так слёзы лили…
И вдруг в подушку заревел:
Он понял, что его любили!
Лицей. Пушкин и муза
И вот Лицей. Он будет дом
Его взросленья, жизни, мысли.
Но он поймёт это потом,
Когда, окончив, он осмыслит,
Что здесь, в Селе, обрёл семью,
Друзей, свободных и беспечных,
Что, стоя жизни на краю,
Уйдут однажды разом в вечность!
Здесь Муза явится ему,
То будет образ женский, нежный,
И в подтверждение тому
Прервётся возраст безмятежный.
Событья, бури вкруг него,
Благословен небесной высью
Он, сам не ведая того,
Объемлет вдруг вселенской мыслью.
Мимо Лицея шли войска
Отдать в мундирах свои жизни,
И в пылком юноше тоска
Сменялась болью за Отчизну!
И словом страстным он рубал
Врага направо и налево,
Француз под словом его пал,
Раздавленный народным гневом!
Здесь он воспел святое братство
Своих проверенных друзей.
Здесь поклялись они встречаться
Раз в год и до последних дней!
Но их Союз не досчитался
За вольнодумство пятерых,
Другим – срок каторги достался,
Но Пушкин был там, среди них!
Он словом огненным Пророка
Льды заточенья прожигал,
И в годы ссылки их до срока
Дух угасавший поднимал!
Уже не тот их стал Союз,
Что был «свободен и беспечен»…
Но Пушкин под покровом Муз
Таким его увековечил!
Учитель Пушкина – Н.Ф. Кошанский
О сплаве мысли с даром слова
Не уставал он им твердить,
Чтобы чудесную основу
В стихосложенье заложить.
Их, лицеистов, было много
К науке склонных, к языкам,
Но среди них один лишь словом,
Пером приблизился к богам.
Учитель не преподавал,
А лишь советы им давал,
Как мыслью чувства пробудить
И в словеса их воплотить.
А ученик то отбивался,
То слогом русским упивался,
Не зная сам, точил перо,
Чтоб было тонко и остро.
Он Цицерона с Апулеем
Переплетал, как пару змей,
И Муза сладостным елеем
Коснулась пушкинских кудрей.
А он внимал ей с упоеньем,
И с чувством юного томленья
Анакреонта труд «трепал»,
И под Горация дремал.
Его влекла живая Хлоя,
Не древнеримское былое,
Пиров, вакхических забав
Немедля жаждал его нрав!
Он воспевал свои пристрастья
С отвагой юношеской страсти,
Просил препятствий не чинить,
И Аристарха не учить!
Но кто же был его учитель?
Лишь строгий гения мучитель?
Нет, увлечённый человек,
Что слову предан был навек.
Создав риторики основы —
То, что доселе было ново,
Ученикам читал труды,
Чтоб знанья были их тверды.
Знаток тончайший древней оды,
Блестящий мастер перевода,
Он, зная массу языков,
Ценил труды учеников.
Таков Кошанский. Пушкин же
Так дерзко спорил с ним уже,
Что в спорах тех рождался сплав,
Отлитый позже в сотне глав.
О сплаве мысли с даром слова
Уже не споря, кто был прав,
Потомки открывают снова
Восторг в «собранье пёстрых глав»!
Смесь обезьяны с тигром
В Лицее кличку он имел:
«Смесь обезьяны с тигром»,
И мало кто с ним драться смел,
Знал: будет бой проигран.
По фехтованью первым был,
Все знали его руку:
Он в бой бросался, словно тигр,
Спеша на помощь другу.
Как трудно было быть, как все:
В нём кровь кипела бурно,
И смех заливистый звучал
До неприличья дурно.
Стрелком был метким: глаз, рука
Ему не изменяли,
Стрелял всегда наверняка —
Враги об этом знали.
Обиды им он не прощал,
Их помнил непременно,
И честь свою он защищал
В любом бою отменно!
И будет так по жизни всей
Опального поэта:
Бросал он вызов на дуэль,
Коль честь была задета!
И смерть он встретил, как и жил,
И на виду у света,
Так честь жены он защитил
Под дулом пистолета!
Ужель потомок мой утратит…
Ужель потомок мой утратит
Души чудесный дар – любить,
Нет, не себя – друзей, собратьев,
Ужель прервётся эта нить?
Сердец согласное биенье,
Когда неведом им покой,
Идеей вдруг воспламененье
Под чьей-то лидерской рукой…
В час испытания опасный,
Когда один, в глуши забыт,
Вдруг будто сон, но вижу ясно:
Друг на крыльце моём стоит!
Счастливей нет минуты этой —
Затворник может только знать!
Сравнятся разве эполеты
С тем, что лишь дружба может дать?
Вот он: взломав печать забвенья,
Вняв друга горестным мольбам,
Привёз счастливые мгновенья,
Чтоб разделить их пополам!
Сафьянная тетрадь Пушкина
Сегодня ночью он рыдал,
Накрывши голову подушкой:
Брадатый старец передал
Ему тетрадь с названьем «Пушкин».
И было это не во сне,
А наяву, в саду Лицея,
Когда мечтал о том он дне,
Когда свой взор явит Цирцея…
…Вдруг финн, сафьянная тетрадь
И от друзей заветных тайна;
За ним – святых небесных рать,
И океан пред ним бескрайний!
Вот если б это был лишь сон,
Виденье, сказка, неземное…
Но вот, тетрадь же держит он,
А в ней – Вселенная от Ноя:
Законы жизни всех людей
И звёзд, сияющих на небе,
И стран великих, их царей,
И всех времён в их вечном беге!
Он понял, что был посвящён
В никем не ведомые тайны,
И взор его был обращён
Теперь к основам мирозданья.
Старик сказал, что наперёд
Он будет знать событья в странах.
И что дорогу он найдёт
В ученья лабиринтах странных.
И что поэзия дана
Для облегчения задачи,
Что послана ему она
Для знаний тайных передачи.
Что мальчик понял из того?
За что ему такие муки:
Святые выбрали его,
Вручив перо ребёнку в руки?!
И тяжек будет труд его,
И путь земной не будет легче.
Но он опишет тем пером
Вселенной круг из истин вечных!
Поэт не тот
Поэт не тот, кто рифму сложит
И ровно строфами уложит,
В ком цель, как небо, высока,
Сольётся с меткостью стрелка.
А может, с точностью науки
Стихов пленительные звуки
Сравнить бы мне: предела нет
Пути открытий и побед!
Не мне судить про путь поэта,
Бог знает лишь один про это,
Но я путём его иду
И может, смысл его найду!
Оружие Пушкина
Его поэт лишь обнажал —
И в свете тут же драма:
Противник в ужасе бежал
От колкой эпиграммы!
Врага разило наповал,
Имелось наготове,
А пули сам он отливал,
Что заключались… в слове.
Попасть поэту под перо –
Позор тому навечно:
Так было едко и остро:
Не жить уже беспечно!
И как спастись? Куда бежать?
Всё было безнадежно:
Разила гения печать
Милорда и невежду!
Где тот милорд? И где купец?
Исчезли волей рока.
Но вечно слово как венец
Поэта и Пророка!
Мечта поэта
Пред преступлением немею,
Но средств для жизни не имея,
Стихи умея лишь слагать,
Я принуждён их продавать.
Но ведь стихи, они как дети,
И жив отец ещё на свете,
Чтобы пустить их по рукам
На поруганье дуракам!
Ведь от любви они родятся
И в голове моей плодятся,
А без любви они мертвы,
Как без воды улов плотвы.
О сколько было б в том отрады,
Когда б долги платить не надо!
Тогда твори, душа, ликуй
И о продаже не толкуй!
Но, обманувшись этой целью,
С мечтой об этом чудном сне
«Туда б, в заоблачную келью,
В соседство Бога скрыться мне!»
Наталья, едемте в деревню
Вы рождены блистать, богиня,
И, перед вами преклонён,
Я повторяю ваше имя,
Красою чудною пленён.
Для вас, достойной dolce vita, —
Наряды, роскошь и балы,
А мне лишь труд от алфавита
Даёт порой свои плоды.
Для вас живу, для вас страдаю,
Я образ ваш боготворю,
Ему оправу дать желаю
И для него творю, творю.
Наталья, едемте в деревню,
Я вас молю у ваших ног:
Там, на земле, у предков древних,
Я б день и ночь работать мог.
Там оживает моя лира:
Я струн её едва коснусь
И от пороков низких мира
В воображенье унесусь.
Там воздух свеж и полн эфира,
И рифмы сладостный поток
Польётся радостно по жилам,
Лишь я вдохну его глоток.
Уж я не там, а где – не знаю,
Само в руке строчит перо,
Сюжеты новые сплетая,
Где слово точно и остро.
А тут, Наталья, я в столице
Душою болен, тесно мне!
Доколе в клетке ей томиться
С мечтой о вольном, светлом дне?
Наталья, едемте в деревню!
Хоть знаю я, что не для вас
Поэта пламенные бредни,
Но притворитесь… хоть на час.
Письмо Пушкина Плетнёву
Застрял я, братец, тут надолго.
Однако вечно верный долгу,
Пытался вырваться не раз,
Но всюду получал отказ:
Через кордоны не пробиться,
А мне ведь надобно жениться!
Вот и пришлось вернуться мне
С мечтой о том желанном дне
В родное Болдино. Поэту
Чеканить надобно монету.
Хотя, признаюсь, что порой,
Подавлен жуткою хандрой.
Итак, пишу из заточенья,
Где от неё нашёл леченье.
Ты спросишь прямо: чем лечусь?
Перо, «чернилы», да и мчусь
Во весь опор за вдохновеньем,
Что дарит творчества мгновенья!
Тут осень. Вся она – моя!
Ты знаешь, не приучен я
Делить ни с кем ни мыслей рой,
Ни мой полуденный покой,
Сомненья мук бессонной ночи —
О том перо писать не хочет.
Однако, друг, могу признаться
И пред тобою отчитаться
За те труды, что одолел,
Когда душой своей болел,
Чтобы увидеть, наконец,
Красы небесной образец!
Письмо прислала мне она,
В нём клятва ею мне дана,
Что без приданого пойдёт
И что в Москве поэта ждёт!
Ужели получу награду
За месяцы мучений ада?
Итак, вот перечень трудов.
Надень пенсне, коль не готов!
Тут будет так: «В Коломне домик»,
Стихотворений мелких томик,
Трагедий малых штуки три…
Поди, устал: глаза протри!
А дальше будет список прозы:
Я, наконец, оставил грёзы
И в прозы омут головой:
Пять повестей везу домой!
Писал за Белкиным одним,
Опубликуем Anonyme.
Тут, как ты видишь, не до неги:
Окончен мною тут «Онегин»,
Его последних две главы —
Уж не сносить мне головы!
Про «Сказку», кажется, забыл:
Балда Попа там по лбу бил.
Вот сказка, вроде бы пустяк,
Однако тут имеет всяк
Об ней готовое сужденье,
В цензуре чую осужденье:
Что, мол, Балдой унижен Поп
И толоконный его лоб.
Тут выход надобно найти,
Чтобы цензуру обойти.
Жуковский, ежели зайдёт,
Отдай ему, он ход найдёт:
Ему, брат, труд сей не впервой —
Подправить лист один-другой!
Уж я имел надзор церковный,
Дабы исправить путь греховный,
Тому отдал немало лет,
В монастыре давал обет.
Но положусь и тут на Бога,
Авось, найдём в печать дорогу.
Ну вот, пожалуй, всё, что вспомнил.
Что о себе ты, брат, напомнил,
За то тебя благодарю,
Сей список первому дарю!
Сим остаюсь твой верный друг,
В «карантине» застрявший вдруг.
Не верьте пошлому злословью…
Не верьте пошлому злословью:
Стихи поэты пишут кровью,
Что из измученной души
Сочится каплями в тиши.
Так Пушкин на краю могилы,
Перо макая, как в «чернилы»,
На пулей прерванном веку
Писал для нас свою строку.
Идут века. В его потерю
Мы, до сих пор ещё не веря,
Тома листаем вновь и вновь:
Это зовёт родная кровь!
Вот снова Пушкин тут, в Берново
Вот снова Пушкин тут, в Берново,
Где его облик, его слово
Могли так взбудоражить вдруг
Провинциально тихий круг!
В столице жизнь его томила,
Здесь – всё для сердца было мило:
И старый сад, и барский дом,
И те, что жили в доме том.
Тут ему всюду были рады.
Что может лучшей быть наградой
Тому, кто не имел угла,
Кого судьба не берегла?
Ему открыты были «домы»,
Где он писал для всех в альбомы
Свои шутливые стихи
Про прелесть дам и их духи.
И все на выданье девицы,
Те, что кокетства мастерицы,
Сюда съезжались для того,
Чтобы услышать стих его.
Их тётки, матери, дядья
И даже поп и попадья —
Все находили: Пушкин мил,
Назона из себя не мнил.
Здесь так вольготно было лире,
Что он о Северной Пальмире
Порой совсем не вспоминал,
Забыт был даже Ювенал.
Душой был лёгок, искромётен,
Он был тогда на самом взлёте,
Успех его уже венчал,
Он здесь шедевры расточал!
Манеры, стиль, одежда, речи
И кудри чёрные по плечи,
Ногтей холёных красота,
И обхожденья простота —
Всё, что в его было природе,
Как «a la Пушкин», было в моде!
А в том, что только было ново,
В том задавало тон Берново!
Девиц бросало прямо в дрожь:
«Как Пушкин, право же, хорош!»
А он же, в пылком умиленье,
Перебирал их, как каменья!
Красу девичью обожал,
Её вниманьем окружал,
Но Мефистофель был скорей,
Чем Фауст – Вульф, тот, Алексей!
Он взгляды томные ловил,
Но… клюкву в сахаре любил,
И, лакомством наполнив рот,
Спешил поутру из ворот.
Стегнув крылатого Пегаса,
Он добирался до Парнаса:
Напоминал высокий холм
Про брег морской и шёпот волн,
О той, которая любила
И ему перстень подарила,
Чтоб странной древней фразы вязь
Хранила от неверных глаз.
Уже недолго до рассвета,
И ждёт ответ письмо Россета…
Да отчего ж так зол комар?
Чтобы поэт не задремал!
Кругом тоска… а жизнь в Берново
Всё ж хороша: здесь чувства новы,
Он здесь всегда хотел творить
И комплименты говорить.
Здесь, средь друзей, он будто дома,
А значит, будет рюмка рома,
А под неё лимбургский сыр,
В котором… нету сырных дыр…
…Здесь само ветра дуновенье
Его будило вдохновенье:
Простой о мельнице рассказ
В «Русалку» превратил тотчас!
И тут морозным зимним утром,
Со сна взъерошив свои кудри
И красоту приняв нутром,
Он зиму описал пером.
…Когда-то он возжаждал славы…
Она пришла, листая главы,
Да если б знал он, какова,
То сам поверил бы едва!
Здесь слышен голос его лиры,
Как в Храм, идут сюда кумиры
Отдать ему земной поклон…
И здесь, незрим, меж нами он!
Тайна сожжённого письма
Что было в том письме? Камину
Доверил тайну он любви,
Той, что покорно он покинул,
Но страсть не смог унять в крови.
Письмо он сжёг, а стих остался…
С своей любовью он расстался,
Но перед ним предстал на миг
В кудрях младенца смуглый лик.
Игра с пером
Тот слог, что чувством его полон,
Своим любой наполнить волен:
Вот тайна пушкинской строки,
Игры с пером его руки!
Им ублажал и обличал,
Им эпиграммой отвечал,
При мысли про банкетный зал
До основанья изгрызал!
Он превратил игру с пером
В игру с судьбой, добра со злом,
И, вырвав у неё момент,
Взошёл на вечный постамент!
Всё ж я уйду
Мой час настал. А вот и пасквиль.
Ещё один, им нет числа.
Всё кончено. Я сброшу маски —
Довольно грязи, лжи и зла.
Вот он, предлог мне для ухода,
Уж я мечтал не раз о нём,
И знал заране время года,
И что умру однажды днём.
Мне жаль тебя, моя мадонна.
Ты так наивна, как дитя,
И бьёшь крылами, bella donna,
Как мотылёк, на свет летя!
Всю ложь, их сплетни и интриги
От света я не утаю.
Довольно тяжкие вериги
Давили страшно грудь мою!
Гадалки старой предсказанье:
«Ну, а умрёшь через жену» —
Я долго ждал. Конец сказанью,
Жену оставлю я одну.
Кому? Друзьям? Друзья, быть может,
Мои творенья издадут,
И детям, на меня похожим,
Пропасть на свете не дадут?
Но Натали так молода…
Я знаю, свет не позабудет:
Ведь ей блистать везде, всегда —
Предвижу, так оно и будет…
Промчится пара тёмных лет…
По мне не будет траур долгим,
И Натали вернётся в свет
С отданным дань поэту долгом.
Но новый спутник рядом с ней
Не воспоёт черты богини!
Ужель и в царствии теней
Меня страданье не покинет?
Всё ж я уйду, жену оставлю:
Не властен я перед судьбой,
Но замолчать я свет заставлю
И заслоню её собой!
На месте дуэли
Здесь выстрел грянул в январе,
Но свет его не слышал:
Веселье было при дворе
Необычайно пышным.
А он уже лежал в снегу,
И боль смертельной раны
Дарила жизнь его врагу,
Ему же – смерть так рано.
Как просто всё: вот и конец,
Назад возврата нету,
И снят страдальческий венец,
И жизнь осталась где-то.
Прошли века, и я стою,
Где пуля та пропела.
И мысль одну в душе таю:
А я б, как он, сумела?
Час восхожденья к небесам
Себе он место выбрал сам
Прозрением Пророка,
Час восхожденья к небесам
Он знал и ждал лишь срока.
И потому спокоен был
В час роковой дуэли:
Желанен был ему и мил
Час достиженья цели.
«В соседство Бога скрыться мне!..» —
В том видел он спасенье,
Ведь он родился на земле
На Праздник Вознесенья.
На смерть Пушкина
Ты перед Господом предстал
В расцвета годы молодые.
Пером Пророка ты писал,
Пока несли тебя гнедые.
Убийца выбил то перо
Из рук кудрявого поэта,
А было так оно остро —
С тех пор такого больше нету.
Ты так врага и не убил,
Просил прощенья, что был грешен.
Угас поэта чудный пыл,
И мир остался безутешен.
Нас вместе с Пушкиным убили
Нас вместе с Пушкиным убили
Морозным снежным январём,
Но только мы о том забыли —
С душой убитой и живём.
Душа – живое Божье дело,
А без неё есть только тело,
Инстинкт один его ведёт,
К чему он тело приведёт?
Во сне моём опять всё то же,
Передо мной поэта лик:
«Я знаю, ты должна, ты сможешь,
Так приближай же этот миг!»
Шепчу во сне поэта имя —
То наважденье, может быть:
В его строках и между ними
Ищу оборванную нить.
И наяву его творенья
Я жажду чудом оживить:
В них бьёт источник вдохновенья,
Как душу в нём не окропить?
Ты припади в минуту жажды,
Прочти спасительную мысль —
Найдёшь утраченный однажды
В строках поэта жизни смысл.
Омой глаза живой строкою,
И пелена спадёт с души —
О том поэт своей рукою
В бессонной говорил тиши.
И оживёт, и затрепещет
Душа, как в небе соловей,
И ярче звёзды вдруг заблещут,
Свидетели минувших дней!
На могиле Пушкина
Здесь спит в могиле русский гений,
России сердце и душа.
Остановись тут на мгновенье,
Постой тихонько, чуть дыша.
Душа в молчанье затрепещет,
Забьётся сердце вдруг сильней:
Это поэта голос вещий
Прольёт на душу свой елей.
С высот, где арфа Серафима,
Спустился к нам пророк-поэт
Огнём строки своей незримо
Разверзнуть мрак земных сует!
Прошли столетья, но в потёмках
Огонь пророка не угас!
К тебе, далёкому потомку,
Он обращается сейчас.
В твоих руках судьба России,
Люби её, как Он любил!
Он знал, тебе она по силам,
Ужель наказ его забыл?!
Пусть кто-то скажет с укоризной:
Житьё за морем – благодать!
Не предавай своей Отчизны —
Она тебе родная мать!
Услышь поэта мощный голос,
Пускай огнём душа горит!
Его нерукотворный образ
Вновь проступает сквозь гранит!
И стала Пушкинской эпоха…
Перемещения в пространстве
Так были для него легки:
Веков ушедших стиль, убранство
Мог уместить он в две строки.
Уже мы там, и через строки,
Пройдя в стремительные сроки,
С Борисом царствуем в Кремле,
Что на московской на земле.
Или с Петром пронзаем время,
Как он, вдевая ногу в стремя,
Когда одной рукой маня,
Другой вздымает он коня.
Петра оставив над Невою,
Небес окутав синевою,
Накинув только архалук,
В Орде натягивает лук.
То вдруг он пленником томится,
Где среди скал туман клубится,
И, в Терек бросившись, плывёт
Поборник воли и свобод.
Познав природу человека,
Перешагнув через два века,
Он русский оживляет дух,
Чтобы в веках он не потух!
И стала Пушкинской эпоха,
И собираем мы по крохам
Всё, что писал, что говорил,
Когда поэт живой творил.
В любой эпохе, сколь ни странствуй,
Находим гениальный след:
Он и в заоблачном пространстве
Сейчас творит, пророк-поэт!
Фиалки Михайловского
Дорога к Пушкина могиле
Ведёт через сосновый бор.
Снега, растаяв, напоили
Фиалок красочный ковёр.
Их здесь – поляны, Пушкин видел
Наверняка их первый цвет,
Здесь он любил и ненавидел,
Сгорая страстью к ней, к Аннет.
Я собрала букетик нежный
С полянки той, где гений шёл.
Февральской ночью тёмной, снежной
Он здесь покой себе нашёл.
Вот мой букетик на могиле:
Это тебе, возьми, поэт,
Как память о чудесной были,
Что тут жила, а нынче – нет…
Ну, что фиалки? Простодушны,
Как та наивная Аннет,
Но что же небо так послушно
Синеет, как фиалок цвет?
Глаза поэта так синели,
Как мой фиалковый букет!
Не потому ль и собирала
Их простодушная Аннет?
Золотом подёрнулись опушки…
Золотом подёрнулись опушки,
Полетел по ветру лист сухой,
На свиданье с нею вышел Пушкин
Им самим проторенной тропой.
Вот сейчас он сядет на скамейку,
Быстро набросает пару строк,
Как любил он осень-чародейку,
Как он без неё творить не мог.
Ждал, когда коснётся дуновеньем,
Окропит кудрявое чело,
И польются струи вдохновенья
На его гусиное перо.
И грехов тяжёлую обузу
Отряхнёт с небогатырских плеч,
И перо ему заточит Муза,
Как богатырю булатный меч.
Чтоб сомненья душу не томили,
Вложит в его руку этот меч,
Чтоб он смог в «Руслане и Людмиле»
Карле его бороду отсечь!
Ну а мы, не Пушкина ль потомки,
Те, к кому святой могучий глас
Обратил Пророк, иль лиры звонкой
Нам не услыхать уже сейчас?
Мы – тот «милый люд», ведь нас же тыщи,
Нам богатыря пора будить!
Чтоб он смог от власти бородищи
Свой народ навек освободить!
Сосновый дух Михайловского
Сосновый дух Михайловского, бор —
Они всё те же, как и при поэте:
Всё так же лес меняет свой убор,
И молодые сосны тянутся, как дети.
Он описал и их, бывая тут,
Свою судьбу как эти сосны видел,
Предвидел всё: что годы убегут,
Что не стареть ему, в кругу семейном сидя.
Свою судьбу он выбрал сам,
И на земле он ждал лишь только срока,
Когда угодно будет небесам
Призвать к себе Поэта и Пророка.
То голос пушкинской свирели…
Неспешно Сороть свои воды
Несёт, где двести лет назад
Поэт провёл изгнанья годы,
В глуши, «глотая скуки яд».
В часы жестокого забвенья,
Забытый всеми, он творил,
И с музой лёгкой вдохновенья
Здесь по душам он говорил.
Вот его дуб уединенный,
Скамья, аллея, три сосны,
Где вспомнил чудное мгновенье
Своей восторженной весны.
Как «в ванну со льдом» погружался
Он в глубину седых веков,
Где с ним одним своею болью
Борис делился Годунов.
И в келье будто бы сам Пимен
Водил тогда его рукой,
И будто сам он был меж ними,
Где предков кровь лилась рекой.
Небесный дар проникновенья
В давно ушедшие года,
Как жгучий пламень вдохновенья
Дотла сжигал его тогда!
Но вновь душа его парила
Среди лесов, полей, лугов,
Со Святым Духом говорила,
Отринув груз земных оков!
Ты слышишь сказочные трели?
Постой, прислушайся сейчас:
То голос пушкинской свирели,
Той, что оставил он для нас!
По дороге к Пушкину
Вот профиль гения-поэта,
А вот волос курчавых прядь…
Душа его летает где-то,
А нам – страданий не унять.
А может, он с небес взирает
На грешный мир в закатный час,
А может быть, прощения просит,
Что рано так покинул нас?
Что там, за призрачным скопленьем
Нерукотворных облаков?
Наверно, жизни отраженье,
Что здесь ушла во тлен веков.
О том, увы, нам не расскажет
В седины убелённый дед,
Тот, кто рождён, там будет каждый,
И там получит свой ответ.
Пока играет жизнь земная,
Шипит, как пена в хрустале,
Загадку мы не разгадаем,
Пока мы ходим по земле.
…Нечётким стало отраженье,
Блеснул сквозь профиль солнца луч,
И ветра вечное движенье
Умчало ввысь скопленье туч…
И я покину жизнь земную,
Когда Господь свой Суд свершит.
И, может, встречу там Поэта,
Если Спаситель разрешит.
Поэт не спросит: кто я, что я,
Но я скажу ему, любя,
Что «на Земле, во Храме стоя,
Душой молилась за тебя».
Молитва
Прости, поэт, что я сейчас живу,
Вместо тебя слагаю песнопенья,
Взывая и моля твою главу
Услышать голос мой в святом упокоенье.
Покоя нет в душе, тебя нам не вернуть,
Но гений твой, услышав ту молитву,
Земным и грешным освещает путь,
И дух крепит в кровопролитной битве!
Своим дыханьем не дышу…
Своим дыханьем не дышу —
Я снова с Пушкиным грешу:
С его пленительной строкой
Теряю вновь ночной покой.
И мысль моя строкой ложится,
Как с этим чудом мне ужиться?
Оно, как истина в вине,
Никак не дастся в руки мне!
Потомку предков благородных
Уж я б обед тебе сварила,
Перед уходом накормила,
Подав из печки щей горшок,
И налила б «на посошок».
Но ты покинул нас голодный,
Вкусив морошки лишь холодной,
«Ушед навек от вечных мук»,
И мы осиротели вдруг.
Я опоздала на два века,
Но не подвластно человеку
Вольготно выбрать жизни срок —
В желаньях волен только Бог!
Мойка, 12
Здесь, в сердце Северной Пальмиры,
Где богом от греха спасён,
Он, загадав загадку миру,
На небеса был вознесён.
И потекли рекой потомки
В осиротевший кабинет,
Где, постояв у жизни кромки,
Ушёл в бессмертие поэт.
Здесь он, незрим, меж нами бродит,
И слышен лиры его глас…
За веком новый век приходит,
Здесь – тот же день и тот же час.
Священный трепет будоражит
И ускоряет сердца стук…
Вот он войдёт сейчас и скажет:
«Я ждал тебя! Здорово, друг!
Что скажешь, как в Москве погода?
Легко ль добрался до меня?
И что диктует нынче мода,
Минутной новизной маня?
Что нового в Первопрестольной,
Что пишут братья по перу?
Знаком ли слову воздух вольный,
Иль вольный стих не ко двору?»
Ну что ответить мне на это?
Как я скажу ему о том,
Что с словом гения-поэта
Его потомок не знаком?
Что слог заморский, неуклюжий
Стал языком ему родным,
Что с древним родом он не дружит,
Живёт он телом лишь одним?
Тельца златого блеск продажный
Так ослепил людей умы,
Что нет и мысли у них даже:
А где ж душа, и люди ль мы?
Что стало с Родиной моею,
И как жива ещё она?
Ведь было раньше: «Честь имею!»,
А коли нет, жизнь не нужна!
«Восстань, пророк», услышь прошенье,
Подай за нас могучий глас!
Чтобы Господь в час воскрешенья
Не отвернул свой лик от нас!
Путь пророка
Познав мышленья глубину,
Пространства бесконечность,
Он, не дожив и жизнь одну,
Ушёл однажды в вечность.
И, краткость жизни ощутив,
Поняв ничтожность срока,
Он между строчек поместил
Предвиденья пророка!
В его роду отцы святые…
В его роду отцы святые,
И, уходя в расцвете лет,
Слова он написал простые:
Пророком должен быть поэт.
Что у поэта путь особый:
Он, грешный, на земле творит,
Чтоб бытия познать основы,
Он с небесами говорит.
«Под голубыми небесами»
Он и творил в пути земном,
И ночи долгими часами
Молил Творца лишь об одном:
Кто, из каких он и откуда —
Дворян, потомственных бояр,
А может, крепостного люда,
И для чего поэта дар?
И лишь узнал, что мог из дедов
Один у Невского служить,
Но что сам Невский – его предок,
Поэт не мог предположить.
Его небесный покровитель,
Кто в Невской лавре погребён,
Князь Александр, прародитель,
Его прямой потомок – он!
Чутьём, провиденьем поэта,
Святым корням он зову внял,
И нимб божественного света
Над ним незримо засиял!
И тех веков святую тайну,
Хитросплетение корней
Постичь хотел потомок дальний
Жён благоверных и князей.
Он сам, святых корней не зная,
В конце короткого пути
Стремился к высшему познанью,
Чтоб жизни истину найти.
И он нашёл её, похоже,
Когда прервалась жизни нить:
Он, уходя, на смертном ложе
Убийцу смог за всё простить!
Достойно это лишь святого —
Для Бога душу отворить!
И подвига того земного
Никто не сможет повторить!
Он был – Пророк. Но его тайна
Средь «вышних Богу» ныне, там,
И без него теперь не знаем,
А разгадать ли её нам?
Благодарю тебя, поэт…
Благодарю тебя, поэт,
Что душу будоражишь!
Тебя два века с нами нет,
Но разве это скажешь?
Уже с рожденья с нами ты.
И в каждом русском сердце
В твои волненья и мечты
Всегда открыта дверца.
Медный Всадник и поэт
Всё тот же «свод зелено-бледный»,
Всё тот же холод, и манит
Рукой державной Всадник медный,
Дробя копытами гранит.
Скакал, Россию увлекая,
На Запад русский государь,
Своими планами пленяя —
В чужую, призрачную даль.
Петра велению послушна,
Уже пошла за ним она,
Но сердце было равнодушно
К нововведениям Петра.
Но государь рукою мощной
Уже на западный манер
Кроил наряд страны полнощной
Указами кровавых мер.
Так годы шли. Уже Россия
Себя не стала узнавать,
Её ведь даже не спросили:
Согласна ли, Россия-мать?
Душа её рвалась, металась,
Стонала от надрыва плоть,
И временами ей казалось:
Царя ей не перебороть.
Чтоб не просила Русь подачки,
Не потеряла с прошлым нить,
В мир чуждый бешеную скачку
Поэт пришёл остановить.
С пером в руках, с душой пророка,
В груди – священный огнь и пыл…
Не осознав свой путь до срока,
Перед Петром повержен был.
Он оценил Петра деянья,
Был его мощью потрясён,
За новь российских одеяний
Был государь им вознесён!
Но, стоп, поэт! Ведь так и душу
Недолго Западу отдать
За просвещенье. Нет! И лучше
Уж просвещенью не бывать!
Плоды его нескоро зреют,
К тому же воля нам милей!
Чужие ценности не греют,
Хоть и пролит на них елей!
Пусть русский дух и его слово —
Всё, чем жива Россия-мать,
Самой Европе будет ново,
А нам его не занимать!
Пусть град Петров в грядущем веке
Гордится всадника рукой,
Но сердце в русском человеке
Трепещет пушкинской строкой!
8.05.2011
Окончен том
Окончен том, а это значит,
Пора подумать об ином.
Но отчего так сердце плачет —
Покоя нет ни в ночь, ни днём?
Рука писать уже устала,
Забыться бы в спокойном сне…
Но, что бы я ни написала —
Не оживить Поэта мне.
Осталось ждать, что дух Поэта
Меня незримо посетит,
Прочтёт про то, прочтёт про это,
И, может быть, меня простит
За мою дерзость обращенья,
В Поэта мир проникновенье,
Подправит кое-что рукой,
Чтоб я смогла найти покой?
Однако нет, он не приходит,
Он лишь на мысль меня наводит,
На ту, что он не дописал,
Когда, изранен, угасал…
А значит, нет конца мученью,
И рвётся мысль из заточенья
В тот дивный мир, где Он творил…
Но где тот мир? Не говорил.
Кто ж после Пушкина поэт?
Поэта роль не примеряю:
Кто ж после Пушкина поэт?
Наивной рифме лишь вверяю
Нестройных мыслей тяжкий бред.
Она сама со мной играет:
Не спится ночью ей, как мне.
Вот для того и прилетает,
Чтоб пошептаться при луне.
Как совместить земное с духом,
Что мне покоя не даёт,
Вокруг летая лёгким пухом,
В полёт неведомый зовёт?
Парить хочу, но тянут гири
Неправедно прожитых лет,
И как ужиться в этом мире,
Где от грехов спасенья нет?
Строка ложится за строкою,
А я спешу за нею вслед.
Опять рассвет встречать с тоскою,
И на душе покоя нет.
Молю у Господа прозренья,
Чтоб вразумил и дал совет:
Как лёгкость ощутить паренья,
Что Пушкин ощущал, поэт?
Я просто Пушкин был, поэт
Творил я здесь, не в поднебесье,
Где воздух свеж и свет лучист.
Просить прощенья буду здесь я,
А там душою буду чист.
Мои мечтанья и полёты
Высокой мысли, дивный слог
Им не понять и ни на йоту —
Не одарил их свыше Бог.
Им не найти его и в прозе,
Их наслаждение – в другом:
Копаться мухами в навозе
И разносить его кругом.
Я знал: свирепствует стихия
Скандалов, сплетен и интриг,
Но и тогда свои стихи я
Не прекращал писать на миг,
Играл со словом… увлеченье?
Быть может, да, быть может, нет.
Я видел в том предназначенье:
Я просто Пушкин был, поэт!
Мы – те потомки, для которых…
Мы – те потомки, для которых
В том двухсотлетнем далеке
Писал поэт посланий ворох
На непонятном языке.
Он точно знал, что был Пророк,
Его не мучили сомненья:
Для нас писал он между строк,
Какие будут потрясенья.
Что будут слава и бесславье
Россию-матушку терзать,
И что лишь вера, православье
Спасут её, родную мать!
Открыта к Храму нам дорога,
И вскрыта гения печать,
И нам пора по воле Бога
Архив Пророка изучать!