Я шел мимо радостных новогодних витрин, проталкиваясь через истеричную предпраздничную суету, я шел, ничего не замечая: "Скоро Новый год, блядь. Весь год профуфукал, ничего не сделано. На хуй надо было покупать дорогой ежедневник, чтобы к концу года он остался пустым:" Я перечислял, что собирался сделать в течение года, собирался каждую неделю..., собирался 52 раза... Благие намерения записывать, планировать, важно заглядывать с утра в эту красивую кожаную книжицу, - все утонуло в болоте моей безалаберности и инертности. Это не было традиционным распиздяйством, отличающим многих фотографов, работал я хорошо, работал я организованно, и записывать ничего не надо, - хочешь получать деньги, никогда ничего не забудешь...

"Девушка, с наступающим Вас! Заполните анкету, будете участвовать в новогоднем розыгрыше призов", - мне уже сунули в руку желтый листок, и я тупо его рассматривал...

"Приз?... Какой, на хуй, приз!? Блядь, опять таймшер*!" - быстро раскусила я самый вероятный вариант предстоящего обмана.

Но мне было приятно, когда меня называли девушкой, а называли, путая меня, все чаще и чаще, я начинал даже привыкать к этому. И я послушно стоял, растерянно улыбаясь, отловленный рекламным агентом. Посылать ее среди нарядных новогодних витрин, в царящей, как на детском утреннике, атмосфере, не хотелось.

- Вы сможете прийти на следующей неделе в наш офис на Маросейке? Только надо вдвоем с мужем? Вы замужем? Или с кем-нибудь прийти можете, - тараторила агентша, довольная моим слабоумием. "Блядь, если парочкой, то точно таймшер: Заебали: Новый год и никаких тебе призов, суки!"

- Уже не девушка, - привычный для меня ответ в подобных случаях и привычный для меня собственный грубый мужской голос. Этот момент меня всегда забавлял:, агентша заткнулась и покраснела:, она подергала свой безумный, вязаный берет:

- Как не девушка? ...Ой, извините, я так устала за день... Просто... просто... - она рассматривала меня, она пыталась объяснить себе, почему она обратилась ко мне, как к женщине... Она еще раз уставилась, на торчащие через куртку ей в лицо мои сиськи.

- Вот, возьмите эту пластиковую карточку, Вы стали участником нашего розыгрыша призов:, от телефона, как минимум, до телевизора, - и заговорщицким, доверительным голосом. - Вся эта реклама стала неэффективной. Телевидение, журналы... - никто ни во что не верит! Руководство нашей компании решило работать непосредственно со своим потребителем. Говорите свой номер телефона, Вам позвонят, скажут точно, что именно Вы выиграли".

Я уже вертела вместе с желтой бумажкой красивую пластиковую карточку, машинально трогая пальцем эмбоссированный выпуклый номер на ней.

- Это - точно не таймшер? - спросила я строго, но вопрос прозвучал предательски неуверенно.

- Не-е-ет, конечно нет. Просто приезжайте получить Ваш подарок, - голос ее уже был снисходительно-повелительный. Я растеряно кивнула головой и неловко ткнулась в не успевший раскрыться турникет перед входом в продуктовый отдел.

* * * * *

- Привет, Заечкин, - дверь открыла жена.

Я с трудом ввалилась с огромными сумками и сразу увидела себя в зеркале - вся в снегу, с красной от мороза рожей. "Да уж, тоже мне девушка", - увиденное разочаровало, я все-таки не понимала, как меня могли путать с особями женского пола. Из угла в коридоре выскочила моя дочка. "Ав!" - напугала она меня и, заливаясь смехом, прижалась ко мне.

- Ой, папа, какой ты холодный! - она отбежала от меня, вся съежившись.

- А это я сейчас на улице с Дедом морозом встретился, вот он меня и приморозил чуток, - объяснила я с серьезным лицом причины своего крайнего оледенения.

- Ты врёшь, он только к маленьким детям приходит, - не поверила мне дочка.

- Так я же просто мимо него проходил, случайно его встретил, поздоровался и напомнил ему, чтобы не забыл зайти к тебе.

- И что он сказал? зайдёт? - с надеждой направила на меня свои смешные карие глазки Лиза.

- Конечно, зайдёт. Сказал, что помнит тебя, и соскучился с прошлого года по тебе и что уже ищет для тебя хороший подарок.

- А ты сказал Деду Морозу, что я хочу такую Барби, я тебе уже говорила: её не Барби, а Анастасией зовут? И она в таком же красивом платье, в котором она на балу в мультике танцевала. Вот я такую хочу. Пусть он принесет мне такую.

- Лизулька, ты нарисуй ему красивую открытку, положи её под нашу новогоднюю ёлку и три раза скажи: <Дед Мороз, Дед Мороз, подари мне паровоз!>, и Дед Мороз тогда принесёт тебе всё, что захочешь, - ответил я своей дочке и поцеловал ее в щеку.

- А почему паровоз? Я же Анастасию хочу в синем бальном платье, мне паровоз не нужен, - возмутилась Лиза.

- Потому, что паровоз в рифму, и это волшебный паровоз, он приезжает, а Дед Мороз достает из него подарки, которые у него просят маленькие детки.

- Сейчас нарисую: Я тогда нарисую две открытки и попрошу себе ещё одну Анастасию, где она в другом платье, - и она убежала в свою комнату.

- Лизочка, а вдруг у Деда Мороза не хватит денег на вторую? Ему ещё нарядную зимнюю курточку в подарок тебе покупать, - крикнул я вдогонку, но было уже поздно.

Я сел на кухне перед тарелкой борща, ковырнул ложкой самую его гущу и очень обрадовался выныривающим над красной свекольной поверхностью большим кускам разваренного мяса, бухнул в борщ большим белым комком густую жирную сметану, и, зажмурившись от удовольствия, съел первую ложку. Я за весь день не успел нигде нормально пообедать, и это было внутренним оправданием для меня, почему я ем борщ на поздний ужин. А ещё тут же передо мной на столе уже красиво уложенные на тарелку терпеливо меня ждали и обещали своим сытным видом не дать мне умереть от голодной смерти четыре больших тефтелины, подпирающие своими залитыми подливой боками желтую волнистую горку картофельного пюре. А чтобы я ни в коем случае не похудела ни на грамм, огромные безе, купленные в пекарне у Коптевского рынка, по-зимнему покрыли сугробом большое плетеное блюдо и сильно озадачивали меня, сколько их съесть за чаем - одно, два: или всё-таки, может быть, съесть три - вовсе не будет преступлением и помехой моему планирующемуся похудению. От борща и безе меня отвлекал свисающий над столом на черной подставке старенький телевизор : Я пытался наблюдать за развитием событий в очередном сериале, ничего не понимал в сложно-запутанном бестолковом сюжете и украдкой рассматривал свою суетящуюся на кухне жену:

За десять лет совместной жизни она внешне совсем не изменилась. "Как это ей удаётся?" - думал я, окуная большую мельхиоровую ложку в тарелку с борщом. Я искренне удивлялась этому физиологическому чуду. Я иногда разглядывал ее лицо, я подводил её к окну и пытался в дневном свете увидеть новые морщины. Морщины были, но все те же самые родные и знакомые морщинки вокруг глаз, которые пугали меня еще при нашем знакомстве. Я тоже тогда их внимательно рассматривал, подло пытаясь подсчитать, сколько она будет выглядеть молодой, если мы поженимся. Морщины эти, видимо, имели очень дурной характер, ни одной новой с ними не ужилось, лицо двадцатилетней девочки так и осталось лицом двадцатилетней девочки.

А вот дурацкой майке чуть ли не до колен, купленной Машей год назад, не повезло. Нелепая и немодная тогда, сейчас, заляпанная борщами, супами и разными шкваркающими из сковородок подливами, висела на Маше облезлой, в застиранных подтёках, половой тряпкой. Так быстро состарившаяся майка и совершенно не стареющее всё такое же молодое и красивое лицо... И тельце ее... спортивное и маленькое, ну никак не хотело превращать мою жену в обрюзгшую, взрослую тетку. Видимо, сговорившись, лицо и тело решили еще долго обманывать и выдавать Машу за юную школьницу. Когда она куда-то собиралась и бегала по квартире в разной степени обнаженности, я до сих пор после десяти лет совместной жизни по-прежнему смотрел на неё с желанием и удовольствием. Я неожиданно вспомнил, что весь секс за последние несколько месяцев нашей ставшей крайне конфронтационной жизни происходил именно в такие моменты. Пробегая десятки раз в трусиках и колготках между мной и телевизором, ей всегда удавалось завладеть всем моим вниманием и оставить телевизор в сиротливом ожидании без меня. Вначале, не поворачивая головы, одними глазами я наблюдал за её ногами, - они суетились, приседали, терлись друг об друга... Лицо её, отвлечённое делами, не изображало в эти моменты непримиримой борьбы со мной и не искажалось злобой, и даже приобретало утерянные теплые черты той милой девушки из моего десятилетней давности счастливого прошлого. Что мне оставалось делать? Я шла, смотрела, где и чем занимается наша дочка, и сколько она будет занята своими играми, ловила Машу, бестолково пробегающую мимо, и тащила её, как правило, в ванную:

<Зачем она постоянно носит эту майку? Как ее ебать в ней?> - потихонечку про себя возмущалась я. - <Ноет о сексе, так оденься нормально, мне много не надо, только не ходи в этой половой тряпке. Сколько их у нее? Ведь одна! Но каждый день с завидным постоянством эта ебаная майка превращает мою жену в пугало. Стирает она, что ли, её на ночь, как трусы, и сушит на батарее?>

- Маша, когда ты выбросишь эту футболку? - осмелилась я в этот раз спросить свою супругу. - Тебе не стыдно в ней ходить?

- Никогда! - отрезал голос из вражьего стана: Не голос жены!

- Маш, но ведь:, - начала было я.

- Другой нет! - убедительно рявкнула моя спутница жизни и покосилась на меня недобрым глазом.

Я отодвинула тарелку, борщ я доела:, и опять уставилась на напряженную в нервах Машину спину. Мне стало грустно. Лицо жены, жопа тоже, а голос не той девочки, с которой я познакомился когда-то, тогда это был голос маленького ангела, и одевался дома этот ангел, не как уборщица из овощного магазина. "Ну, как же ее всё-таки ебать в таком виде? Блядь, никакая острота ощущений не притупляется с годами, сними ты с себя это говно, и я выебу тебя в любой момент. Так нет, ни хуя, еби меня такую. Что за дура!"

Это были ленивые мысли, вовсе не злые, думала об этом я каждый день, и привычная их ежедневная порция закончилась. Я допила чай, не помню, сколько штук безе влезло в меня в тот вечер после борща и тефтелей, и пошла к своей маленькой дочке.

* * * * *

Черные отглаженные брючины, черные ботинки на желтом линолеуме... В разных направлениях в черных костюмах мимо меня проходили мужчины, много мужчин, я видела только их ноги, точнее смотрела я только на них. Я опять сидела на кухне и растерянно озиралась: "Где Маша с Лизой? Куда они делись?"

В центре этой вокзальной толкотни, непонятно как уместившейся на двенадцати квадратных метра кухни, сидела наша кошка. Только успела я ее заметить, как из-под нее начала растекаться жидкая, поносная лужа, края ее медленно угрожающе ползли в разные стороны и уже почти касались ее задних лап. "Опять срёт не на месте. Откуда во всех столько говна? - справедливо возмутилась я. - Опять мыть ее придется". И чтобы наша полосатая киска не испачкалась, я схватила ее и переставила на другое место... и переставила еще... и еще, а она все гадила и гадила...

"Папа, я муравей, я по тебе ползу. Просыпайся", - я открыла глаза, по мне совсем не как муравей прыгала в смешной пижаме моя пятилетняя дочка. Я схватила её и затащила под её визги к себе под одеяло.

"Какой хороший сон!" - обрадовалась я. Вспоминать, к чему сниться говно, мне было не надо, что это значит, я хорошо знала, и такие сны всегда сбывались. Мои денежки! С хорошим настроением я вскочила с постели и начала с остервенением делать зарядку.

- Телефон! Мобильный твой звонит! - я взяла из Машиных рук трубку и, пытаясь отдышаться, села на край кровати.

- Боряныч, привет! Это Петя. Как дела? - я услышала знакомый бодрый голос одного нашего питерского клиента.

- Привет, Петь! Нормально... снимаем. Всё как обычно, - осторожно ответила я.

Звонка я этого ждала давно, за отснятый нами новогодний сюжет для наружной рекламы "Петра 1" уже месяц не отдавали деньги: Как у меня дела? ...Ни хрена не интересовали его мои дела. Он хотел услышать, что работаю я с утра до вечера, он хотел услышать названия известных фирм - моих клиентов... Задушенный провинциальными комплексами, он подсознательно хотел еще раз убедиться, какой он классный и правильный функционер рекламного агентства, как он правильно нашел правильных фотографов, и хотел слышать подтверждения всех этих правильностей. Теперь все другие наши клиенты должны были ему это доказывать: "Петя, ты поступил правильно, мы тоже обратились к Борису Фомину и денег заплатили не меньше, чем ты..." Он хотел это слышать, я привычно озвучила - все шикарно, все ОК! И перечислила, немножко привирая, что мы снимали за последние две недели.

- Классно, классно! Дела идут: А мы хотим денежки отдать вам к Новому году за последние съёмки. Сколько мы там должны - четыре двести?

- Ну, вроде того:, - неуверенно согласилась я.

Я сама уже абсолютно не помнила точную сумму, но на четыре двести перед Новым годом я была очень согласна, и вереница возможных новых покупок и новогодних подарков праздничным вихрем пронеслась у меня в голове.

- К Лене Зеленовой заезжайте. Можете уже сегодня. И для "Русского стиля"... Мы с тобой говорили о съемке... очень предварительно... Я перезвоню тогда позже, поговорим, - закончил деловую часть Петя, и мы еще раз начали расшаркиваться по телефону, многократно поздравлять друг друга с наступающим и, наконец, попрощались.

Четыре двести - это первая кучка говна! Да-а, просто так снятся только эротические сны, сны про говно у меня всегда к деньгам. <Всё-таки Петька - хороший парень, несправедливо и по-сучьему я его описала>, - тут же подумала я, положив трубку. И всё их питерское агентство <Бизнес Линк> было очень приятным, работу они организовывали супер, не спустя рукава, работали они с энтузиазмом и даже, я бы сказала, с радостным воодушевлением и к тому же очень дружно. Привычная для многих московских рекламных агентств снобистская атмосфера самолюбующихся бездарностей не наполняла их офис, обычные приятные люди были обычными приятными людьми. После работы с ними я полюбила Питер.

Пока я собиралась на работу, пока я доехала до нее, мой телефон звонил еще несколько раз. Что за чудо-сон!? Мне все пообещали вернуть деньги и заказали две съемки. Надо завести еще одну кошку, пусть гадят в моих снах вдвоем - денег будет больше.

* * * * *

Я притормозила перед поворотом на родную Зорге и без зимней резины, с повернутым направо рулем, покатила, как на лыжах, абсолютно прямо по жидкой снежной каше и ткнулась бампером в, слава Богу, засыпанный снегом бордюр.

С десяток машин тупо и возмущенно забибикали, мужик из облезлого "каблучка", чудом успевший проскочить у меня перед носом, не поленился остановиться, вылезти и что-то долго орать... Я ничего не соображала, ДТП - единственная паранойя в моей жизни. Вкус во рту изменился, руки дрожали... Чего все сигналят?... Идиоты! Радовались бы, что ни в кого не въехала. Странно, но, когда заскользили колеса, и машина понеслась прямо в этот сранный "Москвич", первым возник не страх и не мысли о травмах и об ущербе, первой появилась мысль: "Вот как хорошо! Врежусь сейчас прямо у работы, эвакуатор вызывать не надо, сэкономила 50 долларов". Снег, валивший всю эту ночь, и чуть не ставший причиной аварии, в то же время спас мою машину даже от царапины. Не такой уж он плохой и коварный - этот русский снежок!

Обозначенный с утра вещим сном про говняшки, подтвержденный "хорошими> деловыми звонками и ДТП без последствий, сегодня точно был особенный и счастливый день. Я бодро вошла в студию, стопроцентно уверовавшая в это.

Сейчас, сейчас, сейчас...

Быстрей, быстрей, быстрей...

Я раскрыла свой ежедневник - скорее надо всё записать, составить план на жизнь до Нового года, всё запланировать именно в этот день, всё, что собиралась сделать... Я долго листала его, пытаясь найти конец своих записей. Последняя красной ручкой была сделана в сентябре - "1 сентября - Начало учебного года". Я тупо уставилась на нее. С какой целью я ее сделала? В свои 34 года я шла в первый класс? Нет. Может быть, в десятый или в институт? Нет, я нигде давно не училась, моя дочка ходила в садик... Я посмотрела на почерк, почерк у меня неустойчивый и всегда разный, но узнаваемый - корявый и мой. Я не понимаю себя спустя пару месяцев, не понимаю саму себя! А как меня понимают другие люди?

Настроение было мобилизовано на активные действия - на войну, штурм и победу, копаться в себе не хотелось. "Начало учебного года" - ну, и наплевать, написала и написала... Представила себя юной школьницей в нарядном платьице и в белом фартучке... Что такого? Не все разве взрослые мужики представляют это? Не все? Тоже наплевать, буду одна такая... Я решительно открыла первую попавшуюся страницу ежедневника и записала: "План". Рука дернулась на следующую строчку и застыла... Я растерянно уставилась в потолок, с него свисал одинокий, электрический провод - не хватило ему при прошлогоднем ремонте сэкономленной красивой лампы:

"А какой у меня план?> - озадачено задумалась я. - <Работа?: Она идет своим чередом, пиши, не пиши - больше её не станет. Да, смешно было бы записать - "24 декабря снять рекламу для <Мальборо>". Это, как у Мюнгхаузена "после обеда подвиг". Работа, работа... Как на нее повлиять - до сих пор для меня загадка..."

Я ещё долго так сидела в растерянности и неподвижности, медленно съезжая со стекленеющими глазами и затекающими членами вглубь плетёного кресла:

И: наконец, рука моя ожила и уверенным бодрым движением смело сделала первую запись: "1. Сходить к сексопатологу". Сделала и тут же засомневалась, отбросив от себя дешёвую шариковую ручку, в правдоподобной возможности такого, казалось бы, несложного с виду мероприятия.

Сходить на приём и консультацию именно к этому врачу я хотела уже давно. Давно - это несколько лет, несколько лет я планировала и малодушно переносила это на потом, а потом - опять на потом: Я не знала, что ему скажу, да и куда идти - это вам не терапевт в районной поликлинике. Да и не в русской традиции таскаться у нас по сексопатологам, уж у кого-кого, <а у нас с этим всё в порядке>, - хором заявляют все. И психоаналитикам в нашей стране не скоро удастся заработать, - за просто попиздеть никто платить ещё не хочет, пойдут лучше разопьют бутылочку с соседом, изольют свою <загадочную>, но без всяких загадок русскую душу. Какой уж тут, на хуй, психоаналитик!? И психоаналитик <отдыхает> и тоже идёт к соседу распивать бутылочку. А слово <психиатр> в нашей стране вообще пугает и звучит угрожающе, в принудительном порядке с милицией доставляют к нему, в добровольном - приходят только к психиатру молодые непатриотичные люди <откосить> от армии.

Поэтому собиралась я сходить к сексопатологу: собиралась, собиралась:, но так и не посетила по вышеуказанным причинам этой разновидности доктора.

А была я транссексуалкой*, transsexual male-to-female* называлась по медицински я точно. Я ощущала себя с рождения девочкой, но при этом я не только родилась мужчиной, я очень старательно стала им. Очень неуместно к моей неправильной половой самоидентификации я страстно любила женщин, любила их тела, любила их глупые мысли: любила их вдвойне - любила их самих и любила себя, спроецированных на них. И, чтобы нравиться им, я усердно была мужчиной, я заботилась о них, защищала их, я безрассудно влезала в драки..., мне было страшно, но я отважно била рожи мужикам - женственная внешность и гипертрофированное мужское поведение... Мои женщины не должны были испытывать неудобства от моего состояния, я гордилась ими и делала всё, чтобы они могли гордиться мной. Я никогда не скрывала, кто я, все мои женщины знали, что я TS*, никто от этого не падал в обморок и особенно не огорчался моим странностям. Все более и более немужественная, с растущей набухающей грудью от приема женских гормонов, я была мужчиной в неизмеримо большей степени, чем большая часть встречающихся человеческих особей мужского пола.

Да, сходить к сексопатологу - хорошая мысль. Эта запись так и осталась единственной в моем предновогоднем плане. Пока я листала "Желтые страницы" в поисках нужного медицинского учреждения, на работу пришла Катя, девушка, три года назад устроившаяся на работу ко мне в студию на Юго-Западной, по причине неожиданно возникшего у неё непреодолимого творческого интереса к фотографии и по причине удобной географической близости её места учёбы в МГИМО к моей студии. А училась чудесная девушка Катя уже на последнем курсе этого учебного заведения: И, мгновенно заполнившая всю мою голову своими выпирающими из вечно малюсеньких кофточек и еле умещающихся в брючках, своими самыми чудесными, самыми нежными и самыми вызывающими на свете своими округлостями. И также быстро я оказалась работающей в её студии на улице Зорге и делящей всю свою прибыль с ней пополам.

- Привет, Олечка! - по-утреннему улыбнулась она мне.

Она всегда называла меня так. Это имя так и осталось со мной потом навсегда. Через два года, меняя пол, меняя документы, я робко заикнулась, что не хочу быть Олей, хочу себе другое имя, имя поинтересней. Как все запротестовали! Не дали мне стать ни Юлей, ни Леной, ни Дашей, ни Глашей: моя бывшая жена и моя бывшая девушка. На все предложенные мной варианты Катя и Маша возмущенно орали: " Ты совсем одурела? Юля? У меня сестра Юля, я называть тебя так не буду". Юля - младшая сестра Кати, я смиренно, с испуганными глазами соглашаюсь: "Да, действительно, "Юля" мне не подходит".

"Лена? Под Лену Соколович хочешь закосить? Обойдешься. Леной ты не будешь", - опять не повезло, Лена Соколович - моя предыдущая девушка перед Машей. Моя бывшая жена жестоко выдавила её из моей жизни, заняв ее место рядом со мной. Я не жалею об этом, я жалею Лену. Слабая и при этом необычайно гордая девушка, высокая, с удивительным телом, она всегда понимала меня и никогда не пыталась мне что-то доказать в этой жизни, как это упорно делали и делают все остальные. Три года полной любви и при этом удивительно спокойной без конфликтов жизни прожили мы с ней... Я любила её и потом всю жизнь вспоминала ее каждый день. Спустя больше чем десять лет после нашего разрыва, я всегда останавливаюсь на страничке "С" в своей записной книжке, грустно смотрю на её фамилию, я хочу ей позвонить... Но что сказать ей? Она заслуживает большего, чем глупые вопросы: "Как дела?>:

Где она теперь? С кем?:

Я встретила ее однажды на "Октябрьском поле", ужасно перепугавшись, что мне нечего ей сказать... и нечего уже предложить... Но она не узнала меня, она прошла мимо... со своей мамой... такая же длинненькая... десять лет спустя в своей той же самой шубке. Богатого мужика, значит, не встретила она на своем пути. Бедняжка! Почему такая шикарная женщина с телом, как с обложки "Плэйбоя", осталась одна? Почему мужики не сбежались и толпой не заняли очередь за право быть ее мужем? Почему всё так хреново? Достойные женщины и недостойные их мужчины... Почему все складывается почти всегда не в пользу этих женщин? Ох, моя Леночка, подло я тебя бросила, и ничем не лучше я остальных кретинов.

Как хорошо было бы быть супербогатой, я бы обеспечивала всех своих баб, - и совесть не мучит, и душа за них не болит, и, глядишь, "дадут" по старой памяти.

Катя заглянула через плечо на мою лаконичную запись.

- Правильно, давно пора, а лучше сразу в психушку, пусть тебя подлечат. Ты хотела зимой на курорт? Вот отдохнешь в люксе с решетками. Вместо пляжа душ Шарко, - и она вульгарно расхохоталась мне в лицо.

- Уйди от меня, торговка, не брызгай слюнями. Поинтеллигентней научись смеяться, разрешу за один стол со мной сесть, - и мы расцеловались: холодные губы, ледяные, не успевшие согреться, щеки. - Всё, меняю пол, надоело всё, и вы все надоели. Мне 34, еще чуть-чуть и будет поздно. Как мужчина, я пожила и пожила очень неплохо, поживу теперь женщиной.

- Го-о-осподи, так день хорошо начинался! - простонала Катя, я ей сто раз уже позвонила, рассказав и о сне, и о деньгах, и о предстоящих съемках.

Она плюхнула свою демонстративно обессиленную задницу на стул, руки повесила беспомощными тряпицами, а голову запрокинула, уронив её на высокую спинку стула, выразив этим всё свое нежелание бороться с моими причудами.

- Ну? И что будет с твоим членом? - наконец, ожила Катина голова, приподнявшись. - В баночке принесешь, идиотка?

Членик мой давно не интересовал моего партнера по бизнесу, секс между нами периодически обрывался надолго и случайными лотерейными выигрышами радовал теперь исключительно редко, но рациональная сущность этой еврейской девушки интересовалась, останется ли мой запасной хуй для неё на всякий случай? Такой всегда доступный и всегда любящий ее? Или надо будет рассчитывать только на конкурентный выбор и поиск в злой суровой жизни свободных и не очень мужских пиписек?

- Ладно, Кать, я пока просто иду к сексопатологу. Успокойся, - у меня, действительно, не было ответов на эти вопросы, и я быстро сдалась, не став спорить и доказывать свои права быть женщиной: собачкой или белочкой... По степени идиотизма - это выглядело бы одинаково.

- Ну, сходи, развлекись, но большего я тебе не разрешаю, - теперь ожили и Катины руки, и они уже совершали наглые повелительные движения в моём направлении. - Ты и так давно баба, хватит. Ходи в нарядных юбочках, может, кому и понравишься, - таким же наглым повелительным голосом Катя очертила рамки моей жизни.

- Дура ты. А что? Это новость для тебя? По-моему, с первого дня нашего знакомства ты знала об этом. Я тебе вообще сказала, что я уже после операции, и мой член был приятным сюрпризом для тебя, когда ты первый раз туда полезла своей ручкой. В этот момент было забавно на тебя смотреть, - напомнила я ей подробности нашего знакомства.

- Ой, а помнишь, как мы в первый раз с тобой поцеловались? - неожиданная реакция, Катино лицо сложилось в мечтательную гримаску. - Нет, я не спорю, ты, конечно, женщина, но отрезать тебе ничего не нужно, - расчувствовавшаяся моя бывшая девушка точно хотела оставить мой членик на худой конец, про запас, на всякий пожарный случай: ОК, буду грустным паровозиком на её запасном пути.

Пришла еще девушка Аня, работающая у нас за компьютером, и звонила я уже записываться к сексопатологу при хохочущих зрителях. Они угорали. Чего смешного? Но я рада была их хоть чем-то развлечь.

Внимательно перелистав "Желтые страницы", я нашла единственное знакомое название, связанное с транссексуализмом, - Центр репродукции на Иваньковском шоссе. Неоднократно разрекламированный телевидением, с умным и телегеничным лицом армянский хирург Акопян, работающий в этом центре, - это всё, что я знала о смене пола на тот момент.

Я взяла трубку, я волновалась. Что сказать? <Запишите меня к сексопатологу, я хочу стать женщиной> - не поворачивался язык. Идти на прием к мужчине и изливать ему душу - тоже не хотелось.

<Блядь!...> - выругалась я. <Блядь!> - выругалась я еще раз... и еще: немножко успокоилась и набрала нужный номер.

К телефону подошел мужчина с легко узнаваемыми голосом и интонациями - типичный голос наших родных совковых автосервисов. Эта ебанная секретарша из якобы регистратуры оказался охранником. По таким деликатным вопросам в коммерческой и как бы шикарной клинике вас обязательно должен записать на прием охранник. Почему не сантехник? Или уборщица? Я сообразительная, я быстро нашла ответ, - это голос не совкового автосервиса, это собирательный голос всех наших российских услуг, всего нашего российского сервиса. Вы хотите, чтобы Вас обслужили, как в Америке? Вам не на Иваньковское шоссе, Вам в Нью-Йорк или в Чикаго, Америка там. А я звонила в <Совок>.

Он меня записал, собака. На вопрос: "А врач кто? Мужчина или женщина?" Всё тот же "милый и вежливый" голос: "А какая Вам разница?" Интонации - еще чего-нибудь спросишь, дам по роже. Я, взбешённая, вежливо попрощалась.

Меня записали, записали на следующий день, записали к психиатру Крюкову Вадиму Викторовичу.

Кто-то подрабатывает сторожем в гаражах, кто-то занимается извозом в свободное от работы время, психиатр Крюков Вадим Викторович подрабатывал сексопатологом в Центре репродукции на Иваньковском шоссе. Сексопатолог... психиатр - в нашей стране это почти одно и то же. Слава Богу, что сексопатологом не подрабатывал окулист или ЛОР.

Конечно, я готовилась, я думала, что ему расскажу, уже полдня я мысленно умно отвечала на его вопросы. Я красиво оделась, я не была в юбке, в те времена я одевалась скромно, но мужских вещей в моем гардеробе уже давно не осталось. На плече болталась недавно купленная совершенно дурацкая сумочка "Roncato", и тогда мне, глупой, она очень нравилась.

Встретил меня всё тот же секретарша-охранник в виде молодого здорового парня с блондинистым ежиком. Он любезнейшим образом встал мне навстречу и с очаровательной улыбкой спросил: "Вы к кому, девушка?"

- Я к Крюкову, - ответила я, стараясь говорить мягче.

- У него сейчас запись на четыре.

- Да, это меня записали, моя фамилия Фомин, - пришлось представиться мне.

Охранник покраснел, ему было стыдно, что он разговаривал со мной вежливо, это внимание, естественно, предназначалось девушке, которую он увидел, но никак ни Фомину-извращенцу, пришедшему на прием к сексопатологу. В общем-то, я его понимала. Он взял с меня 400 рублей, - охранник оказался мастером на все руки, он был еще и кассиром, в центре он работал за всех. Удивительно, что я увидела не его, когда все-таки попала в кабинет врача, в этом центре это было бы очень логично - охранник-секретарша-кассир-сексопатолог.

Крюков принимал в кабинете академика Васильченко, оказывается, разбогатевший медцентр делал во всех остальных кабинетах и помещениях евроремонт, видимо, очень выгодно он сэкономил свои денежки на кассире и секретарше регистратуры.

Я неуверенно вошла в большой солидный кабинет академика. Было немножко стыдно, немножко страшно: Крюков - симпатичный мужик средних лет, согнулся над большим столом..., но он не писал, он смотрел на меня исподлобья: не угрюмо и вовсе не зло, но и без особой приветливости разглядывал он меня. Что его так скрючило? Встал в свою рабочую стойку? Господи, все играют какие-то роли, психиатр играл роль психиатра - для этого он добросовестно зачем-то скрючился, а рожу сделал совершенно непроницаемой. Мы представились, поздоровались, он записал мою фамилию:

- Что привело Вас ко мне? - консультация у сексопатолога началась.

- У меня транссексуальные наклонности, - отважно заявила я.

- Подождите, подождите, - его явно не устраивало начинать беседу с уже поставленного мне себе самой диагноза. Зачем тогда он? - Что Вас не устраивает в своей жизни, в своем теперешнем состоянии?

- Я ощущаю себя женщиной, - выдавила я из себя и тут же вся покраснела, как бы со стороны услышав себя, как это чудовищно по-идиотски звучит! Мне всегда было стыдно произносить эту фразу. И, наверное, она не совсем соответствовала действительности:

Я не знаю, как ощущают себя женщины, и не знаю, как ощущают себя мужчины, я знаю, как ощущаю себя я. Какому полу соответствовали мои внутренние ощущения? Кто его знает... Во мне соединялись или не хотели соединяться разные качества, глупо было бы заявлять, что мужских качеств во мне нет, после того, как более тридцати лет я успешно прожила, как нормальный мужчина: и, напомню, рождена я была к тому же совсем не женщиной. Вопрос для меня состоял в том, как мне комфортней, в каком поле жить мне дальше.

- Я не знаю, как Вам это объяснить..., - продолжила я, нервно сглотнув слюну. - Но я это всегда ощущала в себе: Мне трудно это объяснить:

- И с какого возраста Вы почувствовали это Ваше состояние? - перебил меня доктор ещё одним своим вопросом.

- Как себя помню... С пяти лет... Осознанно я помню это с пяти лет..., - это было правдой, все первые детские воспоминания были неразрывно связаны с невероятно острым желанием быть девочкой.

Пять лет... как хорошо я это помню...

К соседям с фамилией Стуловы из 9-ой квартиры, я жила в 11-ой, в гости приехала семья из Швеции. Сестра соседки тети Гали когда-то вышла замуж за шведа и уехала с ним, нарожав ему там в городе Гетеборге троих дочерей. Одна из них Анна-Мария умрет потом в 15 лет от рака мозга. Они погостили и уехали. Не помню уже, но по каким-то причинам они оставили жить на целый год в Москве свою старшую дочку моего возраста. Моя мама помогла устроить ее в детский садик, в котором и работала, а работала она там музыкальным работником. У девочки-шведки было красивое двойное на иностранный манер имя Марика-Элизабэт, красивые золотые вьющиеся волосы, теперь такие я просто и прозаично называю рыжими, но тогда они мне казались именно золотыми и сказочными, у нее были всегда красивые трусики, наглое уверенное поведение и некрасивая фамилия Брикша. Мы вместе проводили с ней всё своё время, иногда нас укладывали вместе спать, это был 1970-1971 года, и соседи жили тогда очень дружно. Марика не обладала, естественно, в свои пять лет полными бедрами и большими сиськами, ее детское незрелое тело не вызывало у меня интереса и влечения, оно почти ничем не отличалось от моего... почти: Но при этом всего лишь одном скупом отличии наших таких похожих друг на друга тел она гордо называлась девочкой, а я ненавистно для себя мальчиком и меня уже тогда это очень не устраивало.

А ещё мне, маленькому несмышленному пацану, уже тогда грезились взрослые развратные тётки. Сексуальность формируется очень рано и, сформировавшись в раннем возрасте окончательно, остается с человеком на всю жизнь навсегда. Все мои сексуальные фантазии тогдашнего пятилетнего возраста, по сути, остались абсолютно прежними, они мало чем изменились с прожитыми мною большими годами и приобретённым жизненным опытом. Тогда они были у меня, конечно, по-детски наивными, но уже в тот мой пятилетний возраст представляемые мной ежедневно разнообразные сексуальные сцены имели уже явный мазохистский характер, и участвовали в этих сложных и запутанных сюжетах исключительно красивые зрелые девушки.

В маленькой Марике жила уже взрослая женщина, я ощущала в ней ее. В свои пять лет, она была не только ребенком, и понравилась она мне именно этим. И мне нравилось видеть отсутствие в ее трусиках ненавистных мне органов, и думать и догадываться об устройстве ее пиписки. Я влюбилась в нее, я начала ее боготворить, это моя первая детская и очень искренняя любовь. Объяснять, как при этом я чувствовала себя девочкой, не хочу, не хочу опошлять своим идиотизмом первые детские воспоминания. Но чувствовала... и уже тогда ничего нельзя было изменить.

- В пять лет я дружил с девочкой, - продолжила я своё повествование об эволюции своей сексуальности. - Она мне запомнилась, поэтому запомнился и возраст. Ну, мы игрались... в куклы, ну и типа того, - свою любовную историю я не стала рассказывать, - Приблизительно тогда же я пытался переодеваться. У меня была сестра и...

- А?: У Вас есть сестра? Родная? - информация эта, видимо, была чрезвычайно важной для господина Крюкова, он удивился, оживился... Может быть, он уже нащупал нить причин моего недуга.

- Да, сестра: на пять лет старше, она с мужем несколько лет назад уехала в Америку на ПМЖ. Очень редко, но я переодевался в её одежду: редко из осторожности. Я очень боялся того, что обо мне могут это узнать: безумно боялся. В детстве я даже думал, если обо мне узнают, что я хочу быть девочкой, то покончу жизнь самоубийством. Боялся больше не стыда, а что разрушу своим ненормальным поведением родительские надежды и ожидания мамы и папы: и всех близких. Потом об этом всё-таки узнала мама, при этом узнала об этом при самых неблагоприятных обстоятельствах. К суициду я, слава Богу, оказалась не склонна. В общем, пережила и это.

- Так, так, так...- он опять скрючился над листочком бумаги, что-то записав. Фамилия Крюков - вот и крючит его всю жизнь судорогами. А листок этот был, наверное, импровизированной амбулаторной картой больного, а точнее психически больного Фомина Бориса.

- А Ваши мама с папой живут вместе? - продолжил допрос <доктор Крюк>.

- Они развелись: в тот же период, лет пять как раз мне было.

- А-а-а? - Крюков откинулся в кресло и многозначительно покачал головой, он все понял, неполная семья - разве без папы из пацана может вырасти нормальный мужчина. Я начинала злиться, этот придурок-психиатр начинал меня раздражать.

- Ну, вообще, для меня не так важно знать первопричины, почему так произошло и откуда у меня появились транссексуальные наклонности...

- Нет, нет, это очень важно, чтобы назначить терапию, надо понять причины...

- Какая терапия? Я не испытываю проблем от того, что я транссексуал, всю жизнь я получал от этого только дополнительные удовольствия: Ой, и я, кстати, совсем забыл сказать, что мне нравятся женщины.

- Как нравятся? - Крюков недоверчиво уставился на меня.

- Ну, так, нравятся, то есть они меня возбуждают, - неуверенно призналась я, как будто не веря себе самой.

- А как же мужчины? - губы его скривило, он мне тоже не верил.

<Мудак ты! Какие, на хуй, мужчины>, - это, конечно, я мысленно про себя. А вслух:

- Я равнодушна к мужскому телу, я могу себе представить секс с мужчиной, если представлю себя с соответствующими гениталиями. Но и при этом я думаю не о мужском теле:, мне могут понравиться отношения и то, обязательно при условии, если бы я сделала операцию по смене пола.

- Вы собираетесь делать операцию?

- Нет, не собираюсь, пока не собираюсь. У меня жена, она вправе ожидать от меня, что я не буду ее делать. Я не хочу ее обманывать.

- У Вас есть жена? И сколько же Вы живете вместе? - его недоверие ко мне возрастало.

- Да десять лет живем, - ответила я.

- И что, сексом с ней занимаетесь? - теперь его лицо скроило усмешку.

<Мудак>, - теперь я так его называла после каждого его вопроса, - <Мудак, мудень!> Но терпеливо, но уже с раздражением ему отвечала:

- Занимаемся, Вадим Викторович, занимаемся: Я пришла к Вам не рассказывать придуманные байки, я заплатила деньги, я трачу свое время. Теряется смысл прийти к сексопатологу и быть неискренней, поймите это. У меня был секс с мужчиной, был... был два раза, я этого не стесняюсь. Я чувствую себя женщиной, это было бы очень логично - мне любить мужчин. Для меня было бы тогда все понятно и просто - меняй документы, делай SRS*, выходи замуж. Сексом с мужчинами я занималась по этой же причине, я думала, - ну, если я чувствую себя женщиной, я должна заниматься с ними сексом. Попробовала..., попробовала с качественными особями, не возбудилась. Мне ничто не мешало, у меня не было комплексов, просто я абсолютно равнодушна к мужскому телу... Наверное, к сожалению.

А жена... Мы женились с ней по любви, и сексом восемь лет мы занимались почти каждый день, если только я не падала от усталости после работы. Последние два года отношения у нас стали очень конфликтными, но это отношения к моему транссексуализму совершенно не имеет. Кстати, у меня еще дочка есть.

- Дочка? - протянул Крюков, он ничего, конечно, не понимал.

Зато уже всё понимала я. Пришла я не по адресу, опять мне искать сексопатолога. Вот не стоял бы у меня член, ему было бы тогда всё понятно. Импотент, член не стоит: - проверить на простатит, и всякие анализы сдать, и неврозики от трудностей моей работы подлечить: По этой причине не стоит или стоит плохо у половины всех мужиков. Это не из личного опыта, это из опыта моих многочисленных подружек.

- И сексом с женой я занимаюсь, и дочка у меня есть, и в армии я служил...

- В армии? Как же Вы служили? - крайне удивился Вадим Викторович.

- Как и все, нормально служил... в РВСН:

- Где? Где? - переспросил он.

- РВСН - это Ракетные войска стратегического назначения. Был замкомвзвода, в подчинении у меня было восемнадцать человек, все меня слушались, - я вспомнила эти кошмарные два года: Слушались меня не потому, что я была неимоверной силы и всех била, характер у меня такой заебистый, я умела добиваться того, что хочу. Но я оставила историю своей службы без подробностей, уж слишком длинной получилась бы моя армейская байка. - В общем, нормально служил. Ну, это совсем другая тема, - подытожила я, мне захотелось побыстрее закончить бестолковую болтовню с доктором, мне становилось уже неинтересно. - Вообще, есть два конкретных, практических вопроса, которые я хочу решить с помощью Вас. Поэтому я и пришла, - я вспомнила, что я от него действительно хотела. - Во-первых, если так сложилось, что я транссексуалка, то хоть раз в жизни хотела сходить к сексопатологу... для порядка. Вот я пришла, - я выдавила из себя улыбку. - Еще я очень давно принимаю гормоны, уже несколько лет:

- А что Вы принимаете? Вам кто-нибудь это назначал? - перебил меня врач.

- Нет, никто не назначал. Начинала с дипропионата эстрадиола, делала инъекции, сейчас эстрогены* в таблетках пью. Это основная причина, по которой я пришла к Вам. Я хочу получить рекомендации по гормональной терапии, хочу проходить ее под наблюдением врача, мне становится страшно от мысли об осложнениях. Если Вы сексопатолог, то, наверное, можете порекомендовать эндокринолога, который занимается этой проблемой?

- Ну, мне трудно порекомендовать что-то вот так сразу, - растерялся доктор. - Вообще этой проблемой занимаются, по-моему, в Ганнушкина на Потешной. Я, кстати, там же и работаю, только в другом отделении. Но там есть и отделение сексопатологии:

- Хорошо, найду эндокринолога сам. И еще:, принимая гормоны, я становлюсь женственнее, я отношусь к себе критично, но незнакомые люди всё чаще воспринимают меня, как женщину. Знакомые, друзья, они, конечно, видят по-прежнему во мне нормального мужика: или ненормального, но все равно мужчину. И одеваюсь я всё чаще не как мужчина. Я боюсь, что когда-нибудь меня остановит ГАИ, и меня заберут в милицию: и трудно будет что-то им объяснить. Я хочу, чтобы Вы дали мне справку о моем транссексуализме.

- Нет, я не могу дать такую справку, -

почему-то испугался доктор. - Вообще, почему Вы думаете, что у Вас транссексуализм, а не, к примеру, гомосексуализм, - обличительным голосом предположил мой диагноз этот ебаный психиатр, усилив в своём взгляде степень презрения ко мне.

<Ну, какой мудень!> - я начала наполнятся дикой злобой. По- хорошему надо было бы его отпиздить, и заодно и охранника, всё равно прибежит на его крики. Нехорошо пиздить докторишку, но, блядь, как хочется!

- К примеру?: Плохой пример Вы предложили, - начала я очень мрачно и уже угрожающе. - Вадим Викторович, я Вам час распинался и рассказывал, что люблю женщин, что не возбуждаюсь от мужчин: Я Ваш пациент, я не давал Вам ни одного повода сомневаться в своей искренности. Если Вы предполагаете, что я <голубой>, то это только значит, что Вы убеждены, что я Вам весь этот час лгала. Еще раз говорю, я не давал для таких предположений никаких оснований, меня это оскорбляет и мне это не нравится. Я говорил, что я не стесняюсь половых связей с мужчинами, они у меня были два раза, но они меня убедили, что секс с мужчинами мне неинтересен. При чем тут гомосексуализм? - говорила я зло, и уже не скрывая раздражения.

Молодец Крюков! Настоящий профессионал! Хорошая терапия! За час консультации он отбил у меня желание быть женщиной, по крайней мере, до конца дня, я захотела стать огромным мужиком, а лучше здоровенным оперативником ФСБ, чтобы всех безнаказанно отпиздить: и Крюкова, и охранника, и заодно кого-нибудь в соседнем кабинете.

- Мы не даем таких справок, - засуетился доктор, и начал убирать со стола свои бумажки, показывая этим, что приём уже окончен, но продолжал при этом говорить. - Для этого надо проходить обследование, только тогда можно будет что-то написать. Я не могу вот так вот за одну консультацию поставить такой сложный диагноз: Не могу.

- Хорошо, обследуйте меня. Что для этого нужно? Сколько дней я должен к Вам приходить, чтобы Вы могли поставить мне диагноз?

- Нет, я всё-таки не занимаюсь именно этими вопросами. Я, вообще, никаких справок здесь никогда не пишу. Сюда приходят пациенты обычно с другими проблемами.

- Послушайте меня внимательно, дорогой Владимир Викторович...

- Вадим Викторович, - поправил меня он.

- Я пришел на приём, я заплатил деньги..., я пришел к врачу на обследование и консультацию. Вот и напишите, к какому выводу Вы пришли. Я не прошу тогда писать мне - "транссексуализм", пишите - "требуется дополнительное обследование" или типа того. Как Вы тогда собирались мне назначать терапию, если не можете поставить диагноз. Если бы я пришла к терапевту с гриппом, он бы мне написал - "грипп". Какая проблема? Или я тут распинался для Вашего развлечения?

- Ладно, хорошо: я напишу, - теперь психиатра скрючило не на шутку, он уже что-то карябал на невзрачном бланке медцентра.

- Только, Вадим Викторович, мне одолжений делать не надо. Ещё раз говорю, я пришёл к врачу не просто поболтать с ним на свободные темы. Если за одну консультацию у Вас не появилось ни одной мысли по поводу меня, я готов прийти столько раз, сколько Вам нужно, - я уже не могла успокоиться и нудила злым голосом, сидя напротив него.

Он уставился на меня ненавидящим взглядом, ничего не сказал и быстро дописал бумажку. Я не помню ее содержание, конечно, он написал не то, что мне было нужно, какую-то витиеватую чушь, но, выйдя из кабинета, я уже на него не злилась. Я села в машину и выехала на Волоколамку. Мне хоть что-то хотелось сделать себе приятное. Я достала записную книжку и нашла телефон салона красоты на Ленинградском проспекте. Я решила проколоть уши, я давно собиралась это сделать, так же долго, как и сходить к сексопатологу. Я позвонила: Мастер, занимающийся прокалыванием ушей, пирсингом, и другими экзекуциями, заканчивал работу через десять минут. Мне сказали: "Если успеете за десять минут доехать, она Вас подождет". По скользкой дороге я помчалась.

Дырки в моих ушах появились без приключений. Мне долго рисовала карандашом точки для места проколов приятная девушка, и потом - чпок пистолетиком. И я, продырявленная, поехала домой.

Ох, скольким подружкам мне пришлось рассказать этим же вечером историю моего посещения сексопатолога. Все знали об этом, все звонили и уже ждали. И я одними и теми же фразами, зевая, скучным голосом десятый раз пересказывала, что он меня спрашивал, что я ему отвечала... Так я и уснула с телефоном:

* * * * *

- Борис? Это Корниенко звонит. Как дела твои? Ты случайно не в академии? - ну, как не везёт! Звонил мой новый начальник с моей старой работы. Точнее, она была совсем не старая, я до сих пор там числилась заведующим фотолаборатории, и моя трудовая книжка лежала там. Я просто перестала на нее ходить..., и не ходила я на эту работу уже три года: с того момента, как переехала к Кате в студию. Но никто не выгнал меня за это, мне исправно платили зарплату и даже ежемесячно премию. Нет, конечно, все знали, что я там не появляюсь, но, отработав в этой конторе десять лет, отработав хорошо и быв для всех своим в доску парнем, видимо, я накопила этот потенциал не ходить на работу целых четыре года (я не появлюсь там еще целый год и только после этого с величайшим трудом уволюсь). Иногда мы с Катей, проезжая мимо, всё-таки заходили туда в шикарную местную столовую пообедать или приезжали туда что-нибудь снимать, но только тогда, когда нам это оплачивали. Называлась эта славная организация на тот момент - "Российская академия государственной службы при Президенте РФ".

- Ой, здравствуйте, Виктор Иванович! Нет, я не в академии сейчас, - призналась я. Какой на хрен в академии, я уже не помнила, когда была в ней в последний раз!

- С наступающим тебя! - поздравил меня мой начальник.

- Спасибо! Вас тоже с Новым годом! Удачи Вам, здоровья... - на этом я запнулась и некоторое время тупо мычала в трубку, но больше никаких других праздничных пожеланий я придумать не смогла. Конечно, мне было стыдно, что я не хожу на работу, я всегда была совестливой, но вспоминала я об этом только тогда, когда мне звонили с этой работы какие-нибудь начальники. А еще..., вроде бы давно ощутившая независимость и свободу, получающая по несколько тысяч долларов в месяц, внутри я по-прежнему оставалась обычным советским человеком... с чинопочитанием, с радостью, что я где-то <числюсь>:, и что это значит, у меня будет пенсия..., не важно, что на нее нельзя будет прожить, но она маячила в моем сознании привычным для советского человека символом уверенности в завтрашнем дне: Дура я, зомбированная коммунистическими идиотизмами!

- Борис, может, успеешь заехать ко мне перед Новым годом? Надо поговорить..., - он замялся. - Надо же что-то решать с тобой.

Так я и думала. Я понимала, о чем могла пойти речь. Опять вспомнили, что у них в штате имеется фотограф, числится, но не появляется на своей работе вовсе.

- Хорошо, конечно, заеду... - пообещала я своему начальнику.

- А сегодня не сможешь?

- Виктор Иванович, сегодня точно не смогу, сейчас еду снимать Алексия II, - начала оправдываться я.

По сути его не должно было волновать, кого я еду снимать, но на него произвело впечатление имя нашего патриарха. Конечно, он мог потребовать, чтобы я явилась на работу именно сегодня, но я же все равно не явилась бы... Ну, как я могу ездить на работу целый месяц и получить за это в пересчете с рублей 50 долларов. Сейчас я ехала делать портрет Алексия II, и мне за это Межпромбанк платил 1400 долларов - мою двухгодовую зарплату в академии.

- Виктор Иванович, давайте завтра я с утра подъеду, - предложила я.

- Хорошо, давай, я у себя с девяти буду.

- Ой, Виктор Иванович, только не в девять, - я вконец обнаглела, ну, не вставать же в семь утра, так рано я обычно не приезжала на работу даже в коммунистические времена. - Давайте я полдвенадцатого приеду, Вы еще не уйдете на обед?

- На обед я ухожу в полпервого, постарайся до обеда заехать. Всё, Борис, жду завтра, - для порядка он закончил наш разговор деловым суровым тоном.

Мы знали друг друга почти столько же, сколько я там и работала, его недавно поставили на эту должность, и он неожиданно стал моим руководителем. Не приходящий на работу сотрудник, точнее никогда не появляющийся на ней вообще, конечно, был костью в горле и у него, и у прошлого моего начальника Демидова, и у будущего Полуденного. Но в память о моей хорошей работе в прошлые добрые коммунистические времена никто из них меня не уволил, не выгнал с треском за полторы тысячи прогулов.

* * * * *

Снимать Алексия II мы ехали на машине Сибагата, не помню, по какой причине мы перегрузили аппаратуру и пересели к нему. Этот маленький буйный татарин в Межпромбанке работал начальником отдела снабжения. В банке был и большой рекламный отдел, но за несколько лет работы для Межпромбанка и десятки произведенных съемок для них, этот предназначенный именно для этих целей рекламный отдел, так и не всплыл в наших деловых взаимоотношениях. С Сибагатом я работала когда-то вместе в вышеупомянутой академии, называлась она тогда - Академия общественных наук при ЦК КПСС. Там же каким-то образом Сибагат познакомился с Пугачевым - будущим президентом Межпромбанка. Они как-то вместе заходили ко мне в студию, не помню зачем. Мы поболтали, попили чай, Пугачев сказал, что создает банк:, и мне стало его жалко, - такой приятный интеллигентный человек в джемпере на пуговицах и занимается такими глупостями. Я смотрела на него с сожалением и, конечно, с недоверием. Это было время самого, самого начала коммерческой деятельности в нашей стране - кого не спросишь, у всех грандиозные планы, и даже не спросишь, всё равно не отвяжешься, тебе обязательно предложат купить вагон сигарет или фуру с колготками, - массовый психоз и поголовное желание разбогатеть подкосил каждого, вселился, как бес. Почти ни у кого ничего не получалось, многие мои друзья и знакомые, уходя в бизнес, бросали работу, и почти всем потом пришлось на нее возвращаться или искать себе новую. Я с болью смотрела на них, некоторые, теряя деньги, теряли и семьи: Катастрофически не хватало на всех удачи: И никогда не хватит, не может она литься золотым дождем на всех. Несправедливо скупо, с частотой падающих метеоритов одаривает судьба счастливым случаем избранных. Справедливо или несправедливо?...

В джемпере я больше никогда не увижу товарища Пугачева, в шикарных костюмах ходят президенты крупных банков. Всё у него получилось. А Сибагат получил высокооплачиваемую работу с бесконечными беспроцентными кредитами, даваемыми ему, а я приобрела хорошего клиента на несколько лет.

С тех пор так и повелось - на все руки Сибагат всё организовывал, договаривался о наших гонорарах, выплачивал их, отвозил, привозил... Сейчас он вез нас в резиденцию патриарха в Чистом переулке, мы опаздывали, опаздывали очень сильно, нам каждые пять минут звонили, спрашивая, когда мы будем. "Все, подъезжаем", - говорит Сибагат и поворачивает на Чистопрудный бульвар, этот идиот перепутал адрес, и с Чистопрудного бульвара мы еще минут сорок ехали в Чистый переулок. Я была спокойна, опаздывали мы не по моей вине, пусть теперь Сибагат объясняется за свою дурость и топографический кретинизм. Сама я приезжаю всегда и везде вовремя.

На входе нас встретила охрана. Еще час назад нам говорили, что мы уже опоздали, что Алексий II уезжает, что нас ждут последние десять минут... Вряд ли он стал бы ждать нас специально и откладывать другие свои планы, но мы, опоздав больше, чем на час, все-таки смогли остаться не вычеркнутыми в планах патриарха.

У нас ничего уже не проверяли, и крупногабаритные охранники расступились перед нами на входе, лишь бы мы только побыстрее сделали своё дело.

С нами был Аслан Ахмедов - визажист, но на предполагаемый make-up не оставалось времени. Мы очень быстро установили аппаратуру. Два окна и слишком мрачный интерьер темного красного дерева мешали свободе моих действий, но я быстро выбрала подходящий background* в виде большой красивой иконы. Алексия я расположила на достаточном расстоянии от нее - метра три или даже четыре... объектив 180мм..., свет - четыре студийных вспышки:, и все встало на свои места. Икона "не в фокусе" расплылась, при этом оставаясь крупной в кадре, и при этом, не отвлекая внимания от патриарха своей сверкающей богатой позолотой. Щелк: щелк: Кассета с мотором быстренько промотала несколько пленок по десять кадров. Всё, съёмка закончена.

К патриарху я, как и все, должна была обращаться - Ваше Святейшество. Но всю съемку я, двигая его и подсказывая, куда ему посмотреть, называла его батюшкой. Ни он, и никто другой меня ни разу не поправил.

Алексий II произвел нормальное впечатление нормального человека. Сняли мы и матушку, так ее все называли - бледную, немолодую женщину в черном. Не знаю, кем она приходится Алексию.

* * * * *

- Сибагат, как тебя с работы еще не выгнали, никакого от тебя толку, - мы опять все сидели в его машине и ехали обратно в студию.

- Да ладно тебе, - ухмыльнулся Сибагат своими румянными щеками, оставшимися ему на вечную память от уличных работ на свежем воздухе. - Зато сняли всё за полчаса. Плохо что ли?

- Ты мусульманин, Сибагат, вот и устроил провокацию православной церкви. Специально, сволочь, ты опоздал? Тебя вообще нельзя было пускать в резиденцию Алексия, это тебе не мечеть. Что ты поперся с нами? - ругалась я, конечно, шутя, я тоже была довольна, что съёмка не <пролетела> мимо нас, что она состоялась всё-таки, и все на заднем сидении тоже хихикали и тоже были довольны, все знали, что теперь мы точно получим свои денежки.

- Да, ладно, Борис. Сняли и сняли. Деньги когда тебе платить? - Сибагат выбрал беспроигрышный способ реабилитироваться в наших глазах, заговорив об ожидаемых нами деньгах.

- А деньги у тебя с собой? - спросила я.

- Конечно, - и Сибагат, выпустив руль, начал доставать из всех карманов "котлеты" денег, перевязанных цветными, но бледными резинками.

- Оставляй половину, пока всё не отобрали и уебывай по-быстрому, - выдала я опять образчик женского мышления и интеллигентного общения с заказчиком, все рассмеялись. - Ты должен тысячу четыреста за съемку. За пленки, проявки не надо - мы мало сняли, и Аслану двести.

- Так он же не красил, - буркнул Сибагат.

- Так он же ездил... Давай деньги, завтра заберешь слайды.

Сибагат побурчал ещё и среди толстых "котлеток" нашел нашу тоненькую пачку долларов. Толстые предназначалась другим, эти другие оказывали банку, наверное, более важные услуги. Деньги уже были заранее посчитаны и приготовлены, под резинкой торчала маленькая оборванная бумажка с аккуратной надписью - "фото". Мы уже ехали по Зорге и подъезжали к мастерской.

- Как жена? - для приличия спросила я Сибагата. - Привет ей передавай.

Жену Сибагата я видела всего несколько раз, он редко с ней где-нибудь появлялся.

- Да чего жена: Нормально: Квартиру её родителям купил..., - Сибагат вдруг помрачнел. - Детей она мне не рожает. Вот сколько вместе мы с ней живем?... И ни хуя! Сына хочу... - Сибагат закурил, нервно затянулся и опять выругался. - На хуй, блядь!

- Анализы сдайте, может быть, дело в тебе, обычно начинают проверять мужчину...

- Да, сдавали..., - Сибагат в сердцах махнул рукой, было видно, что для него это наболевшая тема. - У меня всё в порядке.

Сибагат обиделся, что усомнились в его мужских воспроизводящих достоинствах. Все притихли, никто не хотел участвовать в такой деликатной теме.

- Подожду чуть-чуть и буду искать себе другую бабу, у нас татар нельзя без детей, - Сибагат открыл в машине окно и решительным движением выкинул недокуренную сигарету.

- Дурак ты! Разве жена твоя виновата, что не может забеременеть!? Не верю, что причина в ней. Вспомни, сколько ты баб перетрахал и, наверняка, переболел с пару десятков раз. Что думаешь, просто так бесследно это проходит!? В академию ты тогда притащил двух проституток на какую-то презентацию в местный ресторан на халяву поесть, и так же на халяву вы переночевали в местной гостинице. Обеих трахнул и разгромил весь номер, тебя чуть с работы тогда не выгнали. Зачем ты шторы содрал в гостинице и тумбочки все переломал?

- Хуй его знает, пьяный был, с утра ничего не помнил и пёзды эти уже съебались с утра. Да!: - без малейшего стыда за своё нехорошее поведение Сибагат сладко вздохнул. Воспоминания о той ночи отразились светлой улыбкой на лице этого маленького татарина, запусти его с бабами в гостиничный номер ещё раз - всё также буйно и разрушительно повторится. - Меня тогда Липатов еле отмазал, а то бы точно уволили. Помнишь Липатова? Начальником хозяйственного отдела был тогда в академии.

- Помню, все в академии вечно обсуждали, как он смог без высшего образования пролезть в начальники. Противный был мужик, хрен с ним: А трех баб ты приводил ко мне по очереди, когда уже в банке работал, - я продолжала перечислять женщин Сибагата, перечислять их я могла долго, - деньги мне привозил, знал, что не выгоню с деньгами, поэтому и баб прихватывал. И всех трех трахнул у меня в студии. Туяна к тебе приезжала домой...

- Да ну ее на хуй, всю постель облевала, - Сибагат сделал лицо, как будто его сейчас стошнит за компанию с Туяной.

- Так чего ты домой её поволок, она же лесбиянка? - удивилась я.

- Все они лесбиянки, но как в рот взять или поебаться, все за милую душу.

- Всё приехали, - объявила я.

Мы, наконец, въехали в открытые ворота нашей мастерской и остановились у входа в студию. Уже стоя у машины, мы еще повспоминали прошлую, беззаботную жизнь, разгрузились и попрощались до завтра.

В мастерской меня, наконец, застали мои новогодние призы от приставучей тетки из супермаркета. Оказывается мне, сгорая от желания их вручить, звонили уже целый день.

- Здравствуйте! - начал рекламную компанию незнакомый женский голос. - Вы стали участником новогоднего розыгрыша призов...

- Здравствуйте! Короче, пожалуйста. Это я слышал, - не очень вежливо прервала я девушку.

- Вы выиграли подарок..., не могу сказать какой, но что-то от телефона до телевизора, - <телевизор> прозвучало очень заманчиво. Это ничего, что дома у меня два <телека> уже стояло, в подарок я была готова принять неограниченное количество телевизоров.

- И что дальше? - не верила ещё в это счастье я.

- Приезжайте, забирайте, - эти два глагола звучали просто, бесхитростно и убедительно. Я не видела пока препятствий на пути к этому праздничному <чему-то> - <от телефона до телевизора>:

- Что, вот просто так? Заехать и забрать? - я уверена была в обмане, но мне было интересно в каком месте обман, не могут же среди бела дня звонить, предлагать телевизоры, а потом нагло наебывать без причины... Ну, приеду:, каким образом мне его не дадут? Я до сих пор оставалась приезжей, я по-прежнему была из другой страны, я была доверчивым гражданином Советского Союза, там обманывали глобально, там не разменивались по мелочам, обманывали красиво, до конца жизни не поймешь, что надули. А тут - телефоны... Мне был интересен механизм такого обмана.

- Да, Вы приедете и заберете, - подтвердил убедительный голос.

- А зачем тогда с женой? Может быть, заедет кто-то один? - спросила я, а сама уже прикидывая: может быть, взять ещё кого-нибудь, чтобы помогли дотащить <телек> до машины. А какого размера он? и какой фирмы? Войдёт ли в <Интрепид>*? Причём мысль, что мне достанется не телевизор, а телефон, я гневно прогоняла уже и не допускала её абсолютно. Да какой там телефон! Я уже не хотела даже думать о телевизоре небольшого размера, подавай мне 29 дюймов по диагонали и не меньше: и я, конечно, уже начинала верить в это.

- Нет, это политика нашей компании, мы призы даем только семейным парам, - услышала я в телефонной трубке предназначенный и заготовленный для подобных сомнений ещё один аргумент.

- И туристические путевки у вас не разыгрываются? - попыталась я ещё раз расколоть проговориться про таймшер звонящего мне агента.

- Нет, никакого отношения к туризму мы не имеем, - отреклась и от таймшера, и от туризма обученная разводить таких идиоток, как я, звонившая девушка.

- Девушка, послушайте меня внимательно. До Нового года осталось всего несколько дней, времени и так не хватает, я не хочу его тратить на всякую... э-э-э:, - слово "хуйня" предназначалось у меня для таких случаев, и оно уже непристойной птахой почти сорвалось с моего языка, другие слова в такие моменты я вспоминала с трудом, но я читала всё-таки много книжек, одно я вспомнила, - э-э-э... на всякую чушь, - наконец, я закончила фразу. - Девушка, точно не получится так, что я поеду через всю Москву, и окажется, что Вы меня обманули?

- Ну, я же говорю Вам, приезжаете с женой, вас поздравляют и вручают подарок, жаль, списка у меня сейчас нет, там все расписано, что кому дают. Я бы тогда прямо сейчас Вам сказала, что Вы выиграли.

<Действительно, как жаль:>, - подумала я о списке. - <Было бы тогда понятно, брать с собой ещё кого-то помогать мне тащить телевизор... или не брать. Ладно, сама загружу, если что. А если телефон будет, то тоже ничего, подарю его кому-нибудь на Новый год>.

- Ладно, постараюсь приехать... С Новым годом Вас, до свидания...

- Подождите, подождите, я же не сказала куда и во сколько... - остановила меня девушка.

- И во сколько?

- Вы можете приехать в 15.00 или в 19.00: Как Вам будет удобно.

- Хорошо, если получится, я приеду, - согласилась я.

Она продиктовала адрес на Маросейке, я записала, злясь на свою мягкотелость, что не послала ту тетку сразу в магазине. Всё равно обманут, понимала я, но всё-таки интересно как?

* * * * *

Измотанная съемкой Алексия и всем бесконечным рабочим днем, выжатой мочалкой около восьми вечера я вернулась домой. Я вылезла из машины, задрала голову..., окна нашей квартиры не светились уютным, ждущим меня огоньком. Я поднялась на четвертый этаж, открыла дверь..., ползает черепаха, бегает кошка. Ну что за блядство! Никого нет... Маша звонила мне днем, она ничего не говорила, что собирается куда-нибудь уехать..., сказала, что будет дома. Забрала она Лизу или нет?... Забрать ее из садика надо было до шести или, в крайнем случае, в семь... Уже восемь: Забрала она ее или нет? Я, скинув куртку, не разуваясь, вошла на кухню и села у телефона. Что делать? Бежать в детский сад за Лизой? Неожиданные исчезновения моей жены уже нельзя было назвать неожиданными, это происходило все чаще и чаще, но я никак не могла привыкнуть к этому. Я попыталась расслабиться, попыталась убедить себя, что все как обычно, ничего не случилось, Маша забрала Лизу, пошла по магазинам или к подружке... Не позвонила она мне - или забыла..., или пытается что-то мне доказать, показать, или проучить..., или по неизвестным никому причинам... Хрен с ней, лишь бы с ней и Лизой всё было хорошо. Но мое больное воображение уже ничем нельзя было остановить, оно рисовало страшные картины...

:моя любимая жена идет в детский сад за нашей маленькой девочкой: всегда такая невнимательная она не замечает машину, а одуревший и спешащий перед Новым годом водитель, не замечает ее маленькую фигурку: и вот она лежит на снегу... скорую вызвали, она все не едет: двадцать градусов мороза: травмы не страшные, но как холодно... пальцы побелели и уже не гнуться, они обморожены... уже сегодня ей ампутируют кисти рук...

Я вскочила и подбежала к окну, из него было видно сразу две ближайших улицы... Я вдавила нос в стекло, - вот она эта дорога к детскому саду: Нет, Маша нигде не лежала поблизости. Конечно, нет! Что за глупости! Ничего ей не ампутируют, просто она куда-то уехала к какой-нибудь своей подружке. Я опять попыталась себя успокоить.

Я включила чайник, налила себе чашку чая, но так и не сделала ни одного глотка. Блядство! Я начала звонить всем подряд знакомым, куда могла поехать моя дурная жена. <Нет, не приезжала>, - отвечали все и успокаивали. - <Ну, ты же знаешь Машу, она же всегда куда-то уезжает и никогда тебе не звонит...> Да, все это уже знали, не знала только этого я, и знать не хотела, и не понимала... Почему нельзя позвонить? Я посмотрела на часы: Полдевятого! Чего я сижу? А если она не забрала из садика Лизу? Как же она там? Сидит и плачет... Я побежала в детский сад, он был рядом через дорогу...

На воротах амбарный замок, я дернула калитку - закрыто. В двухэтажном типовом садике светились два окна. Я пошла вдоль забора, надеясь найти в нем традиционную дырку... Забор свернул, а тропинка так и бежала прямо не за компанию с оградой детского сада. Блядь, я шла уже по колено в сугробах, я думала, что выбежала на пять минут и надела кроссовки..., как мокро в них уже... и как холодно. Я обошла по периметру этот ебанный забор и вернулась всё к тем же самым воротам. Ладно, надо идти домой. Я еще раз посмотрела на желтые в зимней ночной темноте окна... А вдруг мою маленькую девочку не забрали, ее оставили со сторожем ночевать в саду. Уйду сейчас, а она совсем рядом, плачет и ждет своих родителей. А если сторож извращенец? Поэтому он и работает поближе к детям... Нет, только не это. Я посмотрела на забор - заостренные его пики где-то вверху сливались с абсолютно черным, без звезд, небом, садик платный - забор добротный...

Я порвала перчатки, но, конечно, я перелезла... Не как в цирке, без сальто и без ловких прыжков, но, кряхтя и раскорячив по забору ноги, я в итоге спрыгнула с него с другой стороны.

Мне открыла дверь удивленная, в накинутой телогрейке и в тапочках, пожилая плотная женщина с добрым лицом.

- Вы откуда? - испуганно спросила она.

- Я с забора. Извините, ради Бога, девочка из старшей группы не осталась случайно в садике? Дома никого нет..., - начала объяснять я.

- Нет, никого не осталось, - женщина растерянной рукой показала на детсадовские окна, а её доброе лицо покрыла извиняющаяся гримаса. - Сегодня всех забрали, во всех группах.

- Да?... Странно: Извините еще раз, с наступающим Вас..., - и я опять пошла преодолевать препятствие.

- Куда же Вы? Как же Вы перелезете? - крикнула мне вдогонку эта женщина.

- Перелезу...

- Дайте Вам открою, у меня ж ключи в кармане, - и она из телогрейки достала огромную связку. И в тапочках по морозу, переваливаясь "уткой", она суетливо побежала мне открывать калитку. "Плоскостопие... или старость?" - подумала я рассеянно.

"Когда же Новый год? Когда же можно будет спокойно лечь у телевизора, спокойно пожрать, ни о чём не думая..., может быть, даже заснуть до его наступления... Как всё заебало! Не могу больше", - я во второй раз за сегодняшний день возвращалась домой, мне не было уже холодно, я ничего не замечала... Маша, блядь! Ну, почему ты со мной так поступаешь!? Ведь надо всего лишь только позвонить, взять трубку и набрать мой номер... Восемь лет!... Восемь лет мы жили так счастливо... Что происходит? Почему самые близкие люди, любящие друг друга, становятся вдруг чужими? Почему эта необратимая метаморфоза так внезапно и непрошено пришла в мою семью?

Я не знала причин, не понимала почему... Тогда я думала это временно, все уладится, уладится само собой... Но показавшееся черным, не может потом неожиданно оказаться белым, моя семейная жизнь начинала мне казаться адом и... никаких неожиданностей и обмана - моя семейная жизнь, действительно, стала настоящим адом для меня. Моя любимая супруга посвятила этому весь последний год нашей совместной жизни, не пропустила ни одного дня... С какой целью она так старалась?

В тот вечер она вернулась в одиннадцать, она была с Лизой... Конечно, она забрала ее из садика. Они вошли розовощекие с мороза, Лиза была в новой белой вязаной шапочке.

- Маша, позвонить можно было..., сказать, что уезжаешь?

- Заечкин, а Катя с Настей позвонили, сказали, что Лизе шапочку связали, мы и поехали. Я думала, что мы быстро...

- Так если не вышло быстро, можно было позвонить от Кати?

- Я не думала, что так поздно..., чего-то заболтались мы. И Лиза с Настей так хорошо играли...

Что-то объяснять, взывать к совести, ругаться было бесполезно.

* * * * *

Огромное административное здание с нелепой надстройкой над ним, верхушки тридцатиэтажных гостиниц, знакомые квадратные колоны у входа - творение советской эпохи и архитектора Посохина... Вместе с Катей мы поднимались ко входу в здание Российской академии государственной службы:

Чуть не ударив меня дверью по носу, из академии вышла невысокая девушка:, выгоревшие на солнце волосы, без косметики красивое, загоревшее лицо, белые вельветовые штанишки, яркая желтенькая маечка... Молоденькая модненькая девочка, она мне сразу показалась особенной: Она, не замечая меня, прошла мимо и уже гордой походкой шла по аллее к метро "Юго-западная".

Безумное желание на ней жениться сумасшедшим припадком охватило меня и такое же ощущение безумной грусти и беспомощности от того, что, возможно, я ее никогда не увижу... <Я хочу такую жену!> - жалобно подумала я, печально смотря ей вслед. А белые вельветовые штанишки шли по аллейке, уходили, уходили... Эта первая девушка в моей жизни, на которой я хочу жениться. Как она могла пройти мимо? В моей жизни встречались уже и другие девушки, заставляющие задуматься о браке, но тогда это был сложный процесс оценок и взвешиваний всех "за" и "против", были и разговоры о свадьбе..., никогда не было решения, решения без сомнений и колебаний посвятить свою жизнь другому человеку. В одно мгновение это решение появилось само собой.

Я, оборачиваясь на нее, вошла внутрь и остановилась у милиционера, стоящего на посту у входа.

- Привет, Серега! - и мы грохнули свои ладони в нерационально крепкое рукопожатие и глупо и эпилептически трясли их с минуту. Терпеть не могу эту дурацкую традицию и потные ладони через одного протягивающего свои <грабли>! Терпеть не могла, но сама с готовностью размахивалась, как будто хотела убить, видя любую мало-мальски знакомую рожу. Тогда я знала всех милиционеров в академии, их была добрая сотня, и эта сотня тоже знала меня. Так усердно и приветливо я здоровалась в данный момент с длинным и худым Сергеем Морозовым.

- Здорово, Борис! Чего, баба понравилась? - ухмыльнулся Серега.

Я по-прежнему смотрела на бело-желтое пятнышко сквозь стеклянные двери.

- Понравилась... Ничего так: Дочка, наверное, чья та? - спросила я в надежде хоть что-то узнать про еще незнакомую мне тогда мою будущую жену.

Бедненькая, ее родители не могли работать в этой академии, они не могли работать нигде... их не было. Маленькая, солнечная девочка была сиротой, я узнала об этом позже. Она случайно попала в Москву из детского дома Медвежегорска. Её мама, нарожав за свою жизнь семерых детей, всех их сдала в детский дом. Вот такая мать-героиня!

- Не... Она работает где-то здесь, - Серега наморщил лоб на своём худом вытянутом лице, но место работы моей возлюбленной не вспомнил.

Фигурка моей будущей жены исчезла не сразу, она ещё посидела без всякой цели на лавочке на полпути к метро, может быть, ждала кого-то, может быть, просто котёнком погрелась на солнышке, а день был очень хороший - солнечный, теплый, по настоящему летний и радостный. А я всё стояла с не умолкающим над ухом сержантом Морозовым, не в силах уйти от желанного виденья и тщетно пыталась рассмотреть подробности телосложения моей мечты сквозь толстые стеклянные академические двери: но не хватало мне для этого бинокля или подзорной трубы, или, может быть, смелости, не откладывая до счастливой случайной встречи в будущем, подойти к ней сразу и сказать ей: <Я люблю тебя, Прекрасная Незнакомка!> И замечательные эти подробности откроются мне чуть позже и очень не разочаруют.

Я о ней думала..., думала так много и, мучительно её желая, что никуда уже ей было от меня не деться. Материализованную моими мыслями, я встретила ее через месяц в ресторане всё той же академии. Уже тогда в далекие советские времена я начинала что-то снимать за деньги и потихонечку привыкла обедать каждый день в ресторане и перестала ходить в столовую, за что меня тут же "разобрали" на партийном собрании. А была я членом партии и самым молодым коммунистом в Академии общественных наук при ЦК КПСС, так она тогда называлась. И я подсчитывала на этом собрании, убеждая своих товарищей по партии и заодно начальника нашего отдела, забавного и классного мужика хохляцкой национальности Василенко Федора Андреевича, что моей зарплаты с премией вполне хватает на ежедневные обеды по три рубля в день. Для порядка все повозмущались, но не исключать же из-за этого пиздатого парня из партийных рядов. И партийный билет так и остался у меня на память о тех временах, полных всеобщего маразма, но при этом очень даже неплохих, спокойных и добрых.

На хуй все партийные собрания, не оставаться же из-за них без вкусного обеда, я опять на виду у всех шла обедать в ресторан...

За столиком в тихом уголочке сидела моя солнечная девочка, сидела не одна, напротив лыбилась отъевшаяся рожа моего знакомого со звучной фамилией Брежнев. Товарищ Брежнев незадолго до описываемой счастливой встречи впарил мне по дружбе стыренные им в той же самой академии декоративные панели, отделанные дубовым шпоном. Были они мне совершенно не нужны, но имея удивительную особенность покупать всякое <говно>, я купила и это: и долго потом, проклиная товарища Брежнева, перевозила их с места на место, заказывая для этой цели <Газель>, пока не выкинула их на помойку. К нашему бывшему генсеку продавец пизженного госимущества товарищ Брежнев никакого отношения не имел, но очень хотел иметь отношение к девушке моей мечты. Вот мудак! С этого момента наша дружба кончилась. Брежнев - несостоявшийся родственник генсека (и ещё раз мудак!), что-то оживленно рассказывал, потрясая своими полными щеками, и шутил, шутил... и сам смеялся своему тупому юмору. Маша сдержанно улыбалась, было видно - их отношения в самом начале, ничего пока между ними не было:

Нет, не было? Ну, и на хуй тогда этого массовика-затейника, я нагло и, как бы обрадовавшись Брежневу, села за их столик: Выходили мы из-за него уже вдвоем с Машей.

- Здрасьте, Виктор Иванович! - я вошла в его кабинет ровно в полдвенадцатого. - С Новым годом Вас!

- Привет! С Новым годом тебя тоже! Проходи, садись, - Виктор Иванович привстал, быстрое рукопожатие, сел. Высокий, худой, не злые, а забавные тонкие губы, серый костюм:, в общем-то, приятный и, сразу видно, хороший, добрый мужик. - Как дела?

- Нормально... - ответила я и внутренне приготовилась к "серьезному" разговору. Корниенко помялся, виновато улыбнулся и разговор начался.

- Борис, тут такое дело... Ты же на работу совсем не ходишь, а зарплату получаешь..., я вот и премию тебе к Новому году выписал...

- Ой, Виктор Иванович: спасибо Вам большое, - ну, на хрена он мне ее выписал, мне и без нее было не по себе. Ведь предлагала, вообще мне зарплату не платить или оставлять её для нужд отдела. И вот, на тебе! Опять премия!

- Что-то ведь надо с тобой делать? ...Увольнять что ли? - Корниенко отвел в сторону взгляд.

- Конечно, увольнять, что еще делать. На работу я не хожу, мне очень неудобно перед Вами за это... - начала я, но он меня перебил:

- Да нет, уволить мы тебя не дадим. Нет, вопрос так не стоит. Но что-то всё-таки надо решать, - малодушие Виктора Ивановича стоило мне ещё одного года работы в стенах этой академии. Как было бы хорошо, если бы он мне тогда сказал: "Борис, увольняйся, тебе же самому эта работа не нужна". Но хороший мужик Виктор Иванович, действительно, хороший мужик и тоже житель далекой страны с названием СССР, не сказал этого, он благородно спасал меня от безработицы.

- А чего решать? Увольнять меня надо, - не унималась я. - Я отработал здесь десять лет, и отработал не на лесоповале, мне было хорошо здесь, от академии я много получил, я ей очень благодарен. Я, конечно, привык к ней, для меня это родной дом и мне больно его покидать. Но кому здесь нужен фотограф?

- Не горячись, ну, что ты прямо... Не надо увольнять тебя и не надо тебе увольняться. Придумаем что-нибудь. Столько лет ты уже отработал на одном месте и что...? Вот так просто уйти? - да, просто отсюда не уйдешь. Но Виктору Ивановичу я была благодарна за поддержку, мне было приятно хорошее отношение хорошего человека. - Давай прощаться, придумаю что-нибудь, отдыхай в праздники, после Нового года как-нибудь увидимся, - и мы опять принялись поздравлять друг друга с наступающим. Господи, когда же он уже будет! И побежала обедать в столовую.

* * * * *

Судак в кляре с соусом корнюшон ждал нас в славной академической столовой. Еще во времена нашей работы здесь в академии это замечательное блюдо навсегда изменило Катино имя. За обедом пятилетней давности оно вдохновило меня на очень <поэтичную и складную> рифму:

Эксибишэн, эксибишэн,

Два корнишэн

И компот.

Следующей была: <Корнюшончик - катюшончик>. И моя красавица Катя стала навсегда для всех Катюшоном.

* * * * *

После нашего обеда я успела отвезти Катюшона в мастерскую, заехать домой, забрать Машу и приехать к трем часам непонятно зачем, предположительно за дорогими призами, на Маросейку. (Дотащить бы до машины телевизор!) Шикарная вывеска с изображением всей нашей планеты, не хухры-мухры тебе, висела перед нужным входом, у него же стоял совсем молодой человек. Костюм, галстук, серый, с огромными плечами, плащ и ослепительно белая рубашка на этом аккуратно стриженном молодом человеке должны были говорить о солидности и безупречной репутации фирмы.

- Здравствуйте, Вам на второй этаж, - с привычной отработанной улыбкой произнёс он привычную отработанную фразу.

<В армию тебе надо, а не хуем груши околачивать здесь на входе>, - подумала я. Специфический румянец, зардевшийся на его щеках, делал молодого человека похожим на солдата первого года службы, у них обычно такой.

Мы вошли в указанную дверь: Со второго этажа по лестнице спускалась с совершенно неосчастливленными подарками лицами семейная парочка немолодых евреев.

- А телевизоры ваши где, - усмехнулась я.

- Да, какие телевизоры: - мужчина обиженно махнул рукой. - Таймшер это, на путевки опять разводят. Два часа просидели, лекцию слушали. Плати несколько тысяч и отдыхай раз в год по неделе, а где их найдешь потом, если заплатишь, - разочарованию их не было предела, эта симпатичная пара чуть не плакала. - Перед Новым годом: так не кстати, с работы отпросились: мы на пенсии, но работаем. Внуков пришлось через всю Москву к их тетке везти - это вторая дочка наша, а оттуда полтора часа сюда ехали. А сейчас обратно: Вот старые дураки, второй раз уже попадаемся.

- Ладно, Марчик, пойдем, в следующий раз будем умнее, - дрябленькое лицо преданно прижалось к плечу мужа, о не одном десятке лет совместной жизни свидетельствовало милое это движение, утерянную теплоту моих отношений с Машей увидела я. Какой неведанный секрет помог им сохранить ее?

На втором этаже у двери висела такая же роскошная вывеска, видеокамера над ней наблюдала за входящими, ведь раздавали бесплатно подарки, очереди и давки ожидала добрая фирма. Мы вошли внутрь, у самого входа стол с монитором и охранником, на мониторе отчетливо лестница, входная дверь и глобус на вывеске, в России наебывать небезопасно, не все добропорядочные престарелые евреи, есть и буйные. Не доглядели <таймшеры>, не хватало на столе у охранника пулемета, только тогда могли бы они не бояться встречи с ними. Большая комната, большая вешалка, большой стол и маленькая, с засохшим лицом, девушка.

- Здравствуйте, раздевайтесь, проходите в конференц-зал, - поприветствовала она нас с застывшей с позапрошлого дня улыбкой.

- Девушка, у Вас туристические путевки: таймшер: разыгрываются? - спросила я.

- Да, у нас разыгрываются именно туристические путевки. Проходите, вам всё расскажут, у нас разные программы и предложения, - не веря своим ушам, девушка обрадовалась таким редким, заинтересованным таймшером, клиентам.

- Девушка, а почему, когда мне звонили, то сказали, что сегодняшнее мероприятие к таймшеру и туризму не имеет никакого отношения? - голос мой помрачнел и не предвещал ничего хорошего.

- Вы против туризма? - улыбка у девушки окончательно протухла и сползла с лица, оставив на нём только усталость.

- Я против обмана. Мне сказали, что я выиграл что-то от телефона до телевизора. Телевизора я здесь у вас не вижу, но если мне сейчас не дадут телефон, я его заберу с вашего стола, - девушка пододвинула телефон поближе и уже не снимала с него руку. Охранник оторвал свой зад и повернулся к нам передом, а к монитору, может быть, впервые за день задом.

- Чего встал, монитор хочешь отдать? Сел на место, - вряд ли вежливо обратилась я к нему: Гаркнула я на него, а только потом рассмотрела: Охранник был очень даже не щуплым, как будто с боксерского ринга сошел он, только костюмчик натянул с галстуком. Вот зараза! Вообще, мне было уже страшно, но меня уже понесло, адреналином я наполнилась еще на лестнице с пожилыми евреями, их жалостливая история обязывала меня что-нибудь совершить. Им старичкам не стыдно было просидеть два часа овцами, но мне, молодому мужику, пусть и упорно считающему себя женщиной, уже заглотившему этот обман и унижение, надо было его выплевывать.

- Я так понимаю, вы не хотите остаться и послушать, какой отдых мы вам предлагаем? - лицо девушки совсем сжалось в сухих неприветливых морщинах.

- Мой отдых ждал меня сегодня дома, вы его у меня украли, - ответила я. Девушка-вобла опрометчиво успокоилась и выпустила телефон, я спокойным движением его взяла и положила ей в руки. - Дарю, это от меня подарок.

Мы с Машей уже спускались по лестнице: Нет, я не могла уйти просто так: Я знала, как я буду себя плохо чувствовать:, оплеванной, обманутой, проглотившей всё это наебательство:

- Иди в машину, сейчас приду, - сказала я решительно Маше и опять направилась вверх по лестнице к дверям раздающей призы доброй компании.

- А ты куда?

- Маша, иди в машину, - ещё раз рявкнула я.

Я поднялась опять ко входу, подошла к вывеске, на ней не было видно шляпок шурупов или каких-либо винтов, намертво она была приклеена цементным раствором к стене. Не веря, что мне удастся ее оторвать, я все-таки со всей силой рванула ее за верхний угол: С грохотом посыпалась штукатурка, и между стеной и одним краем вывески образовалась щель. Я сунула туда пальцы и благополучно оторвала ее совсем. На вывеске с обратной стороны остались добрые два-три сантиметра цементного раствора, оставив на стене огромный след, как от артиллерийского снаряда. Вместе с вывеской я побежала вниз, за мной уже бежал охранник. Он не только впервые за день оторвал свою жопу, он в первый раз в своей жизни и, может быть, единственный гнался за кем-то. Мне опять стало страшно, сейчас меня поймают и вызовут милицию, потом суд и три года за хулиганство:

- Стойте, остановитесь, я стрелять буду, - услышала я за спиной, и мой страх сразу прошел, тонкий и пидеристический голос охранника безумно боялся меня сам. Бедный охранник уже сам не рад был своему неудачному трудоустройству, вместо предполагаемого сидения за монитором, ему сейчас предназначалось поймать опасного хулигана. Он меня боялся, поэтому и орал, что стрелять будет. Я уверена была, пистолета у него нет. Я остановилась и пошла ему навстречу. Погоня чуть было не поменяла свое направление, я подходила ближе, и он начинал уже пятиться. Я спокойно и уверенно подошла к нему и резким движением замахнулась на него вывеской. Ну, какой он охранник! Он присел, как будто, обосравшись, и самым жалким образом закрылся руками.

- Пошел на хуй отсюда, - я сунула ему вывеску и не спеша пошла вниз. На душе мне стало хорошо и весело.

* * * * *

Война: Кажущиеся такими счастливыми послевоенные годы: и скитания, скитания:, обычные для военной семьи бесконечные скитания: Донецк, Владивосток, Германия, Клайпеда: и вот теперь Балтийск. Пиллау - в переводе <солнечный город>, назывался он еще пять лет назад. Война закончилась, покинутый немцами Кенигсберг, назвали Калининградом, Пиллау - Балтийском.

Где мы не жили, в каждом городе я выступала на сцене. И сейчас, живя в этом замечательном красивом городке, я руководила художественной самодеятельностью. Мои выступления, мои спектакли были единственным развлечением у измученных дальними походами моряков и бесконечно ожидающих их близких. Уже по десятому разу они смотрели мою <Свадьбу в Малиновке> в своём родном Доме офицеров.

- Я интересуюсь, Гарпина До: До:Ой, простите: - Яшка-артиллерист в выцветшей фуражке со сломанным козырьком весь извивался передо мной, заглядывая мне в лицо.

- Дормидонтовна, - подсказала я ему.

- Гарпина Дормидонтовна, у Вас бывают мигрени?

- Нет, у нас никого не бывает, одна только скука. Такая скука: - вздохнула я большой грудью и кинула семечку в рот, изобразив эту мучительную скуку. Зал захохотал и захлопал.

- Я заявляю совершенно официально, как начальник гарнизона, скуки больше не будет. Мы ее бац-бац и мимо! - Яшка-артиллерист со всего размаху грохнул своими ладонями друг о друга, как будто пальнув из пушки, и сделал глупейшее лицо, повернув его для обозрения в зал. И опять весь зал хохотал и благодарно хлопал:

- А Вы гапака танцуете? - продолжая лускать семечки, спросила я заезжего с далёких фронтов Яшку.

- Ну, что Вы! Гапак нынче не в моде. Я прошел пешком всю Европу и ни разу не видел, чтобы танцевали гапака. Сейчас у них в моде: - Яшка сдвинул фуражку на лоб и почесал затылок. - Сейчас у них в моде, ну, форменное безобразие. Называется: э-э-э: <В ту степь>.

- В ту степь? - я сделала своё лицо во много раз глупее Яшкиного и тоже повернула его под аплодисменты и хохот к благодарному залу.

- Интересуетесь? Могу показать! Вашу ручку битте-дрите.

Яшка-артиллерист, в жизни кап-три* Черненко с подводной лодки моего мужа, взял меня за руку и, ловко пританцовывая, подвел меня ближе к краю сцены.

Приготовьтесь, фрау мадам,

Я урок Вам первый дам.

Надо к небу поднять глаза

И запрыгать, ну, как коза.

Ну-ка, смелее напрямик,

С Вашей фигурой - это шик.

Продолжаем эйн, цвей, дрей.

Ну, ходите побыстрей.

Он крутанул меня вокруг себя, и я специально неуклюже закружилась по сцене с подкладным животом и в бесчисленных юбках на фоне декорации украинской мазанки в безумном деревенском вальсе. Зал взорвался аплодисментами, с задних рядов свистели матросы, к сцене через узкие проходы зала бежали молоденькие офицеры с цветами, в первых рядах сверкали парадной формой старшие офицеры. Многие из них пришли с женами, с семьями. Я уже третий раз пела на бис и чувствовала себя настоящей звездой.

Первый ряд, 7, 8, 9-ое места занимали самые дорогие моему сердцу зрители - моя семья:, мой муж и мои дети, мое сердечко билось сейчас между ними, оно всегда было с моей семьей. С вьющимися волосами до плеч очень серьезная Нонночка, смуглый красивый четырнадцатилетний Сережка, как две капли воды похожий на своего такого же смуглого отца, сидящего рядом. Маленькая восьмилетняя Изольда с черными, как смоль волосами, болтая ногами, удобно разместилась у нашего отца семейства на коленях.

- Мария Гавриловна, поздравляю с успехом, - я не заметила, как на сцену с огромным букетом красных гвоздик поднялся сам начальник Балтийской базы адмирал Грищенко. - Поздравляю! Не могу на Вас спокойно смотреть. Здоровья Вашему мужу, конечно, но Мария Гавриловна, если бы не он, честное слово, я бы предложил Вам руку и сердце, - доброе адмиральское лицо хохляцкого происхождения расплылось, как будто объевшись галушек, он неловко топтался передо мной с букетом, совсем растерявшись. Началось, как он мне надоел! Два года назад ставший вдовцом адмирал, стал моим назойливым поклонником сразу после моего первого спектакля в этом городе. Завидный жених, адмирал, он был мечтой многих женщин, потерявших своих мужей во время войны, выбирай любую. Что ему надо? Серж уже не раз ревновал меня к нему, дурачок.

- Василий Федосеевич, Вы меня загораживаете, ну-ка, брысь со сцены. Ну, что Вы право опять? Не стыдно? Всё, давайте цветы и спускайтесь со сцены, давайте, давайте: - вежливо прогнала я его от себя уже в который раз.

- Ухожу, ухожу: Мария Гавриловна, Вы - богиня, - адмирал попятился, чуть не споткнулся и грузно и неуклюже спрыгнул со сцены, пренебрегая близкими к нему ступеньками, показывая этим мне какой он ещё молодой и ловкий: Не получилось:

Так я и знала, Серж уже хмурился, вечером опять будет разговор.

Мы молча гуляли с Сержем по парку: Полустертые холмики и каменные обломки заброшенных немецких могил, белоснежный с неизвестным персонажем-мальчиком фонтан на аллейке, гуляющие парочки: и деревья, деревья, деревья: Такие огромные тополя и каштаны росли только здесь. Розовые немецкие домишки с красными черепичными крышами и эти деревья-великаны придавали городу сказочный вид. В самую безветренную погоду их макушки шевелились, как живые:, шумели, наполняя город шумом морского прибоя, - волны накатывались и отступали: Может быть, представляя себя матросами на палубе исполинского корабля, эти деревья размахивали своими руками с листочками-флажками и посылали знаки другим неведомым суднам или от столетней скуки просто разгоняли в высоком голубом небе непослушных белых овечек. В этом городе обязательно должны были жить маленькие сказочные гномы, но весь город принадлежал военным:, военным и их семьям, гномов среди них не было.

Мы по-прежнему молча брели уже по Гвардейскому проспекту, каждый думал о своём, каждую секунду нас останавливали знакомые, весь город состоял из друзей и знакомых. С нами каждую секунду здоровались, было грустно, но мы вежливо улыбались, я терпеливо выслушивала поздравления по поводу сегодняшнего спектакля.

- Не красавица я, просто я веселая, общительная и громогласная, - со смехом в который раз уже отвечала я на чьи-то комплименты.

<Ох-ох-ох!> - я вздохнула. Какая я красавица?: Сорок два года бабе. С Сержем мы были одного возраста и меня это всегда очень беспокоило. Сорок два года для мужчины совсем другой возраст. Красивый и подтянутый - мой Серж по-прежнему был молодым мужчиной. Я очень обрадовалась, когда в моем паспорте сделали ошибку и написали 1909 год рождения, в метрике стоял 1908. Так я стала на год младше своего мужа и счастливая, с новым паспортом, прибежала домой. Он снисходительно смеялся надо мной, называл меня глупой, начал целовать:, через девять месяцев родилась Изольда. Я нежно прижалась к родному плечу мужа, я шла уже улыбаясь.

- Что ты, Марийка? - дёрнул меня за руку муж.

- Сержик, а чего ты у меня такой смуглый? Из Африки что ли приехал, загадка ты моя? - ещё больше прижимаясь, ласковым голосом спросила я его.

- Ну, опять ты: У нас в семье все такие.

- Изка с Сержем в тебя. А Нонна моя дочка вышла.

Мы подходили к дому, навстречу нам бежали наши девочки. Изольда вся в слезах отставала, платьице, привезенное из Германии, все испачкано, коленки черные, моя маленькая малышка успела шлепнуться. Нонна с напуганным, серьезным лицом: Мое сердце оборвалось, что-то случилось:

- Мама, Сергуня взял папин пистолет и куда-то ушел, - запыхавшись, Нонна сообщила всей улице то, за что запросто могли посадить. Это был не табельный пистолет, выдаваемый на корабле, из Германии был привезен этот заморский сувенир - армейский <Вальтер>. Нонна обычно никогда не выдавала брата, Изольда была ябедой и обычно прибегала ко мне: <Мама, я никому не расскажу, что Нонка с Сережкой воруют конфеты с елки>.

- Нонна, тише, - Серж присел на корточки. - Когда он ушел?

- Только что. Мы сразу к вам побежали, - Нона не выдержала и тоже расплакалась. - Папа, Сережке ничего за это не будет? Его не посадят за это в тюрьму?

- Всё будет хорошо. Мария, веди детей домой.

Серж нагнал его у ворот школы, в которой учились и мои девочки, и секретарем комсомольской организации, в которой был мой вооруженный в данный момент сын. С пистолетом в кармане комсомольский вожак шел убивать своего одноклассника, мой подрастающий рыцарь шел мстить за обиженную свою девушку. Несчастья не случилось, не выстрелил пистолет в этот раз. Не выстрелит он и в следующий: через двадцать пять лет, когда Ноннин сын, Игорь, вытащив его, спрятанный в стопках постельного белья, пойдет тоже защищать свою девушку во все ту же самую первую школу города Балтийска. История немецкого пистолета на этом закончится. Всегда разумная моя дочь Нонна в тот же день выбросит его в замасленное между военными кораблями море.

Я уложила девочек спать. Серж с сыном закрылся в комнате, мужской разговор происходил сейчас между ними. Я сидела уставшая, я думала о Серже, о детях, о своей семье, я вспомнила свою маму - завтра надо сходить на кладбище: Дверь скрипнула, ко мне в комнату радостная вбежала Изольда.

- Изочка, что ты не спишь, моя маленькая? Где твоя ночная рубашка?

- Бабуль, это не Изочка, это Лиза, моя дочка, - рядом с маленькой Изольдой стоял с ярко-рыжими волосами ее сын.

- Мама, ты узнаешь Лизу и Бориса? Это твоя правнучка, - в комнату с дымящейся сигаретой вошла теперь настоящая Изольда, настоящая: и совсем уже взрослая.

- Борька, ты что ли? Конечно, узнаю. Лизочка, моя маленькая. Как ты похожа на Изочку в детстве! - узнала я, наконец, свою правнучку.

- Бабуля, мы с Лизой пришли тебя поздравить с Новым годом, - внук сел рядом и крепко обнял меня, Лиза подошла и поцеловала меня в щеку.

- Бабушка, поздравляю тебя с Новым годом! Желаю тебе крепкого здоровья и счастья в личной жизни! Пух! - Лиза весело засмеялась и еще раз поцеловала меня в щеку. Эти детские поцелуи вначале моих детей, затем моих внуков и теперь уже правнуков наполняли всю мою жизнь особенным, понятным только для женщины смыслом:, смыслом и счастьем:

- Лиза, принеси бабушке подарки, - сказал своей дочке Борис.

- Борис, говори громче, бабушка ничего не слышит: и ничего не понимает.

- Мама, отстань от бабушки, доживи до девяноста двух лет, посмотрим, как ты будешь соображать, дай нам посидеть спокойно, - защитил меня мой внук.

- А это что за мужчина пришел с вами? - спросила я тревожно. В комнате правее от меня сидел незнакомый мужчина в костюме и галстуке и что-то рассказывал. - Он что-то говорит, не перебивайте его.

- Бабушка, это телевизор, - Борис меня обнял крепче и поцеловал. Я поискала глазами этого мужчину, но только его голова смогла уместиться в небольшом телевизоре. Мне стало стыдно, совсем уже выживаю из ума.

- И вправду телевизор, все я путаю в последнее время, - мое сознание окончательно вернулось ко мне, вернулось с болью:, с болью, пронизывающей все тело. Болели ноги, все суставы ломило, ужасно ныла спина, и ужасную боль я ощущала чуть выше попы в крестце, в этом месте нестерпимо горело, болело так, как будто меня резали на кусочки, невозможно было пошевелиться. Проклятая старость!

- Как дела, бабуля? - внук по-прежнему обнимал меня, он всегда, когда приходил, все время сидел рядом со мной, разговаривал, прижимал к себе и бесконечно целовал меня в щеку. Мне становилось уютно, я начинала чувствовать себя маленькой:, маленькой, защищенной девочкой:, я немножко забывала про боль, ко мне возвращалось ощущение семьи:, возвращалось и желание жить.

* * * * *

- Бабуся, с Новым годом! Просыпайся. Ты спишь?

- Баба Маня, с Новым годом! - пропищала рядом со мной Лиза.

Мы с ней вошли в большую комнату... Называющаяся большой комната в панельной <хрущевке> имела площадь 14 квадратных метров. Вторую умный советский архитектор спланировал восьмиметровой - гуляй, не хочу. Не забыл он нагадить и с потолками, до них можно было коснуться, без напряжения подпрыгнув. Ну, и конечно, весело назвавшись, санузел совмещенный, - раковина, унитаз и сидячая ванна разместились на размера собачьей конуры площади. Как мы здесь умещались все вместе? Четыре года мне было, когда отец с мамой развелись и разменяли трехкомнатную квартиру на Яна Райниса. Отец переехал в коммуналку на Лациса, а мы получили это постбарачной эпохи жилье. Бабушка, мама, моя сестра Вика и я, обязательно всегда собака и кошка, и вечно приезжающие, иногда никому незнакомые наши родственники проживали в этой шикарной квартире. Но было уютно, дружно: и на удивление не тесно. В этой квартире я имела хорошее детство, хорошую семью, хорошую бабушку и замечательную маму.

Мы с Лизой вошли в комнату. Стойкий запах давно болеющего человека удушливо заполнял ее, на одной половине не разложенного синего дивана лежала моя бабушка. Взгляд ее был где-то далеко, она не спала. Мы вошли, но он так и остался неподвижным, устремленным в себя, или в пустоту, или, убегая от боли, он уводил сознание в счастливый мир ее прошлого. Мама успела уже сказать, что она опять никого не узнает. Лиза подбежала к ней: <Бабушка, поздравляю тебя с Новым годом!>

- Изочка, что ты не спишь, моя маленькая? Где твоя ночная рубашка? - бабушка вздрогнула и протянула навстречу Лизе свои руки.

- Бабуль, это не Изочка, это Лиза - моя дочка, - я не привыкла видеть свою всегда бодрую бабушку в таком состоянии, мне было больно видеть её страдания, её крайнюю древность, её забытьё, в которое она впадала всё чаще...

- Мама, ты узнаешь Лизу и Бориса? Это твоя правнучка, - в комнату как всегда с сигаретой вошла моя мама. Две с половиной пачки <Явы> в день хватало, чтобы сигарета всегда была во рту. Тьфу ты, как меня злило мамино курение в ее возрасте. Что за глупость!

- Борька, ты что ли? Конечно, узнаю. Лизочка, моя маленькая. Как ты похожа на Изочку в детстве! - бабушка заулыбалась, её глаза, наконец, стали осмысленными. Я радовалась этим минутам, когда я была рядом со своей прежней бабусей. Я села рядом, крепко обняла ее и поцеловала в щеку. К бабушке я испытывала искреннюю нежность, ее беспомощность делала ее маленьким ребенком. Всегда такая бойкая и веселая: Что с ней стало? С пока еще неосознанным предчувствием близкой потери я крепко обнимала свою древнюю бабуську. Немножко раскачивая ее из стороны в сторону, я непрерывно целовала ее в щеку, пытаясь, наверное, этим удержать ее сознание возле себя.

- Борис, посмотри на своего мишку, бабушка теперь каждый день кормит его с ложечки, она вообще уже ничего не понимает, - вошла опять мама и продемонстрировала мне всю перепачканную манной кашей любимую игрушку моего детства - большого плюшевого грустного медведя. Бабушка, оказывается, пыталась его накормить. Медведя этого купили при моем рождении, и он имел, соответственно, мой уже совсем не юный возраст. Родной его пластмассовый нос давно оторвался, вокруг заботливо пришитого овального кусочка черной кожи, его нового носа, как будто от насморка потеки засохшей манной каши. Я обняла бабушку крепче и горько заплакала.

Несколько месяцев назад бабушка моя слегла, слегла не от болезней, слегла, наверное, от девяносто двухлетней старости. Двигаясь все меньше и меньше, она неожиданно совсем перестала вставать. Тщетно мы пытались ее поднять, ставшие беспомощными ее ноги подгибались, без чужой помощи она уже не могла сделать и шага. И пролежни, грозные спутники неподвижной старости, не заставили себя ждать. Появившееся на крестце багровое пятно, быстро разросшееся на полспины, превратилось в огромную мокнущую язву: и ничего нельзя было с ней поделать.

Наша российская медицина была представлена участковым врачом поликлиники №139 товарищем Туговым. Спасибо ему, он приходил, но упорно не желал вступать в борьбу со старческими недугами. <Ну, промывайте марганцовкой>, - говорил он и, ничего не выписывая, уходил на прогулки в другие квартиры. Хрен с ним, от участкового врача я ничего не ждала, выписывали лекарства другие. Но ни <солкосерил>, ни антибиотики, ни специальный противопролежневый матрас всё равно никак не помогали. Помочь и восстановить нарушенное кровообращение могло только движение, а изношенный, подошедший так близко к смерти организм был к этому не способен. Я вспомнила, казавшиеся такими близкими, наши занятия с моим двоюродным братом каратэ. Мы пытались встать на шпагат, в комнату вошла наша бабуся: "Дайте и я попробую". Мы смеялись, а наша семидесятилетняя бабушка неожиданно растянула свои ноги в смешных коричневых чулках в настоящий шпагат. <Бабуся, тебе опять на сцену можно выходить>, - мы опять хохотали, хохотали все, на нашу удивительную гуттаперчевую бабушку прибежали посмотреть даже соседи. Как недавно, казалось, это было, но это <недавно> имело двадцатилетний размер, и стёрлось незаметно это <недавно> о трудную дорогу жизни: стёрлось и ничего уже почти впереди не осталось:

Жизнь, любовь - эти подлые субстанции, к которым так неотвратимо привыкаешь, ускользают, вытекают последними песчинками, как из песочных часов в неизвестность и ничего от них не остается.

* * * * *

Ба-бах! Огромный жирный кусок тушеного карпа увесисто шлепнулся мне на штанину. Разваренная рыбная плоть, не предназначенная для таких потрясений, развалилась на части и выпустила на мою праздничную новогоднюю одежду все мыслимые и самые жирные свои соки. Твою мать! Жить мечтами об этом ебанном Новом годе, еле дотянуть в мучениях до этого дня, и только сесть за стол, перевернуть на себя эту блядскую рыбину.

- Заечкин, какая ты свинья! - от визгливого голоса жены я в последнее время начала уже вздрагивать, ее голос раньше точно был не таким. За столом все оживились, Новый год мы праздновали у Кати дома вместе с ее родителями, с не предвещавшим бурных утех спокойным застольем, гостей было немного. Все обрадовались неожиданному хотя бы такому развлечению, - рыба оказалась не у них на коленях. В прошлом году я перевернула на себя салат - что за дурацкая традиция!?: Действительно, свинство!

Выглядели воспитанными, не перевернули на себя рыбу и остались чистыми все остальные сидящие за новогодним столом. Гена с Леной и их очень подвижный сынишка Максимка. Неведомых кровей Гену я знала уже лет пятнадцать, мы вместе работали в академии. Свою уже привычную для нас, похожую на китайскую фамилию, Вантенсун он неожиданно изменил на дурацкую - Ван. На редкость без извращений, оба красивые, они были для всех эталоном нормальной и устойчивой во всех отношениях семьи. Их подруга Наташа, симпатичная девушка с немножко поросячьим лицом и с устойчивой географией ее молнии на брюках, она всегда располагалась у нее сзади, подсказывая удобные подходы к ее чуть располневшему телу. Один и тот же паразит, смешная фраза - <Ну вота> поразил её и мою речь. На этом, слава Богу, наше сходство закончилось. Двоюродная сестра Кати - Мила, с не всегда понятным и адекватным поведением. Очень сильно она изменится через год после знакомства с хорошим надёжным и порядочным мужиком-англичанином. Чувство уверенности в своем избраннике, изменит её даже внешне, - она расцветет вся и станет очень приятной девушкой. Подростковые её странности развеются, и она станет спокойным, уравновешенным и доброжелательно смотрящим на мир человеком. Моя жена Маша, моя дочка Лиза, Катины родители и, конечно, сама Катя. Вся наша этого года новогодняя компания.

Наконец, я могла спокойно, ни о чём не думая, сидеть, есть, смотреть телевизор, забыть о работе, о становящейся врагом жене, о своей болеющей бабуське:

- Все вы здесь молодые: праздновать не умеете, - Лев Ефимович, Катин папа, встал и поднял свою рюмку. - Говорю тост, а то вас не дождёшься. Ельцины, Путины: все они нас поздравляют с Новым годом, и всем им на вас насрать:

- Папа, ну, что такое? - прервала тост Льва Ефимовича Катя.

- Лева прекрати, - Гертруда Николаевна, его жена, тоже возмутилась.

- Ладно. Что я хочу сказать: Думайте, молодежь, о себе и о своих близких, тогда и вам и всей России будет хорошо. Других секретов хорошей жизни нет, никто вам на тарелочке ничего не принесет. Обмануть - запросто, а подарков не ждите. Всё в ваших руках. В общем, будьте здоровы, - и Лев Ефимович по-гусарски задрал рюмку.

- Ох, Лев Ефимович, мрачный у Вас тост, - сказала я.

Все звонко чокнулись и продолжили есть. Я забыла свои обиды на дурного карпа и положила еще один огромный его кусок себе в тарелку. Ну, до чего вкусно! Всё было приготовлено руками Кати и Гертруды Николаевны, всё красиво сервировано и особенно по-новогоднему украшено.

<Гена, как у тебя дела?> - <Нормально>.

<А на работе?> - <Нормально>.

<Мила, как дела?> - <Нормально>.

<Наташ, а у тебя?> - <Да так, ничего вроде бы>.

Тьфу ты, не с кем даже поговорить. Еда в нашей компании становилась единственным развлечением.

Только Лена пыталась рассказывать что-то веселое, остальные усердно пытались благодарно весело смеяться. Меня совсем подкосил второй кусок карпа и еще добрый пяток разных салатов, я сидела обожравшаяся, уже зевала и страшно хотела спать. С такими ужасающе-помоечными жирными пятнами на моих штанах смотрелось бы, по-моему, вполне прилично ткнуться лицом в салат и, громко рыгнув, заснуть.

- Ольга, еще раз клюнешь носом, я дам тебе по шее, - страшным шепотом в моё ухо Катя прошипела свою угрозу.

- Да не сплю я, - и жалобно, - Может быть, через часок я уже где-нибудь прилягу?

- Нет! Ляжешь, когда все разойдутся, - отрезала сурово Катя.

Вкусно поесть и хорошо поспать - мне лучшего Нового года не надо. Как встретишь, так весь год проведешь. Хочу весь год спокойно вкусно есть и спокойно много спать, - мне для счастья больше ничего не надо, ну, может быть, сексом еще заниматься тоже много. Почему мне не дают заснуть? Почему, вообще, все диктуют, как мне надо жить!? Я ещё раз широко зевнула, совместив это действие с громкой икотой, оглядела стол и оценила реальные возможности хоть каких-нибудь для себя развлечений.

- Лев Ефимович, а кто Вам помог с Вашей мастерской: Хрущев? - я безошибочно выбрала для себя собеседника, Льву Ефимовичу было что рассказать и произнести кроме скупого <нормально>. Тема его работы и его творчества была бесконечной, задай вопрос и слушай, от скуки не умрёшь.

- Хрущёв? Нет, мне под Ленина её построили. Знаешь на Октябрьской площади моего Ленина? Вот под него и построили. Гагарин с мастерской мне очень помогал, почти каждый день приезжал: Все смеялись над ним, что прорабом ко мне устроился. Дружили мы хорошо с ним. И времена были хорошие: А Хрущев?: Неплохой мужик был. Первый раз я его увидел, мы были еще студентами. Мы делали снежные скульптуры в Сокольниках: и там... в этом: чёрт его возьми, не помню уже: Везде, в общем. Большие делали... высотой 20- 30 метров.

- Да ладно, Лев Ефимович, 30 метров - это девятиэтажный дом, - мне казалось это невероятным, Лёва точно что-то путал.

- Ну, вот, такие и делали. Да, большие, - продолжал Лев Ефимович. - Делали огромные короба из щитов, загружали их снегом, потом поливали водой, все это смерзалось, щиты снимали и получались огромные глыбы из льда: и делали фигуры разные сказочные... коней красивых делали... и э-э-э... - Лев Ефимович попытался вспомнить других ледяных героев, но верными оказались только лошадки, остальные за десятки лет разбежались или уже померли в его памяти. - А потом брали бадью с горячей водой, окунали туда снег и горячим снегом придавали форму.

- Папа, ну, как снег может быть горячим!? Ты совсем уже, - вмешалась Катя, в горячий снег она не верила.

- Да-а, горячий, мы же его в горячую воду опускали, - Лёва был уверен в данной технологии с использованием горячего снега.

- Так он же там таял, - вспомнила Катя законы физики.

- Вы все ничего не понимаете, - неожиданно обиделся Лёва. - Ты дочь, ничего об отце не знаешь, пришла хоть раз бы в мастерскую, архив посмотрела бы.

- Я каждый день в мастерской. И что я о тебе не знаю?

- Ты можешь помолчать, неинтересно, смотри телевизор, - защитила я Лёву. Катю всегда трудно заткнуть, лучше сделать это сразу. - Ну, Лев Ефимович, и что там с Хрущевым?

- Э-э-э: лошадей значит... На чем я остановился? А! Большими кухонными ножами мы вырезали эти фигуры. Всем нравилось, раньше любили в парках гулять. Столько людей приходило посмотреть на наших лошадок и всяких там: А намерзлись мы там: тело водкой натирали... ну, и принимали внутрь, конечно. Хотя никто не пил тогда, как сейчас.

- А какой год то это был? - спросила я.

- Два или три года перед войной, вот и сам подсчитай. Хрущев был тогда секретарем горкома, это позже мы уже с ним встречались, он уже руководил страной. Так вот, ездил он по городу, смотрел, как идет подготовка к Новому году, мобильный был человек, он всегда много ездил, не протирал штаны. Приводит его к нам показывать ледяные скульптуры директор парка. Хрущев в восторге, - Лев Ефимович устремил восхищенный взгляд на тридцатиметровую высоту, изображая Хрущева. <Кто, говорит, это делал?> А старший в бригаде студентов у нас был здоровый такой парень, Посяда фамилия. Плохо учился, но фигуры эти делал очень хорошо. Выходит вперед, стоит, мнётся: скромный был, помер уже. Хрущев спрашивает: "Сколько вам за это платят?". Мы: "По двадцать рублей". Хрущев директору парка, женщина была хорошая, как же ее фамилия... не помню. Хрущев ей: "Да вы понимаете, какая это красота и как она нужна городу и стране? Утроить! Молодцы!" И уехал. Нам тут же на блюдечке, - Лев Ефимович двумя ладошками изобразил блюдце, в него он смотрел тоже с восхищением, шестьдесят четыре года назад на нем ему принесли деньги за ледяных лошадок. - Нам тут же на блюдечке по четыреста рублей!

- Так вам же сказали утроят? - удивилась я несовпадению цифр.

- Чего утроят? - не понял меня Лев Ефимович.

- В начале вам обещали по двадцать рублей. Так?

- Так.

- Хрущев сказал утроить. Так?

- Так, - опять согласился Лёва.

- А вам заплатили четыреста..., - с победоносным видом закончила я свои подсчёты.

- Так вот, я же и сказал, балда, утроили, - Лев Ефимович пошевелил пальцами, показывая мне воображаемые деньги.

Да, вести бухгалтерию шестидесятилетней давности было бессмысленно. Ох, Лев Ефимович... жил он совсем в другом измерении.

- Ну, и что дальше? - мне нравилось его слушать, старая Москва представала передо мной кадрами из довоенных фильмов, по-другому она и не могла предстать передо мной, моему папе тогда было лет шесть, а мама появится на свет только в сорок втором: Мне нравилась история человека, добившегося успеха, признания и известности. Она не свалилась ему на голову манной небесной, и не была завоевана только его талантом: Хитросплетения судьбы, все вместе легло козырной картой в его жизни. Его когда-то ставшая верной подругой Фортуна никуда не делась от Левы, она по-прежнему жила с ним в гражданском браке, уже постаревшая и потрепанная, она оставшимися силами оберегала его, дарила ему удачу, здоровье, неожиданных, непонятно откуда берущихся заказчиков на его скульптуры. Они были хорошей парой.

- Вот ты лучше бы фотографии мне сделал, прошу, прошу... никогда ничего не дождешься. Вот где Куроедов? - Лев Ефимович привел сняться главкома ВМФ, чтобы лепить его потом по фотографии. Мы с Катей, действительно, так и не сделали его пока.

- Завтра сделаю, - устало вздохнув, пообещала я.

- Завтра, завтра, вот я для вас всегда... - забурчал Лев Ефимович. - Вон Катька...

- Ну, папа, хватит.

Лев Ефимович с улыбкой посмотрел на Катю и неожиданно:

- Красивая ты женщина, Катька...

- Я не женщина, я девушка. Какая я тебе женщина? - обиделась Катя.

- Какая разница: Красивая, потому и прощаю тебе всё. Бухтиш ты всё, бухтиш, бу-бу-бу: Совсем ведь молодая ты, а как бабка какая-то. Ладно: А с Хрущевым мы встретились потом, когда он уже руководил страной. Он придумал поставить памятник Марксу в том месте, где заложил камень Ленин в двадцатом году. Начали искать камень, все перерыли, нашли. Всё как надо... подпись Ленина: памятник Марксу: двадцатый год: Объявили конкурс, самые известные скульпторы участвовали:, - эту фразу Лев Ефимович произнес важно, - Томский, иностранцы: и поляки, и немцы:, многие участвовали. И я сделал. Сделал эскизный проект и послал на конкурс....

Так вот, отдыхаю я в Гурзуфе, иду... шагаю... два мужика на лавочке сидят, читают "Правду", а на первой странице фотография моего макета. Я к ним. <Не дадите>, - говорю, - <на секунду, взглянуть на газету?> А они: "Вот возьмите две копейки, купите себе". Мудаки, - Лев Ефимович, возмущенный их хамством, неожиданно выругался. - Я бегом к себе в номер, а там мне все уже несут эту газету, поздравляют. Анникушин и как там его... все. Ну, тут банкет, все деньги сразу потратил. Ох, как меня поздравляли!

В Москву приехал, сразу в ЦК комсомола. Да, говорят, надо решать. Но никто ничего пока не знает. Приезжаю в мастерскую:, не сюда, а маленькая у меня была тогда на Песчанной.

- Это на Альендо? Где Вы нам показывали? Ну, она не такая уж маленькая.

- Да, да, там, - Лёва махнул рукой в совершенно неопределенном направлении. - Приезжаю, выпил:, надо было отметить, набрался наглости, звоню в горком партии в отдел культуры. Спрашивают, кто звонит. Я говорю, звонит скульптор, выигравший конкурс на памятник Марксу. Сейчас, говорят. Подходит другой мужчина, мы поговорили, оказался он секретарем горкома, его временно поставил тогда Хрущев, пригласил из Киева. А было полшестого уже, конец рабочего дня, а он оказывается жил там же на Песчаной. Сейчас я к Вам приеду, говорит, по пути ему было: И через час уже был у меня... Лицо рябое такое, - Лев Ефимович брезгливо поморщился. - Мы выпили, он меня поздравил, мужик хороший оказался, и сказал, что макет завтра с утра надо везти в ЦК показывать комиссии. И уехал. Прихожу с утра, меня уже ждет машина, и бегает какой-то болван и орет на меня матом: "Что ты опаздываешь? Срочно надо везти?.." Этот мудак орал на всех, суетился, бегал и зацепил Маркса: Он ба-бах! И голова отлетела, хорошо не вдребезги: мужик чуть не обосрался:

- Папа! Ну, ведь за столом сидим. Как из деревни ты...

- Тьфу, ты! Что за дочь у меня! Ничего ей неинтересно, - но Лев Ефимович уже сам увлекся воспоминаниями, сделал глоток чаю и продолжил. - В общем, заткнулся он и совсем притих. Привозим на Старую площадь, затаскивают скульптуру на пятый этаж:, освободили мне столик:, ставим:, нашли мне клей:, приклеил я голову. Приходит Фурцева, членом ЦК она была, культурой занималась, и этот, как его, чёрт... все были, весь президиум или как его: Политбюро. А у меня друг, главный архитектор был - Посохин, Дворец съездов он делал, не было его. А был архитектор, которого Хрущев тоже перетащил с Украины, маленький такой, горбатенький, но симпатичнейший был человек. Он подходит и говорит: <Я в восторге от Вашей работы!>. И Фурцевой тоже очень понравилось. Обсудили, ну, и все: <Никите Сергеевичу надо показывать>. Сразу макет в машину, и все едем в Кремль прямо в кабинет к Хрущеву. Миша Посохин пришел, он там же был. Ждем. Приходит Хрущев и Микоян с ним, стоит рядом с Хрущевым, губами шевелит, он всегда губами шевелил, - и, конечно, артистичный Лев Ефимович минуты две шамкал губами, демонстрируя нам и Микояна. - Этот хохол-архитектор сразу Хрущеву: "Гениально, надо утверждать". И Хрущев подписывает нам все бумаги: прямо на коленке, коленку поднял, положил бумагу и подписал: "Утверждаю".

- А почему на коленке? - удивилась я. - Что, стола не было? Это же в его кабинете происходило?

- А у него в кабинете всё было заставлено, на столе снопы то ли пшеницы, то ли ещё чего-то: не помню уже. И весь кабинет тоже заставлен, как на выставке: Он тогда совсем свихнулся на сельском хозяйстве и своей кукурузе. Он к столу подошел, ногу на стул поставил и прямо на коленке подписал: Меня опять все поздравляют. Едем с хрущевским архитектором к председателю Моссовета. Нам повезло, в этот же день Совет был назначен. Председатель Моссовета увидел подпись Хрущева и, конечно, мне всё сразу в тот же день утвердили. Ну, потом Госстрой и всякие, всякие, всякие: Все должны были утвердить. Мне дали заброшенный кирпичный завод на Ленинском проспекте, нагнали туда людей разных:, студентов. Бедные, они в мороз всё мне там расчистили, сделали мне стеклянный верх для хорошего освещения, поворотный круг: ну, наверное, с две эти комнаты, и я начал работать.

Начали искать камень для монумента. Искали по всей стране, на Украине искали... Ну, нигде нет такого! Высота - девять метров! Где такой возьмёшь? Мне все уже - чудак ты, делай из нескольких. И Фурцева, красивая баба была, умная... тоже мне: "Да делай из двух или трех камней, не успеваем по срокам". А я ей говорю, если сделаем не из одного камня, то точно скажут - ваш Маркс лопнул или ваш Маркс треснул. Она на меня смотрит так хитро, и одним глазом мне подмигнула: "Ну, и умный же Вы, Лев Ефимович. Правильно, надо искать камень, делать из одного".

Ездили мы по стране, ездили... и маленький был карьер такой - Кудашевский, и паренек там работал, одного глаза у него не было. Говорит, есть такой камень. Привозят нас в карьер, мы там выпили и завалились спать на сеновале. Утром просыпаемся, слышим - пых, пых, пых, пых... Выходим, едет парнишка этот на тракторе. Поехали смотреть. А там они уже наделали дыр по периметру в камне - шурфы называются: ну, нужного размера. А когда на морозе заливаешь туда воду, она замерзает и, хрясь, и камень лопается, где надо. В марте это было, холодно: Смотрим, готовый камень. Ну, тут танков нагнали, вначале четыре танка его тянуло, меня чуть не убило. Лопнул стальной трос и над головой у меня по березе ба-бах! Березу перешибло, как спичку, она соскочила, вначале встала стоймя и у-уф... и завалилась, - рука Льва Ефимовича под аккомпанемент <у-уф> медленно и тяжело упала на стол, пустая рюмка опрокинулась со звоном, но не разбилась. Так же эффектно, наверное, падала берёза. - Ох, перепугался я тогда, Смерть рядом прошла: Встал подальше. Поставили шесть танков, сдвинули камень. Потащили волоком к железной дороге, а туда уже пригнали знаменитую платформу, она сама 200 тонн весила, башни на ней перевозили.

- Какие башни? - поинтересовалась я.

- Ну, башни! Эти: Не знаешь что ли какие башни?... - и тут же забыв про башни, Лёва продолжил. - А вот физику изучал? Как такую махину, гранит девять метров, затащить на платформу?

- Ну, и как? - без надежды на свой инженерный гений сразу сдалась я.

- А-а-а! Это я придумал, затаскивали, как в Египте пирамиды строили, поднимают чуть домкратом, подсыпают песочек, еще поднимают, опять подсыпают: Так и загрузили. Микоян дал команду - нам зеленый свет до Москвы, а до Москвы надо было ещё все мосты укреплять. Пока мы ехали, перед нами укрепляли. Вес такой!

- А откуда везли?

- Я же говорил, Кудашевка, Днепропетровская область: Привезли в Москву, на Рижский вокзал, пока платформа с камнем стояла, рельсы в землю ушли! Перегрузили на другую платформу, автомобильную: на обычных колесах, и по всему пути все коммуникации проверяли и подготавливали, чтобы не раздавило их. А везли ночью. Подвозят к Лубянке, а там спуск. Что делать? Как ее удержать? Так тормозили ее и спереди, и сзади сразу несколько тягачей. Руководил временно поставленный Хрущевым зам. председателя Моссовета Дегай - любимец Хрущева. Он пообещал водителям тягачей подарить свои золотые часы, которые ему подарил Сталин, они с надписью его были. Не наврал, сукин сын, подарил. Вот так камень и довезли. А когда поставили его и обнесли забором, проститутки начали ругаться, что мешают им работать, это их место было.

- Как ругаться? А тогда что, проститутки были? - этому историческому обстоятельству я удивилась больше, чем памятнику Маркса, башням с платформами, ледяным лошадям по двадцатке, рухнувшей на наш стол берёзе: Как в такое суровое время они могли работать в самом центре, да ещё выступать против Маркса? Удивительно! С мыслями о непокорных проститутках, очень неплохо смотрящимися с перманентиками по моде тех времен на фоне большого театра, я заснула.

- Конечно, у фонтана:, всегда их место там было. Гостиница рядом: - голос Льва Ефимовича неожиданно оборвался, утонув в потустороннем сознании моего сна, я не упала в салат, голова моя поклевала: поклевала: и некрасиво запрокинулась на спинку стула. Завершилось моё празднование Нового года за этим столом. Я заснула, и благородные хозяева и гости решили меня оставить в покое.

* * * * *

Новый год удался, я вкусно поела, и, не изматывая себя бестолковой застольной болтовней, благополучно заснула. Следующий день прошел еще лучше, - проспав до двенадцати, мы полдня доедали новогодние яства, а оставшиеся полдня, перебравшись к себе домой, мы опять ели и ели и, лежа на диване, смотрели новогодний телевизор. Целый час играли с Лизой в прятки, она пряталась тут же под одеялом, и мы, не вставая с кровати, с возгласами - <Ну, где же спряталась наша дочка?>, не сразу находили ее. Она радостно визжала и, наконец, устав от своей же чрезмерной активности, заснула тут же в нашей постели. Всё как когда-то раньше в период нашей большой Любви. Моё тело блаженно томилось в чистой постели и: в непривычной уже для меня неагрессивной близости моей жены. От вкусной еды, от спокойно и лениво проведенного дня, от удачно выглянувшей из-под одеяла Машиной задницы, мне захотелось близости: страстной, грубой или нежной: любой - хоть умри, мне нужен был новогодний праздничный оргазм. Я украдкой разглядывала профиль Машиного лица, она лежала рядом и тоже смотрела телевизор. Ну, какое симпатичное лицо, когда оно доброе! Меня опять удивило - почему её лицо с возрастом совсем не меняется? Тридцать лет: лицо точно должно было повзрослеть, - морщинки какие-нибудь или всякие кожные провисания и дряблости:, небольшие, еле заметные, но уже точно должны были быть хоть какие-то намёки на начинающееся взросление и всегда сопутствующее этому процессу увядание. Но нет, её личико по-прежнему выглядело точно также, как на той её фотографии, которую я сделала ещё при нашем знакомстве. Я опять с удовольствием подумала: <Если проживем всю жизнь, мне будет сорок, потом пятьдесят, а моя едко-кислотная жена так и не подпустит к себе ни одну морщину. Чуть-чуть, может, разжиреет, но это как-нибудь переживу, даже уютно будет укладывать свою голову на ее в жирных складках бока>. Воодушевлённая этими мыслями моя рука непроизвольно и воровски потянулась изучить подробнее неувядающую молодость моей супруги на ощупь: потянулась и осторожно погладила ее: не помню, какую часть ее тела: погладила с вопросом:

- Ой, Заечкин, у меня же месячные. Они заканчиваются, но пока еще замазули! Я же тебе говорила, - с виноватой улыбкой ответила Маша на этот вопрос.

- А чего так? Почему на Новый год? Тоже праздновать пришли? - невесело засмеялась я.

- Они всегда не вовремя. А что это ты вдруг не засыпаешь? Вроде бы поели так хорошо:

- Причём тут <поели>? Оргазма мне не хватает для полного счастья. Так Новый год хорошо прошёл, я так выспалась, если ещё и секс произошёл бы: Ну, да ладно. Так много счастья сразу не бывает. Спи, - я сладко потянулась и зевнула, смирившись с неизбежностью и подлой неожиданностью женских физиологических процессов.

- Давай я тебе как-нибудь по-другому сделаю, - неожиданно подобрела ко мне моя снегурочка Маша, такие чудеса случаются только в Новый год.

- Да ладно: не надо, - испугалась я этого новогоднего чуда, - Ты, наверное, устала?

- Всё, давай:, - и она начала стаскивать с меня одеяло.

Ну, какой приятной может быть жена! Я лежала и даже не пыталась ничего представлять дополнительно, я не нуждалась в эротических фантазиях, до того мне было хорошо. И чёрт меня дернул открыть глаза и скользнуть взглядом по с широко открытым ртом моей благоверной супруге. Я хотела благодарно восхититься ее красотой, получить оргазм с мыслью о прекрасном лице моей спутницы жизни. Увидела я нахмуренный лоб и сосредоточенный на чём-то взгляд, моя жена думала в данный момент совсем не о сексе. Нет-нет-нет, зря я посмотрела, надо скорее забыть это <чудесное видение>. Я закрыла глаза и быстренько воспроизвела в сознании круглую Катину попу. Повертев ее и рассмотрев с разных сторон, я добавила к ней в компанию, увиденную в этот день на улице красивую негритянку. Но эта великолепная пара меня уже абсолютно не радовала, Маша с нахмуренным лбом загораживала все хорошие виды, я все равно продолжала мучиться мыслью, - о чем таком важном думает с такой маленькой головой моя жена, с такой маленькой головой обычно думать вообще никому не удаётся.

- Маша, что-то случилось? Ты о чём-то думаешь? - Маша вздрогнула, как будто застигнутая врасплох на месте преступления.

- Заечкин, ты чего глаза раскрыл?: Просто я вспомнила:, я в магазин ходила и опять забыла моркву купить. Придётся с утра идти покупать. А то, как я завтра суп с фрикадельками сделаю?

- Тьфу ты, черт! Надо же было спросить:, - огорчилась окончательно я, суп с фрикадельками в этот раз меня совсем не обрадовал.

- Всё-всё-всё, заечкин! Давай, закрывай глаза. Я тебе всё сейчас доделаю.

Как романтично, блядь! А как хорошо всё начиналось, оргазм был так близок. Я закрыла глаза, но даже всегда сговорчивая Катина задница не хотела мне помочь сосредоточиться. Живущий своей жизнью членик, неумолимо стал уменьшаться в размерах, весь от досады сморщился, ему стало невыносимо обидно от поражения в конкуренции с жалкой морковью. Почему он уменьшается, но никогда не исчезает? Потрахался парень, превращайся в пизду. Не порть мой внешний вид, не мешай мне жить.

- Всё, Маша, ладно: потом как-нибудь.

- Но Заечкин, не злись. Я разве виновата, что вспомнила о морковке.

- С членом во рту - это лучшая мысль. Я не злюсь, давай спать, - я поцеловала Машу - типа всё хорошо, и улетела смотреть свои сны.

* * * * *

До девятого января, дня рождения моей дочки, мы прожили мирной, без конфликтов, хорошей семейной жизнью. Мы отпраздновали шумной детской компанией этот день. На следующий день должен был приехать мой отец поздравить свою внучку.

С утра я собиралась на работу, я уже приняла душ и сидела, ела привычно для меня подгоревшую молочную рисовую кашу. Заботливая Маша мне варила ее каждое утро, и каждое утро, брошенная на произвол газовой плиты, а Маша была знакома только с двумя режимами ее работы - ВЫКЛ. и ВКЛ. на полную мощность, середины не существовало: так вот, брошенная на произвол газовой плиты каша, в итоге, напоминала о себе удушливым запахом бушующего на кухне пожара. Сгоревшая каша давно перестала быть причиной наших конфликтов, привыкла я и к ней. Раньше я пыталась убедить свою любимую жену совсем ее мне не варить. Я говорила, что могу сварить ее сама, я все-таки жила когда-то одна, я даже варенье на зиму всегда делала - черную смородину, клубнику и малину, протертую с сахаром обязательно, я всегда готовлю с удовольствием. Только первые блюда я не люблю готовить, грибной и фасолевый супы, - это всё, что я могу приготовить хорошо из первых блюд. Робко, иногда не очень я пыталась объяснить, что каша не варится сама по себе, что, конечно, блюдо это очень простое, но появляется оно на свет не путем смешивания крупы с молоком, что требуется еще пара минут движений ложкой. <Маша, ну, не вари ты её. Я сама сварю кашу и себе, и Лизе, и тебе. Ребенок давится каждое утро, дети вообще кашу не любят, а такое воняющее крематорием блюдо вызывает только тошноту>.

Ох!: Маша-Каша: - это только рифма, в жизни они совсем не дружили.

Я не спеша доедала свою утреннюю пайку, аккуратно выковыривая среди белых пупырышек-рисинок, оторванные от горелого дна черные ошмётки и с недоумением вычисляла возможные цели Машиных действий, - Маша с самого утра уже готовила ужин и собиралась жарить свинину в тесте. Зачем ее жарить с раннего утра для позднего праздничного ужина? Для того, чтобы она засохла и стала невкусной? Нет, это, конечно, мне в голову не приходило. Логичное мое предчувствие - моя жена опять хочет куда-то смыться. С какой целью она хочет это сделать, я уже не задавала себе такой вопрос.

- Маша, дедушка только в семь придет, ведь мясо будет невкусным, давай вечером поджарим, - Маша молча, стоя ко мне спиной терзала куски мяса: и не отвечала. - Маша, ты вечером никуда не собираешься?

- Нет, я никуда не собираюсь, - зло протявкала мне в ответ Маша.

Я смотрела на её затылок и сквозь него видела, как зло сжимаются её губы, ноздри нервничают, напрягаясь, а её светлые голубые глаза выцветают от злобы, белки наливаются кровью, а зрачок вытягивается в дьявольски-козлиную щель. Тьфу, ты чёрт, какая гадость! На что она злится в данный момент, только ведь проснулись? Но этот вопрос я от греха подальше не стала ей задавать. Но всё равно надо было выяснять перспективы на вечер.

- А зачем ты мясо готовишь сейчас рано утром, если дедушка придет в семь вечера? Маша, он приедет специально поздравить Лизу, будет нехорошо, если ты уедешь.

- Сказала же, не уеду, - и глаза её сверкнули таким недобрым волчьим огнем, что я вздрогнула. Как хорошо, что она стоит ко мне спиной, а то глядишь, совсем запугает меня до крайней нервности. Вот зараза! Когда всё спокойно и хорошо, так сразу выкидывает номера. И опять вопрос - <Почему?> болезненными огнями сложился в моем мозгу. <Почему? Почему?:> - терзал этот нехитрый вопрос моё сознание. Хуй его знает: Не знаю: Уйди ты дурацкий вопрос. Нет у меня на тебя ответа. Пошёл на хуй! Чужая семейная жизнь - потёмки, собственная семейная жизнь - потёмки, вся моя жизнь - потёмки.

В семь приехал отец, я приехала часом раньше. Накрытый стол, заветренное остывшее поджаренное мясо:

- Ну, а где Лиза? Где Маша? Я вот подарок ей привез, - папа приоткрыл большой пакет и запустил туда руку.

Маши, конечно, не было. Я возвращалась домой: нет, не с предчувствием, я возвращалась с уверенностью, что никого дома нет: и чудо опять не произошло, и показавшееся утром черным, на самом деле оказалось абсолютно черным, - Маша, конечно, использовала такую прекрасную возможность сделать мне неприятность. За что? Мне казалось, что отношения наши становятся прежними. И причем тут мой отец, Лизин дедушка? Он так хотел ее увидеть и поздравить с Днем рождения.

Я вспомнила, когда мы познакомились, Маша жила тогда в общежитии, вспомнила, как она с ангельской внешностью невинной девочки матерой волчицей отстаивала свои полки со сковородками и всё остальное свое жизненное пространство. При мне она выбежала разбираться с жирной девкой, своей соседкой, из-за какой-то ерунды - куска мыла или клочка туалетной бумаги, не помню. Разбираться настолько серьезно, что напугалась не только ее соседка-толстуха, размером больше Маши в два раза, напугалась даже я. Таким обманчивым контрастом я тогда была сильно удивлена и ошарашена. Сейчас <жирной девкой> и соседкой по квартире для нее была я. Модель поведения по отношению ко мне трансформировалась в абсолютно такую же, - она отвоевывала у меня жизненное пространство, если бы она была собакой, она обоссала бы все углы в квартире - МОЁ! Но я не хотела быть ее <соседкой по общежитию>, я жила у себя дома, в съемной квартире, но дома. Не надо артобстрелов, не надо войны - жене я сама всё отдам. Почему так происходило - дурацкий вопрос до сих пор без ответа. Может быть, мне меньше стали платить? Может быть. Работы, действительно, становилось меньше, денег, соответственно, тоже. Последний период работы в академии я получала по шесть с половиной тысяч долларов в месяц и рассчитывала после переезда в другую, в более хорошую студию получать ещё больше. Но после переезда это финансовое чудо не произошло, произошло другое чудо, грянул кризис: Наша страна полна же чудес! Вот одно из них и вывалилось на голову нашего терпеливого народонаселения: Давно не раздавали ваучеров, или товаров по талонам, не развлекали Вас денежной реформой? Очень вовремя придумали развлечь народ кризисом, после чего стало хреново совсем, я стала получать меньше настолько, что мне даже стыдно об этом говорить.

Но и раньше у нас с Машей были непростые периоды. Когда-то еще в советские времена иногда летом совсем не было работы и денег. И мы, живя еще в коммунальной квартире, шли в заброшенный уже сто лет сад за Цветочным проездом, набирали абсолютно деградировавшие без ухода недозрелые яблоки и остатки спелой вишни, лазая по самым макушкам разросшихся диких уже деревьев, возвращались домой и варили чудесный, вкуснейший, не жалея сахара, компот. И были счастливы! Я целовала ее кривинькие от не там выросшего зуба милые для меня губы, я любовалась ее красивым лицом, я обладала ее телом: Мы были счастливы!

Счастье было отмерено нам, может быть, щедрой рукой, оно длилось долго, но имело всё-таки определенный размер, не экономили мы его разумно, а выпивали большими жадными глотками, и оно закончилось. Как когда-то само собой пришло решение жениться, точно также мгновением пришло решение развестись. У меня не было злости, не было желания проучить, внутри меня была пустота, мне стало всё безразлично, моя жена отдалилась и навсегда перешла в категорию чужих для меня женщин. Я как-то сама собой осознала и поняла, что не смогу больше дарить свое тепло этому человеку:, позаниматься сексом смогу, заботиться и что-то ей покупать тоже смогу, а просто сесть рядом и с теплотой обнять - не смогу больше никогда. А для меня это было важнее и секса, и видимости семьи, и благополучия, и подгоревшей утренней каши. Нечестно и подло жить с женщиной, не давать ей любви и тепла, когда, возможно, она еще способна получить всё это от другого человека, способна быть любимой и счастливой: и кто-то ее обнимет и почувствует себя она, как раньше себя в моих руках.

- Пап, извини, ради Бога, Маша с Лизой уехали, куда - не знаю. Почему она уехала - тоже не знаю, - я решила не оттягивать объяснения, не говорить: <Сейчас с минуты на минуту они вернутся>, не унижать себя при отце поисками и бесполезными звонками по знакомым и сказала всё, как есть. - Я буду с ней разводиться. У нас последний период был очень конфликтный, всё к этому шло: Извини, пап, так вышло. Если бы я знал, что ее не будет, я бы позвонил.

Отец хмыкнул, было видно, что ему неловко. Мы поели, тактичный отец деликатно больше не затрагивал тему наших отношений. Внешне всегда неэмоциональный, он не давал возможности понять себя. Обижается ли он на то, что его не встретила внучка, переживает ли он за меня, или просто переваривает пищу. Мы поговорили ни о чём, и он уехал. Уехал в 11 вечера - мы оба еще внутри надеялись, что Маша с Лизой вернутся. Но Маша решила не оставить нам такой возможности - встретиться дедушке с Лизой, вернулась она с ней домой около двенадцати. Я спокойно сказала, что развожусь с ней, она возмущалась: <Я же приготовила ужин, что тебе еще надо?> <Мне ничего от тебя не надо, я с тобой развожусь>.

И мы развелись. Тушинский районный суд, длинный бледный коридор, бледные лица, на первый суд мне не хватило нервов, я не смогла дождаться своей очереди. Сложный вопрос дележки имущества решался за дверьми перед нами. По внешнему виду истца и ответчика было видно, делить им нечего, бедные люди, всю жизнь прожившие на зарплату, даже, может быть, какую-то часть своей совместной жизни в любви, теперь они с ненавистью друг к другу, делили потрепанные стулья и не делимый надвое драный диван. Ебаная жизнь! И идиоты люди! И я такая же идиотка не смогла сберечь самое дорогое - любовь, семью:

Мы пришли в другой назначенный день: Грубая тетка-судья, но ни каких проволочек. Через пять минут мы уже выходили из <зала суда>. Я, дура, еще на что-то надеялась, я думала, что факт самого развода происходит в ЗАГСе, что решение суда о разводе, лишь основание для ЗАГСа развести нас. Что поживем недельку-месяцок, и Маша опомнится, мы оба поймем, что с нами происходит, и заживем снова дружно и счастливо. Но на мой вопрос в канцелярии: <А если мы передумаем и не придём в ЗАГС поставить штамп о разводе, мы по-прежнему будем считаться мужем и женой?> Все канцелярские девушки со смехом ко мне повернулись: <Проснитесь, вы уже разведены, поезд ушёл. Раньше надо было думать>. Да, действительно, раньше: Мы вышли из суда: комок в горле, слезы катились, и я не хотела их показывать Маше и шла впереди. Почему всё так? Раньше я плакала над фильмами, где расстаются, где умирает любовь. Сейчас я шла по грязи и слякоти, по вечно раскопанной улице Долгова и плакала над своим сюжетом, над глупым и печальным концом нами же написанного сценария.