1 сентября. В первый класс в первый раз шел мой ребенок. Шел он, удачно устроенный в хорошую школу. Удачно - совершенно случайно. Я жила старыми мерками, думала, в августе надо придти в какую-нибудь школу, записать своего ребенка... и всё, - так, как когда-то приводили меня.
В конце августа 197... далекого года моя мама привела меня в 680-ую среднюю школу на Яна Райниса, мне задали пару вопросов, и десять лет я в ней благополучно отучилась.
В середине апреля мы снимали рекламу для шоколада "Воздушный" (рекламное агентство <Видео Интернэйшнл, арт-директор Сергей Синцов). Снимали маленькую девочку Софью, она своим симпатичным личиком с развевающимися, как бы на ветру соломенными волосами на фоне синего неба украсила потом рекламные щиты по всему городу. Мы болтали с её мамой, разговорились, естественно, о детях, я сказала, что у меня тоже дочка такого же возраста. Она спросила, устроили ли мы её уже в школу. <Нет>, - сказала я. <Как!?> - страшным голосом воскликнула она и пустилась меня запугивать рассказами об этом ставшем чрезвычайно сложным процессе по полной программе.
Для устройства в школу теперь отводился один месяц - апрель. Не успели, - значит, опоздали. До конца апреля оставалось десять дней. <Успеем!> - с надеждой, как всегда на авось, подумала я. Конечно, хотелось её устроить в хорошую школу, лучше с языковым уклоном. В первых трёх, куда мы обратились, нас отшили, даже не захотев слушать. <Всё, все классы укомплектованы, мест нет!> - послали нас во всех трех местах. Я сильно переживала и корила себя на чём свет стоит, что, возможно, не обеспечу ребенку возможность учиться в хорошей школе. Позвонила Машина подружка Катя и напугала меня еще одним рассказом. Она тоже пыталась устроить свою дочку Настю, одного с Лизой возраста, в первый класс. Жили они в районе Беляево и ходили по школам в этом же районе. В английской спецшколе у них разговор начался примерно так: "И чем вы можете помочь школе?". Катя: "Ну, Вы скажите сами, чем мы можем помочь, что вам нужно...?" "Школе нужен автомобиль", - ответили ей. Катя пошла в РОНО или как оно теперь называется, и нажаловалась. Из РОНО позвонили в школу и попросили Настю, её дочку, в школу принять. Катя вернулась туда без так необходимого школе автомобиля, и её грубо послали, отказав принимать Настю теперь на любых условиях. Этот рассказ вызвал панику у меня в душе. Подарить школе автомобиль я тоже не могла. Что делать?
В следующей школе у её входа встретился, как выяснилось потом, директор - немолодая женщина в очках и с суровым видом. <Мест нет, надо было в начале апреля приходить>, - начала она. Посмотрела на Лизу и... - <Какая хорошенькая девочка...>. Она задала ей несколько вопросов. <Умненькая! Ладно, триста долларов заплатите за её подготовку, и мы её берем>. Радости нашей не было границ. Триста долларов - копейки, я заплатила, конечно, и... о её подготовке речи уже не шло. И первого сентября я с Машей везла нашу Лизочку в хорошую школу.
Белые банты, белый воротничок, школьная форма совсем не из моего детства: Зато букеты гладиолусов по-прежнему остались самыми популярными для этого дня, маленькие человечки, спрятанные за огромными букетами этих цветов за ручку с мамами и папами шли по направлению к школе. <Похоже на первомайскую демонстрацию>, - подумала я.
Лиза шла радостная, она была совсем не такой, как я. Она любила детей, любила общение, не боялась его, она шла в школу, как на праздник, на лице нетерпение. Когда привели меня, маленького тормоза, и поставили в колону 1-ого <Г> моего класса, я ничего не могла понять, я постоянно терялась в других рядах. Нас построили перед школой, а потом отвели, до сих пор не пойму зачем, и перестроили на спортивной площадке за ней, и затем, разбив на пары, повели в классы, - это поняли все кроме меня, я побежала к маме: <Мама, мама, нас уже отпустили, оказывается это не страшно - учиться>. За мной бежала моя первая учительница Наталья Николаевна: <Куда ты? А в школу кто пойдет?> Меня оторвали от мамы, я не плакала, но слезы наворачивались на моих глазах. Меня посадили с девочкой Галей Барановой, она меня не любила и позже в более старших классах никогда не давала мне списывать. Первые школьные дни давались мне крайне тяжело.
Лиза была меньше других, и её банты лишь иногда выглядывали за головами более рослых её сверстников. Как она будет учиться такая маленькая? Будут ли её обижать?
Начались выступления. К микрофону вышла десяти-... нет, одиннадцатиклассница. Учились все по-прежнему десять лет, но называлось это одиннадцать классов. Почему? - Школьная реформа!...
Приватизация? - Получи красивую бумажку, ваучер называется! Я свой обменяла на пучок укропа и петрушки на рынке у метро Сходненская. Это - моя доля собственности в моей родной стране.
Школьная реформа? - Вот вам одиннадцать классов, но почему-то в те же самые десять лет. А почему бы эти привычные уже для каждого десять классов не разбить ровно по полгода - вышло бы их тогда ровно двадцать. Двадцать классов - звучит несравнимо лучше. Вот это была бы реформа!...
Половозрелая уже ученица бойко изложила все свои благодарности родной школе, на прощание закончив свою речь на немецком языке. Вышла первоклашка. Напуганная, она начала говорить, запнулась и убежала под свою табличку <1 <Б> КЛАСС>. К микрофону вышел солидный восточный мужчина, префект нашего округа... оказался дурак. Он нестерпимо долго и нудно говорил об открытии в его районе новой транспортной развязки. Его не только не могли понять бедные первоклашки, его не могли понять даже родители - <К чему он это говорит? Может, перепутал совещание с началом нового учебного года!?> - все удивленно пожимали плечами. <Дурак!> - неожиданно прилично для русского человека сформулировал один родитель причину такого нескончаемого потока никому не нужной в данный момент информации. <А-а-а!?> - все радостно всё поняли и, конечно, дружно с этим согласились, сплочённые в этот знаменательный день весёлой и одновременно злой родительской солидарностью.
Наконец, здоровый дядя, ученик одиннадцатого класса, взял на плечо маленькую первоклассницу, у той звоночек в руке - Дзинь... дзинь... дзинь... "Заходит 1 <А> класс", - добрая директорша, принявшая нас в школу, привычным командно-армейским голосом рявкнула в микрофон. Совсем маленькие детки, взявшись послушно за ручки, парами побежали в школу. Я от умиления расплакалась. Вот и мой ребенок, озираясь по сторонам, ища глазами папу или маму, скрылась за дверьми школы. Я уже плакала навзрыд. Я надела солнечные очки, опустила голову и начала выбираться из толпы родителей.
Вечером праздновали первый учебный день моей дочки. Я пригласила в Патио-Пиццу на Октябрьском поле Машу, Катю и, конечно, свою любимую первоклашку с белыми бантами Лизулю. Мы сидели, ели. Лиза познакомилась с двумя другими девочками, и они уселись втроем, забравшись на высокие табуреты, в баре.
Я ела пасту <Распутин>, сейчас она стала называться в Патио - <Портовенере>, это такие черные макарошки с вкусным сливочным соусом, с кусочками копченной осетрины и с красной икрой, икры было мало. Но вкусно, я вообще люблю все пасты со сливочным соусом..., а, точнее, я вообще люблю итальянскую кухню. И ещё очень люблю кухню русскую.
Я сидела за столом напротив окна и задумчиво смотрела в него на проезжающие мимо машины. Было грустно: Моя сегодняшняя жизнь незаметно для меня самой быстро наполнялась событиями, взаимоотношениями, и действиями близких людей, смысл которых я абсолютно не понимала, и на которые я не могла никак повлиять.
Уже в июне еще до смерти моей мамы, в нашу квартиру в Тушино, куда переехала Маша с Лизой из съемной квартиры на Михалковской, поселился Усум, Машин знакомый стоматолог: и не один. Он поселился со всей своей семьей - с милой, по словам Маши, Бариядкой, его женой; с двумя их детьми; и чуть позже к ним присоединился их взрослый племянник. Я не вмешивалась, решив, что пусть Маша делает, что хочет, что мы развелись, и это уже не моё дело. Но начала жаловаться Лиза, что более взрослые два мальчика обижают её, отнимают её игрушки, а Усум всё свободное время сидит перед телевизором и играется с только что купленной мной для неё игровой приставкой. Дошло до того, что она не хотела уже возвращаться от меня домой, мне приходилось её уговаривать и везти её обратно чуть ли не в слезах. Я уже чувствовала, что Лиза - большой козырь в руках Маши и беспроигрышный рычаг управления по отношению ко мне. Поэтому я старалась быть осторожной и не хотела конфликтов со своей бывшей женой. Видеться с дочкой в любой момент - было самое важное для меня, и я смертельно боялась потерять эту возможность. Но всё равно пришлось всё-таки спрашивать Машу, почему живёт столько посторонних людей в нашем доме. <Они на неделю>, - ответила милая Маша. Неделя прошла, прошло всё лето, мы съездили в Балтийск, в начале августа я, Катя и Лиза съездили отдохнуть на неделю в Шарм эль Шейх. Приближался первый Лизин учебный год, а моя дочка в своей же квартире имела только размеров её маленького тельца спальное койко-место. Зачем мне тогда надо было оставлять жене свою квартиру? Я оставляла её не только ей. Я оставляла её своему ребенку. Я какое-то время объясняла Маше, что ребенок начинает учиться, что ей нужна спокойная обстановка и своя комната. <Да, я согласна, они скоро уедут>, - опять говорила Маша. И восточные люди по-прежнему табором продолжали жить у нас.
Я приехала за неделю до первого сентября, вошла в квартиру. Усума не было. И уже сказала не Маше, а Барияд: <Приеду через день, если кого-то увижу, то привожу знакомых ментов, и они всех выкинут из квартиры со всеми манатками. Передайте это своему мужу>. Поверили: Подействовало: Уехали.
Я сидела за столом, с остекленелыми глазами: машинально отвечая, машинально улыбаясь. Всё, что я могла съесть, я съела, и теперь я никак не могла вместить в себя вторую чашку чая и наполовину недоеденное <Тирамису>. Я поковыряла пирожное, сделала глоток и начала вспоминать, как мы съездили в августе в Шарм.
Это была моя первая поездка заграницу. Каждое лето я собиралась в тропические края и в заморские страны, но я не просто не успевала оформить заграничный паспорт, я даже ни разу не начинала его делать. Мне предлагали периодически заграничные поездки, связанные со съемками. <Да, конечно, только сейчас сделаю загранпаспорт>, - говорила я: и ничего не делала. Особенно упорно меня приглашали как-то поехать снимать на Сейшельские острова. Мне предложили эту съемку заранее аж за три месяца знакомые, зная, что загранпаспорта у меня нет. <Только очень просим, сделай загранпаспорт, не откладывай на последний момент:>. <Конечно, конечно. Завтра поеду в турагентство или в ОВИР>. Они мне звонили каждые две недели: <Делаешь?> Чуть позже уже с вопросом: <Ну, сделал?> <Делаю:> - говорила я и чуть позже: <Чего-то не сделали мне еще. Звоню, говорят - не готово:> Потом я решила не доводить до последнего момента и дала им несколько телефонов других фотографов, у тех были загранпаспорта. Мои <сейшельские> клиенты договорились с одним из фотографов, не буду называть его фамилию. На мою радость он снял всё хреново и, кроме того, много пил: или, точнее, много пил и снял всё хреново. Началась новая история, опять мне дали два уже месяца на получение загранпаспорта. Но через неделю я позвонила и сказала, что не поеду.
Катя знала эту мою особенность и нелюбовь заниматься документами вообще. <Ты точно хочешь поехать отдыхать в Шарм этим летом?> - спросила она меня еще весной. <Да, точно. Хочу, чтобы Лиза отдохнула перед школой>. <Хорошо, тогда я сделаю тебе и Лизе документы сама. Ты всё равно не займёшься ими>. Она заставила меня взять свою трудовую книжку из академии, она нужна была для оформления загранпаспорта, заставила сделать фотки в овале на матовой бумаге, забрала всё это, мой российский паспорт и деньги. И сделала его мне сама в турагентстве. Сделали мне его не с первого раза. Вначале мои анкеты и фотки вернули. <В МИДе сказали, что на фотографии - баба. Мы убеждали их, что Вы просто так выглядите, но они даже не стали слушать. В следующую среду к ним едет наш начальник, попробует еще разок убедить их. Они всё-таки знают друг друга, у него, наверное, получится>. Не получилось. Я нашла свою более раннюю фотографию, сама её перепечатала нужного размера. На ней я была неженственная, но всё-таки похожая на себя в данный момент. Её и вклеили.
На паспортном контроле в Шереметьево-2 меня остановили. Женщина-контроллер взглянула на меня и уставилась в мой паспорт: пауза. Рядом со мной в нетерпеливом ожидании стоит Лиза.
- Вы женщина или мужчина? - процедила пограничница.
<Самой бы знать это>, - вздохнула я про себя.
- Мужчина, - отвечаю уверенным голосом. - У Вас же мои документы в руках.
Опять пауза.
- Так Вы женщина или мужчина?
- Мужчина, - повторила я. - В паспорте же указано: А: кстати! У меня же другие документы есть, - и я достала свой российский паспорт, права и все остальные документы, которые были с собой. Женщина растерялась от обилия документов и опять замолчала.
Стою и уже думаю: <Пиздец! Отдохнула! Сейчас завернут. Деньги за путевку в турагентстве вернут вряд ли. И для ребёнка будет целая трагедия, она так ждала эту поездку:>
- Ребенок чей? - следующий вопрос таким сцеженным голосом, голосом, как будто меня поймали с контрабандой, чемоданом наркотиков или взрывчатки, не только поймали, а уже позади суд, этап и вот я на родной на ближайшие несколько лет зоне. Шмонают и допрашивают вот таким прокурорским голосом: А я просто еду отдыхать, и документы мои, и ребенок мой, и контрабанды нет.
- Ребенок мой. Вот, кстати, нотариально заверенное согласие от жены, от её мамы, - я протянула бумажку, заверенную у нотариуса, разрешение от Маши на вывоз ребенка из страны.
Дала она это разрешение мне, устроив некрасивую сцену в кабинете нотариуса. И ещё неожиданно потребовав от меня тоже дать ей такое же разрешение. Она совершенно никуда не собиралась, но, сжав губы из-за всех сил, она выжала из себя: <Ну и что, я же даю тебе разрешение, вот и ты дай мне>. <Машенька, я тебе дам его в любой момент. Оно действительно всего лишь в течение трёх месяцев. Ближайшие месяцы Лиза будет учиться уже в школе, поэтому всё равно вы никуда не поедете и разрешение это <пропадёт>>. <Нет, дай!> - умная и добрая моя жена Маша тоже ушла от нотариуса с совершенно бесполезной для себя такой же бумажкой.
Опять пауза: Пограничница еще несколько раз спрашивала - мужчина я или женщина. Вызвала старшего. Они долго переговаривались, усатый дядька украдкой поглядывал на меня. Я услышала обрывок фразы со словами - <личный досмотр> и испугалась позорному для меня раздеванию. Но усатый <старшой> махнул на меня рукой - <Пропусти>. И ушел. Меня пропустили.
Ожидание: взлет: ощущение, как на аттракционе: и мы в воздухе.
В Шарме нас встречала Соррея. Она довезла нас на своём <Ситроене> до нашей гостиницы, до <Хилтон Файруз>. Этот отель выбрала Катя, она сказала, что у этого отеля самый большой пляж. <На этом пляже мало народу, потому что он большой. Будет место, где тебе лечь позагорать с твоей грудью, чтобы толпа не собиралась на тебя посмотреть>. Она была права, пляж действительно был большим и песчаным, дно тоже. Только пройдя чуть дальше в море, начинали расти кораллы, вокруг них мы и плавали часами, рассматривая причудливые коралловые наросты и разноцветных рыбок. Такой богатый подводный мир был откровением для меня, я не ожидала увидеть на доступном курорте такие красивые виды, которые я видела только в передаче <В мире животных>. Я вообще любила удивляться и радоваться жизни, и удивляло здесь меня многое, - и жуткий африканский зной, и светло-голубой или даже бирюзовый, как в бассейне, цвет моря, я привыкла к неопределенному в цвете темно-сине-зеленому Балтийскому и Черному. Меня удивлял особенный запах, его источник я не нашла, наверное, это специфический запах Египта:, удивляли высыхающие еле живые пальмы; растрескавшиеся, как лица древних старцев, горы; замотанные в тряпки бедуины; огромный таракан, прыгнувший на меня со стены, я орала, как резанная, это чудовище было точно не очень близким родственником наших домашних тараканов.
Лизуля радовалась ещё больше. На пляже я каждые полчаса смазывала Лизу солнцезащитным кремом, и она, слава Богу, не обгорела. Она быстро научилась плавать в маске с трубкой, и её попка всё время плавала разноцветным поплавком над ближайшим кораллом. На пляже, конечно, на меня всё равно обращали внимание. Наглые арабы не стеснялись останавливаться неподалеку и глазеть на меня. Но пляж у Хилтона действительно оказался большим, народу было немного, и меня сильно никто не донимал.
Дважды мы ездили почти на целый день загорать в другой отель <Мовенпик Гольф>, в нём были бассейны с горками, хорошая анимация для детей, мы приезжали туда ради Лизы. Еще один бассейн в виде речки с имитированным течением протекал вокруг почти всей территории отеля. Над <речкой> красивые мостики. И по этому бассейну я решила проплыть от начала до конца. Плыла я по течению, и это было нетрудно. Плыву, радуюсь жизни, проплываю под одним мостиком, на нём озабоченные два араба в белой форме и с бэйджами внимательно и недовольно смотрят на меня. Проплываю под другим, эти же арабы стоят на мостике и по-прежнему уставились недобро в мою сторону. Под третьим мостиком я поняла, что что-то не так, стало понятно, что бегают они от мостика к мостику и следят именно за мной. Верное предположение появилось в сознании сразу - а можно ли в этом отеле загорать и купаться топлесс? И вот ответ - большая табличка на берегу проплывала мимо меня, несколько пунктов правил и первая строчка - . На территории отеля резиденции президента Египта и султана Омана, - всё солидно и строго. Мне стало страшно, я не знала даже английского языка, чтобы объясниться с гоняющимися за мной арабами. Я развернулась и поплыла обратно, где-то позади должна была быть Катя. Я уже не высовывалась из воды, пряча грудь ниже её уровня. Арабы с бэйджами забегали по мостикам в обратном направлении. Я дождалась Катю, и мы вместе, доплыв до нашей лесенки, вышли из воды. Наши шезлонги стояли совсем рядом у спуска в бассейн, и я сразу легла на один из них на живот, спрятав свою грудь в большое махровое полотенце. не обманули меня, к нам сразу подошел один из тех двух арабов, лицо серьезное и озабоченное, и обратился ко мне по-английски. Я махнула рукой в направлении Кати.
- What do you want? - спросила его Катя.
В переводе на русский всё звучало вот так.
- Что Вы хотите? - спросила Катя.
- Здравствуйте! Извините, пожалуйста, но у нас запрещено купаться и загорать топлесс. Скажите об этом, пожалуйста, своей подруге. Пусть она оденет верхнюю часть купальника, - вежливо, но строго попросил усатый менеджер-араб.
- Это не подруга, это мой муж, - уверенным голосом заявила Катя.
- :.. - пауза и гримаса крайнего удивления на лице. Старший менеджер по бассейну, об этой должности говорил его бэйджик, оправился не сразу. - Это Ваш муж? Вы шутите, - и в подтверждение своему предположению он рассмеялся, неуверенно оглядываясь, видимо, за поддержкой.
- Это мой муж, и Вы нам мешаете загорать, - Катя, привыкшая к курортам и к дорогим отелям, была сама строга и требовательна.
- Муж? - менеджер смотрел на меня и не знал что сказать. - Извините:, - он мялся, мялся. - Я понимаю вас, но поймите и меня, у нас очень много отдыхающих итальянок, а они так любят загорать тоже топлесс. Как я им объясню, если они увидят вас? Может быть, Ваш муж всё-таки оденет что-нибудь на себя?
- Что, ему купальник одеть?
- Может быть, действительно, купальник? Может быть, у Вас есть запасной? - обрадовался этой идее менеджер по бассейну.
- Запасной есть, но купальник он не оденет. До свидания, - ох, какой Катя бывала суровой.
Менеджер потоптался немного и ушел. Я вздохнула с облегчением.
- Я говорила тебе, - начала ругаться Катя, - надо сразу было с первого дня загорать в купальнике, никто внимания не обратил бы. А тут: позорище, загораю с тобой, как с проституткой.
Я виновато побубнила: побубнила и побежала опять в бассейн.
Нам, кстати, очень понравился этот отель, и в следующий раз мы приедем именно в него.
Я предложила Кате не проводить целый день на пляже и в безделье, а действовать по плану, - вставать рано часов в девять (глупо спать до двенадцати, когда вокруг столько возможностей для других удовольствий) и до обеда загорать и купаться на пляже; обедать не в отеле, это скучно, а выбирать разные рестораны и обедать в них - это тоже удовольствие, при этом творческое; и после обеда устраивать себе мероприятия в виде экскурсий или поездок на мотоциклах или верблюдах. Так и отдыхали. Объездили весь Шарм, съездили в православный монастырь, в Дахаб и ещё в какой-то местный городишко, носились по пустыне на черырехколесных мотоциклах, катались на верблюдах: Лиза была в восторге. С проведением такого активного отдыха нам, конечно, помогла наша дорогая Соррея. Мы почти везде ездили вместе с ней и с ней было весело.
Приятные воспоминания о нашем отдыхе неприятно прервала боль в правой ноге. Боль была не сильной, как будто на голени ушиб, но это был уже шестой очаг боли на ногах, на которых неожиданно без всякой причины появлялись за последние два дня эти боли. Синяков в местах её возникновения не было, я с десяток раз на дню задирала штанину, рассматривала эти места - посинело - не посинело? появилась гематома или нет? Нет, ничего не было на ровной коже. Но я всё равно продолжала легкомысленно думать: <Наверное, ударилась>, и забывала про боль. Теперь я эту боль поймала, - я сидела за столом, я гарантировано ни обо что не стукалась, и вот она эта боль в ноге. Теперь уже не легкомысленная, а трезвая логичная мысль: <У меня тромбоз!> Я знала об этом грозном осложнении, возможном при гормональной терапии и знала, что от этого можно умереть. Смерти я боялась, и от мысли о тромбозе во мне всё похолодело.
- Оливка, ты чего бледная такая? - забеспокоилась Катя.
- По-моему, у меня тромбоз. У меня нога заболела и как-то слишком неожиданно: без причины, - озабоченно сказала я.
- Так ты ещё вчера говорила, что она болит. Тромбоз - это когда тромбы всякие и всё такое?
- И всё такое:, - я вздохнула. - Если тромб оторвётся, то можно <коньки кинуть>: легочная эмболия или типа того, уже не помню. Вот не везёт!
- Заечкин, не пугай. Подумаешь, нога заболела, может быть, ударился где-нибудь, - не поверила мне Маша.
- Где? Я за столом сижу:, если только ты меня под столом каблуком пнула.
- Я тебя не пинала. Я в кроссовках, вон посмотри, - Маша начала доставать свои ноги из-под стола. - Всегда я виноватая, - обиделась Маша.
- Маша, ну что ты:, уже пошутить нельзя?
- Девочки, не ругайтесь. Я в следующий раз с вами не пойду, - начала успокаивать нас Катя.
- Не ругаемся: Надо Лене позвонить, сделать завтра у них в НЦХ допплерографию*. И к Василенко что ли съездить? Если тромбоз, то точно от гормонов, - я вспомнила десятки, прочитанных мной, западных англоязычных сайтов по гормональной терапии при транссексуализме. Недавно мы с Катей всё-таки подключились к интернету, я вначале потыкалась бесцельно и бессмысленно в безграничном море информации всемирной сети, а потом задумалась, а что мне было бы, действительно, интересно или полезно узнать. И в поисковой системе набрала: <Транссексуализм>, затем , а затем . Вылезло невообразимое количество сайтов по этим запросам. Меня больше интересовала гормональная терапия, интересовало, что назначают заграницей заморским трансикам. И распечатала пару десятков сайтов, посвященных этой животрепещущей для меня теме на принтере. Все они были на английском языке, мне перевела их Катя. Основное, что я поняла, что, выписанный мне госпожой Василенко этинилэстрадиол, описывался на всех этих сайтах, как самый опасный эстроген, и опасный как раз для сосудов, и как препарат, имеющий самый высокий риск тромбообразования. Я поругалась, поругалась: Но а что уже делать? Тромбоз я уже заработала. Зато, может быть, Любовь Михайловна хорошая домохозяйка, подумала я в её оправдание, и посвящает всю себя детям и мужу, зачем ей сидеть в интернете, тратить свое время, выискивая информацию, как не угробить своих пациентов-трансиков. Подумаешь, помрёт пара-тройка психов, одетых в юбки. Я привыкла к качеству нашей медицины, я не удивлялась, и я не злилась.
- Ну а чего ты к ней поедешь, если сама говоришь, что она выписала тебе не то, что ты сама вычитала в интернете? - резонно спросила Катя.
- Чёрт его знает. Ну не такая же она дура конченная? Отвезу ей распечатки с этих медицинских сайтов, пусть посмотрит и выпишет что-нибудь другое, - я опять вздохнула. - Да-а: Не знаю: Загнуться бы не хотелось.
Мы довезли Машу с Лизой домой. У подъезда стоял кавказец. Голова воровато втянута в плечи, стоит, лускает семечки. Он мне показался знакомым.
- Мама, смотри, тебя Усум ждет, - узнала этого джигита Лиза. Маша засмущалась и торопливо начала вылезать из машины, сумка её расстегнулась и всё, чудом уместившееся в ней барахло, высыпалось на коврик в машине.
- Маша, а что, Усум опять у тебя живёт? - спросила Катя. Я бы не задала такой вопрос, у меня не было на него права. Одно дело выгнать <кавказский табор>, терроризирующий мою дочку, из своей квартиры, другое дело - мужчина моей жены. Это был её выбор, и она имела на него право. Мне это могло нравиться или нет, но моя бывшая жена на то и была - <бывшая>, чтобы иметь мужчину на свое усмотрение. Но за меня всё выяснила Катя. Как подружка она могла спросить её о чём угодно.
- Он не надолго, на несколько дней. Ему тут ближе на работу ездить, а у него сейчас такой тяжелый период, - Маша нервно собирала свои помады и карандаши, ответ её звучал неубедительно.
- А как же Барияд? Вы же знакомы. Она не ревнует? - продолжала допрос Катя.
- Не знаю, мне наплевать, я никого не звала. Ей, по-моему, это тоже удобно. Они живут у родственников, без Усума им свободней.
- И из-за этого она мирится с тем, что её муж живёт с другой женщиной? - не выдержала я и вставила фразу. Лиза уже вышла из машины, и я себе позволила ещё слово. - Пиздец! Это ещё говорят, что в кавказских семьях строгие нравы. Тьфу!
- Заечкин:
- Ладно, это твое дело. Пока, Маша, - мы попрощались. Подбежала Лиза к окошку машины, и мы с ней поцеловались. Мы с Катей поехали по домам.
Меня нестерпимым зудом охватило желание уволиться из академии, то есть со своей родненькой работы. Такие осенние обострения случались и ранее, такое желание было у меня и года три, и четыре назад, но сейчас мне захотелось уволиться просто до невозможности невыносимо, и это желание стало даже перерастать в устойчивое невростеническое чувство тревоги. На то были причины, много причин, некоторые были не новы, они и раньше заставляли задумываться над этим побегом. Во-первых, мне было элементарно неудобно приходить получать зарплату и не ходить при этом на работу, все это знали, и мне было чудовищно стыдно за это перед людьми, с которыми я с десяток лет отработала <бок о бок>. Во-вторых, и это было основной причиной, на мне, как на материально ответственном лице числилось большое количество материальных средств. И так как я в академии не появлялась и даже, если появлялась, то только с целью отобедать в местной столовой или в ресторане, и в своё помещение я уже даже не заходила, то за четыре года моя несчастная студия, добросовестно дававшая мне когда-то возможность целых десять лет неплохо зарабатывать, стала совсем бесхозной и брошенной. Она была закрыта, но ключи от студии кроме меня были ещё и у коменданта, и я несколько раз обнаруживала пропажи и недостающие эти злополучные материальные ценности, за которые была ответственна. Не обвиняю в этом коменданта, может, кто-то работающий вместе с ней брал ключи от моей студии, висящие в открытом для всех шкафчике:, не обвиняю, но периодически из студии что-то обязательно пропадало, слава Богу, по мелочи. Все эти материальные богатства ценности ни для меня, ни для академии не представляли, некоторые из них были произведены в 1947 году, 1949, 1959, и т.д., но существовал порядок, по которому я должна была их передать кому-то или списать их за ненадобностью: и по этому порядку полагалось мне хранить их в целости или выплачивать за утерянное.
В принципе, решение, что надо срочно увольняться, созрело после первой же пропажи, которая произошла следующим образом. Мне позвонил Володя Самошкин, работающий уже вечно в академическом компьютерном центре, и от лица проректора и всех хозяйственных служб попросил - можно ли им, местной академической джаз-банде, порепетировать у меня в студии. <Начальник хозяйственного отдела дал добро. Ты же всё равно уже в ней не бываешь>, - добавил Володя. <Репетируйте>, - согласилась я, подумав при этом, что добром это не кончится, но отказать я уже не могла по причине, что обращались ко мне от имени начальства, да и в студии я, действительно, не появлялась, и права мои на неё были уже очень условны. В моей студии академическая джаз-банда вместе с репетициями или вместо них организовала запойные пьянки, я специально неожиданно заехала в академию и у себя в съемочном павильоне обнаружила батарею пустых бутылок из-под водки, грязные подушки и такую же грязную скомканную постель на моём диване. <Ебутся>, - подумала я, и было это для меня крайне неприятно и очень брезгливо. Я знала, что в студию эту я уже не вернусь, но связывало меня с ней очень многое, и видеть её разорение мне было очень больно. Следы пьянства и чужого нечистоплотного блядства стали не единственной неприятностью в этот день:, я не обнаружила фотоаппарата <Никон>, который на мне, конечно, исправно числился. Я вызвала тут же Володю и долго орала на него матом, в ответ он пучил глаза, дергал заросшим бородой подбородком и пожимал плечами. От злости и отчаяния я в неприятной для Володи близости от его физиономии со всего размаха ударила кулаком по шкафу, где лежал этот японский фотик. Володя вздрогнул, от греха подальше умолк совсем и ещё раз виновато пожал плечами. <Сын Юдакова оставался здесь ночевать разок, бабу приводил, может, он и фотоаппарат прихватил?> - предположил и заложил своего товарища по джаз-банде Володя уже в дверях. <Бандой вы назвали себя не зря>, - мрачно отметила я.
То же самое по секрету подтвердил и другой участник джаз-банды - барабанщик и по совместительству местный милиционер. Тот был откровенней: <Сын Юдакова спёр твой фотоаппарат, он уже неделю у тебя там ночует, бабу какую-то водит. У него ключи, он у Самошкина их забрал. Кто же знал, что он ворюга>. Юдаков был главным инженером в академии, и требовать от его сына возвращения украденного им фотоаппарата было абсолютно бессмысленно. Я плюнула и купила по объявлению разбитый <Никон> за сто долларов, и, наконец, у меня хватило мозгов убрать всё самое ценное в сейфы. Но спрятать всё было абсолютно невозможно, и периодически я не досчитывалась у себя в студии очередной вещицы из длинного бухгалтерского списка материального учёта. Я решила срочно увольняться, пока не пропало что-нибудь ещё. Но прошел год, потом ещё один, а я так и не начала этот процесс. Я планировала каждую неделю пойти и написать заявление:, но то съёмка, то ещё что-нибудь. И вот прошли майские праздники, прошёл период отпусков, начался новый учебный год... И тут в академии решили возродить местную газету, ранее имевшую громкое название <Коммунист>. Мне позвонил новый редактор с глупым вопросом, - <А не могли бы Вы сейчас ко мне зайти?>. То, что меня сейчас нет в академии, ему в голову прийти не могло - рабочее время ведь. Я нагло заявила, что зайду на недельке, и в какой-то день, как обещала, к нему зашла.
Новому редактору выделили хороший кабинет в первом учебном корпусе, рассчитывая, видимо, что из хорошего кабинета обязательно выйдет хорошая газета. Мы познакомились, и новый редактор начал рассказывать о концепции газеты, о её грандиозных перспективах, и неожиданно перешёл на шикарные перспективы моей работы в этой газете и в академии вообще.
- Обещаю Вам, будет много работы, скучать Вам не придётся, - бодро дарил мне надежду на хорошую жизнь новый редактор. Похож он был чем-то на солидного Жана Марэ, кто постарше, тот помнит этого французского актёра с благородным и крупным лицом.
- Да я не скучаю, - вяло и осторожно ответила я.
- Я имею в виду, что будет много интересных съёмок, будем освещать разные академические события и вообще, - возбужденно продолжал он.
Мне стало интересно, какие такие интересные съёмки возможны в академии и осторожно спросила:
- А что Вы имеете в виду? Интересные - в каком смысле?
- Надо будет осветить жизнь наших кафедр: как-то по-новому, с новой и неожиданной стороны: И события в академии: - новый редактор находился в типичной экзальтации, охватывающей обычно людей в первые дни работы на новом месте.
- А что-то изменилось в учебном процессе, я имею в виду внешне? И события: Они или есть, или их нет. Если их нет, то что снимать?
- Ну, надо подумать: надо подумать, как преподнести всё это красиво. Я видел Ваши старые фотографии и понял, что Вы профессионал, я бы даже сказал настоящий художник. Я чувствую, мы обязательно с Вами сработаемся. А со своей стороны я обещаю повысить Вам зарплату, я обязательно поговорю об этом с ректором. Вы сейчас сколько получаете? - этот вопрос поставил меня в тупик, я не помнила размер своей зарплаты. Помнила, что была она ровно на два дня крайне скромного моего проживания.
- Ой! А я чего-то не помню: но не очень большая, - неуверенно сказала я.
- Как же Вы зарплату свою не помните? - удивился редактор. Ему нужна была конкретная сумма, от которой он мог бы оттолкнуться, то есть он уже решил насколько мне зарплату увеличить, но назвать какую-то конечную сумму он не решался, вдруг я получаю в данный момент так мало, а он предложит мне так много, что будет в этом полнейший непорядок и несправедливость, ведь где это видано, чтоб зарплату поднимали сразу прямо так в два или три раза:, вот на десять процентов или на двадцать - вот это по-царски, а в два раза - это уже беситься с жиру и растрачивать госбюджет. Я всё понимала, все эти его мыслишки: Да и что он мог мне предложить? Я решила не мучить ни себя, ни нового редактора новой газеты, мужик он, было видно, неплохой, чего ему голову морочить, всё равно уволюсь, и снимать я ничего не буду.
- Маленькая здесь у меня зарплата, не помню какая, но очень и очень маленькая, она меня не устраивает, и я буду увольняться, - неожиданно решительно начала я.
- Как увольняться? Я же Вам сказал, что поднимем Вам зарплату, для начала можно тысячи три с половиной выбить: может, даже около четырёх получится:, больше пока не смогу, - и редактор широко развёл руками, показывая то ли широкую душу, то ли свои широкие возможности.
- Да ничего выбивать не надо, мне жаль, что приходиться увольняться из академии, но я не смогу тратить столько много времени за три с половиной тысячи рублей. Я снимаю сейчас в другой студии:
- А в какой организации, - спросил меня редактор.
- Да ни в какой, в своей, - ответила я.
Редактор скривил губы, для него это прозвучало не круто. Вот если бы названице какого-нибудь госучреждения я назвала: то вот это да!
- Неожиданно! Очень неожиданно! - и редактор грустно замолчал.
- Извините ради Бога, но я уже давно собирался: руки никак не доходили, - продолжила объяснять я и что-то очень долго невнятно говорила о любви к академии, о проведенных годах в ней, о маленьких зарплатах и несчастных её сотрудниках, работающих за эти копейки.
Выйдя из кабинета, я тут же в ближайшем буфете написала заявление об увольнении и побежала собирать подписи. Все удивлялись этому моему неожиданному решению, но подписывали.
Я и сейчас приезжаю в академию, как в родную, по-прежнему вижу в её стенах знакомые лица: лица, которые стали близкими ещё в дни моей молодости, когда я молодым двадцатилетним коммунистом вернулась из армии, и мне помог устроится в это по тем временам замечательное место, работающий здесь старый моряк-подводник, капитан первого ранга, Василенко Фёдор Андреевич. Спасибо ему за это. Жив ли он ещё?
* * * * *
Ночью я встала, извините, пописать. Я никогда раньше не вставала по ночам по таким неудобным поводам, но, начав принимать гормоны, теперь я обязательно просыпалась ночью и плелась сонная в туалет, - пила я на ночь чаи и прочее: или не пила ничего совсем, это стало, черт его побери, обязательным ночным ритуалом. И этой ночью я привычно проснулась, и разумно решив писать не в постель, нащупала ногами тапочки и пошла в туалет.
Писала я стоя. Конечно, я могла и сесть, типа я девочка, но я не любила фальшивых, несоответствующих действительности действий и ситуаций. Я встала у унитаза и, расстроенная устройством своих гениталий, начала писать. Левая нога позвала меня болью, несильной, но она нарастала и быстро стала невыносимой, нога, как будто наливалась кровью и становилась тяжелой. Я окончательно проснулась, боль стала вконец нестерпимой, и я, не выдержав её, подняла ногу и поставила её на бачок унитаза. С задранной ногой я закончила своё важное дело и с мрачными предположениями добралась до постели. Идти было не больно, даже становилось легче. Я включила свет и осмотрела ногу: Ни оттеков, ни синяков, ни выпирающих вен, - у меня никогда не было варикозов. Я выключила свет и легла в постель. Боль не стала меньше сразу, но, полежав минут десять, она начала утихать и через минут сорок прошла совсем.
Утром я открыла глаза, через неплотно закрытые жалюзи полосками светит солнце. Я вскочила с постели и, вспомнив вчерашнюю боль, опять легла на диван. <Может быть, вчерашняя боль случайность>, - с надеждой подумала я. - <Может быть, это всё-таки не тромбоз>. Я даже была согласна на все остальные возможные причины боли, - на проблемы с позвоночником, к примеру, и даже не знаю на что ещё: в тот момент я кроме позвоночника тоже не смогла предложить себе никакой другой причины происхождения этой внезапной боли. Лежать бесконечно было невозможно, я осторожно, как инвалид встала, и молча, смотря на неопределённую цель впереди, постояла с минуту. Эксперимент закончился совершеннейшей неудачей, - те же ночные ощущения, напряжение в ноге, нарастающая боль, становящаяся, в итоге, нестерпимой. Во, блядь! А как же теперь ходить? Я добежала до телефонной трубки, схватила её и бегом обратно в постель. Даже на такой короткой дистанции я почувствовала, что, если я двигаюсь, то боль становилась меньше. Я набрала рабочий телефон Лены Ван.
- Операционная, - веселый хохочущий женский голос явно не соответствовал названному месту обитания хохотушки.
- Здравствуйте! Лену будьте любезны.
- Ван? - уточнил весёлый голос.
- Да, Ван.
- Елена Юрьевна: - я слышала удаляющийся голос, и вспомнила, что опять забыла назвать Лену по имени-отчеству.
- Алло.
- Лена, привет!
- Борька, я же тебе говорила меня звать:
- Да, Лена, извини, - перебила я её. - Забываю я, черт: да, по имени-отчеству... Хотя ты же ещё молоденькая, какое тебе отчество? Успеешь ещё тёткой побыть.
- У нас принято всех называть по имени-отчеству. Я тебе каждый раз говорю об этом. Что-то случилось?
- Случился полный пиздец - у меня тромбоз. Я не знаю, что делать, я даже не могу с постели встать, так больно.
- А почему ты решил, что тромбоз?
Я подробно описала симптомы.
- Наверное, похоже: - согласилась с симптомами Лена. - Но я же не сосудистый хирург. Я, кстати, сегодня встретила нашего сосудистого хирурга - Павел Евгеньевич его зовут: Классный мужик такой, бородатый армянин - Вахратьян фамилия...
- О, Господи! У вас там все что ли армяне?
- Нет, не все. Я, к примеру, с Воронежа, - рассмеялась Лена. - Так представляешь, я иду по коридору, а его везут на каталке, - Лена рассмеялась ещё веселей. - У него оказывается тоже тромбоз. Его привезли утром в его же отделение, у нас тут есть такое - отделение сосудистой хирургии. И возят его целый день на каталке, анализы всякие делают и допплер тоже.
- Удивительно, ты всегда встречаешь врачей, которые мне нужны? В прошлый раз Адамян у тебя тут как тут на блюдечке, сейчас <бородатый> на каталке: А что мне теперь делать? Меня на каталке никто не возит, - ноющим голосом пожаловалась я.
- Может быть, скорую вызовешь? - предложила Лена.
- Ну, я же не помираю. Зачем скорую? Это тогда сразу госпитализируют.
- Смотри, тромбоз - это очень опасно. Если тромб отрывается и попадает в легочную артерию, то начинается легочная эмболия, - начала пугать меня Лена.
- А я это почувствую? - испугалась я.
- Ну а как ты думаешь? Если задыхаться будешь?
- Тьфу ты, черт! Не везет: Так, а делать мне что? У вас есть допплерография?
- Есть. Надо обязательно её сделать и как можно быстрее. И после к сосудистому хирургу:
- А я встать не могу, я встаю и такая дикая боль в ноге. Я не доеду до больницы.
- До чего ты довел себя. Ты знаешь, что это у тебя всё от гормонов? Надо срочно прекратить их пить. Тебе понятно? - Лена назидательным тоном меня отчитала.
- Понятно, - согласилась я невесело.
- Ноги надо забинтовать эластичным бинтом или колготки купить лечебные, самые плотные, какие будут, тогда станет легче.
- И что, болеть будет меньше? - в моем голосе появилась надежда.
- У меня же не было тромбоза, откуда я знаю. Наверное, станет полегче.
Мы попрощались, и я позвонила Кате.
- Катюшончик, выручай, - взмолилась я к своей верной подруге.
- Ну что тебе опять надо? - устало со вздохом разрешила мне изложить свою просьбу Катя.
- У меня всё-таки тромбоз, - и я ей рассказала, что произошло ночью, и, что порекомендовала мне Лена. - Катюшончик, купи бинтов эластичных и колготки самые плотные лечебные. А? Заедешь в аптеку по дороге в студию?
Через час я с трудом натягивала на себя лечебные колготки 280 den. Это оказалось непростым занятием, они были такими плотными, что на это ушло у меня минут десять. Всё-таки победив это трикотажное чудо, я с опаской поставила ноги на пол и со страхом перед жуткой болью встала. Что-то заныло в левой ноге:, заныло, но задушенная колготками боль не вырвалась. Я с облегчением вздохнула.
Меня опять встретила у входа в НЦХ Лена Ван. Довела по запутанным коридорам до нужного кабинета, заглянула в него и убежала на операцию. Работала она: не помню как это называется, она делала диагностику чего-то, каких-то органов, во время сложных операций на сердце.
Мне долго делала допплерографию симпатичная девушка тоже с именем Лена, я долго лежала перед ней на кушетке, и удивлялась, какая качественная и молодая баба занимается таким серьезным и непростым делом. Я разглядывала её красивое умное лицо, - ох, лучше в ресторан с ней сходили бы, чем ловить тромбы в моих ногах.
- Перевернитесь, - я перевернулась. Надо же и голос у неё такой приятный. Она нежными движениями водила мне сканером по бедрам: Ещё что-нибудь пропоет так сладенько, и я обязательно возбужусь.
- Перевернитесь еще раз на спину и надуйте живот, - скомандовала мне Лена.
Раньше я никак не могла понять, что значит - <надуть живот>. Я старательно надувала его у врачей на осмотрах, надувала так, что он у меня чуть не отрывался огромным шаром. <Нет, не так>, - говорили они. Надувать правильно у меня никогда не получалось, потом я случайно поняла, что его просто надо напрячь. Почему они все непонятно просят его надуть? Я знала уже об этом и послушно напрягла пресс. <Хорошо!> - одобрила Лена.
Меня удивила такая тщательность, и не удивил результат - тромбоз глубоких вен. На исписанной бумажке, конечно, название пораженных вен, - их было две, и много другой информации. Мне порекомендовали сосудистого хирурга из института Вишневского - Дмитрия Феликсовича Белоярцева. Местного же его коллегу из НЦХ неожиданно подкосил тот же самый недуг, что и меня, и он был абсолютно недееспособен. Я, запуганная врачами, не оттягивая, как обычно это у меня бывает, поехала сразу к хирургу.
Здоровенный симпатичный мужик, физиономия колоритная, без интереса осмотрел мою ногу, сдавил мою икру: <Больно?> <Нет, так не больно>. Внимательно прочитал заключение допплерографии и выписал целый список лекарств, основным из них был <Фрагмин>, тоже самое, что гепарин. На него он выписал рецепт, покупать предлагалось его в какой-то определенной аптеке. Предупредил, что он дорогой и о том, что лучше начинать его колоть, как можно быстрее.
- Если затянуть с лечением, то клапаны становятся несостоятельными, то есть они не будут работать.
- И что тогда?
- Ну, это не совсем страшно, но будет всю жизнь нога отекать, будет в ноге чувство тяжести:
Мне не хотелось смерти от тромба, но мне также не хотелось толстой отекшей ноги. Я тут пол собралась менять - и как же мне в юбках прикажете ходить? Со слоновьей ногой? Нет уж. Я поехала в аптеку и после сразу в студию. Укол надо было делать в живот. Ткнуть себя самой в живот иголкой было страшно, Катя в страхе, вообще, убежала на первый этаж, чтобы не видеть этого зрелища. Я стояла: и стояла со шприцом в руках, угрожающе замахиваясь на свой живот иглой, никак не решаясь завершить начатое действие: Разозлилась на себя за малодушие и резким неуверенным движением вонзила в себя шприц. Укол безболезненный, но на животе в месте укола появилась яркая синяя гематома. В конце курса весь мой живот был синего цвета, со временем он покоричневел и, потом, желтея, не спеша приобрёл человеческий вид. О сильных синяках от уколов предупредил меня врач, и я их не боялась.
На следующий день после посещения хирурга я была на приеме у Василенко.
- Надо же! Тромбоз!? - вяло удивилась Любовь Михайловна, по её лицу я видела, что ей наплевать и на тромбоз, и на меня, и на всё на этом свете.
- Любовь Михайловна, я недавно подключилась к интернету. Я обнаружила очень много сайтов, посвященных гормональной терапии при транссексуализме. Везде на каждом из них говорится об опасности этинилэстрадиола, нигде он не рекомендуется для такой терапии. Я их распечатала и принесла Вам. Вот, смотрите, тут даже есть сайт со статистикой смертности от тромбоэмболии среди транссексуалов. Вот, посмотрите, - я начала показывать ей заранее отмеченные страницы с информацией об этинилэстрадиоле. - Вот, видите? И везде рекомендуют или просто эстрадиол, или эстрадиола валерат. Может быть, мне тоже надо пить эти же препараты?
То, что мне надо было принимать, я уже знала сама, приехала я не за этим. Приехала я, во-первых: из спортивного интереса, - что она мне пропишет теперь, я, поэтому, не стала говорить, что была у сосудистого хирурга, сказала только о результатах доплерографии; во-вторых: отдать ей эти распечатки с информацией об HRT, с надеждой, что она перестанет выписывать опасный этинилэстрадиол другим таким же пациентам-трансикам, не будет подвергать их здоровье неоправданному и излишнему риску; и в-третьих: я имела для себя ввиду, что у меня когда-нибудь, возможно, появится необходимость менять документы на женское имя, получить разрешение на это я могла только здесь, так тогда думала я, поэтому я иногда заезжала к Василенко, вроде как я её постоянная пациентка, - такой вот реверанс, ёб его мать, в её сторону.
- Да, вижу. Хорошо, оставляйте, я потом внимательно прочитаю, - было видно, что её не интересуют распечатанные мной бумажки. <Значит, всё-таки хорошая домохозяйка, - подумала я. - Сидит и думает сейчас, что приготовить мужу на ужин. Не буду мешать ей>. И мне захотелось побыстрее от неё уйти.
- Вы, я так поняла, не собираетесь отказываться от гормональной терапии?
- Нет, - начала я неуверенно, я думала, сейчас начнутся логичные для лечащего врача долгие предостережения, всякие запугивания: Нет, ей наплевать, - хотите загнуться от тромбоза, загибайтесь, а я спешу домой. Я понимала, что она не обязана меня отговаривать от собственной глупости, но мне стало всё-таки немножко за себя обидно. - Нет, но я, конечно, сделаю сейчас длительный перерыв. Будет, если всё потом нормально:, то тогда, наверное, я продолжу.
- Хорошо, правильно. Делайте перерыв, а я напишу, что Вам принимать после него. Выпишу теперь другие препараты, - она наклонилась над листочком бумаги, написала новое свое назначение и прочитала его вслух. <Ну и дура!> - удивилась я.
Прописала она мне для лечения тромбоза - эскузан. <В нем есть экстракт каштана - очень хорошо помогает>, - с умным видом заявила доктор Василенко. Я не была врачом, но понимала, что при остром тромбозе глубоких вен это полнейшая чушь, мертвому припарка. Далее, в качестве, альтернативного средства она мне выписала или овидон, или ригевидон, или нон-овлон, выбирай любой, но каждый из них, как и выписанный ею ранее микрофолин, состоял из того же самого этинилэстрадиола. Об этом я уже хорошо знала. Не доверяя ей и вообще врачам, я давно залезла в медицинские справочники, и составы всех гормональных средств для моего случая были у меня в голове. А что было в голове кандидата медицинских наук Василенко Любовь Михайловны? Теперь я уже злилась и с раздражением от неё ушла. Может быть, здесь специально истребляют трансиков, чтобы они дохли, не доживая до своей заветной смены пола? Чтобы не портили своим внешним видом и без того уродливый мир. Я шла к машине и недоумевала, как такое может быть возможно? Почему какая-то недоученная пизда пытается меня убить? Может быть, непреднамеренно, в силу своей некомпетентности, но именно убить. <Хуй с ней!> - с десяток раз произнесла я и успокоилась.
* * * * *
Жалко мне климактеричных женщин, жалко их мужей и жалко их сотрудников по работе, работающих с ними. А если женщина после недавнего климакса станет Вашим начальником, то лучше сразу Вам пойти и удавиться. Теперь я очень хорошо знаю, что это такое, - ко мне пришел обыкновенный и безрадостный климакс, не в смысле прекращения месячных и выделения яйцеклетки, месячных у меня не было, нет и не будет, и яйцеклетки, к величайшему сожалению, мой организм не выделяет. В связи с тромбозом я вынуждена была прекратить принимать все гормональные средства. Прекратив пить эстрогены, и не имея в крови тестотерона из-за длительного приема андрокура, в моём организме теперь напрочь отсутствовали и мужские, и женские половые гормоны. И я получила состояние свойственное именно обыкновенному климаксу.
Не буду описывать <приливы>, <отливы>, и жар. Самыми ужасными оказались неожиданные приступы крайней и невыносимой усталости, падающими на Вас тяжёлой стеной и раздавливающими Вас окончательно. Приступами, когда Вы ложитесь и, пропади всё пропадом, не можете встать. Конечно, я пересиливала себя и вставала, когда речь шла о работе: но только о работе. Представить себе это сможет только женщина после менопаузы, все остальные с недоумением пожмут плечами.
Следующий и самый неприятный для окружающих симптом этого неожиданного для меня состояния - припадки дикого беспричинного раздражения, настолько беспричинного, что это понимаешь даже сама во время самого припадка.
Беру чашку - она падает: <Катя! Из-за тебя всё!> - визгливо ору я Кате, которая находится в десяти шагах от меня и поэтому не имеет никакого отношения к козням падающей чашки. Я понимаю это, но всё равно пристаю к ней и обвиняю её уже во всём, во всех смертных грехах. Все уже знают про новую мою болезнь, тихонечко посмеиваются и молчат. Правильно, так и надо с больными.
Позвонил Рома Гармошин: <Я буду недалеко от вас, зайду>. <Заходи, я тебя накормлю вкусно>, - радушно и искренне отвечаю я, и он через пару часов заходит. Заходит: и вижу я растянутое в умственно отсталой улыбке его лицо; пидеристичную, вихляющую мелкими шажками, походку; брови отрасли до человеческих форм, но в выражении его лица я буду всегда теперь видеть лёгкую дебильность. И вот он новый приступ сумасшедшего раздражения, но терплю, надеюсь на силу воли, здравый рассудок, на что-то, может быть, ещё. Но начинаются рассказы о его новых ежедневных мужчинах, о его долбоебе Голубкове, теперь обирающим несчастную француженку не в одиночку, а вместе с Ромой. Нет, блядь, не могу! Нет у меня ни силы воли, ни здравого рассудка, только климакс остался. Точнее здравый рассудок помогает мне всё-таки не выгнать Рому взашей пендалями, а устало сказать: <Извини, Ром! Плохо чувствую, ты иди сейчас. Не могу сейчас тебе объяснить ничего, но лучше иди>. Это ровно через десять минут его прихода. Неприлично, наверное, и негостеприимно это как-то, но хоть цел остался и то хорошо.
Состояние это было, слава Богу, недолгим. Неделю, может быть, чуть больше я мучила так окружающих. Потом, видимо, поднявшийся уровень тестотерона сделал своё дело, занял в организме нужное место, и я успокоилась и раздражаться стала, только имея на то причину, то есть тоже часто.
Ещё у меня началась бессонница, длилась она у меня дольше, чем все остальные неприятности. Почти месяц я просыпалась, как часы, ровно в шесть уже совершенно бодрая и никакими усилиями не могла уже заснуть. Но потом восстановился и сон.
Курс уколов закончился, боли прошли. И климакс, раздосадованный из-за невозможности донимать меня вечно, вытесненный восстановившейся работой моего организма, тоже покинул меня до следующего перерыва в моей гормонотерапии. Через какое-то время я сделала еще раз допплер. Тромбы рассосались, клапаны на этом участке вены сохранили свою работоспособность, и нога не отекала. Всё удачно в этот раз, всё - слава Богу. Потом я, конечно, начну опять принимать гормоны. Но гораздо более безопасные, мне из Египта будет привозить Катя эстрадиола валерат в инъекциях. Инъекции были безопасней таблеток. Их я теперь и колола.
* * * * *
Я повернула и подъехала к воротам мастерской, - они нараспашку открыты. Я двадцать раз говорила Олегу, водителю Льва Ефимовича, чтобы он их за собой закрывал. Морса, мою собачку, когда все уезжали, я закрывала в коридоре, из него выходили ещё три двери, кроме той, что вела на улицу: дверь в нашу студию, дверь в гараж и ещё в комнату, где обычно работали форматоры*. Через гараж или эту комнату иногда вырывалась моя собака и, если были открыты ворота, она по глупости своей юности бежала на поиски приключений. Самые неприятные могли её ожидать тут же за воротами, за ними была дорога с оживленным движением, - перебегая дорогу, моя собачка запросто могла оказаться размазанной по асфальту. В случае благоприятного исхода дальше её ждали другие неприятности. Щенок подрос, теперь это была мощная сбитая тушка с крепкой грудью, с мускулистой задницей буграми и крупной головой. Уши по-прежнему стояли, придавая псу добродушный вид и сильное сходство то ли с щенком немецкой овчарки, то ли с огромной летучей мышью: Но как только я подходила в компании с Морсом ближе к другим гуляющим собакам, их хозяева, разглядев за добродушными ушами опасные признаки бойцовой породы, хватали своих собак и чуть ли не разбегались в разные стороны. Морсюша в один прекрасный солнечный день, наконец-то, пописал, задрав свою колченогую лапку, обозначив этим окончательное свое взросление, на следующий день он объявил войну всем кобелям всего собачьего мира. Он кидался на любых размеров псов и дрался с ними при этом не на жизнь, а на смерть. Водила я его по этой причине аккурат на привязи, выпуская только на свободных пространствах, где появление другой собаки было видно издалека. Имея такую неуёмную ненависть к кобелям, доставшуюся ему от предположительно стаффордширского терьера, отношение к людям он унаследовал от дворового своего родителя, - к людям он был доброжелателен необыкновенно. Но также он бывал необыкновенно неуклюж и груб, но исключительно от неосторожности своей и от большой природной силы. Он всегда не к месту крутился у всех под ногами, имея при этом устойчивость хорошей тумбочки, об него постоянно все спотыкались и били ноги до синяков. Убежавшая такая собака, конечно, была опасна для прежде всего других собак и, имея такой непростой вздорный характер, она имела все шансы быть просто-напросто подстреленной проходящим мимо милиционером. Один раз он уже убежал, мы все вместе бегали по району, расклеивая объявления и опрашивая о нашей собаке прохожих. Искать пропавшую собаку очень тяжело, это целая история и настоящий <геморрой>, этот процесс может занять много дней и стать изматывающим до невозможности. В тот раз, обегав округу, мы ни с чем поочередно вернулись в студию, последним радостный в ворота вбежал Морс. Он был весь погрызенный, покоцанный, на голове сильное рассечение, видимо, дравшейся с ним собаке помогал её хозяин и ударил мою маленькую псинку по голове. Но он был жив и здоров, и этому я была безумно рада. Я сильно привязалась к этой неуклюжей и неказистой псине, я не знала даже как бы я жила без него. Оставаться одной ночью в мастерской без моего верного Морса мне было бы элементарно страшно. Большое пространство, высоченные семиметровые потолки, за стенкой двухкомнатная квартира, в ней когда-то повесилась женщина, безвременно потерявшая своего сына, всё это не придавало помещению радостный и безопасный вид в ночные часы. Лишь только темнело, лишь только я с Морсом оставалась одна, дом начинал наполняться звуками, что-то где-то всегда потрескивало, что-то могло зашуршать в углу. Некоторые звуки имели понятное происхождение, перепад температур в течение ночи рождал некоторые из них, от проходящих поездов дребезжала посуда, иногда приходилось вставать и расставлять стаканы подальше друг от друга, иногда заводились мыши, эти твари вообще издавали много звуков - целый оркестр, но были звуки загадочные, таинственные.
Однажды ночью я проснулась от ощущения, что кто-то есть посторонний рядом, это ощущение появилось не только у меня, Морс уже повернул напряженную морду и смотрел в направлении лестницы. Потом внизу как будто кто-то пробежал, топая хлестко босыми ногами, что-то упало и всё стихло:, оставив нас в гнетущей густой тишине. Боевой Морс был боевым только по отношению к собакам и то определенного пола, тут он испуганно прижал уши, вжался спиной в стенку и неожиданно мерзко завыл. Мои волосы дыбом не встали, но все остальные ощущения крайнего ужаса тут же сковали моё тело:, я, как и Морс, вжалась, но только в постель, схватив судорожно руками простынь, если бы я в тот момент увидела привидение, я уже была абсолютно готова умереть от страха. Я первой оправилась до состояния, когда могу контролировать себя. Я подбежала к шкафу и вытащила спрятанный там газовый револьвер. Я взвела его и, толкая перед собой Морса, начала спускаться по лестнице. Эта отъевшаяся сволочь, упирался своими колченогими лапами и никак не хотел идти, он поскуливал, повизгивал и поджимал хвост, предупреждая меня, как и любая добрая божья тварь, о близкой нечистой силе. Мне было страшно, страшно до чертиков, но не сидеть же до утра с включенным светом и с пистолетом в руках. И в милицию не позвонишь, не пожалуешься на слишком резвых в эту ночь домовых, если звонить, то уж сразу в психушку, я давно уже стала их клиентом, только отделение поменяю. Мы спустились вниз, свет был включен на втором этаже: и первый этаж, как картиной из ужастиков, своим неосвещенным интерьером, тонущим в густой черной пустоте, до жути пугал нас обоих, - открытая дверь в темную лабораторию разверзшейся пастью чудовища угрожающе смотрела на нас. Мой Морсик опять жалобно заскулил и попытался подло убежать наверх, рванув меж моих ног. Я схватила его за ошейник и больше не выпускала, - в одной руке пистолет, в другой собака. Я по стенке осторожно добралась до выключателя и, стволом стукнув по нему, чтобы не выпускать из рук пистолет, включила свет при входе в студию, скудный свет от одной лампочки осветил половину лаборатории, вторая опускалась в потусторонний мрак. Я робко ступила в эти врата мрачного мира привидений, и также стволом постукав по стенке, я наткнулась на выключатель в лаборатории и включила его - на этот раз яркий, режущий с темноты свет: Никого. Я обошла небольшую комнату, заглянула в шкаф и под лабораторные мойки - никого. Я вышла оттуда и уже более смело добралась до общего выключателя. Щелк: и мощная галогенная лампа, как всемогущий атеист, прозаично осветила всё помещение. В этот момент при наличии настоящих привидений предполагался мой полнейший триумф, они должны были как у Гоголя в <Вие> разбежаться в разные щели, застрять в окнах, а я бы их добивала крестным знамением и для верности, стреляя в них из газового револьвера. Успокоилась я рано. Я по кругу обошла студию, реальных персонажей из этого мира в ней гарантировано не могло находиться, - входная металлическая дверь добротного израильского производства была закрыта, и дверь в сарай с другой стороны студии была закрыта тоже, это я проверила прежде всего. Я подошла к огромной шестиметровой деревянной стремянке, и опять гусиная кожа острыми пупырышами покрыла моё тело, а Морс жалобно взвизгнул. Массивный, метровой длины и толщиной с мой большой палец, крюк, соединяющий две половины сложенной и стоящей у стены этой стремянки, мерно и беззвучно раскачивался. Я заворожено смотрела на гипнотизирующее меня движение этого маятника, очнулась и подумала: <Крыса!> Я обрадовалась такому земному происхождению безобразий, творящихся в студии. <Да, точно, это завелась крыса, она что-то задела, это что-то упало, она испугалась, пробежала, как слон, по студии и задела этот крюк>. Я остановила рукой надоевшее мне движение. Крюк послушно повис. Я отпустила собаку и сладко зевнула, можно спокойно идти спать. Но совершенно лишний в эту минуту энтузиазм исследователя оставил меня в эту ночь совершенно без сна. Я толкнула этот крюк рукой, он начал раскачиваться с похожей на крысиную амплитудой, но движение довольно быстро затихло, угасло и совсем остановилось. Я тупо уставилась на стремянку - не может быть. Я толкнула ещё раз - то же самое: А то движение было долгим, неугасающим для глаза, - мы не сразу спустились вниз, долго с Морсом по-язычески боялись неведомого, обследовали лабораторию и весь первый этаж, а крюк всё качался и качался, поддерживаемый неизвестной силой. <Не крыса. Крюк высоко, на уровне моей головы, и он слишком массивный, чтобы он так раскачался от даже самой большой крысы. И не может крыса так по-человечьи топать ногами. Как жалко, что не крыса> - жалобно подумала я. Я перекрестилась, - что ещё оставалось делать, когда вокруг чертовщина и безобразие? Я, оглядываясь на ставшее враждебным пространство, попятилась, револьвер опять наготове, иногда я крестилась, я не стала выключать свет и не пыталась заснуть. Ничего в эту ночь не происходило и в многие другие ночи тоже. Странности - редкость в этом мире, привидения бегают перед вами не каждый день:, а показываться не хотят и вовсе. И, слава Богу! Есть возможность отдохнуть друг от друга. Но странности, <знаки>, что-то потустороннее становилось без моего согласия действующим лицом в моей жизни. Я привыкла к ним и уже ничего не боялась.
Так вот, въезжаю я на территорию студии, Олег, нерадивый водитель Катиного папы, ворота, подлец, не закрыл. А один раз Морс таким образом уже убегал, я уже тогда сказала Олегу: <Еще раз такое произойдет - тебе пиздец!> Не поверил мне хлопец, поленился оторвать свою жопу от сиденья, выйти из машины и закрыть ворота. Я сразу почувствовала недоброе и зашла в кухню ко Льву Ефимовичу. Его, слава Богу, не было, но был Олег, он сидел один за длинным столом и беззаботно пил чай. <Если, блядь, сейчас не будет Морса в коридоре, я тебя отпизжу!> - развернулась и пошла к себе. Точно - дверь на улицу открыта, в наш коридорчик тоже. Я заглянула в открытую дверь - собаки нет. Я вошла в студию в надежде, что забыла Морса внутри - нет, не забыла. Я вложила в воспитание моей собаки столько сил и души, я любила её, наконец: и глупый черный Морс давно уже стал важной частью моего жизненного комфорта, он единственный кто живет со мной постоянно: и живет эта милая скотина со мной до сих пор. Моя дочка и он - вся моя небольшая семья, жена отвалилась от неё подгнившим куском: Почему я должна его потерять из-за мудака-водителя? Я одела желтую спортивную куртку <РИБОК>, чтобы казаться больших размеров и мощнее: и вышла на улицу. Олег, напуганный, бегал уже у ворот. <Морс, Морс:> - кричал он на всю улицу, поверил в опасность идиот, но поздно. Я подошла к нему, я уже видела, что он меня боится.
- Где моя собака? - с белым от злости лицом сквозь зубы процедила я. От злости моё лицо всегда раньше белело, после смены пола от этой же самой, такой популярной в народе эмоции, оно стало почему-то предательски краснеть, как будто я не к месту смущаюсь. Я всегда теперь злюсь на себя за это, но ничего не могу поделать: уже.
- Борь, я найду её сейчас, - испуганно пролепетал Олег:
Я ему не поверила: Я подошла вплотную, сделала тяжёлую паузу, и, отклонившись назад, сильно ударила Олега головой в лицо. Уверена, выглядело это со стороны исключительно женственно и изящно.
- Где моя собака? - повторила я вопрос.
- Щас, я точно говорю, щас найду, дай мне пять минут, - Олег весь дрожал, дрожали даже губы, он был загипнотизирован своим же собственным страхом. А почему? Молодой парень, отслужил в армии, кого он испугался? Вы думаете, он видел перед собой Рэмбо или Шварцнегера? Нет, плечики мои для мужчины щуплые и ручки тонкие, я мало в своей жизни занималась спортом, от гормональной терапии я слабела, <мышечная слабость> - извещал о таком побочном действии листочек из коробочки <андрокура>, который я принимала уже очень долго. Боялся он меня от слабости своего характера и только. Начни он размахивать кулаками, может быть, я сама убежала бы в страхе, но он жалко дрожал и закрывался руками. Я повторяла один и тот же вопрос и отвешивала ему звонкие оплеухи и глухие удары в живот. Когда надоело, закончила. Я молча развернулась и пошла искать свою пропавшую собаку. Я обошла дом 36 по улице Зорге, и вот он, мой родимый пёсик, ничего не понимая, шел на поводке с чужим дядей алкоголического вида.
- Мужик, это моя собака! Ты куда её ведёшь? - голос мой прозвучал, видимо, неприветливо. Бедный пьющий пенсионер так испугался, что бросил поводок из рук, попытавшись прикинуться, - я ни при чём, так мимо проходил. Этим он вывел меня из состояния агрессии, я благодарная, вытащила из кармана пятьсот рублей, дала ему, сказала <спасибо> и побрела с беглецом обратно к себе.
* * * * *
- Папа!
- Что, моя бусинка?
Я заехала к Маше за Лизой, забрала её, и мы ехали с ней на детский спектакль <Синяя птица>.
- А мама сказала, что у меня теперь будет два папы. Правда, здорово? А, пап? - весело разжевывая ещё не размякшую во рту ириску, Лиза вонзала эти вопросы в моё сердце: из него засочилась кровь, и оно заныло: сжалось: Я не знала, что ответить и промолчала:
- Папа! Чего молчишь? Скажи, здоровско? - Лиза отковыривала пальцем прилипшую конфету к зубам и от этого продолжала разговаривать со мной, картавя.
- У тебя руки чистые? Куда ты полезла грязными руками в рот? Глисты будут. Ну что ты всегда: Лизка!?
- У меня чистые руки, пап, - Лизуля вытянула свои растопыренные обслюнявленные маленькие пальчики мне в лицо. - Видел? Ты сам иногда в зубах ковыряешься.
- Ладно, ладно: Возьми у меня в сумке салфетку. Лизуль:, папа всегда один, и мама всегда одна, - <сука>, - подумала я про одну маму. - У тебя есть уже папа и другого у тебя быть не может.
- Не-е, пап. Ну, вот если мама замуж выйдет, то у меня будет тогда второй папа. А что это плохо, что ли? Ты обиделся? Пап? Ты же останешься папой, чего ты злишься? - она с заднего сиденья наклонилась ко мне поближе и потрепала меня за плечо. - Пап!? Чего ты? Ты останешься папой, но у меня будет ещё второй. Разве плохо?
- Нет, не плохо, - что я ещё могла ответить? Словами не убедишь маленького ребёнка: Хочешь оставаться единственным папой, будь им - хорошим, заботливым, интересным. Буду стараться: Я и старалась, мне самой было интересно проводить время со своей дочкой, я делала это всегда с удовольствием. Я старалась быть ей не только папой, но прежде всего другом, я не давила на неё, не навязывала своё взрослое мнение, да и это было уже невозможно, мой шестилетний ребенок имел уже самостоятельное мнение на всё сам. Но было больно и было обидно: Покушались уже на моего ребенка. А это всё, что оставалось в моей жизни. Моя жена не знала уже с какой стороны меня окончательно добить.
- Лиза!
- Что, пап?
- Если мама выйдет замуж, это будет очень хорошо. Если этот дядя будет к тебе хорошо относиться и тебе с ним будет тоже хорошо, я буду за тебя очень рад. Но, Лизуль, я тебя очень люблю, и всегда буду оставаться твоим папой. И сделаю для тебя всё что смогу. Хорошо? Договорились?
- Пап, ты обиделся? Я просто так сказала, мне мама сказала об этом. Она мне теперь каждый день об этом говорит. Как поставит свою плёночку, и крутит, крутит - длинь, длинь: длинь, длинь. Я просто подумала, как хорошо: - ты меня ведешь в театр, и покупаешь одни игрушки, а другой папа ведет меня на аттракционы и покупает другие игрушки. Разве плохо? Пап?
- Хорошо. Лучше уж тогда три или ещё лучше четыре папы. А? Все что-то делают, а ты такая толстая девочка из <Страны Нехочух>, - с этими милыми и приятными для меня разговорами о чужих дядях мы доехали до театра, мы опаздывали, всё бегом. Я купила билеты, и мы с облегчением, что успели к началу, плюхнулись на не очень хорошие места, купленные в последний момент.
- Папа, а какой это спектакль, я опять забыла? - спросил меня мой маленький театрал.
- <Синяя птица>, - ответила я, и все сидящие вокруг мамы и папы со своими отдыхающими юными отпрысками повернулись ко мне в исключительном изумлении. Папы полезли в карманы, мамы в свои сумочки, и все что-то стали внимательно рассматривать. Потом кто с удивлением, кто с презрением еще раз одарил меня взглядом: и спектакль начался.
Неторопливо гаснет свет, занавес: странная декорация для <Синей птицы>. Впрочем, я её видела в первый раз, мало ли: На сцене одноглазый и одноногий человек в камзоле и треуголке с надрывом кричал что-то в зал. Причём тут <Синяя птица> я уже абсолютно не могла понять. Я достала билеты, на обратной стороне синего цвета штамп - <Остров сокровищ>. Тьфу, ты! Я перепутала не только спектакли, я перепутала театры: Находились они на одной улице почти друг против друга, ехали мы во МХАТ им. Горького на <птицу>, а попали по дурости моей в театр напротив, в театр им. Пушкина на совсем другой спектакль. Другой: не другой, а разница не большая. Ребенка надо было чем-то занять, мы каждые выходные ходили на детские спектакли, пересмотрев через какое-то время их все. Поэтому разницы действительно не было, <птицу> посмотрим в другой раз.
- Лиза, - шепотом я позвала свою уже увлекшуюся представлением дочку.
- А? - не отрывая взгляда от сцены, отозвалась Лиза.
- Это не <Синяя птица>, - прошипела я.
- А что же тогда? - Лизуля вытянула свое маленькое детское лицо в крайнем изумлении.
- Это <Остров сокровищ>, мы перепутали театры. Мы же опаздывали и не посмотрели на афишу.
Лиза погрозила мне кулаком и повернула голову к захватившему её театральному действу. А меня под бравые крики со сцены начали наполнять опять невеселые мысли.
Перед началом учебного года я выгнала, поселившуюся у нас семью Усума. Они съехали: Прошла неделя. И Усум уже одиноким джигитом переехал к Маше и стал жить опять у неё. Нет, он не бросил свою жену и детей, я до сих пор не понимаю, как всё это могло происходить, как возможны такие отношения в, <строгих> нравов, кавказкой семье. Но Усуму было удобнее ездить на работу, это со слов Маши, и, видимо, это было достаточной причиной для его жены отпустить его к так удобно живущей чужой женщине. Ещё больше я не понимала Машу, но не вмешивалась. <Не пьяница, не наркоман, стоматолог всё-таки - интеллигентная профессия>, - успокаивала себя я. Несмотря на то, что Маша не была уже моей женой, не была моей женщиной, несмотря на её враждебность, я переживала не только за Лизу, но и за неё, дурочку. Я стала к ней относиться как к плохому, с трудным характером, своему ребенку. Я не могла на неё повлиять, но переживала за неё всем сердцем, и не складывающаяся её жизнь очень меня огорчала. Вслед за Усумом через пару недель в нашей квартире поселился его друг Шамиль. <Усум очень попросил, это ненадолго>, - сказала Маша. Я спросила её как-то раз чуть позже: <Маш, Лиза учится, а у неё так и нет своей комнаты, даже угла своего нет. Тебе не стыдно? Она же твоя дочка, а ты заботишься только о месте жительства чужих мужиков. Нравится тебе Усум, так и живи с ним. Почему надо селить к себе ещё кого-то?> <Усум - муж моей подружки, а Шамиль - мой жених, я замуж за него собираюсь>, - с перекошенным от злобы лицом прошипела Маша. Собиралась замуж Маша за Шамиля, но в постель ложилась она по-прежнему с Усумом. Я никогда не выясняла подробности личной жизни своей бывшей жены у Лизы, я осторожно обходила эту тему вообще. Но маленький разговорчивый ребенок рассказывал обо всём сам. А Маша развернула в тот период грандиозную пропагандистскую кампанию, чтобы убедить всех наших общих знакомых, что она выходит замуж именно за Шамиля. Никто ей не верил, все знали про Усума, и все уже стали сомневаться в Машиной вменяемости. Через какое-то время Маша приехала ко мне и, сев с сучьим лицом напротив, заявила, что сейчас у нас будет серьезный разговор.
- Я хочу с тобой серьезно поговорить, - сказала она.
- Что-нибудь опять надо? - заранее напугалась я, начало разговора, я почувствовала, не предвещало ничего хорошего.
- Мне ничего от тебя не надо, - начала она опять истерично, но спохватилась, вздохнула, сдерживая с трудом очередной приступ злобы ко мне. - Да, я хочу попросить тебя об одной вещи: - она замолчала, собираясь с силами, а может, собирая всю свою наглость для очередной просьбы.
- Ну? - поторопила я её.
- Я хочу попросить тебя прописать у нас одного человека:
- Усума? - логично предположила я.
- Нет, Шамиля, я выхожу за него замуж, - тут я, наверное, должна бы была напеть марш Мендельсона или, надрываясь, безумно закричать <горько>, но я просто спокойно ответила:
- Нет, Маша. Никого я прописывать не собираюсь, я оставила квартиру, чтобы в ней жил мой ребенок. Проживание и прописки твоих ебанных чурок меня не интересуют. Достаточно того, что они живут в моей квартире, при этом, селя у своей бесплатной бабы то свою семью, то своих друзей. Я знаю, что ты живешь с Усумом, а Шамиль тут ни при чем. Я не знаю, почему ты хочешь прописать именно его, мне на это наплевать. Но я не хочу, чтобы кто-то потом разменял мою квартиру, и моя дочка опять жила в коммуналке или вообще на улице: и не хочу, чтобы на улице оказалась ты.
- Ты пропишешь, я тебя заставлю. Если ты этого не сделаешь, я заберу ребенка и уеду в другой город. Тебе понятно? - зашипела настоящей змеёй моя самая большая Любовь в моей жизни. Во что превратилась эта Любовь? Такое бывает со всеми? или только в мою жизнь угодила водородная бомба, не оставив в ней ничего хорошего?
- Маша, если я поддамся хотя бы раз на твой шантаж, это будет повторяться бесконечно. Послушай меня, дорогая, внимательно. Я Лизу очень люблю. Если ты совсем уже ебнулась и не думаешь о ребенке, уезжай куда хочешь. Я не смогу тебе помешать. Я буду терпеливо ждать, когда Лиза вырастет и сможет сама приезжать ко мне, когда хочет. Если ты будешь плохой матерью, вряд ли она от этого будет любить тебя больше. Тогда посмотрим, с кем вообще она захочет жить, - я тоже попыталась напугать Машу, пусть отдаленной, но очень реальной перспективой остаться ей без дочери.
Она замолкла. К шантажу я была готова, я давно ожидала этого разговора и этих угроз. Что я могла ей противопоставить? Она без труда могла оставить меня без дочки. Даже суд бы ничего не решил. Она бы заявила, что я транссексуалка, что собираюсь менять пол, это бы все подтвердили, и суд не разрешил бы мне видеться с Лизой даже по выходным, уберегая её от дурного влияния извращенца-папы. Всё это я очень хорошо понимала. Единственный путь, который мне оставался из всех возможных, это собрать свою волю и не поддаваться на угрозы и шантаж о ребенке.
- Ну, Заечкин, я тебя прошу: Мне очень нужно. Я же замуж выхожу, ты должен мне помочь, - Маша пыталась использовать все возможности.
Я смотрела, удивлялась и, убей меня, ничего не могла понять. Жизнь ко мне повернулась совершенно неизведанным боком, повернулась обратной стороной Луны, я в ней совершенно перестала ориентироваться, я заблудилась, и теперь в постоянной растерянности я оглядывалась на вроде бы знакомых мне людей и даже очень близких и не могла уловить никакой логики в их жизненных действиях и решениях. Я знала, что Шамиль для неё никто, что приехать она могла только по просьбе Усума. Неужели он имел на неё такое влияние?! Ради чего? А как же ребенок? Может быть, она стала наркоманкой? Последняя мысль приходит мне иногда до сих пор, как единственная, способная объяснить всё. Приходит от непонимания и бессилия:, но нет, наркоманкой Маша не была, я знала и знаю об этом и в этом могу быть абсолютно уверена. Я знала также, что никто из её женихов ничего для неё не покупает, ни Усум, ни Шамиль:, даже по мелочам и даже продукты для своего же собственного пропитания. Маша теперь должна была зарабатывать не только на себя, но и двух здоровенных мужиков, которые сирыми и безработными вовсе не были, работали они оба стоматологами. Усум в тот момент работал в Тушинской стоматологической поликлинике, Шамиль в другом месте. Никто из них Машу за всю историю их отношений никуда ни разу так и не пригласил. Только пару раз Усум с Машей и Лизой сходили в Макдональдс. Я позволила себе всё-таки задать Лизе вопрос: <В Макдональдсе мама заплатила за себя и тебя: или Усум за вас заплатил?> <Да, мама заплатила за себя и меня, а Усум заплатил за себя. Мама злилась на него за это, ой, смешно мне было. А я считаю, что это ничего страшного, что он заплатил только за себя, он же не мамин муж. Я считаю, мама зря обижается>, - и Лиза ещё долго не умолкала со своими рассуждениями о жизни. Маша в будущем так и расстанется с Усумом из-за этого злосчастного Макдональдса. Пройдет еще несколько месяцев, много что произойдет за это время: очень много, а хорошего произойдет мало. Усум всё это время по-прежнему будет жить у Маши, Шамиль неожиданно исчезнет, я, не желая этого, случайно помогу ему в этом. Сразу вслед за Шамилем его место в нашей квартире займёт ещё один бесконечный друг Усума - Феликс. Смешно, но Маша немедленно объявит всем, что теперь выходит замуж за него, ещё одна кандидатура нового папы для моей дочки. Смешно: аж плакать хочется. Опять разговоры о прописке, истерики и скандалы. Но раскормленный с подловатой рожей Феликс, неожиданно трахнет Рому Гармошина, приехав к нему на работу в Большой театр, о чём узнает, конечно, по секрету весь честной народ. Заявленная версия о замужестве с ним сможет теперь звучать лишь, как только нелепая шутка, и Маша, слава Богу, надолго заткнется. Я её спросила потом как-то зло: <Ну, где папа №6? Волосатый, как обезьяна, лысеющий пидор Рома оказался для твоего жениха привлекательнее тебя? Ты и теперь собираешься за Феликса замуж?>
<Я выгнала его. Надоел, - ответила, насупившись, Маша. - Представляешь, он думал, что у Ромы отдельная квартира, и, видимо, рассчитывал пожить у него, приехал к нему на работу и трахнул, думал ему понравиться. Ну, ты знаешь Рому, как много для него это значит - секс с мужиком! А потом Феликс узнал, что Рома живёт в коммуналке в малюсенькой комнате, и сразу от него сбежал. Правда, ужас?> <Я этот ужас наблюдаю уже год, только он происходит с тобой. Все они живут с тобой потому, что им жить негде. Неужели тебя не убивает это унижение? Чуть подожди, Маша, появится у тебя нормальный мужик, не отчаивайся. Чуть только потерпи: Была порядочной девочкой, в кого ты превращаешься? Они же занимают место рядом с тобой, ты теряешь свои шансы. Ради кого? В твоем доме жил не просто педрило, может быть, в этом не было бы ничего страшного, но что за мерзость, ебать Рому только за тем, чтобы пожить в его квартире. Ещё не иметь при этом ума, чтобы выяснить заранее его жилищные условия>, - я истерически рассмеялась. Припадок смеха споткнулся, и я неожиданно заплакала. <Не жизнь у тебя, а помойка. Жалко мне тебя, Машенька. Жалко: Не разрушай ты свою жизнь, всё у тебя впереди, выходи ты из этой грязи:> Маша выслушала меня, потупив взгляд, неожиданно спокойно, посидела молча и уехала.
Маше уже самой будет надоедать такой мужчина, как Усум, не тратящий на неё ни копейки, и целый день всё свое свободное время, лежащий перед телевизором и играющий в Лизину игровую приставку. Первые робкие упрёки, первые попытки обсудить со стороны Маши такое, начинающее её не устраивать, положение вещей. И первый результат - Маше была кинута подачка, в виде обещания сводить её вместе с Лизой в Макдональдс. Наверное, это было для Маши шикарное предложение, если вспомнить, что никто из её мужчин вообще никуда её не приглашал: А я приглашала её до сих пор, приглашала Машу везде за компанию, чтобы она, бедняжка, не чувствовала себя убогой и брошенной: и для Лизы так было лучше, когда и мама, и папа вместе, Лизуля этому всегда так радовалась:, и ещё была этому причина, - я к Маше по-прежнему относилась с необыкновенной теплотой и хотела её иногда видеть, поэтому приглашала: И, наконец, приглашение не от бывшего мужа, а от своего мужика, да какое! Ресторан, пусть не шикарный, пусть забегаловка быстрого обслуживания, но всё равно целое событие, ядрёна вошь! И какой прогресс - он позволял надеяться, что её по-настоящему щедрый любимый мужчина купит ей, к примеру, пакет молока, а потом картофеля и морквы: вот тогда они заживут!: С такими мыслями, наверное, шла счастливая Маша кушать сытный гамбургер в Макдональдс. Но спустившийся с гор джигит, еб его мать, не пересилил себя, не переломил, пожалел он свою кровную копеечку и в этот раз, пригласил, но заплатил опять только за себя. Это было последней каплей для Маши, рухнули её надежды на пакет молока, на картофель и купленную Усумом моркву, и выгнала она его со скандалом, истерикой и: навсегда. Не рассчитал тупой кавказский пастух, ставший неожиданно для самого себя <культурным> дантистом, безграничное терпение русской бабы. Кончилось оно, и потерял он удобное место жительство, такое близкое от своей работы, бесплатные вкусные пайки, бесплатную теплую телку, которая была моложе и симпатичнее его толстой и быстро стареющей жены. Не сделал выгодного для себя вложения, не проинвестировал гамбургером, не заплатил <две копейки> в забегаловке за телочку, за кормушку, за уютный дом, и потерял это неоплаченное навсегда. Мудило, ты Усум! Плохой из тебя бухгалтер!
:Но всё это будет в будущем.
* * * * *
Я опять проснулась среди ночи от тревоги и холодящего кровь мистического страха, я не сразу поняла, где нахожусь. Сквозь окно без занавесок ровный месяц. Можно было бы написать и полная луна, но припишут мне тогда обязательно некоторые умники обычное для шизофреников в период полнолуния естественное для них обострение, поэтому - узкий и яркий, социалистическим серпом, красивый ностальгический месяц. Я приподнялась на локте, в окне на фоне освещенной вокруг месяца части неба, типичная для загородного дома треугольная крыша с трубой, я узнала этот привычный для меня в дневные часы вид из окна, я находилась на Катиной даче и с облегчением вздохнула. Мы приехали сюда в эти уже холодные, начала октября, выходные:, опять шашлык, опять гости, все разъехались, мы остались - Катя, Лиза, Маша и я. В этот раз Катя была справедливо против Маши:
- Зачем ты таскаешь её за собой? Приглашаешь, и потом целый день ругаетесь? Развелись, нечего встречаться! Всё! Это прошлое. Она ненавидит тебя и делает тебе гадости. Как ты её прощаешь? Я не понимаю:, - ох, как была права Катя, но я ей, конечно, возражала.
- Ну а что она будет дома сидеть все выходные, она и так никуда не ходит. А так она воздухом подышит и Лизе будет веселее и тебе тоже.
- Да, мне особенно, - съязвила Катя.
И вот мы все вместе опять на даче.
Глаза привыкали к темноте, Морс у ног тоже не спит, смотрит мимо меня на приоткрытую дверь, смотрит с тревогой. Может, дом обворовывают? Я прислушалась: Тихо. Я откинулась на подушку и повернулась лицом к стене:, старательно закрыла глаза и замерла в надежде уснуть:, но ощущение беспокойства уже не давало возможности забыться. Я встала и пошла осматривать дом. Первый этаж в порядке, всё закрыто, окна на месте. Все остальные спали наверху на втором этаже. Я поднялась: кто-то храпит - неужели у Лизы опять аденоиды? Я приоткрыла осторожно дверь и вошла. Лиза на раскладушке, Маша рядом на кровати и не храп, а страшные сдавленные хрипы вырывались у неё из груди.
- Маша: Маша: - негромко, почти шепотом, чтобы не проснулась Лиза, попыталась я разбудить Машу: Она не просыпалась, и я толкнула её в плечо. - Маша:
Я включила свет: Машино лицо мертвенно белое, ужас исказил его, и она задыхалась и хрипела от этого.
- Маша! Маша! - я села рядом и подняла её за плечи. - Маша! Просыпайся! Маша:
Проснулась всё-таки Лиза, увидела свою в непривычно страшной кондиции маму и сразу расплакалась.
- Мама умерла?
- Нет, Лиза! Прекрати плакать. Мама спит, - и я опять схватила Машу за плечи. - Маша! - я трясла уже её что есть силы, она в странной коме тряпкой свисала в моих руках и продолжала задыхаться.
- Мама! Мама!- Лиза теперь истошно кричала и плакала.
- Маша, очнись ты: Маша:
Маша открыла глаза, она по-прежнему тяжело дышала, но уже без этого жуткого хрипения, с испуганным отсутствующим лицом она еще с минуту оставалась не в себе, я пыталась с ней говорить, она не сразу поняла и узнала меня, потом, отдышавшись, она выдавила: <Заечкин:> и расплакалась. Я обняла её и прижала крепко к себе, она вся дрожала: <Машенька, успокойся: Всё позади: Ну, ну, ну:>. Она ещё всхлипывала, я её спросила:
- Что произошло? Ты заболела? Может, ты вчера отравилась чем-нибудь?
- Заечкин, мне твоя мама приснилась: У-у-у, - завыла Маша.
- Ну и что, ничего страшного:, - разговаривала я с ней, как с ребенком.
- Она меня душила, - Маша плакала и со страхом озиралась вокруг себя.
- Как душила? - мне стало жутковато и захотелось перекреститься.
- Я не буду рассказывать, мне страшно, - сквозь всхлипывания бормотала Маша. - Что я сделала твоей маме?
На этот счёт у меня было своё мнение.
- Всё, успокаивайся, это только сон. Шашлыка и жирного переела, вот и снятся глупости. Успокаивайся, - я по-прежнему её обнимала и даже целовала иногда в голову. - Всё, всё, всё: Давай уже успокаивайся. Сейчас пойдем, попьём чайку и спокойно ляжем спать:
- Я не лягу сегодня спать, мне страшно, я боюсь. Если я засну, меня твоя мама задушит, - Маша до сих пор дрожала и была вся от пота мокрая.
- Господи! - мне тоже было не по себе, но я старалась сохранять спокойный вид. - А что приснилось? Как она тебя душила?
- Мне снилось, как будто я лежу на этом же самом диване, здесь же на даче и уже засыпаю:, и вдруг дверь открывается и входит твоя мама: улыбается мне, я тоже ей улыбаюсь и говорю: <Здравствуйте, Изольда Сергеевна!> А она продолжает улыбаться и молча так садится рядом на край кровати. Я её что-то спрашиваю, а она всё молчит и молчит: - Маша опять громкими всхлипами начала плакать.
- Это сон, Маша. Ну что ты прямо? - убаюкивающим тоном продолжала успокаивать я.
- :она молчит и улыбается. Потом наклоняется ко мне и начинает поправлять мне одеяло, закутывает меня и закутывает, а руки всё ближе к шее, а потом чувствую что-то сжимает моё горло, вижу её руки: и её глаза: - с Машей опять случился очередной припадок слёз и завываний, я, как могла, успокоила её, и она продолжила.
- Глаза черные, как пустота, как будто они меня засасывают, она, не отрываясь, смотрит на меня ими, и сдавливает моё горло своими руками, душит меня, душит: а на лице неподвижная улыбка: Я пытаюсь позвать тебя и уже не могу: уже не могу набрать воздуха. Заечкин, я чуть не задохнулась: За что?
Я молчала, мне тоже иногда снилась мама. Она меня не душила, но первые такие сны пугали меня тоже. А потом я подумала, что мама моя вреда мне не сделает ни живая, ни мертвая. У меня было перед ней чувство вины и это чувство имело серьезные основания, но я всё равно верила, что мама простила меня и по-прежнему с добротой и любовью наблюдает за мной с того света. Я любила свою маму, а она всегда любила меня, и ожидать я от неё могла только хорошее. И я стала ждать эти сны и эти встречи с ней.
* * * * *
- Катька, опаздываем, бегом в машину.
- Всё, губы докрашиваю, - Катя, растянув губы в подобие невеселой улыбки, водила по ним карандашом.
Мы опаздывали на съёмку в палеонтологический музей, снимать мы должны были опять Борю Моисеева. Снимать планировалось его на фоне вымерших динозавров и не истлевших за века скелетов, - подходящая для него компания, по возрасту.
- Я в машине жду, давай быстрее, - я села за руль, завела машину, на соседнее сиденье, наконец, усадила свою задницу Катя. Я выехала за ворота и остановилась перед дорогой. Узенькая улица Зорге по одной полосе в каждую сторону была всегда перегружена в это время, какие такие важные пункты <А> и <Б> она соединяла, интересующие такое большое количество людей, мне было очень интересно, но неведомо. По ближайшей ко мне полосе машины шли непрерывным потоком, некуда даже аккуратно засунуть <морду>. Я нетерпеливо рывками двигалась вперед по пять сантиметров, машины, слившись единой змеей, обтекали вокруг капота нашей машины, изгибаясь всё больше по мере моего продвижения вперед, и ни одна сволочь не соизволила меня пропустить. Я вздохнула и откинулась на сиденье, решив дождаться просвета в непрерывном этом движении.
За двумя рядами автомобилей чуть левее от наших ворот, ближе к улице Алябяна, я увидела знакомые очертания человека, мужчина вышел из-за плотной стены деревьев и зарослей непонятно чего, посмотрел в нашу сторону, неторопливо закурил и исчез за ещё густой, желто-зелено-красными пятнами, осенней листвой.
- Кать, видела? Мужик похож на кого-то, - удивилась я сходству с кем-то из наших знакомых.
- Где? - Катя завертела головой.
- Не видела? Ушел уже. К нам никто не должен приехать? А то уезжаем, и как всегда кто-нибудь припрётся, окажется - пообещали встретиться.
- Нет, лично я ни с кем не договаривалась. Если у тебя мозгов нет, то я за это не отвечаю.
- Был задан простой вопрос. Что ты сразу в бутылку полезла? Почему вы такие конфликтные?
- Это кто - вы? Ты меня с Машей не мешай и не сравнивай. Ещё раз так скажешь, получишь.
- Тьфу, ты! Несносная баба.
Катя дала мне подзатыльник, и я сразу нашла место в суетливой тесноте машин, я нагло просунула широкий, приплюснутой формы, капот <Интрепида> перед нарядным большим <Мерсом>, тот от беспомощности заскулил своим дорогим клаксоном, а мы уже мчались на Профсоюзную улицу.
Ко входу нас пустили только разгрузиться, затем нам пришлось отъехать на стоянку к воротам.
Много киношных машин, много людей, много выёбывающихся друг перед другом моделек обоего пола, много очень деловито снующих, но совершенно без дела участников съемочной группы, но нет никого, кто мог бы внятно сказать о распорядке и времени съемки. С нами была Оля Алисова, мы заехали за ней по пути.
- Никакой съёмки сегодня не будет, - решительным голосом объявила я. Я даже не рассказала о причинах, но Ольга с Катей мне сразу поверили, на всякий случай всё-таки спросив:
- Почему не будет? Мы же приехали. И людей вон сколько. Сейчас Борю найду и договорюсь с ним о нашем времени, - Оля растерянно озиралась по сторонам, было видно, что она сама не рада и что ей тоже не хочется провести весь день в ожидании и потом уехать ни с чем.
- Мы приехали, съёмка уже должна была начаться, а никто ещё даже не чешется. Пока всё начнется: времени для фотосессии вряд ли останется. А полноценно снять - нужно время. Если ты с Борей будешь говорить, то он, конечно, скажет, - оставайтесь, уже скоро: А сам мозги проебет, а потом разведет руками и скажет: <Ну, вы же понимаете, что клип важнее, вы же сами видите, что времени на фото не осталось>. Лучше скажи, что здесь нет подходящего места, что скелеты за стёклами, а стёкла будут бликовать и т.д.. Лучше смотаться по быстрому: Поедем, поедим куда-нибудь.
- Да? - по-прежнему неуверенно мялась Оля. - Ладно, дождемся Борю, и я скажу, что лучше его потом снимем: в студии. А динозавра на компьютере ему подставлю.
- Подставь, подставь: Хорошая ему компания будет, - обрадовалась я, что она согласилась со мной.
Мы побродили по музею, все снимающие и снимающиеся бесцельно слонялись взад-вперёд. Встретили Кальварского, оказывается, это он был режиссером снимающегося здесь в музее клипа о древностях. Лицо не просто колоритное, оно было особенное, оно сразу обращало на себя внимание и навсегда запоминалось: даже мне. Оно много и часто сплющивалось в забавную клоунскую улыбку, как у продающихся для детей рожиц-игрушек с чем-то вроде пластилина внутри и тонкой резиновой оболочкой снаружи, такую улыбку невозможно было не поддержать, все и поддерживали, тут же улыбаясь или даже хохоча в ответ и за компанию с пластилиновым лицом Кальварского. Глаза его при этом не хотели участвовать во всеобщем веселье, они зыркали колюче по сторонам.
С Кальварским я была знакома, однажды он привозил к нам на фотосессию Наталью Власову, он, по-моему, в тот момент выступал её продюсером, а, может, нет:, но привозил, значит, имел какое-то к ней отношение. Власова нравилась мне своей единственной песней, крутящейся непрерывно на всех станциях - <Ты мой бог, я у твоих ног> или что-то похожее: Своей шикарной фигурой она нравилась мне тоже. Но сняла я её с любовью, но хреновенько, - вышла она какой-то бесцветной и простоватой: Аслан украшал её, как мог, увешивал сделанными им же самим аксессуарами:, кожаные браслеты, что-то тоже кожаное на плечо и в волосы, но лучше Наташа от этого не становилась. Она была не то, что скованна: она была как бы чуть сварена и вынута неожиданно для неё из бульона. Чуть варенная и засыпающая с зевотой она такой, в итоге, и вышла. Я сама была не довольна съёмкой, но не знала, были ли довольны остальные. Поэтому я попыталась обойти Кальварского стороной, но не вышло и пришлось с улыбкой №8 - для праздничных случаев, здороваться: <Как дела?> и всё такое. Хреново снятую нами Власову не вспомнили, и я с облегчением прошла дальше.
Обойдя всё, что только можно в этом музее, мы по счастливому случаю наткнулись на местный буфет, там и остались, прочно и навсегда заняв удобный столик. Буфет был гнилой, каким и должен был быть в таком заброшенном месте, но девать себя было абсолютно некуда, и мы сидели в нём, вливая в себя от скуки плохой кофе и чай, - <шикарный> буфет предлагал же <широкий> ассортимент, мы им от безысходности и пользовались. Все занятые в съёмке персонажи, подтягивались сюда же, тесно заполняя уже занятые столы. Звезда Боря Моисеев запланировано опаздывал, а то, как же все поймут, что он звезда. И он был, наверное, прав. Хуево поешь? Ищи другие пути стать уважаемым и известным. Он и находил.
Ну вот, наконец, выждав, сам, наверное, страдая от скуки, положенный для звезды срок, появился и он сам. Нет не на площадке: здесь же в буфете. Столы сдвинули, и мы по его приглашению сели к нему. Было видно, его интересовала моя внешность и, конечно, причины, почему я так выгляжу. Я сидела рядом с ним и видела, как он украдкой разглядывал меня. Из равновесия его, в итоге, вывели мои сапоги, он не выдержал:
- Это что не ботинки? - удивился он.
- Не:Это сапоги такие, - и я задрала брючину блестящих золотящихся своих джинсов, показывая свой высокий лакированный сапог.
- Надо же!? Высокие даже, - не ожидал Боря такой неприличной высоты для моих сапожек. Лицо у него вытянулось очень даже завистливое: и вовсе не сапогам, а моей свободе, что ношу я их и не имею для этого оправданий для окружающих - <я же артист, мне положено>. Я не артист, я женщина, что мне ещё носить, как не красивые сапоги и шмотки:, но тогда об этом почти никто не знал.
Мы поболтали. Обязанность объяснить Боре, что снять здесь хорошо, ну, нет просто никакой возможности, я оставила Оле. Она только с виду была маленькой робкой птичкой, с клиентами она говорить умела лучше меня и на удивление находила со всеми общий язык. Она помурлыкала, и было даже не важно, что она говорила. Боря сказал, - ну, ладно, давайте тогда снимемся как-нибудь потом. И мы, быстренько распрощавшись, смотались по праздным по своему обыкновению делам.
* * * * *
- Ты творожную запеканку хочешь? - удивила меня Катя неожиданной своей добротой и гостеприимством.
- Хочу, только у меня от печёного изжога, - я тоже удивила Катю неожиданным своим капризом.
- Тебе вечно не угодишь. Это же творог - диетическое блюдо, отчего изжога? - возмутилась Катя моей неблагодарности.
- Да, хочу, хочу: Я не отказываюсь, есть у меня всё равно нечего: Ты благодетельница, кормилица, настоящий друг, ещё давала бы мне раз в неделю:
- Оливка! Ну что такое! Одно у тебя на уме. Прекрати это. Ну, ты идёшь?
- А не поздно? Уже почти одиннадцать. И что это ты вдруг вздумала меня накормить?
- Не тебя, а себя. Я себя целый вечер диетой морила, аж под ложечкой засосало. А потом подумала, что я себя мучаю!? Сделаю-ка я себе сейчас сырников, а потом решила запеканку. Давай приходи быстрей, она уже почти готова.
- Я Морса только выведу, а то он описается сейчас, сидит с тупой рожей и смотрит на меня уже час. Хоть бы поскулил, а то пойми его дурака, - и Морсу. - Что уставился? Иди отсюда. Только ест, спит, никакого толка, - Морс виновато покрутился и сел в ту же позу, только голову чуть в сторону, будто бы уже ушел.
- Оливка, - Катя капризно заныла, - давай быстрей. А то я тогда без тебя сяду.
- Бегу, бегу. А сметана есть?
- Всё есть: Давай быстрей: Захвати только мой загранпаспорт, он где-то в папках в шкафу. Хорошо?
Я быстро оделась, полезла в туго стоящие на полках папки: Где тут её паспорт? Я долго перебирала их: Из-за папок, скользнул и выпал мне прямо на ногу, спрятанный там мой газовый револьвер. Я выругалась, взяла его в руки, держала я его недавно, ловя безуспешно ночных привидений, но без внимания и интереса к нему. Тут он увесисто лег в руку и вызвал желание его рассмотреть.
Купила я его у своего дружбана Лёхи, знакомого оперативника МВД, работал тот в московском отеле и изымал газовые пистолеты и многое другое неположенное у местных буйствующих постояльцев гостиницы. Хотел он даже мне его подарить в знак нашей дружбы, но я понимала, что пистолет этот для прибыли в его семью, а не для бесплатной раздачи и безоговорочно засунула ему в карман американский <полтинник>. Был Лёха спортсменом, даже мастером спорта, запамятовала, каким видом спорта занимался мой товарищ, была у него жена, двое детей, совсем молодой возраст, здоровье внешне соответствовало ему. Но очередное медицинское освидетельствование Лехиного здоровья вскоре подозрительно для всех затянулось: и затянулось до скорого и неожиданного конца его дней. Он умер быстро и скоропостижно в двадцать семь лет от тяжелой формы рака, это он съел изнутри веселого, неугомонного, хорошего парня. Этот период бесполезной его борьбы со смертью уложился между двумя моими звонками - <Леха, привет! :. Лёха, пока!> и <Привет, Ань! А Лёха где?> <Умер Лёша:> и слёзы.
Револьвер был девятимиллиметровый и назывался громко <Маршал>, барабан вмещал всего пять патронов, на всё это мне было наплевать. Мне понравилась у него коричневая рукоять, и только поэтому я его купила аж лет десять тому назад. Я потаскала его, успела даже как-то раз из него выстрелить прямо в метро. Здоровый молодой мужик бил пожилую женщину, причин не знаю. Я сошла с эскалатора и увидела эту некрасивую сцену. Настроения быть Робин Гудом абсолютно не было, и мужик был на полголовы выше меня, и я малодушно прошла мимо, но на мужика посмотрев при этом излишне красноречиво: <Мудак ты ебанный!> - вложила я такой смысл в этот свой взгляд. Сверкнула я суровым оком и пошла дальше, свернув вскоре в арку между колоннами к поездам. Мне было жалко побитую старушку, но я о ней уже почти забыла, я остановилась в ожидании поезда, поворачиваю голову к тому концу тоннеля, из которого он должен был выскочить, предупредив о своем приближении светящимися полосками бликов на рельсах: Не поезд: ко мне приближалась гроза пожилых тётенек, приближалась решительно и было понятно, что по направлению ко мне. Опять стало страшно, но не убегать же от мудаков. Я нащупала рукоять револьвера, вот она в кармане куртки, но руку из кармана я вытащила без него, мне в голову не могла прийти мысль стрелять в метро. Мужик был интеллигентного вида, в наше время женщину могут бить не только бандиты, но и такие приятные с виду мужчины в серых плащах с короткими белобрысыми волосами и с высоким залысинами. Он подходил ко мне не задать вопрос, как проехать в Бирюлево, он подошел на расстояние пары шагов и достаточно бодро замахнулся: Отскочить я успела, но уже с полнейшей уверенностью, что справиться с ним шансов у меня нет. На хуй я на него посмотрела!? Почему нельзя жить спокойно? Мышкой юркнуть в вагончик, незаметненько выскочить на станции <Сходненская> и бочком, бочком на свою Новопоселковую. Думала я об этом, отвлекаясь только на то, чтобы увернуться от удара. От собственной слабости я всё-таки достала пистолет, он нисколько не напугал ебнутого товарища в КГБшном плаще, я, в общем-то, и не пугала, а размахивала им и пыталась тяжелой рукояткой ударить злого хулигана по голове: Весь этот action происходил у края платформы и расположилась я неудачно между неуравновешенным товарищем и как раз этим опасным краем, а поезд уже приближался, и сверкнув бликами по рельсам, и потом, появившись сам, и потом погудел даже. Логичную мысль подсказал <паровоз>, я подумала грустно и спокойно: <Зачем я здесь размахиваю пистолетом и строю из себя <Рокки четыре>!? Мужик здоровый и, может, даже спортсмен, чего бы он так шустро двигался, стукнет меня сейчас по башке, и скачусь я вниз на грязные шпалы, а пока я буду думать, как отстирать от нарядной одежды мазут, меня вначале потрясет немного о контактную рельсу, обуглится на мне значительная часть тела, а чтобы я не мучилась от ожогов, меня переедет загруженный десятками или сотнями людей поезд. Покатиться моя голова, как у Берлиоза, или меня разрежет в другом месте? Того хоть предупредили:> Я перестала суетиться, спокойно вытянула руку в направлении интеллигентной головы и выстрелила. Мужик не упал и, конечно, не умер, но утратил свою прыть окончательно, он схватился двумя руками за лицо, как будто заплакал, и закачался взад-вперед. Поезд тем временем уже останавливался и, наконец, открыл свои двери. Я, пятясь назад, вошла в вагон, некоторое время двери не закрывались, видимо, машинист связывался с милицией, а я с ужасом думала о возможных последствиях. Но милиции на меня и в этот день не хватило, двери закрылись, и мы поехали. Вспомнила я эту историю, держа револьвер в руке: Повертела, повертела, да и сунула его в карман. Я давно перестала его носить с собой, уже несколько лет, по причине его тяжести и по причине усиления ответственности, в связи с новым законом об оружии. Так как никто толком не мог сказать, чем грозит ношение газового незарегистрированного оружия, я его и вовсе схоронила меж канцелярских папок, решив не испытывать и без того становящуюся непредсказуемой судьбу.
Я вышла с Морсом на угол Зорге и Алабяна, здесь был небольшой <пятачок>, точнее треугольный скверик, вставленный в этот угол между улицами. Полная луна: Фонари на Зорге потухли, на более цивилизованной Алабяна горят. Освещение контрастное, блики на влажной жидкой траве. Морс, подвижная скотинка, так быстро за пару секунд обосал весь сквер, что искренне меня восхитил. Сразу в десятке мест запарило, и обыденный городской ночной пейзаж неожиданно превратился в декорацию для съемок триллера. Все те же блики: но на влажной, покрывшейся ночной росой, рваными клочками, траве, они обострились, отливают мертвенным светом луны: вот и она полным кругом в кадре: а такая незатейливая форма луны, знают даже малые дети, не предвещает ничего хорошего, как минимум ожившие мертвецы должны вылезать из кладбищенской земли, вырываться их сгнившие руки, появляться их головы с отваливающимися челюстями. Разбросанные повсюду кочки - это истоптанные могилы на кладбище вурдалаков, и места их захоронения обозначил мой Морс, заколдованная летучая мышь-вампир: Вот они уже задышали, и гнилой смердящий пар вырывается из земли, и дымится облачками, как из кипящих кастрюль, и струится он вверх против света луны и света ночных фонарей. Если бы действительно снимался фильм, то для такого правдоподобного эффекта потребовалась бы целая бригада декораторов, а тут всё сделала одна моя собака-засанка. Полминуты назад я спустила его с поводка, а он уже описал пол-улицы.
От черного против света луны дерева отделилась мужская фигура, я испугалась и отошла в сторону от тропинки, идущей диагональю от конца одной улицы к началу другой. Мужчина прошел по ней мимо меня и скрылся за домом. Он мне опять показался знакомым, он точно походил на сегодняшнего, выглянувшего из кустов. А тот был похож тоже на кого-то, но я никогда никого не помнила. <Может, живет здесь>, - подумала я беспечно. Он прошел мимо меня, даже не взглянув, только опасливо покосившись на Морса. <Точно живет в соседнем доме и выходит просто покурить>, - успокоилась я окончательно. Я отвела Морса и побежала к Кате.
Сели ужинать мы не у неё, а у её родителей. Её квартира была смежной или даже была продолжением или частью общей квартиры. Поэтому я называю очень условно - <Катина> или <родителей>. Близился юбилей Льва Ефимовича, это делало его и озабоченным, и вместе с тем одновременно делало его настроение приподнятым. Мы ели запеканку и смотрели новости.
Первый сюжет - мелькнул и что-то сказал Путин, это для Кати, о чём я, конечно, не преминула пошутить. Взорвали что-то в Чечне, - это меня всегда возмущало и вводило в брюзжащее гражданское возбуждение. Я, как обыкновенный обыватель, не могла понять, как можно так долго воевать и иметь потери по-прежнему ежедневно? Где саперы? Где дисциплина? Где соответствующее военному положению сопровождение колон? Почему в телевизионных сюжетах солдаты без жилетов и касок? А это условие их безопасности, и тоже следствие плохой дисциплины: и их, и их непосредственных командиров. Зачем разбрасывать редкие блок-посты для пьянства военных, почему не сделать полноценную границу или вокруг всей Чечни, или хотя бы вокруг очагов скопления банд? Откуда вооружение у чеченцев? Всё куплено - всё продано: не только автоматы Калашникова: жизнь русских людей тоже предмет торга, да и чеченских тоже. Воюют, гибнут, приторговывают, - настоящая война, бездарная, непрофессиональная, бессмысленно уносящая жизни: Закончился чеченский сюжет, закончились мои брюзжания. Лев Ефимович единственный меня поддержал.
На экране в клетчатой чалме появился бессмертный Арафат.
- Мудак губастый, - обрадовался знакомому лицу Лев Ефимович.
- Папа: Прекрати ругаться. Тоже мне академик-матершиник, - возмутилась Катя.
- Левочка, почему ты так нехорошо ругаешься? - поддержала Катю Гертруда Николаевна.
- Я академик, но я рабочий человек, человек тяжелого труда, мне можно, - с пафосом объявил своё право на словесную свободу академик, профессор, герой соц. Труда, лауреат всего на свете, вице-президент и прочее, сидящий в полосатом махровом халате и в спортивных <трениках> под ним Катин папа. Он, довольный своей речью, опять обратил своё внимание и свою словесную свободу на Арафата. - Нет, всё-таки настоящий мудак, - уже вполголоса поприличней повторил Лев Ефимович. - Гиля, помнишь мы были на приеме у Хоннекера? Мы там познакомились с этой обезьяной, Брежнев ещё был. Нас Хоннекер и представил, так эта черная рожа полезла целоваться своими отвисшими губами. Как будто я ему невеста - взасос! Тьфу, гадость! Он меня всего обслюнявил. Что за времена были? Со всеми тогда на приеме перецеловались, как я ещё дожил до своих лет, не помер от заразы. Вот, хитрожопый, сколько лет уже верховодит: Как медуза, и губы висят: - Лев Ефимович двумя руками оттянул свои губы и начал их безжалостно дергать. - Тьфу, обезьяна!
- Зато у него жена молодая и красивая, - вставила аргумент в пользу Арафата Катя.
- Да, молодая. Блондиночка, - подтвердила Гертруда Николаевна.
- А где вы её видели? - поинтересовалась я.
- По телевизору показывали. Красотка! Не совсем, конечно, молодая, но красивая.
- А мы её на приёме где-то видели. Ой, где: не помню уже, - задумалась Гиля. - Вообще, всё уже забывать стала.
- Молодая потому, что за деньги. Блюет каждый день от такого мужа. Как обслюнявит её: хрен старый! - и на эту деталь жизни Арафата у Лёвы было своё мнение. Лев Ефимович опять стал изображать губошлёпа в клетчатой косынке, названной, видимо, в честь его <арафаткой>.
Я хохотала, а Катя с Гилей начали воспитывать некультурного Льва Ефимовича. Я доела последний кусок запеканки, облив её сметаной и щедро посыпав сахаром, - как тут похудеть!? И пошла сытая и довольная к себе в студию.
Вышла из подъезда и повернула тут же под огромную для жилого дома арку с колоннами. Шаги звучно отразились от её сводов, я поежилась и оглянулась. Собственные шаги затихли, я шла уже по тропинке.
Я думала о предстоящей завтрашней съемке, снимать мы должны были рекламу джинсов (агентство , арт-директор Елена Ловен), три картинки для билбордов. Снимем их мы хорошо, и она займет какое-то место, по-моему, второе, на каком-то фестивале или конкурсе, выставляли эти картинки не мы, а само агентство, поэтому я подробностей не помню. Мои ноги по асфальту начала обгонять тень, фонари у Катиного дома отбрасывали такую же от меня, длинная и растянутая большим углом от света, она шла со мной парой уже некоторое время. Появившаяся тень была третьим участником движения и была чужой. Я ускорила шаг, я не хотела оборачиваться и показывать свой страх, но, подходя уже к дому тридцать шесть по улице Зорге, я украдкой повернула голову и: за мной шел тот самый мужик, которого я видела, гуляя час назад с собакой. Теперь я была уверена, что это именно он. Конечно, опять рой мыслей, оправдывающих его присутствие в данный момент и в данном месте: <Живет он рядом: Какое моё дело?> Но такие совпадения в пространстве и времени выглядели подозрительными и пугали меня. Что мне надо было делать? Кричать? На меня ещё никто не напал: Я ускорила шаг, я почти бежала, и мне не было уже стыдно за это. Такие хорошие, тени разбежались - испугались темноты. Впереди был свет улицы Зорге, и впереди был самый опасный участок перед ним, торец дома №36 не имел окон, значит, не имел свидетелей, он как будто специально для совершения преступного действия был окружен деревьями и кустами. Пистолет!!! Любименький, я совсем про тебя забыла. Я нащупала тяжесть в кармане и сунула туда руку, - самое приятное рукопожатие за последние годы, холодное, жесткое, углами, но до чего успокаивающее и приятное. Я быстро проскочила по тропинке, вот он ещё один шаг перед освещенным тротуаром, и тут же за дорогой студия. Слава Богу, дошла! На затылке движение воздуха, я инстинктивно нагнулась и попыталась отскочить в сторону, удар: голова загудела, плечо и руку, как будто ударило током: И боль: Я смогла завершить начатое движение и сделала этот бросок вперед: Я повернулась и узнала, кто меня пас все эти дни. Передо мной с обрубком трубы стоял Шамиль - друг Усума. Прописка, еб её мать! Меня хотели убить всего лишь ради прописки. Всё остальное - замедленное кино. Мы стояли друг против друга, стояли всего лишь мгновение, но я успела обдумать и оценить всё. Кроме боли в затылке и в плече, по сердцу резанула другая боль - причастна ли к этому Маша? Любить и потом убивать друг друга: Что тогда делать? Убивать её? Сажать? А Лиза? Не смогу сделать ни того, ни другого. Ебанные чурки! Свои движения мы начали одновременно, он взмахнул трубой и выбросил левую ногу для прыжка: Я, как когда-то в метро, спокойно достала револьвер и нажала курок - выстрел, вспышка, грохот: Труба вылетела из его рук и упала, покатилась рядом со мной. Он схватился за лицо, чуть согнулся и также, как и тот метрополитеновский парень, стал раскачиваться. Проехала машина: не остановилась, свернула под мост. Я взглянула на окна: где-то был свет, но никто не выглядывает, всем по хую, все привыкли, хоть перестреляй тут всех, никому нет дела. Я подошла к Шамилю.
- Шамильчик! Извини, дорогой! Ну что ты: Шамильчик, давай помогу, открой лицо, глаза целы?
Шамильчик был ещё в шоке. Он закрывал лицо руками, как будто пытаясь выдавить свои глаза, и продолжал раскачиваться.
- Шамильчик, - продолжила я его уговаривать. - Давай, открывай лицо, посмотрим, что с твоими глазами и пойдем их промоем. И я тебя отвезу в больницу.
Шамиль застонал, раздвинул, как занавес руки, глаза не зажмурены, а сжаты изо всех сил, рот открыт и с нижней губы тягучей каплей слюна или сопли. Этого я и ждала. Я засунула глубоко в открытый рот ствол и выстрелила еще раз. Голова откинулась, за ним и тело на шаг, руки повисли, открыв лицо: губы у Шамиля были разорваны пороховыми газами почти до ушей, а на левой части лица эта рванина раздваивалась, мгновение рана была бескровной, как у разделанный рыбы, потом кровь залила всё, и пол-лица превратилось в большую кровавую окладистую бороду, скрывая подробности повреждений. Он упал навзничь назад в кусты, и только ноги остались на освещенном тротуаре. Перед тем как упасть, мой кавказский друг из Махачкалы, неожиданно открыл глаза, но взгляд его был неосмысленным, он уже потерял сознание. После этого выстрела в рот, выброшенные из ствола газы, вырвались из его рта обратной волной и тоже ударили мне в лицо. Глаза заслезились, но ощущения были терпимыми, через пару минут я о них забыла. Я затащила его глубже, теперь его не видно было с дороги и из окон. Я встала перед лежащим на земле Шамилем и, наконец, пришла в себя. Я наклонилась, пощупала руку: - частый пульс живым червяком задергался под моим пальцем: Жив, урод! Вызывать скорую? милицию? Первый выстрел - самозащита, второй - попытка преднамеренного убийства, а, может быть, и не так, но за второй выстрел точно можно было получить срок, даже если он квалифицируется как-то по-другому. Из-за кого мне сидеть? Из-за этого чурки, который хотел поселиться в моем доме? Ему нужна Маша или моя дочь? Ему нужна прописка и квартира, они бы вылетели из неё вслед за мной, только я на тот свет, а они, надеюсь, на улицу. Он очень хочет быть вторым папой? Усум третьим?: Очередь? Расстреляю из пулемета таких пап: Первый уже лежал. В душе был страх, раскаяния не было. Я пошевелила плечами, рукой было двигать больно, что-то он мне перебил. На голове болела только рана, сама голова была ясной. Я провела рукой по волосам - мокро и липко, я поводила пальцем по краям раны на затылке, они плавно расходились и затем сужались. <Прямо как у пизды: Хотела пизду, получила её на затылке>, - подумала я почему-то со злостью к себе. Между ними рана углублялась куда-то вовнутрь головы, воображение с готовностью нарисовало картину пробитого моего черепа с обнаженным фрагментом мозгов посередине, я отдернула палец, я побоялась ткнуть пальцем в мягкие ткани мозгов. Я почувствовала слабость и что могу потерять сознание, в коленках стало кисло: вся спина была мокрая в крови, посмотреть бы в зеркало, может быть, действительно мозги вытекают. <Ни хуя не сдохну!> - ободряющая мысль привела меня опять в чувство, я решила не отвлекаться на себя, а заняться Машиным женихом. Если кто-то уже вызвал милицию, то тогда всё по их плану - задержание, допрос, протокол, буду объяснять свои действия и сидеть в каталажке, а, может быть, придётся отмотать срок. Этот план меня никак не устраивал, но мало от меня зависел. Оставим его: Другой план и решение, что делать с Шамилем дальше у меня возник сам собой и сразу. Оттащить я его уже оттащила. Я пошла в студию, пошла спокойным шагом, никакой подозрительной суеты. Я не стала смотреть в зеркало, что происходит на моем затылке, чтобы не страдать неуместными в эти минуты обмороками. Я сменила одетую на меня куртку на куртку с капюшоном, сунула в карман документы, скотч и рулончик мешков для мусора, - вот и все инструменты для заметания следов. Еще я взяла с собой собаку, чтобы, так я тогда предположила, меньше вызывать подозрений. Кто-то идет, - я гуляю с собакой; еду и останавливает милиция, - поздно возвращаюсь с дачи, собака придавала вид законопослушного гражданина, я очень надеялась на это. Обычные тряпичные рабочие перчатки лежали в машине, о них я помнила и имела в виду. Я усадила дурного Морса на заднее сиденье, села в машину и выехала из ворот. Всё происшедшее располагалось почти напротив. Я проехала в направлении Алабяна, остановилась, сдала задним ходом и сунула заднюю часть машины в кусты. Как будто специально для погрузки трупов здесь заботливым автолюбителем была расчищена небольшая площадка, здесь она и стояла обычно: чья-то девятка, сегодня её не было. И не было тогда на улице Зорге высоких бордюров, их сделают при ремонте дороги только через два года. Сейчас они были разломаны, и в дневное время все машины носились по тротуару, обгоняя более законопослушных водителей, стоящих в длинной очереди к повороту. Встала я удобно, багажник прямо напротив Шамиля. Я ещё раз пощупала пульс, не такой частый, но уверенный, хорошо прослушивается. Только было слышно, что дыхание затруднено, иногда вырывались хрипы, видимо, горло отекало от травм, ожога и газа и мешало нормальному дыханию. Я надела перчатки, я не помнила из десятков просмотренных и прочитанных детективов, на чём именно остаются отпечатки, а на чём нет, и решила не рисковать. Я одела на голову Шамиля пакет для мусора, обмотала парой витков вокруг шеи скотч, чтобы кровь не стекала в багажник и не оставляла следы, с трудом сняла с него испачканную кровью кожаную куртку и сунула её в другой пакет, открыла багажник, подтащила ближе к нему Шамиля, ставшего похожим из-за мешка на голове на свежего висельника, снятого только что с петли, и попыталась его приподнять: Я поняла, что одной мне это ни за что не удастся, одна я не справлюсь. Я напрягалась изо всех сил, но Шамиль был крепким, плотного телосложения мужиком, минимум килограмм девяносто. Рука у меня болела, но даже со здоровой рукой у меня не было бы ни одного шанса. Я сделала последнюю попытку и от бессилия расплакалась. <Ебанная гормональная терапия, ебанный андрокур:>, - жалела я себя, я действительно стала значительно слабее. Пару лет назад я бы с трудом, но смогла бы запихнуть этого мудака в багажник. Страх опять начал парализовывать меня, я задышала часто и сильно вспотела. <Что делать?> В студии находился Рома, работающий у Льва Ефимовича, но звать его на помощь в соучастники убийства: Лучше сразу вызывать милицию, меньше трудозатрат для получения одного и того же результата. Будешь с ним грузить и таскаться с трупом полночи, а он тебя уже сдаст, сука. Я взяла трубку и набрала Катин номер.
- Ты с ума сошла, я уже давно сплю, - услышала я сонный Катин голос.
- Катюшон, нештатная ситуация, мне нужна твоя помощь, - сказала я спокойным голосом.
- Оливка, ты сдурела? - но Катя почувствовала серьезность причин, из-за которых я звонила. Уже неуверенно она спросила: - Обязательно сейчас? Может быть, завтра? Что случилось?
- Оденься, я сейчас заеду. Объясню.
- Ладно:
Я въехала глубже в кусты, не рассчитала и переехала ногу Шамиля. Он не обиделся на меня и даже не вскрикнул, ему было покойно. Я выскочила из машины, оттащила его подальше и поставила машину так, чтобы это было похоже на ночную парковку. Я закрыла машину и, стараясь идти спокойным шагом, дошла до Катиного дома. Она была дисциплинированно уже одета, вся заспана и напугана, пока не сильно.
- Олька, что случилось?
- Пойдем к тебе в комнату: Сейчас всё расскажу, - я пыталась говорить спокойно, чтобы не нагнетать панику, и чувствовала, что сейчас истерически рассмеюсь. Я вошла за Катей с сумасшедшей улыбкой:
- Оливка, что с тобой? Ты меня пугаешь?
- Пока нет, - и первый истерический смешок. Я собралась, взяла себя в руки и успокоилась.
- А что ты капюшон не снимаешь? Ой, у тебя руки в крови:! - Катя с ужасом уставилась на мои в бурых подтеках и пятнах руки.
- Слушай меня внимательно и спокойно. Постарайся без истерик, - я знала, что истерики у Кати вызывают только ссоры со мной, в критических ситуациях она всегда проявляла удивляющее меня хладнокровие. - Времени мало, быстро слушаешь и быстро решаешь. Просьба, если откажешься мне помочь, не сдавать меня милиции и не болтать об этом вообще никому и никогда.
- Олечка:! - вырвалось испуганное из Кати.
- Меня пытался убить Шамиль. Это он сегодня прятался с другой стороны Зорге, я тебе его показывала.
Катя вытаращила на меня полные ужаса глаза.
- Так надо срочно вызвать милицию: Ой, а я дверь закрыла?
- Не надо никого уже вызывать, я его убила.
- Как!? - глаза у Кати округлились ещё больше.
- Нет времени объяснять. Совершенно: Он ударил меня по голове трубой, посмотри:, - я осторожно сняла капюшон, он уже начал прилипать, и повернулась к ней затылком:
- Скорую, надо срочно скорую, - Катя отвернулась и заплакала, она окончательно поверила в серьезность происходящего, только увидев мою разбитую голову. - Ой, я сейчас описаюсь от страха, - она сжала коленки и чуть присела, - точно описаюсь, я в туалет.
И убежала в туалет.
Ну что за бабы:! Сыкухи! Начинался серьезный детектив и опять комедия: Обосать самое интересное место!
Я начинала нервничать и волноваться за время, было очень поздно, но вероятность запоздалого прохожего в этом месте всё равно оставалась, я надеялась, минимальная. Надо было уже возвращаться к машине. Вышла из туалета Катя.
- Катенька, давай быстрее, - в голосе появилось раздражение. - Я вкратце уже: Короче: Он меня ударил, у меня был с собой пистолет мой газовый, я выстрелила, он упал, я еще раз выстрелила, и он умер, - я не стала описывать подробности.
- Как от газового он мог умереть? - Катя была в шоке от всего происходящего и ничего не понимала.
- Какая разница? Умер: Уже умер. Что, мне надо было умереть?
- Ты же не носишь с собой пистолет? - продолжала растерянно задавать уже никому ненужные вопросы Катя.
- Катя! Хрен с ним: с пистолетом. Времени нет, - я начинала психовать. - Поможешь мне его запихать в багажник? Хочешь, можешь отказаться. Если согласишься, и нас заметут, скажешь, что я не сказала тебе про убийство, а помогать заставила и потом запугала: Что хочешь, говори. Ты должна сама решить: Только быстро.
- А по другому нельзя?
- Можно: Меня тогда посадят:
- Ох: - вздохнула она, собираясь с силами, и уже решительно, - Пойдем.
Вдвоем нам это удалось. У меня это не получалось, я поднимала одну часть тела: надрываясь, перебрасывала её в багажник, но когда пыталась перехватить за другую, Шамиль вываливался весь обратно. В этот раз на этом этапе Катя легла всем своим весом на тушу Шамиля, я быстро схватила его за ноги и перекинула их за бортик багажника.
Я села за руль, Катя рядом, Морс сзади ничего не понимал и возбужденно смотрел в окно. Я достала коробку с влажными салфетками и начала вытирать кровь на своих руках.
- Я тебя завезу домой и поеду, - сказала я.
- Куда?
- Я хочу его выбросить в Тушино, поближе к Машиному дому, где-нибудь по пути от метро к её дому. Как будто его ограбили и раздели, сейчас это распространенное преступление, - изложила я свой план.
- Я с тобой поеду.
- Нет, Катюшон, загребут нас вместе:
- Нет, я поеду с тобой, - упрямо повторила Катя.
- Ладно, вали тогда всё на меня, - мне сразу стало легче, перспектива одной кататься с трупом в багажнике, меня не радовала. Ещё мне пришла мысль:, может быть, совершенно глупая и лишняя. Наверное, все неопытные преступники также совершают много лишних действий, суетятся и по этим следам их в итоге находят. - Слушай, Катя. Я тебе звонила с мобильного: не думаю, что разговоры записываются, но то, что я тебе звонила - это уже зафиксировано в МТС. Если мы избавимся от трупа, но нас будут потом допрашивать, то будет задан этот вопрос, зачем я тебе звонила, через десять минут после убийства. У тебя есть в мобильном телефоны клубов?
- Есть:
- Звони. Если потом спросят, зачем я тебе звонила, скажем, что я предложила тебе сходить куда-нибудь в клуб, и мы звонили и узнавали: столик свободный: или что ещё можно узнать в клубе?
- Ага, - Катя послушно взяла трубку и начала набирать телефоны.
Я проехала улицу Панфилова: И откуда не возьмись, появился: патруль ГИБДД. Перед поворотом на Волоколамское шоссе из большого ментовского <форда> выскочил человек в форме и отчаянно начал целиться на нашу машину своей полосатой светящейся палкой: Опять страх, опять я вспотела, руки задрожали.
- Майор Елозов, - добродушно представился майор Елозов. - Документики Ваши:
Чистыми уже руками я достала документы. Чтобы было не заметно, что они дрожат, я их с документами вытянула и положила на край окна, таким образом, оперевшись. Майор взял их и внимательно стал изучать, зачем-то прочитал почти в темноте от начала до конца доверенность, повертел в руках мои права, приблизил к носу талон о техосмотре - поддельный он или нет: Было ему в этой ночи скучно и совсем нечего делать, у нас дел было ещё полно. Второй его напарник высматривал следующую машину на другой стороне дороги. Никого не было. Развлечь их могли только мы.
- А у Вас доверенность через полгода кончается, - предупредил меня майор, не найдя к чему придраться.
- Так это же через полгода:
- Не забудьте вовремя оформить, - елейным голосом майор хотел показать себя хорошим и добрым.
- Конечно, оформлю, поближе к сроку, я имею в виду окончания:
- На правах Вы на себя не похожи, волосы на правах черные, а сейчас: - он наклонился и заглянул в окно. - А чего в капюшоне? Холодно?
- Отит, ухо простудил, с дачи едем, - неожиданно быстро сообразила я, что ответить майору.
- А дача где?
- Дача не моя, в гостях были, в Барвихе.
- О-о-о! - протянул майор с уважением в голосе. - Бывали мы там однажды, бывали: В прошлое лето нас с женой пригласили: Шикарно! - мимика майора оживилась, было темно, но я видела как его губы двигаются в разные стороны, сжимаются, и вытягиваются затем уткой, брови приподнимаются домиком: Мы вежливо выслушали дачную историю до конца. Майор потоптался молча, я тоже молчала, не давая новых тем:
- Счастливого пути, не нарушайте правил дорожного движения, - майор козырнул вялой рукой.
- Всего доброго Вам: и жене Вашей, - я улыбалась, и даже искренне, разговор с добрым майором неожиданно успокоил меня. Вдруг после моих слов майор радостно повернулся.
- А я развелся в этом году:, - он уже шел рассказывать другую историю. Я для приличия что-то сказала типа: <Ой, извините, я не знал:>. Откуда мне знать про его жену? Я проехала мимо него, улыбаясь, что есть мочи, чтобы не обидеть скучающего несчастного сотрудника ГБДД, осторожно нажала на газ, и, ускоряясь тремя с половинами литров, быстренько укатила от неприятностей.
Мы выехали на Волоколамку: ещё чуть-чуть и мы будем в Тушино. Мысль о причастности Маши опять вернулась горечью, в сердце заныло, и комок подступил к горлу. Как она могла?:
- Положим мы Шамиля на улице, а дальше что? - спросила меня Катя.
- Ты так говоришь <положим>, как будто положишь его в постель. Выкину я его из багажника, сниму вещи и выкину: И всё. Конечно, могут определить, что убили его не на этом месте, но, надеюсь, без документов к нему отнесутся как к бомжу, по крайней мере, надеюсь, что картина будет похожей на дешёвое ограбление.
- А опознают? Что тогда?
- Опознают не сразу. Документов нет, жены, я понимаю, тоже. Это у Усума в Москве семья, у этого, по-моему, никого нет. Вместе они не работают. Пока кто-нибудь спохватится: Может быть, даже никто: Я на это надеюсь. Хотя я всё равно не знаю всех этих процедур. Скорее всего, он пролежит до утра, ночью прохожий примет его за пьяного. Утром пойдут все на работу, найдется кто-нибудь сердобольный, кто перевернет его и увидит разорванную рожу. Только тогда приедет милиция, полдня он ещё проваляется: потом увезут его в морг. Если его опознают, если есть кому, то не раньше, чем через неделю.
- Откуда ты это всё знаешь? - удивилась Катя.
- Да ничего я не знаю, я надеюсь на это и всё. И я не знаю, как выяснить, имеет Маша к этому отношение или нет?
- Конечно, имеет. Это она всё подстроила. Она ненавидит тебя.
- Да, ненавидит: - повторила я задумчиво. - За что? За то, что развелись? Я, вообще, перестала что-либо понимать в этой жизни. Раньше всё было просто и понятно. Работа, дом, любимая девушка: Сейчас ни дома, ни любимой девушки, и бывшая жена-убийца. Во, блядь, поганая жизнь!
- Олива, всё устроится, не расстраивайся, - начал меня успокаивать мой верный Катюшон.
- Надо как-то выяснить, знала Маша об этом или нет. Меня это интересует сейчас больше всего. Блядь, голова болит, затылок прямо горит: Придётся к хирургу обращаться: зашивать, наверное... Не сдохнуть бы ещё.
- К хирургу обязательно надо, у тебя не рана, а месиво на затылке. А как ты сможешь узнать про Машу, имеет она отношение к этому или не имеет?
- Не знаю пока. Пока буду общаться с ней, как обычно, как будто ничего не произошло. Если она знала об этом, то сама как-нибудь выдаст или даст понять, мозгов не хватит скрыть. Буду выжидать. Только ты не проболтайся: Вообще никому.
- Ты меня знаешь, я никогда никому не болтаю.
- Надо срочно получать разрешение на смену пола, менять его, делать операцию: Посадят в тюрьму, так хоть в женскую.
- Из-за этого менять пол? Может, ещё всё обойдется?
- Не из-за этого: Всё равно поменяю пол, всё идёт к этому. Мне тяжело становится жить так. Ты сама всё знаешь:
- Знаю, - Катя вздохнула.
- Отношения я все растеряла: с тобой тоже: С другими у меня чего-то не клеится, и неинтересен никто. Ох! Как так могла измениться жизнь!? Ты представляешь, если меня посадят в обычную тюрьму с обычными мужиками? - сама я себе этого представить не могла, а если представляла, то картины рисовались жуткие.
- Не говори лучше, лучше действительно меняй документы скорее. В мужскую тюрьму? Ты умрёшь там. И почему вообще в тюрьму? Может быть, всё будет хорошо?
- Хорошо: хорошо: - бездумно повторила я за Катей несколько раз. - Ладно, рано говорить об этом, надо сейчас всё закончить:
Дальше не возникало препятствий для нашего дела. За Восточным мостом я свернула налево, вскоре выехала на улицу Сходненская, повернула во двор за продовольственной оптовой базой, раньше лет двадцать назад это был обычный продовольственный двухэтажный магазин, и остановились тут же у этого магазина слева от него. Я выкинула Шамиля на землю, я уже не щупала его пульс, я чувствовала в его теле смерть, на ощупь: Он был еще теплым, он совсем не остыл, не успел: и не закоченел, конечно, :но на ощупь тело стало совсем другим, телом неживого человека. Я быстро сняла с него все вещи, оставив его в трусах, сняла пакет с его головы, засунула его вместе с одеждой. Пакеты я бросила в салон, багажники иногда, я знала, проверяют, в салоны лазают гораздо реже, тем более веселая не по ночному времени собака скакала по задним сиденьям. Всё: Я так устала, что больше не была способна ни на одно действие. Чтобы умно не оставить тут же вывалившийся из кармана свой паспорт или ещё что-нибудь, как это бывает в фильмах, я окинула внимательным взглядом выбранное место инсценированного преступления. Вроде всё нормально, только голый Шамиль в белых трусах неуместно лежал на ухабистой грязной дороге лицом в, может быть, уже замерзающей в это время года небольшой луже.
Не повернув к Свободе, я въехала на Западный мост.
- Ты куда? - испугалась Катя.
- Сейчас, - я опустила стекло, достала завернутый тоже в мешок из-под мусора револьвер, после выстрела от ствола резко тянуло, и у нас в салоне начали слезиться глаза, и его пришлось завернуть. Я вытащила револьвер из пакета и, не вылезая из машины, выбросила его через окно в канал. Он, кувыркнувшись, перелетел через перила: Плюх: Спасибо тебе, пистолет Маршал! Спасибо тебе, Лёха! Настоящий друг и мент! Помер давно, а спас ты меня, брат! Царствие тебе небесное!
* * * * *
Мой последний акт любви с Машей произошел следующим образом. Произошел он незадолго до моего ухода от неё, то есть давно. Сексом мы уже почти не занимались, это стало редкостью в наших отношениях чрезвычайной. Я каждый секс того периода справедливо оценивала как последний, но он всё равно иногда всплывал и цеплялся неожиданным удовольствием и надеждой, что всё ещё будет у нас хорошо.
Хорошим солнечным днем произошло это знаменательное событие. Мы собирались в гости, совершенно непонятно к кому, всё стёрлось в ставшей больной памяти. Я незатейливо и быстро оделась, не знала куда себя деть и была уже готова разозлиться на Машу. А бегала она в своей запоносной, с застиранными от обедов пятнах, майке. В чём заключалась вся её предыдущая подготовительная работа к гостям, мне было абсолютно неведомо. Я зло посмотрела на неё, остановившись посередине коридора, она шмыг мимо меня: шмыг обратно: Вот дура! - убедилась я и ушла смотреть телевизор. Меня разморило от недавнего завтрака и потрясающей скукоты передачи, и я, разумно подбив кулаком подушку, благополучно заснула. Проснулась я от выстрела, не то чтобы грохнуло прямо в ухо, но по экрану тараканами забегали люди с пистолетами, они отчаянно и бесполезно стреляли друг в друга, падали, заползали под машины, одна из них самая потрепанная, , расчётливо выбранная, чтобы не увеличивать скупой бюджет фильма, взорвалась, подскочила, обманув все ожидания режиссера, совсем невысоко: и вернулась на место. Сериал это? Или реклама кетчупа? Тьфу!
Я с раздражением переключила телевизор на другой канал, в невзрачной студии сидели несколько человек и нудно рассуждали о нецензурных выражениях в русском языке. Самый долбоебистый и бородатый говорил больше всех, перебивал ведущего, мычал и заикался, но делал это с умным видом и исключительно важно, из чего я сделала вывод, что человек этот обязательно из чиновников министерства культуры или входящих в него ведомств. А говорил он о многообразии и богатстве русского языка, и все были с ним согласны, и я согласна была с ним тоже, но согласна была по-своему, богатство русского языка и заключалось как раз в его многообразии, и мат, я считала, - это тоже часть русского языка. Совсем по разному звучит - <он ударил его по лицу> и <он ебнул его по роже>: после второго варианта можно было бы добавить и о результате - <и он, хуяк: и пиздец, блядь, готов>. И всем всё сразу понятно. Первая, вероятно, нормально прозвучит из уст милой женщины, но тошнотворно будет звучать от нормального мужика в нормальной мужской компании. Но всему своё место, и, конечно, мату во многих жизненных ситуациях места нет.
А ещё: Как называть пизду не <пиздой>? Как-нибудь по-другому? Чтобы звучала она красиво, в соответствии своему королевскому положению в мире. Влагалище? Вагина? Вульва? Это будет с приступами тошноты брезгливо выдавливаться из уст <голубых> товарищей или на приеме у доктора. Нет, лучше <пиздой> буду по-прежнему называть пизду, по старинке. В постели, может быть, уместно посюсюкать: <Ай ты моя писечка!> Но только в постели или в близких к ней ситуациях.
Бородатый, как будто вступив в полемику со мной, горячо, а он даже мычал горячо и нервно, предлагал шикарные варианты, заменяющие нецензурщину. Хуй он предлагал заменить <удом>. Нет, не только для рыбаков было сделано это замечательное предложение, всем предлагалось заменить хуй или член, на сладкозвучный, по мнению бородача, <уд>. Чем ему <член> не понравился? С членом вообще не такая проблема, как с пугающим словом <влагалище>. Звучит оно иногда по-медицински, но очень удобоваримо - <член>. А бородатый тем временем, охваченный творческим порывом, предлагал варианты фраз со своим обозначением мужских гениталий - с <удилом>. Увлёкся он и не замолкал. Может быть, его просто интересует тема хуя. Только произносить стесняется, а вот с <удочкой> будет говорить об этом целый день, представляя его в разных ракурсах и даже у себя под носом. У меня как всегда родилась нелепая рифма по теме передачи и со словом <уд>. Я решила их продекламировать Маше. Скажу, что Лиза в данный момент гуляла во дворе на детской площадке с тётей Тамарой.
- Маша! А Маш: - крикнула я в коридор.
- А! - отозвалась моя супруга.
- Послушай стишок:
- Чей, твой что ли?
- Не-е. Маяковский, из сборника <Запрещённые стихи>, - соврала я.
- Давай, - согласилась она.
И я, представив себя на трибуне, <по-маяковски> чеканя и выкрикивая каждое слово:
- Достаю из штанин я удилище
И вставляю его во влагалище:
Ну, какой же я, блядь, мудилище!
Оскорбляю я этим бабище!
Разжигаю огонь я в горнилище,
И орёт моя баба матерно,
Называя мой уд страшным ху'ищем,
И пиздою своё влагалище.
Я закончила и крикнула опять в коридор: "Ну, как?"
- Ужас! Такой же матершиник, как и ты, - решительно осудил Маяковского за компанию со мной визгливый голос из коридора.
Бедный Маяковский икнул в гробу, вздрогнув истлевшими останками, но простил мне такое бесцеремонное использование его имени.
Участие в полемике о нецензурных выражениях наскучило, очевидных аргументов в пользу этой части русского языка у меня не было, я еще попереключала телевизор на разные программы и выключила его вовсе. Я зевнула и потянулась... в гости идти уже не хотелось. Я встала с дивана. В коридоре перед зеркалом стояла собранная на праздничную программу моя жена: Я опять остановилась на том же месте в центре прихожей: Лицо без косметики, только алые губы, - правильный и самый удачный мэйк-ап для Машиного лица. Черное платье: Новое? Я его не видела ещё, - короткое, на черном матовом фоне глянцевые того же черного цвета бутоны рассеялись по нему, короткий рукав: Оно Маше шло чрезвычайно. Маша подняла руки и начала заниматься волосами, короткое платье поднялось за руками, и белая полоска кожи изумительно вздулась над резинкой чулка:
Маша поймала мой взгляд и улыбка десятилетней давности, чудом сохранившаяся специально для этого знаменательного дня, осветила её лицо. Вот она - та моя юная девочка, ничуть не изменилась. И вовсе не сука, что за напраслину я на неё возвожу!? Я подошла к Маше и страстно поцеловала её в губы...
Это был не секс... Как вернувшееся сознание после долгой комы, как последние слова умирающего, как последний взгляд в небо: это было священнодействие нашей большой Любви: последнее, прощальное, оно было выражением всего, что было когда-то, утерянное, растоптанное, не ценимое...
Последний наш секс с Катериной станет мучительным, наполненным пронзительной болью и моими страданиями: Такой он у нас и был всегда. Произойдет он чуть позже с первыми зимними морозами.
Стриглась я по-прежнему у моей дражайшей супруги, за тем я и приехала к ней в один из первых морозных дней, улучшив момент, когда подселенцы, или дорогие гости, или папы №2 и №4 съебутся, наконец, по своим зубодерным делам. Маша чик-чик и подстригла меня быстро, налила чай и также быстро предъявила ни к моменту претензию: Она опять вспомнила Лену Ван и её слова, что как я, подлая, посмела так рассчитать, что проживу я с ней, то есть с Машей, ровно десять лет. Я с раздражением вздохнула, и раздражение прогнала, я научилась бороться с ним, оно не выдержало ежедневной борьбы со мной и стало в последнее время, измотанное, ослабевать. Не тут то было, Маша опять забилась в истерике, претензий, видимо, было много, но она никак не могла сформулировать ни одной из них, поэтому злилась ещё больше: <Да ну её на хуй!> - подумала я, встала из-за стола и молча ушла.
Вышла на мороз: и поняла, что поторопилась с гордой позой. Голову я собиралась просушить после чая, осталась она у меня на плечах к данному моменту абсолютно мокрой, и была я неумно без машины в мороз семнадцати градусов и неожиданным для вечера ветерком. Шарфик я тоже нервно забыла. Я потопталась у подъезда, но возвращаться уже не хотелось, я подняла воротник, втянула голову глубже, но моя здоровая <тыква> не захотела спрятаться меж не предназначенных для этого узеньких плеч. Я побежала ловить такси на Лодочную, на Новопоселковой, вы по названию можете понять, это можно было бы делать до утра. Я простояла с мокрой головой на морозе тридцать минут, в общем, не так много, но этого стало достаточно, чтобы наш последний акт любви с Катей наполнился верными атрибутами и точными символами прожитых нами с ней отношений.
Случилось это неожиданно, Катя, снисходительно согласившись на секс, а это теперь происходило именно так, лениво предоставила себя для моих сексуальных восхищений и связанных с этими чувствами действий. Всё чудесно меня устраивало, и я предвкушала близкое неземное удовольствие: В сторону Кати, а был чудеснейший вид сзади, я очень старалась не смотреть, то есть взгляд, не повинуясь мне, мгновением цеплялся за тонкую талию или за жирные бедра, но впечатление от этого было настолько нестерпимым, что я закрывала глаза со стоном в надежде продлить состояние блаженства: Я всем телом сладостно ощущала - вот-вот! Всё во мне уже трепетало и содрогалось: И тут у меня заболел затылок:, не сильно. Не обращаю на боль никакого внимания: Оргазм! И я, корчась от боли, тоже скорчилась на нашей постели. Страшной судорогой схватило шею, и боль пронзила мой затылок насквозь. Что за неудачное место! Я на всякий случай оглянулась, - не стукнули ли мне опять трубой по голове. Боль была настолько сильной, что я, не раздумывая, мысленно её записала в свой список самых сильных болей, перенесённых мной за всю свою жизнь:, в нём было немного строчек. Первая - мне было года три-четыре, я упала с горки и ударилась со всего размаха пахом, меня скрутило тогда от боли, боль из паха схватила низ живота, я в коротких синих штанишках и белой панамке заползла под эту злую детскую горку и полдня там проплакала. Придя домой, я маме ничего не сказала, а через несколько дней меня отвезли в больницу с воспалением. Вторая боль - в классе восьмом я отравилась грибами, болела печень так, что мне хотелось умереть. Приехала скорая, сделала какие-то правильные уколы, и боль быстро вытекла из меня. Я почувствовала тогда такое облегчение! Третья - уже в армии, у меня украли пилотку, о чём я бодро доложила старшему сержанту Чернеге. Сержант Чернега с выпученными бычьими глазами, и таким же буйволиным торсом, имел исключительные физические способности, на сержантской проверке он подтянулся восемьдесят четыре раза, чем очень наскучил проверяющим офицерам, и которые, удовлетворившись этой незаурядной цифрой, дали ему команду: <Хватит, слезай!> Так вот, зам. старшины старший сержант Чернега, выслушал мой доклад, не по-доброму осклабился и по-медвежьи зарычал, именно зарычал, левой рукой он обнял меня за шею и поволок меня через всю казарму: <Ебанный ты москвич! Идём сейчас, блядь, в столовую на обед, выходишь из неё в пилотке! Ты понял, блядь?> <А где же я её там возьму?> - начала было я, и боль номер три ответила мне простым своим и доходчивым языком. Сержант Чернега, обняв меня покрепче, другую свою руку ловко засадил мне в печень: Нокаут! Ноги обмякли и поволоклись, шкрябая навощенный дощатый пол. На дембель от командования нашей части он получил великолепную рекомендацию для поступления в педагогический институт, наверное, до сих пор мучит малышей в младших классах. Если Вы думаете, что эти мои боли - ерунда, то заверяю Вас, что не вписаны в этот список многие другие болевые ощущения, выглядящие, может быть, исключительно эффектно, но не приносившие всё же столько страданий, как выше описанные. Не вписан размозженный большой палец на левой руке, ноготь оторвало, на его месте вылезла острая косточка. Мое избиение в той же армии, меня били человек десять в сушилке, от одного удара у меня, как в боевике с Ван Даммом, очень по киношному оторвались ноги от пола, и я улетела куда-то в батарею, стукнувшись об неё абсолютно всем: Совершенно не больно! Исключительно низкое КПД этих десяти человек оставило меня живым и здоровым и абсолютно без травм. Боли после моих операций, их было у меня три, - сильные боли, очень сильные, но больше изматывающие своей продолжительностью и общим тяжелым состоянием организма после общения с хирургом. Не вписан случай с трубой и с Шамилем: Больно, но больше страшно и кроваво, да и Бог с ним, быть бы живу!
В общем, эта боль, возникающая удивительно аккурат в момент моего оргазма, была страшной и вписана в этот список почётной четвертой строкой.
"Аневризма", - поставила мне диагноз на следующий день жена Синцова, врач-стоматолог. Мы снимали какую-то рекламу для <Видео-интернэйшнл>, и она приехала со своим мужем на съёмку. <Это очень хреново!> - как будто прощаясь со мной, она тревожно покачала головой. Я быстренько всё досняла и, напуганная Аллой, поехала к невропатологу в родную академию. Оказалось, слава Богу, всё не так страшно, я просто что-то сильно застудила, милая немолодая врачиха-невропатолог прописала лечение, которое за неделю вернуло меня к возможности нормальной сексуальной жизни: Именно к возможности, нормальная сексуальная моя жизнь окажется неожиданно за горами, за долами, в тридевятом царстве, в неизвестном государстве, сбежит она от меня, мне придется долго искать её, всходя на вершины, но чаще срываясь с них вниз. Предчувствуя эту потерю, я всю неделю корчилась в судорогах от страшной боли, получая свои последние оргазмы от своей любимой девушки:, а потом умирала от этой боли, становящейся во время оргазма абсолютно невыносимой: на нашем смертном ложе Любви.
Мази, таблетки, лечение: кончилась боль - и кончились наши близкие отношения: навсегда. Впереди занималась зарей моя новая жизнь, неизвестная, пугающая: Не сразу она наполнится счастьем и благополучием. Одиночество и смерть будут вести меня за руку к моему счастью. Сдохнешь в такой невеселой компании, пока увидишь свой Свет!
* * * * *
"Я шел мимо радостных, новогодних витрин, проталкиваясь через истеричную, предпраздничную суету, я шел, ничего не замечая...", - вывела я на выдранных листах из неизвестной тетрадки первые строки этого повествования.
Я встала среди ночи, голова гудела, затылок горел... меня качнуло, и я, ослабевшая, села за стол. С час я наблюдала за болтающимся электрическим шнуром, свисающим с потолка. Вздрогнула после оцепенения, вытащила с полки первую попавшуюся тетрадь и написала первые строки этой книги...