После этого рыбного откровения ужин погрузился в мир тишины. Маркус несколько раз пытался вновь завязать разговор, но тщетно. Шарль ничего не ел и только пил. Они были похожи на престарелых супругов, которым больше нечего сказать друг другу. Которые уходят в некую внутреннюю медитацию. Время проходит очень мило (иногда годами).

На улице Маркусу пришлось поддерживать шефа. Шарль не мог вести машину в таком состоянии. Маркусу не терпелось запихнуть его в такси. И как можно быстрее, чтобы крестная мука этого вечера наконец кончилась. Но, как ни прискорбно, на свежем вечернем воздухе Шарль взбодрился. И сделал новый заход:

— Не бросайте меня, Маркус. Я хочу еще с вами поговорить.

— Но вы уже час вообще ничего не говорите. И потом, вы слишком много выпили, вам лучше поехать домой.

— О, да прекратите вы хоть на минуту быть таким серьезным! Честное слово, вы утомительны! Выпьем по последней, и все. Это приказ!

У Маркуса не оставалось выбора.

Они оказались в заведении, где люди определенного возраста сладострастно трутся друг о друга. Это был не совсем дансинг, но что-то вроде. Усевшись на розовую банкетку, они заказали по травяному чаю. За их спинами красовалась двусмысленная литография, подобие натюрморта, реальная мертвая натура. Шарль, казалось, слегка успокоился. Кривая снова пошла вниз. Его лицо заволакивала огромная усталость. Он думал о том, сколько лет утекло, вспоминал, как Натали вернулась на работу после своей драмы. Образ этой надломленной женщины неотступно преследовал его. Почему какая-нибудь мелочь, какой-нибудь жест накладывают на нас такой отпечаток, делают ничтожные секунды смыслом целой эпохи? В его воспоминаниях лицо Натали затмевало и работу, и семейную жизнь. Он мог написать целую книгу о коленях Натали, но был не в состоянии запомнить любимого певца собственной дочери. Он тогда на время смирился. Понимал, что она не готова жить чем-то другим. Но в глубине души не переставал надеяться. А сегодня все утратило для него интерес: жизнь была нудной. На него давили со всех сторон. Шведы напряглись из-за финансового кризиса. Исландия едва не обанкротилась, и это здорово ослабило уверенность во многих вещах. Еще он чувствовал, как всюду нарастает ненависть к начальству. При ближайшем социальном конфликте его, как и многих руководителей, наверно, уволят. Да еще его жена… Она его не понимала. Они так часто говорили о деньгах, что, бывало, он путал ее со своими кредиторами. Все это смешивалось в пресный мирок, где даже сама женственность превратилась в пережиток, где ни у кого больше не было времени цокать высокими каблуками. Эта вечная тишина предвещала тишину вечности. Поэтому при мысли о том, что Натали с другим мужчиной, почва уходила у него из-под ног…

Он рассказывал все это очень искренне. Маркус понял, что придется говорить о Натали. Одно женское имя — и ночь кажется бесконечной. Но что он мог о ней сказать? Он ее почти не знал. Он мог бы просто признаться: «Вы ошибаетесь… нельзя, собственно, сказать, что мы вместе… пока всего-то и было, что три-четыре поцелуя… я уж не говорю о том, насколько это все странно…», но не произнес ни звука. Ему было трудно говорить о ней, теперь он это понимал. Шеф положил голову ему на плечо, вызывал на откровенность. И тогда Маркус в свой черед попытался рассказать собственную версию жизни с Натали. Собственную экзегезу всех наталийных моментов. Неожиданно для самого себя, он вдруг оказался во власти целой толпы воспоминаний. Мимолетных мгновений, восходящих к давним уже временам, когда никакого поцелуя еще не было в помине.

Была их первая встреча. Именно она проводила с ним собеседование при приеме на работу. Он сразу сказал себе: «Я никогда не смогу работать с такой женщиной». Он показал себя не с лучшей стороны, но Натали получила указание взять шведа. Так что Маркус оказался здесь из-за истории с квотой. Он об этом так никогда и не узнал. Первое впечатление преследовало его долгие месяцы. Сейчас он снова вспоминал, как она тогда убрала волосы за ухо. Это движение заворожило его. Сидя на совещаниях группы, он надеялся, что она повторит тот жест, но нет, такую милость она оказала только раз. Ему вспоминались и другие жесты — как она кладет папки на край стола, как быстро облизывает губы перед тем, как начать пить, как делает вдох между двумя фразами и как иногда вместо «-сь» произносит «-ся», особенно под конец дня, и ее вежливую улыбку, и улыбку-благодарность, и ее шпильки, о да, шпильки, гимн ее лодыжкам. Их офисный палас приводил его в ужас, однажды он даже задался вопросом: «И кто только додумался изобрести палас?» И еще много чего, и еще, и еще. Да, теперь ему вспоминалось все, и Маркус сознавал, что в нем скопился большой запас неодолимого влечения к Натали. Каждый день, проведенный рядом с ней, был огромной, но тайной победой настоящего всевластия сердца.

Сколько времени он говорил о ней? Он не знал. Повернув голову, он обнаружил, что Шарль уснул. Как ребенок засыпает под сказку. Чтобы тот не простудился, Маркус укрыл его своим пиджаком — внимательно и деликатно. Во вновь наступившей тишине он разглядывал человека, олицетворявшего для него власть. Он, так часто чувствовавший, как его легкие от страха сворачиваются в трубочку, так часто с завистью представлявший себе чужую жизнь, понимал теперь, что был отнюдь не самым несчастным. Что даже его повседневная рутина ему нравилась. Он надеялся быть с Натали, но если ничего не получится, он не погибнет. Маркус мог быть слабонервным, иногда просто слабым, но в нем была какая-то сила. Какая-то устойчивость, внутренний покой. Что-то такое, что не дает поставить свою жизнь под угрозу. Что толку волноваться, когда все кругом абсурдно? — временами говорил он себе, явно начитавшись Чорана. Жизнь может быть прекрасна, когда сознаешь неприятные последствия собственного появления на свет. Зрелище спящего Шарля укрепляло в нем это чувство уверенности, которое вскоре разрастется с новой силой.

Две женщины лет под пятьдесят приблизились к ним с явным намерением завести разговор, но Маркус знаком попросил их не шуметь. Притом что в заведении играла музыка. Наконец Шарль выпрямился, открыл глаза и с удивлением оглядел окружающий розовый кокон. Увидел голову Маркуса, хранившего его сон, обнаружил на себе его пиджак. Улыбнулся, и это мимолетное усилие сразу напомнило, что у него болит голова. Пора было уходить. Уже рассвело. В офис они приехали вместе. Поднялись на лифте и разошлись в разные стороны, пожав друг другу руки.