МАЛЬЧИК И РЕКА
Чики исполнилось одиннадцать лет, а он нигде не был, кроме родной деревни. Однажды мать сказала, что он едет жить в Онитшу, к дяде. Сначала Чики обрадовался. Ему надоела деревня в глуши и захотелось побывать в большом городе. Он слышал много интересного об Онитше. Слуга дяди — Майкл, который приехал за ним, рассказывал просто чудеса, будто в их квартале есть водопровод и водой можно пользоваться сколько хочешь, никуда за ней ходить не надо. Чики не хотел этому верить, но Майкл поклялся самой верной клятвой: он приложил указательный палец правой руки к языку и вытянул руку с этим пальцем к небу. Чики онемел от изумления и от радости: ему больше не придется каждое утро ходить за водой к реке! Беда в том, что в их деревне Умуофии тропа к реке была такой неровной и каменистой, что половина родительских тумаков приходилась за разбитые кувшины. И еще, в Онитше он будет жить в доме, под железной крышей, а не в жалкой хижине, покрытой пальмовыми листьями.
Все складывалось как нельзя лучше, хотя, когда настало время прощаться с матерью и сестрами, Чики расплакался. Сестры тоже принялись реветь. И у мамы навернулись слезы на глаза. Она положила ему руку на голову и сказала:
— Доброго тебе пути, сынок. Слушайся во всем дядю! Онитша — большой город. В нем много опасностей, в нем злодеи, которые воруют детей. Не гуляй один по городу. И еще, не подходи близко к реке — там, говорят, люди тонут каждый год…
Она дала Чики еще много полезных советов. Он кивал все время головой и шмыгал носом.
— Не плачь, — сказала под конец мать. — Помни, что ты уже большой мальчик.
Чики вытер рукой слезы и взял в руки деревянный сундучок, который мать специально по этому случаю заказала у деревенского плотника Джеймса Океке. В сундучке лежали школьные учебники и одежда Чики.
Они прошли, Майкл — слуга дяди, и Чики, полмили до шоссе, по которому в Онитшу ходил местный автобус — даже не автобус, а обыкновенный грузовик с крытым кузовом и скамейками для сидения. Это был очень старый грузовик по прозвищу «Тише-едешь-дальше-будешь». Он уже с трудом карабкался по холмам и пригоркам. А когда на пути встречался особенно крутой подъем, шофер вылезал из кабины и подкладывал под задние колеса толстую жердь, чтобы грузовик не скатился сам со склона вниз и не перевернулся. Иногда он просил сойти и пассажиров, и те помогали ему толкать машину сзади. «Тише-едешь-дальше-будешь» тащился сорок миль до Онитши часа три, а то и больше, если еще и ломался в дороге, тогда путешествие в город занимало целый день или даже два дня.
Но Чики повезло. «Тише-едешь-дальше-будешь» не сломался и останавливался только после крутых подъемов, да и то ненадолго — набрать воды в радиатор. И они благополучно в тот же день добрались до города Онитши.
Поначалу ему многое в городе показалось странным. Взять, например, воров и злодеев. Он не мог их различить среди городских жителей, как ни ломал голову. В Умуофии все воры были, как говорится, на виду, а здесь люди не знали своих соседей, могли жить под одной крышей и совсем не знать друг друга. Тот же Майкл, дядин слуга, рассказывал Чики, что если даже человек станет умирать у себя дома, то рядом, в другой комнате, сосед может слушать граммофон и не знать, что происходит у него за стеной. Этого уж Чики совсем не мог уразуметь.
Но время шло, и через несколько месяцев Чики чувствовал себя в городе как дома. Он подружился с ребятами в школе, и лучшим его другом стал мальчик одного с ним возраста, по имени Сэмюель. Он хорошо играл в футбол и в игре мог обвести любого. А когда он особенно отличался во время школьных матчей, болельщики аплодировали ему и громко кричали: «СМОГ! СМОГ!»
СМОГ — это прозвище. Полное его имя было Сэмюель Мадука Оби, и прозвище ему дали по начальным буквам. А когда он стал настолько грамотным, что узнал про свои инициалы, то сразу же прибавил к ним еще и букву «Г». Для краткости эти четыре буквы могли сойти за пожелание себе удачи или счастья: Спаси Меня, О Господи.
Чики тоже научился играть в футбол, но ему не понадобилось прозвище. Чики есть чики. Он так и писал свое имя на обложке учебника: Chick.
От Смога Чики впервые услышал о том, что через реку Нигер, к которой мать заклинала его близко не подходить, можно запросто переправиться туда и назад. Смог делал это много раз на пароме.
— Нужно всего шесть пенсов в один конец. Плевое дело, — сказал ему Сэмюель. — Понял?
— Понять-то понял, только у меня нет шести пенсов, — ответил Чики.
— Что?! — удивился Сэмюель. — У такого большого парня, да чтобы не нашлось шестипенсовика? Мне стыдно за тебя!
Чики самому было стыдно. И чтобы не показать этого приятелю, он соврал:
— То есть вообще-то деньги у меня есть, но хранятся у дяди.
— Тогда проси у него шиллинг. Какой толк от денег, если их нельзя тратить?
— Время сейчас неподходящее, — ответил Чики.
— Время! Время не ждет! — Сэмюель повторил любимую английскую поговорку их школьного учителя. — Время! Через реку строят мост. Его построят быстро, и тогда парома не будет.
Чики сам слышал про мост, но слова Сэмюеля задели его за живое, и он помрачнел.
Через несколько дней школьные приятели снова завели разговор о реке. На этот раз они говорили об Асабе — городке на другом ее берегу.
— А знаешь, — начал Сэмюель, — как только ты сойдешь с парома в Асабе, то сразу очутишься в Западной Нигерии.
— Да ну?
Ребята сразу воодушевились. Ведь они все уже успели побывать по ту сторону.
— Да, да. И еще учти, — сказал один из них — его звали Эзекиел, — что от Асабы есть шоссе до Лагоса!
— О, Лагос! — воскликнул Сэмюель.
— Второй город после Лондона. Я, правда, не бывал в нем. Но Асаба — это уже почти Лагос, недаром ее называют «Лагосом бедных».
Ребята засмеялись. Они уже привыкли к тому, что Сэмюель любит подражать взрослым, особенно в разговоре, им это нравилось.
А мысль Чики была в это время уже далеко — в Западной Нигерии. Он любил необычные и красивые слова: Западная Нигерия, «Сон в летнюю ночь», остров Мэн…
Дядя у Чики оказался строгим и серьезным мужчиной. Он мало говорил, почти не смеялся — разве что когда пил пиво или пальмовое вино с соседом, мистером Нвана, или с кем-нибудь из своих немногочисленных приятелей. И ему очень не нравилось, когда Чики играл с товарищами у него в доме. Он называл это «пустой тратой времени» и считал, что детям школьного возраста больше пристало зубрить правила и решать задачки. Их сосед, мистер Нвана, был полностью с этим согласен и своих собственных детей держал в великой строгости.
А у Чики было свое мнение на этот счет. Оно совпадало как раз с другой любимой заграничной поговоркой их школьного учителя: «Мешай дело с бездельем — проживешь век с весельем!» Чики даже захотелось сказать о ней, и об их учителе, и о своем заветном желании дяде, но он все не решался. Но в один прекрасный день, это было субботнее утро, он наконец решился. Подошел к дяде сзади, тот брился, и прямо, без обиняков попросил у него шиллинг. Дядя как был с маленьким зеркальцем в левой руке и опасной бритвой в правой, так и обернулся к нему намыленной щекой.
— Для чего тебе понадобился шиллинг? — строго спросил он.
— Я хочу на пароме переправиться в Асабу, пока не построили мост! — с отчаянной решимостью выговорил Чики.
— Ты что, с ума спятил? — воскликнул дядя раздраженно. — Марш отсюда! Ну, что ты стоишь? Я считаю до трех: раз! два!..
Чики не стал ждать, пока он досчитает.
Целую неделю после этого он ходил с глазами, полными слез.
А вечером того злополучного дня дядя рассказал о просьбе племянника своему соседу, мистеру Нване. Тот от неожиданности опустил на стол стакан с вином. Ну и смеялся же он!
— Да что там Асаба — это же рукой подать! Махнул бы сразу в Лагос, а?
Дядя был не женат, поэтому всю домашнюю работу делал слуга Майкл: ходил на рынок, топил плиту, готовил еду, стирал белье и гладил его. Чики помогал ему мыть посуду после еды и изредка подметал пол. Они жили втроем в двух комнатах. Дядя занимал ту, в которой находились большие сундуки и чемоданы и еще кухонная посуда, которую каждый день после ужина ставили под его большую железную кровать. Во второй комнате стояли круглый стол, стулья, громкоговоритель на подставке в углу, этажерка и другие вещи помельче, которые можно было и не принимать в расчет. На стенах висели фотографии. В этой комнате спали Майкл и Чики. На ночь они отодвигали стол и стулья к одной стене и стелили на полу свои циновки. Чики поначалу не понравилось спать на полу, и он стал было тосковать по бамбуковой кровати в хижине матери, но потом привык. И еще ему не нравилось многое. Например, клопы. Время от времени Майкл опрыскивал керосином спальные циновки, но через два-три дня клопы появлялись снова. Еще его угнетало количество жильцов в доме. В десяти комнатах жило в общей сложности более пятидесяти человек — мужчин, женщин и детей, и эти незнакомые люди постоянно ссорились между собой. Из-за дров, из-за очереди на уборку двора, ванной и отхожих мест. А таких огромных мух, таких жирных синих мух, что изводили Чики в городе, в его родной деревне Умуофии он сроду не видел. Он чуть было вообще не разочаровался в городе из-за этих мух. Конечно же, не все было противно Чики в Онитше. По субботам Майкл ходил на рынок за провизией. Иногда он брал с собой и Чики, тот помогал ему нести домой полные сумки. Эти походы не были Чики в тягость. Пока Майкл торговался, он убегал к реке и смотрел, как она мирно несла свои воды в океан. Или с интересом наблюдал за рыбаками, которые на своих каное бесшумно сновали по глади воды. Или подглядывал за жизнью обитателей плавучих домов — баркасов с крышами из пальмовых листьев.
Но больше всего Чики любил смотреть на паромы. Они казались ему огромными. Он и представить себе не мог, что по воде можно пускать такие громадины. А школьный учитель говорил, что в Порт-Харкорте и Буруту есть корабли и побольше. Но Чики и речные паромы казались невероятно огромными. Чем больше он смотрел на них, тем больше ему хотелось попасть в Асабу.
Чики был так увлечен поисками денег для своего путешествия, что чуть было не влип в историю. И все благодаря Эзекиелу. Мять Эзекиела торговала тканями на онитшском рынке, и, видно, у них в доме деньги не переводились. Но она оказалась недальновидной матерью, потому что позволяла сыну делать все, что вздумается. Чего другого, а нужды он не знал. В доме было трое слуг, которые выполняли всю тяжелую домашнюю работу, и мать лишь изредка заставляла детей вымыть посуду или набрать воды у колонки, и то дочерей. Эзекиел дома ровным счетом ничего не делал и под конец превратился в лживого, бесчестного малого. Если ночью он тайком залезал в кастрюлю с супом за куском мяса или рыбы и к утру суп прокисал, мать наказывала слуг, а Эзекиел только мерзко усмехался.
Мало-помалу Эзекиел начал таскать у матери деньги. Вначале мелочь — на сласти или земляные орехи, а то и на пачку заграничного печенья или на банку консервированного мяса с булкой, которыми он охотно угощал на переменах друзей. Что и говорить, такой форсистый парень был популярен среди школьников. Его называли «молоток-парень» и считали великим человеком. Конечно, никто понятия не имел, откуда у него деньги.
И вот однажды Эзекиел совершил действительно из ряда вон выходящий проступок.
Он раздобыл адреса трех своих сверстников в Англии, которые хотели завести переписку с нигерийскими мальчиками и девочками. Всем троим он написал письма и попросил их прислать ему: одного — деньги, другого — фотоаппарат, третьего — пару ботинок. В последнее письмо он вложил даже вырезанную из бумаги мерку своей правой ступни. Взамен каждому пообещал леопардовую шкуру. Ясно, что в тот момент он и не думал о выполнении своего обещания, тем более, что ни леопарда, ни леопардовой шкуры в жизни не видел.
Через месяц на его имя пришел денежный перевод на сумму десять шиллингов от одного из английских мальчиков. И тогда многие одноклассники Эзекиела, в том числе и Чики, кинулись писать письма в Англию. Чики удалось добыть два адреса, однако послать по этим адресам письма он не успел, у него не было денег на почтовые марки. И его счастье, что не было.
Недели через две Эзекиела вызвал директор школы к себе в кабинет. Потом послал еще за пятью мальчиками, его одноклассниками. Примерно через час, когда кончились занятия, директор велел выстроиться всем на школьном дворе и суровым голосом сказал:
— Час назад я получил письмо от директора одной английской школы. — Он поднял вверх голубой конверт и показал его всем. — Боль и стыд оставило во мне это письмо… Я никогда не думал, что среди учеников моей школы есть жулики и проходимцы, волки в овечьей шкуре… — И дальше директор поведал всем, что натворил Эзекиел.
— …Подумайте о дурной репутации, которую мы создали нашей школе, — сказал директор, оборачиваясь к Эзекиелу и остальным пятерым, которые писали письма в Англию. — Подумайте о дурной репутации, которую вы создали Нигерии, нашей родине! — воскликнул он, и все ученики разом тяжело вздохнули. — Подумайте о школьниках Англии, которые отныне будут относиться к Нигерии как к стране воров и жуликов из-за этих шестерых проходимцев! — Некоторые школьники засмеялись, услышав незнакомое слово.
— Да, да. Проходимцы! — повторил директор. — Они опозорили нашу страну перед Европой. Ведь многие из вас собираются ехать туда учиться. Сами подумайте, как вас после этого встретят… Могу вам сказать как: едва вы сойдете на берег и скажете, что вы из Нигерии, — европейцы схватятся за свои карманы. Почему? Потому что будут предубеждены против вас как против воров и мошенников. Вам это будет о-ч-е-нь приятно, не правда ли?
— Неприятно, сэр! — хором ответила школа.
— Так благодарите вот этих шестерых оболтусов!..
Чики дрожал при мысли, что и он мог стоять сейчас перед всей школой, случись у него тогда шесть пенсов. Ему было жалко Эзекиела и остальных, а особенно своего дружка Смога.
А директор продолжал говорить. Он сказал, что Сэмюель получит самое легкое наказание, а Эзекиел — самое тяжелое. Ибо Сэмюель просил, Эзекиел же еще и обещал.
И после того как директор закончил говорить, произошло наказание преступников. Эзекиел получил двенадцать ударов, он кричал и долго плакал. Сэмюелю досталось шесть ударов, а остальным — по девять. А вечером мать Эзекиела пришла к директору школы и устроила ему скандал.
После этой истории у Чики слегка поубавилось желания переправляться через Нигер. Да он и не знал теперь, где достать шиллинг, если не просить у кого-нибудь. Оставалась одна надежда — может, найдется добрый человек и подарит ему этот шиллинг. Найдется ли? Вот в чем был вопрос. Он уже подумывал вообще выбросить из головы эту затею…
В последний день семестра ученики, как всегда, занимались уборкой школы и школьного участка. Мальчики косили траву на спортплощадках, а девочки мыли и убирали классные комнаты. Чики работал неподалеку от мангового дерева, увешанного спелыми плодами, которые было запрещено трогать. Вместе со всеми Чики распевал песенку старых арестантов и размахивал в такт серпом. Последний день семестра — радостный день; если б еще не забота о переводных баллах! Конечно, экзамены не переводные, но все-таки… Чики вдруг услышал, как директор окликнул кого-то: «Абрахам!» — и выпрямился, чтобы посмотреть в чем дело. И еще несколько мальчиков выпрямились и посмотрели в ту сторону… И на том попались! Директор собрал всех, кто прекратил работать, отозвавшись на имя «Абрахам», и послал их тащить пожитки школьного миссионера в близлежащую деревню Окикпе.
— Это вам в наказание за любопытство! — сказал он со смехом.
До Окикпе было шесть миль пути и мост через реку Нкаса. Перед тем как отправиться, выяснилось, что мост смыло во время недавних дождей, их довезут на грузовике до переправы, а оттуда две мили до Окикпе мальчики понесут вещи на себе. Поначалу ребята испугались, но шофер заверил их, что река в том месте мелкая. Все-таки страх не прошел, особенно у Чики: он не умел плавать.
Чики сидел в кузове и чувствовал себя приговоренным к смерти: мальчишки постарше стращали его всякими небылицами о людях, будто бы утонувших в этой реке во время переправы вброд.
Чики решил про себя, что, если вода будет выше пояса, он просто повернет обратно. Когда шофер снял багаж миссионера с машины, самый старший из ребят, по прозвищу Папаша, заявил, что поклажу нужно разделить всем поровну.
— Все мы учимся в одном классе, значит, все равны, — заявил он.
Но водитель оказался добрым человеком и дал Чики только одну небольшую корзинку.
Ребята сняли с себя одежду, завязали ее в узелки и вместе с грузом положили на голову. Папаша вошел в воду первым и осторожно побрел вперед. Навстречу им с противоположного берега тоже двигались люди. Ах, была не была! Чики зажмурился и полез в воду следом за Папашей. Старшие мальчики, которые пугали его, первыми сдрейфили и топтались на берегу… А Чики вода дошла уже до груди, но он не поворачивал назад, как задумал. В какой-то момент он оступился на скользком камне и чуть не упал, но сумел сохранить равновесие. А потом вода пошла на убыль. Самая опасная часть реки была пройдена! Чики был доволен собой. Он быстро добрался до берега и только тогда горделиво оглянулся — его одноклассники еще продолжали бороться с течением у другого берега.
Остальная часть путешествия прошла без приключений, но главное осталось у Чики в сердце — он обрел уверенность в себе.
В школу они вернулись к шести часам вечера. Двери уже были заперты, и они смело направились к директору домой, чтобы узнать результаты экзаменов. Чики и еще два мальчика сдали экзамены успешно, а Папаша и еще трое провалились. Как только Чики услышал об этом, он бросился бежать, он испугался, что Папаша с досады изобьет его.
Отбежав на безопасное расстояние, Чики замедлил шаг и прокричал Папаше стихи, которые недавно сочинил их учитель:
Как-то раз один тупица
Стал старательно учиться,
И, терзаем самомненьем,
Он глаза испортил чтеньем.
Съел пилюль штук сорок разом —
У него затмился разум,
Но в итоге этих бдений
Он по-прежнему последний! [8]
Стихи были сочинены наспех, после того как три ученика их школы чуть было не отправились на тот свет, наглотавшись «мозговых пилюль». Какой-то бессовестный торгаш предложил им эти пилюли, заверив, что они, мол, укрепляют память. Ребята попали в больницу. Оттуда «пилюльщиков» выписали только через пять дней, и доктор сказал, что они еще счастливо отделались — могли остаться ненормальными на всю жизнь. А на экзамене все трое так дрожали, что с позором провалились…
Чики уже свернул с гудронного шоссе и пошел не по улице, а напрямую, по песчаной тропинке, которая укорачивала путь к дому пятнадцать по Оду-стрит, где жили его дядя и он сам. Ему под ноги попался крепкий, незрелый апельсин, и он стал подфутболивать его и незаметно вообразил себя центральным нападающим в большом футбольном матче. Он обводил воображаемых противников, и болельщики восхищенно орали, когда их любимец делал наиболее ловкие финты. Он обвел одного, другого и стал считать до трех перед завершающим ударом: «Раз, два, три… Г-о-о-л!» — закричал он на всю округу и поднял победно обе руки кверху, как это делают в такой момент настоящие футболисты. И в ту же секунду что-то сверкнуло у него перед глазами среди поднятого ногой фонтанчика песка. Он нагнулся и поднял. У него пошли круги перед глазами. Он закрыл их и открыл снова. У него на ладони лежала шестипенсовая монета. Он оглянулся, ища глазами того, кто мог ее обронить. Не было такого. Ни сзади, ни спереди — никого. Он сжал ладонь в кулак и сунул кулак с монетой в карман. После этого храбро пошел дальше. Но через несколько шагов не выдержал и побежал вприпрыжку.
Никогда раньше у Чики не было столько денег. Самая большая сумма, какую только ему приходилось держать в руке, было три пенса. Случилось это еще в давние времена, на пасху, когда он вместе с ребятишками «зарабатывал музыкой» у себя в деревне. У них был маленький, но настоящий деревянный барабан, обтянутый звериной шкурой, и еще один ненастоящий — большая жестяная банка из-под печенья. Музыкальными инструментами считались еще несколько трещоток, а проще говоря, консервных банок, жестяных коробочек из-под сигарет, наполовину заполненных камешками; у кого не было совсем никаких инструментов, те хлопали. Они всей кучей ходили от дома к дому и исполняли разные песни и танцы. За это им платили: кто монетой, кто заграничным печеньем, кто просто едой. К вечеру они кончали свои концерты и делили все заработанное. Чики, как правило, доставался трехпенсовик, который он тратил на земляные орехи.
Но все это — в прошлом. Сейчас Чики был не тот, что раньше, и ему негоже было тратить деньги на какие-то земляные орехи. Шестипенсовик приближал исполнение желаний. И хотя шести пенсов для переправы через реку Нигер было маловато, нужен был целый шиллинг, но, как любил говорить их учитель, «из капель рождается океан». Размышляя над всем этим, Чики вспомнил притчу про маленькую птичку и большую реку, ее рассказывала в детстве подруга матери, торговавшая на рынке нюхательным табаком.
…Поссорились однажды между собой маленькая птичка и большая река. У реки было столько презрения, и не только к ней, маленькой птичке, но и ко всем птицам, которые летали над ней, что даже трудно себе представить…
— …И самая большая из вас не заслуживает моего внимания, — говорила река. — Ты же вообще для меня что песчинка. Ну сколько в тебе длины? А ты знаешь, какая я длинная? Во мне две тысячи шестьсот миль! От самых гор Фута Джаллон я бегу через пять стран. Сгинь с глаз моих, я не вижу тебя!
Но маленькая птичка в стремительном полете, коснулась глади большой реки, набрала из нее в клюв воды, проглотила эту воду и сказала реке:
— Какая бы большая ты ни была, а вот ты меньше на одну каплю. Ты сейчас меньше, чем была утром, а вечером я снова прилечу…
Про пять стран и про горы Фута Джаллон в притче ничего не было, это Чики прибавил сам, заворачивая шестипенсовик в бумагу и укладывая его в свою школьную сумку.
Прошла неделя, и он все думал, как бы шестипенсовик превратить в шиллинг. Самый известный способ — открыть торговое дело — был недоступен по самой незначительности суммы. И потом он был уверен, что дядя не позволит ему заниматься торговлей. Он решил посоветоваться со своим другом Смогом, потому что Сэмюель умел вести дела, как взрослый. Он даже думал, как взрослый, подперев рукой подбородок.
— Значит, ты хочешь из шести пенсов сделать один шиллинг? — переспросил он.
— Да.
— Тогда тебе нужно идти к удваивателю монет.
— А где он живет?
Это Сэмюель обещал узнать завтра.
И они уговорились идти на следующий день к удваивателю монет. А пока решили поболтаться по городу.
— Давай купим цесарочьих яиц и суйи, — предложил Смог, у которого в кармане было три пенса. — Если я куплю на три пенса суйи, а ты на три пенса яиц, то я смогу покушать твоих яиц, а ты — моей суйи.
— Так у меня же одна монета — для удваивания! — возразил Чики.
— Ты говоришь, как ребенок! У тебя останется еще три пенса. Ты из них сделаешь шесть пенсов, а потом из шести пенсов — шиллинг. Проще простого!
— Верно! — обрадовался Чики. — Я смогу удвоить даже шиллинг.
— Конечно.
— Но зачем сразу тратить по три пенса? — засомневался Чики. — Давай сначала истратим по одному пенни.
— Опять ты рассуждаешь, как дитя, — с насмешкой произнес Смог. — На одно пенни мы купим только одно яйцо, а за три пенса выторгуем четыре. Зачем покупать одно яйцо на двоих, когда мы можем съесть по целому? Это все равно что «жить у реки и умываться собственной слюной».
Чики уступил приятелю — против такого довода он ничего не мог сказать. Он купил четыре яйца и получил три пенса сдачи. Два яйца дал Смогу, а два положил в карман. Они пошли дальше — искать продавца суйи.
Чики почувствовал себя взрослым. Он никогда еще не тратил три пенса сразу и никогда еще не съедал целый прут суйи. Один-два кусочка с вертела, которыми угощали его Эзекиел или Смог, ему еще перепадали, но не целый прут! Сегодня он съест всю порцию мяса!
Смог хорошо знал город, и вскоре они разыскали торговца. Чики с интересом наблюдал, как тот нанизывал маленькие кусочки мяса на тонкий прут и вымачивал в соусе из пальмового масла, перца, земляных орехов и соли, как он втыкал прутья с мясом в землю вокруг открытого огня и медленно поджаривал.
Чики чуть не плясал от нетерпения. Он хотел тут же, у огня, начать есть, но Смог сказал, что нужно уйти в тень.
— Мы не должны походить на тех невоспитанных людей, которые едят на улице, — заявил он.
Чики стало стыдно, и он покорился. Они уселись на выступающих корнях старого мангового дерева и принялись за суйю, срывая зубами кусочек за кусочком каждый с своего прута.
Потом Смог предложил разыграть цесарочьи яйца на спор. Он постучал легонько каждым яйцом о передние зубы, чтобы определить, у каких яиц крепче скорлупа. Потом взял в правую руку одно, так что только острый кончик его высовывался между большим и указательным пальцами, и велел Чики стукнуть это яйцо острым концом любого другого.
— Если твое разобьется, то оба — мои, а если мое разобьется, то оба — твои, — сказал Смог.
Чики выиграл, а Смог обиделся… Пока Чики ел выигранные яйца, он поднялся, подобрал с земли перезрелый плод манго с дыркой посередине, поднес его к уху, улыбнулся и протянул его Чики.
— Там что-то звенит внутри. Послушай, — сказал он.
Чики осторожно взял плод, но держал на некотором расстоянии от лица.
— Манго разве кусается? — насмешливо сказал Смог. — Как есть яйца, так ты храбрый!
Чики повернул плод другой стороной и поднес к уху. Когда он это делал, дырка в манго оказалась закрытой ладонью, и его счастье. Не успел он приблизить манго к уху, как что-то больно ужалило его в ладонь, и он с криком швырнул манго на землю.
Смог смеялся, смеялся и смеялся.
— Деревенщина, — повторял он в перерывах между смехом. — Там оса сидела!
Ладонь Чики болела все сильнее и сильнее, он тер ее и чесал. Потом отвернулся от Смога и пошел домой, продолжая царапать ладонь ногтями. Тут Смог перестал смеяться, догнал его и попросил прощения. Чики обиделся и не хотел даже с ним разговаривать. Но Смог извинялся, извинялся и извинялся. И Чики его простил. Они снова стали друзьями. Боль от осиного укуса понемногу утихала. А перед тем как расстаться со Смогом, Чики честно поделился с ним оставшимися двумя яйцами.
На другой день Смогу нужно было навестить в больнице больную мать, поэтому Чики пришлось идти к удваивателю монет одному. Смог подробно объяснил дорогу.
Дом Чики нашел без труда по вывеске, заметной издали: «ПРОФЕССОР ЧАНДУС, знаменитый волшебник и специалист по лечебным травам. Заходите — не пожалеете!»
Хозяин дома оказался маленьким человечком в грязной фуфайке, которая когда-то была белой, и не по размеру широких и длинных шортах. Эти шорты из очень твердого материала, скорее всего из брезента, скрипели и похрустывали всякий раз, когда он двигался или садился.
— Что тебе?
— Я хотел попросить вас удвоить мою монету, — ответил Чики.
— Какую монету?
— Три пенса!
— Три… чего?
— Три пенса, — повторил Чики. — Это все, что у меня есть.
— Ха-ха-ха-ха. Он принес три пенса профессору Чандусу. Ха-ха-ха-ха…
— Это все, что у меня есть, — снова сказал Чики.
— Отлично! — воскликнул человечек. — Ты мне нравишься. Как тебя зовут?
— Чики.
— Гм, Чики. Да, ты мне нравишься. Чем занимается твой отец?
— Мой отец умер.
— Ах, ну да, конечно. Я и забыл, — как ни в чем не бывало сказал профессор.
Чики был поражен. Как он мог забыть то, чего не знал?
— Профессор Чандус не занимается удваиванием трехпенсовых монет, но он поможет тебе, — важно сказал человек. — Он даст тебе одну вещь, которая сделает тебя богачом… Смотри на меня!
Чики стал, не мигая, смотреть. Человечек вытащил из кармана шестидюймовый гвоздь и начал заталкивать его в свою ноздрю, пока гвоздь не исчез.
— Называй меня профессор Чандус, — сказал он.
— Профессор Чандус, — повторил Чики.
— Так меня все зовут. Это альфа и омега! Абракадабра! Подними эту бумагу!
Чики поднял с пола маленький грязный обрывок бумаги и подал ему.
— Теперь смотри внимательно, — сказал Чандус. Он сплющил бумажку между ладонями и пошептал что-то в сжатый кулак… Когда он разжал кулак, на ладони лежало круглое проволочное кольцо. Он отдал кольцо Чики. — Когда придешь домой, — сказал профессор Чандус, — опусти его в воду семь раз. Потом положи под подушку и ложись спокойно спать. Утром оно принесет тебе небывалое богатство.
Чики взял кольцо, поблагодарил профессора и собрался уходить.
— Э-э, погоди! Что ты подаришь духам?
— У меня ничего нет, кроме трех пенсов, — ответил Чики.
— Они согласны и на три пенса, — важно сказал Чандус.
Чики с неохотой отдал ему свой трехпенсовик.
Вернувшись домой, он сделал все, как велел Чандус. Опустил кольцо в воду семь раз и положил его на ночь под подушку. Ночью он дважды просыпался, боясь проспать утро. Наконец он разбудил Майкла. Майкл сердито проворчал, чтобы Чики не мешал ему спать. А когда утро и в самом деле наступило, Чики спал таким спокойным сном, что Майклу пришлось расталкивать его. Он встал недовольный, протер глаза и только тут вспомнил про кольцо. Он отшвырнул подушку в сторону: оно сиротливо лежало там, одинокое.
Все утро Чики чувствовал себя самым несчастным человеком на свете, почти ничего не ел за завтраком, не отвечал на вопросы обеспокоенного Майкла и ушел из дому с невеселыми думами.
Он пошел к Смогу: ведь как-никак тот послал его к волшебнику.
Смог завтракал. Чики посмотрел на аппетитную рыбу в соусе и проглотил слюну.
— Давай садись со мной, — сказал Смог с набитым ртом.
Чики вежливо отказался.
— Да чего там! Присоединяйся, — подбодрил его отец Смога, который уже поел и теперь развалился в шезлонге.
Чики вымыл руки и сел за стол. Он не хотел при отце Смога говорить о волшебнике и поэтому с трудом дождался конца завтрака.
Смог очень рассердился. Он хотел немедленно идти к обманщику и проучить его.
— А тебе самому он когда-нибудь удваивал монеты? — полюбопытствовал Чики.
— Нет. Если мне нужны деньги, я прошу их у мамы, так что просто случая не было.
Профессора Чандуса они застали за трапезой.
— Что вам угодно? — спросил ученый волшебник в великом раздражении.
— Я — Чики, который приходил к вам вчера.
— Нам это неинтересно! — сказал Чандус надменно.
— Но вы дали мне вот это кольцо… — Чики протянул Чандусу проволоку.
— Я — тебе? Ты, видно, с ума спятил?
— Это я послал его к вам, — вступил в разговор Смог. — И он отдал вам свои три пенса, чтобы их удвоить.
— Чудеса, да и только! — воскликнул Чандус. — Значит, вы вдвоем приходили и дали мне три пенса?
— Нет, приходил он один…
— А уходите вы оба! Нет, подумать только, до какой наглости доходят теперь даже эдакие сопляки! Приходить в дом почтенного человека и нести какую-то чушь! Не я ваш отец!.. — Чандус засеменил во внутренние комнаты, шаркая шлепанцами по твердому полу. Смог недолго думая выскочил из дома и бросился со всех ног. Чики — за ним.
В каникулы Смог взялся учить Чики кататься на велосипеде. Своего велосипеда у Смога не было, и он брал машину напрокат у механика, владельца велосипедной мастерской, снимавшего комнату у них в доме.
— Шесть пенсов в час, — сказал механик.
Конечно, Смог не сказал механику, что будет учить новичка…
Чики не доставал ногами педалей и приспособился ездить «по-обезьяньи» — стоя на педалях под рамой, с левой ее стороны.
Примерно через неделю он мог уже сносно катить по прямой. Он даже пробовал насвистывать. Смог радовался его успехам и подговаривал прокатиться по шоссе.
— На стадионе велосипедистом по станешь, — авторитетно говорил он.
Чики не рвался на шоссе, но, поколебавшись, согласился с приятелем.
К его собственному удивлению, все получалось очень здорово. Он был так доволен собой, что работал педалями в такт жизнерадостному мотивчику «Ник, Ник», который сам же и насвистывал. Он гордился собой и удивлялся, почему это люди считают, что ездить на велосипеде трудно? «Это проще, чем есть окру», — убеждал он себя, когда из боковой улицы на него выскочил автомобиль. Чики вильнул к обочине и врезался в электрический столб. Велосипед подпрыгнул от удара, а Чики отшвырнуло в канаву. Он вылез оттуда по уши в грязи, с ободранным локтем и разбитым коленом.
Раны оказались пустяковые, пострадал велосипед: переднее колесо погнуто, восьмерка на заднем, на обоих недоставало нескольких спиц.
Они пробовали его катить, но он не катился. Тогда они подняли его передним колесом кверху и покатили на одном заднем.
Механик сказал, что Чики должен заплатить за поломку.
— У меня нет денег, — пролепетал Чики.
— Пожалуйста, прости его. Откуда у него деньги? — подтвердил Смог.
Но механик был неумолим:
— Если у него нет денег, кто его просил садиться на мой велосипед? Пошли, покажешь, где ты живешь, — обернулся он к Чики. — Пусть родители платят.
Чики просил, оправдывался, умолял, но механик слышать ничего не хотел.
— Ты зря теряешь время. Идем, покажи, где живут твои родители, или я отведу тебя в полицию!
Чики поплелся к дому. Механик медленно ехал по обочине рядом. Они миновали одну улицу, вторую, третью…
— На какой улице ты живешь? — нетерпеливо спросил механик.
— Я не помню номер дома, но это вон там… — Чики показал вперед.
Они долго-долго кружили по улицам, пока вновь не оказались у дома, где жил Смог. Механик вконец вышел из себя. Он грозил «вышибить» из Чики мозги. Он был так зол, что не заметил переходившую дорогу женщину — она возвращалась с рынка с покупками — и толкнул ее своим велосипедом. Ее необъятных размеров корзина опрокинулась, и содержимое рассыпалось по мостовой. Она рванула платок с головы, туго обвязалась им — все это в одно мгновение — и приготовилась к бою. Ухватив механика за рубаху, она принялась выкрикивать ему в лицо оскорбления.
— …У меня в корзине было продуктов на двадцать фунтов. И ты вернешь их мне сейчас же! — потребовала она под конец своей возмущенной речи.
Стала собираться толпа. Люди поднимали с земли овощи, рыбу и складывали обратно в корзину. Томаты, немного вяленой рыбы и ямс — всего и продуктов-то. Но голос хозяйки все повышался и повышался. Она кричала и кричала о том, что ее семья останется теперь без обеда, не говоря уж о завтраке, и требовала с механика двадцать фунтов… В общей суматохе Чики мотнулся в сторону и помчался домой — быстрее, чем он делал это когда-либо раньше.
Чики не переставал думать о реке — правда, не с тем пылом, что раньше.
Однажды он нечаянно подглядел, как их сосед мистер Нвана пересчитывает, одну за другой, одну за другой, пачки фунтовых ассигнаций. Он не верил своим глазам: неужели на свете может быть столько денег?! И если у м-ра Нваны их так много, то почему он живет как нищий? У соседа были жена и пятеро детей, и все они ютились в одной комнатушке и ели одну кашу, а если жена этого Нваны, не дай бог, подавала к столу кусок рыбы, то м-р Нвана начинал рвать и метать. Случалось, что он даже бил ее. А дети ходили в школу чуть не в лохмотьях, из всех родителей м-р Нвана последним вносил плату за обучение. М-р Нвана ездил на старом, расхлябанном велосипеде. А когда узнавал, что полиция проверяет водительские права на улицах, то прятал свой велосипед-развалину на неделю или две, пока проверка не заканчивалась, потому что у него никогда не было документов на велосипед — ведь за них надо было платить. Соседи дали ему по этому случаю прозвище «Экономлю-время-хожу-пешком».
Чики так разволновали эти пачки денег, что он незаметно стал мечтать и надеяться, не придется ли ему один шиллинг от этого богатства. Когда на следующий вечер м-р Нвана возвращался домой из своего ларька на рынке, он вышел ему навстречу, вежливо поздоровался! «Добрый вечер, сэр!» — и помог вкатить в дом велосипед.
М-ру Нване, судя по выражению его лица, это очень пришлось по душе. Он ответил: «Добрый вечер, мой сын!» — и даже улыбнулся. Целую неделю потом Чики проделывал это ежевечерне, но м-р Нвана, похоже, и не подумывал воздавать ему.
Правда, однажды, отвечая на приветствие Чики, он опустил руку в карман. Но обомлевшему было Чики достались три земляных орешка. И все.
У м-ра Нвана голова была занята другим, Чики это понимал. Он даже не очень удивился, когда в другой раз в ответ на его «Доброе утро, сэр», тот ответил: «Пять фунтов».
Полное имя соседа было Питер Нвана. Его хорошо знали в городе. Каждое воскресенье утром он облачался в пышную агбаду и вел своих чад и домочадцев в ближайший христианский храм на богослужение, а каждый четверг посещал ускоренные курсы по изучению Библии.
Временами м-р Нвана вдруг исчезал и сутками не бывал дома. Говорили даже, что он состоит в каком-то тайном обществе, члены которого собираются по ночам.
В субботу дядя уехал в Умуофию и обещал вернуться только к понедельнику. Чики наспех позавтракал и, не сказав ничего Майклу, убежал к реке. После неудачи с деньгами и всех неприятностей он, казалось, и думать забыл о том, чтобы побывать на той стороне. Все, что ему оставалось, — это любоваться паромами.
На берегу Чики долго разглядывал скопление автомобилей, ожидающих переправы. Он заметил трех мальчишек с ведрами и тряпками, вертевшихся возле пыльных лимузинов. Чики присмотрелся. Мальчики мыли машины, закончив — протягивали руку, и владелец платил. «А я? — спросил себя Чики. — Как я раньше не подумал об этом?» Он сбегал домой, принес ведро, побольше тряпок. К его великой досаде, легковых машин на этом берегу уже не было: паром ушел, оставив на сходнях вереницу грузовиков. Надо было ждать. И он ждал. Постепенно, одна за другой, к парому стали подкатывать новые автомобили, и в Чики снова затеплилась надежда. Пока что машин было три, но все — малолитражки. Чики решил подождать, пока подъедет автомобиль побольше и подлиннее — с владельцем побогаче. Вскоре важно подъехал длиннющий лимузин. Чики сразу же подбежал.
Хозяин лимузина глядел важной персоной. Министр не министр, но Чики стушевался. Он стоял у дверцы, не зная, что сказать… И пока он мялся-колебался, подбежал один из трех парней:
— Можно, я вымою вашу машину, сэр?
Владелец лимузина не обратил на него внимания. Парень не унимался:
— Ога, ваш кар запылился. Я вымою его — блестеть будет!
Хозяин автомобиля удостоил его взглядом и кивнул. Парень заулыбался и приступил к работе. Чики кусал губы от злости… Тут подъехала машина поменьше, но тоже большая. Он уже не стал привередничать, подбежал к передней дверце и на правильном английском языке произнес:
— Разрешите мне вымыть ваш автомобиль, сэр? Он очень запылился, а вам ехать до Лагоса.
Мужчина улыбнулся:
— Валяй!
Чики наполнил ведро водой и взялся за дело.
Закончив, остановился в двух шагах от владельца и ждал, когда тот обратит на него внимание. Но тот был увлечен разговором со своим приятелем и не замечал Чики. «Я вымыл», — сказал Чики. Тот, не оборачиваясь, сказал: «Спасибо!» Чики стоял на месте, переминаясь с ноги на ногу. В конце концов мужчина бросил взгляд в его сторону и, как будто что-то вспомнив, сунул руку в карман пиджака. Сердце у Чики ушло в пятки. Хозяин машины вытащил пригоршню монет и, не глядя, отдал их ему.
— Благодарю вас, сэр, — сказал Чики и, отойдя в сторонку, стал считать монеты. Их набрался целый шиллинг. Он радостно крикнул еще раз в сторону машины: «Благодарю вас, сэр!» Но хозяин машины ничего не ответил, потому что опять оживленно разговаривал со своим спутником.
Мечта Чики сбылась — наконец он попадет на другой берег, в Асабу. Он прыгал от радости и пел: «Еще одну, еще одну форсируем речонку!» Это была одна из песенок, подхваченных еще в миссионерской школе в Умуофии.
Чики встал в очередь за билетом. У окошко кассы он отдал кассиру свой шиллинг и получил билет на паром и шесть пенсов сдачи. Сердце его билось все сильнее…
Паром пришлось ждать долго. Он ходил взад-вперед и насвистывал: «Ах, брось жену, оставь жену, не заводи девчонку: еще одну, еще одну форсируем речонку!..»
Наконец паром отчалил от противоположного берега и стал расти и расти и приближаться. Сердце у Чики стучало в груди молотом. Он присел на деревянную скамью у причала, но тут же вскочил снова. Он отвернулся от приближающегося парома в надежде, что, когда он взглянет на реку снова, паром станет намного ближе. Он закрыл глаза и считал до двухсот… Но ничего не помогало — время, как назло, точно замерло.
И вот паром подошел и на берег веревочкой потянулись пассажиры из Асабы. Следом двинулись автомобили.
Когда последний автомобиль из Асабы оставил паром, на него начали въезжать машины из Онитши. Дошла очередь и до лимузина, который мыл Чики. Лимузин тяжело и важно въехал на паром, совсем чистый и новенький. А в последней легковой автомашине вовсю орал приемник. Шофер был один, без хозяина, и наслаждался своей временной свободой. Он даже искал пассажиров до Лагоса и называл умеренную плату. Когда дали знак входить остальным, все кинулись наперегонки, и Чики впереди всех.
Заработали винты. Завыла сирена. Потом раздался звонок в машинном отделении, он протрещал, как огромный велосипедный звонок. Паром стал подаваться кормой назад. Когда он выбрался на открытое пространство, снова резко прозвенел звонок в машинном отделении и двигатель прибавил оборотов. Паром развернулся носом вперед и взял путь на Асабу.
Это было как во сне…
