ЧУДЕСА В ТЕМНОЙ КОМНАТЕ

«Никогда, никогда не гляди в зеркало во время похорон! Слышишь! Если ты взглянешь туда в тот момент, когда покойника опускают в землю, то увидишь, как душа его поднимается к небу, и тогда… Тогда сам ты умрешь ровно девять дней спустя!»

Моя старшая сестра поведала мне эту примету из самых лучших побуждений, и я с благодарностью и неукоснительно следую ее советам (что, наверное, и вы бы сделали на моем месте). Так что, пока я точно не уверюсь, что никого на белом свете не хоронят, к зеркалу меня силой не подтащишь. Зато когда я спокоен, то уж гляжусь в него сколько моей душе угодно: надо же до конца использовать такую редкую возможность!

Впрочем, мне кажется, что, бреясь в ванной комнате ровно в семь утра, я не очень рискую увидеть, как чья-то душа поднимается к небу.

Однажды я приболел конъюнктивитом и, плохо различая цифры на часах, побрился вместо семи в восемь. Заметив роковую ошибку, я с ужасом принялся считать дни. И вот на исходе восьмого дня меня свалила лихорадка. Дело дошло до больницы. Вы не представляете, насколько нелепо чувствуешь себя перед окружающими, когда знаешь, что завтра тебе конец, а ты, как говорится, ни сном ни духом… Просто хоть специально чем-нибудь заболевай. Вот я и заболел тифом. Да еще каким! Пришлось проваляться в постели больше месяца.

Почему же все-таки я не умер через девять дней после этой истории с конъюнктивитом? Может быть, нигде никого не хоронили? Не думаю. Восемь часов утра — идеальное время для похорон. Или, может быть, все-таки было не восемь, а семь часов? Даю голову на отсечение, что нет. Тогда каким образом я уцелел? Не потому же, в самом деле, что в больнице меня хорошо лечили?! Вернее будет сказать, что колдун, который должен был завладеть на девятый день моей душой, просто-напросто пожалел меня. Вот почему я жив, здоров и пишу. Только прошу вас, не думайте, что я тешу вас баснями. Впрочем, вы этого, конечно, не думаете и уважаете чужую веру. Вера в колдовские чары ничуть не хуже любой другой, если учесть, что люди способны верить во что угодно.

Несколько лет назад я имел счастье жить в соседстве с колдуном. Его звали Мбете, и у него было четыре глаза. Два из них выглядели обыкновенными человеческими глазами, а два других были скрыты и предназначались исключительно для тайного колдовского мира. Этими невидимыми глазами Мбете мог читать прошлое и будущее любого из нас.

Живя по соседству с Мбете, мы могли совершенно ничего не бояться. Он знал не только все, что с нами должно случиться, но и все, что надо было сделать, чтобы с нами этого не случилось. Моя тетя часто обращалась к нему, и постепенно он стал чем-то вроде нашего семейного врача. Я был этому очень рад, прекрасно понимая, что если бы не Мбете, то меня постоянно пичкали бы хиной и антибиотиками из страха перед болезнями, которых теперь не приходилось опасаться.

В таком взгляде на вещи, по-моему, нет ничего странного. Дед мой дожил до глубокой старости (чем очень гордилась вся наша родня) — когда он умер, ему было целых пятьдесят лет! И ни разу за всю жизнь он не проглотил ни одной таблетки; его тоже пользовал какой-то колдун вроде Мбете. Остается только пожалеть, что вещий старец не предупредил деда о приближающейся смерти, иначе дед, конечно, заплатил бы ему сколько надо за продление жизни и был бы спасен.

Когда дома у Мбете было нечего есть, он шел к моей тете и рассказывал ей, что видел во сне прошлой ночью. А видеть он мог, например, как поезд упал в пропасть, а пассажиры остались целы и невредимы. Разбившийся поезд с уцелевшими пассажирами, естественно, выглядел очень подозрительно и не предвещал ничего хорошего, тем более, что в его окне Мбете померещилась физиономия одного из членов нашей семьи, да еще как раз в тот роковой момент, когда злосчастный поезд сорвался, сходя с рельсов.

Тетя страшно пугалась. Она вовсе не хотела, чтобы ради уцелевших пассажиров с нами случилось какое-нибудь несчастье. Положительно, самый тщательный осмотр был необходим и мне, и моей двоюродной сестре Киди, и самой тете с ее приемной дочкой Миндой.

«Осмотри нас всех хорошенько, Мбете, — умоляла тетя, — прошу тебя, осмотри нас получше».

Мбете не заставлял себя уговаривать. Он кидался домой за своими колдовскими инструментами в полной и радостной уверенности, что без ужина он уже теперь не останется. Кому-кому, а ему дурные сны ничего плохого не предвещали!

Через несколько минут Мбете возвращался, таща с собой все необходимое: круглое зеркало, тщательно обернутое в белую материю, эмалированный тазик с водой (не простой водой, как уверял Мбете), красный перец, поваренную соль, большой белый камень и еще несколько предметов, которым трудно подобрать названия на французском языке. За Мбете его маленькая дочка несла деревянный стул — лишь сидя на нем, Мбете мог произвести нам «осмотр». Девочка ставила стул посреди комнаты и тут же бесшумно исчезала.

Окон в тетиной спальне не было, и круглый год в ней царил мрак. Мбете входил туда со свечкой и оставался какое-то время один. Потом он звал нас. Тетя заходила первая, мы тянулись гуськом за ней. Все было готово к сеансу: Мбете аккуратно раскладывал и расставлял принесенные им предметы. Он предлагал нам сесть. Мы рассаживались — кто на небольшой тетиной кровати, а кто прямо на прохладном земляном полу.

С этого момента нам строго воспрещалось говорить, одна тетя могла задавать вопросы. И она уж на них не скупилась, страшно обеспокоенная тем, как бы Мбете случайно не переврал что-нибудь в своем колдовском ритуале: ведь речь шла о спасении наших жизней! (Сколько он ни колдуй, ей все казалось мало.)

Рассадив нас, Мбете шел притворить дверь и произносил несколько слов, совершенно непонятных и адресованных злым духам, которые упорно не желали понять, что в тетиной комнате делать им совершенно нечего. Выставив упрямцев, Мбете подходил к нам. Он молча сверлил нас взглядом, и мы понимали, что он вселяет в нас какую-то таинственную силу. Теперь после предварительной подготовки можно было приступать к самому главному.

Из белого мешочка колдун сыпал на пол тонкий песок так, чтобы струйка образовала круг. В середину этого круга он ставил эмалированный тазик с водой (не из-под крана!).

«Аш… Аш… Аш…», — шипел Мбете, трижды скрестив руки над тазиком, а потом, опустившись перед ним на колени, обращался с молитвой непосредственно к своему духу-покровителю…

Надо сказать, что и в обычной жизни Мбете был существом двуликим. Как-то в один прекрасный день он, увлеченный примером многих своих соотечественников, решил перейти в христианскую веру. Ведь если ты крещен, в глазах белых ты уже не заблудшая овца и вполне достоин царствия небесного, а следовательно, уважительного отношения и здесь, на земле. Но когда Мбете обратился к священнику с просьбой окрестить его, тот заявил, что крестить человека, связанного с нечистой силой, невозможно и если Мбете действительно хочет приобщиться к царствию небесному, то он должен раз и навсегда отказаться от колдовства. Долго не думая, Мбете согласился. Пастор горячо поздравил его, и с этого дня бывший колдун стал посещать уроки катехизиса вместе с толпой мальчишек, которые годились ему во внуки. Вскоре Мбете принял крещение и очистил свою душу от скверны, в том числе и от колдовства.

Но дьявол не дремал. Как известно, он изобрел голод, именно чтобы досаждать честным богобоязненным людям. Напустил он его и на Мбете. А ведь единственным ремеслом, известным Мбете, было колдовство. Чем же было заняться? Искать работу? Просить милостыню? Положение осложнялось еще одним обстоятельством. Если верить рассказам покойного деда Мбете, то бывший колдун происходил по прямой линии от тех древних людей, которые первыми увидели на своей земле белых или, как их тогда называли, красноухих пришельцев. И при таком происхождении прикажете бегать искать поденную работу или клянчить милостыню? Потому-то Мбете, когда ему уже совсем подвело живот, и решил взять назад обещание, которое дал священнику. Нет, слишком недальновидно с его стороны было посылать дьявола ко всем чертям!

…Итак, мы сидим со свечой в закрытой комнате, а Мбете шипит и трижды скрещивает руки над тазиком с водой (не из-под крана!). Потом он выкрикивает несколько непонятных слов, очевидно ругательства в адрес людей, желающих нам зла, берет белый камень и погружает его в воду очень осторожно, так, чтобы расходящиеся по воде круги можно было пересчитать. Он считает их: раз, два, три… девять! Тут он дует на свечу, и мы оказываемся в полной темноте (это средь бела дня!). Проходит минута, другая. Тишина.

Потом Мбете испускает что-то вроде рычания, странно похожего на храп. Неужели он преспокойно заснул, позабыв о нас?! Да нет, невозможно. Если о нас он, допустим, мог забыть, то об ужине — вряд ли!

Тем временем мы привыкали к темноте и постепенно начинали различать силуэт Мбете. Я совершенно не сердился на него за то, что он погасил свечку: в конце концов, она его собственность, да и вообще колдовать полагается в темноте.

Тем временем Мбете освобождал зеркало от белой материи и принимался в него глядеть. Правда, в такой темноте разглядеть там можно было немного, но я знал, что это не просто зеркало, а окно в таинственный мир, через которое Мбете видел наше будущее.

«Вижу толстяка, — объявлял он, — этот толстяк живет рядом с вами и терпеть вас не может. Он разжигает костер большой-большой и собирается на нем что-то сжечь…»

«Не что-то, а кого-то!..» — взвизгивала тетя. Она догадалась, о каком толстяке идет речь. Его звали Елимби. Он жил в нашем квартале, его дом был метрах в двухстах от нашего. По общему признанию, у Елимби не только дурной глаз, но и злое сердце. Если в нашем квартале случалось убийство, подозрение сразу же падало на него.

Когда я встречал Елимби на улице, меня охватывал страх, а он, как нарочно, всякий раз норовил со мной заговорить, да еще самым ласковым и мягким голосом. Представьте только, человек, который по самым точным сведениям продал черту души своей матери, отца, трех братьев и сестры, вдруг начинает с вами любезничать. Зачем это ему надо? Да разумеется, чтобы продать черту и вашу душу, если резервы родственников будут израсходованы.

Вызывал подозрение и толстый живот Елимби. Говорили, что он так раздулся из-за множества проглоченных Елимби талисманов. В общем, я никому не пожелал бы такого соседа.

Конечно же, стоило Мбете увидеть в магическом зеркале толстяка, мы сразу поняли, что это Елимби. Хуже всего был большой костер, на котором Елимби собирался что-то жечь. Нетрудно было представить состояние моей тети!

«Наверное, он хочет сжечь кого-нибудь из нас!» — стонала она.

«Подожди, Наки, подожди, — бормочет Мбете, — дай мне хорошенько разглядеть, в чем там дело… Подожди… Вот толстяк вошел в дом… Сейчас он вытащит оттуда свою добычу… Не беспокойся, если он и в самом деле захочет сжечь кого-нибудь из вас, не так-то просто ему будет это сделать…»

Едва различая друг друга в темной комнате, мы сидели и ждали, замирая от страха. Меня трясло как в лихорадке: я ни секунды не сомневался, что из всей нашей семьи Елимби выберет для костра именно меня. Иначе быть не могло, недаром же последнее время он так часто встречался мне на улице!

«…Однако он не слишком торопится выходить из дома с добычей. В чем же дело? Ага, выходит наконец! — кричит Мбете. — Но что я вижу… он борется с кем-то! До чего же он силен, этот колдун… Так и мешает мне смотреть, так и мешает! Скорей, скорей, Наки, дай мне кусок белой материи, я протру зеркало: может, лучше будет видно… Только сама-то держись подальше, как бы чего не вышло!»

Тетя передает Мбете тряпку и отскакивает назад. Она совсем растерялась. Ее страх перерастает в ужас.

Мбете протирает зеркало и испускает дикий вопль:

«О-о-о-о-о! Наконец-то разглядел… Да что же это такое, Наки? Чем ты ему так насолила?»

«Как?! Значит, он хочет сжечь… меня?» — вопит тетя.

«Тебя, тебя, это уж точно. Он уже потащил тебя к костру…»

«Детки мои, — стонет тетя, — что же теперь со мной будет? На кого я вас оставлю?»

«Ма-а-а», — хнычет маленькая Минда.

Мы вторим ей дружным хором. Да и как не плакать, зная, что злой колдун хочет сжечь тетю на костре. Ведь даже если он не сделает этого, все равно — мы хорошо знаем — ровно через девять дней тетя должна будет умереть. Теперь только один Мбете может ей помочь.

«Нет, Наки, не отдам я тебя этому мерзавцу! Не могу отдать! Ты хорошая, добрая женщина, не заслужила ты такой смерти… Придется мне тебя защищать… Потерпи немного, сейчас я все приготовлю…»

А мы по-прежнему ревем. Ревом дружным хором.

Мбете рывком кидается к двери с явным намерением открыть… ах нет! чтобы закрыть ее еще плотнее. (Конечно, главное не пускать в комнату злых духов!) Вернувшись к нам, он быстро вытаскивает из мешочка травы и поджигает их. Пламя вспыхивает, ослепляет нас и гаснет. Теперь комната кажется еще темнее, и в ней сильно пахнет горелой травой.

Я изо всех сил таращу глаза, чтобы рассмотреть, как Мбете спасает тетю. А он взял табачный лист, свернул из него громадную сигару и закурил. Потом опять стал смотреть в зеркало. Что он там может видеть, кроме своей физиономии, освещенной огоньком сигары? Увы, на большее у меня не хватает воображения! Между тем Мбете свободной рукой вычерчивает в воздухе какой-то рисунок: не то занавес, не то стену. Позднее он дал нам следующее объяснение: в магическом зеркале он видел, как Елимби снова скрылся в хижине, оставив свою жертву у костра. Тогда Мбете, пользуясь отсутствием злого колдуна, решил отгородить от него жертву глухой стеной. Эту стену он и рисовал в воздухе.

Сообразительность Мбете в какой-то мере нас успокаивает. Однако наивно думать, что такого могучего колдуна, как Елимби, можно одолеть с первого раза, и мы это понимаем.

«Ой, он возвращается, — снова вопит Мбете, — горе мне, горе! Он силится опрокинуть стену! Ну погоди же, сейчас я тебе покажу… Сейчас я тебе такое устрою… Заплачешь, да поздно будет… Только вот горе… Один-то я не справлюсь… Наки, ты должна мне помочь!»

«Что я должна делать, Мбете?» — лепечет тетя.

«Для начала дай мне… Ой-ой-ой, как бы он меня не увидел! Негодяй! Того и гляди повалит стену… Вот-вот повалит!»

«Не оставляй меня, Мбете! Не оставляй! Я сделаю все, что надо!» — стонет тетя.

«Что ты, как я могу тебя оставить? Быстро неси пятьдесят франков и сунь их под тазик с водой! Вот так. А теперь обрызгай водой лицо. И вы тоже, ребятки, ополосните-ка мордашки. Подвигайтесь поближе!» (Поближе к Мбете или к бумажке в пятьдесят франков?)

Мы покорно пододвигаемся и «ополаскиваем мордашки», а Мбете по-прежнему рисует в воздухе и глядит в зеркало.

«Все пропало, он увидел меня! — вдруг кричит Мбете. — Так узнайте же его имя!.. Это…»

«Елимби!» — стонет тетя.

«Теперь мне остается одно: запугать его. Только так я смогу освободить тебя, Наки! Слушай, быстро неси еще пятьдесят франков и клади их под таз. Скорее, скорее, а то будет поздно! Все зависит от тебя!»

Тетя засовывает пятьдесят франков под тазик и обрызгивает водой лицо. Мы снова пододвигаемся и снова «ополаскиваем мордашки».

(Пятьдесят да пятьдесят — сто?..)

Но борьба со злобным Елимби далеко не закончена.

«Оставь эту женщину, Елимби! Добром прошу, оставь! — вопит наш спаситель. — Что она тебе сделала? Лучше ее на свете не найти, а ты хочешь продать ее душу черту?!»

Время от времени Мбете замолкает, чтобы выслушать ответы злобного Елимби, которые тот дает ему из зеркала. Так они препираются долго. Наконец оба могучих волшебника сходятся на том, что тете будет дарована жизнь в обмен на триста пятьдесят франков. Вышеозначенную сумму подсовывают под тазик с водой (не из-под крана!), и мир заключен. Мбете торжественно объявляет о тетином спасении. Тетя облегченно переводит дух. Мы тоже.

Но это не все. Опасность, оказывается, миновала тетю лишь временно и для того, чтобы мы спокойно могли просуществовать месяц-другой, а Мбете успел изготовить колдовское снадобье. А для этого снадобья в свою очередь необходим белый петух с правой лапой, обернутой в стофранковый билет. Через три дня петух должен быть в распоряжении Мбете.

Теперь, кажется, все.

Мбете собирает свое имущество (в том числе и семь бумажек по пятьдесят франков каждая) и уходит домой. А мы снова встречаем нашего милого, на целых два часа потерянного друга — солнце.

Так что если я до сих пор жив и здоров, то, конечно, только благодаря заботам Мбете.

 

ДЕД-МОРОЗ ДЛЯ ФАНТЫ

«Ну да, урожай в этом году собрали хороший и кофе тоже продали по хорошей цене… А я разве спорю? Так что же, взять теперь эти деньги да и выкинуть их в окошко? Подарки… Новогодние подарки… Надо же такое придумать! Когда я был мальчишкой, мне никто ничего к Новому году не дарил, и кривобоким я от этого не вырос, как видишь! Да и сейчас мне никто их не дарит, и живу, ничего! Новогодние подарки… Погоди, вот узнаю, кто это вбил тебе в голову!»

В сущности, мой отец — или папаша Бомба, как все его звали у нас, — был, конечно, прав. Даже и при хорошем урожае совсем не обязательно выбрасывать деньги в окно, тем более если никаких окон, как у нас в доме, вообще нет. Так же естественно выглядело его желание узнать поближе тех людей, которые «вбили» мне в голову новогодние подарки. Уж таков был папаша Бомба; если моя затея приходилась ему не по вкусу, то двумя-тремя самыми простыми словами он умел загнать меня в тупик.

Жители нашей деревушки вообще были существа странные: они ухитрялись спокойно обходиться без новогодних подарков, даже осознав, что это такое. Мой отец, например, и не подумал огорчиться, узнав, какой дозы новогоднего счастья был лишен все свои пятьдесят лет. Драматизм ситуации остался ему совершенно непонятен. Мало того, он, кажется, собирался довести число утраченных порций счастья до шестидесяти.

Правда, у отца было пять жен и четырнадцать детей, но могло ли это хотя бы в какой-то мере компенсировать отсутствие новогодних подарков? Количество моих братьев и сестер всегда меня беспокоило. Нет, я не задумывался над тем, что, умри завтра папаша Бомба, мне, как старшему в семье, придется кормить всю эту ораву. Меня смущало другое: ведь от своих пяти жен папаша Бомба по всем правилам логики и арифметики (я учился в школе и знал) должен был бы иметь не четырнадцать детей, а пятнадцать! Увы, видно, три года школы, заменившие мне курс среднего и высшего образования, так и не научили меня делить четырнадцать на пять. Зато я приобщился к истинной цивилизации, обогатив свой ум новейшей концепцией, совершенно недоступной ни одному из жителей нашей деревушки. Так, двадцати лет отроду я узнал, что на свете существует некий дед-мороз; двадцать четвертого декабря он вылезает из печи или камина и засовывает подарки в башмаки послушных детей. Земля в это время покрыта белым снегом, и шуба у деда-мороза тоже белая. Сделать вывод относительно цвета самого деда-мороза не представляло труда: конечно, как и все в той далекой стране, он был белый-белый.

Ситуация значительно осложнилась, когда мне пришло на ум заманить деда-мороза в нашу деревушку.

Однако никакие трудности не могли меня смутить: пользуясь репутацией самого ученого из местной молодежи, я горел желанием продемонстрировать свои знания (недаром же я учился в лучшей школе округа!) не только перед отцом, но и перед соседями.

Прежде всего нужно было тщательно продумать все детали адаптации деда-мороза для местных условий: за отсутствием снега и каминов ни о каком спуске по трубе, разумеется, и речи не могло идти. Тут мне и пришла мысль возложить функции деда-мороза на папашу Бомба. Это, собственно, предыстория нашего разговора о новогодних подарках.

Теперь, вспоминая об этом разговоре, я прекрасно понимаю, как дорожила наша многочисленная семья выручкой от продажи кофе: надо было просуществовать на нее не только до Нового года (что там Новый год!), но до следующего урожая. Сейчас-то я хорошо понимаю, но раньше ни о чем подобном я не задумывался. Меня заботило одно: применить на практике знания, которые стоили мне несколько лет прилежной учебы и которыми не обладал ни один из моих сверстников. Я решил ни за что не сдаваться.

«Ты должен сделать нам подарки, папа, — упирался я, — в школе мне говорили, что ты обязан делать нам всем подарки к Новому году!»

«Ах вот, значит, чему тебя учили в школе… неплохо! А не говорили тебе там случайно, что о завтрашнем дне тоже надо подумать?»

Как будто о нем нельзя думать без денег?! Отец явно что-то путал. (Он продолжает путать и до сих пор.)

«Послушай, папа, ну если уж ты нам всем дарить не хочешь, то подари хоть маленькой Фанте. Ей так хочется куклу, ты же знаешь!»

Добрый, злой ли гений подсказал мне эту мысль, но я попал в точку: моя младшая сестренка Фанта была слабостью папаши Бомба. Он в ней души не чаял и ради нее был готов на что угодно. Временами мне даже становилось непонятно, зачем он обзавелся оравой всех остальных детей.

Как только я заговорил о Фанте, лицо папаши Бомба прояснилось, и он снова стал спокойным и ласковым, как обычно.

«Знаешь, мой мальчик, — заговорил он примирительно, — в прежние времена мы ни о чем таком не слыхали, но если уж ты так настаиваешь, ладно, купим для маленькой Фанты куклу».

Нельзя оказать, чтобы он вконец сдался, однако, учитывая его нрав, эту уступку можно было считать победой.

Мы тут же назначили день для поездки в город. Папаша Бомба решил, что Фанта также поедет с нами и сама подскажет деду-морозу, какую куклу ей лучше подарить.

Но вот долгожданный день наступил, и мы трясемся (да здравствует автостоп!) на платформе грузовика из тех, что возят стройматериалы. Таких грузовиков на наших дорогах было сколько угодно, и водители их обожали. Не за то, что их можно было вести на любой скорости по самым рискованным дорогам. Технические качества мало трогали наших шоферов, далеко не каждый мог при необходимости хотя бы заменить свечу зажигания. Нет, самой ценной частью грузовика им представлялась широкая открытая платформа: на нее можно было сажать «голосующих» пешеходов, когда машина шла порожняком. Да, тут, на дороге, воистину процветало то знаменитое радушие, которым так славятся мои соплеменники, — по первому знаку пешехода машина останавливалась на любом повороте, в любое время дня и ночи и при любом количестве уже набравшихся в кузов людей. Один мой знакомый как-то раз заметил, что покажи, мол, этим грабителям-водителям монету — вот и весь автостоп. По-моему, это клевета и подкапывание под основы национальной цивилизации, чьим мощным столпом, как знает всякий, является радушие.

В тот день, о котором я вам рассказываю, я был сердит на шофера вовсе не за то, что он потребовал с нас плату за проезд да еще торговался. Куда неприятней мне показалось его мнение относительно вместимости кузова: он набил нас туда столько, что шевельнуться было невозможно. И все-таки, слава богу, кузов открытый, хоть дышать было чем. Хотя какой там воздух на дороге — одна красная пыль. Словом, когда мы прибыли на место, вид у нас был помятый. Одна маленькая Фанта не унывала: в город мы уже приехали и скоро ей купят куклу — вот главное, остальное — пустяки.

Город в эти предновогодние дни имел праздничный вид, и только тишина резала слух — но слышно было тамтамов (как известно, тамтамов на праздники, а следовательно и на Новый год, высшая цивилизация не допускает). По улицам сновали люди, черные и белые (тоже цивилизованные высшего класса), но равно верившие в то, что каждый год снова и снова рождается некий спаситель, и скромно внушали своим детям надежду на деда-мороза, который в ознаменование великого дня рождества своего дарит послушным малюткам подарки.

Да, в городе дети черных «цивилизованных» родителей еще лет двадцать назад крепко поверили в доброго деда-мороза, способного подарить все, что душе угодно, например, электрическую железную дорогу (один продавец знает, как ее заводить!), или розовую куклу с длинными золотистыми волосами, или тамбур-мажора на пружинке, или боевой танк, нахально палящий вам в лицо из всех своих орудий, или белого лебедя, или швейцарский домик, покрытый снегом, — словом, всякие хитрые вещи, изобретенные в странах умеренного климата, чтобы осчастливить тропических малышей.

Мы пересекаем улицу и входим в самый большой магазин города. Что за зрелище!.. Особенно для маленькой Фанты, которая за восемь лет своей жизни была в городе не больше двух раз. Чтобы протолкаться к отделу игрушек, приходится пустить в ход локти. Но что за сказочный отдел! Глаза у Фанты загораются. Просто не верится, что существует на свете такая красота! Сколько тут всего, не знаешь, в какую сторону глядеть. Да, одной игрушкой, пожалуй, не обойтись… «Зачем мы взяли ее с собой, — думает папаша Бомба, — теперь она будет требовать, чтобы ей купили весь магазин».

Но Фанта проявляет удивительное благоразумие: среди всех игрушек, которые показывает ей продавец, она выбирает лишь одну: красивую маленькую куклу с коричнево-шоколадным личиком и вьющимися волосами.

«Это Биби, — говорит Фанта, — я ее сначала выкупаю, а потом причешу».

Но папаша Бомба не слышит. Позабыв все свои страхи, он не отрывает восхищенных глаз от маленьких охотничьих ружей, подвешенных на нейлоновых ниточках. Да, если бы они были не игрушечные, а настоящие, с какой радостью он поверил бы в необходимость новогодних подарков.

Тут я замечаю, что Фанта уже отвлеклась от игрушек и пристально смотрит куда-то за прилавок. Там, в витрине, обращенной на улицу, я вижу… двух великолепных дедов-морозов: белого в красной одежде и с серой бородой и черного с серой же бородой, но в белой одежде. (Блестящий пример мирного сосуществования двух рас, одаряющих равными дозами счастья любого зеваку, который замедлит шаг перед витриной.)

Сколько логики заключалось в «разноцветности» этих дедов-морозов! Действительно, с какой стати я решил, что они бывают только белые? Однако до конца точного представления об окружающем мире витрина все-таки не давала — коллекцию благодетелей рода человеческого надо было бы пополнить дедом-морозом желтым в зеленой одежде и с серой бородой и дедом-морозом по-индейски красным. Этого последнего я одел бы во все черное, но борода, конечно, у него осталась бы серой. Я много путешествовал по свету и из всех путешествий вынес одно неколебимое убеждение: ничто так не роднит людей из разных стран, как седеющая борода.

«Смотри, вот те самые деды-морозы, которые на Новый год делают подарки послушным детям», — сказал я Фанте.

Между тем папаша Бомба притих и, видимо, о чем-то размышлял.

«Послушай-ка, — заговорил он вдруг, — а который из этих двух приносит подарки детям черных?»

«Конечно тот, который сам черный, — отвечал я, слегка запинаясь, — а белый — для детей белых».

Наш разговор прервал продавец, спросив, будем ли мы в конце концов покупать куклу, выбранную девочкой. Папаша Бомба покряхтел, но уплатил все сполна, и Фанта тут же стала мамой Биби.

Мы уже пересекли улицу и шли, оглядываясь по сторонам в поисках какого-нибудь транспорта, на котором можно было бы добраться до деревни, как вдруг папаша Бомба резко затормозил.

«Надо бы все-таки узнать, сколько стоит черный дед-мороз. Вернусь спрошу», — пробормотал он.

«Это зачем?» — удивился я.

«Зачем, зачем… да чтобы купить его, черт побери!»

«Купить!.. Для чего? Что ты будешь с ним делать?!»

«Ох и туго же ты соображаешь, сынок! Сам же говорил, что он приносит подарки детям, а соседские-то ребятишки сидят без подарков! Если мы в деревне заведем своего деда-мороза, так нам не будет никаких хлопот: пусть он об этих подарках и позаботится!»

Услышь мою предновогоднюю молитву, о господи! Пусть родители других детей хоть раз в году смогут рассуждать так же здраво, как папаша Бомба!