СКАМЕЙКА
Чарли жадно вслушивался, стараясь вникнуть в слова оратора. Он не понимал всего, но что-то в глубине сознания подсказывало ему: это великие слова. Ему слышалась в них какая-то правда, что бы они ни означали.
— Мы неотъемлемая часть сложного целого… Часть общества, в котором большинство обрекает человека на положение раба только потому, что он имел несчастье родиться с черной кожей. Это общество удерживается на своем шатком фундаменте только за счет эксплуатации многочисленного черного пролетариата.
Оратор на минуту умолк и отпил из стакана. Жаркое октябрьское солнце нещадно жгло собравшихся людей. В раскаленном небе над Столовой горой ни облачка. Деревья на площади Гранд Парад давали мало тени. Носовой платок Чарли насквозь промок от пота, едва он сунул его за ворот рубашки. Чарли оглянулся. Море лиц окружало его — черные, коричневые, несколько белых, кое-где пятнами выделялись красные фески малайцев. Возле автомобиля два сыщика торопливо стенографировали речи. Оратор на помосте продолжал:
— Мы должны требовать отмены любого законодательства, которое преднамеренно низводит человека до положения низшего существа. Мы оспариваем право тех, кто проводит такое разделение, основываясь лишь на цвете кожи. У ваших детей отнимают права, которые принадлежат каждому от рождения. Их лишают равенства в общественной жизни, в экономике, в образовании.
Чарли чувствовал, как что-то в нем всколыхнулось. Проснулись мысли, которым он никогда раньше не давал воли. Человек на помосте проповедовал новую религию. Эта религия утверждала, что у Чарли есть какие-то права, эти права должны быть и у его детей. Какие же? Право жить, как белый человек? Жить, как старик Латеган? Новые мысли взрывались в голове Чарли, подобно бомбе. Поток чувств, к которым он раньше не осмеливался прислушиваться, обуревал его. Вот он сидит в ресторане наравне с белыми… Вот Нелли и он идут в кинотеатр, им подают чай, а у дверей стоят билетеры в ливреях… Его дети приходят в школу в фуражках с околышем, их встречают учителя в мантиях.
Этот новый мир пугал Чарли, но и соблазнял его. А что сказал бы обо всем этом Оу Клаас? Оу Клаас, который всегда говорил, что бог создал отдельно белого человека и отдельно черного, что белый человек — это баас, господин, а остальные — слуги. Но новые речи больше притягивали Чарли, чем поучения дяди.
Он напряженно думал, хмуря брови. На помосте толпились ораторы. Белые сменяли черных, черные — белых. И все они вели себя непринужденно. Словно не разного цвета была у них кожа. Вот белая женщина в голубом платье предложила сигарету Нксели, который из профсоюза. Чарли тоже захотелось курить, он вытащил из кармана смятую пачку дешевых сигарет. Там, дома, старик Латеган пришел бы в ярость, если бы Нксели вдруг осмелился угостить его дочь сигаретой. Потом Чарли на мгновение представил себе, как дядя Оу Клаас предлагает закурить Аннете Латеган. Это было настолько нелепо, что Чарли даже рассмеялся. Несколько человек из толпы удивленно оглянулись на него. Чарли смутился, закурил; право же, в голове у него не умещается подобная картина… Да у Аннеты и нет такого красивого платья, как у женщины на помосте. На белой леди голубое узкое платье с короткими рукавами и белыми манжетами.
Если все, что говорил оратор, справедливо, то выходит, что Чарли такой же человек, как и все другие. Он хотел было сказать себе, «как и белые», но спохватился. Однако новый оратор тоже говорит об этом. А почему бы и не согласиться с ним? Чарли вспомнил, что однажды в газете он видел фотографии людей, которые не подчинились законам, ибо они считали их несправедливыми. Он сказал тогда об этом Оу Клаасу, тот пожал плечами. Люди на фотографии улыбались, когда их вели в тюрьму. Это казалось странным, сбивало с толку.
Чарли продолжал внимательно слушать. Оратор говорил убедительно, заботливо подбирая слова.
«О, это великий человек! — подумал Чарли. — Он выше, чем старик Латеган или даже священник Домини, а ведь Домини — белый!»
Теперь говорила леди в голубом. Белая леди в голубом платье с красивыми белыми манжетами. Она сказала, что не надо выполнять законы, в которых утверждается, что один человек ниже другого.
— Садитесь на любое место в поезде! — воскликнула она. — Идите в любой ресторан.
Белые полицейские сыщики торопливо делали заметки в своих блокнотах. Но она-то почему так говорит? Ведь она белая! Она может ходить в лучшие кинотеатры, отдыхать на самых дорогих пляжах, жить в прекрасном доме. Она куда красивее Аннеты Латеган, ее волосы так и переливаются на солнце… Чарли предостерегали еще до отъезда из Бьетесвлея, что в Кейптауне порядки другие. И действительно, в Шестом районе он видел цветных головорезов. Он знавал таких и дома и понимал, чего от них можно ждать. Не удивила его и Ганновер-стрит, и вообще все было не так уж страшно, как ему предсказывали.
Но никто, даже Оу Клаас, но предупредил его о том, что он увидит и услышит здесь, у помоста. Это было нечто новое, заставлявшее человека задуматься. Леди сказала, что надо просто не подчиняться законам… Страшное решение начало созревать в голове Чарли. Настолько страшное, что вначале он отбросил его и даже мысленно высмеял себя. Но оратор продолжал говорить, и Чарли все больше и больше утверждался в своем решении, Да, он откажется выполнять законы. Он, Чарли, не будет замечать их. Вот уж удивятся и старик Латеган, и Оу Клаас, и Аннета, и Нелли! С горячностью новообращенного он решил, что будет поступать так, если даже это приведет его в тюрьму. Он будет улыбаться, как те люди на фотографии в газете!
Митинг заканчивался, и Чарли стал пробираться сквозь толпу. Слова ораторов не выходили у него из головы. Это были страшные, непривычные слова, но он уже видел в них большой смысл. Да, такое никогда не случится в Бьетесвлее. Или это возможно и там?..
Внезапно раздался резкий скрип тормозов. Чарли вздрогнул и отскочил в сторону. В окошко машины высунулось злобное лицо белого человека.
— Ты что, ослеп?! Не видишь, куда прешь, скотина!
Чарли ошалело уставился на белого, слишком ошеломленный, чтобы отвечать. Конечно, этот человек не видел, как белая леди предлагала сигарету Нксели. Белая леди никогда бы не накричала на Чарли так грубо. Все это озадачило. Лучше уж сесть в поезд и там обо всем хорошенько подумать.
Чарли со смешанным чувством разглядывал железнодорожную станцию. Масса народу. Белые, попадаются и черные, несколько коричневых, как и он сам. Здесь все толпились вперемешку, но настороженно оглядывали друг друга: одни смотрели со страхом, другие с презрением. У каждого была своя собственная, только ему предназначенная дорога. «Этому порядку нужно бросить вызов! — говорил оратор. — И каждый пусть делает это по-своему». Но как «по-своему»? Как бросить вызов закону?
Взгляд Чарли упал на скамью, и он понял: вот подходящий случай. Скамья. Обыкновенная вокзальная скамья, на которой четкими белыми буквами выведено: «Только для европейцев».
В мгновение ока эта скамья стала для Чарли символом всех несчастий многострадального народа Южной Африки. Да, эта скамья отнимает у него все человеческие права. Вот она стоит перед ним, обыкновенная вокзальная деревянная скамья, как сотни тысяч других по всей Южной Африке. Но это его скамья, его вызов!
Сейчас для Чарли в этой скамье сконцентрировалось все зло того порядка, которого он до сих пор не понимал. Скамья — это преграда между ним и остальным человечеством. Если он сядет на нее — он человек! Если побоится — сам откажет себе в праве быть человеком, Чарли представилось, что стоит ему только сесть на скамью, и наступит конец всему этому пагубному порядку.
Да, это удобный случай, и Чарли не упустит его. Он бросит вызов!
Опускаясь на скамейку, он казался совершенно спокойным, но сердце его бешено колотилось. Два противоречивых чувства владели им, столкновение их было неизбежным. Одно твердило: «Ты не имеешь права сидеть на этой скамейке». Другое возмущалось: «А почему ты не имеешь на это права?» Первый голос шел из прошлого, от жизни на ферме, от раболепных фигур отца и деда, рожденных быть мулами, живших как мулы и умерших как мулы. Второй голос был голосом надежды и шел из будущего. Он говорил: «Чарли, ты человек. Ты отважился сделать то, на что никогда не решился бы твой отец. И если тебе суждено умереть, ты умрешь человеком!»
Чарли достал сигарету и закурил. Казалось, никто не замечал, что он сидит на этой скамье. Напряжение его прошло. Мир продолжал идти своим обычным путем. Люди жили, дышали, умирали. Никто не кричал: «Чарли, ты победил!» Просто он — обыкновенное живое человеческое существо, он сидит на вокзальной скамье и курит сигарету. А может быть, именно в этом, в том, что он просто обычный человек, и есть его победа?
Нарядно одетая белая женщина шла вдоль платформы. Сядет ли она на эту скамейку? И опять этот предательский голос: «Встань, чтобы этой белой женщине не пришлось сесть рядом с тобой». Глаза Чарли сузились, он еще сильнее затянулся сигаретой. Женщина прошла мимо, даже не взглянув на него. Она признала за Чарли право быть человеком?! А может, ей просто наплевать на него?
Только сейчас Чарли понял, как он устал. Теперь подкрадывалась третья мысль, примиряющая: «Ты здесь не потому, что решился бросить вызов. Ты просто устал. Вот почему ты сидишь здесь». Но где же все-таки истина: вызов это или усталость?
К платформе подошел поезд. Из вагонов повалили пассажиры. Станция вмиг заполнилась людьми, спешащими, толкающими друг друга, но Чарли по-прежнему никто не замечал. Это был его поезд. На нем он мог бы уехать домой. Самым простым на свете было войти сейчас в вагон и уехать от всего на свете: от этих вызовов, от скамеек, на которых нельзя сидеть, от митингов под палящим солнцем. Но это значило бы сдаться, признать свое поражение, отказаться от протеста и согласиться с тем, что ты не человек.
И Чарли остался сидеть. Лениво потягивая сигарету, он размышляет. Мысли уносят его далеко от митинга и от этой скамейки. В памяти всплывает поселок Бьетесвлей и старик Оу Клаас. Чарли делится с Оу Клаасом своей мечтой: поехать бы в Кейптаун, сверкающий в вечерних огнях, познакомиться с красивыми коричневыми девушками! Оу Клаас посасывает трубку и лукаво улыбается. Он мудрый старик, он много знает, он говорил, что надо поехать в Кейптаун доглядеть на других. Когда он говорит о Кейптауне, он всегда многозначительно сплевывает и лукаво улыбается, вспоминая о девушках из Шестого района, коричневых, оливково-коричневых, о малайских девушках. Старый Оу Клаас все знает. Он говорит: «Бог создал отдельно белого человека, и отдельно — черного, и поэтому каждый должен знать свое место…»
— А ну, проваливай отсюда!
Чарли не слышал.
…Оу Клаас, наверно, сидит сейчас у себя дома в ожидании своего стаканчика дешевого вина…
— Ты слышишь, что я сказал? Убирайся с этой скамейки, свинья!
Чарли возвратился к действительности. Повинуясь инстинкту, он уже готов был подняться, но вдруг его будто окатило холодной водой. Он вспомнил, кто он и зачем он здесь.
Страшная усталость разлилась по всему его телу. Медленно поднял он глаза на злобное, налитое кровью лицо над ним.
— Встать! — хлестнула его команда.
Чарли молчал. Острые, холодные серые глаза глядели на него в упор.
— Ты что, оглох, черная образина?!
Подчеркнуто медленно Чарли выпустил изо рта сигаретный дым и с минуту изучал противника. Вот оно, его испытание. Они смотрели друг на друга, словно два боксера, примеривающиеся один к другому, перед тем как начать схватку.
— Ну погоди же, сейчас я позову полицейского!
Чарли все так же упорно молчал. Заговорить значило нарушить заклинание, потерять преимущество, которое он чувствовал за собой. Но как трудно было молчать!
— Ладно, ты дождешься, негодяй! Я сейчас приведу полицейского! Он не удосуживается даже раскрыть свою пасть, когда с ним разговаривает белый!
Чарли сразу же заметил слабое место противника. Тот боялся действовать в одиночку. Он, Чарли, выиграл первый раунд в битве за скамейку. Но возле нее собиралась толпа.
— Африка! — громко сказал какой-то шутник и многозначительно поднял вверх указательный палец.
Чарли пропустил это мимо ушей. Толпа росла. Люди пялили глаза на это необычное зрелище: на черного, сидевшего на скамейке для белых! Чарли спокойно курил.
— Вы только посмотрите на эту черную обезьяну! Вот что получается, когда им дают свободу!
— Ничего не могу понять. Ведь у них есть свои скамейки.
— Получит сполна, когда придет полицейский.
— Да благословит тебя господь, человек! Не вставай. У тебя столько же прав сидеть здесь, сколько у любого!
— Не понимаю, почему они не могут сидеть там, где им нравится?
— Этим дикарям нельзя доверять. У меня был слуга, черномазый, так тот еще не такое творил…
Чарли сидел и ничего не слышал. Он уже твердо решил: нет, он ни за что не встанет. Пусть с ним делают что хотят!
— Вот этот самый? А ну-ка, поднимайся! Читать умеешь?
Над Чарли возвышался грузный полицейский. Чарли видел медные пуговицы на мундире, крошечные морщинки на красной шее.
— Фамилия? Адрес? Давай, давай поторапливайся.
Чарли продолжал молчать. Полицейский опешил.
Толпа росла с каждой минутой.
— Вы не имеете права так разговаривать с этим человеком.
Это была леди в голубом платье.
— Не вмешивайтесь в чужие дела! Я попрошу у вас помощи, когда она мне понадобится. Из-за таких заступников, как вы, эти кафры и пристают к белым женщинам… Вставай, ты!
— Я требую, чтобы вы относились к нему с должным уважением!
Полицейский побагровел.
— Это… Да вы…
Он не находил слов.
— Да влепите этому черному покрепче, раз он не хочет подниматься! — заорал кто-то, грубо хватая Чарли. — Вставай, ты, черный ублюдок!
Чарли крепко ухватился за скамейку, за свою скамейку. Теперь уже не один, а много людей тащили его. Он стал яростно отбиваться, и вдруг его схватила тупая боль. Кто-то ударил его. Он почувствовал кровь, на лице. Он продолжал бороться, не вставая со скамейки. Полицейский защелкнул наручники на запястьях Чарли и попытался поднять его на ноги. Чарли упирался. На него обрушилось еще несколько ударов. Наконец он расслабил мышцы и медленно встал. Продолжать борьбу было бесполезно. Теперь надо улыбнуться. Он бросил свой вызов и чувствовал, что победил. А что будет дальше — неважно.
— А ну, пошевеливайся, свинья! — крикнул полицейский, проталкивая Чарли сквозь толпу.
— Ладно! — наконец проговорил Чарли и гордо поглядел на полицейского, как и пристало глядеть ему, осмелившемуся сесть на скамью «только для европейцев».