ОДНАЖДЫ В СУББОТУ
Йапи Грейдингу было девятнадцать, и обычно он всю неделю не мог дождаться короткого субботнего дня. Он, как всегда, вернулся с работы в полдень, наскоро проглотил завтрак и, невнятно извинившись перед матерью и сестрой, побежал в ванную. Здесь он сбросил костюм, который носил в будни, и, оставшись в трусах и майке, тщательно вымыл лицо, почистил зубы, прополоскал горло и пожевал лепешку, освежающую дыхание. Потом, негромко насвистывая, пошел к себе в комнату и вынул из шкафа чистую рубашку. Сегодня он выбрал ярко-красную, в продольную черную полоску, а к ней — темно-зеленые джинсы, такие обтягивающие, что ходить было трудно, лиловые носки и рыжие туфли. Когда он расчесывал свою густую светлую шевелюру — волосы он отпустил до самой шеи и сильно их напомаживал, — в дверях комнаты появилась мать.
— Опять в кино собрался? — В голосе ее слышался упрек.
— Ты ведь знаешь, ма, в субботу днем я всегда хожу в кино.
— Кино, ох уж это кино! Выдумка дьявола. В жаркий день забиться в темный зал и смотреть богомерзкие картины с голыми женщинами.
Ничего не ответив, он повернулся к зеркалу и стал внимательно рассматривать свои зубы. Да, женщины. Душная темнота зала, любовные приключения на экране, гладкое бедро и нежная круглая маленькая грудь сидящей рядом девушки. Он почувствовал, как тело его напряглось… Но мать продолжала стоять за спиной. Она не уходила.
— Если бы отец был жив… Он так старался вырастить тебя порядочным, богобоязненным.
— Ма, какого дьявола! Ну что плохого в кино?
Мать обиженно вздохнула.
— Да ты еще богохульствуешь! И за что только бог меня так наказывает?
Он недовольно повернулся, чувствуя, как в нем закипает злость. «Опять она за свое!» — подумал он. Прислонясь головой к двери, мать тихо заплакала, и злость его сменилась жалостью. Какая она худенькая, бледная, беззащитная! Хрупкая фигурка в длинном черном платье… Он неловко обнял ее за плечи…
— Ма, ну не плачь. Никакой это не грех — сходить в кино. Все мои товарищи ходят.
— А про мать ты забыл? Мне-то что делать? Сидеть одной дома? Хендрина пошла к Летти. Если бы папа был жив, все было бы по-другому, но я совсем одинока, а моим детям на это наплевать.
— Ма, — в голосе его послышалось раздражение, — вовсе нам не наплевать. Ну что мы должны делать? Ты же никуда не хочешь идти. Почему ты не сходишь к бабушке?
— Не могу я ходить туда каждый день.
— Ну ладно. Мы… А почему Хендрина ушла? Могла посидеть с тобой. Дочь должна все свое время проводить с матерью.
— Хендрине нужно бывать на людях. Ей уже двадцать пять, а она все еще не замужем. Где же ей встречаться с людьми, если она будет сидеть дома? А так никто не сможет сказать, что я ей мешаю.
— Ну ладно. Это верно. Но ведь я молодой, ма. Никто из моих товарищей не сидит дома.
— Ну что же, иди. Оставь меня одну. Я привыкла. — Она вытерла глаза и сердито вздернула подбородок. — Ступай в свое кино!
— Послушай, ма, — проговорил он медленно и неохотно, — завтра я пойду с тобой в церковь.
Глаза ее засветились, она прижала его к себе.
— Сыночек мой… Ты хороший мальчик.
Он принял эту ласку с каменным лицом. Опять она заманила его в ловушку. Так повторялось почти каждую субботу. Мать начинала плакать, и он тут же обещал пойти с ней в церковь. Ах ты черт, вот дьявольщина какая! А теперь он уже опаздывает. Он торопливо поцеловал ее и, выскочив из дому, бросился за трамваем, который шел в центр.
Плюхнувшись на сиденье, он тут же позабыл о сцене с матерью, предвкушая радости субботнего дня. Он и его дружок Даниель Босхофф взяли себе за правило — никогда не приглашать одних и тех же девчонок дважды, и потому им приходилось хорошенько просматривать очередь у кино. Они прохаживались взад и вперед мимо девушек в тонких летних платьях, бесцеремонно их разглядывали, подмигивали им. После того как выбор был сделан, применялся испытанный метод.
— Извините, уважаемые леди, — обращался один из них к девушкам, и те начинали судорожно хихикать. — Сами видите, мы так опоздали, что останемся без мест. Не купите ли вы нам билеты?
Девушки всегда охотно соглашались. Четыре места рядом. Как только гас свет, все становилось очень просто. Немножко подержать за руку, погладить, потом рука, словно нечаянно, ложится на бедро… Он любил этот момент, когда девчонка вдруг испуганно отшатывалась. Если, конечно, не нарвешься на какую-нибудь прожженную.
Он улыбнулся, вспомнив ту субботу, когда его соседка ничего не хотела позволить, зато Даниелю попалась такая штучка, что ой-ой-ой…
Нельзя сказать, что они когда-нибудь заставляли девушку идти до конца против ее воли. Нет, они люди порядочные — такие, какими их хотели бы видеть его мать и родители Даниеля. Они женщин уважают.
Мысли его снова вернулись к матери, и он почувствовал прилив гордости. Он человек воспитанный, ходит с матерью в церковь, заботится о ней. Но он мужчина и умеет отстоять свои мужские права, например право гулять с девушками. Ему стало радостно на душе — так и хотелось весело забарабанить по груди кулаками. Он молод, полон жизни, он мужчина. И впереди у него долгая жизнь, сулящая бесконечные наслаждения.
На остановке его нетерпеливо поджидал Даниель. Когда Йапи выпрыгнул из вагона, они оглядели друг друга. Даниель был как раз ему под пару — такой же рослый, широкоплечий, только волосы и брови не светлые, а темные. На нем была бледно-розовая рубашка, голубые джинсы, зеленые носки и черные туфли. На лоб свисала длинная кудрявая прядь.
— Опаздываешь, старик, — сердито встретил его Даниель. — Уже, наверно, пускают в зал.
Йапи огляделся, словно ища подтверждения его словам. Как всегда, в субботу днем Иоганнесбург казался пустынным. Без толпы пешеходов и лавины машин центр города выглядел необычно и странно. Массивные двери лавок были закрыты, и на них висели замки, на витрины ювелиров опустились железные решетки, сторожа уже заняли свои посты. Проехали две-три машины, по Маркет-стрит прогрохотал трамвай, на остановке стояла кучка понурых людей. Неподалеку юная парочка белых разглядывала витрину, а на углу переговаривались несколько черных.
— Не сердись, — сказал Йапи. — Это опять из-за матери.
Они быстро зашагали к кинотеатру, нагнав по дороге мужчину и девушку, шедших под руку.
Девушка, высокая, стройная, с черными, красиво вьющимися волосами, шла, соблазнительно покачивая бедрами. Все нормально. Но с ее спутником — оба приятеля почувствовали это сразу — было что-то неладно… Шея и руки у него были коричневые.
— Господи! — воскликнул Йапи. — Господи боже мой! Ты видишь то же, что и я?
— Вижу, — голос Даниеля прозвучал мрачно.
Белая девушка с кафром… Йапи глазам своим не верил. У всех на виду идут по улице здесь, в Иоганнесбурге… Идут под ручку!
Даниель коротко кивнул Йапи.
— Пошли.
Они торопливо обогнали парочку, остановились на углу и повернулись, поджидая, пока те двое к ним подойдут. Сомнения быть не могло. Девушка — белая, а мужчина — цветной, не черный, а мулат, коричневый, с желтоватым оттенком. Любовники идут не стесняясь, рука об руку.
Йапи в жар бросило от внезапно нахлынувшего непривычного чувства. Он ощущал бешеную ярость против этой девки и такое же яростное желание защитить остальных девушек. Ему представилась мать — хрупкая, слабенькая, и кровь в нем заледенела от ужаса. Эта коричневая лапа на белом теле девушки, ласкает ее, касается ее груди, проделывает с ней все то же, что он и Даниель проделывают со своими девушками… Йапи заскрипел зубами.
Приятели стали посреди тротуара, не давая проходу тем двоим. Пара остановилась. Все четверо смотрели друг на друга.
— Извините, — проговорил мужчина.
— Я тебя извиню, сволочь такая! — сказал Йапи и быстрым движением ударил мулата в лицо. Всю свою уязвленную мужскую гордость вложил он в этот удар. Он почувствовал острую кость и мякоть носа, по руке потекла теплая кровь. Мулат опустил голову, прикрывая лицо руками.
Девушка громко вскрикнула:
— Перестаньте! Перестаньте! За что вы его?
— За то самое! — ответил Даниель. Схватив мулата за горло, он встряхнул его и изо всей силы стукнул в челюсть так, что голова с глухим звуком ударилась о бетонную стену дома.
— За то, что шляешься с белой девушкой!
На улице, только что казавшейся пустынной, непонятно откуда вдруг появилась целая толпа — вагоновожатые и кондуктора, несколько белых парней, пожилая белая дама, кучка безмолвных черных.
Даниель снова схватил мулата и выкрутил ему руки, а Йапи ударил его еще раз, чувствуя под рукой кровавое месиво. С каждым ударом возбуждение Йапи росло, кровь радостно стучала в висках. Вот он какой огромный, до самого неба, а сил у него на тридцать человек.
— Так его! Так его! Дай ему! Дай еще! Проучи его! — вопил один из кондукторов, возбужденно стукая себя кулаком по ладони.
Девушка, не переставая, кричала пронзительным истерическим голосом:
— Прекратите! Я сама цветная! Прекратите, скоты проклятые! Говорят же вам, я цветная!
— Необходимо вызвать полицию. Просто необходимо вызвать полицию! — взволнованно повторяла белая дама, теребя за рукав одного из зевак. Но он только стряхнул с себя ее руку. Черные молча следили за этой сценой, глаза у них были настороженные, тревожные. Вдруг какой-то темный предмет ударил Йапи в висок около глаза: девушка размахивала перед ним своей сумочкой.
— Я же цветная! Я цветная! Перестаньте!
Она вцепилась Йапи в плечо.
— Я же цветная! Цветная! — пронзительно кричала она. — Я цветная!
Йапи опустил руки, он совсем выбился из сил. Даниель перестал держать мулата, и тот рухнул на тротуар. Девушка опустилась рядом с ним на колени и, осторожно положив его голову себе на плечо, стала вытирать кровь с его лица. Веки его набухли, глаза закрылись, нос был перебит, губы рассечены. Он был почти без сознания.
Толпа стала рассеиваться. Белая дама все твердила: «Надо же в самом деле вызвать полицию», — но ее никто не слушал. Вожатые и кондуктора со смехом разошлись по вагонам, остался только один — тот, что был в ажиотаже от зрелища. Вытаращив глаза, он с дурацким видом глядел то на Йапи, то на Даниеля. Из всей толпы остался только он да несколько державшихся поодаль черных.
Словно во сне, смотрел Йапи на обезумевшую девушку, стоявшую на коленях, потом перевел взгляд на свои окровавленные, покрытые синяками руки, на перепачканную кровью рубашку. Даниель тяжело дышал. Он тоже был весь измазан кровью. Йапи вдруг охватила дикая злоба, злоба на себя самого: как это он свалял такого дурака, как мог принять цветную шлюху за белую? Ну и кретины безмозглые они оба! Ведь за милю видно, что она цветная. Толстые губы, широченные бедра… Поганая цветная потаскуха! Дать бы ей как следует, изнасиловать тут же на тротуаре!
Внезапно девушка вскочила и, вцепившись ему в плечо, закричала, приблизив рот к его лицу:
— Вы за это поплатитесь, мерзавцы, белые скоты! Я добьюсь, чтобы вас засадили! Мы на вас в суд подадим!
Йапи сбросил ее руку: ишь ты, шлюха цветная, смеет еще прикасаться к нему своими лапами!
Даниель наклонил голову.
— Пошли, — сказал он.
Они медленно двинулись вперед, но девушка бросилась на Йапи и снова закричала:
— Ну нет, не уйдете! Я добьюсь, чтобы вас засадили!
Он обернулся, сильно ударил ее в грудь и, швырнув об стенку, быстро пошел прочь. Даниель уже завернул за угол, и, когда появился Йапи, оба пустились бежать со всех ног. Пробежав два квартала, они юркнули в уличную уборную — там они смыли кровь с рук и попытались оттереть пятна с измаранных рубашек и брюк, но безуспешно. До этого момента они не обменялись ни одним словом, а сейчас оба заговорили разом:
— Теперь опоздали…
— Как мы пойдем в таком виде?..
Они снова принялись оттирать рубашки и джинсы, но от воды пятна только расплывались.
— Пошли, что ли, — сказал Йапи, и в голосе его слышались отчаяние и злоба оттого, что субботний день пошел прахом.
— Зайдем в кафе.
Оно было совсем рядом, излюбленное их местечко, куда они часто водили своих девушек. В кафе вокруг автомата-проигрывателя стояло несколько молодых парней, которых они знали в лицо. Когда они вошли, в проигрывателе вспыхнули красные огоньки, загрохотала музыка — целый каскад звуков: барабаны, рояль, тромбоны, громкие голоса. Приняв самый беззаботный вид, Йапи и Даниель направились было к столику, но в это время один из парней их заметил.
— Эй вы! — крикнул он, выключая музыку. — Что это вы такое делали?
Внезапно наступила тишина; все разом уставились на них. Хозяин вышел из-за стойки, и вид его не предвещал ничего хорошего. Красные, взмокшие, они повернулись и пошли к выходу. На улице они в нерешительности постояли минуту-другую. Прохожие смотрели на них и отпускали замечания на их счет.
— Ну ладно, — сказал Даниель. — Поедем-ка мы лучше домой.
В полном молчании кружным путем они пошли к трамвайной остановке. Йапи уже мысленно видел, как он прокрадывается в дом, стараясь не наткнуться на мать, — все равно ему не избежать сцены, дело ясное. Господи боже мой, даже рубашку постирать нельзя! Мать обязательно будет крутиться рядом и совать во все нос. Да, пропащий день, совершенно пропащий.
Его трамвай подошел первым. Садясь в вагон, он с остервенением крикнул Даниелю:
— Ну попадись она мне только, поганая цветная шлюха! Я ей всю морду расквашу!