КАТАСТРОФА НА РУДНИКЕ
Вы можете всю жизнь прожить в Иоганнесбурге или его окрестностях и ни разу не подумать о шахтах, что змеятся в чреве земли у вас под ногами. Вы можете совершенно не думать о них, но это не значит, что они дадут вам забыть о себе. Чтобы забыть их, нужно стать слепым, глухим, лишиться всех органов чувств. Когда с юга начинает дуть ветер, вы чувствуете, вам режет глаза, ощущаете песок, скрипящий у вас на зубах. Это с отвалов, расположенных в миле-двух от города, поднялась рудничная пыль. И хотя сорные травы давно добрались до вершин отвалов и опутали их своими корнями, и хотя семена, случайно занесенные на склоны, давно проросли и покрывают все кругом пышным многоцветным узором, и хотя улицы и дороги города асфальтированы и залиты гудроном — все равно августовские ветры несут по городу мелкую рудничную пыль, которая колет лицо, набивается в рот, напоминая вам о том, что это шахтный город, который еще вчера, как любят выражаться газетные репортеры в припадке болтливости, был обычным приисковым поселком.
Есть и другое, что напоминает вам о шахтах: закутанные в одеяла туземцы, которые иногда партиями пересекают город на своем пути в рудники; команды игроков в регби, что приезжают из шахт в город и увозят с собой ежегодные призы, и то, что город время от времени вздрагивает.
Город и все его здания вздрагивают очень часто.
Говорят, он вздрагивает почти каждый день, а один эксперт по статистике даже уверял, что в среднем — два раза в день. Может быть, эксперт прав. Но если вы выросли и живете здесь со дня рождения, то вы не обращаете на это никакого внимания. Ведь вы замечаете только те толчки, от которых дрожат стены и падают картины.
Раньше много говорили об этих толчках, спорили, вызваны ли они разработками в недрах города или же происходят вследствие неустойчивости земной коры в этом районе. Кажется, ученые специалисты ни до чего не договорились. Правда, один человек, хотя он и не был специалистом, утверждал, что толчки происходят потому, что земля под городом вся насквозь продырявлена и изрыта. Ведь нельзя же в самом деле понаделать кругом подземные ходы, бросить их так и думать, что это сойдет людям даром.
Милях в десяти от рудной жилы вы больше не чувствуете этих толчков; вы еще можете их слышать, но и только. Это еще раз говорит о том, что толчки связаны с подземными работами, с обвалами горных пород и сотрясениями во время подземных взрывов. Земля не станет без причин содрогаться. Однако во всем этом никто не видит причин для беспокойства. Почему-то все считают, что если толчки и идут из шахт, то главным образом из старых, заброшенных выработок, где штреки и штольни обрушиваются на призрачные тени своих творцов, вызывая толчки и сотрясения почвы. Но как бы то ни было, жизнь требует свое. Золото надо добывать. Ведь любая работа связана с опасностями.
Когда земля содрогается чуть не каждый день, вас уже больше не интересует, были ли при этом жертвы. Ведь чаще всего жертв не бывает, в девяносто девяти случаях из ста. И вы начинаете вести себя так, словно их вообще не бывает. Иногда, когда вас будит ночью особенно сильный толчок, вы считаете себя обязанным просмотреть утром газеты от корки до корки в поисках сообщения в траурной рамке. Если его нет, вы успокаиваетесь. Обычно сильные толчки не самые опасные, они всегда неглубокие. И если уж происходит что-нибудь серьезное, то происходит от намного более слабых толчков, таких, которые заставляют вздрагивать землю лишь слегка и доходят наверх как неясный, отдаленный гул, подобный тому гулу, что Эйб Лоттер услышал, не проработав на шахте и полгода.
Это был такой слабый толчок, что вряд ли кто обратил на него внимание, толчок, который скорее погладил землю, тем толкнул; толчок, который был тише шелеста листвы и нежней журчания ручейка. Это был толчок, который вы едва ли заметили б и уж наверняка бы не запомнили. Алек Лаусон вообще почувствовал его только потому, что сидел в это время в душной аудитории на лекции, нагоняющей сон, стараясь уследить за ускользающей нитью рассуждений об одном устаревшем принципе римско-голландской системы права. Толчок донесся до него, как доносится и прогоняет сон чей-нибудь голос или скрип отворяемой двери, когда человек только-только засыпает.
И Дэвид Лоттер почувствовал его, хотя находился от толчка дальше, чем Лаусон. Он сидел у себя дома, на западной стороне города, куда толчок дошел в виде легкого трепета, от которого мог бы вздрогнуть листок бумаги, не больше, и продолжался всего лишь мгновение. Дэвид только что начал проверять тетради, и этот толчок даже не прервал его занятий.
Он почти проверил все тетради и сложил их в большую стопку справа от себя, когда дверь внезапно открылась и в комнату вбежала Рита, старшая дочь его брата Эйба Лоттера.
— Дядя Дэвид! Мама просит вас прийти, быстрее, как можно быстрее! На руднике случилось несчастье. Мама страшно напугана. Скорей, скорей!
Рита прошла в дом через черный ход, как это обычно делают дети, стремясь избежать встречи со взрослыми и не желая их беспокоить. Дэвид Лоттер постарался успокоить Риту и, натянув на себя свитер, устремился за ней на улицу. Они сели в автомобиль, на котором Рита приехала, и тронулись в путь. Дэвид всю дорогу в замешательстве думал, что же там могло произойти.
Добравшись до дома брата, он застал миссис Лоттер в сильной нервной горячке. Миссис Лоттер была в шляпке — в яркой шляпке с пышным пером — и в пальто, хотя на ногах оставались старые стоптанные туфли, которые она обычно надевала только дома.
Увидев его, она выбежала на улицу. Дэвид успел разглядеть какого-то незнакомого человека на веранде.
— Ох, Дэвид! Дэвид!.. — причитала она. — Ты его брат! Единственный брат! Поэтому я должна была послать за тобой… За кем еще я могу послать?.. Ох, Дэвид, Дэвид! Целая шахта обрушилась на моего Эйба, так они рассказали мне. Но они говорят, что мне незачем идти туда, незачем, хотя он, может быть, тяжело ранен. Ох, Дэвид, кто же тогда должен идти, если не я? Целая шахта обрушилась, и мое сердце говорит…
— С вашего позволения, с вашего позволения, миссис Лоттер… — старался успокоить ее посыльный с шахты, — может быть, не так уж все плохо… — Он обратился к Дэвиду: — Я уже объяснял миссис Лоттер, что это на наших шахтах частое явление. Мы еще не знаем подробностей, не знаем, ранен ли кто-нибудь. Обвал произошел в штольне Эйба Лоттера, и больше ничего не известно.
— Но должна же я пойти на шахту, должна же я быть с моим Эйбом? Кому еще, как не его жене и тебе, Дэвид? Ведь ты его единственный брат. Он, вероятно, ждет нас там…
Прибежала соседка. Вовсю заголосили дети. Еще немного, и у их дверей соберется целая толпа. Дэвид с посыльным из шахты прогнали миссис Лоттер в комнаты, соседка пошла вместе с ней, чтобы помочь собраться в дорогу, так как было очевидно, что та твердо решила идти на шахту.
Посыльный отвел Дэвида в сторону и начал рассказывать ему приглушенным голосом. С первых же слов Дэвиду стало ясно, что миссис Лоттер даже не представляет всей серьезности случившегося. Она преувеличивала катастрофу и в то же время преуменьшала ее последствия. Этим днем в штреке, где работал Лоттер со своей бригадой, произошел обвал горной породы, и Лоттера с его людьми по окончании смены недосчитались. Нельзя было не понять тон, каким это было сказано, не понять того, что могло произойти с Эйбом Лоттером.
— Вы прекрасно понимаете, что происходит при обвале породы. Мы всегда в таких случаях даем знать семьям потерпевших.
Они слышали причитания и охи миссис Лоттер, поэтому решили, что будет лучше, если она пойдет вместе с ними. Дэвид уговорился с соседями, что те присмотрят за детьми.
В эту минуту, все еще в истерике, хотя и в менее кричащей шляпке, появилась миссис Лоттер.
— Я пошла привести вашего отца домой, — говорила она детям. — Я приведу его, и больше он ногой не ступит в эту свою шахту. Клянусь творцом, это будет последний раз.
Они застали там полную тишину и порядок. В таких случаях администрация рудника особенно нажимает на дисциплину и на создание такой атмосферы, что «все идет как обычно», чтобы локализовать происшествие и предотвратить возможную панику. Что ж, администрация по-своему права. Ведь это, по всей видимости, единственный способ остаться хозяином положения. Как всегда, работали подъемные машины, как всегда, сидели за столами в диспетчерской люди и, как во время обычной смены, у входа в шахту толпились шахтеры и ждали прибытия клети, чтобы спуститься вниз. Дэвид понял, что это спасательная команда.
Миссис Лоттер потребовала, чтобы ее допустили к мужу, ибо она знает свои обязанности жены и ее место рядом с ним. Она все еще не понимала того, что произошло. Ей объяснили, что ее муж еще не поднят наверх, то есть он еще не поднялся, но должен вот-вот… может быть, в ближайший час… Услышав это, она вновь разрыдалась и запричитала о своих обязанностях жены и матери, матери детей Эйба, о том, что ей нужно делать ради него и ради них. Ей посоветовали сохранять спокойствие и подождать, пока ее мужа не поднимут наверх. Тогда ей скажут, что случилось, а пока пусть она успокоится — ради своих детей.
— Верно! Верно! Ради детей, детей моего Эйба!.. — бормотала она.
Ее увели в приемный покой «Скорой помощи» и отдали там на попечение посланной из больницы сиделки.
Только сейчас из нескольких разрозненных фраз, оброненных служащими шахты, Дэвид понял, насколько серьезна катастрофа. Тела нескольких убитых негров уже были доставлены наверх. Пять шахтеров остались заживо погребенными в шахте, Эйб Лоттер — единственный белый среди них. Никто не знал, живы они или мертвы, и если живы, то смогут ли их раскопать до того, как они погибнут. Спасательные бригады, уже вовсю работали под землей. Дэвид увидел лист бумаги, только что приколотый на доску объявлений, — список пропавших без вести, убитых и раненых. Эйб Лоттер был первым в этом списке. Отдельной колонкой стояло имя Бена Джонкера, а за ним — множество имен негров.
Может быть, потому что объявление было как объявление — краткое и сухое, Дэвид впервые уяснил себе весь смысл случившегося. Между ним и его братьями никогда не существовало особой привязанности, но в эту минуту он ничего не имел против Эйба и испытывал к нему только невыразимую жалость. На шахте работает масса людей. Почему именно Эйб Лоттер? Ведь он пробыл-то здесь каких-нибудь полгода, почему же он? Почему несчастье должно было свалиться именно на Лоттеров? Еще вчера это был буйный, хвастливый малый — глупый, но живой, и ему светило солнце. А сегодня он лежит раздавленный под грудой камней. И тот цветной, на которого был так зол Эйб, — другой смертный, тщетно борющийся против смертных, — также погребен под той же самой грудой камней. Значит, все бесполезно и бессмысленно. Вот каковы были первые мысли, что мелькнули в голове Дэвида, и он почувствовал себя, как те женщины, что совсем недавно стояли у кровати Джейка Лоттера, его брата, умиравшего от острого воспаления легких. Все оказалось абсолютно ненужным.
Он вспомнил о своем отце и подумал, что он теперь скажет ему? Какую цитату тот приведет в оправдание, когда будет вынужден записать еще одну скорбную дату на титульном листе своей Библии?
Он подумал о своей матери, на которую каждое несчастье в семье ложилось тяжелым бременем и которая несла его с бесконечным терпением. Он вспомнил о маленьких детях Эйба. Потом мысли его снова вернулись к Эйбу Лоттеру: он был так еще молод, что при всех своих недостатках не заслуживал смерти.
Утренние газеты поместили отчет о разразившейся на Митченерской шахте катастрофе под большими заголовками.
Газеты также опубликовали интервью с одним из тех, кому удалось спастись. По словам этого человека, вначале в забое послышался треск и какой-то грохот, а затем погас свет. Оказавшись неподалеку от выхода, он тут же бросился бежать. В штреке была тьма от стоявшей столбом пыли. Он бежал, и другие бежали за ним. У него осталось такое впечатление, что ни Эйба Лоттера, ни людей из его бригады поблизости не было. Были слышны крики. Ему еще показалось, что это кричит Лоттер, сзывая своих людей. Да, он уверен, что это кричал Лоттер мальчикам из своей бригады, он еще орал на цветного Джонкера — поторопиться.
Потом раздался новый треск и грохот и по шахте пронеслась волна, взрывная волна. Он продолжал бежать, и когда достиг безопасного места, то оказалось, что ни Лоттера, ни его людей не было. Вот и все, что ему известно.
Вот и все, что было известно о том, каким образом Эйб Лоттер был засыпан во время обвала.
Газета поместила также полный отчет о ходе спасательных работ. Спасательные партии, прибывшие из других шахт, работали всю ночь. Они продолжали работать, но все еще не могли сказать, когда доберутся до заваленных людей. В любом случае было мало шансов, что их найдут живыми. Таково, во всяком случае, было мнение администрации.
Только глубокой ночью миссис Лоттер смогли уговорить вернуться домой, заверив, что мужа ее наверняка к утру поднимут наверх и ей тотчас же сообщат об этом. Но и наутро никаких новостей, кроме напечатанных накануне в газете, из шахты не поступило. Миссис Лоттер лежала в кровати с развернутой газетой. Вокруг нее столпились соседи. Она утешала себя тем, что показывала им имя Эйба, напечатанное крупным шрифтом, и вновь и вновь читала о нем.
— …Ибо вы — мои друзья, и вы знаете, каким хорошим человеком был Эйб, как он не хотел работать на шахтах и никогда бы не пошел туда, если бы…
Все тут же решили, что пора рассказать обо всем старику. Сутки печальную весть скрывали от него. Больше нельзя было скрывать. Об этом уже говорили на улице. Дэвид настоял, чтобы тому рассказали все сразу, и, естественно, рассказать должна бабушка. Кто еще может заговорить с ним об этом?
Старик Лоттер сидел на своем обычном месте у окна, видимо, удивляясь той тишине, что царила этим утром в доме, не в силах понять, чем она ему не нравится. Бабушка поднялась к нему и обняла его. За ней один за другим поднялись миссис Джейк, правившая со вчерашнего дня в доме, Дэвид и соседи.
— Выслушай меня, старый… родной мой… мне надо кое-что сказать тебе… сердце мое…
Он взглянул на нее:
— В чем дело?
— Выслушай меня, старик. На руднике произошла авария, и Эйб, ох! Эйб! Эйб!.. Шахта Эйба… — И больше ничего не смогла сказать, по-видимому, встревоженная выражением его лица больше, чем страшными новостями. Да и вряд ли ему нужно было что-нибудь добавлять. Он увидел людей, столпившихся в комнате, и понял, почему с утра в доме стоит тишина.
Он поднялся. Гнев, боль и печаль вдруг разом исказили его лицо. Бабушка обвила его руками. Он хотел что-то сказать, но никто никогда так и не узнал, что именно. Она простерла руки перед ним:
— Нет! Нет! Нет! Не говори этого! Ты пожалеешь потом об этом. Молчи, отец! Родной мой!..
Теперь взоры всего города устремились на Митченерскую шахту и на людей, погребенных там. Вечерние газеты почти ничего нового не сообщили, опубликовав только отчет о ходе спасательных работ, которые продолжались безостановочно вот уже двадцать четыре часа, и фотографию одной из спасательных бригад перед спуском в шахту. Под ней была напечатана коротенькая биография Тимбермана Эйба Лоттера, известного гражданина Вестдорпа, первоначально подрядчика гужевых перевозок, впоследствии занявшегося делами налогоплательщиков и на этой ниве снискавшего себе известность. Казалось странным читать в газете о жизни Эйба Лоттера; странным, что кто-то пишет и печатает об этом; странным, что людям хочется читать о человеке, когда он стал, ну, почти что мертвым. И стиль, каким она была описана, делал жизнь Эйба трогательно-прекрасной, совсем не похожей на ту почти бесцельную жизнь, какую он прожил. Но главное было не в этом. Главное сводилось к тому, что теперь каждый мог считать доказанным, что Лоттер со своей бригадой погиб, что никаких надежд на то, что они живы, нет, не осталось. Рудничное начальство спешило со спасательными работами. Но это уже делалось больше для приличия, для видимости, по обязанности. Ведь потом в должном порядке будет назначена комиссия для расследования причин катастрофы. Правда, и комиссия тоже только для проформы. Но она могла заинтересоваться объемом произведенных спасательных работ, так что рудничное начальство старалось сделать все, чтобы показать, что в этом отношении все, как положено. Но никто ни минуты больше не сомневался, что тем пятерым давно крышка. И вечером того дня люди, рассуждая о катастрофе на Митченерской шахте, говорили так, словно там все было кончено: очень жаль, но что поделаешь. Но так продолжалось, пока не вышли утренние газеты.
Заголовки поперек газетных полос кричали:
ЛЮДИ В ЗАПАДНЕ ЕЩЕ ЖИВЫ…
СПАСАТЕЛИ СЛЫШАТ СЛАБЫЕ ГОЛОСА…
НАДЕЖДА В МИТЧЕНЕРСКОЙ ШАХТЕ РАСТЕТ…
Весть была волнующая, обнадеживающая. Газеты крупным шрифтом оповещали, как спасатели, прокладывая путь сквозь груды камней, время от времени кричали, надеясь быть услышанными теми пятерыми, если они еще живы, и как наконец по прошествии более тридцати часов им показалось, что на их крики отвечают; они удвоили усилия и получили ответ. Среди двух-трех голосов спасатели явно различили голос Эйба Лоттера. Слов различить не удалось: голоса, доносившиеся сквозь каменный завал, были очень слабы. Но ясно стало главное — часть людей жива, и спасатели удвоили усилия. Время от времени они кричали снова и снова, чтобы подбодрить попавших в беду людей и проверить правильность направления, которым они шли.
Это была не такая новость, которую вы прочли бы и забыли. В доме Лаусона газета переходила из рук в руки. В трамвае, по дороге в Мильнер-парк, Алек Лаусон вступал в разговор с совершенно незнакомыми людьми. И в университете перед началом занятий разговор вертелся вокруг борьбы за жизнь, что велась на дне шахты. Кто-то вспомнил человека по имени Лоттер, который был студентом и хорошо играл в регби. Другой принес свежий номер утренней газеты, администрация рудника, рассказывая о ходе спасательных работ, объясняла, что во время таких катастроф самое страшное — опасность дальнейшего обвала породы; спасательные партии вынуждены работать с особой осмотрительностью и, следовательно, терять на предосторожности дорогое время.
Теперь происшествие на Митченерской шахте стало не просто несчастным случаем, оно изменило свою сущность, стало поединком, ведущимся не на жизнь, а на смерть на невидимой арене. Ареной служил угол скалы на глубине шести тысяч футов под землей, а борьба в этой трагедии велась между человеком и камнем, между человеком, вторгшимся незванно, и душою камня, что схватил человека, когда тот сделал неверный шаг. Люди были взбудоражены подобно тому, как бывает взбудоражено гнездо термитов, если ударить одного из них. Газетчики размахивали газетами и кричали, кричали, когда днем появились новости. Из Фар-Ист-Ренда, за тридцать миль от города, был приглашен Джек Форбис, корнуэлец, чемпион-горнопроходчик. Он примчался, чтобы руководить спасательными работами.
В газетах была помещена фотография этого человека и напечатан его послужной список. Форбис был самым быстрым проходчиком во всем мире, и если уж ему не удастся добраться вовремя до Лоттера и его мальчиков, то и никому не удастся. Газеты рассказывали о его прежних рекордах по проходке в Австралии и в Южной Африке; перед спуском в шахту у него взяли интервью и попросили рассказать немного о том, как он думает добраться до заваленных людей из нижнего, а не верхнего штрека. Они расписывали его, как если б он был игроком в бейсбол, призванным принести победу своей команде. Все надежды были возложены на Джека Форбиса. Но это известие (хотя и эффектно выглядевшее в том виде, в каком его преподнесли) было не столько радостным, сколько удручающим, это все поняли. Если там вынуждены прибегать к горнопроходческим работам, чтобы добраться до Лоттера, видимо, шансы на его спасение и вовсе не велики. Правда, немного утешала весть, что делается все для победы над бездушным камнем.
Вечером того дня Алек Лаусон отправился к Дэвиду, но застал его у миссис Эйб. Та, как только увидела Алека, залилась слезами и начала в двадцатый раз клясться, что Эйб никогда больше ногой не ступит на рудник, ведь Алек знает, что он пошел туда ради детей. Сегодня она хотела сходить на шахты, ибо она знает, где ее место в такое время. Но Дэвид отговорил ее. Дэвид звонил на шахту и условился, что им сразу сообщат по телефону, как только там будут новости или как только Эйба спасут, а она уверена: не может быть, чтобы человек был жив и его не спасли.
Дэвид внешне оставался спокойным, и, когда люди заговаривали с ним, он отвечал лишь слегка озабоченно, так что со стороны могло показаться, что он холоден и бесчувствен. Зато все переживания, какие только может испытать жена шахтера, являла собой миссис Лоттер.
Стоило кому-нибудь зайти, как она тут же пускалась в слезы, подавала газету — или они уже читали, ведь газеты полны этим? — и призывала их быть свидетелями самопожертвования Эйба ради своей семьи и всех других. Разве это не ради других?
Соседи вынуждены были поддакивать миссис Лоттер и соглашаться, что провидение должно быть добрым к ней и что ее преданность как жены должна быть вознаграждена. Так или иначе Эйб был великодушным парнем, и это вполне похоже на него — дать завалить себя начавшемуся обвалу в попытке спасти негров из своей бригады. Ведь говорил же человек из соседней бригады, что Лоттер был засыпан породой потому, что потерял время, выгоняя из штрека своих людей. Но почему ему пришлось подгонять их, никто не мог объяснить, разве только один из негров или тот цветной, что был ранен. Но похоже ли это на Эйба?
Следующее утро было началом третьего дня катастрофы. Вновь под большими заголовками газеты расписывали, какие усилия прилагаются, чтобы доставить заваленным людям пищу по трубе, жидкую пищу, чтобы поддержать их силы. Если бы это удалось, то шансы на их спасение увеличились бы. Но попытка провалилась. И никаких других способов снабжения не было. Пришлось все усилия сосредоточить на том, чтобы как можно быстрее прорубить проход через скалу. В заметке, описывающей эту неудачу, чувствовался некоторый оттенок уныния, словно корреспондент, писавший ее, был достаточно хорошо осведомлен, как шансы упали. И тем утром, когда жители Вестдорпа встречались на улице друг с другом, они печально качали головами, покорившись своему бессилию помочь товарищу, умиравшему почти на глазах.
Следующий день внес в историю Эйба Лоттера еще один штрих, придавший всему особо мрачный колорит. Спасательные партии, что пробивались снизу, сообщили, что им слышно пение заваленных людей. Чтобы ободрить себя, те пели псалом: «Вперед шагайте, воины Христа». Спасатели рассказывали, что вначале пение доносилось до них в виде неясного гудения, и они никак не могли понять, что это такое. Но когда звуки усилились и стали отчетливыми, спасатели поняли, что заживо погребенные поют псалом:
Они все прекратили работу и стали слушать. В наступившей тишине сквозь каменную стену до них слабо, но отчетливо донесся высокий голое Эйба, ведущий за собой остальных. Спасателям были слышны низкие голоса негров, вторящих ему. Так Эйб Лоттер подбодрял своих людей держаться до конца, старался вдохнуть в них желание во что бы то ни стало выжить… Он вел их вперед!..
Это пение, заглушенное стеной камня, наполнило спасателей таким благоговением, что они все враз, словно одна мысль руководила ими, начали на самых высоких нотах подпевать людям, погребенным заживо за каменной стеной.
Репортер, приехавший на рудник, обильно приукрасил все это. Он с алчностью ухватился за предоставившуюся возможность прославиться и внес в свою статью множество живописных и надуманных деталей. Рассказ его невозможно было читать без слез. Газеты опубликовали его на двух столбцах под большим заголовком, набранным необычным шрифтом, а в середине поместили фотографию, увеличенную с маленькой для документов, с которой широко улыбался Эйб Лоттер в рубашке с открытым воротом.
Вот каков был конец трагедии на Митченерской шахте в том виде, в каком его представили публике, ее кульминация. Дальнейшее уже представляло собой лишь заключительные аккорды. На следующий день выяснилось абсолютно точно, что людей не спасут, проходчики не успеют добраться до них вовремя. Пение на дне шахты стало опять слышным. Спасатели кричали и получали ответ, но ответы становились все слабее и слабее. А под конец пятого дня уже ни единого звука не доносилось от заживо погребенных людей, и рудничное начальство объявило, что хотя спасательные работы и будут продолжаться, но никаких надежд на спасение нет.
Еще пять дней понадобилось, чтобы сквозь обломки породы на дне Митченерской шахты добраться до мертвых. Таким образом, их тела были доставлены наверх десять дней спустя после катастрофы. Газеты поместили об этом небольшой отчет, написав, что похороны Эйба Лоттера состоятся в следующее воскресенье.
Одна из газет написала чуть больше. Она заявила, что медицинской экспертизой совершенно точно установлено, что Эйб Лоттер уже десять дней как был мертв. Ему проломило череп камнем в момент катастрофы, и он умер мгновенно. Один из негров был ранен и умер в течение первых двух дней. Остальные умерли от истощения. Единственным человеком, который жил дольше всех, был цветной Бен Джонкер, продержавшийся свыше недели.
Вот какой в действительности был конец этой историй, конец, о котором напечатали лишь мелким шрифтом в маленькой заметке, помещенной на последней странице. Другие газеты тактично воздержались и от этого. Видимо, уж слишком много успели получить за счет этой истории с пением псалма те, кому это на руку. Когда общественное сознание пробуждается, то всегда говорят и печатают такие вещи, о которых впоследствии странно читать. Но они свойственны моменту. Те, кто прочитал ту маленькую заметку, могут делать из нее свои выводы, если им заблагорассудится. Для семьи лучше знать, что Эйб Лоттер умер мгновенно, без страданий. В общем, кроме этой заметки никто ничего больше не сказал, по крайней мере открыто.
На похороны собралась масса народу. Кортеж двинулся от дома Лоттеров, и по всему пути к кладбищу на улицах выстроились люди, чтобы посмотреть на Эйба Лоттера, отважного и смелого Эйба, отправившегося в свой последний путь. Ведь надо навсегда запомнить, что Эйб Лоттер был храбр и отважен и вел себя величественно перед лицом смерти. Он ни минуты не колебался. Каждый, кто спускается в шахту, храбр. Каждый находится под угрозой мгновенной смерти, и то, что случилось с ним, может случиться с любым другим. Так что все они должны гордиться мужеством Эйба Лоттера.
Миссис Лоттер не пошла на похороны. Она осталась в доме родителей, куда пришли соседи присмотреть за ней. В кресле сидела мать Эйба и молча плакала. Эти десять страшных дней наложили на нее тяжелый отпечаток. Она стала меньше, словно втянулась в себя, а морщины прорезались еще глубже. Вместо прежней доброты на ее лице остались только печаль и страдание.
Старик Лоттер, редко выходивший из дому, пошел на кладбище вместе с миссис Джейк. Она стояла рядом с ним на краю могилы, словно ему могла понадобиться ее помощь — но не таков он был, старый Лоттер. Он оперся о палку и смотрел на могильную яму с застывшим лицом. О чем он думал? Кто скажет. О том ли, что рудник отнял у него сына, или о том, что он клялся, что этого никогда не произойдет, но рудник тем не менее взял свое? Но ведь это не его вина, не вина старого Лоттера. Это не его рук дело; этого могло не случиться, если б его слушались и делали так, как он говорит. Но так уж всегда бывает. Ни одно младшее поколение не усваивает уроки старшего, и вот у старого Лоттера, как раз у того, кто предвидел все это, разбито сердце.
Священник стал произносить речь. Преподобный отец Питер Гендрик, в рясе и белом галстуке, стоял рядом со старым Лоттером и говорил о тех, кто в море, о тех, кто в шахтах, о тех, кто вынужден зарабатывать свой хлеб с опасностью для жизни…
Похороны Бена Джонкера происходили в тот же день. Они еще продолжались в Клара-тауне, когда белые возвращались в Вестдорп. Белые знали об этом, потому что до них через пустырь доносилось пение. Там, должно быть, также стеклось много народу, ибо пение доносилось хотя и приглушенными, но широкими волнами.
Вы могли смело сказать, что весь цветной Клара-таун вышел провожать Бена Джонкера. Люди пели медленно, в каком-то плавном, рыдающем ритме. Что пели они? Сказать об этом вначале было трудно, но, когда белые дошли до Хилл-стрит, мотив и слова песни, долетевшей через пустырь, стали отчетливы, и стало все ясно.
«Вперед шагайте… идите, словно на войну…» — пели люди Клара-тауна. Они провожали Бена Джонкера в его последний путь этим гимном, потому что так пел перед смертью Эйб Лоттер.