К вечеру оба вернулись домой, и Кете, сбросив шляпку и пальто на руки Минетте и приказав подавать чай, проследовала за Бото в его кабинет, ибо находила удовольствие в мысли, что первый день своего пребывания дома она целиком провела подле Бото.

Ему это было приятно, и, поскольку Кете зябла, он положил ей под ноги подушечку и накрыл их пледом. Потом его вызвали из комнаты - к нему пришли со служебными делами, требующими незамедлительного разрешения.

Текли минуты, ни подушка, ни плед не помогли, теплей не становилось, поэтому Кете потянула за сонетку и наказала вошедшему лакею принести два-три поленца, а то она совсем замерзла.

Когда лакей вышел, она встала, чтобы отодвинуть каминный экран, а отодвинувши, увидела горстку золы, еще лежащую на железной решетке камина.

Тут вернулся Бото. Он вздрогнул, увидев зрелище, представившееся его глазам, но тотчас успокоился, когда Кете, указывая пальчиком на золу, предельно шутливым тоном спросила:

- Что сей сон означает? Вот я тебя второй раз подловила. Сознавайся, это любовные письма? Ну, быстро, да или нет?

- Тебе ведь все равно ничего не докажешь, что я ни скажу. Ты все равно останешься при своем мнении.

- Да или нет?

- Пусть да.

- Вот и отлично. Теперь я могу успокоиться. Любовные письма - что может быть смешней? Впрочем, для верности сожжем-ка их вторично: была зола, станет дым. Авось получится.

Искусно сложив поленья, принесенные по ее приказу лакеем, она попробовала поджечь их двумя спичками, что ей и удалось. Пламя мгновенно вспыхнуло, а Кете придвинула кресло поближе к огню, удобно вытянула ноги к самой решетке, чтобы скорей согреться, и сказала:

- Вот так, а теперь я еще хочу рассказать тебе про одну русскую, которая, конечно, была никакая не русская. Но чрезвычайно ловкая особа. Глаза у ней были миндалевидные - у этих дам всегда почему-то бывают миндалевидные глаза,- и она утверждала, что приехала в Шлангенбад лечиться. Знаем мы это - лечиться. Врача у ней не было, во всяком случае, постоянного, зато она каждый день каталась то во Франкфурт, то в Висбаден, то в Дармштадт,- и всякий раз с кавалером. Кое-кто даже утверждал, что кавалер не всегда был один и тот же. Но ты бы поглядел, какие туалеты и какая самоуверенность! Она едва-едва удостаивала нас кивком, когда выходила к табльдоту со своей придворной дамой. Придворная дама у нее была, для таких особ это первое дело. Мы ее называли «Помпадур», я про русскую, а не про спутницу, и она знала, что мы ее так называем. А старая генеральша Ведель целиком была на нашей стороне, сия особа и ее крайне раздражала (это была самая настоящая особа, можешь не сомневаться). Однажды старая Ведель громко так сказала через стол: «Да, медам, моды меняются на все, даже на сумки и сумочки, на кошельки и кошелечки. В дни моей молодости еще носили сумочки «помпадур», нынче их и след простыл. Не правда ли, нынче нет помпадуров?» Тут мы все рассмеялись и поглядели на нашу мадам Помпадур. Но эта чудовищная особа сумела все-таки одержать верх. Звонким и громким голосом - старая Ведель была туга на ухо - она отвечала: «Да, госпожа генеральша, вы совершенно правы. Страшно только, что на смену помпадурам пришли ретикюли, позднее поименованные ридикюлями. И вот эти-то ридикюли встречаются по сей день». При этом она в упор взглянула на добрую старуху, а та вышла из-за стола и покинула Зал, поскольку не нашлась, что ответить. Теперь я хочу тебя спросить: что ты на это скажешь? Какова наглость! Бото, да ты меня совсем не слушаешь…

- Слушаю, слушаю, Кете.

Три недели спустя двор церкви св. Иакова, по обыкновению запруженный толпой любопытных - преимущественно жены рабочих с детьми на руках,- стал свидетелем свадебной церемонии. Сбежались сюда и школьники, и уличные мальчишки. Кареты подъезжали одна за другой. Из первой кареты вышла пара, которую до самых дверей сопровождал шепот и хихиканье.

- Ну и талия! - сказала женщина, стоявшая ближе других.

- Талия?

- Ну пусть бока!

- Скажите лучше: окорока!

- Ваша правда.

Нет сомнения, что эта тема получила бы дальнейшее развитие, не будь разговор прерван появлением кареты с женихом и невестой. Лакей, торопливо спрыгнувший с козел, хотел распахнуть дверцу, но жених, тощий господин в цилиндре и с острым стоячим воротничком, опередил его и подал руку девушке, которая, разделяя участь всех невест, привлекла внимание собравшихся не столько своей внешностью, сколько белым атласным платьем. Затем оба ступили на невысокое каменное крыльцо, устланное несколько поистертым ковром, миновали переход и скрылись под сводами церкви. Все взоры следовали за ними.

- А где же венок? - спросила та самая женщина, которая минутой раньше раскритиковала талию фрау Дёрр.

- Венок?.. Вы сказали - венок? Вы что ж, не знаете?.. До вас разве слухи не доходили?

- Ах да… Ну, разумеется, доходили. Но, дорогая госпожа Корнацки, если всякий раз верить слухам, венки вообще переведутся, и цветочнику Шмидту с Фридрихштрассе придется закрывать свое дело.

- Ваша правда,- засмеялась и фрау Корнацки,- это вы точно. И вдобавок за такого старика. Небось шестой десяток разменял! Ему бы серебряную справлять, а не жениться!

- Верно, верно. Так он и выглядит. А воротнички-то, воротнички-то каковы! Долго такой не протянет!

- Этим воротничком он в два счета ее заколет, ежели что прослышит.

- Беспременно заколет.

Разговор в этом духе продолжался еще некоторое время, а из церкви меж тем уже неслись первые звуки органа.

На другое утро Ринекер и Кете сидели за завтраком в кабинете у Бото. Сквозь распахнутые окна вливался свежий воздух и солнечный свет. Ласточки, что гнездились вокруг двора, со свистом резали воздух, и Бото, имевший привычку подкармливать их по утрам, потянулся было с этой целью к корзиночке для крошек, но заливистый смех жены, уже более пяти минут погруженной в чтение любимой газеты, заставил его переменить намерение.

- В чем дело, Кете? Ты, видимо, нашла что-то на редкость смешное.

- Да, нашла… До чего же смешные попадаются имена! И непременно в извещениях о свадьбах и помолвках. Только послушай…

- Слушаю с величайшим вниманием.

- «…Имеют честь сообщить о состоявшемся сего дня бракосочетании следующие лица: Гидеон Франке, фабричный мастер, Магдалена Франке, урожденная Нимпч…» Нимпч! Ха-ха-ха! Смешнее не придумаешь! И еще этот, Гидеон!

Бото взял газету из ее рук, правда, с единственной целью скрыть за ней свое смущение. Потом он вернул газету жене и сказал со всей доступной ему в данную минуту легкостью:

- А чем тебе не по вкусу Гидеон? Гидеон гораздо лучше, чем Бото.