— Я часто думал о тебе, братишка, — сказал Витторе.

Герцог еще не дал ему аудиенцию, однако его покормили, помыли, одели — и теперь он возлежал на моей кровати, жуя яблоко и воняя духами. И хотя именно я, а не он, жил во дворце, работал на герцога Федерико и ходил в бархатных одеждах, именно мною восхищались и меня уважали люди во всей Италии, а Витторио был просто жуликом и ничтожеством, во мне шевельнулись старые страхи.

— Чего ты хочешь?

— Я? — спросил он с невинностью Христа. — Ничего. Крышу над головой. Еду.

— Я могу сделать так, чтобы тебя повесили.

— Боже мой, Уго! Это все из-за тех овец? — В мерцании свечи мне было трудно разглядеть его лицо, до сих пор завешенное волосами, из-под которых выглядывал только один здоровый глаз. — Мой бедный младший братик!

Он вскочил с кровати с грацией змеи и начал рыскать по комнате.

— Ты должен благодарить меня! Если бы не я, ты всю жизнь провел бы, бегая за отарой по холмам Аббруци. А теперь посмотри на себя! Шелковая рубашка, кинжал с рукояткой слоновой кости. Красивая комната. Репутация. А это что? — Он ткнул пальцем в шкаф. — Белена?

Я выхватил у него листья.

— И мышьяк? Кто еще знает об этом, братишка?

— Никто! — сказал я, выхватив кинжал.

— Уго! — Он сделал изумленное лицо. — Ты что, собираешься убить меня за это?

— Нет. За то, что ты убил моего лучшего друга Торо, когда мы возвращались с рынка.

Витторе рухнул передо мной на колени.

— Прошу тебя, Уго!

— О чем ты его просишь? — раздался нежный голосок.

Ширма отодвинулась. За ней стояла Миранда, сонно потирая глаза. Ее темные волосы были всклокочены, маленькие белые зубки сияли в отблесках свечи, из-под ночной рубашки виднелись мягкие пухлые ступни.

— Миранда? — воскликнул Витторе, тут же вскочив на ноги. — Che bella donzella!  Ты меня помнишь? Своего дядю Витторе?

Он раскинул руки в стороны, собираясь обнять ее. Одна мысль о том, что этот подонок коснется моей дочери, привела меня в бешенство, и я встал между ними.

— Иди в постель! Иди, я сказал!

— Позволь ей побыть с нами, Уго! Если не считать отца, в этом мире осталось только три ди Фонте. Давайте же наслаждаться моментом! Возможно, завтра мы расстанемся навеки.

— Ты Витторе? Брат моего отца?

— К твоим услугам, моя принцесса, — поклонился Витторе.

Миранда увидела кинжал у меня в руках, и глаза ее округлились от изумления.

— Что ты делаешь, babbo?

— Он показывал мне свой кинжал, — улыбнулся Витторе. — А я ему — свой. — В руке его, словно по мановению волшебной палочки, появился длинный кинжал. — Два брата просто демонстрировали друг другу, как они отгоняют дьявола, вот и все.

Я спрятал свой кинжал, он свой тоже. Миранда села на мою кровать.

— Она так же прекрасна, как Элизабетта.

— Ты ни разу не видел ее мать.

— Но она явно пошла не в тебя. — Витторе подмигнул Миранде. — Я помню, как Уго в грозу прятался под юбки матери.

— А мне ты велел не бояться грозы! — упрекнула меня Миранда.

Витторе рассмеялся.

— Мы с ним вырезали длинные палки и сражались, играя в рыцарей. Разве Уго тебе не рассказывал?

— Babbo почти никогда не говорил о тебе. Откуда ты приехал?

— Отовсюду.

Витторе сел рядом с ней.

Миранда уставилась на блестящие амулеты у него на шее.

— Ты был в Венеции? — спросила она.

— Я год прожил в палаццо на Большом канале — лучший год моей жизни.

— Я бы тоже хотела туда поехать. — Миранда вздохнула, обхватив колени руками. — Кое-кто однажды собирался меня туда свозить.

— Я был во Франции, в Германии и в Англии тоже.

— А это правда, что у англичан есть хвосты? Папа так сказал.

— Ничего подобного я не говорил!

— Говорил!

Витторе разразился смехом и, повернувшись ко мне, заметил:

— Она очаровательна. Нет, Миранда, у них нет хвостов. По крайней мере у тех женщин, с которыми я встречался. А их я рассматривал очень внимательно.

Миранда покраснела.

— Я даже в Индиях побывал.

— В Индиях?

— Да, где люди едят других людей.

У Миранды так округлились глаза, что я испугался, как бы они не вылезли из орбит.

— Ты видел, как они едят людей?

Витторе кивнул.

— А кроме того, они выпускают дым из ноздрей и круглый день ходят голыми.

Он вытащил из мешочка трубку с чашечкой на одном конце и двумя разветвлениями на другом. Извлек из другого мешочка какие-то коричневые листья, положил их в чашечку, а потом сунул обе тоненькие трубки себе в ноздри. Поджег листья с помощью фитиля — и глубоко затянулся. Мы с Мирандой, как зачарованные, смотрели на длинную струю дыма, которая через пару секунд вылетела у него изо рта. Миранда ахнула от ужаса.

— У тебя в желудке огонь?

Витторе покачал головой.

— А что же это тогда? — спросил я.

— Это называют табаком. Он исцеляет все людские немочи. Желудок, головную боль, меланхолию. Все болезни. В Индиях и мужчины, и женщины курят его днями напролет.

Он выпустил еще несколько струек дыма, пока чашечка не опустела, и отложил трубку.

— Я видел столько чудес! Страны, где солнце сияет каждый день, а дожди идут совсем недолго, только лишь для того, чтобы полить цветы. Но какие цветы! Ах, Миранда! Они больше моей ладони и окрашены во все цвета радуги! — Витторе поднял длинную руку к потолку. — Деревья, достающие верхушками до неба, а на них больше фруктов, чем в раю! — Он вздохнул и снова сел. — И тем не менее, куда бы ни забросила меня судьба, я всегда возвращаюсь в Корсоли.

— Почему? — спросила Миранда. — Тут так скучно!

— Корсоли — мой дом. Как и твой. Я хочу умереть здесь.

Он перекрестился.

— Ты собираешься умереть?

— Мы все когда-нибудь умрем.

— Это верно, — заметил я. — Ты лучше расскажи нам, Витторе, что было после того, как ты стал разбойником.

— Ты был разбойником? — ахнула Миранда.

Витторе пожал плечами.

— Сначала я просто пытался добыть себе еду. А потом мне стали платить за то, чтобы я грабил людей.

— Кто? — нахмурилась Миранда.

— Герцог феррарский, швейцарцы, император, французы. Я стал солдатом и сражался за всех, кто мне платил. — Витторе склонил голову и почти шепотом добавил: — Я видел такие ужасы, которых не пожелаю и врагу. — Он покачал головой, словно отгоняя внезапно вспомнившийся кошмар. — Когда я перестал воевать, то решил стать священником и посвятить себя Господу.

— Е vero? — сказал я. — И что же тебе помешало?

— У меня есть талант.

— Торговать приворотным зельем?

— А что в этом плохого, babbo, если он дарит людям любовь?

— Вот именно! — сказал Витторе, нежно похлопав ее по коленке. — Дарить любовь! Какое призвание может быть выше?

— Именно так ты заработал свой сифилис?

— Ну почему ты такой злой, babbo?

Витторе приложил к губам палец.

— Не сердись на своего отца. Он хочет защитить тебя от жестокостей жизни. Жаль, меня некому было защитить. — Он повернулся ко мне. — Я заразился им от женщины. И простил ее.

Он медленно сдвинул волосы, прикрывающие половину лица. Миранда вскрикнула. Веко у Витторе впало и съежилось, так что глаз выглядывал из складок гниющей кожи. Щеку избороздили глубокие морщины, а челюсть была покорежена так, будто злой дух разъедал его лицо изнутри.

— Мне недолго осталось жить. Я хочу лишь одного: провести остаток своих дней с людьми, которых я люблю и которые любят меня.

— Я сейчас заплачу! — фыркнул я.

— У меня отсохли два пальца, — сказала Миранда, протягивая Витторе правую руку. — И на ноге тоже.

Витторе с величайшей торжественностью взял ее руку в свои, пробормотал молитву и нежно поцеловал безвольные высохшие пальчики. Потом встал на колени и поцеловал пальцы у нее на ноге. Миранда смотрела на него так, словно он был самим папой римским. Не вставая с колен, Витторе снял с себя серебряный амулет и надел Миранде на шею, так что тот повис у нее между грудей — маленькая серебряная вещица в виде ладони. Большой, указательный и средний пальцы у нее были выпрямлены, а безымянный и мизинец — сжаты.

— Это мне? — изумилась Миранда. — Что это?

— Рука Фатимы. От дурного глаза.

— Похоже, тебе она не очень помогла, — проронил я.

— Какая красивая! — восхитилась Миранда.

— Теперь она будет защищать нас обоих.

— Я всегда буду ее носить.

Они говорили так, словно меня вообще не было в комнате!

— А это рута? — Миранда показала на серебряный цветок, также висевший у Витторе на шее.

— Да, рута. И вербена — цветы Дианы.

— А это?

Витторе нежно погладил серебряный пенис с крылышками.

— Мой любовный амулет, — сказал он.

Что делает зло таким привлекательным? Чем оно безобразнее, чем загадочнее, тем больше завораживает душу. Я знаю людей, которые и помыслить не могли о том, чтобы зайти в логово ко льву, и тем не менее они не боятся разговаривать с дьяволом. Неужели они считают, что способны победить зло? Что оно их не коснется? Как они не видят, что зло питается именно их добротой?

С Мирандой творилось нечто подобное.

— Почему ты так холоден со своим братом? — спросила она меня, когда Витторе вышел из комнаты. — Неужели ты не видишь, как много ему пришлось выстрадать?

Боже милостивый! Мне хотелось выдрать на себе все волосы! Я рассказал ей, как Витторе бил меня в детстве. Как он чернил меня перед отцом. Как отказался дать мне несколько овец, чтобы завести свое хозяйство, несмотря на то что я пас его отару зимой и летом, день и ночь, пока он пьянствовал и развлекался со шлюхами. Я рассказал ей, как он убил моего лучшего друга.

Миранда кивнула, словно понимая меня, но тут же спросила:

— Неужели нас всю жизнь будут судить за прошлые грехи? Разве Христос не простил грешников?

— Волк навсегда останется волком, Миранда.

— Но он же твой брат! У меня никогда не было ни брата, ни сестрички. И матери тоже. Я молилась ночами, чтобы Пресвятая Богородица послала мне брата, который мог бы меня защищать. Или младшую сестричку, чтобы играть с ней. Или маму, чтобы она наставляла меня.

Она словно напрочь забыла то, что я только что ей сказал! Я повернул ее ладони вверх, чтобы посмотреть, не сунул ли Витторе ей какое-нибудь зелье. Потом сорвал с ее шеи ожерелье, чтобы убедиться, что он ничем его не натер. Как он сумел за считанные секунды восстановить против меня мою дочь? Меня охватило такое бешенство, что я не удержался и заорал:

— Если я еще раз увижу, как ты разговариваешь с Витторе, я побью тебя!

Обычно, когда придворные выходили из покоев Федерико, они тут же начинали поливать друг друга грязью, однако после того как герцог дал аудиенцию Витторе, всех их объединила общая ярость.

— Он сказал, — с возмущением крикнул Бернардо, — что, судя по расположению звезд, у Федерико будет новая жена. Нарисовал на полу круг, что-то пробормотал по-латыни, посовещался с куриной лапкой, уставился Федерико в глаза и заявил: «Через два месяца. Самое позднее — через три!»

— Он и зелье ему какое-то дал, — ввернул Пьеро без своего обычного смешка.

— Герцог не мог ему поверить, — сказал я.

— Не мог? Да он назначил его придворным магом! — рявкнул Бернардо. — Этот тип будет сидеть за столом рядом с Федерико!

* * *

— Когда Федерико не получает того, что хочет, — сказал я Витторе у конюшни, — он убивает людей.

— Это моя проблема! — отозвался он.

— Не только твоя. Он убьет и других…

— Тогда притворись, что ты меня не знаешь. Мы не братья и вообще не родственники.

— Я это запомню, — процедил я сквозь зубы.

Со дня появления Витторе над долиной нависли черные тучи. Дожди секли стены замка, во дворе завывали ветры, расшатывая каменную кладку и с корнем вырывая вековые деревья. Крестьяне в Корсоли говорили, что по ночам из дворца к облакам взлетают демоны, а затем спускаются обратно. По всему зданию расползлись плесневые грибки. Я просыпался и ощущал, как запах гниения забивает ноздри. Сколько духов я на себя ни выливал, это не помогало. Я знал, что во всем виноват Витторе.

Сначала женщины побаивались его, однако я видел, как он нежно обнимал их за талию и уводил за колонну. Появляясь через пару минут, они улыбались и выглядели спокойными и довольными. Дело было не в том, что он им говорил. Когда я спрашивал, они не могли даже повторить. «Все дело в том, как он говорит, — сказала одна из них. — Голос у него слаще меда!»

А пожилая прачка, вздохнув, призналась: «Он смотрит на меня — и завораживает взглядом».

Матерь Божья! Мне его голос казался помесью ослиного рева со змеиным шипением. Неужели они не видят зла, скрывающегося за его словами? Нет, отвечали они, пожимая плечами. Они не могли — или не хотели! — ничего видеть. Глупые коровы! Не важно, молодые или старые, замужние или незамужние. Да что там женщины — мужчины тоже! Только для них его голос был не слаще меда — он звучал, как сражение с французами или немцами. Он рассказывал им о том, как плыл в Индии, месяцами не видя ничего, кроме моря. Он говорил о китах, высоких, как корабль, и вдвое более длинных. О волнах, которые поднимались в океане и с ревом обрушивались на судно, унося с собой людей и исчезая в мгновение ока, словно их и не было. Он рассказывал о туземках, разгуливавших нагишом и радостно совокуплявшихся с моряками. О королях, которые были богаче папы римского, а жили как крестьяне. О краснокожих людях, воспринимавших золото так же равнодушно, как траву. Все заслушивались его историями и умоляли рассказать еще.

— Они нуждаются в любви, — заметил как-то Витторе.

Не знаю, что он наплел Федерико (мой осторожный братец помалкивал, когда я находился рядом), но, очевидно, это было именно то, что герцогу хотелось слышать. Порой Витторе нашептывал ему что-то на ухо, и Федерико покатывался со смеху. Все остальные сидели, набрав в рот воды и уставившись в стол, поскольку каждый боялся, что именно он стал предметом насмешек Витторе.

Он посоветовал герцогу добавлять в каждое блюдо имбирь. Я тяжело дышал, высунув свой бедный язык, как помирающая от жажды собака, и уже не ощущал никакого вкуса. Подозреваю, он сделал это для того, чтобы я не смог почувствовать яд. Порой я просыпался среди ночи в полной уверенности, что Витторе работает на родственников Пии из Венеции, или на герцога Сфорца из Милана, или на какого-нибудь другого вельможу, имеющего зуб против Федерико. У герцога было так много врагов! Но не для того же я спасал его жизнь, рискуя собственной шкурой, чтобы этот содомит убил моего хозяина!

Я спросил у Томмазо, заходит ли Витторе на кухню.

— С какой стати? — буркнул Томмазо, недовольный тем, что я его разбудил.

Я сердито встряхнул его за плечи:

— Он дает тебе какие-нибудь зелья или травы, чтобы ты подложил их в блюда Федерико?

— Нет! — возмущенно воскликнул Томмазо. — Он помогает герцогу Федерико!

Я все понял. С тех пор как Витторе дал Томмазо голубку, этот глупый мальчишка проникся к нему доверием, поскольку надеялся, что мой братец поможет ему вновь завоевать Миранду.

— И не надейся, — сказал я. — Он не поможет.

— А ты говорил с ней?

— Не было подходящего случая.

Он фыркнул — и я не мог не признать, что это действительно была пустая отговорка.

Вечером, когда Миранда играла на лире, я спросил ее, думает ли она когда-нибудь о Томмазо. Лица дочери я не видел, однако она сбилась с ритма.

— Нет, — ответила она, однако дрожащий голос выдал ее.

Буквально за несколько дней Витторе стал так же необходим герцогу Федерико, как его палка, без которой он теперь не ходил. Однажды я случайно услышал, как Витторе возражает против планов, задуманных Федерико по дороге из Милана.

— Мне кажется, вам нужно построить новый замок, — сказал Витторе.

— Новый замок? — протянул Федерико, смакуя ножку каплуна, вымоченную в имбире.

— Прошу прощения, ваша светлость, — вмешался я, — избыток имбиря плохо действует на ваш организм.

— Ах, Уго! — откликнулся Федерико. — Да что ты знаешь? Что ты видел в этом мире? Сколько раз ты уезжал из долины? Всего один? Поездка в Милан не считается!

Я отпрянул, словно ударенный молнией. Федерико дружески пихнул Витторе локтем и рассмеялся, не видя, как во мне закипает злость. Но Витторе заметил. Он боялся, как бы я не сказал Федерико, что мы — братья. Все перевернулось с ног на голову! Пару недель назад именно я не хотел, чтобы кто-то знал о нашем родстве — а теперь Витторе воспринимал меня как обузу! Я знал, что он почувствует себя в безопасности, только когда убьет меня.

Наутро после полнолуния старую прачку обнаружили слоняющейся по двору в голом виде и бормочущей что-то о Диане. Никто не понимал, о какой Диане она говорила, и хотя во дворце было несколько девиц с таким именем, служанки божились, что они тут ни при чем. Пьеро пустил старухе кровь и дал целебные мази, однако она отказывалась объяснить, что с ней стряслось, и то и дело бухалась на колени, умоляя всех о прощении. Это было лишь одно из событий, которые выводили меня из себя. Чекки ходил с надутым видом, Пьеро и Бернардо почти не показывались на люди. Септивий сказал мне, что Миранда часто засыпает на уроках. Изабелла, жена придворного, к которой Миранда поступила в услужение, жаловалась, что моя дочь пренебрегает своими обязанностями. Я пытался с ней поговорить, но она со скучающим видом отвечала, что делает все, как положено. Томмазо клялся, что понятия не имеет, отчего она так переменилась. Дворец вокруг меня распадался на части — и все это было делом рук Витторе.

У входа в конюшню меня остановили двое парней и спросили, чего мне нужно. Я хотел было дать им по башке, как изнутри послышался голос Витторе:

— Пропустите его!

Пока я шел мимо, лошади косились на меня сонным глазом. Витторе устроил себе пристанище в углу конюшни, на куче соломы. Со стропил свисали странные предметы — челюсть осла, прядь волос, отломанный кусок скульптуры. Серый каменный замок обдавал промозглым холодом, а здесь было тепло, пахло конями и сеном и чем-то еще. От этого запаха мне захотелось лечь и уснуть.

Витторе сидел на соломе. Всклокоченные волосы по-прежнему торчали во все стороны, на шее висели амулеты, однако на нем были новый черный камзол, туфли и плащ. Мне, чтобы обзавестись новой одеждой, понадобились месяцы, не говоря уже об обуви и плаще. Прошли годы, прежде чем я позволил себе такую роскошь.

— А ты хорошо устроился, — заметил я.

Он откинулся назад, затянулся табаком и выпустил дым прямо мне в лицо.

— Бог милостив.

Меня раздражало то, что я стоял перед ним, словно его придворный.

— Что ты даешь Миранде? — спросил я.

— Ах, Миранда! Ангел мой, — улыбнулся Витторе.

— Что ты ей даешь?

— То же, что и всем, Уго. — Он снова затянулся. — Любовь.

— Не смей давать ей свои снадобья! Я запрещаю!

— Ты угрожаешь мне, Уго?

— Да, я угрожаю тебе.

— Слишком поздно.

— Ничего не поздно! — сказал я и, услышав шум, обернулся.

За моей спиной стояли конюхи с обнаженными кинжалами.

— А я говорю, поздно, Уго! — повторил Витторе. Голос у него изменился. Он вскочил, выхватив из ножен свой клинок. — Слишком поздно!

Мальчишки-конюшие нерешительно переглянулись.

— Он же дегустатор, — тупо проговорил один.

Я громко крикнул и, к счастью, кто-то во дворе отозвался. Когда мальчишки обернулись, я сбил их с ног и побежал из конюшни со всех ног. Ворвался в свою комнату, сел у окна и задумался. Отныне надо быть куда осторожнее. В следующий раз удача может мне изменить.

Дождь шел семь дней и семь ночей. На небе все громоздились и громоздились тучи, пока день не стал темным, как ночь. Стены замка покрылись мхом, в коридоры проник серый туман. В столовой, на кухне, в моей спальне начали появляться лужи. Все ходили простуженные. Чекки не вылезал из кровати, Бернардо целыми днями чихал, а Федерико мучили приступы слабости и апатии. Я тоже простыл и никак не мог исцелиться. Один Витторе не заболел. У него оставалось меньше месяца, чтобы выполнить данное Федерико обещание, но, казалось, его это не волновало. Каждую ночь я молился о том, чтобы Федерико выгнал его из долины либо сбросил со скалы.

Миранда почти ничего не ела и часами смотрела на дождь. Ухажеры ее больше не интересовали, она перестала причесываться. Как-то раз, отложив эксперименты с травами (я каждый день принимал крошечные дозы мышьяка и шафрана лугового), я попытался за ней проследить, однако она ускользнула от меня. А у меня так разболелась голова, что мне пришлось прилечь. Я спросил Бернардо: может, это звезды так на нее влияют?

— Когда она родилась?

— Через три дня после праздника Тела Христова.

Я помнил это, поскольку Элизабетта рвала цветы шиповника, чтобы бросать их в процессию, а лепестки запутались у нее в волосах, и она была так хороша, что я умолял ее не вынимать их.

— Рак… — пробурчал Бернардо. — Такое поведение вполне естественно. Возможно, она проживет до семидесяти лет. А может, и нет.

Пьеро предположил, что это у нее из-за месячных, а впрочем, точнее он скажет через три дня, в полнолуние. И добавил, что с удовольствием пустит ей кровь.

— Да я лучше умру, чем позволю этой свинье ко мне прикоснуться! — крикнула Миранда.

— Он спас тебя, когда ты чуть не замерзла.

Что бы я ни говорил, все выводило ее из себя, даже самые невинные мелочи. Когда я заметил, что видел, как она разговаривала с Томмазо, Миранда крикнула:

— Ты шпионишь за мной!

У нее сорвался голос, она отвернулась от окна. Внизу, в саду Эмилии, Витторе беседовал со старой прачкой.

— Это как-то связано с Витторе, да? — спросил я.

— Нет!

— Ты врешь!

— Нет! — взвизгнула она. — Нет! НЕТ! НЕТ! НЕТ!

Витторе поднял голову и улыбнулся мне.

В ночь полнолуния я выскользнул из-за стола, пока Септивий читал «Чистилище» Данте, и пошел на конюшню. Конюхи еще ужинали в столовой для слуг. Я залез на кучу соломы под самой крышей, где Витторе устроил себе лежбище, и затаился. Вокруг меня висели амулеты и талисманы, в ноздри снова ударил странный запах, от которого клонило ко сну.

Наверное, я уснул, потому что меня разбудили приглушенные голоса. Во тьме еле видно мерцал огонек свечи. На соломе спиной ко мне сидели несколько человек и пили из чаши, передавая ее по кругу. Витторе сидел к ним лицом, лаская кого-то у себя на коленях. Он тихо разговаривал с этим кем-то и поглаживал по спине, как котенка. А потом поднял так, чтобы все увидели — не котенка, а жабу! Значит, он все-таки был incantatore . Колдун! И это бесовский шабаш. Я хотел немедленно сообщить Федерико, но потом все-таки решил остаться, поскольку никогда раньше не видел таких сборищ.

Мужчины и женщины по очереди наклонялись и лизали жабу. Мне доводилось совершать грехи, за которые Господь меня осудит: например, за то, что я трахнул овцу, — однако никогда в жизни я не лизал жабу! Через пару минут один из мужчин встал и заскакал по конюшне так, словно в него вселился дьявол. Это был Томмазо. Вот дурак! Затем поднялись и остальные, стуча ногами, как новорожденные телята. Они пытались куда-то идти, но пространство было такое маленькое, что они постоянно натыкались друг на друга. Одна женщина кружилась и кружилась, пока не упала с широко открытыми глазами и судорожной улыбкой на губах. Кто-то из мужчин воздел руки над головой и закричал. Витторе с такой силой зажал ему рот ладонью, что несчастный грохнулся на землю и больше не пискнул. Женщина, лежавшая на полу, повернула голову и уставилась на меня. Она подняла руку, показывая пальцем, однако, к счастью, никто не обратил на нее внимания.

Не знаю, как долго они бродили так, спотыкаясь и натыкаясь друг на друга, но тут Витторе, повернувшись к ним спиной, поднял руки и прошипел:

— Отрекаюсь от Иисуса Христа!

— Отрекаюсь от Иисуса Христа! — подхватили все остальные.

— Мадонна — шлюха! — продолжал Витторе. — Христос — лжец. Я отвергаю Бога!

Porta! Даже если Бог не отвечал мне, я никогда не отрекался от него. Я молил Господа, дабы он понял, что, несмотря на мое присутствие в конюшне, я не участвую в этом шабаше. Витторе выкрикнул еще несколько святотатственных фраз. Остальные с жаром повторяли их хором. Одна из женщин, радостно хихикая, твердила нараспев: «Мадонна — шлюха! Мадонна — шлюха!»

— Диана, bella Диана! — тихо позвал Витторе. — Приведи своего коня!

Неужели это та Диана, которую упоминала старая прачка? Кто она такая — и как она приведет туда коня? Ведь там уже яблоку некуда упасть!

Потом Витторе спросил, видят ли они его могучую голову. Присутствующие дружно ответили: «Да!» Что они там видели — ума не приложу. Никто из них не пошел за лошадью, так что скакуны по-прежнему стояли на другом конце конюшни. Очевидно, все они были просто околдованы.

— В таком случае, повинуйтесь ему! — сказал Витторе и повернулся спиной.

Боже правый! На голове у него были козьи рога! Я чуть было не прыснул со смеху, но в этот миг Витторе задрал рубашку и показал свое обнаженное тело.

— Sarete tutti nudi!  — велел он.

И что вы думаете? Они начали снимать одежду! Внезапно я увидел, что одна из женщин — моя Миранда. Стыдно признаться, но я не мог отвести от нее глаз. Она была так молода и так прекрасна! Маленькие твердые грудки, плоский животик, полные бедра, округлые ягодицы… Меня охватила бешеная ярость, и все же я сдержался.

Старая прачка с обвисшими грудями и похожими на древесный ствол бедрами встала перед Витторе на колени и поцеловала его пенис. Он отвернулся и подставил ей задницу. Она раздвинула ему ягодицы и звучно чмокнула в анальное отверстие. Витторе повернулся и положил ей руку на лоб. Она со стоном рухнула наземь. Я не мог поверить своим глазам! Неужели это позорище действительно происходит здесь? Здесь, в конюшне герцога Федерико, в то время как в нескольких ярдах отсюда замок погружен в глубокий сон? Но это было еще не все.

Томмазо, бухнувшись перед Витторе на колени, тоже поцеловал его член, а затем отдал дань заднице моего брата.

Шестеро присутствующих проделали ту же процедуру, а закончив, повалились друг на друга, совокупляясь, как дикие звери. Подошла очередь Миранды — но для нее не осталось больше партнеров, кроме самого Витторе. Он положил ей руку на затылок. Все, решил я, с меня хватит! Мне было все равно, вызывал ли он демонов или сам был дьяволом. Во всеуслышание призывая на помощь Отца, Сына и Святого Духа, я скатился со скирды и побежал к Витторе, нацелив кончик кинжала в его здоровый глаз. Остальные, увидев меня, завопили, но я промчался мимо них, как ветер, и они не успели меня задержать. Витторе сплюнул и поднял руку. Глаз у него стал совершенно черным. Значит, он все-таки сам дьявол! Моя рука застыла в воздухе, словно кто-то отталкивал ее! Витторе схватил меня за пояс, и тут я пырнул его кинжалом в грудь.

Мы упали на землю. На меня навалились приспешники Витторе, и я без разбору колол их кинжалом. Кто-то срывал с меня одежду, кто-то другой вцепился зубами мне в запястье. Очевидно, свечи упали, поскольку внезапно сырую солому начали лизать огненные языки, а конюшню заволокло дымом. Я схватил Миранду за руку. Она отбивалась от меня с неженской силой, так что мне пришлось дать ей оплеуху и стукнуть головой о стенку. Я перебросил ее через плечо. Пламя поднялось уже почти до потолка. Лошади, лягаясь и оглашая воздух испуганным ржанием, рвались из пут на волю. Люди пытались пробраться к выходу, лавируя между огнем и конями. Пламенные языки прорвались через крышу, набросились на нас — и начался сущий ад! Человека, бежавшего передо мной, затоптала лошадь. Я споткнулся. Миранда свалилась на пол. Половина крыши рухнула, горящие уголья посыпались на охваченных паникой коней. Я подхватил Миранду, ткнул кинжалом какую-то фигуру, вставшую у меня на пути (моля Бога, чтобы это был Витторе), и, шатаясь, вышел из конюшни. Лосины у меня тлели, в волосах у Миранды вспыхивали искорки огня.

Люди вопили и стонали, лошади ржали, как ненормальные. Гончие лаяли и завывали, кто-то звонил в пожарные колокола, им вторил лихорадочный звон с колокольни собора Святой Екатерины. Из дворца выбегали слуги. Я с дочерью на плече прошел через сады Эмилии к заднему входу в замок, а потом по лестнице в нашу комнату. Глаза у Миранды были затуманены, она звала Диану и пела гимны дьяволу. Сунув ей в рот тряпку и привязав к кровати, я поспешил назад во двор, где беспорядочно сновали слуги, а черный ветер разносил бешено ревущий огонь.

Чекки поставил слуг в ряды, чтобы они заливали пожар, однако Федерико велел им идти в конюшню спасать лошадей. И вдруг, когда уже казалось, что конюшня вот-вот рухнет, в замок ударила молния, зарокотал гром — и хлынул ливень. Огонь зашипел, заметался и в конце концов, не выдержав напора, сдался и потух.

Половина конюшни была разрушена, погибло десять скакунов. Их жалобные вопли и запах горящей кожи преследовали меня несколько дней.

Утром я ждал, что к нам в дверь постучат стражники и арестуют меня или Миранду. Однако этого не случилось, и тогда я решил сам рассказать Федерико, что видел. Он уже проснулся, и, к моему удивлению, в его покоях сидел Витторе. Одна рука у него была перевязана, но в целом он выглядел живым и невредимым. Что изумило меня еще больше — Федерико был в хорошем настроении!

— Ваша светлость! — начал я. — Позвольте мне рассказать, какой чудовищной опасности вы подвергались…

— Я куплю новых лошадей, Уго. Еврей Пьеро за них заплатит. Витторе говорит, он устроил в конюшне шабаш.

— Пьеро?

— Да. Сейчас его вздернут на дыбу. Он признается!

Я чуть было не рассмеялся. Значит, это Пьеро устроил шабаш?

— Но у меня есть и хорошая новость, — продолжал Федерико. — Витторе сказал, что женщина, которую я искал повсюду, все время жила здесь, во дворце.

— Во дворце? — повторил я. Час от часу не легче! — И кто же это?

— Твоя дочь, — улыбнулся герцог. — Миранда.